Бессребреник среди желтых дьяволов

ГЛАВА 1

Багряная земля, багряное небо, повсюду кровь, предсмертные крики и стоны. Две недели над долиной стоял несмолкаемый гул, пушки палили без устали, снаряды со свистом разрывали воздух. Здесь царила смерть.

Теперь, когда катастрофа свершилась[1] и Азия дала Европе отпор, когда маленькие японцы прогнали русских великанов, равнины Мукдена[2] заполонили растерянные, чудом уцелевшие в сражениях люди, гонимые неизвестно куда зимним северным ветром.

Это было неслыханное, сокрушительное поражение, не просто отступление, а окончательный разгром. Стремительное бегство имело лишь одну цель — спасение жизни.

Постепенно грохот и взрывы сменились тишиной. Более не слышалось ни раскатов канонады, ни цоканья копыт, ни топота убегавших в сумерках войск. Наступила спокойная безлунная ночь. На темном бескрайнем небосклоне одна за другой вспыхивали звезды, как глаза любопытных, желавших взглянуть на ужасы войны.

Мукденское сражение закончилось. Японцы ликвидировали последние очаги сопротивления. Завтра победители войдут в столицу Маньчжурии[3].

Двое всадников легкой рысью скакали по дороге из Лао-Янга в Мукден. Лошади то и дело попадали в лужи крови или натыкались на трупы.

Один из мужчин был высокого роста, с темными с проседью волосами. Когда-то красивое лицо теперь покрылось морщинами — то ли от возраста, то ли от горя. Другой — плотный коренастый коротышка, круглый как мячик, весь в веснушках, за что получил прозвище Буль-де-Сон[4], казался совсем еще мальчишкой, лет пятнадцати или шестнадцати.

В этом дуэте он, веселый, с открытым лицом и с неизменной улыбкой на устах, представлял полную противоположность патрону, слегка напоминавшему Дон Кихота, и играл, без сомнения, роль молодого Санчо[5].

— Осторожно, месье, посмотрите, там люди… — неожиданно воскликнул юноша.

И действительно, в стороне от дороги в темноте промелькнули тени. Двое французов тотчас спрятались за деревьями. Силуэты, пригнувшись к земле, приближались медленно и осторожно. Должно быть, здесь произошла одна из последних и самых ожесточенных перестрелок — трупы, сваленные в кучи, выглядели особенно зловеще.

Зачем пришли сюда эти бродяги? Какой они национальности? Судя по росту, эти незнакомцы в длинных робах, перехваченных металлическими поясами, шерстяных колпаках, налезавших на лбы, не были японцами. Переворачивая трупы то на живот, то на спину, они с невиданным проворством снимали с несчастных одежду, опустошали карманы и срывали висевшие на шеях мертвецов украшения.

У Поля Редона, наблюдавшего за происходящим, кровь стучала в висках. Но какое он имел право вмешиваться? Будучи собственным корреспондентом «Авенир», одной из центральных парижских газет, репортер[6] получил разрешение наблюдать за военной кампанией, следуя за русской армией, но при этом был обязан соблюдать строжайший нейтралитет[7].

Между тем мародеры[8] накинулись на несколько тел, сваленных в кучу. Однако среди трупов оказался живой человек. Он встал и, выпрямившись, попытался оттолкнуть злодеев. Те негодующе закричали, а один выхватил из-за пояса секиру и замахнулся. Еще мгновение — и оружие настигнет жертву. Редон выпрыгнул из укрытия и схватил убийцу за запястье. Секира полетела на землю под ругань, которую наш француз не понимал, хотя знал и русский и немного изъяснялся по-японски.

Люди принадлежали к коренному населению Маньчжурии и говорили на каком-то местном наречии. Они были грубы, злобны и невежественны. Мародеры тотчас набросились на непрошеного гостя, но тот оказался очень проворным. Заслонив незнакомца своим телом, Поль резко ударил противника хлыстом. От неожиданности бандиты отступили. Затем, поняв, что их десять против одного, снова приготовились к драке. Помахивая длинными ножами, которые гораздо больше подошли бы мясникам, чем солдатам, они двигались на журналиста, окружая его. Ситуация складывалась не из приятных. Но Буль-де-Сон уже спешил на помощь патрону. Подобрав с земли упавшую секиру, он сражался как настоящий воин, ломая руки мародерам и разбивая головы. Не растерявшись, Поль подхватил один из ножей, оброненных негодяями. Он прекрасно владел приемами фехтования, и вскоре противник оказался без оружия. Страх овладел мародерами: двое храбрецов в темноте начали казаться им настоящими великанами.

Отбросив нож, Поль Редон вновь схватился за секиру, с намерением сечь и сечь этих подлых негодяев. Но те, злобно ворча, удалились. Буль-де-Сон в ярости кинул им вслед несколько камней. Вскоре ночь поглотила бандитов.

— Патрон, хорошая работенка, как говорят у нас в Париже! — произнес Буль-де-Сон. — Кстати, как там наш подопечный, которого вы столь отчаянно защищали?

Поль Редон обернулся. Человек, которого он, рискуя жизнью, прикрывал своим телом, неподвижно лежал на земле.

— Может, он умер? — спросил репортер.

— Посмотрим…

Буль-де-Сон склонился над телом.

— Очень интересно! Не китаец, это уж точно, не японец, достаточно взглянуть на его рост. В Японии он сошел бы за великана. Может, он русский… Эй, дружище, да ты вовсе не умер, ты же только что дергал ногами… Давай просыпайся, петухи уже пропели!

Человек продолжал лежать не шелохнувшись. Похоже, он погрузился в ко́му[9], но, без сомнения, был жив, поскольку слышалось тяжелое дыхание.

— Подожди немного, старина, — продолжал Буль-де-Сон, — тебе необходимо подзаправиться. Эй, патрон, передайте-ка мне вашу дорожную флягу с водкой, попробую влить в него несколько глотков.

Поль Редон, вытащив из кожаного футляра флягу, передал ее толстяку.

— Черт, не видно ни зги, — пробормотал юноша, — я с трудом нащупал пробку, а тут еще голова закутана в капюшон. Посмотрим-ка, что там на нем… Какая-то каскетка[10] без козырька… Как колпак, вся в волосках, да еще и кусается. А! Вот его физиономия.

Поль Редон подошел ближе. Вытащив из кармана маленький электрический фонарик, он посветил прямо в лицо незнакомцу.

— Странно, — пробормотал он, — азиатский тип, но не похож ни на китайца, ни на японца.

И в самом деле, у человека, очевидно еще довольно молодого, были удлиненные черты лица, прямой нос и вовсе не узкие глаза. Единственное, что отличало его от европейца, так это широкий, выдающийся вперед подбородок.

Пока патрон изучал неизвестного, Буль-де-Сон пытался раздвинуть несчастному челюсти, чтобы влить несколько капель алкоголя. Вскоре это ему удалось. Мужчина вдруг зашевелился и повернул голову.

— А! Что я говорил! — воскликнул толстяк. — Что ж, дружище, похоже, тебе обожгло нёбо.

— Посмотрите-ка, — вмешался Поль Редон, — кто это ему сделал такую странную прическу, сняв волосы почти вокруг всей головы… Да у него страшный порез на черепе!

— И правда, нужно промыть рану, но у нас нет воды. Ой, ой, вот так удар! И кожа содрана! Пощупаем. Кость, однако, не задета. Могу поспорить, что скоро этот малый будет на ногах. Глядите, патрон, он уже шевелится. Эй, приятель, что, если открыть глаза? Здесь твои друзья… Опасность миновала, все хорошо!

Раненый открыл глаза, но, ослепленный светом фонарика, тотчас закрыл их. Даже за этот короткий миг путешественники успели разглядеть большие красивые миндалевидные глаза, мрачный и глубокий взгляд которых пронизывал насквозь.

— У него такой вид, будто он не понимает, что я говорю, — сказал Буль-де-Сон. — В общем-то это неудивительно, в этой сатанинской стране мало кто говорит как парижанин. Патрон, вы у нас полиглот[11], идите пообщайтесь с ним. Возможно, он поймет какой-нибудь из знакомых вам языков.

— Попробую, — отозвался Редон, — но мой китайский оставляет желать лучшего.

Поль произнес несколько ласковых слов на языке Поднебесной Империи. К огромному удивлению, человек вздрогнул и, как бы отталкивая от себя кого-то, ответил на чистейшем английском:

— Я не… я не хочу быть китайцем!

— Хорошо, хорошо, никто вас и не заставляет, — невольно улыбнувшись, ответил репортер. — Господин, наверное, японец?

Услышав такие слова, раненый чуть ли не подпрыгнул на месте и возразил еще решительней:

— Нет, нет, я не хочу быть японцем!

— Хм. Не русский же вы, нет? — предположил Редон. — Я вижу, вы не француз, не англичанин… не маньчжурец, как эти «честные потрошители», от которых вам только что довольно сильно досталось. Какой нации вы, в конце концов, принадлежите?

Было видно, что рана, хоть и не опасная, доставляла незнакомцу нестерпимое страдание. Сделав усилие, он вновь открыл глаза и отчетливо произнес:

— Я тот, у кого нет больше родины!

В голосе неизвестного прозвучали вызывающие нотки, однако чувствовалось столько боли и горечи, что у репортера невольно сжалось сердце. Тут силы вновь покинули раненого. Желтое лицо покрылось смертельной бледностью.

— Он снова потерял сознание, — прошептал Поль. — Кто бы он ни был, китаец или самурай[12], это еще не повод, чтобы оставить его здесь подыхать, как собаку… Буль-де-Сон!

— Да, месье!

— Приведи лошадей, они там, за деревьями. Мой конь достаточно силен и крепок, так что выдержит и меня и раненого.

Через минуту юноша возвратился, в точности исполнив приказание. Взгромоздить на лошадь человека, находящегося в бессознательном состоянии, оказалось нелегко. Вскоре, правда, путешественникам кое-как это удалось. Поль запрыгнул в седло и, придерживая одной рукой незнакомца, другой взялся за поводья. Они поскакали крупной рысью.

— Удастся ли нам приехать в Мукден до появления там японцев? — задумчиво произнес репортер.

— Хм, — неуверенно протянул Буль-де-Сон, — нам нечего их бояться. Вы — журналист, это свято… к тому же у вас есть охранное свидетельство.

— …Выданное русскими властями, и еще неизвестно, действительно ли оно у их врагов. В любом случае лучше об этом не думать, а скорее двигаться вперед.

Поль Редон поскакал быстрее. Храбрый малый, он вновь покинул Париж и отправился в путешествие потому, что был в глубоком трауре и не находил себе места. Его обожаемая жена, урожденная Дюшато, дочь золотоискателя на Аляске[13], взявшая его фамилию, делившая с ним все самые тяжкие испытания и оберегавшая от опасностей, его бедная Жанна умерла, произведя на свет мертвого ребенка.

Всегда веселый, общительный, беззаботный и остроумный парижский журналист изменился в одночасье. Он находился в прострации[14] и растерянности и вот уже в течение трех лет жил в одиночестве, равнодушный ко всему на свете, кроме своей потери. Затем вдруг вышел из оцепенения и отправился по заданию одной крупной парижской газеты прямо на русско-японскую войну. Как и многие, Поль Редон верил в победу европейцев, но после сражения при Ша-Хо (9–10 октября 1904 года) изменил свое мнение и теперь уже предвидел окончательное поражение России. Последующие события доказали правильность его выводов.

Первого января 1905 года француз стал свидетелем падения главного оплота могущества русских — Порт-Артура[15], который выдержал двадцать ужаснейших приступов и все-таки капитулировал. Затем последовало поражение при Хай-Ку-Тай, и японцы, наконец, проникли в Маньчжурию. Разразилось великое сражение под Мукденом.

Первого марта 1905 года, окружив русскую армию в Нои, японцы нанесли сокрушительный удар, окончательно разгромив ее.

У Поля Редона сжималось сердце при мысли о России — давнем союзнике и друге Франции, которая попала в столь бедственное положение, но он все же надеялся на лучшее.

Тринадцатого марта корабли Рожественского[16] прошли Мадагаскар[17] и через несколько дней должны были прибыть в Сингапур[18]. Они представляли огромную опасность для противника, с которой приходилось считаться, и вмешательство их могло изменить расстановку сил воюющих сторон.

Репортер торопился попасть в Мукден. Конечно, русские могли собраться с силами и организовать оборону, ведь они были смелыми и могучими воинами. Еще Наполеон говорил, что надо не просто убить русского, а еще и подтолкнуть, чтобы тело упало.

Поль подгонял своего коня, который, казалось, не чувствовал ни усталости, ни тяжелой ноши. Всадники миновали густой лес, где недавняя резня была особенно жестокой. Не осталось ни единого дерева, на котором не висело бы по трупу, и ни единого куста, в зарослях которого не валялись бы вперемешку тела погибших в последнем бою. Не слышалось ни вздоха, ни шороха, только вороны кружились, призывая своих сородичей разделить погребальную трапезу.

— Жуть! — проворчал Буль-де-Сон. — Никак не назовешь это приятной прогулкой!

— Мужайся, мой мальчик, скоро мы будем в деревушке Паркен, а оттуда идет последний участок дороги в Мукден. Там мы отдохнем немного, но только после того, как наш раненый будет в безопасности.

Журналист был прав: забрезжил рассвет, и вдалеке у дороги показалось несколько маньчжурских хижин.

