Бесконечные поиски «я»

— Я ухожу.

Он остановился и поморгал, чтобы привыкнуть к темноте.

Она лежала на диване, свернувшись калачиком и укрывшись пледом до самых глаз. Бледно-желтый луч, скользнув по стене, выхватил из темноты ее сердитый взгляд. Глаза — два темных провала и блестки на поверхности.

— Слышишь, я ухожу!

«Уходи! — сказали глаза. — Уходи, уходи! Ну, чего ты ждешь? Давай, иди! Как сказал, так и делай. Дур-рак!»

Он развернулся и вышел. Нет, это все же странно! Она даже не пошевелилась, как будто это не он уходит, а кто-то другой. Он замешкался на пороге, украдкой глянул назад — она лежала в той же позе и глаз уже не было видно.

Но стоило ему закрыть дверь, как он понял, что совершил ошибку. Два дня он еще мог выдержать, а потом вернулся. Ему открыла хозяйка. Он вошел… Квартира была не просто хорошо убрана, а буквально вылизана. Плед аккуратно сложен на диване, занавески задернуты, полотенца в ванной выровнены по линеечке.

— И полы вымыла, и окна, и стены! — всхлипывала хозяйка, идя за ним по пятам. Она все жаловалась на судьбу — ну, где еще найдешь такую образцовую квартирантку! — а, может, просто боялась, как бы он чего не стянул, ведь все это: полотенца, плед, занавески, было хозяйское, а от нее ничего не осталось. Ни волоска, ни клочка бумаги, ни старой тряпки. Ничего.

А ведь она любила бросать на пол все подряд, особенно исписанные вдоль и поперек блокнотные листы, на которых пыталась запечатлеть плоды своей буйной и довольно бестолковой фантазии. Когда она успела все убрать? Ни пуговицы, ни старых колготок под диваном! А вещи? Ведь у нее было много разных вещей. Неужели их можно было собрать за два дня? Он представил, как она металась по квартире и хватала все подряд. Наверное, вскочила сразу, как за ним захлопнулась дверь, не зря же ее глаза так настойчиво твердили: «Уходи!»

А что было потом? Что она сделала со всем этим хламом? Выбросила в окно и разожгла во дворе костер? Кажется, он видел там черную проплешину. Сильный, наверное, был огонь. И где ее теперь искать?.. Хозяйка не знала. Она не оставила ни адреса, ни телефона. Вообще ничего не сказала, никто и не видел, как она ушла.

Он стал звонить ее подругам, их было немного, но они ничего о ней не слышали вот уже несколько дней. Ее родители были не в курсе происшедшего. Он звонил к ней на работу, в клуб, где она любила бывать, в кафе, где она обедала каждый понедельник, вторник и четверг — ее и там не было. Тогда он сообщил в милицию. Ему равнодушно посоветовали подождать еще немного, авось, объявится. Но прошла неделя, а о ней по-прежнему никто ничего не знал.

Он искал ее повсюду: на улицах, широких проспектах, пустынных загородных шоссе, в переходах, в метро, в магазинах, библиотеках, кафе. Не надеясь больше на телефон, сам обошел все больницы, пересиливая себя, заходил в морги, со страхом и надеждой бродил среди мертвых тел. Настойчиво расспрашивал всех ее родных, друзей и даже случайных знакомых — всех, кого знал. Но все было напрасно.

Человек не может просто взять и исчезнуть — так он считал. Но она исчезла, не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний.

Воспоминания… О, да, он помнил все, каждый совместно прожитый день, каждый час, каждый миг, который они провели вместе, помнил даже то, что поначалу забылось. Оказалось, что таких моментов не так уж и много, ведь они были знакомы всего восемь месяцев, три недели, пять дней и пять часов — каждый миг воспоминаний был на вес золота. Он помнил ее веселую, сердитую, сонную, равнодушную, увлеченную, страстную, разозленную, разгневанную и такую, как в тот вечер, — непонятную… Он все помнил и по десять раз обходил те, известные только им двоим места не для того, чтобы освежить воспоминания, а для того, чтобы найти там ее.

