Бессмертный Дим

Мы встретились ночью, в деревянной беседке на берегу реки, подальше от институтских корпусов. Беседку насквозь продувало, снизу тянуло сыростью, и никаким самовнушением я не могла согреться. Странно — когда мы восемь лет назад бегали июньскими ночами в эту же самую беседку, холод почему-то не замечался.

Фернандо тоже мерз, и было даже удивительно, с каким неколебимым спокойствием и терпением он меня слушал. Впрочем, у нас с ним это профессиональное…

— И знаешь, что меня поразило больше всего? — говорила я. — Ее рост. Эта Эва Терека оказалась удивительно маленькой для межпланетчицы — метр шестьдесят, не больше. А ты же знаешь, каких туда рослых девиц берут.

— Какая у тебя была предварительная информация?

— Практически никакой. В институт о Эве сообщили, когда транспортник уже приземлился, и через час она была здесь. Хьюнг только успел вызвать меня и дать задание. Ну, и передать моих пациентов Аллену. В общем, Хьюнг правильно рассудил — я женщина, я не настолько уж старше Эвы, мне легче будет ее понять… Но случай из ряда вон выходящий. Потому я и вызвала тебя, чтобы рассказать эту историю и попросить твоей помощи.

— Ну, говори…

— В двух словах — группа девочек, будущих операторов видеоустановок, проходит преддипломную практику на «Сигме-4», у всех все благополучно, а одна практиканточка ночью вдруг забирается в медблок и вводит себе в вену четыре кубика эпросона.

— Самоубийство? — растерянно спросил Фернандо.

— Да, я тоже тогда вспомнила это слово. Помнишь, по исторической литературе проходили «Анну Каренину»? Я даже заглянула в словарь — не помечено ли это жуткое словечко знаком архаизма? И знаешь — еще не помечено!

— Как результаты обследования?

— Анализы обычные. Но вот что любопытно — я дважды в неделю смотрю ее ауру. Свечение нормальное, аура голубоватая, без вкраплений, в области левой руки и сердца язычки еще не пришли в норму — эпросон сказывается. И за месяц — никаких изменений! Знаешь, на межпланетных всякие чудеса бывают, но их до сих пор удавалось объяснить на уровне медицины. А тут… Скоро месяц, как я мокну с этой Эвой в бассейнах, вожу ее по лабораториям и на прогулки, разговаривают ней на нейтральные темы — тесты уже перепробовала… Ну и, конечно, одурела от функциональной музыки!

— А разрешение на погружение ты не пробовала получить?

— Нет, не пробовала. — Глядя мимо Фернандо на тот берег, где светился сквозь предутренний туман рыбачий костерок, я живо увидела бледное лицо и остановившийся взгляд Эвы — здесь же, вчера, в полдень…

— Так… Позволь процитировать учебник. — Оказывается, мы с Фернандо, как восемь лет назад, еще способны на биоволновую связь! — Есть границы, которые психогигиенисту настолько легко переступить, что он не имеет права этим пользоваться без крайней необходимости. Личность — неприкосновенна…

— Но послушай! Я просто не выдержала ее постоянного молчаливого сопротивления. Знаешь — без вспышек, ровное, сплошное, как каменная стенка, сопротивление! Погрузила я ее как-то спонтанно, прямо здесь, в беседке. Сама удивилась, как быстро это получилось. Сперва прогулялась по прошлой неделе — все нормально, в подробностях не сбивается. Забираюсь глубже, довожу ее до той ночи, когда ее нашли в мед блоке, и вдруг сопротивление! Представляешь, сопротивление при погружении…

— Тебе следовало немедленно вывести ее…

— Сама знаю. Но я уже не могла остановиться. И вот результат несчастная любовь!

Фернандо от неожиданности свистнул.

— У них на межпланетной был один капитан, этакий межпланетный Аполлон, кумир всех практиканток. Начало истории, как видишь, заурядное.

— Разве там не было мальчишек ее возраста? — опросил Фернандо.

— И ты тоже… Зачем мальчишки, когда рядом ходит двадцативосьмилетний космический волк с гордым именем Тенгиз?

— Я тоже?.. А кто еще не понимает? — насторожился Фернандо.

— Я сама. Эва догадалась, что было погружение, — хмуро ответила я. Догадалась и стала спрашивать, а я не смогла соврать. У нее была истерика. Самая настоящая. Она кричала: вы ничего не понимаете, вы железные люди, вы не имеете права прикасаться к моей любви, все равно я умру! И вся функциональная музыка коту под хвост…

— Послушай, — вдруг сообразил Фернандо, — а при чем тут я? Ведь если ты меня вызвала — значит, у тебя уже есть мысль…

— Мысль есть, и самое смешное, что мне ее подсказала Эва. Она кричала ее никто не понимает. Действительно, мне трудно понять и оправдать такой атавизм, как самоубийство от несчастной любви. Ну, вот я и подумала — надо отыскать людей, которые поймут Эву. И они, может быть, инстинктивно найдут к ней правильный подход — тут ведь одно слово может все решить.

— Ты хочешь, чтобы Эва встретилась с Бессмертными?

— Да. Это и есть те люди, которые ее поймут. Подумай сам — твои Бессмертные родились и были молоды в то время, когда самоубийство от несчастной любви еще было возможно. Их такая ситуация не удивит. На всей планете только восемь таких человек. Мы — другие. Мы росли под присмотром психогигиенистов. Нас научили гасить стрессы в самом начале, мы умеем даже моделировать собственную психику. Они этого не знают, но знают другое, которое наши папы и мамы уже забыли.

— Уговорила, — решил Фернандо. — С другой стороны, все это может пойти и на пользу Бессмертным. Недавно один произнес мне целую речь о бесцельности своего существования. Пожалуй, именно это им и нужно: обиженный ребенок, которого они дружно примутся утешать…

Утром мы встретились с Эвой за завтраком.

Она упорно не смотрела на меня. Она имела право сердиться за то, что я раскрыла ее тайну. Я и не обижалась. Разговор о Бессмертных я наметила на вторую половину дня, и место выбрала самое подходящее — бассейн. Эва пыталась сбить напряжение, плавая наперегонки. Видно, единственной возможной сейчас для нее радостью была радость победы над сильным противником.

— У меня для тебя сюрприз, — сказала я, дважды позволив ей обогнать себя. Она недоверчиво покосилась. Но, когда мы завершали очередную стометровку, сказала в пространство:

— Не понимаю, какие в моей жизни еще могут быть сюрпризы…

Потом мы шли в кафе, и я продолжила разговор.

