Беспощадный Лёд (ЛП)

Вообще-то Майк не в депрессии, разбита голова, вот и все. Он берет рецепт, идет в аптеку, покупает и принимает таблетки, потому что врачи говорят, что это может облегчить головные боли, а Майк, вероятно, даже убил бы человека, если бы это облегчило мигрень. В висках постоянно пульсирует, вспышки оставляют его беспомощным. Майк становится настолько чувствительным к звукам, свету и движению, что прячется под одеялом, стиснув зубы, но холодный пот выступает на его коже независимо от того, сколько одеял навалено сверху.

***

«Ойлерз» возвращаются в город, но Майку везет, что команда задерживается из-за шторма. Как только нога Лиама ступит на эдмонтонскую землю, он тут же пригласит себя к Майку — используя ключ, который тот недавно дал ему из соображений целесообразности. А пока Майк занят тем, что старается лежать, не шевелясь, так как движение головы даже на сантиметр приводит к боли, которая распространяется по его телу, как лесной пожар.

Как бы то ни было, когда появляется Лиам, Майку удается встать с кровати и перебраться на диван, хотя это отнимает у него всю энергию. Лиам «приветствует» его:

— Ты выглядишь хреново.

Значит, он выглядит хуже, чем дерьмо. Майк не удостаивает его ответом. Лиам подходит к дивану, двигая Майка, чтобы с удобством развалиться самому.

— Ты сдаешь анализы? — спрашивает он, и это означает, что кто-то, блядь, настучал.

— Хм, — выгибает бровь Майк.

Лиам молчит.

— И что? — после целых трех секунд блаженного молчания он подталкивает Майка.

— Велели переждать, — вздыхает Майк.

Лиам мурлычет, устраиваясь поудобнее на Майке, что немного ни хрена не немного, тем более что у Майка болит все тело, а Лиам не пушинка, но Майк не возражает.

***

Он сдает много анализов, проходит много тестов. Проходит обследование за обследованием, посещает врача за врачом. Ему до смерти надоело отвечать на одни и те же чертовы вопросы, получать одни и те же чертовы ответы.

— Сколько у вас было сотрясений? — спрашивает «Доктор Дня». Этот вопрос задавали уже множество раз, и, поняв, что врачи думают, что ответ «я не помню» — это страшно, а не смешно, Майк специально пересчитывает самые серьезные.

— Серьезные или все? — спрашивает Майк.

Доктор Баркер на мгновение замолкает.

— Все.

Майк пожимает плечами, честно говоря, если после травмы не было особых симптомов, и он все еще мог играть, то не обращал внимания. Скорее всего, было несколько, которых он даже не заметил. Несколько, которые врачи команды не диагностировали. Еще те случаи, когда это была просто головная боль, которую он лечил выпивкой и безрецептурными препаратами, самостоятельно решая, что здоров для следующей игры.

Доктор Баркер смотрит на него. У Майка может быть и сотрясение, но он не идиот, что бы там ни думал этот мудак. Он знает, как это звучит. Он также знает, что это неотъемлемая часть его долбанной работы.

— У вас когда-нибудь было сотрясение мозга такой же степени? — спрашивает Баркер. — Значение степени…

— У меня сотрясение мозга, а не глупости, — огрызается Майк.

— Прошу прощения, — извиняется Баркер.

— Именно этот случай длится дольше других, — отвечает Майк.

— Но тяжесть симптомов?

— Бывало и хуже, но в отличие от этого случая, они протекали, блядь, быстрее.

Баркер бросает на него еще один взгляд.

— Извините, — бормочет Майк, но он не врач и не понимает, почему не может ругаться. Это именно та ситуация, для которой мат, черт возьми, и был создан. Когда по колено в дерьме, глупо вести себя так, будто ты в поле с гребаными маргаритками.

— Как все прошло у доктора? — спрашивает Лиам, когда Майк возвращается домой. Он сидит на диване, смотрит телевизор, пьет «Гаторейд» и ест протеиновый батончик. Любимые батончики Майка, которые он, блядь, спрятал, чтобы Лиам не съел. Видимо, херово спрятал.

— Угу, — кивает Майк. — Я могу поклясться, что это мой дом.

— Ты дал мне ключ.

— И каждый день об этом жалею, — сокрушается Майк и садится рядом с Лиамом.

— Доктор? — подсказывает Лиам.

Майк стонет.

— Значит, все прошло хорошо?

— Заноза в заднице, а не доктор, — жалуется Майк. — Обращался со мной так, будто у меня поврежден мозг.

— Честно говоря, — начинает Лиам, — именно это и есть сотрясение мозга.

— Иди на хрен. Ты что, гуглил сотрясения мозга, пацан?

Лиам пожимает плечами.

— Мне показалось, что я должен это знать.

— У тебя когда-нибудь было сотрясение мозга?

— К счастью, только в младших классах и незначительное, — отвечает Лиам, затем наклоняется вперед и стучит по кофейному столику. Суеверный придурок, столик даже не деревянный.

— Наверное, твоя голова твердая.

— Если бы речь шла о твердолобости, у тебя никогда в жизни не случилось бы сотрясения мозга, — парирует Лиам.

Майк пропускает этот удар.

— Как твоя голова? — спрашивает пацан, вставая и обходя диван. Он скользит пальцами по волосам Майка, и тот готов запротестовать, но это приятно, поэтому он просто наклоняет голову назад к Лиаму.

— Подбита, — отвечает Майк. — Очевидно же.

Лиам потирает виски медленными кругами, достаточно тщательно — должно быть, где-то специально научился.

— Ты погуглил массаж головы. Что еще ты гуглил?

— Мне показалось, что я должен это знать, — повторяет Лиам.

— Ну, — констатирует Майк, — у тебя неплохо получается.

— Щедрая похвала для тебя.

— Высочайшая, — соглашается Майк и закрывает глаза.

***

Очень, очень трудно вернуться к игровой форме, когда голова долбанное месиво. Полное месиво. Те таблетки, которые он принимает, не помогают, ему нужно играть, а он не может. Равновесие? На хрен. Периферийное зрение? На хрен. Энергия? Что это за хрень. И в этот список даже не входят долбанные головные боли.

Тем не менее он так устал от своего дома, что готов разгромить его, и если проведет очередной день ничего не делая, то ошизеет. Пришло время немного проверить границы, посмотреть, сможет ли он преодолеть часть этого месива, начать работать над тем, чтобы вернуться на лед.

Майк совершенно уверен, что не готов появляться на тренировке и отвечать на кучу участливых вопросов. Достаточно Лиама, который постоянно тычет в него пальцем, постоянно спрашивая: как дела? где был? что видел? что слышал? Майк не в состоянии справиться с целой командой. В нескольких минутах ходьбы от дома есть тренажерный зал, что хорошо, потому что Майк не имеет права садиться за руль. Он ждет до середины дня, когда будет не так многолюдно, осматривает оборудование, пытаясь решить с чего будет начать проще и легче всего. Беговая дорожка, к сожалению. Майк ненавидит долбанное кардио.

Майку удается пять минут быстрой пробежки, прежде чем остановиться, и, в конце концов, он оказывается в мужском туалете. Зрение расплывается, боль разрывает голову.

А сам он на коленях на холодном кафеле, непрошеные слезы в глазах из-за усилий, которые легко приравнять к тридцати секундам на льду.

Остается только жалкий путь к проклятому дому.

***

Майк посещает других врачей. Парад мрачных лиц. Нет смысла спрашивать о сроках восстановления, так как ничего нового не говорят, но он все равно продолжает спрашивать. И получает докторскую версию «только хрен знает» от одних, а от других «я бы не рекомендовал возвращаться на лед» — это предупреждение, которое звучит как мягкое порицание, пока не давит взгляд «не будь идиотом».

Они все суетятся и суетятся, Майк приходит на прием к еще одному неврологу, которая одаривает его твердым серьезным взглядом и отказывается от долбанной докторской терминологии и такого же долбанного типичного докторского поведения и разговаривает как нормальный человек. Приятная перемена.

— Майк, — произносит она вместо «мистер Брауэр», — могу я быть с вами откровенной?

— Честно говоря, я бы предпочел как раз откровенность, — отвечает Майк. На самом деле он чертовски долго ждал именно этого.

— С учетом количества сотрясений, которые у вас были, и продолжительность симптомов, которые вы испытываете сейчас, и, беря во внимания те сотрясения, которые прошли бессимптомно…

— Это не откровенно, — перебивает Майк.

— Даже если вы оправитесь от нынешних проявлений последствий и получите еще одно сотрясение мозга, то вполне можете умереть еще до того, как попадете в больницу, — говорит она. Вот это откровенно.

Майк сглатывает.

— Впрочем, это может касаться всех, — говорит он. — Не так ли? Каждый день — это риск.

— Да. Но…

— Разница между просчитанным риском и риском умереть? — спрашивает Майк.

— Я бы так не сказала.

— Значит, если я вернусь к игре….

— Какова вероятность того, что вы не получите еще одно сотрясение мозга, как только вернетесь на лед? — перебивает доктор, как будто уже знает ответ.

— Иллюзорная, — отвечает Майк вместо «почти наверняка».

— Я бы не советовала возвращаться, — категорично произносит она.

И что-то в том, как это произносит доктор, наконец-то проникает в Майка. Это конец, он никогда не вернется на лед. Даже если исчезнут все симптомы, даже если он снова сможет приступить к тренировкам, пробежит чертову милю, не чувствуя, что умирает, даже если достигнет лучшей формы в своей жизни, все это не будет иметь значения. С ним покончено.

***

«Ойлерз»» играют на своей арене. Слабость и тошнота не проходят. «Ойлерз» играют на выезде. Затем снова дома. Все симптомы присутствуют. Майк с большим интересом ожидает встречи с руководством, которая проходит ровно через два месяца после сотрясения. Он находится в кабинете Маллигана, а не в кабинете генерального менеджера, что, как догадывается, сделано для его комфорта. Это могло бы сработать, если бы Маллиган не был таким… Маллиганом.

В его офисе слишком тесно для собравшихся: врач команды, Маллиган, тренеры, вышеупомянутый генеральный менеджер Донахью. Маллиган почти нежно, по крайней мере, когда говорит с Майком, сообщает, что они не собираются от него избавляться, а затем начистоту выкладывает: они не могут продолжать отмазываться «осложнениями». СМИ обсуждают, команда нервничает, и они так упорно борются в чемпионате, и продолжительное отсутствие Майка имеет значение. Либо он соглашается уйти в долгосрочный резерв травмированных игроков и просидеть там до истечения контракта, чтобы образовалось дополнительное пространство для аренды на его место другого игрока, либо уходит на пенсию.

Выбор невелик, на нем поставили крест. Он выбирает ставку по временной нетрудоспособности. Все смотрят на него обеспокоенными сочувствующими взглядами, и он позволяет им это. Майк уходит при первой возможности, потому что не хочет быть рядом со льдом и при этом не иметь права выйти на лед.

Позже он отправляет Лиаму сообщение, чтобы тот сегодня отдохнул с Моррисом или Роджерсом, потому что у него по плану медицинское процедуры. Прямо сейчас хотелось забыться на дне бутылки, но он не будет пить, потому что не враг самому себе. Что бы там ни думали, к сожалению, алкоголь исключен.

Исключен телевизор, чтение и музыка. Исключена возможность выпустить пар, отлупив боксерскую грушу. Ничего нельзя, кроме прогулки по улице. Можно вообще исключить всю треклятую жизнь, включая Лиама. Тем более сейчас он не может иметь дело с Лиамом, не тогда, когда тот переполнен надеждой и дебильной грустью во взгляде Бэмби. Стоит лишь поморщиться, как Лиам начинает бегает вокруг, пытаясь быть полезным, но просто-напросто сбивая вещи с места, а Майка с толку. Он старается, но у Майка сейчас нет сил, чтобы потакать ему.

Майку тридцать два, он достаточно стар для профессионального спорта, его здоровье и организм дают сбой. Все симптомы сотрясения, которые должны были пройти через неделю, на крайняк, через две, все еще на месте. Он понимает, что с ним покончено, понимает, что это конец. Все бесполезно. Даже если посадят на ставку для травмированных лишь только для того, чтобы потешить его гордость. Он примет это, потому что если уйдет, повесив коньки на гвоздь, то вернется домой и сдастся. Эдмонд же станет просто еще одним городом, в котором он играл, и просто еще одним городом, который он покинул. А Майк этого не хочет. Он не хочет уходить. Отсрочка казни его вполне устроит.

Глава 16

Проходит еще месяц, и ничего не меняется. Он продолжает таскаться по кругу от врача к врачу, пытаясь справиться с симптомами, но, похоже, ничего не помогает. Его посылают к неврологам, психиатрам, спортивному терапевту. Пробуют отправить к психотерапевту, но он наотрез отказывается. «Все в твоей голове» — технически верно, учитывая его гребаный мозг, но для этого и существуют неврологи и психиатры. Разговоры по душам ни хрена не помогут, иначе он был бы сейчас в полном здравии.

Лиам все время пытается помочь, но каждый раз делает только хуже. Он выглядит уже не таким воодушевленным. Черт, Лиам подавлен, его настроение и работоспособность падают. Майк не может смотреть игры, но он слушает радио и знает, что Лиам играет спустя рукава. Играет плохо и нянчится с Майком, как будто с помощью куриного супа и дополнительного одеяла он чудесным образом поправится, словно Майк, блядь, просто подхватил простуду или что-то в этом роде.

Даже просто лежать хреново. Чувствовать боль, от которой он не может избавиться, слушать, что никогда больше не будет играть, может быть, никогда не преодолеет эти симптомы, но именно Лиам заставляет его чувствовать себя беспомощным, а Майк никогда не будет слабым ни для кого.

Когда у Майка случается очередной приступ мигрени, не потрудившись позвонить заранее, приходит Лиам. Сам Майк уже ощущает начало приступа, оно накатывает волнами — предметы скачут перед глазами, а кожа словно натягивается. За все время Майк так и не дал Лиаму увидеть худшее, хотя Лиам уже больше года частенько ночует у него. Но это не его квартира, и Майк не его долбанная возлюбленная, которая чуть приболела.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Майк. Не поднимая глаз, держа голову между ладонями, как будто давление пальцев на виски поможет предотвратить боль. Понимает, что это ничего не даст, но все равно держит голову в ладонях.