Прошло два года. В милиции ничего не смогли о ней разузнать, и он нанял частного детектива, одного, другого, третьего. Ему приходилось много работать, чтобы оплачивать эти бесконечные поиски, а в свободное время он искал ее сам. Во дворах, в подъездах, в подвалах, на чердаках, на крышах, словно она могла заблудиться там, среди труб и карнизов под высоким безучастным небом.

Однажды на улице ему показалось, что она идет впереди него. Он бросился к ней, но это оказалась совсем другая девушка, очень похожая на нее, но другая. Он долго извинялся, вглядывался в незнакомое лицо, видел ее черты, но все равно это была не она. Тогда им овладела новая мания — искать свою потеряшку среди других. Быть может, она подстриглась, сменила цвет волос или вообще сделала пластическую операцию. Теперь стоило ему заметить хоть одну черточку, взгляд или жест, похожие на ее, как он сразу кидался в ту сторону, но всегда это оказывались другие девушки. С некоторыми из них у него заводились знакомства, с некоторыми — романы, с некоторыми даже любовь. Он пытался обмануть себя, уговорить глаза — не видеть, уши — не слышать, руки — не чувствовать. Разве он не может полюбить кого-то другого? Почему он обречен вечно бродить по холодному, со всех сторон продуваемому городу, как помешанный, заглядывать в лица прохожих и в ответ получать недоуменные взгляды? Почему среди его новых знакомых есть Веры, Маши, Тани, Алены, Шуры, Насти, Наташи, Оли, Кати, Иры, Полины, Лизы, Нади, но нет ни одной Ксаны? Разве это такое уж редкое имя? Честно говоря, ему оно всегда казалось дурацким. Ксана… Оксана, Ксения или, может, Аксинья? Ксюха? Были у него знакомые Ксюхи, но Ксана только одна она.

Иногда он начинал бунтовать сам против себя. Иногда скулил и жаловался на жизнь. Иногда молился. Иногда напивался в стельку, и тогда ее образ, холодный и равнодушный, оттаивал, становясь как-то ближе. Иногда на него вдруг нападала безудержная ревность, он бегал по комнате, по той самой комнате, где два года назад она лежала, укрывшись пледом до самых глаз, и скрежетал зубами. Ему хотелось придушить ее немедленно, где бы она ни была, а заодно и того типа, что сейчас с ней. Кто он? Нахальный блондин с бычьей шеей и воловьем взглядом? Или гибкий вертлявый брюнет, охмуряющий ее потоком красивых пустых фраз? Или зубастый рыжик, хваткий парень, — что схватил, уже не выпустит? Убить, убить его, кто бы он ни был, а заодно и все мужское население планеты от 8 до 80 лет.

Он часто представлял ее танцующей, извивающейся всем телом, полуобнаженной, соблазнительной. Представлял, как капельки пота катятся у нее по лицу и падают на грудь, как на ее шее бьется жилка, как она покачивается с носков на пятки, гладит свои бедра гибкими, похожими на змей, руками и посмеивается: «Дурак ты, дур-рак. Ой, дурак! Слов нет…»

А потом на него нападала усталость, тяжелая чугунная усталость, и становилось все равно. Хватит, наискался, больше никуда не пойду, — думал он и тут же вскакивал и летел через весь город с бешено колотящимся сердцем и одной ужасной мыслью: «А что, если я не приду, а она будет там?..». Но ее по-прежнему нигде не было.

И тогда он начинал роптать. Ропот, сначала робкий, постепенно набирал силу: в конце концов, что это вообще такое?! За два года можно было успокоиться и прислать хоть одну весточку! Сколько можно прятаться! Что за дурацкая игра, прятки, в нее только дети играют, а они уже не дети. Да, они уже давно взрослые серьезные люди, так сколько можно над ним издеваться?! Хоть бы раз позвонила, открытку прислала, что жива-здорова. Ему-то не много и нужно, только бы знать, что с ней все в порядке, что она где-то есть… Но даже почтовый ящик был с ней в сговоре и регулярно выдавал газеты, счета, квитанции, но ни разу ничего от нее.