— Прежде всего, прости меня, — сказала я. — Если можешь…

Эва молчала и смотрела в сторону.

— Если б я знала, что это из-за любви, я бы ни за что не погрузила тебя. Но мне и сейчас трудно понять тебя. Ведь о такой любви, из-за которой идут на смерть, я только в книгах читала.

И я почувствовала, что расстояние между нами как будто начало сокращаться.

— Я его каждую ночь во сне вижу, — вдруг призналась Эва. — Проходит мимо и не смотрит на меня. Или вдруг начинает целовать — это еще хуже…

— Можно попробовать камеру биосна, — осторожно предложила я, но она помотала головой.

— Ладно, хватит обо мне!.. Что там за сюрприз? — она опять оборонялась, эта сердитая девочка.

— Ты что-нибудь слыхала о Бессмертных?

Она резко повернулась ко мне.

— Это та колония двухсотлетних, которую обнаружили…

— Правильно. А хочешь с ними познакомиться?

И прежде, чем Эва успела согласовать свое желание с идеей непрерывного сопротивления современной медицине вообще и мне в частности, с губ сорвалось вполне естественное «хочу!».

— Тогда слушай. Никакие они на самом деле не бессмертные. Но то, что помогло им прожить такое множество лет, произведет революцию в науке. Теперь норма — сто лет, а скоро будет — триста. В последней трети двадцатого века жил такой доктор Вернер, он был педиатром. Тогда как раз возродился интерес к йоге, к парапсихологии, впервые провели погружение. Он увлекся этими проблемами, стал лечить детей гипнозом, а потом додумался до идеи авторегенерации. Доктор Вернер был молод. И он позвал на помощь своих друзей — таких же молодых… Несколько раз в неделю он собирал их, обследовал, учил методам самовнушения — ну, лечим же мы самовнушением простуду, это элементарно. Так они начинали. Вернер искал способ воздействовать на организм комплексами ощущений. Он думал, пробовал, а они все послушно исполняли, не задавая, к сожалению, лишних вопросов. В тридцать семь лет он погиб в автокатастрофе.

— Как все гении, — вдруг заметила Эва.

— Он погиб, а его друзья продолжали встречаться, тихо-мирно занимаясь самолечением и понемногу совершенствуя его методику. Но то, что у него диктовалось мыслью, у них получалось чисто интуитивно. Они научились контролировать свой организм, но сами не знают, как они это делают. Представляешь, обновляют стареющие клетки, поддерживают все свои внутренние органы в образцовом порядке, а поди спроси их, каким образом! Ну, слушают музыку и выполняют упражнения, предписанные Вернером, кое-что сами случайно изобрели… И все-таки проблема бессмертия ими не решена, они не умеют восстанавливать нервные клетки. У человека четырнадцать миллиардов нервных клеток, из них активно действуют два. Ресурсы значительные, но не безграничные. Здесь, в Эстибеле, для Бессмертных создали те условия, в которых им было хорошо полтораста лет назад. Знаешь, как они радовались всем этим музейным экспонатам? Теперь предупреждается каждое их желание, бережется каждая нервная клеточка… Хватит с них и того, что было. Ведь каждый из Бессмертных похоронил детей и внуков…

— А как мы к ним попадем? — вопрос был резонный.

— Это не просто. Они живут в лесном домике, в радиусе пяти километров от которого оградительный пояс. Надо знать пропускные пункты. Мой старый друг, который работает с ними, заметил, что они в последнее время скучают, хотя еще недавно эти самые Бессмертные настаивали на своем строжайшем уединении. Он пригласил меня к ним в гости. А я подумала о тебе.

— Спасибо… — и опять нейтральная полоса между нами вроде бы сузилась.

И вот на закате мы кустами, словно играя в индейцев, пробрались к замаскированному на лесной опушке пропускному пункту, где ждал Фернандо на электрокаре.

Перед встречей с ним я поистине материнским взором оглядела Эву. Носик мог быть поизящнее, и овал лица понежнее, но в белом с легким узором платьице она выглядела совсем девочкой. Главное ее очарование, несомненно, заключалось в черных миндалевидных глазах и длиннейших ресницах, которые, загибаясь вверх, едва не касались бровей. Дурак он был, этот Тенгиз, думала я, ибо только дурак не обратит внимания на такие ресницы.

Скоро мы оказались возле деревянного домика.

Его стены были увиты диким виноградом, на закатном небе четко обозначился флюгер-флажок, увенчавший угловую башенку, — окна веранды светились теплым желтым светом.

— Возни было с этими электролампочками, — поняв наше недоумение, объяснил Фернандо. — Теперь таких и в музее не найдешь. Ни одна фабрика браться не хотела, пришлось оформить как спецзаказ Медицинского центра. А они от этих лампочек прямо ожили. Сидят, под гитару песни поют.

— Они умеют на гитаре? — удивилась Эва.

— Не все. Но поют все, и с каким удовольствием! Даже про телевизор забывают. Вы не удивляйтесь, он у них древний, вроде ящика, они к такому привыкли. Ребята чуть не восстановили для них старую модель со всеми потрохами, но вовремя одумались: навесили на деревянный полированный ящик обычный плоский телевизор, а тумблеры вывели на переднюю панель. И все довольны.

Перед крыльцом Фернандо остановился.

— Ноги вытирайте. Они отказались от робота-мажордома и сами по очереди моют полы.

Это звучало как цитата из исторического романа, но мы подчинились, и Эва даже выполнила сей обряд с каким-то удовольствием. Я чувствовала, что ей здесь уже нравится.

Бессмертные сидели за круглым столом, покрытым скатертью, и весело играли в карты. Их было семеро — три женщины, четверо мужчин. Не хватало восьмого.

Я ожидала увидеть… Ну, не знаю, чего я ожидала! Наверно, живых мумий. Но люди, повернувшиеся к нам, были, как предупреждал Фернандо, людьми без возраста. Хотя сразу можно было сказать, что им за шестьдесят.

— Нам каждый гость дарован бо-о-гом! — вдруг пропела одна из Бессмертных, и все рассмеялись, вскочили из-за стола, бросились пожимать нам руки с самой искренней радостью.

— Добрый вечер, входите, входите, милые девушки, — наперебой говорили они, — мы уже полчаса ждем вас, Леночка испекла печенье, а Маша сейчас заварит прекрасный чай!..

