Бесноватые

Один выходной

В тот вечер, когда я повез отца на запад, он был мертв уже в течение тридцати пяти лет. Знаю, что звучит это странно, но случилось следующее:

Я стоял на табуретке в ванной комнате, обдирая старую краску со шкафчика для белья с помощью одного из этих электрических фенов, и мысли мои были далеко. Краска вспузырилась и легко поддавалась нажиму скребка, но мне оставался еще где-то час работы, поэтому я прикидывал, что еще надо сделать в тот день, думал о проблемах с персоналом, которые возникли у нас в залах, а потом я неожиданно вспомнил, что сегодня Хэллоуин. И это немедленно заставило меня подумать об отце.

Признаюсь, что теперь вообще-то я не думаю о нем так часто, как бывало, но на Хэллоуин у него был день рождения, и хотя он никогда особо не любил отмечать даты, мы обычно ходили куда-нибудь пропустить по стаканчику, — обычно в «Королевский дуб».[53]

Пока я отжигал полоску старой зеленой краски, меня поразила мысль, что он бы пришел в восторг от этого навороченного приспособления, которым я пользовался, вместо старомодной паяльной лампы, которую, бывало, нам приходилось мучительно возвращать к жизни каждый раз, когда нам надо было ободрать старый лак. Он очень любил технические приспособления и изобретения, которые экономят время, его просто приводило в восторг то, как они работают. У него не было никакого особенного образования — ни высшего, ни технического — в те дни, когда он ходил в школу, образование ценилось невысоко, но обычно по вечерам он сидел на кухне, возясь то с тем, то с этим, то мастерил музыкальную шкатулку, то корпус для часов, говорил он мало, просто наслаждался простой точностью, которая требовалась для подобных занятий.

Я как раз подумал о том, чтобы отдохнуть и открыть банку пива, когда зазвенел звонок. Жена моя ушла в кино с подругой, и их не было всего час, поэтому, выключив фен и направляясь к входной двери, я подумал — уж не отменили ли их сеанс?

Когда я открыл дверь, я чуть не выпрыгнул из собственной кожи.

За дверью был отец, он стоял на ступеньках в своей старой коричневой кожаной куртке, а руки держал в карманах. Я не мог вымолвить ни слова. Я даже открыл рот, но ничего не получилось.

— Здесь жутко холодно, — сказал он. — Можно я войду?

Я был настолько потрясен, что просто отошел назад и открыл дверь пошире. Он вошел внутрь и миновал меня в коридоре. От него немного пахло баночным табаком, в точности так же, как когда он был жив. Выглядел он хорошо, — так же, как в конце того лета, когда попал в больницу. Загорелый, слегка исхудавший, волосы немного редеют, на бугристом носу, который он неоднократно ломал в молодости, — очки. Изборожденный морщинами лоб, прямо как у меня, и глубокие впадины, идущие от скул к челюсти, в точности такие, как начали появляться и на моем лице. Моя жена всегда говорила, что я стану его точной копией, когда состарюсь.

Так он стоял, держа руки в карманах, и ждал, когда я приглашу его в гостиную, что я и сделал.

— Здесь хорошо. Милая квартира. Ты, наверное, доволен тем, как устроился.

Он оглядел комнату, увидел стул с прямой спинкой и сел на него.

— Что… что ты тут делаешь? — Ничего лучше я не придумал и сказал именно это.

— Хэллоуин, — сказал он, все еще оглядываясь и осматривая комнату. — Мой день рождения. Знаешь, я бы выпил полчашки чаю.

По-прежнему остолбеневший, я пошел в кухню и поставил чайник на плиту. Когда я вернулся, он все еще сидел, держа руки в карманах, и с восхищением смотрел на полки.

— Черт, у тебя все еще стоят эти часы, — сказал он, указывая на тикающую коробку, которую сам он и сделал тысячу лет назад. — Они по-прежнему отстают на полминуты в день?

Я просто таращился на него.

— Как ты сюда попал? Я думал, что ты… — Я не мог заставить себя это произнести.

— Не знаю, — ответил он и нахмурился еще больше. — Я раньше никогда не возвращался, даже в дни рождений. Думаю, меня просто отпустили на один вечер — в качестве вознаграждения. Как Кэт? Все в порядке?

— Да, отлично. Ушла в кино.

— А где дети? — Он оглянулся в поисках детей.

— Они уже не дети, пап. Стивен женился, и у него самого уже выросли дети.

— Ну, знаешь, я ведь их не видел довольно давно…

— Все еще не могу поверить, что ты здесь.

