Беспокойное лето 1927

8

В конце девятнадцатого века Балтимор был шестым по величине городом Америки (с тех пор он скатился на двадцать шестое место) и одним из самых неспокойных. Самым же неспокойным местом Балтимора считался район у Внутренней гавани, которую без всякой иронии называли Городом Свиней.

Именно здесь 6 февраля 1895 года в обедневшей и лишившейся надежд семье родился Джордж Герман Рут. Шесть из его восьми братьев и сестер умерли в детстве. Родители тоже скончались довольно рано, мать от туберкулеза, а отец – в поножовщине возле салуна, которым владел. В общем, завидовать было нечему.

Свою автобиографию Рут начинает с фразы «Я был плохим ребенком», что верно только отчасти. Чуть дальше он добавляет: «Я едва знал своих родителей», что ближе к истине. В детстве Рут преимущественно сам занимался своим воспитанием. Его родители практически не уделяли ему никакого внимания. Младенцем он пролежал в холодной и тесной квартирке над салуном. Из-за болезни матери его отцу пришлось одному заправлять всеми делами, и работа занимала почти все его время. Пожалуй, ничто так не подтверждает небрежение, с каким к Руту относились в детстве, как тот факт, что он не знал своего точного возраста. Впервые он увидел свое свидетельство о рождении в тридцать девять лет, когда подал заявление на получение паспорта, и с удивлением узнал, что на год старше, чем считал. Со своей стороны, Рут тоже не был особенно внимательным сыном. В своей автобиографии он пишет, что его мать скончалась, когда ему было тринадцать. На самом деле тогда ему было шестнадцать лет, и даже ее имя он написал неправильно.

Салун, в котором рос Рут, давным-давно снесли. По любопытной случайности на этом месте сейчас находится бейсбольный стадион «Кэмден-Ярдз», домашняя площадка команды балтиморских «Ориоулз», а ведь именно в этой команде Рут впервые стал профессиональным игроком и получил прозвище Бейб.

Весной 1902 года, когда младенец Чарльз Линдберг еще лежал в своей обитой плюшем кроватке в Миннесоте, отец отвел юного Джорджа в Балтиморскую ремесленную школу Святой Марии для мальчиков, располагавшуюся в массивном угрюмом здании на Уилкенз-авеню в трех милях к западу от их квартала, – и оставил его там. В начале 1900-х годов школа Святой Марии была одним из почти тридцати заведений для сирот или беспризорных детей в Балтиморе. Ей предстояло стать новым домом Рута на последующие двенадцать лет.

Школа Святой Марии была довольно необычным приютом. Почти половина из 850 ее подопечных имели родственников, которые платили за их обучение. Детей в школу Святой Марии родители отсылали со всей Америки – часто она оказывалась последней надеждой, когда другие школы не могли ничем помочь.

Школой управляли братья-ксавериане – католическая мужская конгрегация, члены которой клялись соблюдать благочестие и обет безбрачия, но не являлись священниками, хотя и жили согласно монашеским правилам. Личного пространства у детей не было никакого, и все всё делали сообща – спали, мылись, обедали, учились. Кровати, письменные столы и душевые кабины располагались длинными рядами, как в каком-нибудь мрачном исправительном заведении Викторианской эпохи. Но по сути школа Святой Марии не была таким уж безнадежным местом, как можно было подумать. К детям здесь относились довольно хорошо, с достоинством, и за хорошее поведение раз в неделю даже выдавали на карманные расходы 25 центов. Мальчики получали неплохое начальное образование и профессиональные навыки. Рут учился на парикмахера и портного – много лет спустя он хвастался перед товарищами по команде, как аккуратно он может подшить рукав или подвернуть воротник.

У всех учеников в той или иной степени были проблемы с поведением, но братья-ксавериане считали, что это следствие неправильного воспитания или тяжелых условий в семье, а не порочности характера самого ребенка – довольно просвещенное мнение для того времени. Воспитатели были уверены, что если уважать детей и поощрять их хорошие поступки, то из них можно вырастить достойных членов общества, и почти всегда оказывались правы. Девяносто пяти процентам выпускников школ, которыми заведовали братья-ксавериане, удалось впоследствии наладить нормальную жизнь.