— Скажите, патрон, вы ничего не слышите?

— А что?

— Шум какой-то, чертовски напоминает топот лошадей…

— Наверное, это русские бегут в Мукден…

Выехав из леса, путешественники оказались на открытой равнине, где их силуэты прекрасно просматривались со всех сторон на фоне поблекшего неба.

Раздался выстрел, за ним другой, и вокруг засвистели пули. Поль Редон мгновенно сообразил, что это предупредительный огонь, и придержал коня. Буль-де-Сон последовал его примеру. Оба подняли руки вверх, и тотчас неизвестные всадники нагнали их.

— Tomari mas ho! (Ни с места!) — послышался резкий голос.

И в одно мгновение французы оказались в окружении. Но это были не русские, нет, то оказались японцы.

ГЛАВА 2

Вокруг Поля Редона и его спутника образовалось плотное кольцо из низкорослых людей, каждый — в темной, перетянутой поясом униформе с металлическими пуговицами. Ружья были подняты и готовы к стрельбе. К пленникам приблизился офицер и произнес несколько слов на японском, обращаясь к репортеру.

— Я не понимаю, — ответил тот, — я француз и не говорю на вашем языке. Вы говорите по-французски?

— Да, — отчетливо произнес офицер, а затем продолжил со специфическим акцентом, слегка растягивая и коверкая большинство слов: — Кто вы? Что здесь делаете? Куда направляетесь?

— Еще будут вопросы? — холодно спросил журналист. — Кто я? Француз, военный корреспондент одной парижской газеты. Что делаю? Рискуя жизнью и терпя всяческие неудобства, слежу за кампанией. Я без оружия, что говорит о соблюдении мной абсолютного нейтралитета. Куда иду? Передвигаюсь с места на место, сейчас я еду в Мукден, где рассчитываю найти русский генштаб, при котором я аккредитован[19]. Вот мои документы.

— Значит, вы принадлежите к вражеской армии.

— Ни вражеской, ни дружеской… Я сохраняю нейтралитет.

В этот момент раненый, которого Редон, желая защитить, инстинктивно прикрыл полами своего плаща, неожиданно спрыгнул на землю и побежал в сторону. Офицер тотчас сделал знак, солдаты набросились на беглеца и, несмотря на его отчаянное сопротивление, окружили несчастного. Круг людей сжался сильнее, о бегстве нечего было и думать.

— Ха-ха! Это еще кто такой? — резко прозвучал голос японца. — Я полагаю, он не француз, и тем более не журналист.

Незнакомец, которого очень крепко держали за плечи и руки, все же выпрямился и, посмотрев прямо в лицо офицеру, произнес:

— Я был ранен… умирал, и французы подобрали меня с поля боя.

— Что вы делали на поле боя? Вы сражались против нас?

— Я не сражался…

— Вы, конечно, прогуливались под градом пуль и снарядов. Хватит болтать! Вы — кореец, не так ли?

— Да, я — кореец.

— И вы находились среди русских, вы сражались в рядах русской армии. Все ясно: вы — шпион.

— Шпион? Я?

— А эти двое — ваши сообщники.

— Как бы не так! — закричал Редон. — Вы, мелкий японский коротышка, вы начинаете мне надоедать! Среди кучи мертвецов я нашел живого и подобрал его. Я только выполнил свой долг человека и француза, и это вовсе не дает вам права оскорблять меня.

— Вы оказались вместе с корейцем, который сговорился с нашими врагами. Я не желаю вас больше слушать. Мы берем вас в плен.

— Будьте осторожны, журналиста, не принимающего участия в сражениях, уважает любая нация, и Франция спросит с вас за действия, которые нарушают международное право, — парировал[20] Редон.

— Месье, — холодно произнес маленький человек, — вы прекрасно говорите на французском, но я не понимаю всех тонкостей… Я встретил вас со шпионом…

— Вы лжете! — закричал кореец. — Еще раз повторяю: я — не шпион.

— Хотелось бы верить, но не мне это решать. Вы пойдете со мной.

— Куда вы нас поведете? — поинтересовался репортер.

— Именно туда, куда вы и направлялись, в Мукден.

— Как? В Мукден?

— Да, туда. В настоящий момент он должен находиться в руках японцев.

— Откуда вам это известно?

Вместо ответа японский офицер пожал плечами, затем быстро отдал несколько коротких приказов.

Редона заставили слезть с коня. Буль-де-Сон, не сводя глаз с хозяина, сделал то же самое и встал рядом в ожидании дальнейших приказаний. Репортер отнесся к приключению философски: похоже, он смирился с мыслью, что ошибся. У него был один, плохой или хороший, принцип — всегда идти вперед наугад, не останавливаясь на полпути, и, будучи человеком, который более не дорожил жизнью, он зачастую сталкивался со смертельной опасностью.

В конце концов все образуется!

Но кто, черт побери, был этот несчастный кореец с таким умным лицом, на которого наш герой то и дело посматривал с любопытством и из-за которого он попал в столь затруднительную ситуацию? Шпион! Почему бы и нет, в конце концов! В таком случае положение Поля Редона становилось более чем щекотливым. Дело заключалось в том, что поведение незнакомца казалось довольно странным. Редон даже подумал, что этот человек специально разыграл обморок, чтобы ничего не объяснять, а потом стоило только ему захотеть улизнуть от японцев, как сознание вдруг вернулось.

Маленькие приземистые суетливые японцы быстро образовали колонну, оставив в середине место для пленников. Все оказалось так умело организовано, что о бегстве нечего было и помышлять.

Кореец, похоже, забыл о своей ране. Он выпрямился, расправил плечи и теперь был ростом с Редона.

Офицер, заняв место во главе колонны, четко печатал шаг — раз-два, раз-два… Впервые оказавшись среди японцев, журналист с удивлением отметил, с каким вдохновением эти маленькие человечки подчинялись командиру. Редон восхищался простотой военного построения и точностью движений.

Француз взглянул на корейца, возвышавшегося над колонной, и заметил в его умных живых глазах неприкрытую ненависть. У незнакомца были тонкие черты лица, ухоженные, хоть и короткие пальцы рук, и, несмотря на ветхость костюма, манеры поведения пленника выдавали аристократическое происхождение.

Кореец — это слово мало что говорило французу, и не потому, что он не знал этнографии Дальнего Востока, а, скорее, потому, что не мог прочитать всего того, что было написано в книгах. Ведь до настоящего времени Корея[21] находилась на оконечности азиатского континента, образуя полуостров, омываемый Японским и Желтым морями, и граничила одновременно с Китаем в районе Маньчжурии и с Российской империей в районе Владивостока, и слыла Богом забытой страной… «Королевством-отшельником» называли ее одни, землей «Спокойной Зари» называли ее другие.

Франция, Америка, Россия и, наконец, Япония поочередно пытались проникнуть туда и закрепиться в этих краях. Но одних оттолкнуло море, других разочаровала сушь и бесплодие земель. И Корея осталась вассалом Китая, хотя в действительности сохранила независимость. Было известно, однако, что Сеул[22] кипел ужасными дворцовыми интригами, вспыхивали восстания, люди убивали друг друга… так что в этой стране Спокойной Зари то и дело проливалась кровь.

Человек, которого разглядывал Редон, этот кореец, которому он спас жизнь ценой собственной свободы, не снимал с лица маску таинственности.

Двигаться стали быстрее, и трем пленным пришлось ускорить шаг. Буль-де-Сон ворчал, поскольку ему жали ботинки. И зачем они ввязались в это дело? Если бы они не задержались с этим незнакомцем, то уже догнали бы русских. А вместо этого что? Что их ждет? Какой у них все-таки неприятный вид, у этих маленьких японцев — желторожие, с узкими глазами, как у разъярившихся кошек.

Тем временем Редон решил все выяснить. Он приблизился к раненому, который, к его удивлению, чувствовал себя превосходно, как будто и не было того глубокого обморока, чему француз сам был свидетелем.

— Послушайте, — произнес он очень тихо, — вы видите, в какое положение мы попали из-за вас… Не кажется ли вам, что хотя бы из вежливости стоит рассказать мне, кто вы и что делали на поле битвы.

Мужчина молча скосил на спутника черные глаза, похожие на два горящих уголька.

Редон начал раздражаться.

— Ваше молчание граничит с неблагодарностью или, по крайней мере, с невежливостью. Мне кажется, я заслуживаю несколько другого отношения. И вот еще, прошу вас говорить со мной откровенно.

Кореец, подняв голову, произнес каким-то странным, похожим на стон голосом:

— Вы хотите знать мое имя?.. Меня зовут Мститель. Шпион ли я? Нет. Я ненавижу и японцев, и русских, а впрочем, и всех европейцев — французов, англичан и прочих, кто бы они ни были… Я — одинокий кореец из Королевства-отшельника, где вы нарушили покой. Я — дитя Спокойной Зари, которую вы потревожили. Не спрашивайте больше ни о чем… я не отвечу.

— Значит, это правда, что вы не сражались в одном ряду с русскими?

— Я? Лев не дерется вместе с гиенами[23].

— И последнее… Я — француз, а вы утверждаете, что ненавидите меня. Однако я оказал вам услугу, стало быть, вы — мой должник. Хотите что-нибудь спросить у меня?

— Нет. Вы теперь пленный, а я сбегу и вновь займусь прерванным делом. Не старайтесь узнать меня лучше, забудьте — это гораздо безопасней. Этим советом я плачу́ вам мой долг. Пусть каждый пойдет своей доро́гой. Это все, что я хотел сказать.

Склонив голову и скрестив руки на груди, кореец безучастно продолжил путь.

— Послушайте, патрон, — шептал на ухо своему хозяину Буль-де-Сон, — я ничего не понял из вашего разговора, но если мои уши мало что слышали, то глаза, по крайней мере, видели хорошо, и вот что я вам скажу: остерегайтесь этого грязного глухонемого… Клянусь честью, он способен на все и даже на самое худшее.

— Я не боюсь его, больше того, он меня заинтересовал.

— Вы слишком добры, патрон.

— Замолчи… Мы много болтаем, нас могут заподозрить… Но что-то там снова произошло…

Действительно, какое-то странное волнение охватило японский армейский корпус[24]. Офицеры прокричали команды, солдаты приготовили оружие. Подошел японец, недавно разговаривавший с Редоном.

— Наша разведка доложила, что казачий полк собирается атаковать нас… Какие-то остатки русской армии… Нам необходимо будет сразиться. Вам известно, каковы правила военного времени? Если я заподозрю вас во враждебных действиях, мой долг расстрелять вас без предупреждения. Я слышал, что французы очень щепетильны в вопросах чести. Дайте слово, что не предпримете ничего против нас. Пожалуйста, вы можете находиться вне сражения, и если не сбежите, то я предоставлю вам свободу.

— С удовольствием сделаю то, о чем вы просите. Я — ваш пленный и им останусь. Можете не беспокоиться ни за меня, ни за моего помощника.

— Хорошо.

Отдав честь, японец повернулся на каблуках и громко скомандовал. Четверо солдат тотчас окружили корейца. Тот оставался в неизменной позе, с опущенной головой и скрестив руки на груди, как будто ему было безразлично происходившее вокруг. Редон догадался, что может произойти, и бросился наперерез.

— Что вы собираетесь сделать с этим человеком? — закричал он.

— Он не француз, а обыкновенный шпион. По законам военного времени я уничтожу его.

Обхватив корейца руками, репортер громко сказал:

— Вы не совершите подобного преступления. Когда убивают во время сражения, пусть! Но хладнокровно зарезать человека только лишь по подозрению, не имея доказательств…

Японец вытащил шпагу, солдаты приготовились стрелять.

— Почему вы не взяли с него слова так же, как с меня, что он не убежит?

— Потому что он — шпион, и я не верю ему.

— Но вы же поверили мне! Ладно! Не убивайте этого человека, я поручусь за него.

— Вы?

— Я отвечаю за него, говорю вам.

В этот момент раздались дикие крики и громкое «ура». Офицеру необходимо было, не теряя ни минуты, занять место во главе колонны. Казаки с шашками наголо стремительно скакали к группе японцев.

— Я полагаюсь на вас! — крикнул японец Редону и быстро удалился, чтобы принять участие в уже начавшемся сражении.

Японцы встретили противника оглушительным грохотом ружейных выстрелов. Лошади спотыкались и падали, роняя своих седоков. Однако русские, придя в ярость, жаждали крови. Волны свинца накатывались без остановки, и тем не менее казакам удалось проникнуть внутрь квадратного построения неприятеля и завязать рукопашный бой. Разгорелась еще одна жестокая битва, где лицом к лицу столкнулись не люди, а дикие звери, готовые разорвать друг друга в клочья.

Не имея права участвовать в боевых действиях, Редон бросился в ров, увлекая за собой Буль-де-Сона и корейца. Там, по крайней мере, они были в безопасности.

Шла ожесточенная борьба, хотя победа все равно ничего не решала. Казаки дрались так отчаянно, как будто им оставался лишь один глоток воздуха.

Поднявшись на цыпочки, репортер высунул голову из канавы и наблюдал за ужасной баталией. Его человеческая природа страдала при виде этого разгула жестокости. Буль-де-Сон подошел и встал рядом. Происходящее так потрясло юношу, что его стало тошнить.

Хорошо владея собой и будучи очень сдержанными, японцы дрались молча, движения их были точны, и удары достигали цели. Казаки с бешеной яростью и воплями налетали на противника.