— Мы вернулись сегодня, — отвечает Лиам, с глухим стуком роняя сумку на пол в прихожей, как всегда, хотя Майк велел ему воспользоваться прачечной, если он так хочет держать свое барахло на полу. Звук падения не громкий, но пронзает Майка соизмеримо физическому удару.

— Почему ты здесь? — рявкает Майк, давит сильнее, как будто может сдержать то, что надвигается. Он не может. Теперь он это знает. — Кто тебе сказал, что я хочу видеть тебя?

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает Лиам, подойдя ближе. — Хочешь, я тебе что-нибудь принесу?

— Я хочу, чтобы ты перестал все время путаться под ногами, — тихо говорит Майк просто потому, что это больно, а он хочет чувствовать другую боль кроме долбанной головной. — Из тебя получилась дерьмовая медсестра. Ты, гребаный утробный плод, иди поиграй со своими маленькими дружками. Уходи.

Лиам молчит нехарактерно долго.

— Хочешь обезболивающее? — наконец, спрашивает он.

— Я хочу, чтобы ты хоть раз уловил намек, — огрызается Майк. — Господи, неужели тебе нужно, чтобы я объяснил более подробно? Хочешь, я буду говорить короткими фразами, чтобы ты смог понять их значение?

— Хорошо, — коротко отвечает Лиам. — Оставайся убогим и жалким, какая разница. Мне все равно.

Его голос прерывается на полуслове. Он говорит как ребенок, потому что, по сути, он и есть ребенок. Может, он уже и не подросток, но достаточно близок к этому возрасту — играет в дом, няньку, симпатичный маленький трофей. В этом году он получит статус ограниченно-свободного агента, и он реально хорош, чтобы получить достойное место, а не играть с кучкой «вышедших в тираж» или потенциально «вышедших в тираж». Не бегать, таскать шайбы и путаться под ногами ветерана, который больше не может даже смотреть хоккей, не говоря уже о том, чтобы играть в него. Лиам единственный человек в мире, который верит, что Майк когда-нибудь вернется на лед.

У Лиама есть то, чего никогда не было у Майка, чего нет у Роджерса, чего нет у младшего Морриса. У него есть искра, и в правильной ситуации он сможет стать звездой. С правильной пятеркой, с правильным тренером он взорвет все к чертовой матери. Он, может, и не видит этого, но руководство-то не слепое, и высокое начальство других команд это тоже замечает. Жаркие торги ожидают Лиама после окончания сезона, за него будут биться, если он не облажается и не переподпишет контракт с «Ойлерз», который вряд ли сможет позволить себе дать ему то, чего он заслуживает. И он переподпишет, просто чтобы быть с Роджерсом, с Моррисом. С Майком.

Парень влюблен в него, Майк и не станет убеждать себя в обратном. Это ясно по тому, что он до сих пор торчит рядом, хотя Майк уже более чем ясно дал понять, что он далеко не приз. Парень влюблен в него, и он позволил этой любви загнать свою карьеру в грязь. Майк утащит его за собой, и Лиам позволит Майку утянуть себя на дно. Вот только Майк этого не позволит. Он и так уже достаточно напортачил и не хочет добавлять разрушенную карьеру Лиама в свой список грехов.

Когда на следующий день Лиам звонит, осторожно интересуясь, можно ли зайти после тренировки (можно подумать он когда-либо спрашивал разрешения на что-либо в своей жизни), Майк сглатывает камень в горле.

— Да, нам, наверное, надо поговорить.

Он долбанное клише, и этим не гордится.

***

Майк, собирая барахло Лиама, подпитывает отвращение к себе. Он думал, что одной коробки хватит, но нет. Рубашки Лиама смешались с его собственными, потому что мелкий паршивец обожает утаскивать рубашки Майка и оставлять свои, а Майк слишком неравнодушен к виду своих рубашек на Лиаме. Видеоигры Лиама рядом с консолью Майка: спорт и гонки, и какая-то программа для создания других программ, которой Лиам был одержим в течение последнего месяца. Отчетливо представляется прекрасная задница прямо перед телевизором, и как Майк даже не мог сосредоточиться на ней с другого конца комнаты.

На кухне Майка еда парня: сладкие хлопья, от которых Майка тошнит, цельнозерновой хлеб, говно-пиво, его кейл. Майк предпочитает шпинат, но все равно за компанию употребляет и то и другое, потому что вопреки всякой логике, Лиам испытывает странное отвращение к шпинату, но не к кейлу. Бананы для его коктейлей. Айпод, который он уже неделю как потерял, а Майк нашел под одной из своих книг, которую начал читать, а затем бросил. Майк теперь ложиться спать в девять, как будто ему восемьдесят, а не тридцать два. Фруктовый шампунь в душе, нижнее белье на полу в ванной. Да, одной коробки не хватило. Майку приходится использовать две багажные сумки, и даже тогда он не уверен, что собрал все.

Когда Лиам подходит, он стучит — знак того, что наступил конец света — и когда Майк впускает его, взгляд парня сразу же падает на сумки.

— Нам нужно поговорить, — сразу с порога сообщает Майк. Наверное, сейчас это уже излишне. Сумки на полу делают некоторые вещи довольно очевидными.

Лиам сглатывает. Майк наблюдает за скольжением его кадыка, за тем, как он бессознательно облизывает губы, за тем нервным тиком, перед которым Майк всегда ощущал беспомощность.

— Если ты хочешь покончить с нами, так и скажи, черт возьми, — говорит Лиам, включая браваду.

— Я заканчиваю с нами, — произносит приговор Майк, и бравада исчезает. Выражение лица Лиама становится беззащитным и обиженным. Все, что Лиам чувствует, отражается в его глазах, и Майк ненавидит это, потому что не может притворяться, что не понимает, когда причиняет Лиаму боль.

— Если это потому, что я нянчусь с тобой, ухаживаю или чего-то еще… — начинает Лиам, — я могу….

— Это не обсуждается. Я не спрашиваю твоего мнения.

Лиама морщится я еще больше, и Майк отворачивается, не в состоянии на это смотреть.

— Твои вещи здесь, — констатирует Майк очевидное, потому что не знает, как правильно сделать, не знает, что сказать.

— Ты можешь ответить, что я сделал не так? — спрашивает Лиам, и это самый большой признак того, что он еще совсем ребенок: он думает, что должен был что-то сделать. Он думает, что в чем-то виноват.

— А еще я бы хотел получить свой ключ обратно, — говорит Майк, уставившись на дырку в стене, хер знает откуда появившуюся. Наверное, Лиам.

— Пошел ты, — наконец, выдыхает Лиам, и теперь до него доходит. Это к лучшему, что он злится. Гнев очищает, как лесной пожар. Наичистейшее чувство, Майк знает по себе.

Он слышит, как Лиам теребит свой брелок. Слишком долго — трясущиеся руки, затуманенное зрение или еще что-то, о чем Майк не хочет думать, о чем Майк не может думать.

Итог — ключ валяется на полу, сумки висят на плечах Лиама, и Майк, наконец, смотрит ему в глаза. Лучше бы он этого не делал.

— С тобой что-то не так, — почти стонет Лиам, задыхаясь, и мягко, словно признание в любви: — Что-то сломано.

Майк сглатывает, смотрит на ключ на полу.

— Иди домой, пацан, — со вздохом говорит он, и Лиам слушается. Майк запирает за ним дверь.

***

Майку не становится лучше.

Бывает, целая неделя проходит без мигрени. В такие моменты он может сфокусироваться на чтении пары глав, энергии для целого дня на ногах достаточно, и нет желания свернуться в клубочек на ближайшей горизонтальной поверхности. Бывают просветления, когда он думает, что ему лучше и тогда он слишком сильно напрягается: смотрит телевизор, идет на пробежку. Обычно после таких «подвигов» он оказывается в том самом месте, откуда начал.

Врачи перестают толкать обнадеживающие речи и начинают использовать такие слова, как «хронический» и «постоянный», говорят об управлении симптомами, о возможности их облегчения, но не об их полном исчезновении. Они говорят о жизни, которой он живет, как будто это все, что у него есть. Как будто это лучшее, что он теперь получит, и отныне нет другого направления, кроме как вниз.

Внезапно Майк понимает, почему ему выписывают антидепрессанты, понимает, почему как бы между делом часто звучит «психотерапевт». Ну, как бы невзначай: неожиданное вмешательство со стороны врачей клуба, хотя он больше не их проблема, практически умоляющих его пойти к психиатру, просто чтобы успокоить их души. В конце концов, он уступает эмоциональному шантажу и по рекомендации идет к одному. После первого сеанса доктор не в ужасе и не сбегает в попытках спасти свою жизнь, просто, кажется, принимает необщительную задницу Майка как должное, поэтому он решает, что она справится.

Лиам звонит ему несколько раз. Обычно это происходит поздно вечером, в день игр или в дни, когда Роджерс или Моррис берут над Майком шефство, помогая утопить печали, и во время саморазрушительной части вечера теряют из виду пацана. Майк не берет трубку даже в три часа ночи, когда к нему не идет сон, и он лежит, уставившись в потолок, мучительно стремясь ощущать рядом тепло Лиама. Несмотря на то, что в эту горькую ночь Майк все равно не будет спать.

Он берет трубку, удаляет, не читая, сообщения, полагая, что лучше раз и навсегда избавиться от искушения. Но очень скучает по парню. Майк не понимал, как сильно Лиам проник в его жизнь, пока не обнаружил, как в ночи протягивает руку на пустое место в кровати или на автопилоте делает два бутерброда. А еще включает комедийный канал, занимаясь будничными делами, потому что Лиаму нравилось, когда на заднем фоне раздавался громкий смех, что порой пугало Майка — Лиам слушал стенд-ап вполуха, пока Майк готовил им ужин.

Трудно занять себя, чтобы отвлечься, когда ничего не можешь сделать, что действительно может помочь, не можешь найти убежище в алкоголизме, адреналине или другом виде побега от реальности. В конце концов, он начинает готовить. Майк всегда любил заниматься стряпней, но сейчас бросает себе вызов, пытается забыться в супер-мелкой нарезке овощей, в попытке выяснить идеальное соотношение специй и соуса. Майк привык, что Лиам шумит рядом, пока готовит, сидит на столе и колотит пятками по ящикам или прижимается к нему, не давая сосредоточиться. Майк лучше готовит без Лиама. У него есть это, если нет ничего другого.

Проходят месяцы. «Ойлерз» снова не пробиваются в плей-офф, и каждый раз, когда Майк ходит к врачу, он слышит одну и ту же блевотную чушь. Он бы решил, что из него просто пытаются вытянуть побольше денег, но эти походы бесплатны, и руководство команды, скорее всего, дергает за нужные ниточки, пытаясь запихнуть его вне очереди. Позволяя размышлять об этом, он чувствует себя виноватым, поэтому старается подальше отбрасывать такие мысли.

Приближается межсезонье, после которого он официально собирается уйти на пенсию и как обычно возвратиться домой. Его врачи, все пятнадцать тысяч, уговаривают остаться в Эдмонтоне, и сам Майк не готов расстаться с этим городом.

Когда Лиам получает статус свободного агента, «Ойлерз» не могут его себе позволить, так как они плотно прижаты правилами, и «Ред Уингз» быстренько утаскивают его себе. Это хорошая сделка: справедливая зарплата у одиннадцатикратного обладателя Кубка Стэнли. Все, что Лиам заслуживает и все, от чего он отказался бы из-за какой-то ложной преданности. Ради любви.

Через неделю Майк уходит на пенсию.

Он старается не замечать, что среди множества сообщений и звонков от бывших товарищей по команде имя Лиама на экране телефона больше не появляется.

Глава 17

Наконец-то Майку стало лучше.

Не в смысле «скоро пройдет» или «лечение дало значимые результаты». Это никогда не пройдет. Эта херня останется с ним до самой могилы. Никто, конечно, не использует эти слова в разговорах, но все и так чертовски очевидно.

Есть небольшой шанс, что с течением времени симптомы исчезнут или станут незначительными. «Маленький шанс», как называют его врачи, но ставить на однозначные числовые проценты бесполезно. Так что это не про Майка.

Но ему однозначно становится лучше. Он «приспосабливается». Симптомы болезни ослабевают. А еще, Майк выучил целую кучу слов, которые полностью демаскируют речь докторов, потому что врачи не любят говорить прямо, что тело предало вас, и что бы вы ни делали, вы никогда не будете прежним.

Головные боли не прекратились, но Майк приспособился, и это хорошо. Головокружение перестало беспокоить, если только он не делал того, чего не должен. А он практически из кожи вон лезет из-за того, что не может многое сделать. Уточнение: по факту он больше ничего не может делать.

Он функционирует. Как же любят врачи использовать это слово, будто оно что-то значит. Да, все, кроме того, что теперь ему с этим жить. А его жизнь сейчас — то, к чему придется привыкнуть. Доктора утверждают, что большую часть времени Майк может держаться «настоящим пацаном», но они ни хрена не знают. Говорят, что недостаток энергии понятен, но он был чертовым профессиональным спортсменом: отсутствие сил, даже чтобы встать с постели, означало, что его мир, блядь, разрушился.

Майк остается в Эдмонтоне, потому что ему так велят и врачи, и начальство «Ойлерз». Его контракт истек, но руководство беспокоится, словно он еще принадлежит им, будто это они его сломали. Они его наняли, он сделал свою работу, а хуйня… хуйня просто случается. В команде с чистой совестью могли бы умыть руки, но они этого не делают, что говорит, насколько они лучше других, на которых он работал. Как правило, Майка переставали «любить», когда он «пачкал руки». Именно то, для чего его нанимали, и именно то, чего не хотели впоследствии.