— Да. Думаю, не можешь. — Он поднялся и принялся ходить по комнате. Он никогда не умел долго сидеть спокойно. Ненавидел телевизор. Предпочитал работать где-нибудь в сарае, мастеря что-нибудь на токарном станке. Сарая теперь нет. Весь наш район уже не существует.

— Отец…

— Ммм? — Он разглядывал рамочки с фотографиями, стоящие на книжных полках.

— Не знаю, что сказать. Это… невозможно.

Он постоял минуту или две молча. Он и когда жив-то был, особенно много не разговаривал.

— Для меня это тоже странно. До этого было… ничто. Больница. Причем давно, заметь.

Я осознавал, как проходят минуты, и боялся, что ему надо будет уйти, а мы так и не скажем друг другу чего-нибудь важного. Внезапно мне показалось, что он понял, о чем я думаю. Он провел рукой с взбухшими венами по редким каштановым волосам и стал на меня смотреть — долго и тяжело.

— Думаю, я могу остаться на вечер, сынок. Не знаю, как долго меня тут не было. Мать твоя умерла? — это было скорее предположение, чем вопрос.

— Да. Вскоре после тебя.

— Хмм. — Он держал сейчас свадебную фотографию Стивена, моего сына, и его жены.

— У тебя все еще цел тот старый мотоцикл?

— Ммм, нет… Его уже давно нет, пап.

— Жалко. А то мы могли бы поехать в Рейнольде и взглянуть на старый дом.

Мне не хотелось говорить ему, что улица теперь осталась одна такая, потому что все дороги вокруг нее сровняли с землей, чтобы проложить новую кольцевую магистраль. Эстакады и развязки ныне покрыли все окрестности, — те места, где некогда на пригорках стояли домики с ульями, а куры бегали по садикам. Еще в конце шестидесятых куры были там, в пригородах Лондона. Теперь в это было почти невозможно поверить.

— Что бы ты хотел сделать, папа?

Он вернул фотографию на место и повернулся ко мне.

— Да все равно. Можно поехать, пропустить по кружечке пива в «Королевском дубе».

— Его снесли. Хотя «Солнце в песках» все еще стоит. Тебя не было тридцать пять лет. Здесь очень многое изменилось.

И вот тогда меня осенила идея. Похоже, что его она осенила ровно в тот же момент.

— Хочешь посмотреть, что у нас тут стало новенького, пап? Здесь произошла куча разных новых вещей.

Глаза его загорелись, и он широко улыбнулся. Он принялся застегивать свою старую кожаную куртку. Я заметил, что на нем та же самая одежда, которую он носил тем летом, когда умер.

— Ну, пошли тогда… покажи, что они сделали с… какой сейчас год?

— Две тысячи третий, пап.

— Черт. Эти старые дома долго простояли. Никогда бы не подумал, что они столько протянут, судя по тому, как шли дела.

— С чего ты хочешь начать?

— Отсюда, с дома. — Он бродил по комнате, ему очень хотелось увидеть что-нибудь интересное.

— Хорошо, — начал я. — О! Знаешь, у нас в течение многих лет была женщина премьер-министр.

— Черт, да ты шутишь. Ну и как она?

— Просто прекрасно. Значит, вот… лазеры и компьютеры, — это все сильно развилось с тех пор.

— Я так и думал. А ты все еще делаешь вещи из стекла? Всяких животных там и прочее?

— Нет, сейчас все делают машины. А я — менеджер выставочного зала. Сейчас то, что я делал раньше, никому не нужно. Посмотри на это, — я показал ему свои старые электронные часы.

— Черт побери, они используют ртуть! И весят немного, правда?

— Кристалл кварца. Он выдает импульс, когда через него проходит электрический заряд.

— Дорогие?

— Нет, на гаражных распродажах их раздают задаром. Посмотри на это, тебе понравится, — я показал ему свой компьютер, зажег экран, а затем подключился к Интернету. Запустил простую компьютерную игру-головоломку и объяснил, как это все работает.

— Ты хочешь сказать, что они сделали это все просто ради детской игрушки?

— Нет-нет. В нем куча практических приложений. Ты можешь находить разную информацию, просто он вообще-то оказался не настолько хорош, как все раньше думали. В нем слишком много вещей, которые никому не нужны, — я показал ему кое-какие сетевые страницы и дал постучать по клавишам.

— Немножко запутанно, — сказал он радостно. — Всякие изобретатели, помню, носились с этой идеей во время войны. Тьюринг и вся эта шайка-лейка. А что у тебя еще есть?