Кто, в конце концов, будет повержен в этом сражении, кто задавит своего врага?.. Едва лишь кто-нибудь отступал, как его тотчас начинали преследовать. Японцы гнали русских до конца, до последнего выстрела. Затем офицеры отдавали команды, ряды смыкались с безупречной точностью, и уже никто не мог бы подумать, что только что в них были бреши.

Редон невольно восхищался: эти маленькие солдаты потрясали его своей стойкостью и храбростью. Теперь француз понял, почему им удалось побить русских и почему они побьют их еще…

Репортер заметил молодого офицера, чьим пленником он являлся, который подбирал мертвых, лежавших у дороги. Поскольку японец проходил мимо рва, в котором они спрятались, Редон не мог воспротивиться желанию заговорить:

— Ваши пленные приветствуют вас, вы — настоящие бойцы!

— А! Вот вы где! Очень хорошо, что сдержали слово…

— Это по-французски, — ответил Редон. — Пойдемте, друзья, нам предстоит нелегкая дорога в Мукден.

Взмахнув рукой, репортер обернулся. И тут он и Буль-де-Сон одновременно вскрикнули от удивления: кореец исчез.

ГЛАВА 3

Но каким образом? Не сквозь землю же он провалился?.. Единственно, что можно было сказать с уверенностью, что рядом корейца больше не было. Редон почувствовал, как его лоб покрывается холодным потом. Нет, он не боялся гнева японца, который мог обрушиться на него, но то, что он поручился и не сдержал сло́ва, мучило француза. Он пробежался по рву из конца в конец и обратно, разыскивая следы исчезнувшего незнакомца.

— Я говорил вам, что он негодяй…

Внезапно возмущенные выкрики донеслись до ушей пленников. Японский офицер обнаружил наконец, что его обманули, а поскольку Редон и Буль-де-Сон на минутку отлучились в поисках пропавшего, то офицер, не сомневаясь, что и они тоже сбежали, стал осыпать беглецов проклятиями и оскорблениями на своем языке.

Подбежав к японцу, репортер на плохом японском попытался его образумить.

— Я запрещаю вам так говорить. Я сдержал свое слово, кто может это отрицать? Кореец смылся, что поделаешь, но я-то ведь в ваших руках!

Офицер был очень разгорячен сражением, в котором только что принял участие, и, увидев рядом с собой француза, распалился еще сильнее. Он вытащил из-за пояса револьвер и направил дуло в голову репортеру. Редон тотчас схватил его за запястье и, крепко держа, тихо произнес:

— Каково бы ни было преступление, которое вы приписываете мне и моему компаньону, вы не имеете права убивать нас. У нас нет оружия, и мы не сражаемся ни на чьей стороне.

Японец почувствовал крепкую руку француза, державшую его, однако не проронил ни звука, не отдал приказа, чтобы прибежали солдаты и продырявили строптивого иностранца перепачканными кровью штыками, и никого не позвал на помощь. Эта сцена происходила в двух шагах от поля боя, где люди только что убивали друг друга, и была не менее зловещей.

Прошло мгновение. В душе японца шла борьба дикаря с человеком, не лишенным культуры. Офицер был бледен, боль в руке стала невыносимой, но он знал, как ее переносить, не показывая вида. Лишь голос, звучавший немного хрипло, выдавал его:

— Хотите сдаться?

— Сдаться? Что за странное выражение… Мы и так в вашей власти, мы согласились остаться вашими пленниками, вот и все.

— Где кореец?

— Черт его знает! Он исчез, как мускатный орех в руках фокусника.

— Вы поручились за него…

— Кто отрицает?

— Вы настаиваете, что не знали его раньше?

— Разумеется. Я не знал его прежде. Незнакомый человек, и все.

Японец, презрительно усмехнувшись, посмотрел прямо в лицо французу. Он чувствовал, что не стоит отдавать солдатам приказ расстрелять пленников. Затем, мгновенно приняв решение, офицер произнес:

— Идите в Мукден. Там военный трибунал решит, что с вами делать.

Вновь двое путешественников оказались в окружении надежной охраны.

— Это еще не конец истории, — ворчал Буль-де-Сон. — Куда они, черт возьми, нас ведут? Какой недобрый вид у этих маленьких обезьянок.

— Мальчик мой, — отвечал Редон. — Вот что я тебе скажу: когда не в чем себя упрекнуть, остается лишь ждать дальнейших событий.

— А что, если нам сбежать?

— Не говори глупостей! Мы не сделаем и двадцати шагов, как сотни пуль уложат нас на землю. Пойдем, друг мой, забудь об этом и не ворчи. Вот увидишь, все образуется.

Они шли и шли. Из-за раненых движение происходило очень медленно. За Редоном и его компаньоном пристально следили, хотя офицер куда-то исчез и, казалось, не проявлял к ним больше интереса. Очевидно, ему не терпелось снять с себя ответственность.

Наступил день. Солнце поднялось высоко и теплыми лучами освещало долину. Печальный Маньчжурский край походил на пустыню. Вдруг легкий ропот пронесся по колонне. Низкорослые японские солдаты, мужественно выполнявшие свой долг, хоть и старались держаться бодро и уверенно печатать шаг, на самом деле устали, были голодны и хотели пить.

— Мукден! — со вздохом облегчения произносили они.

Показались белые стены большого города, древней столицы маньчжуров, откуда некогда вышла династия, правившая Китаем в течение трех столетий, колыбель, хранившая могилы суверенных[25] особ, что-то вроде Мекки[26] на Дальнем Востоке. Это был вход в новый мир. Сквозь дым пожаров, плывший по воздуху, как облака, виднелись башни, колокольни и колонны, вонзавшие свои белые шпили прямо в небо.

Возникла заминка. Проходы в двух стенах, окружавших город, оказались настолько узкими, что армия-победительница с трудом протискивалась внутрь.

Кажется, русские оставили город. Возможно, они собрали войско где-то дальше по направлению к Харбину[27] или Владивостоку, чтобы еще раз испытать судьбу.

Небольшая колонна, зажатая среди батальонов, где офицеры перемешались с толкающими друг друга солдатами, постепенно втянулась в город. При ближайшем рассмотрении он оказался вовсе не таким красивым, как издали, и скорее напоминал большую свалку.

Внезапно колонна остановилась перед небольшим черным зданием — казармой или монастырем. Пленников впихнули внутрь под мрачные своды. Редон и Буль-де-Сон очутились в просторном помещении, похожем на казематы, где находилось около сотни живых существ. Протестовать не имело смысла, и французы стали пробираться сквозь толпу. Кого здесь только не было — встречались представители всех национальностей русского Востока, мужики с Волыни, казаки и кавказцы, все те, кто жил на берегах Черного и Балтийского морей, и сибиряки, а также жители приграничных с Афганистаном районов и с берегов Оби и Волги. Все эти несчастные когда-то приехали сюда, поверив в победу. Теперь они выглядели ужасно: грязные, измученные, они давно потеряли человеческий облик. Посеревшие лица и потухшие глаза — ни одного из них не узнала бы и родная мать. Дух смерти и проклятья витал над толпой.

И надо же было попасть сюда Полю Редону, миллионеру, сколотившему богатство на Аляске, и юному Буль-де-Сону, настоящее имя которого было Атанас Галюше, пареньку с пустыми карманами, но добрым сердцем и открытой душой. Увиденное произвело на юношу неизгладимое впечатление. Он попытался подыскать не самое грязное место своему хозяину. Это оказалось нелегко. Повсюду валялись несчастные, у которых уже не было сил, а может быть, и желания передвигаться или реагировать на что-либо. Стояла страшная вонь от рвоты и испражнений, стены вызывали отвращение при одной лишь мысли о прикосновении.

Но Поль не жаловался. Ни единый мускул не выдал его страданий. Буль-де-Сон нашел наконец прямо над бойницей подходящий камень, на который вполне можно было присесть. Там, во всяком случае, они смогут отдохнуть и подышать свежим воздухом. Сначала Редон воспротивился, считая, что есть другие, кто слабее его. Но юноша не хотел ничего слушать.

— Послушайте, патрон, мне надо еще походить тут по сторонам, поэтому я должен знать, что вы здесь, чтобы я мог найти вас в любой момент. Будьте так любезны, сядьте на этот булыжник и ведите себя благоразумно, ожидая меня… Не бойтесь, я вас не брошу, но я хочу разведать, что происходит вокруг.

Редон, не любивший спорить, подчинился. Он уселся на камень и, будучи безразличным ко всему, что его окружало, вскоре погрузился в свои мысли.

Буль-де-Сон тем временем размышлял вслух:

— Для начала надо пошире открыть глаза и уши. Японцы не людоеды, стало быть, у них нет желания откормить нас как следует. Они оставили весь этот люд подыхать от голода либо от какой-нибудь эпидемии, которая вот-вот может вспыхнуть, и тогда будут освобождаться места для других. Все эти существа отупели и одичали, кроме нас с патроном. Мы двое пока не потеряли здравого рассудка, и надо им воспользоваться. Сначала обследуем место.

Юноша стал продвигаться, перешагивая через уставших людей. Большинство спали теперь крепким сном. Иногда он случайно задевал кого-нибудь, и тот невнятно ворчал. Некоторые лежали с открытыми глазами, но их безразличные взгляды равнодушно следили за ним.

Юноша попробовал поболтать с пленниками о том о сем, но ничего не получилось. Он обращался к ним, люди бормотали что-то в ответ, и на этом диалог заканчивался.

Буль-де-Сон дважды обошел зал. Конечно же это была тюрьма, вернее, некая разновидность монастыря ламы[28] — с нишами в стенах. Лица узников, искаженные гримасами, были, увы, далеки от буддийской невозмутимости…

Внезапно послышался металлический звон, засов отодвинулся, и в отворившуюся дверь ввалилась новая группа пленных.

— О! Не надо больше! — простонал юноша.

И вдруг ему в голову пришла безумная идея. Воспользовавшись слегка приоткрытой дверью, толстяк одним прыжком оказался снаружи. Тотчас раздались резкие выкрики, и солдаты с остервенением набросились на беглеца. Видимо, японцы обладали повышенным чувством ответственности и не могли допустить, чтобы кто-то из пленных бежал. Мгновенно скрутив юношу, они попытались водворить его обратно, но тот отчаянно сопротивлялся, крича во все горло:

— Ко мне! На помощь! Убивают!

Никто его не понимал, однако резкие крики разожгли ярость людей. Пятьдесят против одного… Буль-де-Сон кричал, что он француз, что его должны уважать, что он будет жаловаться послу… в Мукдене. Все оказалось напрасно. Увидев белого и приняв его за русского, толпа навалилась и наверняка задавила бы несчастного, как вдруг кто-то резко спросил:

— Nani ga desuka?[29]

Почти задохнувшийся Атанас Галюше с трудом различил японского офицера и сразу же узнал его по золотым галунам[30] на каскетке. Тот, бросившись в самую гущу дерущихся, оттолкнул нападавших. Он говорил, говорил без умолку, и солдаты наконец сгруппировались вокруг него. Толпа оказалась недовольна подобным вмешательством — как же, у них отняли добычу! Люди возмущались, кидались на солдат, которые тем временем образовали квадрат вокруг чужеземца.

Подошел другой офицер и заговорил с первым. Буль-де-Сон внимательно наблюдал за ними, не понимая ни слова. О чем, черт побери, они говорят? Похоже, офицеры, нет, не спорили, а скорее что-то живо обсуждали. Первый офицер носил галуны капитана, второй — лейтенанта, тем не менее лейтенант говорил гораздо громче и настойчивее капитана.

«Тьфу ты, черт! — подумал юноша. — Чем это все обернется?»

Однако у него не было времени на размышления, поскольку двое офицеров, похоже, пришли к согласию. Лейтенант громко и четко отдал приказ, который понравился толпе. Она встретила его слова радостными и одобрительными возгласами.

— Вот дьявол! — пробормотал Буль-де-Сон, пародируя Кромвеля[31], сам не подозревая об этом. — Уж не поведут ли меня, случайно, на казнь?

Солдаты сомкнули ряды вокруг пленного. О бегстве нечего было и думать. Несчастному оставалось лишь смиренно дожидаться решения своей участи. Однако даже в таком окружении юноша думал лишь о том, как бы найти выход из создавшегося положения. Возможно, ему представится такой случай.

Молодого человека заставили идти быстрым шагом. Капитан шел рядом, а лейтенант руководил процессией.

— Раз, два! Раз, два! — командовал лейтенант, и маленькие японцы шагали за ним.

«Черт возьми, они так торопятся, как будто за ними кто-то гонится. Что они хотят сделать со мной?» — размышлял на ходу француз.

Буль-де-Сона провели по одной из главных улиц Мукдена, чью красоту он вряд ли смог оценить. Страшный беспорядок, суета и толкотня царили вокруг, тем не менее эскорт продвигался. Постепенно дома стали выглядеть солиднее. Юноша увидел церковь, здание банка и даже театр, но у него не было времени на заметки.

Вскоре шествие остановилось у здания под крашеной черепичной крышей с навесами по углам в китайском стиле. Вот и подъезд. Сделав пять или шесть шагов по мраморной лестнице, они очутились у закрытых дверей. Начались переговоры. Японцы что-то объясняли, младший офицер внимательно слушал. Похоже, все было не так просто. В конце концов договаривающиеся стороны пришли к согласию.