Майк ходит на осмотры. Он ходит туда, куда говорят не потому, что ждет какого-то лекарства — его просто нет — а потому, что не может лгать маме, которая звонит почти каждый день, не может сказать, что на все забил, не может так ее расстроить. Так что он как хороший маленький мальчик ходит везде, куда назначено, и там не узнает ничего нового, кроме одного: ему нужно просто привыкнуть к этому.

Он пытается найти психотерапевта, с которым сработается более чем на несколько сеансов. Скачет между ними до головокружения: психиатрия и психология, мужчины и женщины, с одним и тем же воспитанным внимательным взглядом, который каждый раз заставляет его держаться настороже. Он мог бы просто на все забить — он хочет бросить все окончательно — но врачи команды время от времени позванивают «просто чтобы проверить». Они все время интересуются, ходит ли он к психотерапевту, до сих пор переживая, хотя это не их работа. Но Майк обязан им, поэтому продолжает ходить по кабинетам. Он практически знает в лицо всех докторов Эдмонтона, пока не встречает ее. Она единственная, кто не заставляет его защищаться, кто реально слушает и понимает.

Она ему почти нравится, вернее, он не боится с ней встречаться, но длится это только до тех пор, пока Майк не совершает ошибку и упоминает Лиама. Это совершенно безобидное воспоминание, и она, наверное, даже не заметила бы, если бы Майк после не застыл, словно пойманный на месте вор. Она цепляется за него, ковыряет словно долбанной зубочисткой, произносит имя Лиама как некий символ, и когда Майк, наконец, не выдерживает и закрывается, то видит разочарование на ее лице.

Он не винит ее за разочарование, учитывая все то, что он рассказывал вопреки всему. Черт возьми, он рассказал ей о своем долбанном отце. А потом вдруг всплыло имя, которое возвратило Майка к каменному молчанию. И не ему винить ее за попытки.

Возможно, отношения с Лиамом и не секрет, но Майк молчит про него. Он держит Лиама запертым внутри себя, прячет, держит в безопасности. Это не здорово, и не нужен психиатр, чтобы подтвердить, прав он или нет, но это его собственная проклятая жизнь, и он может жить так. Никто не может сказать ему, что он не может.

Он держит пацана взаперти внутри себя.

***

Майк никому — кроме мамы, которая, когда звонит и жалуется, что он далеко, и брату, который ничего не говорит об этом, по крайней мере, ему — не сказал, что остался жить в Эдмонтоне. Знакомые считали, что он вернулся в Миннесоту, и его это устраивает. Это никого не касается, и у него нет ни сил, ни желания видеть своих бывших товарищей по команде, особенно «бывших» теперь, когда хоккей больше не является частью его жизни. Он даже не может без тошноты смотреть игру по телевизору, не говоря уже о том, чтобы кататься по льду. И последнее, что ему сейчас нужно — еще одно напоминание о том, что он потерял.

Только Роджерс узнает каким-то образом: может, клубные врачи, может, руководство — черт его знает. Роджерс хорошо умеет вытягивать информацию из людей, такое у него лицо, заслуживающее доверие. Воскресным утром он стучит в дверь Майка, застигая его врасплох, и прежде, чем Майк успевает возразить, его уже тащат на чертов бранч. Воскресный бранч — это идиотская штука, он не может решить, что заказать, и в отместку Роджерсу, заказывает почти все вредное, что есть в меню — тот в середине сезона на диете. Роджерс даже не моргает, что лишает Майка некоторого удовольствия.

Майку хотелось бы стать невосприимчивым к заслуживающей доверия физиономии Роджерса, но не сложилось. Прошло целых двадцать минут, в течение которых Роджерс был сдержан, но до смерти надоедлив байками о своем новорожденном ребенке, и тут Майк не выдерживает и раскалывается. Он вкратце излагает хреновое положение вещей, просто чтобы Роджерс перестал так на него смотреть. Если бы его проходящие психотерапевты могли копировать лицо Роджерса, у них были бы все шансы на успех.

Роджерс молча ждет, когда он закончит. Майк говорит, параллельно опустошая чашку кофе и вытирая желток хлебной корочкой, тарелка перед ним чиста. Когда рассказывает все, что стоило сказать, выпаливает вопрос, который держал в себе с тех пор, как Роджерс появился у его двери.

— Как Лиам? — спрашивает он, не отрывая глаз от тарелки и отправляя в рот последний кусочек хлеба, в основном для того, чтобы чем-то занять руки и глаза.

Наконец, поднимает взгляд. Роджерс сидит с каменным лицом, и, зная его достаточно хорошо, Майк понимает, что тот в абсолютной ярости, буквально переполнен ею. Он, чертовски обозленный на Майка, все равно вытащил его из дома, чтобы проверить, как он, потому что Роджерс просто хороший человек до мозга костей. Роджерс лучший человек, которого Майк знает.

— Хорошо, — отвечает Роджерс, и Майк не знает, что чувствовать по этому поводу. — Ему нравится команда. Он хорошо играет.

Ладно. Но Роджерс явно знает больше.

— Ро-о-о-дж, — наконец, с нажимом тянет он.

— Что ты хочешь от меня услышать, Майк? — спрашивает Роджерс. — С ним все в порядке. У него есть бойфренд, слава богу, не хоккеист.

Роджерс не из тех, кто поминает имя Господа всуе, хороший христианский мальчик. Наверное, он каждый вечер на коленях благодарит Бога за то, что Лиам нашел себе кого-то получше. Если бы Майк верил в высшую силу, если бы Майк был лучшим человеком, что ж, он, вероятно, тоже благодарил бы Бога.

А так… последний кусок застрял у него в горле.

***

В апреле «Ойлерз» вылетают из борьбы за Кубок Стенли, «Ред Уингз» забирают последнее место в плей-офф себе, у Майк наконец-то все готово для возвращения в Миннесоту. Не в Дулут, там нет нужных ему специалистов. Твин-Ситиз не дом, но ближе к родным местам, чем Эдмонтон более чем на тысячу миль. Мама специально искала для него жилье и нашла хорошее место в Сент-Поле.

Все заняты тем, что выясняют для него информацию, готовят к переезду, заботятся о нем, как об инвалиде. Это оскорбительно, но Майк не смог бы справиться один, сам просто не мог сообразить — к кому нужно идти, что нужно делать: столько сразу всего на него навалилось — поэтому хоть неохотно, но он был благодарен. И еще больше испытывает благодарность, когда мама сообщает, что отменила вечеринку по случаю его возвращения. Ее организовал брат в новом доме Майка, и последнее, чего хочет Майк, это сойти с самолета, а затем тешить кучу людей, которые потратили несколько часов в пути, чтобы из жалости, старых времен или чего-то еще, увидеть его несчастную рожу.

Майк все еще в списке рассылок «Новостей семьи Роджерс» или что там еще у него, черт возьми: он получает фотографии малыша Роджерса с Роджерсом и Леди Роджерс. Будто ему не все равно. Однажды «Ойлерз» приезжают в город играть с «Норт Старз», и Роджерс не позволяет ему уклониться от контакта и практически тащит его на ужин, устраивает показ фотографий на телефоне, а не по электронной почте. Майку приходится одобрительно гудеть над фотографиями жены и ребенка Роджерса.

С другими же Майк довольно успешно уходит от общения. Он достаточно далеко, чтобы быть занозой в заднице для банды Дулута, поэтому в основном приходится иметь дело с мамой, братом, иногда с подружкой брата. Мама использует свой аварийный ключ для входа в дом, изводя его; брат ведет себя ненамного лучше. Но в остальном Майку удается оставаться отстраненным. Даже выходить на улицу бессмысленно. Он не может пойти в бар, пойти потрахаться. Пить нельзя, а в трезвом виде он ненавидит пьяных. Он был чертовски уверен, что не сможет заниматься сексом с пьяными и сохранить чистую совесть, чувствовать, что он готов на все, в том числе воспользоваться преимуществом трезвости. Майк, возможно, и не очень хороший человек, но не до такой же степени.

Мама постоянно уговаривает его выйти и найти кого-нибудь, попробовать сходить на свидание или начать встречаться с кем-нибудь, но что, черт возьми, он должен делать? Подкатывать к кому-то в продуктовом отделе магазина? Поиграть своими гребаными бровями в приемной невропатолога? Секс не стоит этих гребаных усилий. Ему все равно. Он скучает по сексу, но почти все прочее, что бывает в простых отношениях, сейчас не применимо к его жизни, и этот путь его устраивает.

Никто не занимает место в кровати, никто не цеплялся за него во сне, никто не играет в Мать Терезу, никто не пугается происходящим с ним. Так будет лучше.

***

Перед самым Рождеством звонит Роджерс. Голос его звучит как-то подозрительно странно. Даже Майк понимает это, а он не мудрец, значит, действительно что-то случилось.

— Мне звонил Фитци, — приступает Роджерс после обмена любезностями о матерях, жене и ребенке (жена снова беременна, ребенок очарователен) — вся та херня, которую Майк и так получает из рассылки «Новости семьи Роджерс».

— И?

Майк, сомневается, что это редкий случай для Роджерса. Лиам немного прилипчивый говнюк, и Майк знает, что Роджерс для него как старший брат. Если только что-то не случилось, и Роджерс хочет, чтобы Майк убил кого-то, мстя за Лиама. В общем, Майк не понимает, какое, черт возьми, это имеет отношение к нему. Он негодует. На Роджерса, за то, что он снова упомянул имя Лиама; на самого себя, за то, что, даже услышав это ужасное прозвище Лиама, опять сыпет соль на рану, которую Майк в конце концов вскрывает каждый раз, когда она начинает заживать.

— Он спросил, есть ли у меня твой номер, — ровным голосом сообщает Роджерс, и Майк не знает, что с этим делать. Он не понимает, что ему делать. Что он хочет сделать. Поэтому молчит.

— Майк? — зовет Роджерс, когда молчание затягивается.

— Я здесь, — откликается Майк.

— У меня есть твой номер, — напоминает Роджерс.

— Это ты мне позвонил, — соглашается Майк, — и как это можно сделать, не имея мой номер.

Роджерс громко вздыхает.

— Хочешь, я дам ему твой номер?

Он говорит это неохотно, будто молится про себя, чтобы Майк сказал «нет». Он и спрашивает только потому, что Лиам попросил, и он не может сказать пацану «нет». Майк понимает его.

Майк вспоминает о тех редких моментах, когда видел Лиама с тех пор, как ушел на пенсию. Сейчас ему двадцать два, детское личико исчезло, а вместе с ним и многое другое. Он молод, талантлив и начинает учиться контролировать свой характер на льду, почти уравновешен. Лиам нашел в себе искру, в которой нуждался «Детройт». Чертовски хорош, Майк всегда знал, что мальчишка станет профессионалом, если перестанет, блядь, финтить.

Майк знает это, потому что он мазохист, а еще ему нужно подтверждение для своего решения, но что именно, он не знает. Иногда он гуглит Лиама, просто чтобы посмотреть, как идут дела, и каждый раз, когда он это делает, в течение нескольких дней его не отпускает иного вида боль.

— Пиздец, — произносит Майк, и молчание Роджерса — это полное согласие с тем, что в итоге получит Майк. — Дай ему мой номер.

— Майк, — начинает Роджерс.

— Ты, черт возьми, сам спросил, — повышает голос Майк. — Дай ему.

Он боится. Боится, что Лиам, получив номер телефона, так и не позвонит. И боится того дня, когда поднимет трубку и услышит голос Лиама. А после он поведет себя не лучше Роджерса — не сможет сказать пацану «нет».

Глава 18

Майк на самом деле не ждал звонка Лиама, потому что больше не знает его как раньше. Насколько он понимает, Лиам изменился. Пацан, скорее всего, попросил номер, чтобы просто был. Проходит Рождество, а от Лиама ничего нет. От Роджерса тоже ничего не слышно, кроме «Новости о семье Роджерсов» и «Поздравление с Рождеством». Майк встречает чертов Новый год с мамой и без алкоголя, что становится самым жалким Новым годом за все прошедшие годы, и поверьте, у него есть из чего выбрать.

Но десятого января «Детройт» должен играть в Миннесоте, и через неделю — не то, чтобы Майк проверял — приходит сообщение с незнакомого номера: «я позв на след неделе?» А затем: «эт лиам».

Вообще-то Майк никогда не опускался до общения с теми, кто сокращает слова в сообщениях (ну, его брат не в счет, это семья, и выбора нет).

Интересно, Лиам просто ленится дописать «это» или действительно не знает, как пишется слово, потому что произносит он его именно так. Чертовски печально.

Гребаная депрессия плюс хреновая грамматика — достаточно, чтобы сбить Майка с ног. Ну, почти достаточно. Майк не видел парня с тех пор, как не позволил спорить на пороге его дома в Эдмонтоне и не слышал ничего, кроме голосового сообщения, которое Лиам оставил, спустя месяц, единственное, которое он не смог удалить, не прослушав. Лиам был пьян, что-то невнятно бормотал, голос постоянно срывался на полуслове, видимо, требовалось немало усилий, пацан так и не научился защищать себя. Никогда не поднимает руку, пока не получит первый удар.

Прошло пять часов, прежде чем Майк смог ответить односложным: «Окей». Блядь, ему почти тридцать пять, он не должен зацикливаться на одном слове, посланном через границу штата. Он чертовски жалок.

Всю следующую неделю Майк рассеян. Позволяет маме убраться в доме, она сама настояла, аргументируя тем, что вид жилья такой, будто он существует в нищете. Психотерапевт заставляет говорить о хоккейном сезоне, и он даже не понимает, что спалился на том, что все еще смотрит хоккей. Он не спорит с доктором о шансах «Норт Старз» на плей-офф, потому что она не права, а значит, спорила нарочно.

Теперь, вспоминая разговор с психотерапевтом, думает, что она сделала это специально. Майк надеется, что она спорила нарочно. Он не хочет отдавать свое психическое здоровье в руки того, кто не разбирается в РПУ.

«Детройт» выигрывает две игры, предшествующие матчу с «Норт Старз», а последние проигрывают две в регламенте и одну в овертайме. Игра проводится в дневное время, что-то типа праздника для детей или подобная этому хрень. Уж если Майк что-то и ждет от Лиама, то уж точно не сообщение в ночь перед игрой: «Я в Миннеаполисе», которое мучительно больно открывать. А потом, почти сразу же: «Мож я позв седня?»

