Как ни плохо шли дела на Фартовом, а подготовка первого участка его полигона под такой взрыв приближалась уже к концу. Сквозь слой окаменевших глин толщиной около восьми метров, до уровня погребенного золотоносного песка здесь густо, через каждые два-три метра, были проделаны маленькие шахты. Это и были "шурфы", которые вместе с двумя сотнями других заключенных, вот уже почти три недели "бил" и Кушнарев. На первом участке эта работа была уже закончена. На дно шурфов заложены заряды, по целому ящику взрывчатки на каждый, и подведены провода электрозапалов. Теперь оставалось только снова засыпать колодцы камнями и щебнем и повернуть рукоять запальной машинки. Тогда сотни тонн аммонита, взорвавшись одновременно, поднимут на воздух и сбросят на борта полигона сотни тысяч кубометров камня. Дно древней реки с ее золотым песком будет обнажено и почти готово для выема и промывки этого песка. Это и есть взрыв на выброс.

Сегодня на первый участок, находившийся несколько в стороне от других участков прииска направлялись только бригады шурфовщиков. Все прочие в целях безопасности были отправлены, кто на расчистку дорог от снега, кто на заготовку дров. Работа предстояла нетрудная, засыпка шурфов, но сделать ее надо было быстро. На двенадцать часов дня был назначен взрыв.

Холода перевалили уже далеко за сорок, а на восходе солнца и за все пятьдесят, близился колымский декабрь. Мороз зло хватал людей за носы и щеки, особенно тех, у кого они и прежде были обморожены, а таких здесь было большинство. Боль и страх остаться без носа и ушей заставлял даже самых робких из заключенных забывать о правиле держать руки на этапе только за спиной. Но подносить их к лицу значило нарушать это правило. Следовал окрик кого-нибудь из бдительных конвоиров. Теперь придирки к этому виду нарушения строя вышли на первый план даже по сравнению с придирками к плохому равнению в шеренгах и "в затылок" тоже почти невозможными на горных тропах. Получившие замечание брались под особое наблюдение. После второго, а тем более третьего предупреждения на нарушителя одевались наручники. Если же он не подчинялся приказу выйти из строя, то на морозе держали всю колонну. На лица конвоиров были надеты вязаные маски с прорезью только для глаз и особенно спешить им было некуда. Вступивший в препирательство с конвоем в конце концов выходил. Таких кроме заковывания в наручники обычно травили еще собакой и записывали их номера на предмет рапорта начальнику лагеря о заключении непослушного арестанта в кондей. Происходившее каждое утро и каждый вечер происходило и сейчас. Однако сегодня конвоиры только записывали номера нарушителей строя, но почти не останавливали колонны и не производили с ними расправы на месте. Видимо существовал приказ не задерживать шурфовщиков по дороге на работу, чтобы не сорвать отвал в назначенный час. Несвоевременность взрыва, если бы она произошла по вине берлаговского конвоя, могла иметь неприятные последствия даже для его командования, хотя в общем то интересы производства были этому "до лампочки".

Когда замечание по поводу руки в рукавице, поднесенной к многократно обмороженному лицу получил и Кушнарев, он сначала сразу же завел эту руку за спину. Но потом, как будто вспомнив что-то, не только вернул ее на место, но добавил к ней и другую руку. - Же-триста восемнадцатый! - крикнул сержант, начальник конвоя, - Кому сказано? - руки назад! - И так как нарушитель снова не послушался, скомандовал: - Колонна, стой!

- Когда заключенные остановились, последовал приказ жэ-триставосемнадцатому выйти из строя. - Не выйду! - отозвался тот.

- Не выйдешь, подам начлагу рапорт! - А хоть его жене подавай! ответил Кушнарев. Такое вызывающее поведение было вовсе ему не свойственно. Несмотря на свои странные "рывки" обычно он вел себя с начальством и конвойными как робкий, забитый штымп.