Не успела я опомниться, как нас разъединили. Фернандо потащили в угол, стали ему показывать какие-то шахматные этюды. А Эву я и вовсе потеряла из виду. Меня обняла за плечи Бессмертная в длинной цветастой юбке и вязаной шали.

— Пусть мужчины поухаживают за девочкой, — сказала она. — При наших женских недоразумениях это лучшее лекарство.

Конечно, Фернандо не стал говорить Бессмертным правду. Смягчил краски, сгладил углы. Но меня поразила их трогательная и забавная отзывчивость нечто, выходящее за пределы моей профессиональной отзывчивости.

Через несколько минут нам предложили чай в старинных фарфоровых чашках, печенье и сласти в каких-то музейных вазочках. Тут я опять увидела Эву и изумилась — моя непроницаемая пациентка смеялась и теребила Бессмертного за рукав наброшенной на плечи куртки.

— Саша, Саша, а это что такое?

— Это — туз, самая старшая карта в колоде.

— Не вмешивайся, — успел удержать меня Фернандо, — им нравится, когда их зовут просто по имени. Они сами просят об этом. А, вот и гитару несут!

О какой ерунде они говорят, подумала я. Но если эта ерунда приносит такие неожиданные результаты, то пожалуйста, на здоровье!..

Началась суматоха — каждый тянул гитару к себе и обещал свою неповторимую песню. Наконец победил Саша, и все расселись вокруг стола. Он поставил ногу на табуретку, склонился над гитарой и провел по струнам ласкающим движением, а потом взял резкий аккорд, призывающий к вниманию.

— Итак, баллада о благородном короле! Специально для тебя, Эвочка.

Он пошарил в раскиданной колоде и вытащил короля, даму и валета:

— Вот, полюбуйся. А теперь — приступим. Ребята, подпевайте!

И он запел.

— Много дней и ночей, много весен и лет восседали на карточном троне благородный король, и красавец валет, и лукавая дама в короне…

— Но с тех пор, как придумана наша земля, многим дамам назначено это, хорошо спевшимися голосами подхватили Бессмертные, — избирает в супруги она короля, а целует красавца валета!

— Итак, перед нами — классический треугольник, — под струнные переборы прокомментировал Саша, — дело житейское. Слушай дальше, милая девочка. Но и в карточном царстве случается боль и томят-угнетают невзгоды. Помрачнел, погрустнел благородный король и ушел навсегда из колоды. Ни сыграть, ни сгадать на колоде моей! У валета дрожит алебарда — понимает, подлец: замещать королей не годится столь Мелкая карта!..

— Понимает, подлец! — весело и выразительно подтвердил хор.

— Ты поди замени благородство и честь своенравного верного друга! звонко, гордо, отчетливо бросал каждое слово Саша, и Эва, захваченная его энтузиазмом, вся прямо потянулась к нему. — А в постель к королеве случайно залезть — невеликая, братцы, заслуга. Если ждешь ты финала, так вот он, изволь! Но услышишь — и вдруг промолчишь ты… — Саша выдержал паузу и выдал какой-то причудливый пассаж. — Не встречался ль тебе синеглазый король — в седине, но с повадкой мальчишки?.. — вдруг совсем без музыки прошептал он.

Песня была окончена, но Эва и не пыталась освободиться от ее власти. Она не хотела ограничиваться неожиданным финалом, она уже слышала в себе продолжение этой странной песни, и я хорошо понимала владеющее ею ощущение — ощущение того, что вот сейчас сбудется что-то предсказанное…

Вдруг ее глаза распахнулись. Я проследила за ее взглядом и несколько растерялась.

Во время беседы окно незаметно открыли снаружи, и на подоконнике появился восьмой Бессмертный.

— Дим, — представил его Саша, нисколько не удивившись.

В первую секунду мне показалось, что его окружает серебряное свечение в такой странной гармонии находились одежда, смуглое нервное лицо и падающие на лоб русые волосы с густой проседью. А ведь одет был этот Дим, как и некоторые другие Бессмертные, в темно-синие штаны, простроченные почему-то по швам оранжевыми нитками, и был на нем обычный серый свитер.

Не знаю, каким образом, но я сразу поняла — Дим натворит таких дел, что мы с Фернандо не обрадуемся. Слишком отчаянным, почти сумасшедшим, был светлый блеск его глаз, слишком резкими и тонкими — черты энергичного лица…

— Привет, старики! — сказал Дим. — Так это и есть Эва? Ну, здравствуй…

И протянул ей руку — крепкую и обветренную.

Я почувствовала, как у меня за спиной насторожился Фернандо. Видно, Бессмертный, лазящий в окна, один доставлял ему больше хлопот, чем остальные семеро.

Я настроила себя на биосвязь, которая нам когда-то очень удавалась. «Фернандо, Фернандо, — позвала я его, глядя в темноту за окном и явственно видя его лицо и слыша свой голос. — Нам уйти, Фернандо, нам уйти?»

Ответный сигнал был не информационным, а просто успокаивающим. Что ж, Бессмертные — его пациенты, ему виднее…

И сразу же за сигналом подошел он сам.

Я указала ему глазами на Дима.

«Конечно, Дим — гастролер и на все горазд. Но что он может сделать? По-моему, беспокоиться рано», — примерно это передал мне Фернандо, но как-то не очень уверенно.

Подозрительный Бессмертный тем временем увел Эву к окну и что-то говорил ей. Она охотно отвечала. Меня прямо зло взяло — со мной, опытным психогигиенистом, она месяц играет в прятки, а тут — пожалуйста!.. Слушая ее, Дим облизывал полуоткрытые губы кончиком языка, а перед тем, как ответить, улыбался молниеносной улыбкой. Странная была у этого человека повадка — изящная, забавная и притягательная, все вместе. Я не видела, чтобы кто-нибудь еще так наклонял голову, заглядывая сбоку в лицо собеседнику.

Конечно, неплохо бы знать, что такое они обсуждают, но вмешиваться в разговор было как-то неловко. И я решила — бог с ним, с Димом, ведь разыгравшаяся интуиция обманывала и не таких великих эскулапов, как я. А вот спугнуть Эву, которая так потянулась к Бессмертным, было проще простого.

Дим вдруг стал делать руками какие-то пассы вокруг Эвиного лица. Это было до того похоже на методику Штейна-Курилова, что я сделала несколько резких шагов к ним. И услышала:

— Вот так, от пробора — на уши, на висках носили крупные заколки с цветами, и падали длинные трубчатые локоны. Попробуй, тебе это пойдет.