На этот раз Майк отвечает в течение трех минут, и то потому, что ему звонит мама, и следующие две минуты он пытается нажать на зеленную трубку. «Да», которое он посылает, требует еще меньше усилий, чем предыдущее «Окей», но после его руки охренительно дрожат от ударившего в голову адреналина. Он жалок.

Лиам сообщает адрес, бар при отеле, в котором обычно останавливаются приезжие команды, и Майк почти с полдюжины раз разворачивается по дороге. Чертовски глупо. Майк никогда не был одним из тех парней, которые устраивают цивилизованные мазохистские ужины с бывшими, во время которых активно притворяются, что они выше той боли, которую причинили друг другу, а затем продолжают ковыряться в старых ранах.

Вот только Лиам тоже не из таких парней, он, если захочет причинить боль, сразу вцепится в яремную вену, поэтому Майк задается вопросом, что для него эта встреча: любопытство или финальный аккорд? Что бы это ни было, Майк не будет все портить. Ради пацана. Тот заслуживает лучшего.

Когда Майк приходит, Лиам уже сидит в баре за столиком на двоих. Освещение, приглушенное и романтичное, смягчает его лицо, и острый как бритва разрез скул округляется, так что перед ним тот Лиам — обладатель кукольно-детского лица, который пытался заставить Майка трахнуть его в тот самый первый раз. От этой мысли останавливается сердце.

Майк садится напротив, и Лиам удивленно поднимает глаза, как будто совсем не ожидал его увидеть.

— Привет, — здоровается Майк, когда становится ясно, что Лиам первым ничего не скажет. Майк всматривается в большие синие глаза и слегка приоткрытые губы напротив — гребанный взгляд Бэмби с длинными ресницами.

— Я думал, ты не придешь.

— Извини, что разочаровал, — усмехается Майк, и Лиам закатывает глаза, что вполне нормально.

Когда подходит официант, Лиам заказывает пиво, что кажется Майку неправильным, пока он не осознает, что Лиам уже как год достиг законного возраста употребления алкоголя по всей Америке. Майк заказывает содовую и апельсиновый сок, и Лиам хмуро смотрит на него.

— Мне нельзя, — поясняет Майк ровным голосом, когда Лиам не сводит с него глаз.

Щеки Лиама краснеют, он смущенно отводит взгляд, отчего Майк чувствует себя полным говном, потому что это последнее, чего он хочет.

— Я не должен… — начинает Лиам, когда приносят напитки.

— Пей свое долбанное пиво, Лиам, — хмурится Майк, и Лиам делает медленный глоток.

Не трудно заметить, как изменился Лиам, исчез весь детский жирок, он выглядит намного старше. Одежда сидит на нем лучше, видно, что парень набрал мышечную массу в тех местах, с которыми всегда боролся.

Майк теряет свой собственный облик противоположными способами. Его волосы начинают седеть на висках — гены отца, так как у мамы нет ни одного седого волоска, несмотря на трудности, через которые она прошла — но в остальном он примерно такой же. Лиам же сильно преобразился.

Наконец, Лиам ставит пиво.

— Почему ты мне не сказал?

Как и думал Майк — удар прямо в яремную вену. Он не утруждает себя игрой в дурака, это оскорбительно для них обоих.

— Тебе и не нужно было знать.

— Чушь собачья! — невольно повышает голос Лиам, но затем тихо продолжает: — Чушь, которую мне не нужно было знать? Мы практически, блядь, жили вместе.

Майк не говорит того, что приходит в голову сразу, это не он настаивал на игре в домики. В то время он не жаловался. Не хотел. Черт возьми, он дал Лиаму ключ, и ему это нравилось больше, чем следовало. Но когда здоровье пошатнулось, Лиам начал играть роль няньки.

Вместо ответа он делает глоток.

— Ты знал это тогда? — спрашивает Лиам.

— Я знал что? — хмурится Майк.

— Ты знал, насколько все плохо? — настаивает на ответе Лиам. В его голосе нет той заминки, которая обычно бывает, когда он расстроен, хотя на лице ясно написаны его чувства. — Когда ты порвал со мной.

— Это не имеет значения, Лиам, — со вздохом отвечает Майк, внезапно почувствовав усталость.

— Для меня это важно, — упрямится Лиам.

— Да, — кивает Майк, потому что врать нет смысла. — Я знал. А что бы ты сделал, если бы я тогда сказал? Ты бы остался торчать в мертвой команде, пытаясь изображать гребаную медсестру с мертвым игроком? Так что тебе не нужно было знать.

— Право выбора было за мной, — возражает Лиам, и Майк слышит колебание, достаточно тонкое, чтобы не заметить.

— И ты сделал бы хреновый выбор.

Лиам сжимает зубы и делает глоток пива, медленно, будто запивает то первое, что приходит на ум. Он повзрослел, по крайней мере, немного, и Майк прямо сейчас это чертовски ненавидит.

— Это была плохая идея, — говорит Майк. Он видит, что Лиаму больно, это написано на его лице, и Майк чувствует себя ненамного лучше.

— Ты придешь завтра на игру? — спрашивает Лиам. — Если я достану тебе билет.

— Нет, — отвечает Майк. Лиам выглядит таким подавленным, поэтому он поясняет, почему отказывается: — Я не смотрел ни одной игры с тех пор, как… Я не смотрю хоккей.

— О, — произносит Лиам в растерянности.

— Мне пора, — говорит Майк, потянувшись за курткой.

— Нет, — выпаливает Лиам, и когда Майк останавливается, добавляет: — Нет! Останься. Пожалуйста.

Майк выдыхает воздух и снова кладет локти на стол.

— Как Миннесота? — спрашивает Лиам.

Майк поднимает брови «мы что серьезно ведем гребаную светскую беседу?». Они едва разговаривали на подобные темы, даже когда были… ну, кем бы они ни были тогда, в прошлом, не сейчас.

Лиам приподнимает брови с намеком на дерзость, которую Майк так и не смог истребить полностью. Она настолько неотъемлемая часть личности мальчишки, что он в итоге стал бы кем-то совершенно другим. Может, менее раздражающим, но уже не тем Лиамом. А Майку нравится Лиам вместе с запутанным гребанным узлом того, что он чувствует к нему. Он любит пацана, он всегда его любил, и он безумно скучал по нему, особенно в последнее время.

Лиам (проклятие!) реально заставляет его вести светскую беседу. И самое ужасное, Майку это почти нравится. Ни один из них не говорит ни хрена конкретного: Майк понятия не имеет, знает ли Лиам, что Роджерс упоминал его бойфрендов, но он ни слова не произносит о них. После двух раз, когда Майк затыкает его к черту, Лиам перестает спрашивать что-либо связанное о состоянии здоровья.

Лиам оживляется, когда рассказывает о «Ред Уингз», и не только о своих товарищах по команде, но и о самой игре. Детройт играет совершенно в другой лиге, чем Эдмонтон: в прошлом году они оказались нокаутированными в первом раунде плей-офф, но это был неожиданный результат. Лиам подает надежду, смотрит в оба. Он получил место в третьей линии команды. Сейчас он чертовски слажено играет, но может подняться на другой уровень в будущем, когда игроки его пятерки станут слабее, или он станет сильнее их. Он играет в хоккей, настоящий хоккей, а не в ту херню, в которую они играли в Эдмонтоне. И если Майк хотел получить подтверждение правильности своего решения, что ж, оно здесь, прямо перед ним.

***

Встреча с Лиамом должна была заставить Майка чувствовать себя лучше. Но нет. Дело не в том, что он не хочет, чтобы пацан стал счастливым, достигнув успеха своим талантом. Только вот одно дело испытывать удовлетворение, понимать, что практически единственный раз он поступил хорошо в отношении Лиама, и совсем другое — сидеть напротив него за столом и не иметь возможности прикасаться. Если не считать случайных — или нет — соприкосновений их коленей под крошечным столом, но ведь он сам много лет назад отказался от права прикасаться к Лиаму.

Лиам после пива переключается на воду, и Майк готов спорить, что это того не стоит: упрямство пацану не занимать. Майк заходит в туалет после второго стакана. Когда он моет руки, спрашивая зеркало, не сходит ли с ума, входит Лиам. Чертовски здорово, что Майк задал этот вопрос молча.

— Официант подумает, что мы сбежали.

— Твоя куртка на спинке стула, — пожимает плечами Лиам. — И я оплатил счет.

Майк на секунду заминается, и делает шаг к держателю бумажных полотенец.

— Тебе уже пора? — задает вопрос он, стараясь говорить небрежно. Скорее всего, сыграть небрежность убедительно не получилось. Вероятно, не получилось.

— Можно мне пойти с тобой? — спрашивает Лиам.

— Это чертовски плохая идея, Лиам, — тихо отвечает Майк.

— Мне все равно, — говорит Лиам. Конечно, ему все равно. Ему всегда все равно. — Можно мне пойти с тобой?

Лиаму удается сохранить свой тон небрежным, а Майку нет, и его тело — словно линия передачи энергии под большим напряжением. Оно практически вибрирует. Руки сжаты, будто Майк готов полезть в драку, и одновременно, пасть на колени и молить.

— Разве у вас нет комендантского часа? — оттягивает Майк.

— Майк, — выдыхает Лиам, и его фасад внезапно рушится. Все, что за ним — разочарование и накопившаяся энергия. Он выглядит как тот самый подросток, пытающийся блефовать в процессе потери невинности, стараясь подтолкнуть Майка войти в него поглубже.

У Майка почти не остается сомнений, к чему все идет. Опять. Чертовски плохая идея, он это знает, и абсолютно прав. Майк просто не понимает, волнует ли его в этот раз, насколько идея плоха, за исключением одного — уверенности, что он снова будет разрушен.

Но это проблема завтрашнего дня.

— Забери куртку, — говорит Майк, и это звучит как капитуляция.

— Я не стал надевать куртку, — произносит Лиам.

И хотя его отель в этом же здании, но сейчас январь. Черт, как вообще Лиам выжил без Майка.

— Конечно, ты, блядь, не стал, — бормочет Майк, и Лиам улыбается. Никакого раскаяния, и первая улыбка за весь вечер.

Майк уже и забыл, как сильно эта улыбка на него действует. Лиам выходит из туалета, и Майк следует за ним. А что еще ему остается делать?

Глава 19

По пути из бара Майк хватает куртку. Он выходит на улицу, где, обхватив себя руками, ждет его Лиам. На улице минус десять гребанных градусов. Может в Детройте и не так холодно, но и не чертова жара точно.

— Ты гребаный идиот, — ругается Майк.

— Сам такой, — огрызается Лиам сквозь стучащие зубы.

Майк предлагает свою куртку, и Лиам искоса смотрит на него. Все, что на Майке — это фланелевая рубашка, но это все же лучше, чем тонкая кофта «Ред Уингз», хоть и с длинными рукавами, Лиама.

— Возьми, — предлагает Майк. — Я припарковался в паре кварталов отсюда.

Лиам берет, наклоняет голову и натягивает куртку по уши.

— Ты все еще не понял, что зима — это серьезно? — спрашивает Майк, параллельно пересматривая свою жизнь и свое решение, по крайней мере, в десятый раз с тех пор, как вышел из туалета.

Лиам ухмыляется ему, самодовольно сияя. Майк закатывает глаза на пацана и на себя, пока ведет их к пикапу. Стало намного холоднее, чем когда он шел в бар. Ветер пронизывает насквозь. Хруст ботинок по твердому утрамбованному снегу вызывает озноб. Нет времени спорить о том, хорошая это идея или нет оказаться с Лиамом в одной машине. Главное — она защищает от ветра, и внутри тепло. Его беспокойство усиливается, пока он выезжает с парковки, искоса поглядывая на Лиама, который немного утопает в его куртке: щеки розовые, лицо наполовину скрыто меховым воротником.

Радио настроено на классической рок, Лиам сразу же обращает на это внимание (конечно, черт возьми, как может быть иначе!) и начинает возиться с приборной панелью. Майк подумывает, а не шлепнуть ли его по руке, но все это до боли знакомо. В Эдмонтоне эти жесты были практически повседневной жизнью: Лиам переключал радио Майка на какую-то чушь типа «Топ 40 говно-песен», ведь он по своей природе не способен оказаться в машине и не насиловать радио.

Как только звучащая из динамиков рок-херня превратилась в динамично-бодрую хрень на вкус Лиама, он откидывается назад, бросая на Майка немного угрюмый взгляд, как будто расстроен, что Майк не потрудился остановить его. Можно подумать, это когда-нибудь срабатывало — Майк хлопал по руке, Лиам отступал секунд на двадцать, а затем снова возвращался к выкручиванию кнопок на приборной панели. Майк пытается расставить приоритеты, так как практически уверен, что возвращаться домой, чтобы трахнуть своего бывшего — кем бы ни был Лиам — большая глупость, нужно где-то провести черту просто ради сохранения своего здравомыслия.

Наверное, это неловко. Ни один из них почти ничего не говорит, если не считать поющего вполголоса и безбожно фальшивящего Лиама. Майка всегда сводило с ума настырное упрямство Лиама подпевать любой говно-песне, которую тот слышал, не заботясь о правильной тональности и мелодии. Будто если не выплеснет свою беспокойную энергию всеми возможными способами, он взорвется.

Дело не в том, что Майку сейчас вдруг понравилось — голос Лиама, вероятно, заставил бы собак выть — но все это так привычно ощущалось, будто они снова едут на тренировку, Майк молчит, а Лиам уже щебечет, хотя еще и не до конца проснулся. Или будто на обратном пути, после бесконечно утомительного «катания в мешках» Лиам продолжал болтать без остановки, словно наказание обошло его стороной.

Майк въезжает на подъездную дорожку, Лиам с любопытством оглядывается.

— Ничего особенного, — небрежно машет рукой Майк, но он лукавит, это не так. Два этажа, три спальни в приличном, скорее даже в потрясающем районе. У него много денег в банке. Но он не собирается разбрасываться ими, например, на покупку такого дома, в котором будет только раздаваться эхо. Майк паркуется в гараже — нет смысла искушать судьбу и снег. Пока Майк отпирает дверь, Лиам нервно теребит в руках шлифовальную губку, которую стащил с рабочего стола.