Ладно, сволочь фашистская, ты у меня в карцере насидишься! - злобно пригрозил сержант, пряча в карман вынутые было наручники. Это ты - фашист! раздался в ответ голос Кушнарева. Начальник конвоя остолбенел от неожиданности и злости. Он был убежден в своем праве оскорблять заключенных, но ему и в голову не приходило, что сам он и его команда мало чем отличаются от молодчиков из СС. Задерживать этап, однако, было нельзя. Поэтому начальник конвоя только погрозил кулаком строптивому арестанту: - Ну, погоди! - и скомандовал: Шагом марш. - То ты тележного скрипу боишься, вполголоса сказал Кушнареву его сосед по ряду, - то, как дурак, на рожон лезешь... Ты ж сейчас не меньше десяти суток кондея отхватил, а то еще и дело заведут... - Не будет теперь никакого дела! - со странной уверенностью сказал Кушнарев. Сосед пожал плечами: - Смотри, тебе жить...

Жить... Многие замечали, что в последние недели несмотря на тяжелый труд на морозе, недоедание и издевательства конвоя Кушнарев как-то странно приободрился. Он теперь не плелся как прежде, а ходил, меньше горбился, глаза перестали быть тусклыми, а их взгляд приобрел уверенность. Но никто не знал, что произошло это именно потому, что жить более он не собирался. И не только не чувствовал в себе прежних колебаний и страха перед смертью, но и шел на нее сейчас с чувством какого-то просветления, почти радости. Все у него было в деталях продумано заранее, все укладывалось в стройную схему. Так бывает всегда, когда решение верно в принципе.

Изрешеченный шурфами полукилометровый участок полигона представлял собой узкую, шириной немногим более ста метров, и слегка изогнутую полосу на дне неширокого распадка. С одной стороны она почти вплотную примыкала к довольно крутой и высокой сопке, с другой полигон ограничивал продолговатый, невысокий бугор. На гребне этого бугра стоял столб с подвешенным к нему рельсом. С его помощью все в окрестностях полигона будут оповещены, что сейчас произойдет взрыв. По другую сторону бугра, почти рядом со столбом, находилась искусственная пещера, блиндаж взрывников. Туда, к запальной машинке сходились провода ото всех электродетонаторов, заложенных в ящики с аммонитом на дне шурфов.

Работа сегодня шла быстрее обычного, так как конвойные, с нетерпением ожидавшие невиданного ими зрелища большого взрыва ей, против обыкновения, почти не мешали. Последний ряд шурфов был засыпан за целый час до намеченного времени.

Затем по боковому склону сопки, граничащей с полигоном, заключенных отвели на ее гребень. Восхождение по заснеженному склону было нелегким, но зато здесь находилось самое безопасное место в ближайших окрестностях взрыва. В стороны камни отлетают иногда на километр и более, вверх же они поднимаются не выше чем на сотню, другую метров. Хотя общее количество заложенной в шурфы взрывчатки было огромно, она находилась на значительной глубине под землей и была сильно рассосредоточена. Главный взрывник заверил начальника конвоя, что ни один камень на вершину сопки не залетит.

Бывший фронтовик решил, однако, принять дополнительные меры для обезопасения людей и приказал заключенным, когда те немного отдышались после подъема на гору, сложить по ее краю подобие длинного бруствера. Поверхность сопки подверглась сильному выветриванию и огромные камни валялись здесь в изобилии. Когда невысокий бруствер был готов, последовал приказ залечь за ним всем. Приближалось время взрыва. Заключенные в тесный ряд легли на снег посредине ненужного заграждения, солдаты расположились на некотором расстоянии от них по его краям. И все, приподнявшись, принялись смотреть сквозь дыры между камнями на полигон внизу. Отсюда он был виден как на ладони и казался узенькой, саблеобразной полоской серого щебня на фоне сверкающего под солнцем снега. Многие испытывали не только любопытство, но и нервное напряжение сродни страху. Особенно конвойные. Никто из них не видел еще ничего подобного тому, что предстояло увидеть сейчас.