Капитан не отходил от Буль-де-Сона ни на шаг, и, когда двери отворились, они оба вошли внутрь, а лейтенант вернулся к отряду. Француз с японским капитаном остались одни в просторной комнате, походившей на вестибюль. Снаружи бесновалась толпа. Вскоре появились другие солдаты, которым и был вверен пленник.

Паренек чувствовал, что подходящий момент, чтобы устроить шум, еще не наступил, и вел себя спокойно. Капитан сказал юноше несколько слов, из которых тот ни единого не понял, но, правда, ответил исключительно вежливым «угу». Повернувшись, офицер исчез за дверью.

Солдаты с любопытством наблюдали за незнакомцем. Француз! Для них он был кем-то совершенно диковинным. Эх, если бы они могли поговорить! Но никто не знал эсперанто[32].

Примерно через четверть часа офицер, старый японский вояка с кошачьими усами, появился вновь. Он сделал солдатам знак, и те, сгруппировавшись вокруг француза, повели его дальше.

Шли они недолго: дверь, длинный коридор, затем другая дверь с двумя створками, перед которой стоял часовой с суровым лицом. Капитан сказал ему что-то, и они вошли внутрь.

Буль-де-Сон с трудом сдержал возглас удивления — так все напоминало зал французского суда. В глубине стояла массивная стойка, стол, покрытый зеленой скатертью, за которым сидели трое мужчин, неподвижных и прямых, словно они проглотили аршин. Без сомнения, военные. У того, что сидел посередине, было худое, узкое лицо, маленькие черные глазки с жестким пронизывающим насквозь взглядом. Справа расположился добродушный толстяк, а слева — настоящий майор, желтый, как айва[33].

Буль-де-Сон не ошибся: он находился в здании трибунала. Перед судьями стояли человек двадцать в лохмотьях и с отупевшими лицами, которым задавали вопросы. Напрасно молодой человек прислушивался изо всех сил, он не понял ни слова из того, что монотонно произносил главный судья.

Оборванцы имели вид мародеров. Во время допроса им предъявляли украшения, оружие, которые те, без сомнения, украли. Всем выносили один и тот же короткий приговор. Один за другим люди с перекошенными лицами и обезумевшими глазами выходили из зала. Время от времени слышались ружейные выстрелы.

Буль-де-Сон нервничал. Догадавшись, что происходит, он задавался вопросом, не случится ли то же самое с ним. Если бы, по крайней мере, удалось спасти патрона!

Наконец наступила очередь француза. Капитан, сопровождавший юношу, первым подошел к судьям и изложил суть дела и конечно же то, как он вырвал иностранца из хищных когтей толпы, не зная при этом, кто он.

Внимательно выслушав рассказ, председатель посмотрел на француза и сделал ему знак подойти. Солдаты отступили, а Буль-де-Сон услышал наконец знакомые слова.

— Подойдите ближе, — произнес японец, немного грассируя[34] и с мягким забавным акцентом. — Вы говорите по-французски?

— Конечно, месье, к вашим услугам.

— Как вас зовут?

— Атанас Галюше, — отвечал Буль-де-Сон.

— Вы — француз?

— Уверяю вас, я родился в Париже на Лиль-де-Франс, мне стукнет семнадцать, когда зацветут вишни.

Юноша знал свою силу и хотел вызвать улыбку на безучастно серьезном лице главного судьи. Это, однако, оказалось нелегко, тот продолжал оставаться суровым.

— Расскажите мне, что с вами случилось и как вы попали в руки наших солдат.

Буль-де-Сон понял, что сейчас не время шутить и лучше быть откровенным. Тогда очень вежливо и по возможности ясно он изложил факты, и главное — что он состоит на службе у журналиста, корреспондента одной из крупных парижских газет. Профессия репортера — находиться в самых горячих точках и наблюдать за происходящим, чтобы потом рассказать об этом.

Буль-де-Сон с патроном выехали из Лао-Янга и почти наугад отправились путешествовать по Маньчжурии. В пути они столкнулись с мародерами, которые грабили трупы. Среди мертвых оказался полуживой, которого они подобрали и взяли с собой, не зная, кто он, а просто из чувства сострадания, поскольку тот нуждался в помощи. Вскоре французы встретились с многочисленным отрядом японцев. Последовал арест.

Все это юноша рассказывал очень убедительно и проникновенно. Председатель, не переставая писать, отдал какое-то распоряжение солдатам, затем, повернувшись к капитану, молча стоявшему рядом, сказал по-японски:

— Пусть приведут журналиста.

— Я сам за ним схожу, — ответил тот.

Нет ничего глупее, чем распинаться перед истуканами, которые не возражают, но и не проявляют никакого интереса. «Можно подумать, что я разговариваю со стеной, — размышлял Буль-де-Сон. — Если бы, черт возьми, я только мог догадаться, о чем думает этот тюфяк».

Юноше не удалось разжалобить судей. Те слушали его с потрясающим равнодушием.

В военное время трибунал не особенно разбирался с пленными — ставили к стенке, производили несколько выстрелов и дело с концом.

Паренек любил приключения и частенько сталкивался с ними в жизни. Главное для него было — не потерять выдержки и присутствия духа.

Спустя несколько минут в зал суда привели его патрона. Буль-де-Сон едва не вскрикнул, увидев его. Поль Редон предстал перед судьями. Руки были связаны за спиной. Почему? Ведь юноша до сих пор оставался свободным.

Репортер был бледен, но держался прямо, высоко подняв голову, и смотрел на судей гордо, почти вызывающе. С помощью нескольких слов, которые он знал по-японски, Редон попытался объяснить судьям, что он француз и соблюдает нейтралитет. Увидев, что его понимают, он стал живо протестовать против самого судебного процесса, считая его недостойным цивилизованной нации.

Председатель казался спокойным. По-видимому, он решил не вступать в дискуссию.

— Я предоставлю вам возможность для объяснений, — произнес он равнодушно. — Послушайте сначала, в чем вас обвиняют.

Теперь капитан уступил место офицеру, производившему арест, который в свою очередь изложил факты. Председатель перевел их Полю Редону. Выяснилось, что репортер был задержан при чрезвычайных обстоятельствах. Он нашел и подобрал на поле боя человека с тем, чтобы помочь ему бежать. Когда же японские солдаты схватили их, он сказал, что якобы не знает того, которого защищал. Но при первой же возможности француз помог незнакомцу совершить побег. Надо добавить к этому, что кореец оказался шпионом, а кроме того, опасным конспиратором.

Корейцы и так уже ополчились против японцев, когда те вошли в Сеул, и теперь старались отомстить при каждом удобном случае за несправедливое, по их словам, вторжение. Японцы постоянно испытывали на себе ненависть отдельных фанатиков[35], которые преследовали войска на всем пути их следования, убивали одиночек, устраивали поджоги и взрывы.

Получалось, что Поль Редон, назвавшись французом и журналистом, на самом деле является одним из соучастников, а стало быть, и его случай подлежит рассмотрению военного суда.

— Теперь, когда вы ознакомились с обвинением, — сказал председатель, — защищайтесь. Мы готовы выслушать вас.

К этому времени у Редона поднялась температура, к тому же он смертельно устал и чувствовал себя отвратительно.

— Вы ничего не хотите слышать о правах человека! — вспылил он. — Что я сделал такого, что не пристало бы делать? — кричал репортер. — В куче трупов я заметил живого человека, который еще дышал, а мародеры собирались добить его, чтобы выпотрошить как следует. Я действовал по велению сердца, защищая умирающего от вампиров[36], бесновавшихся вокруг. Повторяю еще раз, я знать его не знаю. Вы говорите, он кореец? Может быть, но я ничего не ведаю о межнациональной вражде между соседями…

Совершенно холодным тоном председатель произнес:

— Зачем вы сказали, что будете отвечать за этого человека? Вы хотели, чтобы он избежал правосудия, которое должно свершиться над любым шпионом, пойманным на поле битвы.

— Потому что я не мог допустить, чтобы расстреливали раненого и беззащитного.

— А мы считаем, что вы прекрасно знали, что он улизнет, и хотели лишь выиграть время.

— Это наглая ложь! Я не могу и не хочу оценивать поступок этого несчастного, однако я согласен с тем, что несу ответственность за его побег. И даже если я потерял доверие в ваших глазах, я остаюсь честным и порядочным человеком и запрещаю вам меня оскорблять.

— Мальчишка, который был с вами, этот маленький француз, ваш слуга?

— Это мой друг и брат. Вы не имеете права делить мою вину с ним. Я один буду отвечать за то, что случилось.

— Не говорите так, патрон. — Голос Буль-де-Сона прозвучал как выстрел. — То, что вы сделали, справедливо и достойно уважения. Я рад, что помог вам.

Трех судей, однако, подобное заявление совершенно не тронуло. Допрос был закончен, дело оказалось улаженным в самом плохом смысле этого слова.

К судьям тем временем подошел капитан.

— Каждый обвиняемый имеет право на адвоката, — сказал он по-французски. — Я выполню эту роль.

— Кажется, он — большая шишка, — шепнул Буль-де-Сон на ухо Редону, который даже вздрогнул от удивления, услышав чистейший, почти без акцента[37] французский.

Председатель обменялся несколькими фразами с новоявленным защитником, после чего предоставил тому слово. По правде говоря, этот старый японец с открытым морщинистым лицом и решительным взглядом, был не лишен приятности. Разумеется, перед судьями он говорил по-японски.

— А что, — пробормотал Редон, который понимал смысл отдельных слов, — может, ему и удастся нас оправдать.

Действительно, несколько раз капитан указывал рукой в сторону обвиняемых. Защищал ли он их? Несмотря на все усилия, репортеру не удалось уследить за ходом выступления. Как и всем иностранцам, слушающим чужую речь, ему казалось, что она звучит слишком быстро.

Наконец капитан замолчал и, отдав честь, отошел в сторону, даже не взглянув на подзащитных. Да и что он мог им сказать…

Наступила долгая пауза. Судьи стали совещаться.

— Не нравится мне все это, — прошептал юноша.

Ожидание было недолгим. Поднявшись, председатель вынес приговор:

— Смертная казнь. Правда, по просьбе защитника, капитана Бан-Тай-Сана, приговор будет приведен в исполнение только после одобрения главнокомандующим. Сейчас же преступников отведут в крепость Ли-Ханг-Ти.

Поль Редон выслушал приговор с удивительным спокойствием, разумеется, Буль-де-Сон также не шелохнулся. Французы — они везде оставались французами.

Солдаты вновь окружили пленных, которые, впрочем, не сопротивлялись, и все отправились в высокую крепость.

— Вот те на! — произнес юноша.

— Вот те на! — повторил репортер, отрешенно улыбнувшись.

ГЛАВА 4

Японцы сосредоточили основные силы на дороге из Мукдена в Харбин. Там стояли два корпуса — один, направленный на Запад, другой — к Владивостоку, против морского флота России. Японцы, воодушевленные победой и уверенные, что не встретят на этой земле серьезного сопротивления, торопились — русский император теперь не скоро решится бросить в глубь Азии новые войска. Японцам не терпелось догнать противника и не дать ему ни минуты передышки. Они быстро организовали в Мукдене оккупационную службу, чтобы не ослаблять действующую армию. Шести тысяч человек хватило на поддержание порядка в Маньчжурии, жители которой, впрочем, и не собирались поднимать восстание.

За сорок восемь часов военный трибунал установил царство террора. Таковы были черные будни войны.

После вынесения смертного приговора французов перевели в высокую крепость мрачного вида, стоявшую у дороги, ведущей из Чао-Линга к могилам суверенных маньчжурских особ. Эти могилы служили предметом глубокого почитания, доходящего у жителей Маньчжурии до фанатизма. Они символизировали могущество, власть и моральное превосходство над огромной китайской империей, которая в какой-то степени считалась их вассалом. Маньчжуры признавали только своих императоров и хоронили их в родной земле.

Когда японские войска покинули город, направляясь на север, волна возмущения прокатилась по Мукдену. Крестьяне, пришедшие из окрестностей города, уверяли, что слышали подозрительные звуки, исходящие из памятников на могилах покойных. Некоторые говорили, что даже видели призраки, бродившие вокруг могил. Рассказывали также, что появились какие-то странные свечения в каменных монументах. Этого вполне хватило, чтобы среди населения распространился слух, будто японцы осквернили святая святых — могилы предков.

Событие бурно обсуждалось, обрастая, как снежный ком, новыми домыслами, и дело принимало серьезный оборот. Стало достоверно известно, что пьяные японцы выломали двери склепов[38], разрушили стены и надругались над священными останками императоров.

Мукден, столица всей Маньчжурии, находился примерно в шестистах километрах от Пекина на реке Хун-О, главном притоке Ляо-Хо. Две крепостные глиняные стены, стоящие параллельно, образовывали два совершенно различных района города. Впрочем, эти стены не могли ни в коей мере ни помешать взять город приступом, ни послужить русским опорным пунктом при обороне. Внутри первого кольца располагалась официальная часть города — торговая, промышленная, финансовая. Русские, заняв центр, практически переориентировали его деятельность. При них там кипела деловая жизнь. Среди великолепных императорских дворцов под крышами из желтого фарфора, которые образовывали небольшие «города» внутри города с многочисленными живописными сооружениями и двориками, торговцы и функционеры чуть ли не по-европейски вели дела. Но сначала там побывали «боксеры», затем — русские, а теперь вот японцы — и от богатства и красоты не осталось и следа.