Когда прошло два года, на него напала бессонница. Он купил подержанный мотоцикл и ночи напролет гонял по пустым городским улицам. Он мчался, обгоняя редкие автомобили, под скрип и громыхание растяжек, петлял в темных переулках, колесил по разрытым и раздолбанным дворам, выезжал на тротуар и несся вперед, заглядывая в окна первых этажей — вдруг там будет она… Но перед собой он почти никогда не смотрел, а если смотрел, то не видел ничего, кроме темноты и летящих навстречу огней, поэтому неудивительно, что однажды, резко свернув за угол, он врезался во что-то темное и мягкое. От удара мотоцикл занесло, и он покатился по земле, прежде чем понял, что произошло.

— Господи! — простонал кто-то. Он поднял голову и остолбенел: рядом с ним сидела она, морщась, растирала руку. — Господи, больно же… Смотреть надо, куда едешь, дур-рак!

— Ксана, — он глазам своим не поверил. — Ксанка…

Он вдруг оробел. Так долго искать ее, и вот так найти… Она здесь, перед ним… Не могло быть все так просто. Да она ли это? Он придвинулся ближе, осторожно дотронулся до ее рук, заглянул в глаза. Руки были точно ее, и глаза тоже, и костерила его на все корки она так же, как раньше…

— Ксана! Ксаночка! — закричал он и бросился ее целовать. — Ксанка! Прости, слышишь, прости! Я виноват! Дурак я был, да. Дур-рак!

И нежные от холода щеки были ее, и губы знакомо вздрагивали под его губами, и ресницы порхали, как бабочки. И шея, и плечи — все, все было ее. И он заплакал от радости, и что-то бессвязно зашептал, и попросил прощенья, и попытался объяснить, и рассказать, как жил без нее…

— Пусти! — вдруг вскрикнула она. — Пусти! Пусти! Пусти! — и жалобно-жалобно завизжала.

Он отшатнулся в недоумении, моргнул… В его руках билась и скулила большая черно-белая собака.

Он снова моргнул, надеясь, что наваждение исчезнет, потом без злобы сказал: «Черт!» и оттолкнул животное. Мир снова вытянулся в бесконечную прямую поиска. Все правильно, все так и должно быть… Он поднялся, отряхнулся, стал искать ключи от мотоцикла. Машинально коснулся лба — там была кровь.

— Черт, — повторил он, и в ответ услышал тихое повизгивание. Собака жалась к его ногам, держа на весу переднюю лапу. Она оказалась совсем не большой, как он думал, белой с черными пятнами — или черной с белыми пятнами? — пушистой и упитанной, но какой-то растрепанной. На бездомную не похожа, скорее на потерявшуюся, а, может, сама сбежала от хозяев…

Он снова оттолкнул ее и поднял мотоцикл. Тот завелся на удивление легко. Он невольно оглянулся: собака сидела на краю тротуара. Она больше не скулила, просто держала лапу перед собой и следила за ним большими темными глазами.

— Ну… бывай… — сказал он ей. Собака не шелохнулась. В том, как она сидела и смотрела на него, ему вдруг почудилось что-то знакомое. Его передернуло.

— Ладно, давай сюда! — он хлопнул ладонью по сидению. Собака мигом сорвалась с места, прыгнула ему на руки, завертелась, затанцевала и все норовила лизнуть его в лицо.

— Ладно, ладно… — ворчал он, слабо отмахиваясь. Зачем ему нужна была эта собака, он и сам не знал, но оставить ее здесь одну было страшно. — Давай знакомиться, что ли… Ты будешь… Ксюхой!

Назвать ее Ксаной он не решился.

Ксюха оказалась очень удобным животным: никогда не лаяла попусту, не жаловалась, если он забывал ее покормить, не просилась на улицу в шесть часов утра и всегда готова была его выслушать. Постепенно он привык делиться с ней своими мыслями, заботами и желаньями — всем тем, что связывало его с Ксаной. Из всех родных, возлюбленных, близких и знакомых его понимала только собака.

— Ведь я совсем не собирался уходить! — сказал он ей однажды. — Даже не хотел! Я просто пошутил. А она подумала, что я по-настоящему ее бросил… Ты понимаешь, она все всегда принимала близко к сердцу. Ну, что ей стоило подождать два дня?!

Собака сочувственно вздыхала и лизала ему руки.