На той стороне полигона к рельсу на столбе подошел человек и часто заколотил по нему молотком. Окончив звонить, он нагнулся и что-то сделал у себя под ногами. Все знали: это он зажег запальный шнур заряда-петарды. Взрыв этой петарды и последнее предупреждение для попрятавшихся людей и сигнал к включению запальной машины. Длина шнура под ногами у взрывника ровно один метр. Значит, гореть он будет почти точно сто секунд. Начальник конвоя вынул из кармана часы и начал следить за их секундной стрелкой. Две, три, пять, десять секунд... До взрыва остается еще целых полторы минуты...

- Стой, стой! - вскрикнул вдруг, почти взвизгнул один из солдат и, вскочив, пустил очередь из своего автомата куда-то, по направлению к полигону. Скосив глаза в сторону заключенных, он увидел как один из них перескочил через импровизированный бруствер и бросился вниз по склону. Это произошло в месте, где только что сложенный заборчик из камней пересекал дорожку, протоптанную вольнонаемными рабочими прииска. Их поселок расположился в распадке по эту сторону сопки под ее более пологим склоном. Чтобы не обходить сильно вытянутую гору идя на работу, работяги помоложе, когда выпало уже достаточно снега проложили путь на полигон прямо через ее вершину. Они поднимались сюда и затем по противоположному изогнутому склону съезжали вниз на "пятой точке". Это сильно сокращало путь, но требовало известной сноровки и смелости. Скорость спуска, особенно после того как снег долго не выпадал и спусковая дорожка до глянца отполировывалась бушлатами и полушубками ребят, была очень большой. Пойти же кубарем, слететь с этой дорожки и треснуться о какой-нибудь выступ склона означало увечье, а то и смерть. Между самыми смелыми из вольняшек здесь устраивались даже соревнования по скорости спуска. Чемпионы этих соревнований скатывались вниз меньше чем за одну минуту, хотя длина склона со стороны прииска составляла здесь что-то около километра. И только эти чемпионы решились на такой спуск сегодня. Нового снега не было уже больше недели и дорожка к полигону на фоне заснеженного склона сопки выделялась пугающе блестящей узкой полоской.

Отчаянный беглец стартовал совсем не так как парни с поселка при спуске с горы. Те усаживались на дорожку, обычно подложив под себя какую-нибудь тряпку чтобы не протирать одежды, и обхватывали руками колени. Этот же бросился на нее плашмя, лицом вниз и сразу же заскользил к полигону. Так прыгают с невысокого берега в воду пловцы, когда хотят поскорее набрать скорость.

В нескольких шагах от бруствера дорожка круто загибалась вниз. Поэтому впопыхах пущенная из-за этого бруствера очередь бдительного конвойного вряд ли задела беглеца. А когда по нему начал строчить уже целый взвод, он был уже далеко от стрелков и быстро удалялся от них со все возрастающей скоростью.