В детстве Рут был крупным не по годам парнем с приплюснутым носом, внешне нахальным и самоуверенным, но добродушным внутри. Он всегда был выше своих одноклассников, и иногда его принимали за взрослого; однажды на Рождество активисты благотворительного движения, раздававшие детям подарки, обошли его стороной, подумав, что это школьный работник. Когда ошибка выяснилась, Джорджу в качестве компенсации вручили огромную коробку с шоколадными конфетами, которые он тут же раздал всем присутствующим школьникам. Он никогда ничего себе не присваивал, хотя вряд ли у него было много вещей, которые он мог по праву назвать своими. Такой ребенок заслуживал более благополучного детства. С 1912 по 1914 год его ни разу никто не посетил.

Наставники в школе Святой Марии очень любили бейсбол. Всего в школе насчитывалось не меньше сорока четырех команд, и все они имели экипировку и форму. Лучшей подготовки к своей будущей карьере Рут не смог бы получить ни за какие деньги. Именно благодаря бейсболу он, по его собственному признанию, «познакомился с величайшим человеком, которого знал», – братом Маттиасом Бутийе. Это был потомок французских колонистов из Кейп-Бретона в Новой Шотландии, добродушный великан ростом в шесть футов шесть дюймов и весом в 250 фунтов. А заодно замечательный бейсболист и великолепный тренер, какой и требовался самому талантливому и усердному ученику из всех. В возрасте восьми лет Джордж Рут играл уже в одной команде с двенадцатилетними; в двенадцать – с шестнадцатилетними. К окончанию школы он мог занять на поле любую позицию и сыграть лучше других игроков, даже кетчеров, хотя и пользовался перчаткой для правой руки, поскольку в школе не было перчаток для левшей. Среди отбивающих ему и вовсе не было равных. В соревнованиях между школами его процент сильных ударов составил.537. К тому времени он был ростом шесть футов два дюйма, весил почти двести фунтов и отличался неимоверной силой.

В 1914 году, когда пошли слухи о выдающемся подростке из школы Святой Марии, посмотреть на него приехал представитель балтиморских «Ориоулз», на тот момент команды младшей лиги из Международной лиги бейсбола. Когда Джордж подошел к базе, вербовщик с удивлением заметил, что игрок на правой стороне поля покинул свое обычное место и побежал гораздо дальше, едва ли не до другого поля. Рут же все равно послал мяч высоко над головой игрока. Тогда он выполнил один из трех своих дальних ударов на тот день. Впрочем, на вербовщика особого впечатления сила Рута не произвела. Умение отбивать мяч как можно дальше в 1914 году было любопытным, но не слишком ценным талантом. Команде «Ориоулз» гораздо сильнее требовались питчеры, и потому Рута наняли как питчера[7].

Так в начале мая 1914 года Джордж Герман Рут, которому едва исполнилось девятнадцать лет, попрощался с братом Маттиасом и со своими товарищами по школе Святой Марии, сел на поезд и отправился на юг, в Фэйетвилл в Северной Калифорнии, навстречу своей профессиональной карьере. Той весной он впервые сел на поезд, впервые покинул Мэриленд, впервые увидел небольшие города и сельскую местность, впервые остановился в гостинице и заказал блюдо в ресторане. Трудно было представить себе более неопытного новичка. Он даже не знал, что в бейсболе существовали две высшие лиги. Не случайно его новые товарищи дали ему прозвище Бейб («ребенок, младенец»). Рут и в самом деле был младенцем во всех смыслах слова, кроме физиологического. На первую свою зарплату он купил велосипед. В гостиницах, когда ему нечего было делать, он часами катался на лифтах. Он вырос в среде, где почти все было общим, и потому совершенно не стеснялся ходить по номеру голым, посещал уборную с открытой дверью и практически не имел представления о личной собственности. Его первый сосед по комнате, Эрни Шор, пришел в негодование, когда через несколько недель совместного проживания узнал, что Рут все это время пользовался его зубной щеткой.

Почти сразу же Рут прославился своим необычайным аппетитом. Его никогда не переставала восхищать возможность заказывать все, что угодно, в ресторанах отелей. В этом он тоже нисколько не стеснялся. Один из его товарищей по команде, Ларри Гарднер, вспоминал, как однажды зашел в номер и увидел, что Рут лежит на полу и занимается любовью с проституткой. «Пока эта женщина обрабатывала его, он курил сигару и ел арахис», – говорил Гарднер с легким изумлением, что вполне понятно.