— Ты хоть знаешь, что держишь в руках? — спрашивает Майк, когда Лиам проводит большим пальцем по поверхности, хмурясь от царапания наждачки по коже.

— Ты такой старомодный, — тянет Лиам, и когда Майк бросает на него острый взгляд за идиотское заявление, швыряет в него губку, промахнувшись на добрый фут.

— Хоккей — это твое, — резюмирует Майк, и Лиам, показывая ему средний палец, следует за ним в дом.

Майк включает свет. Почти легко не обращать внимания на Лиама позади, тихо входящего в кухню, потому что тот, естественно, как воспитанный канадский мальчик, сразу же снимает обувь. Майк не настолько самонадеян: Лиам — гребаный паршивец, но его мама вбила в своего сына кое-что, например, привила хорошие манеры в гостях. Ключевое слово «кое-что».

— Хочешь пива?

— Я думал, ты не пьешь, — говорит Лиам.

— Вообще-то у меня бывают гости, — парирует Майк.

В большей части это неправда, потому что он обычно не приглашает гостей, если только они сами не вламываются. Но мама оставила немного пива, когда была здесь в последний раз, и с тех пор оно затерялось в глубине холодильника.

— Я в порядке, — тихо произносит Лиам, и Майк, наконец, смотрит прямо на него. Лиам уже успел по ходу движения где-то сбросить куртку Майка — вероятнее всего, на пол, если только не случилось чудо, и он не перестал быть проклятым неряхой. Он стоит ближе, чем думал Майк, но достаточно далеко, чтобы не почувствовать. Замер, прикусив нижнюю губу. Майк не может решить, то ли он нервничает или вспомнил, как это действует на Майка — рефлекторное желание.

Вероятно, и то, и другое. Лиам всегда хорошо знал Майка, по крайней мере, когда дело доходило до событий, которые сводили того с ума, и не важно, хороших или плохих.

— Ты собираешься поцеловать меня? — тихо спрашивает он.

Майк жалеет, что не приглушил свет, потому что, похоже, Лиам так и не научился держать свои эмоции под контролем, а не транслировать их на лице. Сейчас это очень похоже на отчаяние.

— Ты хочешь, чтобы я это сделал? — вопросом на вопрос хрипло отвечает Майк.

— Ты вроде никогда не страдал тупизмом, — фыркает Лиам.

Майк входит в его личное пространство, Лиам поднимает подбородок, наполовину услужливо, наполовину вызывающе. Сейчас на его лице наблюдается провокационное выражение, которое появляется только на льду. Но когда Майк поднимает руку, чтобы провести большим пальцем по краю его челюсти, скрытой шершавой густой щетиной, с которой Лиам не мог справиться раньше, резкость исчезает, а глаза Лиама закрываются.

Майк с трудом сглатывает. Это не должно, не должно происходить. Но мать воспитывала из Майка не идиота, она воспитывала благодарного мужчину, поэтому он наклоняется и ловит губы Лиама. Выходит немного неловко, пока Лиам не приподнимается на цыпочки, компенсируя разницу в росте. Угол поцелуя неправильный, как и всегда, когда они целуются стоя. Лучше на кровати или на диване, но Майк пока не собирается двигаться.

Майк чувствует горький привкус пива на языке Лиама. Удар ниже пояса. Еще одна вещь, которой больше нет в его жизни, но Лиам все изменил. Лиам нарушает все правила, которые Майк когда-либо устанавливал для себя — это его хобби — поэтому у Майка во рту вкус пива, а пальцы Лиама сжимают ткань его рубашки и следом ныряют под нее. Горячая рука прижимается к боку Майка.

Это почти опьяняюще само по себе: скольжение языка Лиама по его небу, возбуждающая прелюдия к чему-то большему. Майк притягивает парня ближе, крепко сжимая за задницу. Просовывает колено между бедер Лиама и чувствует, что тот уже почти твердый. Горячий, даже сквозь плотную джинсовую ткань. Лиам уверенно и натренировано дергает пуговицу джинсов любовника, и Майк отстраняется, пытаясь оставить между ними хотя бы крупицу пространства.

— Нам стоит подняться наверх, — бормочет Майк в рот Лиаму.

Лиам не отступает, втягивая Майка обратно в поцелуй еще до того, как Майк начинает говорить.

— Или мы можем остаться здесь, — предлагает Лиам и кусает нижнюю губу Майка достаточно чувствительно. Больно.

Майк отстраняется, не обращая внимания на раздраженный взгляд Лиама.

— Я слишком стар для секса на кухне, — возражает он. — А у тебя завтра игра.

— С тобой скучно, — отвечает Лиам, поворачивается на пятках и несется наверх, будто точно знает, куда надо. Майк специально отстает и, поджимая губы в попытке сдержать смех, не мешает пацану отворять дверь сначала в ванную, затем в бельевой шкаф. Наконец, Лиам попадает в спальню и бросает на Майка торжествующий взгляд.

— Молодец, — хвалит Майк.

Лиам хмуро смотрит на него, снимая рубашку. Он никогда не тратил время впустую, ведь вместо этого можно заняться сексом. Майк начинает сам снимать свою рубашку, потому что, если он не перехватит инициативу, за его раздевание возьмется Лиам, а Лиам никогда не был осторожен с его одеждой. Майк предпочитает завтра не ползать по полу, разыскивая пуговицы.

К тому времени, когда у Майка дело доходит до джинсов, Лиам уже полностью обнажен, и изменения в его теле становятся более очевидными. Лиам всегда был мускулистым: плоский живот, удивительно широкие плечи, узкая талия. Но теперь он стал шире. Больше нет неуклюжей грации мальчика — жесткий в одних местах, мягкий в других — нет детского жирка, в прошлом упрямо не исчезающего, чтобы Лиам ни делал. Теперь его тело закончено, как отточенное боевое оружие, скорее дубинка, чем нож. Он похож на долбанного, мать его, настоящего хоккеиста. Теперь он и есть чертово ходячее учебное пособие, как должен выглядеть хоккеист.

Майку немного неловко стоять рядом, хотя чему тут удивляться: ему доступны только легкие упражнения, и он не может поддерживать мышечный тонус на прежнем уровне. Но Лиам выглядит не разочарованным, а просто нетерпеливым, он снова хмурится, когда Майк останавливает раздевание на джинсах, верхняя пуговица которых уже услужливо расстегнута Лиамом.

Лиам тянется к нему в ту же секунду, как Майк подходит к кровати. Он тянет его на себя, сильно, Майк падает сверху, но успевает подставить локти. Лиам, наверное, сотни раз находился под ним, но сегодня все по-другому. То, как сейчас ощущается физически — совсем иначе. Идеально. Осознание налетает на Майка словно удар, нанесенный неожиданно, врасплох.

Вкус пива во рту Лиама исчез, и Майк теряется в абсолютной уверенности правильности происходящего. Его руки изучают тело, которое уже не кажется бесконечно знакомым. Член Лиама гордо восстал. Прижимается, шелковисто-горячий, бедра снова двигаются в поисках контакта и трения. Майк отстраняется ровно настолько, чтобы рассмотреть потемневшие глаза, влажную красноту рта — еще чуть больше привычных вещей. Если бы он захотел, мог бы просто удовлетвориться Лиамом, трущемся о его бедро — черт, его бы все устроило, чего бы Лиам не захотел дать ему прямо сейчас, пока он любым способом участвует в процессе.

— Чего ты хочешь? — спрашивает Майк, но и сам не знает, чего хочет, кроме Лиама.

И вот, наконец, заполучил его в свои руки, и теперь, когда Лиам под ним, сам не знает, чего хочет.

Лиам утыкается лицом в шею Майка, втягивая резким движением кожу в рот. Останется метка или нет? Майк вроде как надеется, что останется, но, вполне возможно, она исчезнет еще до того, как он кончит.

— Трахни меня, — просит Лиам.

— У тебя завтра игра, — сомневается Майк. Глупо, потому что, видит бог, раньше их это никогда не останавливало, и если каким-то образом отражалось на катании или игре Лиама, то заметно не было.

Лиам смотрит на него с неверием, что ж, справедливо. Майк не собирается спорить, если это то, чего хочет Лиам; черт только знает, сколько раз он думал об этом за последние два года, вспоминая, как крепко Лиам сжимал его своей задницей, как издавал сдавленные звуки наслаждения. Как Майк выбивал из него слова, стоны, хрипы, прижимая к кровати, и просто использовал. Обычно он чувствовал себя дерьмово после того, как кончал, но это никогда не мешало ему дрочить на Лиама в следующий раз.

— Ты не хочешь? — спрашивает Лиам. Игра настолько очевидна, что он может с таким же успехом показать Майку все свои карты, но Майк не собирается спорить ради спора: он слишком хочет относиться к этому просто как к игре. Он скатывается с Лиама, выдвигает ящик прикроватной тумбочки и, колеблясь, достает смазку. У него там лежит пара презервативов, он бросил их туда вместе со смазкой, когда переехал. Так что они остались со времен, когда он пользовался презервативами с Лиамом. Майк не уверен, какое из зол хуже: сказать, что у него нет презервативов, или сказать, что его презервативы просрочены. Жалкий портрет жизни без Лиама. Не то, чтобы он чертовски тосковал, но выглядит уныло.

— У меня кончились презервативы, — наконец, произносит он, и это лучшая формулировка, на которую он способен прямо сейчас.

— У меня есть один в бумажнике, — оживляется Лиам.

— Серьезно? — спрашивает Майк. — Неужели никто никогда не читал тебе лекций о презервативах? — Майк уверен, что рассказывал Лиаму о правильном хранении презервативов, не говоря уже о ком-то еще, кто мог бы и не раз прочитать лекцию или показать.

— Я положил его сегодня вечером, — говорит Лиам. — Так что без осечек.

Майк не знает, как это интерпретировать: то ли Лиам вошел в бар в полной уверенности, что Майк его трахнет, то ли Лиам просто часто занимается сексом, поэтому мало беспокоится, что презерватив может испортиться в портмоне. На самом деле Майк не хочет знать правду. Уверен, что в любом случае ему не понравится ответ. Но он все равно не собирается останавливаться, пока Лиам не скажет «стоп».

— Достань, — соглашается он, и Лиам роется в своих джинсах. Тот же бренд презервативов, которыми пользуется Майк, к счастью, без истекшего срока годности. Лиам растягивается на кровати, подтянув колени, и Майк не может удержаться и целует колено, пораженный волной дежавю, такой, блядь, ошеломительно сильной.

Он даже не может сосчитать, сколько раз Лиам вот так валялся перед ним. Ему нравится трахаться в любой позе — на животе и на четвереньках Майк может трахать его глубже всего — по какой-то причине классика, и когда он сверху, контролирует темп, сводя Майка с ума. Но его любимая поза — на спине, когда ноги обхватывают талию Майка или задраны ему на плечи.

Лиам подсовывает под себя подушку, пока Майк растирает смазку на пальцах и садится у него между бедер. Лиам легко закидывает ногу на плечо Майка, и когда тот осторожно вводит в него палец, слегка выгибается. Майк едва ли успеет сделать вдох, прежде чем Лиам заставляет его вставить второй.

Пацан реагирует так же, как и всегда: те же тихие прерывистые вдохи и звуки. Интересно, он сам осознает их? Лиам насаживается на пальцы и пяткой стучит по лопатке Майка, когда тот настойчиво трет простату. Майк был бы счастлив просто лежать между ног Лиама, доводя его до оргазма ртом и пальцами. Он все еще помнит каждый гребаный трюк, чтобы заставить его, блядь, кричать, но горячее и узкое тело сжимает его пальцы, и Майк вводит третий палец. Прижимается ртом к чувствительной коже внутренней стороны бедра, и Лиам напрягается от соприкосновения с бородой. И все что в этот момент хочет сам Майк — войти в желанное тело.

Одной рукой он справляется с презервативом. Чтобы вскрыть пакетик, приходится использовать свои гребанные зубы. Он уверен, что это неподходящий способ, но он — долбанный лицемер — ничего нового. Он проливает половину смазки на кровать, когда вытаскивает пальцы из Лиама и старается заменить их на свой член. Лиам пытается удержать пальцы Майка в себе и насаживается сразу прямо на ствол. Лиам открывается легко, сладко, притягивая к себе ближе, и Майк свободно толкается в него. Когда Лиам откидывает голову назад, Майк смотрит на линию его горла, как натягиваются мышцы, и как рука с побелевшими костяшками пальцев цепляется за бицепс Майка.

Майк двигается медленно. Неизвестно, когда Лиам в последний раз трахался — чем меньше Майк думает об этом, тем лучше — и у него завтра игра. В любом случае Майк не собирается затрахать его до смерти. Но сам Лиам не позволяет медлить, надолго его не хватает. Он просит сильнее, быстрее: и то, и другое срывается с языка. Но еще он сильно сжимает руку, ногой обвивается вокруг талии, желая притянуть Майка глубже и ближе.

Майк изо всех сил старается сопротивляться, но не выдерживает и поддается. Он позволяет Лиаму подгонять, одной рукой упирается в изголовье кровати, другой обхватывает голову парня, защищая от ударов об изголовье. Лиам даже не утруждает себя: одна рука до побелевших пальцев сжимает Майка, а другая дрочит член. Брови нахмурены так, что можно подумать, ему больно, но Майк знает, что это не так.

Лиам кончает первым, белесые полосы попадают на запястье, живот, и Майк замедляется. Он знает, что Лиаму нравится трахаться после, нравится, когда это между «очень хорошо» и «слишком много», но прошли годы с тех пор, как у них был секс, и Майк, черт возьми, не собирается продолжать без согласия Лиама.

Когда Лиам немного приходит в себя, он открывает глаза.

— Почему ты остановился? — спрашивает он ровным голосом, и Майк смеется.