— Для этого надо отрастить волосы, — серьезно говорила Эва.

— Можно попробовать уже теперь. Ты не волнуйся, что этой прическе полтораста лет, она, может, опять в моду войдет.

И Дим говорил серьезно!.. Я ничего не понимала. Ну, что Дим хочет увидеть девичье лицо времен своей молодости — это еще можно было сообразить. Но что Эва станет слушать его — Эва, которая уход за своей внешностью свела к умыванию и расчесыванию недлинных и густых каштановых волос без помощи зеркала!

Я не стала мешать им, я махнула рукой на часы и предалась прелестям беседы о современной и исторической литературе — Бессмертные много читали. А в результате мы с Эвой удирали впопыхах — несколько раз в неделю Хьюнг поздно вечером выходил на видеосвязь и требовал отчета.

Фернандо на электрокаре уже ждал нас, а мы все еще прощались, целовались с Бессмертными, принимали пакетики с печеньем и сластями, что-то обещали, чему-то смеялись.

Странное дело — после этой шумной и в общем-то бестолковой беседы я чувствовала себя посвежевшей и далее веселой, чего уже давно не было.

— Знаете что? — сказал Фернандо, задав маршрут электрокару. — Я вам, пожалуй, дам жетоны, чтобы вы сами могли проходить через заградительный пояс.

— Почему вдруг такие привилегии? — поинтересовалась я.

— Бессмертным необходимы положительные эмоции. А вы им понравились.

Эва покачивалась на сидении электрокара и листала книжку стихов в оранжевой обложке, взятую на время у Бессмертных.

— А по жетону можно будет приходить к ним когда хочешь? — спросила она.

— Да, только не забудь, где пропускной автомат.

Мы подъехали к институту, нашли свой корпус и Эва первая стала подниматься наверх. Фернандо задержал меня.

— Ты оказалась права. Бессмертные и есть те люди, которые поймут Эву. Более того — может быть, именно она поймет Бессмертных. Мы пробовали вводить в их коллектив посторонних всех возрастов, кроме, разве что, ребятишек младшей группы. Наши добровольцы усердно занимались всей их гимнастикой, слушали музыку и полностью дублировали режим, но безуспешно. Есть между нами и ими какая-то граница… И вот мне показалось, что Эва может ее перешагнуть. Ты верно заметила — она не нашего, а скорее их века…

Эва воспользовалась жетоном и разрешением на следующий же день…

Я «довольно быстро сообразила, куда она исчезла, и отправилась на поиски. Миновав пояс, я мигом заблудилась, вброд переправилась через ручей, спугнула какую-то пятнистую зверюшку, но в конце концов даже обрадовалась всему этому — здесь, в лесу, на меня снизошло неожиданное просветление. Я уселась на пень и стала думать о вещах, о которых до сих пор не находила в себе силы даже вспомнить по-настоящему. И тут послышались голоса.

По тропе проходили мимо Эва и Дим. Между нами была широкая полоса малинника, и они не заметили меня.

— Я все понимаю! — громко говорила Эва. — Я понимаю, как это, когда ты наедине с собой среди счастливых!.. Но ведь есть долг…

— Какой еще долг?

— Ну, перед человечеством. Вы же теперь ценность для человечества, — формулировки, которыми снабдил нас Фернандо, звучали у нее бойко, но как-то неубедительно.

— Человечество — это да! — покачал головой Дим. — Человечество мне памятник поставит в родной Одессе по проекту лучшего скульптора. А для человека? Ну, скажи ты мне, какому конкретному человеку тепло или холодно от того, что я существую. Если бы я не был Бессмертным, я бы помер, наверно, от сознания своей бесполезности. Что?

— Ты не бесполезный! — воскликнула Эва, а что сказать дальше — не знала. Я пришла ей на помощь — окликнула ее и встала со своего пня.

Мы встретились на тропе. Поздоровались. Я впервые посмотрела в глаза Диму.

До сих пор мне казалось издали, что они — черные, черные со светлым блеском. Ничего подобного! Эти пронзительные глаза были василькового цвета, ясного, густого и отчаянного.

Они были молодого цвета…

Мы заговорили о лесе, о травах, которые собирали Бессмертные, о травных чаях, что составляла Маша, еще о чем-то, и я никак не могла понять, в чем секрет обаяния этого человека. Эва, та просто в рот ему смотрела. А я по привычке пыталась анализировать, но не получалось.

Должно быть, я слишком долго жила в институте, где понемногу выработался стереотип общения, удобный для нас, людей одного круга, одного образа жизни, одного уровня развития. А Дим говорил неожиданные вещи, резко менял тему и сбивал собеседника с толку своими внезапными улыбками. Я стала понимать, как трудно давалось бедному Фернандо, вышколенному рационалисту, общение с Бессмертными.

Дим проводил нас до пропускного автомата на берегу реки и раскланялся, балансируя на круто склоненном стволе ивы. Ствол покачивался низко-низко над водой, и я в душе искренне пожелала Диму свалиться. Мое желание было так сильно, что Дим подсознательно принял его, как приказ — покачнулся но… все-таки удержался.

Мы с Эвой возвращались молча, и тут я вспомнила, что после моего появления она почти не принимала участия в разговоре. Впечатление было такое, будто они с Димом уже успели поговорить о чем-то важном, а теперь лишь развлекали меня, а, может, и отвлекали.

Вечером, когда я диктовала в кристаллофон свои сегодняшние наблюдения и планы на завтра, она вдруг вошла и села у моих ног прямо на колкий и упругий ворсолан.

— Знаешь, — сказала она, — со мной что-то странное происходит. Понимаешь — неожиданное… Когда я пришла в себя — ну, еще там, на «Сигме», — я была страшно разочарована. Ну, не получилось красиво уйти, что же теперь делать? Во мне стало так страшно пусто, и даже думать не хотелось — что дальше… А потом я освоилась в этом состоянии — уже здесь, в институте, когда вы все начали меня исследовать и лечить, — и мне оно даже чем-то понравилось. Друзей рядом не было, они все в это время и без меня обходились, и я думала: это даже неплохо, когда ты никому не нужна, но и тебе никто не нужен…

Эва впервые заговорила со мной о своем самоубийстве. Видно, пришел час.