«Когда ему позволяли отдохнуть, это было все равно что выпустить из клетки дикого зверя», – вспоминал другой товарищ по команде. Ни тогда, ни позже Рут не отличался особой разборчивостью. Маршалл Хант из «Нью-Йорк дейли ньюс» однажды заметил, что женщины Рута внешне были такими, что «понравились бы только мужчине, который едва вышел из тюрьмы после пятнадцатилетнего заключения».

1914 год для «Ориоулз» выдался неудачным. Болельщики разочаровывались в них и один за другим переходили на сторону балтиморских «Террапинс» из новой Федеральной лиги (которая, впрочем, просуществовала недолго). Однажды за игрой «Ориоулз» наблюдали всего лишь семнадцать человек, тогда как через дорогу «Террапинс» собирали полные трибуны. Оказавшись в стесненных финансовых условиях, «Ориоулз» стали продавать своих игроков. В июле Рут, не успев как следует привыкнуть к своей первой команде, оказался в составе бостонских «Ред Сокс». Он поехал на север и сразу же по прибытии в Бостон, 11 июля, вышел на поле. Для него это была первая игра высшей лиги – и в какой он играл, и какую вообще видел в жизни. Он сделал восемь хитов и победил со счетом 4:3.

Через четыре месяца после того, как Бейб Рут покинул школу Святой Марии, едва ощутив вкус самостоятельной жизни, он стал бейсболистом высшей лиги. Летом Рут часто завтракал в кафе под названием «Лэндерс». Там он болтал с симпатичной официанткой Хелен Вудфорд. Однажды, если верить словам самого Рута, он спросил ее: «Как насчет того, чтобы выйти за меня замуж, милашка?» Подумав несколько минут, она согласилась, и осенью 1914 года они поженились. Ему было девятнадцать, ей, судя по всему, не более пятнадцати. Брак этот оказался весьма непрочным. В своей автобиографии Рут даже неправильно упомянул ее имя.

В наши дни трудно представить, насколько важную роль в повседневной жизни Америки играл бейсбол – как в культурном, так и в эмоциональном отношении. Всю нацию, казалось, охватило бейсбольное безумие. Бейсбол называли не иначе, как «Национальный Вид Спорта» – именно так, с больших букв. А что касается спортивных новостей, то тут бейсболу не было равных – почти круглый год никто ни о чем другом и не думал и ничем другим не интересовался.

Во время каждого крупного события, вроде ежегодного чемпионата «Мировая серия», во всех крупных городах устанавливались огромные табло, у которых собирались несметные толпы. Во многих городах антрепренеры нанимали театры или другие большие площадки (например, Мэдисон-сквер-гарден), чтобы показывать зрителям постановки игр. В одном из случаев на сцене установили большую диаграмму бейсбольного поля с яркими разноцветными огоньками, обозначавшими мячи, удары, ауты; каждый удар сопровождался звуком колокольчиков, а перемещения игроков рисовали белыми линиями. Ведущий на сцене в красках (порой даже слишком бурно) описывал происходящее на поле, основываясь только на скудных телеграфных сообщениях; его помощники звонили в колокольчики и чертили на доске новые линии. В другом представлении были заняты мальчишки, которые бегали по сцене, изображая игроков, и отбивали воображаемыми битами воображаемые мячи, как того требовало развитие ситуации. Как сообщал один удивленный очевидец, никакие толпы на бейсбольных стадионах «не встречали так бурно каждый красивый эпизод игры, как эти миллионы, толпившиеся в различных театрах или на улицах перед редакциями газет».

В таком счастливом и возбужденном мире и оказался Бейб Рут. Если принять во внимание то, что он вытворял со своей битой, то удивительно, что он почти всю первую четверть своей карьеры провел питчером – и не просто питчером, а одним из самых лучших в бейсболе. В 1915 году, в первый полный сезон с «Ред Сокс», он выиграл 18 игр и проиграл 8, что было четвертым показателем в лиге. Он отправил в страйк-аут 122 бэттера (бьющих), отдал хитов меньше всех других игроков, кроме одного, и закончил год с весьма впечатляющим ERA (средним показателем «своих очков») – 2.44. На следующий год он установил рекорд в 23 против 12 и возглавил списки лиги по ERA, «шатаутам» (играм, закончившимся «всухую»), хитам на игру и проценту отбивания со стороны соперников. Он стал третьим по количеству побед, вторым по проценту побед и страйк-аутов[8] и четвертым по законченным играм. Его рекорд в 9 шатаутов остается рекордом для левшей. В 1917 году он снова занял первые места почти во всех категориях для питчеров и закончил с показателем 24–13. Кстати, в том же году началась его серия из 29 2/3 последовательных иннингов (период в бейсболе) без единого хита со стороны бэттера в «Мировой серии» – рекорд, который продержался сорок три года.