Лиам все еще обхватывают его за талию ногами, и Майк наклоняется за поцелуем. Лиам вздыхает у его рта, когда Майк снова начинает двигаться, на этот раз медленно. Он сохраняет неспешный ритм, потому что не хочет, чтобы это прекращалось, не хочет гнаться за оргазмом. Он просто стремится остаться в крепких горячих объятиях тела Лиама так долго, как только сможет.

В конце концов, он кончает, прижимаясь ртом к шее Лиама, и соль пота остается на языке. Он не может оставаться в Лиаме так долго, как ему хотелось бы, неохотно выходит, снимает презерватив, завязывает и бросает в мусорную корзину.

Лиам, красный и сонный, прижимается своей горячей щекой к щеке Майка, притягивая его обратно. Майк практически накрывает его, и Лиам принимает большую часть его веса.

Майк и сам почти уже засыпает, жар тела Лиама и медленный ритм его дыхания убаюкивают.

— Можно мне остаться на ночь? — осторожно спрашивает Лиам. Майк начинает дрейфовать.

Он должен сказать «нет». У Лиама точно комендантский час. Майк уже достаточно облажался, позволив парню вернуться с ним. Ему следовало сказать «нет», но видит бог, Майк этого не сделает. Впервые за много лет Лиам оказался в его кровати, и он хочет, чтобы парень там и остался.

— Хорошо, — соглашается Майк, пытаясь казаться недовольным, но скорее всего, получается это неубедительно.

Он скатывается с Лиама, чтобы не придавить и засыпает с прижатым к нему парнем. Горячее, как всегда, тело. Рука по-хозяйски прижимает ладонь Майка к твердым линиям своего живота.

Майк просыпается затемно и не понимает, почему матрас рядом не прогибается. Лиам во вчерашней одежде наклоняется над ним.

— Привет, — шепчет он, тихий даже для раннего утра. — Мне нужно идти, иначе оштрафуют за нарушение комендантского часа. Такси уже у порога.

— Хорошо, — сонно отвечает Майк.

Большой палец Лиама касается его плеча. Это кажется знакомым, таким знакомым: Лиам раньше так уходил на тренировки, которые пропускал Майк из-за травм, болезней, и, в конце, этого долбанного сотрясения мозга. Каждое утро Лиам будил его, будто знал, что, если Майк проснется без него, это ударит как свинцовый шар в грудь. Каждое утро, когда Лиам будил его вот так, Майку хотелось раздеть, затащить обратно в постель, крепко прижать к себе и никуда не отпускать. Сейчас он хочет этого больше всего на свете.

Чертовски глупое желание.

— Мы уезжаем сразу после игры, — грустно сообщает Лиам. Майк не видит, какое выражение на его лице — слишком рано, он практически спит, поэтому не до конца понимает, что Лиам говорит, иначе бы проклял весь мир и хоккей в придачу — но Лиам наклоняется, губы касаются уголка его рта.

— Я скучал по тебе, — признается Лиам так тихо, что Майк даже не уверен, что слышит на самом деле. Укоризненно, что справедливо, потому что это дело рук Майка, ведь он не спросил Лиама. В его голосе есть что-то болезненное, близкое к срыву, и, возможно, Майк не должен был этого слышать, но Лиам, черт возьми, не стал бы говорить, если бы не чувствовал.

— Да, — произносит Майк. Лиам уходит, в последний раз сжимая плечо Майка, и как только закрывается входная дверь, Майк протирает глаза костяшками пальцев.

Надо встать и запереть дверь. Надо было придумать что-то большее, чем неопределенное «да», или вообще ничего не говорить. Он выдыхает, дрожа, а затем пытается снова заснуть, потому что хочет отключиться, не хочет думать.

Это срабатывает, и когда он снова открывает глаза, в комнате светло, и часы показывают два часа дня. Майк не может вспомнить, когда в последний раз он вставал в обед, за исключением тех случаев, когда у него была мигрень. В сброшенных джинсах жужжит телефон. Майк встает и достает мобильный. Сообщение от Лиама: «Пожелай мне удачи ;)».

До игры остался час, Майк знает дальнейший план действий. Может быть, не конкретно всей команды, но точно знает, что делает Лиам, знает, что он сам уберет свой телефон и выбросит пацана из головы, пока они не выиграют или не проиграют. Внезапно осознает, что он привел пацана домой, опять в меню был подан анальный секс и снова, блядь, он облажался по полной программе, и вновь Лиам бросает вызов гребаной подмигивающей физиономией.

Перед ним пара вариантов. Он прямо сейчас говорит пацану о прошлой ночи, что это глупость и ошибка, больше такого не повторится. Или пожелает удачи, и Лиам продолжит посылать свои долбанные зашифровки, то есть сообщения, которые будут ранить душу Майка.

И может быть, в следующий раз, когда Лиам будет в Миннесоте, он заявится прямо к двери Майка. Майк вернет его в постель, положит руку между лопаток и с силой втрахает в матрас. Затем сделает им обоим сэндвичи, а Лиам в одной из рубашек Майка, но в собственных трусах, сядет на кухонной стойке вместо стула, потому что ведет себя как одичалый, и примется стучать пятками по ящикам. Попытается стащить с доски приготовленные ингредиенты, наблюдая за работой рук Майка сонным взглядом и выглядя при этом от души выебанным и бесконечно удовлетворенным. Это будет продолжаться, и Майк смирится с ожиданием момента, когда Лиам будет врываться и покидать его жизнь, его пространство, держа свое неусыпное внимание на Майке, пока снова не исчезнет.

Майк должен прекратить это сейчас или никогда больше об этом не заикаться, потому что у него не хватит сил снова причинить пацану боль. У него нет сил снова разбивать собственное проклятое сердце, он не готов к повторению. Он прекратит это сейчас или передаст решение в руки Лиама, пусть он сам решает, что делать, потому что Лиам более ответственен в том единственном смысле, который по-настоящему имеет значение. Майк любит его. Майку чертовски надоело любить и не быть с Лиамом вместе. Не иметь возможности винить в этом никого, кроме себя. И болезненно благодарный за любой признак того, что Лиаму лучше без него.

Дело в том, что Майк эгоистичен. Он так старался держаться подальше от Лиама, но ничего не получилось. Он предпочел бы быть несчастным рядом с пацаном, чем быть несчастным без него. И даже если это делает его сукиным сыном, плевать.

Майк мог бы легко удалить этот текст, три слова и гребаный смайлик, и он удаляет. Удалить сообщение и продолжать жить своей жизнью, и пусть Лиам живет без него. Вероятно, в далеком будущем, им обоим будет лучше.

В конце концов, он посылает «Удачи». Независимо от того, победа это будет или поражение, независимо от того, отвернется удача или нет. Он мог бы послать сообщение с гребаным смайликом или даже просто с восклицательным знаком, но он не такой парень, никогда не будет таким, даже для Лиама, гребаного олицетворения солнечного света.

Он думает, что Лиам все равно не будет возражать. Думает, что Лиам просто поймет, что Майк имеет в виду.

ЧАСТЬ III

Вместе (2022–2028 гг.)

Глава 20

Наверное, Майк не до конца понимал во что ввязывается, когда отправлял Лиаму сообщение. Не имел ни малейшего понятия, что, приоткрывая эту дверь — предоставляя Лиаму право на самостоятельный выбор открыть ли ее настежь или захлопнуть — пацан решит просто сорвать эту чертову штуку с петель.

Майк точно долбанный тупица. Как можно ожидать чего-то другого, прекрасно зная, кто такой Лиам Фитцджеральд? Да, прошли годы, но в глубине души парень остался тем же.

Теперь телефон звонит в пять раз чаще, чем когда-либо, но Майк привык, и все не так уж плохо. Он не любит телефоны, но еще меньше ему нравится переписываться, потому что обычно с помощью сообщений люди назначают время и место встречи и просто отправляют друг другу односложные «да» или «нет».

Видеозвонки ему нравятся больше отчасти потому, что можно просто болтать, и отчасти, что Лиам хорош в сексе по телефону, что неудивительно, учитывая его охренительно грязный рот. Майк готов к видеозвонкам в любой день.

Огорчает только, что едва Лиам кладет трубку, Майк остро осознает, насколько одинок, в кровати он снова один, в доме тишина, и еда лишь для одного. Лиам приходит и уходит, оставляя после себя хаос вселенского масштаба. Каждый раз приходится собирать оставленный бардак: дешевые эротические книги, которые однозначно покупаются только для того, чтобы Майк закатил глаза; пустые кофейные чашки, которые нахальный мальчишка не утруждает себя даже поставить в раковину. Одежда, которую он забывает после стирки, Майк оставляет сложенной в прачечной до следующего приезда — мысль, которая для Майка не звучит оптимистично.

Майк всегда думал, что Лиам уйдет при первом намеке на что-то новое, более захватывающее. Но прошло уже шесть лет с момента знакомства, и единственный раз, заставивший Лиама оставаться на расстоянии — когда Майк прогнал его. Но и это, в общем-то, сработало слабо. До Майка начинает доходить, что пока он впускает Лиама в свою жизнь, ничего не имеет для пацана значения: ни расстояние в несколько тысяч километров, ни отсутствие перспектив — он всегда будет возвращаться.

Но одно дело — признавать факт. И совсем другое — полностью зависеть от него, и Майк с удручающей ясностью осознает, что последнее как раз про него. Его дни пусты и монотонны, но Лиам постоянными звонками, выходами в Скайп или, что реже, оглушающим присутствием заполняет дом Майка и успокаивает, и расслабляет его изнутри.

***

Лиам приезжает в город, и вместе с ним проникает свежий воздух и инфантильность, шум и раздражение — все вместе складывается в нечто похожее на облегчение.

Похоже, никто не объяснил Лиаму, что, когда тебе исполняется двадцать четыре, не следует сидеть на столешницах, болтая ногами, как трехлетка. С другой стороны, может он как раз и слышал такое множество раз и решил не останавливаться на достигнутом. Запросто.

«Ред Уингз» доминируют в этом сезоне, разрывая всех на долбанные кусочки. Майку не нужно детально следить за новостями, он и так понимает: команда Лиама фавориты в плей-офф. Лиам занял надежную позицию, играет плотную центральную роль второй пятерки, участвуя в каждом оборонительном противостоянии: маленький дерзкий бомбардир, ключевой элемент головоломки. Паззл сошелся.

С тех пор, как «Ред Уингз» в последний раз приезжали в город, руки Майка начали немного дрожать. Не все время и даже не каждый день. Наверное, стоило рассказать врачам. Из головы уже выветрилось, как чертовски раздражает, когда они смотрят взглядом «мы знаем что-то, чего не знаешь ты», который означает, что грядет впечатляющее количество диагностических тестов и ответ, в лучшем случае, через недели. Кроме того, может и прозвучать окончательное «тебе пиздец», потому что, не дай бог, сломанное тело Майка выкинет очередной выкрутас, который доктора сразу распознают. О нет, его тело не ищет легких путей.

Если он расскажет об этом Лиаму, тот будет волноваться. Он не станет путаться под ногами, как в прошлый раз, слишком молодой и слишком упрямый, не в силах справиться с чувством беспомощности. Его просто не будет рядом, потому что ему надо быть в Детройте большую часть года. Прошлым летом он провел в Минни месяц и хорошо справился с парой приступов Майка. Суетился во время первой мигрени, пытаясь помочь — не помогло — а в следующие разы ходил на цыпочках по дому, как ребенок в комендантский час — чертовски полезней, чем большие грустные глаза, устремленные на Майка, с невероятным желанием исцелить его силой своего взгляда.

Если он расскажет Лиаму о треморе, тот будет волноваться и полезет куда не надо. Майк жрет таблетки, много таблеток, настолько много, что хватит на аптеку или даже парочку, и порой сомневается, что действие одной не блокирует другую. Врачи начали выписывать больше рецептов. Нет смысла говорить Лиаму, вдруг тремор просто пройдет.

Предугадать, когда возникнет тремор, трудно. Чаще всего это происходит во время выполнения аккуратной работы, требующей сосредоточенности. Худшее из возможного. Ага, удача Майка — одна сплошная хуевина. Процесс приготовления пищи становится затруднительным и опасным. Однажды Майк так и застыл перед разделочной доской, руки дрожали слишком сильно, чтобы держать нож.

В последнее посещение магазина Майк проводит добрых пять минут, глядя на уже нарезанные овощи в продуктовом отделе, и ему кажется, что он сдается. И теперь сожалеет об этом: перед ним на столе целый ящик прекрасных овощей, которые он может в итоге испортить и выбросить, и риск порезать свою чертову руку. Он с упорством притворяется, что тремор просто хуйня, и все скоро пройдет, а это не так. Майк упрям, но он не гребаный идиот, и ему нужны его руки, даже если они и начинают предавать его.

В конце концов, то, что Лиам в городе, дает овощам шанс. Майк собирает ингредиенты, а Лиам слоняется от безделья, стуча пятками по ящикам, как делает всегда, когда Майк готовит. Майк практически опустошает ящик с овощами на стойке.

— Курица с салатом? — спрашивает он.

— Звучит неплохо.

— Ты режешь овощи, — говорит Майк.

Лиам бросает на него преувеличенно шокированный взгляд.

— Ты доверяешь мне порезать овощи?

— Скорее, проверяю тебя, — отвечает Майк. — Ты же говоришь, что сам себя прекрасно кормишь, хочу доказательств.

— Грубо, — ворчит Лиам, но соскальзывает со стойки.

Майк кладет куриные грудки в духовку, пока Лиам строгает овощи. Майк не очень верит в навыки Лиама в обращении с ножом, и когда тот в третий раз бормочет себе под нос «да иди ты!», довольно хмыкает.

— Ты искромсал бедные овощи, — констатирует он, глядя на месиво из красной влажной мякоти, которая должна была стать ломтиками помидоров.

Лиам хватает часть и засовывает в рот.

Майк поднимает брови.

— Разве не в этом суть шинковки? Я проделал отличную работу, — Лиам машет рукой на оставшиеся помидоры.

По личной градации Майка, оставшиеся помидоры выглядят ни прекрасно, ни даже хорошо, но, хотя бы они не похожи на жертв кровавого убийства.

— А как же улики, которые ты только что засунул себе в рот?