Свершился акт вандализма! Вокруг воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь ритмичным топотом сапог японских солдат.

Внутренний город не признавал пригорода, где был совсем другой мир. Там жил трудовой люд, не посещавший центральную часть, а чиновники — одни сбежали, другие думали о том, как достичь компромисса с новой властью и не потерять деньги. И только простой народ по наивности сохранил в своем характере национальный дух и уважение к предкам. Никто из высшего общества не думал беспокоиться о могилах, олицетворявших собой понятие родины.

Мало-помалу среди отдельных групп населения созрело решение: с наступлением ночи всем вместе пойти в Чао-Линг, что в десяти километрах к северо-западу, и проверить, все ли в порядке.

Что же представляли собой эти знаменитые мавзолеи, где покоились предки маньчжур из древней императорской династии?[39] Судя по воспоминаниям путешественника Треффеля, ранее ни один иностранец, ни один простолюдин под страхом смерти не мог приблизиться к этим местам. Однако во времена политических коллизий[40] и смены власти, строгости получили некоторое послабление, и многие европейцы смогли увидеть могилы вблизи и описать их подробно.

Широкие аллеи, окаймленные с двух сторон огромными каменными статуями драконов, слонов, верблюдов, вели к массивным воротам в китайском стиле, почти целиком скрытым кронами кедров и кипарисов. Когда же тяжелые, покрытые красным лаком двери отворялись, посетитель, пройдя через крепостную стену, оказывался в сказочном городе. Кругом возвышались удивительные, огромных размеров скульптуры, гигантские деревья и каменные монстры[41]. То и дело встречались небольшие каналы с навесными узорчатыми мраморными мостиками причудливой формы. Галереи петляли вокруг центральной пагоды[42]. Гигантская металлическая черепаха стояла внутри на каменной плите, на которой были высечены имена усопших императоров. Здесь же находились огромные чаны и котлы, в которых в дни жертвоприношений варились целиком туши баранов. Шаги глухо отдавались где-то под землей, и можно было догадаться, что там располагается подземный город.

Под натиском полчищ завоевателей все, включая бонз[43], охранников и слуг, покинули это место. И теперь священный город стал действительно царством мертвых.

Стояла гнетущая тишина, изредка нарушаемая лишь карканьем ворон.

Наступила ночь. Склепы стали еще мрачнее, а черные деревья вздрагивали в темноте, напоминая каких-то загадочных существ. Неподвижные каменные чудовища, казалось, подстерегали добычу.

Вдалеке на дороге, идущей из Мукдена, раздался неясный шум, похожий на звук приближающегося потока. Огонь факелов пронзил сумрак ночи, послышались торопливые шаги. Грохот усиливался, сопровождаясь дикими выкриками. Толпа маньчжур, поддавшихся мгновенному безумному порыву, неумолимо продвигалась вперед. Вряд ли ее могло что-либо остановить. Люди шли, не желая знать, какого противника они встретят, и убежденные лишь в одном — их святыни осквернены. Самые смелые и отчаянные бросились на ворота в надежде открыть их, но двери, как безучастные наблюдатели, не поддались. Тогда было принято другое решение — преодолеть стену, окружавшую владения мертвых, представляющую собой непреодолимое препятствие из-за острых железных наконечников. Люди полезли на нее. Сильные и ловкие, они образовывали короткие лестницы, становясь друг друг на плечи. Ничто не могло остановить порыв одержимых. Добравшись до острых железных копий на гребне стены, они в ярости расшатывали их и даже вырывали, затем, быстро пролезая через образовавшиеся бреши, спрыгивали с другой стороны. Падения, травмы — не в счет, поскольку все были убеждены, что выполняют священный долг.

Маньчжуры быстро заполнили загадочный город. Черные тени метались среди каменных статуй, перебегали по мостикам через каналы, и, если кто-нибудь падал, никто не останавливался, не обращая никакого внимания, — несчастного просто затаптывали.

В конце концов все остановились перед большой пагодой и затем, забежав в нее, пали ниц перед гигантской черепахой со списком усопших суверенных особ на спине. Маньчжуры знали: там внизу, под ногами находятся подвалы, где и свершилось главное бесчинство. В эти минуты люди были не в состоянии разумно мыслить, им требовались виновные, чтобы наказать, проклясть или убить.

Внезапно кто-то вскрикнул. Пробираясь на ощупь вдоль стены, человек наткнулся на железную кнопку и случайно нажал на нее. Одна из мраморных плит, покрывавших пол пагоды, сдвинулась, открывая вход в подземелье. Толпа бросилась к отверстию, не ведая даже о его глубине. Отвага смельчаков была вознаграждена — подземная галерея оказалась не очень глубока. Люди с факелами понеслись вниз.

Постепенно свод стал выше, а длинный коридор — длиннее. Казалось, он не имел конца. Вперед, несмотря ни на что, вперед!

В довольно просторном склепе со стенами, облицованными камнями, около десятка человек собрались вокруг высокого мужчины, одетого в длинную белую робу, доходившую ему почти до щиколоток. Прикрепленный к стене факел освещал странные, цве́та шафрана лица незнакомцев, чьи черты не напоминали ни китайцев, ни японцев.

Главарь заговорил:

— Друзья, наконец-то мы собрались здесь. Не знаю уж, каких усилий вам потребовалось, чтобы добраться сюда в назначенный час на нашу верховную встречу, на которой мы должны будем принять окончательное решение… От имени родины благодарю вас.

Первые слова были встречены одобрительным шепотом. Все без исключения лица излучали неукротимую энергию. Но кто же эти люди?

Человека в белой робе звали Вуонг-Тай-Лань. Он родился в Корее и был сыном корейской императрицы Таон-Ланг-Дао, убитой в 1895 году японцами при пособничестве собственного мужа, императора Ли-Хзи, желавшего отдать Корею Японии. Таон-Ланг-Дао жизнью заплатила за желание сделать независимой свою страну. Ее двенадцатилетний сын также был приговорен. Но один из преданных слуг спас его от гибели, и через десять лет Вуонг-Тай-Лань воскрес, чтобы посвятить свою жизнь отмщению.

— То, что я хочу, друзья мои, вы прекрасно знаете — это вырвать нашу страну из власти тиранов, кем бы они ни были — китайцами, русскими или японцами. Помните, когда-то наш край назывался «Королевством-отшельником», а потом в один из самых счастливых дней ему дали имя Чао-Сьен — «Утреннее Спокойствие» или «Империя Спокойного Утра»… Именно это спокойствие и безмятежность, мирное одиночество мы и хотим отвоевать.

Подняв руку вверх, будто впитывая солнечную энергию, Вуонг-Тай воскликнул:

— Пошли прочь, чужеземцы!

— Пошли прочь, чужеземцы! — повторили собравшиеся.

— С тех пор, как умерла моя достойная мать, отдав жизнь за родину, у меня, ее сына, нет других мыслей, как только вернуть независимость земле моих предков. Напомню вам, что наши прадеды умели прогнать врагов — французов, англичан, американцев. Два раза и нам удалось выдворить японцев с наших земель. Неужели мы менее храбры, чем наши отцы? Надо бороться, сражаться еще активнее, нужно вернуться на родину, где за наши головы назначена награда, разбудить народ и скинуть в море этих проклятых японцев. Вы согласны со мной? Готовы ли вы умереть вместе со мной за священное дело?

— Да! Да! — закричали заговорщики, протягивая руки к Вуонг-Таю, чья собственная рука все еще была поднята вверх ладонью к небу. Таков был жест клятвы.

Затем корейцы стали совещаться. Они вернутся на родину с северной стороны, со стороны Сиам-Сиу, и пусть три божества Ко, Ри и Янг защитят их…

— Вы пойдете одни, каждый со своей стороны, — продолжал императорский сын. — Я считаю, сейчас подходящий момент, чтобы пересечь Маньчжурию: русские бежали, японцы бросились за ними в погоню, никто не обратит на вас внимания.

— А вы, принц[44], разве вы не пойдете с нами?

— Мне нужно кое-что доделать здесь, — ответил кореец, — долг чести… поверьте, я прибуду в Сеул в то же самое время, что и вы… Но что происходит? Послушайте!

Все напряженно замерли. В глубине подземелья послышались крики и шум приближающихся шагов. Вуонг-Тай приложил ухо к стене.

— В подземелье кто-то есть. Сюда идут! Неужели это японцы? К счастью, я знаю каждый поворот этого таинственного лабиринта[45]. Но что бы ни случилось, будем драться до конца…

— Да, да! — подхватили заговорщики.

— Подготовьте оружие к бою и вперед!

Вуонг-Тай бросился в глубину зала. Остальные устремились за ним. Под легким нажатием его рук дверь отворилась, и люди быстрым шагом стали удаляться по бесконечному сводчатому коридору.

«После всего, что случилось, — размышлял на ходу наследный принц, — это вряд ли могут быть японцы». Он думал только о политических врагах, не подозревая, что обезумевшие простые маньчжуры могут быть еще опаснее.

Переходы подземелья оказались достаточно запутанными. Группа остановилась на перекрестке. Чем же была вызвана заминка? Ведь именно здесь они спустились в могильные склепы и считали, что уже следовали по этому пути. Однако уход был столь поспешным, что, видимо, они допустили ошибку и теперь шли не в ту сторону. На стенах не встречались более стрелки, указывающие направление. Сам Вуонг-Тай, похоже, заблудился. Ситуация осложнялась еще и тем, что постоянно слышались воинственные крики толпы, заполнявшей подземелье. Пытаясь выбраться, корейцы рисковали попасть прямо в руки незнакомого противника, о численности которого они не ведали. Какой избрать путь?

— Будем действовать наугад! — сказал императорский сын. — Не отставать!

Эхо, преследовавшее беглецов, то удалялось, то приближалось и служило им проводником. Корейцы старались уйти от него как можно дальше, но вдруг наткнулись на стену. Путь был закрыт, заговорщики оказались в ловушке. В это же время вооруженные дубинами, железными прутьями и ножами маньчжуры с факелами в руках появились на другом конце галереи. Заметив корейцев, они в бешенстве заорали:

— Смерть! Смерть варварам!

И бросились вперед на неприятелей.

Вуонг-Тай, услышав призывы, сразу понял их смысл. С давних пор маньчжуры враждовали с корейцами, и сегодня, когда дело шло о посягательстве на исторические памятники и проявлении неуважения к святым местам, ярость фанатиков не знала границ.

— Друзья, — сказал Вуонг-Тай, — нам придется умереть… Но продадим, по крайней мере, подороже наши жизни.

С револьвером в одной руке и длинным ножом в другой, корейцы, как по команде, прислонились спинами к стене и замерли в ожидании.

ГЛАВА 5

Французов перевели в крепость Ли-Ханг, что стояла на дороге из Чао-Линга в километре от маньчжурского некрополя. Тюрьма возвышалась метров на двадцать над землей, находясь одновременно на краю скалистого обрыва. Таким образом, с одной стороны она была защищена рельефом местности, а с трех других — четырехметровой двойной стеной.

Пленные шли в сопровождении более чем двухсот солдат, столпившихся у внутренних ворот, которые были действительно средневековыми и, как полагалось, с подъемным мостиком и цепями.

Японцы быстро заносили имена арестованных в тюремную книгу. Они очень торопились вернуться в Мукден, где после стольких тяжелых боев им было разрешено немного отдохнуть и насладиться короткими мгновениями передышки.

Похоже, крепость была малонаселенна. Старый маньчжурский капитан принял пленных французов и записал их имена. Шестеро солдат находилось у него в подчинении. В тюрьме имелись великолепные двери, засовы и железные балки удивительной конструкции.

Капитан, сопровождавший пленных, шел впереди, за ним Редон с Буль-де-Соном, а по краям — два небольшого роста солдата, которые бросали на французов враждебные взгляды. Все поднялись по очень узкой и казавшейся бесконечной лестнице. Несчастные, чьи руки были в наручниках, рисковали соскользнуть вниз. Группа добралась до площадки чуть более квадратного метра. Капитан достал массивный ключ, какие раньше символически преподносили завоевателям сдавшихся городов, и вставил в такую же огромную замочную скважину. Но тут произошло непредвиденное. Похоже, этот замок долгое время никто не открывал. Маньчжур хотел было повернуть ключ, но тот не поддавался. Охранник старался изо всех сил, держась двумя руками за ключ и наваливаясь на него всей тяжестью своего тела. Ключ и не думал поворачиваться. Буль-де-Сон усмехнулся. Тогда капитан обратился за помощью к одному из солдат. Маленький мускулистый японец, с решительным видом схватившись за железяку, буквально повис на ней. Ключ оставался неподвижным как скала. Стало ясно, что все усилия напрасны. Однако с этим надо было кончать как можно быстрее. Понял это и Поль Редон. Посмотрев на свои наручники, сделанные из железа, или, скорее, из высококачественной стали, он приблизился к двери. Нажал свободными пальцами на ключ, раздался щелчок, и замок с трудом сработал. Дверь отворилась: Редон жестом пригласил маньчжура войти, вежливо пропуская его вперед. Тот буквально остолбенел. Затем пришел в себя и, улыбнувшись, заспешил в камеру.

Комната оказалась довольно маленькой, с низким потолком и желтоватыми стенами, не похожими на гранитные. Окошко напоминало щель, и в него можно было увидеть лишь узкую полоску неба. Из обстановки — лишь охапка соломы, старая циновка и кувшин. Сопровождающему пленных маньчжуру стало, наверное, стыдно за столь неприглядный вид камеры. Француз показался ему таким импозантным, что неудобно было поместить его в подобные условия.