— Да, я привыкла к этому состоянию. Вы все хотели лечить меня, а мне это не было нужно. Вы хотели отнять у меня единственное, что у меня было память о том времени, когда я была такая счастливая… Понимаешь, тогда мне было скверно, но я была такая сильная и ради него была способна на все. Я так не хотела терять это, что создала вокруг себя оградительный пояс пустоты — как тот, вокруг «хижины»… С тобой бывало такое?

Вопрос прозвучал внезапно — уж не у Дима ли она научилась таким неожиданным вопросам? И тут уж я не могла ответить ничего, кроме правды.

— Было. Когда мой муж не вернулся из дальней разведки.

— Ой… — растерялась Эва. — Прости меня, пожалуйста, я не знала… Давно?

— Давно.

— Ты очень любила его?

— Я любила другого человека.

Девочке не понять таких вещей — подумала я с опозданием. Она и не должна сейчас думать, что это вообще возможно — любить одного и стать женой другого. Не надо ей знать и того, что мучительна верность, хранимая не телом и душой, а потревоженной совестью. Ни к чему ей это…

— Знаешь, с чего тебе надо было начать? — вдруг спросила Эва. — Тебе надо было рассказать мне о себе. Еще на «Сигме», пока меня выхаживали, и на транспортнике, все были такие грустно-вежливые, и ты тоже. Думаешь, приятно, когда все время рядом человек, которому велели тебя вылечить, и он всегда наблюдает, подмечает, дает советы, выслушивает любую чушь, и все с одним и тем же выражением лица! Я думала — когда изобретут биороботов, они будут именно такими! А зачем мне такое стерильное общение? Думаешь, я бы ничего не поняла? Вот Дим все о себе рассказал — как он путешествовал, и вообще…

Что ж, кисло подумала я, дожила — услышала профессиональные упреки, парировать которые нечем. С одной стороны — да, развитие контакта задерживалось не по моей вине, Эва сопротивлялась. С другой — я привыкла к иным пациентам, к одиноким операторам космических маяков, к не выдержавшим напряжения космолетчикам из дальней разведки, к усталым и замкнутым подводникам. Я исправно лечила их, и они, стыдясь болезни, во всем шли навстречу, и возвращались в строй, и никому не была нужна моя нескладная биография.

— Когда-нибудь я все расскажу тебе, — пообещала Эва, — сама расскажу, без всяких погружений. Как я все это вижу. Но сперва я должна понять в себе что-то очень важное, чтобы и другие поняли…

Рано утром Хьюнг вызвал меня на связь. Я доложила о благоприятном прогнозе лечения. Но на душе кошки скребли и похвала не радовала — я отлично знала, что не заслужила ее. Догадывалась я также, что перелом, произошедший в Эве, может, и начался в «хижине», за круглым столом, но состоялся в лесу, и — «под чутким руководством» Дима!

Два дня мы с Эвой занимались всеми положенными процедурами оздоровляющими, укрепляющими, стимулирующими и так далее. По вечерам удирали к Бессмертным. Бессмертные по своей системе, обратившейся в Ритуал, слушали музыку в определенных позах и самоуглублялись. Мы с Эвой тоже усаживались к ним на ковер и молчали вместе с ними. Дим время от времени что-то советовал Эве. Надо мной взял шефство Алик — должно быть, по просьбе Дима, чтобы я как можно меньше мешала.

А к вечеру третьего дня, когда уже пора было собираться в гости, Эва пропала, и искать ее в темнеющем лесу не имело смысла. На Ритуал ни она, ни Дим не явились.

Оставалось ждать. Конечно, я могла выловить ее по «малой тревоге», но сразу бы обнаружились и наши визиты к Бессмертным, и незаконное получение жетонов. Даже страшно подумать, как бы нам за эту авантюру досталось, и неизвестно, кому больше — мне или Фернандо…

Вот я и ждала. Прилегла в ее комнате на постель, зарядила в кристаллофон кубик с каким-то развлекательным концертом, и ждала.

Разбудил меня поющий голос, который я спросонья восприняла как продолжение концерта. Вслушалась — и проснулась вмиг. Пела Эва, первый раз со времени нашего знакомства. И что она пела?.. Балладу!

— Ты поди замени благородство и честь своенравного верного друга!..

Мягко шлепнулись на ворсолан ее белые туфельки; раздеваясь она кружилась по комнате.

— Если ждешь ты финала, так вот он, изволь! Но услышишь — и вдруг промолчишь ты…

Тут Эва все же заметила, что на ее постели кто-то лежит, опустилась передо мной на корточки и пропела шепотом, как Бессмертный Саша тогда, на веранде:

— Не встречался ль тебе синеглазый король, в седине, но с повадкой мальчишки?

— Встречался, — ответила я. — Этому твоему королю надо бы по шее дать за ночные гуляния. В двести лет такое вытворять… Что за нелепый человек!

— Он не человек, а птица, — совершенно серьезно объяснила Эва. — Мы по ошибке приняли его за человека. Да ты только посмотри на его нос!

— Птица?..

— Особенно, когда он вдруг спросит «что?» и заглянет в лицо. Спросит как клюнет. Совершенно птичье слово и птичье движение.

— Так… — сказала я.

— У меня прямо ноги отнялись. Я давно так много не ходила. И знаешь по каким-то тропкам, глина скользит, каблуки подворачиваются, в траве кто-то пропыхтел вот так — чуф-чуф-чуф! Дим побежал следом, потом позвал. Смотрю — сидит на корточках, кого-то гладит и говорит — не бойся, он колючки прижал. Представляешь — ежик!

— Представляю… — сказала я.

Не стой передо мной девушка, которая месяц назад пыталась покончить с собой, и не воротись она со свидания с двухсотлетним прапрапрадедом, я бы могла подумать, что она попросту влюбилась в Дима…

— Да, пока не забыла, он просил передать, что хочет тебя видеть.

— Зачем?

— Не знаю.

— По-моему, этот безумный Дим в тебя влюбился, — не выдержала я.

— Да ему же двести лет! Разве можно в двести лет влюбляться? — изумилась Эва. Видно, предельным возрастом для такого дела она считала двадцать восемь…

Я не стала ей говорить о том, что с людьми случаются, как правило, именно непредвиденные вещи. Но Диму все же придется объяснить ситуацию…

Так я и сделала. И даже не пришлось проявлять для этого какую-то инициативу. Дим сам потребовал именно информации о болезни Эвы.

— Вам же рассказывал Фернандо перед нашим приходом, — сдипломатничала я.