— Где доказательства? Я не понимаю, о чем ты говоришь, старина.

Майк закатывает глаза.

— Ничего нет, видишь? — говорит Лиам и высовывает язык.

— Тебе три или ты глотатель? — спрашивает Майк, смеясь. Несмотря на внутреннее сопротивление, он очарован Лиамом, как и всегда, когда тот в дерзком ребяческом настроении.

— Не думаю, что есть правильный ответ на этот вопрос, — отвечает Лиам, прежде чем встать на цыпочки, поцеловав Майка в подбородок. Классическая попытка отвлечь.

— Возвращайся к работе, — советует Майк. — Надеюсь, ты не планируешь съесть этот огурец целиком? — Еще до того, как закончить фразу, Майк понимает, что у Лиама на кончике языка вертится шутка про огурец и решает опередить: — Не играй со своей едой.

Хихикая, пацан возвращается к нарезке, а Майк изучает содержимое холодильника, пытаясь решить, что будет подано на десерт. Есть ягоды, и это обрадует нутрициолога Лиама, хотя сам он будет дуться из-за того, что не получит фаст-фуд.

Майк приправляет картошку, пока Лиам рубит овощи.

— Как я справился? — спрашивает Лиам, размахивая рукой над неумело беспорядочно нарезанными овощами, как только картофель оказывается в духовке.

— Ну что ж… — начинает подводить итог Майк.

— Эй, будь со мной поласковее.

— Уверен, что они съедобны.

Лиам смеется.

— Быть поласковее не твое, — жалуется он, но несерьезно. Его рот красный и влажный, Майк подозревает, что если проверит контейнер с малиной, ему не понравится то, что он найдет, или что не найдет. Лиам превратил все в игру: сколько он сможет слямзить, прежде чем Майк заметит?

Он целует Лиама и чувствует вкус терпкой малины. Лиам с озорной улыбкой, как будто знает, что его только что поймали, вжимается телом в Майка, словно оно намагничено. Так было всегда, это льстит и пугает в равной мере. Он, кажется, чувствует, насколько плохо это скрывает.

— Ты ел малину, сопляк? — рычит Майк ему в рот, и Лиам улыбается шире, снова целует его, отвлекающий маневр, потому что точно знает, насколько это эффективно.

Ужин проходит в теплой обстановке. Салат, вероятно, был бы лучше, если бы каждый кусочек огурца и помидора не был размером с цент, но курица Лиама знатно приправлена, по крайней мере, Майк мог судить, не пробуя ее на вкус. Его желудок в последнее время работает плохо, еще один побочный эффект от лекарств, поэтому его порция курицы раздражающе постная. Майк купил немного пива для Лиама — его вкус стал намного лучше, чем в восемнадцать лет. Детройт, похоже, научил его ценить хороший IPA. Сделав глоток, он целует Майка. На языке тут же тяжело расцветают ароматы: пиво, паприка, все то, что Майк не может есть сам.

Он мог бы возмутиться. И возмущается несколько дней. Честно говоря, он возмущается большую часть времени. Есть так много вещей, которые для него теперь под запретом. Больше, чем жизнь — хоккей, и поменьше — пробежка. Он никогда не любил бегать трусцой. Скучнейшая херня с низким коэффициентом полезного действия. И теперь понятия не имеет, почему скучает по бегу.

— В постель?

— Только девять. Я не инвалид, Фицджеральд.

— Разве я сказал «спать»?

— Сначала грязная посуда, — отвечает Майк, и Лиам громко вздыхает.

Майк полагает, что это все еще пережиток подросткового возраста. Вместо того чтобы пытаться заманить Майка в постель, он помогает с уборкой, загружая посудомоечную машину посудой. По-семейному, до смешного. Несколько лет назад это заставило бы его нервничать, но сегодня — нравится.

У Майка больше нет хоккея. Он не пьет алкоголь, ему нельзя больше одной чашки кофе в день. Не может нормально тренироваться, не может посмотреть целиком весь фильм, не может прочитать больше одной главы книги за раз, не может доехать до Дулута к матери, не останавливаясь на каждой гребаной заправке для передышки. Не может унять дрожь в руках.

Но у него есть Лиам. И, возможно, это не так много, может быть, этого недостаточно, но в данный момент его вполне все устраивает.

Глава 21

Через два дня после того, как Детройт досрочно занимает место в плей-офф, Лиам звонит Майку.

— Думаю, что на этот раз команда пройдет весь путь до конца.

— Слышал что-нибудь про не сглазить? — спрашивает Майк. А ведь «Ред Уингз» еще даже не закончили регулярный сезон.

Майк никогда не был особенно суеверным — конечно, если не сравнивать с большинством хоккеистов, у которых больше суеверий, чем отсутствующих зубов — дело в том, что Лиам ведет разговор из раздевалки, его коллеги могут разозлиться, услышав такое. Для многих подобное смелое заявление по сути равно накликать беду.

— Я серьезно, — говорит Лиам.

— Никто не знает, что будет. — Лиам замолкает и молчит достаточно долго, чтобы Майк заподозрил неладное. — Если мы выйдем в финал, ты приедешь? — спрашивает он, и до Майка доходит, что это первый раз, когда Лиам приглашает его на одну из своих игр впервые за два года с той памятной встречи в баре. Тогда он спросил, не зная, понятия не имея, сколько просит. Зато сейчас он знает.

— Теперь это «если»? — ехидно спрашивает Майк. — Не «когда»?

— Кто-то сказал, что никто не знает, что будет, — парирует Лиам. — Так ты приедешь?

— Я подумаю. Тебе нужно еще пройти три раунда, но даже в этом случае можно использовать, например, «предположительно».

— Я знаю, — соглашается Лиам, но говорит это так, будто подшучивает, а не соглашается.

***

В этом году Майк все же уделяет внимание плей-оффу. Ну, по крайней мере, повышенное внимание к «Ред Уингз». С тех пор, как вышел на пенсию, он впервые так заинтересован итогом турнира. С тех пор, как они вернулись к тому, кем бы они ни были, Майк не особо следил за карьерой пацана. Он обычно ограничивался проверкой статистики на утро после игры или слушал, как Лиам ликует над двумя очками, или жалуется на грубую игру, перечисляя каждый свой синяк. У Лиама их больше, чем было в свое время у Майка. И виновата в этом не только чувствительная кожа, но и то, что он легкая мишень, и скорее всего его часто подсекают в игре. Еще и дурная склонность маячить перед воротами сбивает его с ног. Большую часть времени он продолжает крутиться перед воротами, упрямый маленький засранец, и грубая игра оставляет на нем свои следы.

Майк осматривает его тело в поисках синяков и кровоподтеков, не особо церемонясь, потому что Лиам не любит нежно — скорее, осторожно. Прослеживает места, где другие оставили на нем свой след и сдерживает захлестывающий его гнев, не понимая, связано ли это как-то с насилием над Лиамом, или просто с тем, что чужой человек оставил на теле парня отпечаток. Это бесит и злит.

Одна из этих причин… Одна из причин его бешенства и злости означала бы, что он стал лучше.

Он все еще не уверен, какая именно причина больше бесит и злит его.

«Ред Уингз» прорываются через первый и второй раунды, Лиам набирает очко за очком. Он никогда не играл так раньше, Майк может констатировать, просто слушая, ему не нужно смотреть игры Лиама, чтобы понимать, что тот почуял вкус победы. У Майка не было привычки читать прессу, даже когда он играл сам, а сейчас он ловит себя на том, что жадно просматривает статьи о «Ред Уингз» в поисках имени Лиама. И там всегда похвала, и не только от «Ред Уингз», но и от национальных СМИ, канадских и американских. Абсолютно заслуженно.

Не только Лиам подталкивает команду. Кажется, для «Ред Уингз» все сложилось в один удачный момент: ловкий вратарь, защита на воротах, слаженная игра четырех «пятерок», и каждая на отлично справляется со своими задачами. Похоже, Лиам прав — это их год. По крайней мере, год его прорыва. Майк всегда знал, что у пацана есть все задатки для взлета, и когда наступит очередное межсезонье, кто-то отвалит за него большие деньги.

«Ред Уингз» выходят в финал Западной конференции, обыграв «Кингс» в шести матчах. Победитель серии — абсолютный разгром, 6:1. И Майк покупает билет в Детройт еще до того, как звучит финальная сирена.

— Ты, блядь, это видел? — ликует Лиам через час.

Майк прекрасно представляет себе Лиама прямо сейчас: волосы влажные после душа, горло пересохло от победного ора, сам светится ярче, чем кто-либо в той проклятой комнате.

— Я видел, — отвечает Майк. И добавляет чуть тише, потому что это не совсем правда: — Ну, я слышал.

— Итак… — начинает нерешительно Лиам, и Майк знает, что он собирается спросить.

— Приеду во вторник, — отвечает на невысказанный вопрос Майк, и Лиам резко выдыхает.

— Хорошо, — говорит Лиам, — И это… спасибо.

— Ты сам попросил.

— Да, я просил, — соглашается Лиам, потом снова: — Спасибо.

— Иди праздновать. Скоро увидимся.

— Да, — произносит Лиам, и Майк слышит, как он улыбается.

***

Родители Лиама тоже приехали в Детройт на финал, что было ожидаемо, но об этом Майк не подумал. Хорошо, что они остановились в отеле, а не у Лиама в комнате для гостей, так что Майку не придется неловко делить с ними пространство, когда все будут притворяться, будто не замечают, что он каждую ночь спит в комнате их сына. Майк без понятия, что Лиам рассказал о них двоих — не хочет знать — но одно дело знать, что твой сын решил потратить свое время на вышедшего из строя силовика, и совсем другое — когда это пихают тебе в лицо.

Питер и Барбара Фитцджеральд — квинтэссенция «хороших людей». Вежливые, дружелюбные, не властные. Это среднестатистическая пара средних лет, которых можно увидеть бродящими по туристическим достопримечательностям с поясными сумками и надевающих с сандалиями носки. Честно говоря, Майк понятия не имеет, как они произвели на свет Лиама. У них троих нет ничего общего.

Ну, если только хоккей: в день приезда Майка во время ужина они говорят только о хоккее. Лиам все время болтает, видимо волнуется, и оба его родителя смотрят на него снисходительно, вероятно привыкли.

Майк же в основном весь с головой в своей еде; его стейк пережарен, хотя и не настолько, чтобы выплюнуть его обратно. Полет измучил каждую долбанную часть его тела, так что он представляет собой уродливую смесь усталости, тошноты и боли. Сейчас у него едва хватает сил на Лиама, не говоря уже о двух незнакомцах, и он чувствует себя чертовски неловко. Злится, потому что на такое он не подписывался. Лиам продолжает красть картошку фри из его тарелки, избегая собственных тушеных овощей, а Майк опускает голову, чтобы не видеть, смотрят ли Питер и Барбара.

После ужина родители Лиама возвращаются в свой отель, на прощание крепко обнимают Лиама, Майк видит, как тот морщится, вероятно, основательно потрепанный после трех раундов. Питер пожимает Майку руку, что его вполне устраивает. Барбара целует в щеку (приходится немного наклониться), чем сильно смущает его. Хотя хрен он в этом признается.

Позже, лежа в постели рядом с дремлющим Лиамом, осторожно скользя пальцами по его спине, стараясь не прикасаться к синякам, Майк впервые за весь день чувствует, что принял правильное решение и надеется, что это чувство задержится.

***

Посещение игры стало чертовски ужасной идеей.

Майк знал, на что соглашался, он не специально избегал смотреть игры Лиама — просто взрыв звука еще до начала игры, двадцать тысяч людей, ведущих праздные разговоры, был оглушающим. А когда игроки появились на льду, приветственный рев оказался невыносимым.

Майк не был дураком, он подготовился и принес беруши, но даже они плохо справлялись с невероятным гомоном извне. Когда на играх стало так громко? Кажется, так было всегда. Изменился Майк, а не игра.

Майк почти не смотрит игру. В голове в такт пульсу бьют барабаны, а после забитой шайбы, становится еще хуже. Да и с каждым разом на огромных видеодисплеях появляются призывы к болельщикам поддерживать свою команду громче. Движение на раздражающем экране размывается, все вокруг забивает шум, хочется закрыть глаза. Невозможно ни на чем сфокусировать взгляд, лишь вниз под ноги, на липкий пол, но все равно очертания становятся расплывчатыми и размытыми. Если закрывать глаза, становится еще хуже — Майк себя ощущает расплывчатым и размытым. Но он все равно закрывает глаза и крепко сжимает веки.

В какой-то момент его спины касается рука и начинает медленно растирать круги. Мама Лиама. Ну, кажется, что это она: чувство ориентира у Майка сейчас ни к черту, все вокруг пьяно крутится. Головокружение — чертова сука, как и ирония судьбы. Он больше не может позволить и глотка алкоголя, но пьяные «вертолеты» остались. Майк сидит и борется с желанием стряхнуть руку со спины, честно говоря ласка не помогает, а делает все еще хуже. Приходится терпеть. Она хочет помочь, он уверен.

Гораздо полезнее то, что Барбара рассказывает об игре прямо ему в ухо. Майку приходится изо всех сил напрягаться, чтобы расслышать тихое бормотание, хотя, скорее всего ей приходится кричать, чтобы пробиться сквозь рев толпы и беруши. Наверное, подобное выводит из себя окружающих, и, черт возьми, можно только представить, как это выглядит со стороны. Он сидит в кресле, билет на которое, наверное, стоит пол штуки баксов и даже не удосуживается смотреть на лед. Майк знает, что операторам трансляций нравится находить в толпе зрителей членов семей игроков и надеется, что Фицджеральдов не обнаружат. А если и да, то его, побелевшего и с подкатывающей тошнотой, обойдут вниманием.

После игры Майк сразу направляется в квартиру Лиама и принимает самое сильное обезболивающее лекарство, которое взял с собой. И когда приходит Лиам, к счастью, он просто спокойно спит.