В течение следующего часа я водил его по дому, вытягивая ящики и открывая шкафы, отыскивал самые разные штуковины, о которых ему можно было рассказать. Глядя ему в глаза, я пытался понять, не оказался ли мир менее интересным, чем он надеялся. Изменилось-то не так уж и много. В доме все еще были старые стулья и столы, и кровати, и телевизор. Его забавляли разные глупости, типа собачки-робота, которая махала хвостом, когда ей свистели. Его очень заинтересовал проигрыватель компакт-дисков.

— Это как пластинка, — объяснил я. — Она покрыта крошечными дырочками, которые считывает концентрированный световой луч. Его изобрели уже много лет назад.

Он покрутил диск в руке, и его пальцы не оставили на поверхности смазанных следов. Я коротко дотронулся до его руки. Она была холодной и сухой.

Меня снова осенило, я вытащил из кармана свой мобильный и открыл его.

— Смотри, — сказал я, — телефон, такой маленький, что его можно носить в кармане. Никаких проводов. И им можно фотографировать.

Он прищурился, глядя на крошечный экран:

— Зачем?

— Не знаю.

После того как мы посмотрели свадебные фотографии Стивена, я предложил поехать выпить пива. Ему было интересно все, что касалось приборной доски в машине, и почему она подсвечивалась, как проигрыватель для компакт-дисков. Это казалось ему слишком навороченным, без необходимости сложным.

— А кто вообще ее сделал? — спросил он, оглядываясь на заднее стекло и разглядывая окрестности через свое окно, когда мы отправились к Тоттенхэм-Корт-Роуд.

— Японцы, — ответил я. — Они сейчас много машин делают.

Он молчал, пока мы не припарковались в подземном гараже рядом с Шафтсбери-авеню.

— Здесь стало много новых зданий. Мне не очень нравится, как они сделаны. Все это стекло, никакой возможности уединиться.

— Всё делают машины на заводах, а потом уже собирают части на месте, — объяснил я. — Никто ничего больше не делает руками. Вещи уже не ломаются, как раньше.

— Это хорошо. А улицы очень грязные, да? Дороги все разрыты — почему? И людей больше, чем раньше, — он указал на человека, который брал деньги в банкомате. Я объяснил, что это такое.

— А как они знают, что это ты, а не еще кто-нибудь? — спросил он.

— У тебя есть такая карточка, видишь? — Я достал свою из портмоне. — И специальный номер, который больше никто не знает.

— Снова компьютеры. Хммм.

— Точно.

Мы вошли в один из старых пабов в Сохо. Мне показалось, что там ему будет приятнее, чем в заведении с мигающими огнями и видеоэкранами. Я отыскал марку пива, которого он хотел бы выпить, и мы уселись в углу, подальше от музыкального автомата.

— Тогда у них тоже была вся эта громкая музыка. Черт, ты только посмотри на них, все вырядились, как на Хэллоуин.

Две девушки из готов вошли в паб и направились к бару. Обе были одеты в черный пластик и кожу, с белыми лицами, в носах — цепочки.

— О. Они… что-то типа стиляг, — никак иначе я не смог объяснить ему суть их стиля. — Они просто так наряжаются, когда идут куда-нибудь отдохнуть.

— Должно быть что-то, что осталось совершенно таким же, — сказал он.

— Ну, Клифф Ричард все еще на месте.

Он молчал все то время, пока к готическим девушкам не присоединились двое сильно накрашенных юношей в высоких шнурованных ботинках. Все они говорили по-немецки. Несколько растафарианцев уселись в углу, смеясь и выпивая.

— Здесь никто не говорит по-английски, — сказал он. Это была не жалоба, а наблюдение. В целом он выглядел менее удивленным, чем ему было бы положено при таком неожиданном скачке в будущее.

— Путешествовать дешево, папа. Теперь можно объездить весь свет.

— Значит, войн больше нет, да? — спросил он, допивая свое пиво.

— Есть, только они теперь другие, они ведутся скорее ради того, чтобы делать деньги, а не захватывать территории. Еще хочешь?

— Я тебя сам угощу, только не знаю, хватит ли у меня, — он вытащил горсть старых монет — в шесть пенсов и трехпенсовых.

— Они уже не используются, пап, — я показал ему новые деньги.

— Слишком маленькие, — сказал он, взвешивая несколько десятипенсовых монет в руке. — Слишком легкие. Не ощущаются, как настоящие деньги. Наверное, и не купишь на них много.

Мы выпили еще по пинте, и я рассказал о каких-то вещах, которые делал после того, как видел его последний раз. Все это звучало так обычно, так буднично. Я раньше думал — как, наверное, и многие другие люди, о том, что сказал бы ему, если бы мы когда-нибудь встретились, и я знал, что вспомню все эти вещи, после того как он уйдет. Я посмотрел на часы. Только что пробило одиннадцать.