Сказать, что это невозможно для обычного человека, – значит не сказать ничего. Парни, только что окончившие школу, не попадают в команды высшей лиги и их не начинают бояться такие опытные отбивающие, как Тай Кобби или Джо Джексон. Даже самым талантливым молодым питчерам необходимо некоторое время, чтобы обрести уверенность в своих силах и настроиться на победу. Уолтер Джонсон за первые три года в высшей лиге установил рекорд в 32 победы и 48 проигрышей. Кристи Мэтьюсон выиграл 34 игры и проиграл 37 игр. Бейб Рут за тот же период выиграл 43 и проиграл 21. За все время, что он играл питчером, его соотношение побед и проигрышей составило 94–46, а ERA составил 2.28. Его выигрышный показатель.671 остается седьмым за все время. Его и сегодня с легкостью приняли бы в Национальный зал славы бейсбола в качестве питчера.

Проблема – хотя вряд ли это можно было назвать проблемой для любого человека до и после него – заключалась в том, что он еще был и безупречным отбивающим. В 1915 году, за свой первый полный сезон, он вышел на поле в качестве бэттера 92 раза и сделал четыре хоум-рана. Это было на три меньше, чем у Брагго Рота, лидера Американской лиги по хоум-ранам, хотя тот выходил на домашнюю базу в четыре раза чаще. 1918 год оказался худшим для хоум-ранов в высшей лиге. «Браунз» сделали пять, «Уайт Сокс» – восемь, а «Индианс» – девять. Бейб Рут же один сделал одиннадцать[9]. На следующий год, несмотря на то, что Рут был питчером в 133 1/3 иннингах (в том числе в 12 полных играх), он сделал 29 хоум-ранов, почти удвоив рекорд Американской лиги, установленный Соксом Сейболдом из филадельфийских «Атлетикс» в 1902 году. Рут также возглавил зачет лиги по количеству ранов, отбитых ранов, совершенных ранов, общему количеству взятых баз, приведенным очкам, проценту попаданий на базу и проценту сильных ударов. За 111 игр на аутфилде он сделал 26 ассистов (передач) и допустил всего две ошибки. По проценту филдинга[10].996 он далеко обошел всех других игроков лиги. Поразительные показатели для молодого бейсболиста, и это, конечно, было лишь начало.

Современному бейсболу присущ особый «вневременной» дух, который так нравится поклонникам этой игры. Любой зритель, сидящий на трибунах во время матча высшей лиги, если его перенести в 1920-е годы, не увидел бы почти ничего непривычного. Игра на поле, крики толпы, расхаживающие между рядов торговцы – все это показалось бы ему до боли знакомым, тогда как многие другие особенности повседневной американской жизни обязательно вызывали бы удивление. (Тому же современному зрителю, например, доставило бы немалого труда завести автомобиль, позвонить по телефону, включить и настроить радио и даже перейти оживленный перекресток.) Но даже на стадионе ему, рано или поздно, кое-что показалось бы не таким, как в наши дни.

Прежде всего игры в целом проходили быстрее. Обычно матч начинался в три часа дня и редко продолжался после пяти. (Во многом это было связано с тем, что результаты матча публиковались в вечернем выпуске газет, а его еще нужно было сверстать.) Нередкими были игры продолжительностью в полтора часа, а встречались и более короткие. Так, например, 26 сентября 1926 года в Сент-Луисе «Браунз» победили «Янкиз» со счетом 6:1 всего лишь за один час двенадцать минут, после чего была проведена вторая встреча, в которой они выиграли со счетом 6:2 за пятьдесят пять минут. И это были полноценные матчи по девять иннингов. Как это им удалось, остается загадкой. В первой игре обе команды сообща сделали 25 хитов и 20 во второй, так что они вряд ли походили на классические дуэли питчера и бэттера. Тогда меньше тянули время.