- За мной! - выхватив наган, начальник конвоя перемахнул через бруствер и, утопая в снегу, побежал вниз по склону. Вспомнив, однако, что впереди не неприятельские позиции, а гигантский фугас, приближение к которому не сулит ничего доброго, лихой сержант в нерешительности остановился. Остановились и немногие, последовавшие за ним, солдаты, среди которых был и ефрейтор с собакой. - Спуская Гитлера, Жигаев! - Но тот сделал бы это и без команды, если бы не ожидание взрыва внизу: - Нельзя, зря только собаку загубим! Неопытные юнцы сильно преувеличивали опасность для себя предстоящего взрыва. Кроме того им казалось, что до него остались уже считанные секунды, часы были только у начальника конвоя. Кто-то бросился назад, к гребню с бруствером, за ним остальные. Собаковод хотел последовать за ними, но его сдерживала рвущаяся вниз овчарка. Гитлер уже понял, что кто-то убегает и его следует догнать и рвать зубами. Тащить собаку обратно, ухватившись за поводок, ефрейтору помогал сержант. - Слабо! - не выдержал кто-то из заключенных за бруствером. Злорадный выкрик напомнил конвоирам, что две сотни охраняемых ими опасных врагов заодно с тем, который делает сейчас свой отчаянный рывок. Не зря начальство говорит, что их ни на секунду нельзя спускать с мушки. Некоторые из заключенных приподнялись на своих местах и смотрели уже поверх бруствера. - Лежать, мать вашу...! - заорал сержант, обрадовавшись возможности проявить какую-то деятельность и выстрелил из нагана. Нарушители плюхнулись обратно в снег. Однако ложности положения начальника конвоя это не изменило. Чтобы маскировать перед подчиненными свою растерянность и почти паническое состояние, он снова вынул часы. Наблюдение за ними полезно еще и в том отношении, что позволяет упорядочить мысли. На всю эту кутерьму ушло уже пятьдесят секунд. Значит, для реализации его плана у беглеца остается еще две трети минуты. А план этот заключается, конечно, в том, чтобы до взрыва перебежать начиненный взрывчаткой полигон и укрыться от града камней где-то на той его стороне. Фашист рассчитывает на выигрыш времени, который получит из-за того, что на пару километров оторвется от своей охраны, прежде чем взрывники дадут сигнал отбоя и можно будет начать его розыск. Затея, конечно, сумасшедшая и безнадежная. Если даже беглец не подорвется на полигоне, он все равно будет пойман. Особенно если кинется в какой-нибудь из окрестных распадков. Тогда Гитлер будет колошматить беглого уже через какой-нибудь час. Но и в этом случае для начальника его конвоя неизбежны неприятности. Пусть только на этот час, но особо опасный подконвойный все же уходил из-под охраны. И, прежде всего потому, что она была расположена неправильно, в нарушение конвойного устава. И сооружение бруствера, и вытягивание в одну цепочку охраняемых и охранников - ненужная выдумка, теперь сержант и сам это понимал. Но кто мог подумать, что среди этих охраняемых найдется такой, который не только не побоится взрыва на полигоне, но даже попытается его использовать в своих преступных целях! Для начальства это, конечно, не резон. Провинившегося служаку отправят на какой-нибудь пикет, а вожделенная третья лычка на погонах отдалится на него в неопределенность. Все это, однако, в лучшем случае, если беглец будет пойман до истечения суток. А что если он знает, что после предстоящего взрыва снега кругом провонят аммоналом и следа на нем собаки взять не смогут! Тогда ничто ему не мешает забиться в какую-нибудь дыру здесь же на прииске и не быть обнаруженным до утра, а, может быть, и дольше. В этом случае об исчезновении из-под охраны спецзаключенного будет доложено по телеграфу самому Берии и объявлено ЧП в масштабе всесоюзного МВД. Виновный в упущении опасного заключенного будет отдан под суд Военного трибунала. А тот усмотрит в действиях начальника конвоя и самоуправство и, наверное, преступную трусость. Кто мешал ему, например, попытаться настигнуть преступника, следуя за ним по его же дорожке и тем же способом? Ах, страх перед взрывом! А вот беглец этого взрыва не побоялся!

Однако часы и менее паническая линия мысли не подтверждали такой мрачной перспективы. В оставшееся между концом спуска и взрывом время беглец вряд ли успеет перебежать полигон и перебраться на ту сторону бугра, где для него еще есть какой-то шанс на спасение. Он почти наверняка попадет или под самый взрыв или под целые тонны камней, которые обрушатся на него с неба. Правда, и в этом случае останется обвинение конвойного начальника в нарушении устава. Тем более, что неизбежны затруднения связанные с оформлением погибшего фашиста на архив-три. Даже ради такого важного дела вряд ли станут разгребать ту гору камней, под которой будут погребены его разорванные в клочья останки.