— Они не били в колокол, — удивленно сказал он. — По крайней мере, они наконец-то что-то сделали с законами о продаже спиртного.

Пока мы заканчивали свое пиво, сидя рядом за окантованным медью столиком, он просто смотрел в пространство, слушая музыку. Он постукивал пальцами левой руки по меди, хмурясь. Затем он улыбнулся.

— Помнишь, как мы катались на старом байке в Детт-линг и Бокс-Хилл?

— Как же это забудешь, пап? Сэндвичи с яйцом на полянке, а мама разжигает примус и делает чай. Было весело.

— Хотя я был с тобой строг.

— Это оказалось к лучшему. Тогда так было принято. Теперь жизнь у детей совсем другая.

— Лучше?

— Да, в чем-то. Но им приходится беспокоиться о большем количестве вещей.

Когда мы вышли и пошли по улице прочь от огней Лестер-сквер, вокруг нас зашевелился холодный ночной воздух, выносящий тепло из окон китайских ресторанов, теснящихся вдоль противоположного края дороги. Я заметил, что его старые перчатки из овечьей кожи засунуты в карман куртки по причине ненадобности. Мы остановились возле магазина, торгующего электроникой. Большое объявление в витрине гласило: «ПТЕРОДАКТИЛИ НА РАДИОУПРАВЛЕНИИ ЗА ПОЛЦЕНЫ». Я объяснил, как работают цифровые фотоаппараты. Пока я говорил, он кивал с интересом, но мы оба понимали, что его время выходит.

— Где люди находят время всем этим пользоваться? — спросил он. — И что они со всем этим делают?

— У людей теперь гораздо больше вещей, чем раньше, — сказал я ему. — Жизнь стала быстрее, люди хотят все время получать удовольствие.

— Почему они просто не разговаривают друг с другом?

— Даже и не знаю.

— Все эти вещи. Это же бессмысленно.

Мы дошли до угла Кембридж-Серкус. Там было не особенно много людей. Я посмотрел на часы, было без трех минут двенадцать. На другой стороне улицы закрывался магазинчик, торговавший жареной курицей на вынос.

— Мне жаль, что мы не увиделись с Кэт. Она хорошая девочка. Здорово было опять съездить на запад. Все выглядит так же, только народу гораздо больше. — Он снял очки и машинально протер линзы.

— Я очень рад, что ты появился, — сказал я. — Мне было сегодня очень хорошо.

Он оглянулся вокруг, посмотрел вперед и назад, оглядывая Чаринг-Кросс-Роуд, чего-то ожидая. Казалось, что на север направляется очень мало машин. Издалека к нам приближался ярко освещенный пустой автобус.

— Я думаю, дело в том, что… — он надвинул очки обратно на переносицу, — я скучал по дню рождения. Так долго был в больнице. Думаю, кто-то из родных сделал так, что я смог вернуться.

Я слышал, как мотор автобуса работает вхолостую, ожидая переключения светофора на другой стороне площади.

— Похоже на правду.

— Думаю, это просто совпадение, что сегодня Хэллоуин. Мне такие вещи совсем не подходят. Это твоя мать верила в судьбу, гадание на чайных листьях и в гороскопы.

Автобус пересек дорогу и, по правилам, должен был продолжать ехать вокруг площади к северной части Чаринг-Кросс-Роуд. Вместо этого он поехал к нам. Теперь я увидел, что в нем сидела пара пассажиров — молодой мальчик-азиат и пожилая дама. Отец похлопал по карманам и повернулся ко мне.

— Кажется, ничего не забыл.

— Это твой автобус?

— Хм-м.

— Ты еще вернешься?

— Не думаю, что смогу. Думаю, что выходной дают только один раз.

Я улыбался, глядя, как он забирается на платформу автобуса. Когда автобус начал выруливать на дорогу, отец повернулся ко мне и тоже улыбнулся.

— Бьюсь об заклад, это твоя тетя Нелл, — сказал он, внезапно рассмеявшись. — Теперь, когда увижу ее, смогу сказать, что с тобой все в порядке, Билли, мальчик мой. Просто уверен, у нее все еще есть этот чертов говорящий скворец.

— Стой! — Я протянул руку и дал ему электронные часы. — Все, что могу.

Он зашел внутрь и уселся на нижней палубе автобуса. Но он смотрел на меня, пока огни автобуса не растворились в холодном тумане, который затянул лежавшую впереди дорогу и пока звук мотора не слился с отдаленным шумом городского уличного движения.

Возвращаясь домой, я думал о том, как будет хорошо когда-нибудь навестить моего сына.