Некоторое время охранник стоял в задумчивости, затем решительно снял с репортера наручники и направился к двери. Взяв ключ, он вновь попытался повернуть его в замке, разумеется, с обратной стороны. Ключ по-прежнему сопротивлялся. Тогда Редон снова пришел ему на помощь. Журналист — человек исключительной доброты и благородства — прекрасно понимал подневольного охранника, не мог же тот оставить заключенных в комнате с открытой дверью. Терпение и труд все перетрут: француз, вставив ключ, стал осторожно поворачивать его вправо-влево, вправо-влево несколько раз. С каждым разом движения становились все легче и легче, и в конце концов крак-крак — и замок сработал. Хмурое лицо охранника озарилось улыбкой.

— Подождите, — произнес он, — я сейчас вернусь, но прежде сниму наручники с вашего компаньона.

— Незачем, я сам это сделаю, — ответил Редон и свободными руками нажал на пружины.

Маньчжур ничуть не удивился, отдал честь, отпустил солдат, затем вышел сам и закрыл замо́к с другой стороны. Облегченно вздохнув, он крикнул журналисту:

— Не то что я не доверяю, но кто знает…

Пленники остались одни. Слабый свет проникал через узкое отверстие бойницы, но все же было довольно светло, чтобы осмотреться. Редон обнял Буль-де-Сона.

— Бедный мой мальчик, ну и попали же мы в переплет. Это все из-за меня, из-за того, что я вечно вмешиваюсь в чужие дела. Ладно, пусть убьют меня, но ты, ты-то здесь при чем? Ты же ничего не сделал?

— Извините, патрон! Я совершил то же, что и вы. А в чем, собственно, мы виноваты? Подобрали раненого, которого наверняка прикончили бы, и защитили его от десятка мародеров. Вы плохо меня знаете, если думаете, что я сделал меньше, чем вы.

— Да, правда, прошу прощения…

— Ладно, патрон, не будем об этом. Только знайте, я принадлежу вам сердцем и душой и больше всего на свете дорожу нашей дружбой. Если нам суждено умереть вместе, для меня нет высшей чести… Единственно, я хочу вам кое-что сказать, но не осмеливаюсь…

— Вот те раз! Да ты волен сказать мне все, что хочешь…

— Даже упрекнуть?

— Конечно, я буду даже признателен.

— Хорошо, патрон. Так вот, я знал о ваших приключениях. Помните, когда вы спускались вниз по течению, когда заблудились, когда бандиты шли по следу, когда медведь рвал вас на части, разве вы тогда смирились с судьбой, сказав «аминь»?[46]

Редон хотел было прервать юношу, но тот продолжал:

— Нет, вы сопротивлялись, всегда и везде, боролись за существование, шли против обстоятельств и побеждали смерть…

— Постой! К чему ты клонишь?

— А к тому, что вы, похоже, сильно изменились и теперь принимаете судьбу такой, какая она есть. Вы хотите, чтобы вас расстреляли японцы? Послушайте, но разве это нормально? Чем больше попадаешь в нищету, тем больше прикладываешь усилий, чтобы из нее выбраться. Не мне вам это говорить… Вы пережили очень большое горе, я знаю… Но это еще не повод, чтобы сидеть сложа руки… Перед нами сейчас стоит только одна задача — выйти отсюда с тем же успехом, с каким вы выбирались из когтистых лап медведя, убегали от волков и людей… Пусть это почти невозможно, но надо захотеть.

Пока Буль-де-Сон говорил, лицо Поля Редона светлело, сердце сильнее забилось в груди. Юноша был прав. Действительно, сколько раз отважный газетчик избегал смерти, а теперь вот сидит безразличный ко всему на свете, склонив голову перед первой же трудностью. Слова юного парижанина потрясли репортера до глубины души. Неужели и вправду он стал трусом?

В этот момент в замочную скважину вставили ключ. Видимо, охранник вновь боролся с замком. Наконец раздался щелчок, и дверь отворилась. Редон и Буль-де-Сон вскрикнули от удивления. В дверном проеме появились трое. Сначала вошел старый маньчжур с взлохмаченной шевелюрой, за ним мальчик лет двенадцати, крепкий и коренастый, как медвежонок, и, наконец, розовощекая голубоглазая девушка лет восемнадцати в красивом национальном платье. Как и в конвое в Мальборо, все что-нибудь несли. Отец, а это скорее всего был именно отец, поскольку дети обликом походили на него, нес на голове деревянные рамы, которые вполне могли служить кроватями, а в руках — две табуретки. Сын одной рукой обнимал огромный кувшин, а другой — тяжелую, покрытую салфеткой корзину да еще какие-то подставки и планки, напоминавшие отдельные детали стола. Дочь сгибалась под тяжестью постельного белья и подушек, но, кроме того, держала лампу, чей мягкий свет радостно освещал тюремное помещение.

— Что это еще такое? — воскликнул Редон.

Он заговорил по-французски, забыв перевести сказанное ключнику на китайский, но, к великому изумлению, услышал нежный девичий голос, отвечающий ему на родном языке:

— Мы принесли вам все необходимое…

Девушка немного стеснялась, произнося слова, но все же выражалась вполне понятно.

— Вы говорите по-французски, мадемуазель? — произнес Буль-де-Сон, учтивым жестом помогая ей освободиться от тяжелой ноши.

— Да, немного… Я училась у миссионера…[47] Это все благодаря доброму отцу Жерому.

— Я тоже немного знаю… — вступил в разговор голосок чуть пониже.

— И ты не струсишь перед новыми знакомыми? — обрадованно спросил юноша мальчугана, забавляясь от души.

Отец догадался, какую радость доставили пленным его ребятишки, и на грубом, морщинистом лице появилось подобие улыбки. Он быстро установил принесенные конструкции и, положив на них сухие соломенные матрасы, накрыл медвежьими шкурами. Получились две отличные кровати. Из других дощечек соорудили стол, на который тотчас водрузили кувшин с ароматным вином, добрый кусок печеного мяса, плошки с рисом и фруктами.

При виде королевской еды глаза Буль-де-Сона загорелись. Редон также заметно повеселел в предвкушении пантагрюэлевского обеда.

— Папа просит вам передать, если еще что-нибудь понадобится, можете смело просить у него, — произнесла юная Янка, чей французский походил на звук треснувшего ореха, но все-таки заслуживал похвалы, поскольку был абсолютно понятен.

Пленные заняли места за столом, и девушка принялась обслуживать их так, как будто они были членами одной семьи.

— Послушайте, патрон, — начал юный парижанин, — я говорил вам, что все будет хорошо, только забыл сказать, что буквально умираю от голода.

Семья маньчжур с уважением смотрела на незнакомых европейцев, которые ели, надо отметить, с большим аппетитом. Завязалась беседа. Начальник тюрьмы знал немного: только, что двоих заключенных завтра или в крайнем случае послезавтра расстреляют. О самом преступлении, совершенном французами, он не ведал, да это его и не касалось.

— Подумаешь, японцы!.. — воскликнула Янка. — Что они знают, чтобы убивать!

Пьеко, а именно так звали мальчика, энергичным жестом одобрил слова сестры. И отец, которому тотчас перевели фразу на родной язык, с ними согласился. Редон с интересом посмотрел на старика. Глаза репортера странно заблестели. Начался любопытный разговор. Глава семейства учтиво сообщил французам свое имя. Бывалого солдата звали Туанг-Ки. В свое время он участвовал в китайско-японской войне и теперь поведал чужестранцам о своих подвигах, а затем вдруг неожиданно признался, что терпеть не может японцев и что ему мучительно видеть, как они хозяйничают в Мукдене.

По окончании войны маньчжуру был предоставлен скромный пост начальника тюрьмы в Ли-Ханг-Ти, в которой, впрочем, никого не содержали. В старой крепости к тому же не имелось ни гвоздей, ни ключей.

Редон предложил охраннику стакан вина. Тот не отказался и присел за стол как старый знакомый. Репортер оживился, болтал без умолку, стараясь разговорить маньчжура, сетовавшего, что ему мало платят или не платят вовсе, что война принесла много горя, что артиллеристы разбомбили его поле, погубив урожай…

Маленького Пьеко послали вниз, стоять начеку у входной двери. Буль-де-Сон с увлечением беседовал с молодой маньчжуркой, для которой не существовало большего удовольствия, как поговорить с чужестранцем. Девушке было приятно слушать французскую речь и понимать почти все, что произносил юноша. А он, пытаясь исправить произношение, давал различные советы. Юная красавица очень старалась, прелестные губки выделывали замысловатые движения, складываясь то так, то эдак.

— Послушайте, Янка, — говорил Буль-де-Сон, — чтобы сказать «тюрьма», нужно сначала вытянуть губы в трубочку — тюрь… тюрь… тюрь, а затем сомкнуть и разомкнуть на «а» — ма! Эх, жаль, что меня завтра или послезавтра расстреляют, а то бы я вас многому мог научить.

— Расстреляют? — Девушка вздрогнула и расплакалась. — Это невозможно!

— Да, именно так, — подтвердил Буль-де-Сон. — За мной и за моим патроном скоро придут, отведут во двор, где будет много солдат, приставят к стене, возьмут на прицел, пиф-паф и все! Мы будем мертвы!

— Нет, нет, я не хочу! — уже навзрыд плакала Янка.

— Не кричите так громко, патрон беседует. Если не хотите, чтобы нас убили, так помогите.

— С радостью! Но как?

Тем временем разговор репортера с капитаном Туанг-Ки становился все интересней. Старый вояка уже успел проникнуться симпатией к заключенному, а по мере того, как вино убывало из графина, их дружба становилась все крепче. Редон, однако, в отличие от своего собеседника, сохранял ясность ума.

Маньчжур оказался сентиментальным и любящим отцом. Когда наступили тяжелые времена, жалованье было маленьким, но он трудился вовсю, чтобы прокормить сына — маленького Пьеко и любимую темноволосую Янку.

— А если бы у вас завелись деньги, что бы вы сделали?

— Я? О! Не знаю, я бы ушел отсюда подальше… в Китай… Я бы основал маленькую ферму, где-нибудь около речки… Там росли бы деревья, светило бы солнце и прогуливались животные. Янка и Пьеко — ему уже двенадцать, а ей — семнадцать, — они помогали бы мне по хозяйству… Мы были бы счастливы. Я бы старился помаленьку, а потом бы и умер спокойно, ясное дело… Но что об этом говорить, мы бедны! — Совсем захмелевший Туанг-Ки заплакал.

Во время ареста Поля Редона не обыскивали, и теперь он, вытащив из-за пояса бумажник, высыпал из него пригоршню золотых монет.

Тем временем Буль-де-Сон говорил девушке трагическим тоном:

— Полноте, моя маленькая Яночка, не надо так расстраиваться. Что поделаешь! Так или иначе жизнь все равно заканчивается смертью.

— Нет, нет, я не хочу, чтобы вы умерли!

— Что же вы хотите? А, я знаю… Если бы мы только смогли выйти отсюда, но это невозможно. Нужны надежные люди, смелые и отважные друзья, которые смогли бы нам помочь… Я говорю все это просто так, чтобы поболтать, а на самом деле умирать, конечно, тяжело, да еще молодым… Прощайте, мадемуазель Янка. Поверьте, мне очень жаль с вами расставаться, вы такая красивая, добрая, милая… Позвольте мне обнять вас.

Девушка слегка подалась к нему. Никогда в жизни она не слышала таких ласковых слов, да еще так мило звучавших по-французски. Буль-де-Сон галантно обнял и по-братски поцеловал юную маньчжурку.

— Только, когда будете выходить замуж, — тихо шепнул он ей на ухо, — я хочу, чтобы вы вспомнили о нас. Мой патрон очень богат, он оставит вам шикарный подарок. Это вас немного утешит…

— Господи! Что вы говорите! Все это так жестоко! Во-первых, я никогда не выйду замуж…

— Ха-ха! Не может быть! Такая очаровательная девушка, как вы, обязательно будет любима…

— Замолчите, говорю вам! Вы заставляете меня страдать, напоминая о самом грустном в моей жизни, ведь один разбойник-бурят по имени Райкар, который командует стадом таких же бандитов в сотне верст отсюда, вздумал просить моей руки…

— Ему, разумеется, отказали?

— Пока да, но завтра мой отец может и согласиться… Райкар — один из тех негодяев, которые ни перед чем не останавливаются для достижения своей цели. Если бы вы только знали, как я его боюсь, ведь мой отец уже стар и слаб.

— Эх, какое несчастье, что нас расстреляют. Мы могли бы позаботиться о вас, защитить, если Райкар осмелился бы сунуть сюда свой нос.

Малышка вздрогнула, что-то ей вдруг подумалось. Она посмотрела на отца, занятого беседой с репортером. О чем они говорили? По правде сказать, было не похоже, чтобы они спорили. Девушка прислушалась к словам отца:

— Мы втроем уйдем вместе с вами, а дальше каждый пойдет своей дорогой. Только вот, честно говоря, я не знаю, как выйти отсюда незаметно. У меня есть, конечно, ключи от двери, это хорошо, но японский пост… Они совершенно озверели, эти бандиты… Они подстрелят нас, как зайцев… Другой выход?.. Не знаю… Слишком мало времени я здесь служу… Нет, пожалуй, нет способа бежать отсюда. Я такой же пленник, как и вы.