Напряженно следивший за стрелкой своих часов и одновременно за скользившим вниз человеком, сержант напоминал сейчас судью на каком-нибудь спортивном соревновании. Он был, однако, скорее болельщиком. Главным из тех, кто не желал удачи герою этой жуткой игры. Противоположными были желания у другой, более многочисленной группы болельщиков, расположившихся в центре. Правда, лишь до того, как кто-то сказал: - А Кушнарев-то, товарищи, вовсе не в побег идет... - И тогда даже тем, кто не знал этого человека раньше, стало ясно, что перед ними совершается, осознанное и, теперь уже неотвратимое самоубийство, вспыхнувший было спортивный ажиотаж быстро угас как неуместное сейчас и бессмысленное чувство.

На флангах этого пока не понимали. На одном из них продолжал следить за часами начальник конвоя. Остается двадцать секунд, пятнадцать, десять... Теперь беглецу никак не перебежать смертного поля даже если он совершено цел, не подстрелен и не расшибся. Облегченно вздохнув, сержант спрятал часы. Темный предмет в конце дорожки перелетел через снежную осыпь у основания сопки и упал на щебень полигона. Если бы не белая тряпка номера на его спине, он почти перестал бы быть виден. Две-три секунды белое пятно оставалось неподвижным. На флангах раздались радостные выкрики, палили по беглецу кажется не зря.

Он, однако, поднялся и прихрамывая, поковылял к середине полигона. Все равно не уйдешь, сволочь! - крикнул кто-то из солдат и на радостях пустил из автомата короткую очередь. Но человек внизу, видимо, и не пытался перейти полигона. Он остановился, обернулся лицом к сопке и прощальным жестом поднял вверх руку. Теперь, даже те на гребне горы, кто раньше презирал Кушнарева за его житейскую неприспособленность, склонность к философской зауми и бесплодную войну с собственной природой, прониклись к нему чувством, близким к почтению. Этот человек пошел на добровольную, красивую смерть, возвышающую перед этими желторотыми крикунами не только его, но и всех, над которыми они ежедневно измываются. Теперь кое-что дойдет, наверное, даже до их, забитого политруковским лганьем, сознания. Выкрики на флангах действительно, затихли. Зато в центре кто-то крикнул: Прощай, Кушнарев! - как будто тот мог его слышать.

Но он, конечно, знал, что на него глядят сотни пар человеческих глаз. В таких случаях даже у людей, слабых духом, нередко просыпается гладиаторская гордость. На миру, говорят, и смерть красна.

Раскатисто грянула петарда на той стороне полигона и почти вслед за ее взрывом сопка дрогнула как от подземного толчка. Изогнутая темная полоса внизу среди заснеженных сопок мгновенно превратилась в котел клубящейся пыли и взметнувшихся камней. Впрочем, как и предвидели взрывники, на значительную высоту вырывались только некоторые из них. Но и эти, далеко не долетев до вершины сопки, возвращались вниз. Тяжелый, казавшийся не очень громким, но слышный в десятках километров от места взрыва, гул прокатился по окрестностям. В течение нескольких секунд после того, как он затих, было слышно как свистят и гремят о дно распадка падающие назад камни.

Пылевое облако внизу, казавшееся вначале упругим и плотным, быстро становилось разреженным и косматым. Со стороны низкого, оранжевого солнца космы каменной пыли были красноватого цвета и казались более легкими чем другие, освещенные менее ярко. Скоро стал виден и длинный, широкий ров, проделанный взрывом. Его глинистого цвета дно окаймляли серые валы взорванного камня, "банкеты" полигона.

Люди на гребне сопки, безоружные с номерами на спинах, и их вооруженные охранники теперь уже не лежали за своим ненужным бруствером, а стояли. И все пристально до боли в глазах всматривались вниз, хотя ни один из них не смог бы ответить на вопрос, что, собственно, он силится там разглядеть?

1966

Загрузка...