***

Майк идет на следующую игру. Но чтобы собраться с силами, ему понадобилось два дня. На этот раз они сидят в шикарной ложе одни, несмотря на то что она, вероятно, предназначена для дюжины человек. Майк не хочет думать о том, какие деньги Лиам выложил за удобство и комфорт или о том, что сказал руководству «Ред Уингз», чтобы заставить их отказаться от такой дойной коровы в его пользу. Не хочет думать и о том, о чем родители Лиама говорили с сыном после игры. Они должны были что-то сказать, потому что Майк молчал. Лиаму и так есть о чем беспокоиться.

Это унизительно. Мысль о том, что за спиной его обсуждают, унизительна так, что хочется собрать вещи и уехать. Он не может смотреть Фицджеральдам в глаза. Он хочет извиниться за то, что вывел их из игры, заставил нянчиться с ним. Разделил внимание между их ребенком, участвующем в долбанном Финале Кубка Стэнли и инвалидом, который не может справиться с тем, чтобы смотреть игру, почти не умерев.

Но даже в ложе громко, тут вообще невозможно смотреть игру без головокружения, так высоко она ото льда. Это, конечно, не так плохо, как смотреть матч по телевизору, где из-за смены с панорамной на стационарную камеру через минуту голова начинает раскалываться. Легче следить за Лиамом, когда он сидит на скамейке. Его легко узнать, он самый маленький парень в списке. Майк узнает его даже по позе — по положению плеч, по тому, как он наклоняется вперед, когда следит за происходящим, весь с головой в игре.

— Я не хотела, чтобы ты приходил, — говорит Барбара во время первого перерыва. Майк наблюдает за медленным движением замбони — машины для полировки льда, упуская что-то, что он не может выразить словами.

— И я не виню вас, — говорит Майк.

— Я не имела в виду… — вздыхает Барбара. Майк уже слышал этот вздох раньше. Именно так вздыхает Лиам, когда думает, что Майк намеренно тупит, и обычно он прав, хоть и не всегда. Интересно, это наследственное или приобретенное? В любом случае, Лиам, точно, получил это от матери. — Я сказала Лиаму, что с его стороны нечестно просить тебя об этом.

— Он всего лишь попросил, — говорит Майк. — А я сам согласился.

— Он не оставил тебе особого выбора. Он никогда не оставляет выбора.

Майк фыркает.

— Он попросил, — настаивает Майк. Это все, что он может сказать по этому поводу.

Барбара бросает на него взгляд, который он даже не пытается расшифровать.

— Он очень рад, что ты здесь, — говорит она. — Для него это очень много значит.

Майк не знает, что на это ответить. «Я знаю» звучит слишком легкомысленно, хотя так и есть. Вот почему он здесь, вот почему он подвергает себя долбанному аду, которым является эта арена, и другому аду, сидя здесь, а не на скамейке запасных.

В конце концов, он ничего не отвечает. Правильного ответа не существует.

***

Майк торчит в Детройте, пока Лиам уезжает в Тампу на третью и четвертую игры. Он возвращается с двумя триумфальными победами в руках и травмой, которую плохо скрывает. Пацан двигается осторожно, Майку это не нравится. Секундная задержка во всех движениях, как будто прикидывает, больно ли будет сидеть или вставать. Из-за бесчисленных синяков каждое движение причиняет боль, но сейчас все по-другому. Еще к приезду Майка Лиам был оранжево-коричневым, но по тому, как он держится, кажется, что у него что-то серьезное.

Непонятно, что именно причиняет боль, но она точно в верхней части тела — то ли натяжение, то ли растяжение, или просто что-то безобидное, но в то же время, болезненное. Майк надеется — врачи команды компетентны и не закрывают глаза на травмы ради плей-оффа. Хотя, возможно так и есть — Лиам притворяется, что ничего не случилось, и те тоже.

Плей-офф совершенно другая игра, чем в регулярном сезоне: судьи забывают большую часть свода правил, каждый удар наносится с явным намерением причинить вред. Сами игроки забивают на боль и играют с полученными травмами, которые в обычных условиях выводят их из строя на несколько недель. Майк знает все это не понаслышке, а он никогда не был в команде, которая прошла второй раунд. В финале точно все увеличивается до одиннадцати.

— У тебя что-то болит?

— Сейчас все у всех болит, — пожимает плечами Лиам. — Мы почти у цели.

Они почти у цели. Или, другими словами, они сейчас в той точке, когда и Кубок находится в пределах досягаемости, и его можно просрать. Но Майк не говорит об этом вслух. Они выигрывают 3:1, так что сейчас придется по-настоящему разбиться или же охренительно эффектно сгореть и остаться без Кубка.

— Ты нормально катаешь? — интересуется Майк.

— Конечно, — без колебаний отвечает Лиам, и Майк думает, что нужно задать вопрос по-другому.

— Я могу что-нибудь сделать? — спрашивает Майк.

И вот доказательство, насколько сильно Лиаму больно: он пожимает плечами и говорит «нет», потому что Майк не может сосчитать, сколько раз Лиам заставлял делать ему массаж. Майк и не возражал: он не совсем профессиональный массажист, но довольно хорошо умеет расслаблять болевые точки, и чаще всего сеанс приводит к довольно качественному сексу, Лиам поет от удовольствия, которое приходит с исчезновением боли.

С такими синяками, как у него сейчас, массаж принесет больше вреда, чем пользы, и тут Майк беспомощен. Только что… предложить руку (буквально), может эндорфины снимут боль. Лиаму не настолько больно, чтобы сказать «нет» дрочке, но достаточно больно, чтобы сказать «нет» сексу. А этот пацан ставит секс выше сна и еды.

— Не наделай глупостей, — просит Майк в тот вечер. Еще одна правильная игра — это все, что им нужно для победы. И в конце игры Майк предпочел бы живого и невредимого любовника. К сожалению, у Лиама есть склонность бросаться в самую гущу событий, вставать на пути парней вдвое больше его, и ловить собой шайбу. Майк ненавидит эту черту характера Лиама, хотя и понимает, зачем и почему тот так ведет себя на льду. А вот для родителей Фитца все должно быть в разы хуже, они этого не понимают, и не смогут понять.

Лиам усмехается.

— Когда я делал глупости?

— Тебе зачитать список по номерам или перечислить по позициям?

— Иди на хрен, — огрызается Лиам и зевает. — Прости.

— За то, что устал?

— Еще рано, — говорит Лиам.

— Да, но ты пропускаешь свое тело через мясорубку, — констатирует очевидное Майк. — Я не собираюсь предъявлять тебе за усталость.

— Это мило, спасибо, — говорит Лиам. — Думаю, ты такой милый, потому что ты из Фарго.

— Я притворюсь, что не слышал, как ты только что назвал меня гребаным жителем Северной Дакоты.

— Миннесота, Северная Дакота, никакой разницы, — машет рукой Лиам.

Ему чертовски повезло, что он потрепан, потому что это единственное, что спасает пацана от Майка, перекинувшего его через гребаное колено задницей кверху.

Глава 22

К пятой игре Майк почти привык к Детройту, но все же чертовски надеялся, что «Ред Уингз» выиграют. И очевидно, почему он хочет их победы — если «Лайтнинг» выиграет сегодня вечером, «Ред Уингз» поедут играть в Тампу. Майк проделал весь этот путь не для того, чтобы услышать, как Лиам выиграет по радио.

В худшем случае все затянется до семи игр, а Майк не хочет этого, не тогда, когда «Ред Уингз» находятся на пороге величия, держа Тампу за горло. Не тогда, когда неизвестно, сколько еще тело Лиама может выдержать.

На этот раз они снова сидят на трибунах, что неудивительно. Майк даже знать не хочет, сколько стоит билет в ложу, когда Кубок почти в руках. Если он думал, что первая игра была громкой, что ж… По крайней мере, на этот раз он был готов. Майк припас беруши, наушники с шумоподавлением, и его мало волнует, насколько глупо он выглядит, если это спасает от боли. Кроме того, с собой и обезболивающие, которые приходится принять в середине первого тайма. Майк молча страдает, пока лекарства не начинают действовать, и боль в голове немного утихает.

Это даже не состязание. Всем, кто хотел плотной интересной игры чертовски не повезло. Но навряд ли среди них найдутся недовольные фанаты «Ред Уингз», так как игра подходит к концу с убедительной победой 5:2. Сами игроки «Ред Уингз» точно всем довольны, они срываются со скамейки и обрушиваются на своего вратаря, крича так громко, что Майк слышит их даже сквозь рев толпы.

Майк знает, что будет дальше. Правда, в его практике не было подобного, но он знает, что это тот момент, когда семьи и друзья игроков спускаются на лед, чтобы принять участие в поздравлении.

Лиам о многом просил Майка, и Майк многое дал, но конкретно об этой услуге Лиам никогда не просил. То ли не хотел ставить Майка в положение отказа, то ли не хотел оказаться в таком положении сам. В любом случае этот жест не имеет большого значения. Этого не случится, и они оба это знают.

— Ты не хочешь спуститься? — спрашивает Барбара тоном, словно уже знает ответ.

— Идите вперед, — говорит Майк.

Питер, похоже, собирается спорить, но, к облегчению Майка, Барбара берет мужа за руку и увлекает в безумие, оставляя его позади.

Майк остается на месте, ждет, когда опустеет арена. Скорее всего, сие действо займет довольно много времени: все будут торчать на льду, смотреть, как команда их родного города поднимет Кубок и пройдет круг победы по льду.

Лиам — пятнышко внизу, но камера крупно показывает его, когда наступает очередь поднять Кубок. Он принимает кубок немного неуклюже, и зрители дружно вздыхают. Кажется, что он его сейчас уронит. Но Майк знает, что в Лиаме много силы, что он мог бы поднять кубок одной рукой, если бы захотел; как бы ни устал, как бы ни был измучен, прилив адреналина и счастья бурлит в нем. Лиам катится на коленях, кричит — беззвучно с расстояния до Майка — ярко-синие глаза невидимы под козырьком кепки, которую ему выдали, улыбка практически раскалывает великолепное лицо.

Часть людей с трибун начинают уходить, часть спускаться, чтобы посмотреть поближе. И после того, как Лиам протягивает Кубок своему товарищу по команде, Майк тоже медленно уходит.

***

Несмотря на то, что квартира Лиама расположена не так уж далеко от арены, требуется много времени чтобы добраться до нее. У стадиона десятки тысяч людей, что смотрели игру на больших экранах, плюс те двадцать тысяч, что были внутри, в итоге — улицы непроходимы. Люди кричат друг другу, пьяные и возбужденные. Полицейские изо всех сил стараются сохранить праздничную атмосферу и не позволить ей превратиться в то, во что, как знает Майк, она может превратиться.

Пробираясь сквозь толпу, Майк использует преимущество своих габаритов. Черт возьми, он не хочет быть здесь, когда начнутся беспорядки. Он ловит недовольные взгляды — а некоторые парни готовы воспользоваться любым предлогом завязать драку — но что-то в том, как выглядит Майк, заставляет отступить, не открывая рот.

Майк только закрывает за собой дверь квартиры, как звонит телефон. Он ожидает звонок от мамы, которая точно смотрела игру. Может быть, это его брат. Но звонит Лиам.

Если Лиам и говорит «привет», то Майк не слышит его из-за музыки, гремящей на заднем плане, звука десятков людей, кричащих друг другу — отражение гула улицы, но в разы сильнее, потому что кричат ребята, которые выиграли Кубок.

— Как продвигается твоя пьяная вакханалия? — спрашивает Майк.

— Я понятия не имею, что значит эта фраза, — кричит Лиам в трубку, безумно-веселый. Прошел всего час, но Майк готов поспорить, что сейчас нет ни одного члена «Ред Уингз», которому разрешено садиться за руль. — Кроме слова «пьяная». Эта часть забавна.

Майку жалко Лиама, завтра у него будет то еще похмелье.

— Что случилось? — спрашивает Майк.

— Я не прошу тебя прийти ко мне, — говорит Лиам, и это хорошо, этому нет ни малейшего шанса. — Но ты будешь дома, когда я вернусь?

Звучит странно неуверенно, как будто Майк посреди ночи собирается улизнуть на рейс в Минни или что-то в этом роде. Хотя, хрен знает, когда Лиам доберется домой. Вряд ли это произойдет до восхода солнца.

— У тебя дома? — спрашивает Майк, просто чтобы убедиться.

— Да, — отвечает Лиам.

— Где, черт возьми, еще я могу быть? Ты меня выгоняешь или что?

— Нет, — произносит Лиам, — я просто…

— Я, конечно, могу попытаться найти рейс, — ворчит Майк. Он ни за что не сможет найти билет на сегодняшний вечер, но не думает, что Лиам просит именно об этом.

— Я хочу, чтобы ты был там, — шепчет Лиам. — Я просто не знал… что удерживаю тебя здесь…

— Не захлебнись в собственной блевотине, — напутствует Майк.

— Я люблю тебя, — говорит Лиам и вешает трубку, прежде чем в ответ снова услышит молчание Майка.

***

Майк просыпается от звука, врезающего в стену Лиама. Ну, он почти уверен, что так оно и было, учитывая, что, когда выходит в холл, Лиам смотрит на дверь в гостиную, потирая голову и выглядя растерянным.

От него так сильно пахнет шампанским, что Майк чувствует этот запах из-за двери спальни, как будто сам искупался в нем. Возможно, так и есть. Майк знает, что эту херню разбрызгивают повсюду, как будто она не стоила пятидесяти баксов за бутылку. Это самый дорогой душ и одновременно неприятная привилегия.

Обиженное выражение лица Лиама сменяется замешательством, как будто он забыл, что должен делать.

— Нужна помощь? — спрашивает Майк.

— Майк! — восклицает Лиам, затем лучезарно улыбается ему. — Привет!

Майк сдерживает улыбку.

— Привет, — здоровается он, — хорошая ночь?

— Лучшая, — отвечает Лиам, а затем, пошатываясь, падает прямо в объятия Майка. — Но было бы еще лучше, если бы ты был там, — бормочет он в грудь Майку, достаточно тихо, и Майк притворяется, что не услышал его.

— Тебе нужно принять душ, — произносит Майк. И благодаря липкому Лиаму, ему и самому теперь он не помешает.