Янка, кажется, поняла, что отец весьма доброжелательно настроен к пленным. Она посмотрела на Буль-де-Сона, тот улыбнулся. Молодой человек не сводил глаз с юной маньчжурки. Янка пересекла комнату и тихо приблизилась к отцу. Заметив дочь, Туанг-Ки тотчас умолк. Разговор был слишком серьезным и не предназначался для детских ушей. Девушка подошла совсем близко и слегка коснулась отцовского плеча.

— Э? Что такое?

— Папа, я хотела сказать вам два слова…

— Оставь меня, не сейчас!

Что правда, то правда, маньчжур и так уже сильно устал. Несколько золотых соверенов[48] так и просились к нему в карман, и он ломал голову, как их заработать.

— Папа, это очень важно, прошу вас, выслушайте меня!

Буль-де-Сон, знавший причину столь настойчивой просьбы, делал знаки Редону: мол, надо, чтобы она поговорила с отцом.

— Друг мой, — обратился Поль к охраннику, — узнайте, что хочет ваша дочь, у нас ведь достаточно времени, чтобы продолжить беседу.

Туанг-Ки согласился. С трудом поднявшись со стула — ноги сильно затекли, — он выпрямился. Янка, потянув его за пуговицу мундира, увлекла в самый дальний угол комнаты, подальше от французов… А те в свою очередь из скромности и уважения ретировались в противоположную сторону.

— Что? Что случилось? — сурово спросил Туанг-Ки, язык его заплетался.

— Папа, я бы хотела прогуляться… Что скажете?

— Хм… В такой час, ты с ума сошла!

— Послушайте, мне надоело, что японцы вечно следят за мной, но я знаю один способ выйти отсюда, минуя японские посты.

— Что ты говоришь? Не может быть!

— Может… С тех пор, как мы здесь, я все облазила, все изучила и кое-что нашла. Если хотите, я покажу вам, как это сделать, чтобы никто там, внизу, не узнал.

Старый солдат был совершенно сбит с толку. Открытие пришлось как раз вовремя.

— Покажи-ка мне этот ход, — тихо попросил он дочку.

И, к величайшему удивлению французов, отец с дочерью покинули камеру.

— Послушайте, патрон, — обратился Буль-де-Сон к Редону, — вы все еще считаете, что мы непременно должны умереть?

— Гм… Кто знает… — улыбнувшись, ответил репортер.

— Говорите скорей, вам удалось обработать отца?

— Немного. Если бы он мог нам помочь, то уже сделал бы это.

— А я разговаривал с дочерью. Она очень мила и желает нам добра.

— Подождем и будем готовы ко всему.

Дверь отворилась вновь. На пороге появились Туанг-Ки и девушка. Юная маньчжурка весело взглянула на Буль-де-Сона. Улыбка играла на ее губах.

— Готово, — произнесла она, — я показала папе дыру, которая выходит на лестницу, ведущую в глубокий подземный ход. Не знаю, правда, куда он ведет, но выход находится наверняка не здесь, а скорее всего в старом заброшенном замке, что около деревушки Раковер. Если доберемся туда, мы спасены. Хотите попытать счастья?

— Конечно, хотим! И обязательно постараемся выбраться отсюда. Но вы тоже не должны здесь оставаться, японцы отомстят вам за наш побег. Отец Туанг-Ки, идемте с нами, не волнуйтесь, выберемся как-нибудь! Скорее!

Они спустились на несколько ступенек вниз по лестнице.

В стене было отверстие. Если до сих пор никто не догадался, что это запасной выход, то только потому, что он был замаскирован ржавой железной дверью под цвет стены. Петли оказались сломаны и страшно скрипели, ручки отсутствовали. Девушка открыла люк, и оттуда потянуло сыростью.

— Я спускалась вниз. Там ступенек пятьдесят, — предупредила Янка, — а дальше галерея закрыта дверью, которую мне не удалось открыть, но французы, — она указала на Редона, — без труда смогут это сделать. Крестьяне говорили, внизу существует подземный город. Это большой риск, конечно, но кто не рискует…

— Тот и не получает ничего, — закончил Буль-де-Сон.

— Мы с удовольствием принимаем ваш план, — сказал Редон. — Ах, мой храбрый Туанг-Ки, мы вам так обязаны.

Затем все поднялись в камеру, чтобы подготовиться к побегу.

— Сейчас девять часов вечера, — сказал репортер, — у нас впереди вся ночь.

— Янка, — попросил тюремщик, — пойди найди Пьеко, не можем же мы оставить его здесь.

— Конечно, черт возьми! — воскликнул Редон.

Вдруг девушка насторожилась. Она услышала торопливые шаги. Кто-то, перепрыгивая через две ступени, бежал вверх по каменной лестнице. Туанг-Ки выскочил на площадку.

— Пьеко! — закричал он. — Что случилось?

— За пленными идут… — задыхаясь ответил мальчик, — японский офицер и двое солдат…

— Дьявол! — ругнулся журналист. — Как всегда, не вовремя. Они начинают мне надоедать, эти господа! Нельзя же так беспокоить людей!

Японцы поднялись вслед за мальчуганом. Они уже были на площадке и затем вошли в камеру. Редон встал им навстречу. Лицо его помрачнело, но глаза блестели.

— Что вы хотите? — спокойно произнес француз.

— У нас приказ немедленно доставить вас…

— Да? Уже, так скоро? — переспросил Редон. — И где же состоится казнь?

— Во дворе тюрьмы… Солдаты! Забрать преступников! Сначала вот этого! — И офицер указал на репортера.

Буль-де-Сон также взглянул на Редона. Двое солдат встали справа и слева от Поля. Туанг-Ки с детьми ретировались[49] в глубину помещения. Янка заплакала.

— Раз, два, три! — произнес репортер по-французски и двумя руками схватил за горло обоих солдат.

Офицер поднял саблю, но она тотчас оказалась на полу. У Буль-де-Сона из вооружения был только платок, но он сумел воспользоваться им. На счет «три» он обхватил платком шею офицера, стоявшего к нему спиной, и поднял того за плечи, как мешок с мукой. Японцы не успели даже охнуть. Двое солдат, испытав на своих шеях железную хватку журналиста, неподвижно лежали на полу, а задыхавшийся офицер делал конвульсивные[50] движения, пытаясь освободиться.

— Отпусти его, — сказал Редон юноше.

Буль-де-Сон бросил тело на землю, а репортер в мгновение ока стянул со стола скатерть, превратив ее в веревку, и связал офицера. Тот не успел даже прийти в себя. Интересно, мертвы ли те двое? Журналиста это не волновало. Он взял оружие и патроны, снабдив также Буль-де-Сона и Туанг-Ки. Офицерская сабля досталась Пьеко. Затем Редон потащил слегка взбудораженных и одновременно восхищенных друзей к выходу. Одним движением закрыв за собой дверь на два оборота, он сломал ключ и бросил его в щель между ступеньками. Теперь замок был заперт, и заперт навсегда.

Все спустились вниз к потайной двери и, открыв ее, гуськом стали продвигаться по каменной лестнице. Через несколько минут они остановились. Темнота была такой, что беглецы рисковали сломать шею, особенно юная Янка, которую Буль-де-Сон пытался поддерживать.

К счастью, старик прихватил витую восковую свечу, с которой обычно ходили в погреб, и спички. Он зажег свечу и передал Пьеко, и тот, протиснувшись вперед, возглавил шествие.

Янка не ошиблась — в конце спуска шла подземная галерея под крутыми сводами. Здесь, видимо, давно не ступала человеческая нога, так как весь пол был усыпан камнями, которые под воздействием влаги отделялись от стен.

Наконец беглецы дошли до закрытой двери, о которой упоминала Янка. Ранее девушке не удалось ее открыть. А что Редон? Взяв из рук Пьеко свечу, он быстро, но внимательно осмотрел дубовую конструкцию, перемещая свет из угла в угол. Весело усмехнувшись, репортер жестом приказал компаньонам отойти подальше, затем сам отступил на несколько шагов и, разбежавшись, навалился что есть мочи на дверь. Разбухшие от холода и воды, сочившейся со стен, доски с грохотом рухнули на землю.

Беглецы продолжили путь. Почва под ногами стала тверже, чувствовался легкий наклон вниз. Где они находились и куда шли — никто из них не задумывался. Главное — бежать, и это было лучше, чем оставаться во власти японцев.

Вдруг идущий первым Редон остановился. В глубине подземелья послышались крики и выстрелы. Пригнуться или склониться было не во французском характере. «Идем на пушки», — скомандовал сам себе репортер, задаваясь, однако, вопросом, уж не русские ли это организовали удачный ответный демарш[51].

Подземные переходы пересекались и путались. Люди шли почти вслепую с одной лишь надеждой — найти выход наружу. Наконец они увидели свет фонарей и услышали яростные, похожие на рычание диких зверей, крики разъяренных людей.

Неожиданно возник еще один коридор, еще одна дверь. Именно за ней дрались и убивали друг друга люди… Редон, имевший твердое убеждение, что настоящее благоразумие состоит в наивысшем безрассудстве, ринулся на нее. Дверь в отличие от первой крепче держалась в каменном обрамлении. Он толкал ее плечами, стучал кулаками. Туанг-Ки помогал ему, как мог. Надо отметить, что, несмотря на преклонный возраст, старик был крепкий как бык. Годы не ослабили его могучего здоровья. Пьеко, Буль-де-Сон и даже хрупкая Янка также прыгали и суетились вокруг дубовой конструкции, за которой шел настоящий бой. Все пятеро трясли, расшатывали ее, пинали ногами толстые доски, и в конце концов дверь поддалась. Падая, она увлекла за собой не только беглецов, но также камни со стен и потолка. Свод на протяжении нескольких метров обрушился, засыпая обломками дерущихся, но не поранив Редона с друзьями, которые уже проскочили вперед. Француз, с пистолетом в одной руке и саблей в другой, смело ринулся навстречу неизвестности.

ГЛАВА 6

Корейцы дрались с безрассудством смертников. Столкновение произошло на площади приблизительно в два квадратных метра, как раз под памятником одного из самых древних маньчжурских королей. Корейцы выстрелили в толпу и на мгновение парализовали действия противника. Первые ряды даже отступили немного. Но тут подоспели другие нападавшие, и все вновь пришло в движение. Люди, толкая и пихая друг друга, рвались вперед. Страшный бой продолжался.

Несмотря на то, что часть фанатиков заблудилась в лабиринтах подземелья, оставались еще человек пятьдесят, вооруженных ножами, секирами и еще чем-то, заменявшим оружие. То и дело раздавались ружейные выстрелы, и люди падали на землю. Появились первые убитые и раненые, тела наваливались друг на друга, загораживая проход другим. Крики стали громче. Разъяренная и опьяненная кровью толпа не понимала причины задержки. Безумцев не пугало ничто и ничто не могло остановить. Не колеблясь, маньчжуры бросались под пули, затаптывая раненых и шагая по трупам. Они были уже в метре от корейцев, сохранявших удивительное хладнокровие и продолжавших без устали стрелять.

Вуонг-Тай находился, как всегда, впереди, выделяясь высоким ростом на фоне своих соратников. Он твердо решил умереть, но прежде убить как можно больше нападавших. Холодные камни подземелья стали его молчаливыми сообщниками. Они невольно защищали принца, превратившись из некрополя в конспиративный генеральный штаб. Пусть его обнаружат, возможно, предадут смерти, пусть! Всему свое время — битве и гибели. Тайное общество, которое возглавлял Вуонг-Тай, называлось Хонг-Так, что означало «отчаявшиеся».

Теперь противник находился так близко, что ничего не оставалось, как взяться за ножи и ввязаться в рукопашный бой. Использовать ружья не представлялось возможным. Сколько их там еще, этих головорезов? За первым следовал второй, третий… Одни падали, поверженные, их сменяли другие, и так до бесконечности.

Двое корейцев уже оказались заколотыми, и их тела исчезли в вихре баталии[52]. Да, это была месть за поруганных идолов[53]. За двумя погибшими последовали еще и еще.

Внезапно за спинами заговорщиков послышался какой-то шум. Неожиданно в стене открылась дверь, и в тот же миг обрушился свод. Нападавшая орда оказалась погребена под каменными обломками. Неужели это новые убийцы? Неужели смерть окружила их со всех сторон?

Нет, это Поль Редон пришел на помощь. Он увидел лишь, как дикая толпа людей со звериными лицами нападала на небольшую группу смельчаков. Ружья японцев, производства Англии или Германии, сказали свое веское слово. Новая атака захлебнулась, маньчжуры отступили — слишком многие были убиты, ранены или погибли под рухнувшим сводом. Крики ярости сменились хрипами боли и отчаянья. Безумцы бросились наутек, думая, что их преследуют демоны мести.

Из одиннадцати корейцев шестеро остались в живых. Рядом с ними, в хаосе отгремевшего боя, указывались очертания Редона, Буль-де-Сона, Пьеко и Янки. Слава Богу, никто из них не пострадал.

— Кто эти люди? — спросил юный парижанин. — Мне кажется, мы спасли их от верной гибели.

— Кто вы? Что здесь делаете? — на английском обратился репортер к незнакомцам.

— Давайте выйдем отсюда сначала, а потом объяснимся, — услышал он в ответ английскую речь.