— Да, сказал, что девочка перенесла тяжелое потрясение, что мы должны отнестись к ней со всей чуткостью. Отец у нее в дальней разведке, мать почему-то не может прилететь с межпланетной, так что от нас потребовали родственных чувств, по всей видимости. Ну, с девочками было легче — Эва им вроде любимой внучки. Маша учит ее вязать, Диана — варить цукаты, Леночка — составлять картинки из всяких сушеных цветов и трав. Полтораста лет назад это было в моде. А я хочу знать, что с Эвой на самом деле.

Он упорно смотрел мне в глаза своими отчаянно-синими… Ладно! Дим хочет ответа — Дим получит ответ!

— История, конечно, странная и неприятная, — сказала я, — но будем надеяться, что без серьезных последствий. Эва пыталась покончить с собой из-за несчастной любви.

Он нисколько не удивился.

— Да, она такая… — странно усмехаясь, сказал Дим. — Это в ней есть. Способность так любить… Даже удивительно в ваш век…

— Поэтому, Вадим Петрович, — совершенно официально заявила я, мы с вами должны как можно осторожнее обращаться с Эвой. Она, как вы сами заметили, человек не нашего века, она очень впечатлительна, неконтактна, и потребуется время, чтобы она окончательно пришла в себя. Не надо беспокоить ее понапрасну.

— Почему же? — возразил Дим. — А, может, ей теперь необходимо именно беспокойство? Не собираетесь же вы, в самом деле, оставить ее наедине с воспоминаниями о том поганце, из-за которого?..

— Не собираемся, конечно! Скоро курс лечения будет окончен, Эва покинет институт, поедет работать, встретится с новыми людьми. Все должно идти естественным путем.

— Но сейчас-то ей нужна помощь! — настаивал Дим.

— Мы и оказываем ей помощь — вы, я, все…

— Да не такая, не медицинская…

— И медицинская тоже! Эва была в состоянии депрессии — мы это состояние сняли. Гиподинамию, которой иногда страдают межпланетчики, тоже устранили. А психогигиеническую помощь позвольте уж осуществлять мне.

— Весь вопрос в том, от чего вы собираетесь спасать ее, — перебил меня Дим. — От способности остро и ярко воспринимать мир, жизнь, чувства? От способности ощущать боль? Да ведь она может быть счастлива только на краю бездны, когда все обострено до предела! А если этого края не будет, она всю жизнь станет по нему тосковать, потому что однажды там уже побывала!

— Я очень благодарна вам и всем Бессмертным за содействие, но хотела бы сама контролировать состояние Эвы, — удивительно, как это мне удавалось сохранять официально-благожелательный тон! Я-то знала, насколько он прав, но согласиться с этим отчаянным Димом — значило выпустить его на свободу, и поди знай, какие невероятные решения созреют в его буйной серебряной голове…

— Ради бога, контролируйте! Но пусть Эва по-прежнему приходит к нам, мы ей рады, и…

— А не принесет ли ей это теперь больше вреда, чем пользы? Ведь девочка должна жить и работать в двадцать втором веке, а не в двадцатом. Дадим ей способность вернуться в нормальную обстановку. Пусть живет, учится, встречается со сверстниками, с молодежью. А потом… Ведь должен же прийти кто-то, кто заставит ее забыть того… Тенгиза… Какой-нибудь молодой, красивый, надежный парень…

— И главное условие при этом — молодость кандидата?

Эва была права, спросил — как клюнул. Но ничего странного и ничего настораживающего не почуяла я в этом вопросе.

— Молодость, доброта, верность… — начала я перечислять.

— А почему вы не сказали о главном? — агрессивно спросил Дим. — Почему вы не сказали о том, что этот прекрасный незнакомец прежде всего должен так полюбить Эву, что она станет для него главным в жизни?

— Само собой разумеется! — я держалась стойко, но меня смущал его блестящий, острый взгляд.

Мне повезло — Дима позвали обедать. И я ушла.

У пропускного автомата меня догнал Фернандо.

— У меня к тебе просьба, — решительно заявил он. — Верни, пожалуйста, жетоны, которые я дал вам с Эвой.

— Вот мой, забирай, Эвин я пришлю вечером. А что случилось?

— Вам пока нельзя приходить сюда! — Фернандо был здорово сердит.

— Мешаем Бессмертным?

— Одному Бессмертному! Он один их всех стоит!

— А подробнее?

— Подробнее — этот окаянный Дим на пороге стресса. И попробуй предложи ему биосон! Знаешь, куда он мне посоветовал отправиться с камерой биосна вместе? А стресс для Бессмертного — это ты сама понимаешь, что такое. У нас с тобой миллиарды нервных клеток в резерве, а у него? То-то, подруга… Все Бессмертные согласились на ровное и размеренное существование — это единственная возможность для них успеть передать нам тайну авторегенерации. Один этот чудак не унимается! О чем вы с ним говорили? С чего он так взъерошился?

— Это все из-за Эвы… — понуро объяснила я. — Как видишь, моя гениальная идея оказалась с трещиной… Эву надо немедленно увезти из института.

— Оказывается, не одному мне закралось в душу столь нелепое подозрение…

Мы помолчали. Потом я вопросительно посмотрела на Фернандо, и он понял, что я заранее согласна с любым его решением.

— Хьюнгу ничего объяснять не станем, — наконец постановил он. Отправку Эвы я беру на себя. Она может пожить в лагере отдыха межпланетчиков, а дальше видно будет. Сложнее с Димом.

— Включи «блок тревоги» на контрольном пульте, — посоветовала я.

— Уже включил, и даже ввел заниженные индексы на всякий случай. Какое-то время придется ночевать в дежурке у пульта. Вот тоже радость ему таракан приснится, а у меня под ухом сирена завоет!

Заговор был составлен.

Но мы опоздали. Жетон у Эвы следовало забрать еще вчера. Это была первая ошибка. Вторая — Дим еще при стычке с Фернандо, видимо, сообразил, что против него будут приняты какие-то меры. А в результате — Эва не пришла ужинать, а я не могла отправиться на поиски в лес, потому что у меня не было больше жетона.

Эва вернулась ночью, усталая и серьезная.

— Прости меня… — сказала она. — Я знала, что ты будешь беспокоиться, но не могла его оставить…

— Что произошло?! — я вскочила.