— А теперь… За два дня два года! Два года я ее ищу! Неужели она все еще злится? А, может, она так мстит? Забилась в какую-нибудь щель и носа не высунет, а я здесь с ума схожу. А она, наверное, смеется… Знаешь, как она умеет смеяться? Вот сидит-сидит, а потом как захохочет. Полчаса без передышки! Из глаз слезы градом, а она все хохочет. А потом снова молчок, как отрезало. И чего смеялась, не понятно…

Собака слушала его очень внимательно, но потом почему-то занервничала: с озадаченным видом чесала уши, вскакивала и кругами носилась по комнате. Чем больше слушала, тем больше нервничала. Он не обращал на это внимания.

— Ну, виноват я, виноват… Думаешь легко в этом признаться? А ведь я признался, признался же! А ее все нет и нет… Где она? Где, где, где, где? Хватит со мной играть, я все понял! Где ты? Где тебя искать? На другом конце земли? Нет, ты здесь, я знаю, я чувствую… Ты в этом городе… Но где, где? Где? Где ты прячешься?

Собака перестала кружить по комнате и запрыгнула ему на живот.

— Ксюха! — он схватил ее, встряхнул и бросил на пол. — Фу! Пошла! Пошла прочь!

Она тут же вскочила обратно.

— Ты, что, взбесилась?! Место! Иди на свое место!

Собака поджала хвост.

— Место! — строго повторил он и подтолкнул ее в сторону собачьего коврика. — Иди на место, кому сказал!

Ксюха опустила голову и прижала уши, но через минуту она уже хватала зубами его штанину и громко лаяла. Он кричал на нее, грозился и даже дал ей пинка, а она металась из стороны в сторону, точно что-то искала, тыкала носом ему в колени, взвизгивала, била его передними лапами, а потом вдруг села посередине комнаты и громко завыла — так, словно в доме был покойник. Ему стало страшно.

Пересилив себя, он встал и подошел к ней. Она сразу перестала выть, бросила на него быстрый взгляд, куда-то сбегала и вернулась с клочком газеты в зубах. Положила газету перед ним, ударила по ней лапой и тявкнула. Он присмотрелся: острый собачий коготь прорвал листок под словом «не ищите».

— Не ищите… — повторил он. Собака радостно взвизгнула и стала показывать дальше:

— Не ищите… девушки… нет… здесь… Нет здесь… — читал он. Стены дрогнули и сложились домиком, пол рванулся из-под ног куда-то в сторону.

— Не ищите, — повторил он и потерял сознание.

Собака вылизала ему лицо и привела в чувства. Он поднялся, дрожа, во рту пересохло, он то и дело облизывал шершавым языком потрескавшиеся губы. В висках оглушительно стучало. Ксюха вертелась рядом и все показывала и показывала слова на газетном обрывке.

«Нет здесь».

— Нет здесь… А где? Где ты?! — крикнул он, сам не понимал, к кому обращается.

«Нет здесь».

— Здесь! — кричал он. — Здесь! Здесь!

«Нет здесь».

— Здесь! — он схватился за голову и забормотал, как сумасшедший. — Да, да, здесь, здесь… Здесь нет… А где есть? Не здесь… Не здесь, а там… Там, где нас нет! Ксанки нет! Она умерла! Это здесь тебя нет, Ксаночка, деточка, солнышко! Здесь!

Мысли бешено крутились в голове, кровь кипела, но сам себе он казался спокойным и разумнм, как никогда. Она умерла? Отлично. Отлично! Значит, она уже там. Там, не здесь, там до нее гораздо легче добраться. В конце концов, все мы там будем, одни раньше, другие позже… Это очень хорошо, что она там, там все потерянные сразу находятся, все, кто здесь расстался навсегда, там обязательно встречаются. Молодец Ксюха, умная собака, все расставила по местам…

Он перестал видеть, слышать и вообще что-либо чувствовать. Он не осознавал, что животное вцепилось зубами ему в ногу и пытается его остановить. Он уже ничего не понимал. Когда-то давно (или недавно) он купил с рук пистолет, чтобы убить ее, если все-таки найдет. Но раз она уже там, этот пистолет, холодный, тяжелый, черный, послужит ему самому…