— Выйти! Конечно! Но как?

— А вот посмотрите! — воскликнула Янка. — Там наверху свет!

Действительно, через щель, образовавшуюся в частично разрушенном своде, в подземелье проникали золотистые лучи. Редон первым бросился к отверстию. Будучи ловким и смелым, он, подпрыгнув, без труда зацепился за обсыпавшийся, но еще крепкий край дыры, подтянулся и исчез в отверстии.

— Пагода! — воскликнул он через мгновение. — Мы, кажется, спасены!

Растянувшись на полу, репортер искал, за что зацепиться. Затем протянул руку вниз.

— Давайте, только не все вместе, хватайтесь за руку, я вас вытащу!

Буль-де-Сон тотчас воспользовался советом. Оттолкнув незнакомцев, юноша подвел Янку к дыре в потолке и поднял на руках.

— Окажите даме честь, — произнес он. — Давайте, мадемуазель, держитесь за лапу патрона. И раз! Поднимайте!

Девушка вложила свои хрупкие пальчики в сухую жилистую ладонь Редона, и тот подтянул ее, как перышко.

— Следующий, — скомандовал репортер.

— Теперь по старшинству, — сказал Буль-де-Сон. — Твоя очередь, старина! Ты, конечно, немного тяжеловат, но мой патрон видел и потяжелее.

Через секунду Туанг-Ки испарился в отверстии, как утренний туман.

— Теперь вы! — напряженно вглядываясь в лица незнакомцев, обратился парижанин к оставшейся шестерке.

В одно мгновение корейцы, образовав небольшую лестницу, последовали за своими спасителями. Последним из корейцев оставался Вуонг-Тай-Лань. Он подставил спину Пьеко, который, не заставив себя ждать, запрыгнул на нее и вылез наружу. Затем кореец взял за талию Буль-де-Сона и поставил себе на плечи. Юноше оставалось лишь протянуть руки Редону, и он был на свободе.

— Эй, товарищ, — крикнул Буль-де-Сон в дыру, — а как же вы сами?

Едва он успел это произнести, как Вуонг-Тай присел и, распрямившись, подпрыгнул так высоко, что без труда достал до края отверстия руками. Через мгновение принц высунулся наружу.

— Здорово! — только и смог произнести юный француз.

В ту же минуту Редон вскрикнул от удивления. Теперь, когда они оказались на свету, он узнал старого знакомого — корейца из Мугдена, которого они подобрали раненым среди трупов и который своим исчезновением поставил их в затруднительное положение перед японцами.

— Так… — протянул репортер, — стало быть, мне на роду написано спасать вам жизнь…

Кореец посмотрел французу прямо в глаза и, протягивая руку для рукопожатия, сказал:

— Вспомните, я ведь не давал слова… Императорский долг — я вам позже объясню — требовал моего присутствия в другом месте… Не считайте меня предателем… Я приношу вам свои извинения…

Редон был потрясен торжественностью речи и, пожимая протянутую руку, ответил:

— Ничего! Правда, из-за вас японцы чуть было не расстреляли нас, и меня, и моего товарища… Но теперь мы выбрались благодаря чуду и этим храбрым людям!

Он указал на Туанг-Ки и его детей.

— Еще раз прошу вас простить меня… Отныне вы и ваши друзья станете священными для меня и моих людей.

— Ладно, ладно… Сейчас самое главное выбраться отсюда как можно скорее, надеюсь, вы не будете возражать. Каковы ваши планы? — поинтересовался журналист у корейца.

— Пересечь Маньчжурию и достичь северной границы Кореи.

— Но такой переход очень опасен, ведь повсюду шныряют японцы.

— Мы избежим встречи с ними. Послушайте, дважды вы спасли мне жизнь, теперь вы — мой брат, доверьтесь мне. Я доставлю вас и ваших друзей целыми и невредимыми туда, куда вы идете.

— Бог мой! Мы идем, куда глаза глядят. У меня нет больше желания гнаться за русскими, у меня не такие быстрые ноги, чтобы их догнать… Вы идете в Корею? Я мало знаю эту страну и с удовольствием пошел бы с вами…

Лицо Вуонг-Тая просветлело.

— Моя страна прекрасна!

— Отлично! Вот и посмотрим на нее. Буль-де-Сон, не хочешь ли ты совершить экскурсию по Корее?

— Конечно, патрон! С вами я пойду на край света.

— А наши спасители? Туанг-Ки, Пьеко и…

— И Янка. Подождите, дайте подумать.

Девушка присела на каменную скамейку. Казалось, ее совершенно не волновало происходящее вокруг. Бедняжка! Она была такая юная, нежная, хрупкая… Щеки покрылись румянцем.

— Послушайте, патрон, — не выдержал Буль-де-Сон, — как вы думаете, что, если назвать Янку Розой Мукдена?

— О, мой молодой поэт! Конечно, пусть она будет для нас и для всех Розой Мукдена, а когда наступят спокойные времена, мы устроим крестины. А сейчас поторопи ее, пожалуйста, с решением. Пусть посоветуется с отцом и братом. Прежде всего мы должны согласовать наши действия с ними. Мы в долгу перед этими людьми, поэтому сначала нужно отвести их в надежное место, а потом уж путешествовать самим. Давай побыстрее! А я пока поговорю с корейцем.

Юноша направился к Янке. Та подняла голову и улыбнулась ему.

— Послушай, моя крошка, не можем же мы здесь оставаться вечно… Нам предлагают идти в Корею. Это достаточно далеко, но, может быть, вы согласитесь… иначе нам придется расстаться.

Девушка вздрогнула и залилась краской.

— Расстаться? Мне бы не хотелось… Что с нами будет? Что станет со мной?

Голос ее дрожал. Юноша взял девушку за руку.

— Тогда соглашайтесь. Только мы тоже не знаем, какие приключения нас ждут и куда мы доберемся в конце концов…

— С вами и вашим другом я ничего не боюсь.

— Я буду заботиться о вас, а это значит, что мы вместе встретим радость и горе и никогда не расстанемся. Вас это устраивает, Роза Мукдена?

Девушка посмотрела на него с удивлением:

— У меня другое имя…

— А мы решили, что вас теперь будут звать именно так. Вам не нравится?

— Напротив, очень нравится!

— Тогда решено. Считайте, что вас окрестили. А теперь посоветуйтесь с отцом и братом, чтобы узнать их мнение.

Янка негромко переговаривалась с Туанг-Ки и Пьеко, терпеливо ожидавших дальнейших событий. Разговор был коротким.

— Папа сказал, что, пока он не найдет подходящее местечко для маленькой фермы, он готов идти куда угодно.

— А Пьеко?

— А Пьеко не расстанется со своей сестрой ни за что…

— Вот и замечательно. Патрон! — Юноша окликнул репортера, беседовавшего тем временем с Вуонг-Таем. — Мы пришли к согласию, идем все вместе.

Корейцу было больше нечего скрывать от своего спасителя и друга. Он рассказал ему все о себе и своих людях, о миссии[54], которую они собирались выполнить, если ничего не помешает, — вырвать свою страну из лап японцев, спасти Россию и провозгласить независимость Кореи. Отважному французу идея понравилась. Помочь освобождению народа пришлось ему по душе. Кроме того, сражаться — значило жить, свободно дышать!

— Я за вас, можете положиться на меня, — сказал журналист Вуонг-Таю, — в Корею — так в Корею! Значит, ваши соратники…

— …Члены тайного общества Хонг-Так. Увы, некоторые из моих преданных товарищей погибли. Но на их место придут десятки, сотни других.

— Что ж, посмотрим, но надо, однако, выйти отсюда, в конце концов. — Редон улыбнулся и дал сигнал к отходу.

Вуонг-Тай занялся своими людьми. Те перезарядили ружья.

Туанг-Ки не терпелось поскорее двинуться в путь. Он немного нервничал, вспоминая, в какой спешке они покидали крепость, и прекрасно осознавая, что, если их поймают, расплата будет жестокой.

Ворота, закрывавшие некрополь[55], упирались в высокий кедр, и каждая створка представляла собой громадную монолитную плиту, укрепленную вдобавок бронзовой крестовиной на огромных болтах.

Редон внимательно изучил запор, стараясь найти слабое место.

— Этот замок не сломать, — произнес подошедший ближе Вуонг-Тай, — лучше попытаться найти другой выход…

— Вы считаете? — усмехнулся Поль. — Посмотрим!

В который раз он напряг мускулы. Нажимая руками на засов, плотно вставленный в дерево, репортер нагнулся и буквально повис на железяке. Все, затаив дыхание, следили за его действиями. Через несколько секунд француз отпустил засов.

— Вот видите, — произнес кореец, — ваши старания напрасны.

Не поворачивая головы, Редон ответил:

— В мире нет ничего невозможного. Я докажу…

Раздался легкий щелчок, и старая железяка со звоном упала на землю.

Все удивленно охнули, а Редон посмотрел на свои кровоточащие ладони. Достав платок, он обратился к Вуонг-Таю:

— Закончите, пожалуйста…

Кореец повиновался. Да к тому же на двери было не так уж много внутренних задвижек, и вскоре она открылась.

— Подождите, — попросил Редон, — разрешите мне первому выглянуть наружу. Надо соблюдать осторожность.

Через приоткрытую створку француз слегка высунулся и посмотрел вокруг. Сад казался совершенно пустынным. Маньчжуры исчезли так же внезапно, как и появились. Репортер прислушался. Никакого шума.

— Эта тишина еще ни о чем не говорит, — прошептал Поль, — не будем торопиться. Послушайте, друзья, возможно, вы знаете эти места лучше, чем я… Мы-то ведь попали сюда не совсем обычным путем… Как выйти отсюда и куда мы попадем при этом?

Первым ответил Вуонг-Тай:

— Из некрополя выходят обычно к широкой аллее с многочисленными статуями и вековыми деревьями по краям…

— …где нет ничего проще организовать ловушку, в которую мы без труда попадем.

— Можем рискнуть… — возразил кореец.

— Конечно! — не унимался Редон. — Но мне кажется, никакие меры предосторожности не будут лишними в подобной ситуации. Мы уже достаточно повоевали, и не хотелось бы получить еще один удар в спину. Надо принять во внимание, что мы-то с вами еще вполне можем сражаться, тогда как некоторые ваши товарищи ранены… Я вижу на их лицах следы крови… И если Буль-де-Сон кажется неутомимым, то старина и его дети выглядят усталыми.

— Что вы предлагаете? — спросил Вуонг-Тай.

— Предлагаю следующее: сначала нужно опробовать путь, а потом уйти как можно дальше и тогда уже отдохнуть.

Буль-де-Сон, сразу догадавшись о намерениях патрона, спросил в свою очередь Туанг-Ки. Вдруг Янка тихо произнесла:

— Я знаю… Знаю один путь…

— О, прекрасная Роза, вы — наше Провидение[56]. Говорите скорее, мы слушаем вас.

— Некрополь окружен очень высокой стеной, но в одном месте камни разрушены и там можно пролезть.

— И куда приведет нас этот выход?

— На главную дорогу, по другую сторону которой находится густой лес, куда никто никогда не попадал, но который мы с Пьеко проходили не раз. Он тянется в направлении Фу-Шум и теряется в горах. Если мы доберемся до него, мы спасены.

— А если нас будут преследовать маньчжуры или японцы?

— Японцы! Что им, больше делать нечего, как догонять сбежавших?.. А что касается маньчжур, то они не посмеют сунуться в лес.

— Почему?

— Потому что считают, что там живут демоны[57], — со смехом воскликнула Янка.

— Предложение девушки мне нравится, — произнес Редон, — пожалуй, стоит его принять.

Все согласились.

Один за другим беглецы выходили из пагоды. Янка и Пьеко возглавляли шествие. Все торопились, несмотря на то, что маньчжуры, похоже, перестали их преследовать. Они шли мимо мраморных беседок, статуй, колонн и многочисленных каменных черепашек, безучастных свидетелей происходящего. Наконец беглецы достигли стены.

После недолгого поиска брешь была обнаружена за высокой травой. Пьеко ножом расчистил отверстие, по возможности расширив его. Первым выйти наружу отважился Редон.

За стеной действительно оказалась широкая дорога. В ста метрах Поль заметил лес, о котором говорила Роза Мукдена. Частоколом стояли высокие ели. Однажды попав в подобную чащу, целое войско вполне могло там заблудиться и погибнуть.

— Как далеко тянется этот лес? — спросил репортер у девушки.

— Он очень-очень велик, кроме того, где-то в часе ходьбы есть холм, почти гора, изрезанная глубокими ущельями.

— Отлично! Рискнем! На всякий случай оружие держите наготове. Пойдем быстрым шагом, плотно друг за другом.

По сигналу маленький отряд тронулся в путь. Минуты через три беглецы миновали пространство, отделявшее их от леса. Вскоре на их пути встретился неглубокий ров, который никак не мог служить препятствием. Преодолев его, они углубились в чащу. Внезапно послышался душераздирающий крик.

— Ко мне! Скорее! На помощь!

Буль-де-Сон остановился как вкопанный.

— Похоже на голос Янки…

Не теряя ни секунды, он бросился назад, крича на бегу изо всех сил. Юноша тотчас вернулся ко рву, который они только что пересекли, но напрасно. Он побежал в другую сторону, оглядел дорогу со всех сторон и, покружившись на месте, чертыхнулся. Роза Мукдена бесследно исчезла.