— Произошло то, что Дим признался мне в любви. Не говори ничего, пожалуйста, я верю каждому его слову, он единственный здесь, кому я так верю…

Я вздохнула. Я уже поняла, что с Димом можно только так — верить безоговорочно, потому что он не прибегал ни к каким уловкам.

— И что же ты собираешься делать?

— Не знаю… Мне страшно что-то решить. Я так боюсь за Дима, если бы ты знала! И за себя боюсь — наверно, много лет спустя я буду знать точно, как должна была поступить, а сейчас — нет, не могу, у меня все спуталось, я шла и пыталась найти опору в том, ну… в прошлом и даже испугалась — как давно все это было! А ведь прошел только месяц. Я не знаю, что буду делать…

Мне удалось убедить ее, что она должна немедленно уехать. Она слушала меня сосредоточенно и не перебивала. Как я положилась во всем на Фернандо, так она от растерянности положилась на меня. Она понимала, что значит для науки жизнь Бессмертного. И, понимала, что не имеет права создавать стрессовую ситуацию.

Рано утром я проводила Эву. Фернандо позаботился о пропуске в лагерь межпланетчиков.

— Если Дим станет меня искать, передай ему, что я уехала к матери, — до последней минуты внушала мне Эва. — Передашь? Только поосторожнее.

Она вернула Фернандо жетон, подхватила сумку и побрела к лифту, ведущему к подземке — единственному виду транспорта, связывающему нас со всем остальным человечеством. На ней было то же белое платьице, в котором она впервые пришла к Бессмертным, волосы она разделила на прямой пробор и заколола шпильками с большими мохнатыми цветами. Темные пряди мягко легли вокруг осунувшегося лица, и вся она была такая обиженная, такая растерянная, что я даже не смогла улыбнуться ей и помахать рукой, когда она входила в кабину лифта.

И прошло два дня без Эвы. И я начала работу с двумя новыми пациентами. И я избегала Фернандо, а он избегал меня. И я не смогла передать Диму, что Эву срочно вызвала мать…

…Уже светало, когда я проснулась, от ощущения, что на меня смотрят. Я открыла глаза и лишилась дара речи. На подоконнике, подтянув колено к подбородку, сидел какой-то человек, поджарый и черный, как негр, с серебряным сиянием вокруг головы. И мне потребовалось время, чтобы сообразить — ну, кто же еще во всем Эстибеле способен лазить в окна по ночам?

— Ой, мамочки… — выдохнула я. — Дим! Что это вы с собой сделали?

— Что сделал, что сделал! — недовольно передразнил Дим. — С пигментацией переборщил. Вот что сделал! Сам себя в зеркале не узнал. Одно слово — эфиоп! Я впервые с пигментацией экспериментировал. Не этого эффекта добивался, конечно. Седина вот как была, так и осталась.

Дим подошел к моему настенному зеркалу и внимательно изучил себя с головы до ног.

— А в общем ничего, — одобрил он. — Так даже интереснее.

Я посмотрела на Дима, и узнавая, и не узнавая его. Впервые в жизни нахлынуло на меня такое изумление. Это был он — его васильковые глаза, и острый нос, и повадка, и голос, но пропали бесследно морщины на щеках и у глаз, он постройнел, похудел, и в каждой черточке светилась дерзкая, победная молодость.

— Прямо вижу в газете заметку «Чудеса авторегенерации»! — насмешливо сказал Дим, наслаждаясь моим онемением. — А что? Правда, неплохо получилось? Фернандо в обморок рухнет! Я сам не думал, что на это уйдет только два дня. Сюрприз самому себе. Где Эва?

Вопрос был задан, как всегда, неожиданно, но зло и жестко.

— Уехала вчера утром.

— Куда?

— Точно не знаю.

— Верю, что не знаете… А как вы думаете?

— Скорее всего, в лагерь отдыха межпланетчиков — но их же столько, этих лагерей… — Какая глупость! Я же только что собиралась сказать, что Эва уехала к недавно прилетевшей матери, и вот ни с того ни с сего брякнула правду! Надо было исправлять положение. — Может быть, Эва вернулась в училище — она выздоровела и может продолжить практику…

Сказать ему заведомую неправду я все-таки не смогла.

— Ну, это уже кое-что, — загадочно произнес Дим. — Но хоть бы предупредила! Я столько часов зря потратил на ожидание. А черт их знает, сколько их у меня еще осталось…

И только тут я действительно и окончательно поняла, что натворил этот безумец Дим.

«Вы сошли с ума!» — хотела я крикнуть, но даже и прошептать не смогла. Однако он догадался.

— Почему же? Это ведь так просто — опять стать молодым! — он же еще и издевался надо мной! — Стоит только очень захотеть… Теперь у меня задача посложнее — найти Эву.

— Не делайте этого, — жалобно попросила я. — Дайте ей прийти в себя, вылечиться…

— Ее можно вылечить только одним лекарством на свете — моей любовью, заявил Дим. — Мы с ней звери одной породы, только я могу отогреть ее.

— Почему это — отогреть?

— Потому что вы ее своей психогигиеной совсем заморозили. Зачем ей ваш дистиллированный воздух? Когда женщине больно, рядом должен быть надежный мужчина, который ее любит. Раньше был такой символ — якорь спасения…

— Вы сошли с ума, Дим, — наконец-то я сказала эти слова. — Вы же ей в прапрапра… не знаю сколько «пра» — дедушки годитесь!

В ответ Дим прошелся по комнате на руках.

— Ну, сколько мне лет? — спросил он, барабаня подошвами по стене. — Ну? Двадцать два, сударыня, а моя мама в свое время запретила мне жениться в двадцать два года — сказала, сынок, тебе еще рано. Когда я приводил себя в порядок, то ориентировался на ту фотографию, где мне именно двадцать два. А с пигментацией я еще разберусь. Не пройдет и недели, как грива моя потемнеет.

Он встал на ноги и почистил ладони о штаны.

— Фернандо вас уже видел? — вдруг забеспокоилась я.

— Если бы он меня увидел, то первым делом засунул бы с перепугу в камеру биосна.

— Да вы хоть понимаете, что натворили?

— Понимаю, — неожиданно спокойно ответил Дим. — Но я люблю Эву. А молодость — это единственное, что приблизит меня к ней. И не надо мне в сотый раз объяснять, что я должен экономить секунды своей драгоценной жизни. Сам знаю все ваши доводы. А какого лешего двухсотлетнему деду еще чего-то экономить? Настало время тратить, и тратить щедро, с восторгом! Господи, сколько во мне накопилось душевной силы, даже жутко становится. И неужели все это никому не нужно? Дудки! Свершилось — я встретил женщину, которой я нужен, я бросил к ее ногам все, что имею, и я совершенно счастлив! Что?