Он очнулся в кромешной тьме. Душная бархатная чернота облепляла его с ног до головы, в ней кружились звуки — тихие шелесты, неясные вздохи, шепоты — скорее ощутимые, чем слышные, словно ночной ветер блуждал среди кладбищенских плит и надгробий. Стараясь отогнать подступающий страх, он завертел головой, закашлял, крикнул: «Эй!». В ответ в темноте кто-то всхлипнул. Задрожали туго натянутые струны, невидимый музыкант рванул их, и они заплакали, как потерявшиеся дети. Безумная флейта стала подпевать им вкривь и вкось, а потом вступили виолончели, наполняя тьму тягучими, тоскливыми звуками. И вдруг все эти скрипки, альты, флейты, фаготы, кларнеты, валторны, трубы, дудки, литавры, барабаны, триангули, рожки и ксилофоны заиграли разом. Обрушивая на него какофонию фальшивых мелодий, они старались перекричать друг друга, и последним, сотрясая Вселенную, торжествующе взревел орган.

— Ксанка! Ксанка! — заорал он, сам себя не слыша. — Где ты? Пожалуйста, ответь! Я же пришел! Я пришел за тобой! Где ты?!

— Где? Где? Где? — вторили ему тысячи, миллионы, миллиарды голосов, мужских и женских, хриплых и звонких, задыхающихся от ярости и страха, кричащих, визжащих, вопящих, стонущих, шепчущих. — Где? Где? Где?

В грохочущей тьме замелькали огни. Они приближались, кривляясь и подмигивая, и каждый огонек был кровавым отблеском на остром, как бритва, стальном лезвии гигантской фрезы. Задыхаясь от ужаса, он видел, как, вращаясь, приближалась фреза, как лезвия-бритвы в бешенном ритме перемалывали темноту со всеми голосами, с хрустом перемалывали кости, с натужным скрипом мололи плоть, легко, играючи расправлялись с мозгом. Он пытался убежать от них и не мог сдвинуться с места. Он взывал к кому-то, молился, плакал, проклинал все и вся, и наконец фреза настигла его и перемолола вместе с остальными. И вместе с другими он стал бесформенной кровавой кашей, и его голос, жалкий, дрожащий, наполненный невыносимой болью, слился с миллионом таких же голосов, и общее страдание проникло в него и завладело им. А кто-то смеялся над ним и над всеми остальными.

— Дур-рак! — говорил ему этот смех. — Ты разве не понял, кем была твоя собака? Ведь это ее ты искал два года, а на самом деле всю жизнь! Она была рядом, а ты и не заметил!

— Нет! Нет! — кричал он, и все кричало вместе с ним. — Это неправда! Это ужасная ошибка! Еще можно все исправить! Это не конец! Это не может быть концом!

— Нет! Нет! — стонала тьма, а смех звенел, захлебываясь собою.

— Ксана!!! — крикнул он и проснулся.

Сквозь задернутые занавески в комнату просачивался серый утренний свет. Он лежал на диване, укрытый пледом до самых глаз, еще не очнувшийся от кошмара, и по его лицу тек холодный пот.

— Ксана, — хрипло позвал он.

За дверью послышались быстрые шаги, и в комнату с встревоженным лицом вбежала она.

— Что? Что такое? — она торопливо наклонилась и чуть не упала прямо на него. — Это ты кричал?

На своем лице он чувствовал ее дыхание.

— Что еще случилось? — допытывалась она, поправляя плед.

— Так… Кошмар приснился, — прошептал он и поцеловал ее наугад, кажется, в нос.

— Та-ак… У тебя опять поднялась температура! Говорила я тебе: не пей холодное пиво! Вот, пожалуйста, 38 и 4! Ладно, лежи спокойно, гриппозник несчастный, сейчас таблетку принесу…

— Нет! — быстро сказал он. — Нет! Останься! Лучше посиди со мной, я сейчас сам усну…

Она усмехнулась и склонилась над ним. По его разгоряченному лбу скользнуло что-то мягкое и прохладное.

— Так хорошо… — пробормотал он, засыпая. — А мне приснилось, что я тебя потерял…

— Дурачок, — она снова лизнула его в лоб и вильнула хвостом. — Я здесь, с тобой. Как ты можешь меня потерять?

— Ты здесь… — повторил он и уснул.