При этом игры были еще и агрессивнее. Часто случались драки, как с участием болельщиков, так и с участием игроков. В 1924 году стычка между Бейбом Рутом и Таем Коббом в Детройте вылилась в потасовку на трибунах. Зрители вырывали скамейки и кидали их на поле, на которое выбежали по меньшей мере тысяча человек. Матч пришлось прервать. Игроки также не стеснялись набрасываться на болельщиков, если те кричали им что-то обидное. В 1920 году Рут запрыгнул на трибуны, чтобы поколотить мужчину, обозвавшего его «большим куском сыра», а когда тот вытащил нож, поспешил ретироваться на поле. Кобб однажды погнался за болельщиком, который изводил его весь день, и жестоко избил его. Другие болельщики гневно зашумели, что это ветеран войны, потерявший руки, Кобб крикнул: «Да хоть бы и ноги!» и продолжил пинать его, пока его не оттащили полицейские. За эту выходку его арестовали на десять суток. Рут однажды в споре с судьей ударил того в челюсть, за что его приговорили к уплате штрафа в 100 долларов и отстранили от игры на десять дней – и это он еще хорошо отделался.

Жизнь игроков того времени была далека от комфорта, к которому привыкли современные звезды. Когда команда гостей приезжала в новый город, им приходилось самим нести все свои вещи от вокзала до гостиницы. Они часто играли в грязной форме, особенно в Чикаго, где владелец «Уайт Сокс» Чарльз Комиски взимал с членов своей команды плату за пользование прачечной.

Высшие лиги были немногочисленными – всего шестнадцать команд в десяти крупных городах. (В Бостоне, Чикаго, Сент-Луисе и Филадельфии было по две команды высших лиг; в Нью-Йорке – три.) Сент-Луис был самым западным городом с командой высшей лиги, Вашингтон – самым южным.

Стадионы и поля для бейсбола обладали своими особенностями, делавшими порой игру непредсказуемой. Например, поле на Поло-Граундс в Нью-Йорке так круто спускалось к дальнему забору, что со скамейки игроков были видны только головы и плечи аутфилдеров (игроков в обороне), которые словно паруса маячили на горизонте. На стадионе «Гриффит» в Вашингтоне внешняя часть поля шла криво между деревом и пятью домами, владельцы которых отказались их продать, когда стадион строили. Бэттерам еще нужно было думать, куда отбить мяч, чтобы он не отскочил от этих домов, а аутфилдеры из гостей не сразу понимали, где им становиться. В бостонском Фенвэй-парке левым аутфилдерам приходилось взбираться вверх по склону, чтобы поймать мячи у стены.

Возможно, самой бросающейся в глаза чертой спортивных сооружений в 1920-х было то, насколько плохо о них заботились. Внешние поля часто напоминали просто пастбища, на которых могли бы пастись коровы, а те участки, на которых часто стояли игроки, вроде зоны возле домашней базы, к концу сезона все больше вытаптывались. После дождя служители поливали зону инфилда (поля) бензином и поджигали его, чтобы высушить землю, что вряд ли способствовало созданию идеальной поверхности.

Средства безопасности практически отсутствовали. Шлемов для бэттеров не существовало. Стены аутфилда ничем не оббивались. Перчатки были примитивными и жесткими, так что случай, когда мяч ловили одной рукой, «легко становился сенсацией», как заметил историк Маршалл Смелсер. Стоек для бит почти не было, и на большинстве стадионов игроки раскладывали биты прямо перед скамейкой, что создавало опасность для кэтчеров или инфилдеров, которые бежали за мячом. Аутфилдеры нередко оставляли свои перчатки на поле, когда бита переходила к их команде. Короче говоря, всегда было обо что споткнуться, и игроки действительно спотыкались.

Болельщикам было труднее выяснить, что происходит на поле. На протяжении всех 1920-х годов на бейсбольных стадионах не было системы громкого оповещения. Обычно служитель с мегафоном выкрикивал только имена бэттеров. Опознать незнакомых игроков было трудно, потому что на форме не было номеров. Номера стали указывать только в 1929 году, когда их ввели команды «Янкиз» и «Индианс». «Янкиз» давали номера ведущим игрокам в том (примерном) порядке, в котором они выходили с битой, поэтому Рут получил номер 3, а Лу Гериг – номер 4. На табло не показывали количество хитов и ошибок, поэтому болельщикам приходилось самим запоминать очки, когда шла игра без хитов. Любой, кто следил за счетом и записывал его, становился комментатором для всех окружающих.