А мне и ответить-то нечего было на это провокационное «что?» Я растеряла все мысли и слова, любуясь его юным, возбужденным, прекрасным лицом, меня гипнотизировали острые взлеты и падения его выразительных рук.

— И что же вы собираетесь делать? — наконец спросила я.

— Как — что? Найти Эву! — сказано это было таким тоном, будто Эва вышла на полчаса в парк.

— Вы не можете уйти далеко от пульта, вас запеленгуют и вернут.

— Верно, — согласился Дим. — Уже два раза возвращали. Было дело. Но теперь вы мне поможете. Отключите пульт. Мне главное — забраться в грузовой вагон подземки, а расписание я знаю, и где лифты — тоже знаю.

Это было уже слишком!

— Дим, вы действительно сошли с ума! — больше сказать мне было нечего. — Я сейчас же свяжусь с Фернандо, пусть он приедет и заберет вас…

Дим внезапно расхохотался.

— А что, здорово я распорядился своим бессмертием? Не забудьте потом вскрыть покойничка и сосчитать, сколько нервных клеток сгорело, пока я возвращал себе молодость!

— Обязательно… — пообещала я.

— Что бы теперь не затеял Фернандо, молодость он у меня не отнимет! Читали Пушкина? «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья — бессмертья, может быть, залог…» Это проклятое бессмертие до сих пор не принесло мне ничего, кроме потерь. Все, кого я любил, ушли. А теперь, когда я сам вышел на край пропасти, я опять люблю и опять счастлив. И чувствую себя воистину бессмертным. Что?

А я не могла отвести от него глаз…

Дальше было вот что — он вылез в окно и убежал. Я долго смотрела ему вслед, соображая — где же он пересекает заградительный пояс? Скорее всего, рассекретил и повредил какой-нибудь пропускной автомат, с него станется…

Я стояла и с ужасом думала о том, что вот сейчас я, врач, специалист, отправлюсь — как? жетонов-то нет!.. — в дежурку, неподалеку от «хижины» Бессмертных, где спит Фернандо, и сделаю нелепое, невозможное, необъяснимое — проедусь ладонью по клавиатуре настройки, или отключу блок сигнализации, или еще что-нибудь натворю, столь же безумное…

Мной владела какая-то странная сила, родная сестра той, что погнала Эву ночью в медблок и вернула молодость Диму. Я чувствовала себя птицей, уводящей охотника от гнезда, где сидят беспомощные птенцы.

И увела.

Я послала Фернандо биоволновой сигнал тревоги. Я отчаянно звала его — и он встретил меня на опушке леса, отвез к себе, стал расспрашивать, успокаивать, и его руки легли мне на виски, а я сопротивлялась тяжелым, обволакивающим, тягучим волнам отрешенности, которые наплывали на меня. И моя воля оказалась сильнее!

И была секунда победы над Фернандо, когда я хладнокровно и с радостью, твердой рукой выполнила просьбу Дима.

Мы расстались с Фернандо в парке. Он дал мне электрокар и вернулся к себе, но через минуту выскочил.

— Когда ты пришла ко мне, пульт работал? — издали закричал он.

— Откуда я знаю? Экраны светились!

По сигналу «малой тревоги» сбегались ассистенты и операторы. Я вместе с ними вернулась к пульту. Шум стоял страшный. Фернандо тщетно пытался включить блок памяти.

И лишь через час хватились Дима, но, поскольку уникальный пульт бездействовал, беглец был неуловим.

Со дня побега прошло несколько недель. Мы с Фернандо получили все положенные порицания и выговоры от Хьюнга. И вот я сидела в кристаллотеке и готовилась к приему нового больного, когда на экране моего портативного видео возникло лицо Фернандо.

— Скорее к главному входу! — приказал он и исчез.

Я помчалась на чьем-то оранжевом электрокаре.

Навстречу двигалась странная процессия. Впереди шли Хьюнг и какой-то космолетчик с погонами капитана. За ними плыла больничная автокаталка, справа от которой шел Фернандо, а слева, не отрывая глаз от лица того, кто лежал на каталке, Эва!

И я сразу поняла, кто это…

— Не трогай, — удержал меня за руку Фернандо. — Прежде всего биосон и обследование. Потом — посмотрим…

— Это я во всем виновата, — сурово сказала мне Эва. — Я должна была сразу же согласиться. Нам надо было остаться на «Дельте».

Тем временем космолетчик рассказывал Хьюнгу, как на межпланетной был обнаружен Дим, как врачи на транспортнике пытались откачать его и как приземлялись на незнакомом космодроме, самом близком к Эстибелю…

Мы с Эвой напряженно смотрели на острый профиль Дима, я — справа, она слева, как будто могли помочь ему этим.

Его негритянский загар за это время немного посветлел, и лицо с закрытыми глазами было бы совсем мальчишеским, если бы не седая прядь, которую откинул со лба ветер — Дим не успел разобраться с пигментацией…

— Меня оставят с ним? — спросила Эва.

— Не знаю, — мрачно ответил Фернандо. — И вообще вам бы лучше уйти…

Я поняла.

— Пойдем, в самом деле, — говорила я Эве, глядя куда-то в сторону. Пойдем. Когда мы понадобимся, нас позовут. Еще неизвестно, что будет…

— Да знаю я, что будет! — воскликнула Эва, и ее голос стал до крайности похож на голос Дима. — Вы же найдете, вы обязаны найти какой-то выход из положения! Вы же врачи! Он не может умереть, он Бессмертный!..

— А знаешь, за что он заплатил и бессмертием, и, может быть, жизнью? — резко спросил Фернандо и в упор, сурово посмотрел на нее.

— Знаю — за меня! Он отдал мне все, и я отдам ему все, слышите? Я останусь здесь, в институте, ведь тут полно видеоустановок, и операторы вам нужны. Я никуда отсюда не уеду, так и знайте!

Она ждала сопротивления, но мы молчали.

Тогда Эва вдруг улыбнулась, склонилась над каталкой и стала целовать серьезное, отрешенное лицо Дима, его закрытые глаза.

— Все будет хорошо, слышишь? — говорила она ему. — Все будет хорошо… И когда ты откроешь глаза, то увидишь меня…