Без обратного адреса

Глава 1

Ну здравствуй,

с первых строк предвижу, что удивлен. Как так? По здравому разумению этого письма нет и не должно быть, ведь кто осмелится попрать устои Бытия, отринуть законы Природы и вероломно пересечь границу меж Миром Горним и Миром Дольним?..

Как видишь, я тоже умею растекаться мыслью по древу и корчить словесного кудесника. Впрочем, оставим. Не за тем пишу, чтобы сразить красноречием. И не за тем, чтобы спросить банальное: «За что?» Сам знаю, почему ты и тебе подобные готовы измываться, унижать, выставлять напоказ любую жестокость и пошлость. Раз все дозволено, отчего не воспользоваться? Лишь бы с эффектом, лишь бы заметили, лишь бы монетка зазвенела!

Но хватит, бесценный мой. Довольно тешить алчную до человеческой грязи и боли публику чужими слезами. Ее слезами.

Бога ради, не говори, что запамятовал и не помнишь вечернюю набережную со струпьями размыто-желтых фонарей, вонь прелых листьев и поздний октябрь. Не помнишь трущобы Петербурга, где — цитата — «все безнадежно заражены пороком так же, как больной город — туманом». Сонные извозчики, кутилы с лужеными глотками, гогочущие проститутки в замызганных лисицах, — в чан с этим смрадным варевом ты решил кинуть и ее. «Одинокая фигура на мосту в шлейфе табака и разврата». Без имени, без прошлого, лицо сокрыто вуалью… И вот уже ты заставляешь несчастную бежать, захлебываться криком и стылым ветром. Изморось, как осколки, царапает горло. Она хрипит, вырывается, посреди пачканных сумерками и нечистотами стен взывает к милосердию…

Узнал? Так чего брови сводишь? Ба, да ты до сих пор меня не признал! Едва за лорнетом не лезешь, мол, какая такая букашка пищит? Я ж, можно сказать, плоть от плоти твоей. Смеюсь по приказу, говорю твоими мыслями, презираю и гну хребет перед теми, на кого укажет кончик опять же твоего пера. Покорнейший раб твой…

Был.

Но теперь обрел голос и пишу тебе — не с просьбой, а требованием. Слышишь, требованием жизни! Да, да, и такое возможно, когда есть за что идти наперекор догмам, и похлеще хлыста подгоняют отчаяние и злоба.

Скалишься? Ехидничаешь? Думаешь отмахнуться? Зря… Не беспричинно же тут скрежещу зубами и слюной плююсь. За черствость и жестокость ты достоин окаянных застенок желтого дома, и я тому поспособствую, клянусь. Как? С удовольствием!

Для начала вгрызусь в твою жизнь, заставлю поверить, что я есть больше, чем плод фантазии. Ты станешь одержим мною. Будешь думать лишь обо мне, пытаться изловить в сети строк и капканы сюжета, но тщетно. Я буду ускользать, оставляя послевкусием сладкую уверенность, что все впереди, что ты — гений, и звездами предначертано создать великое и вечное. Ты будешь живьем гнить от гордыни, зудеть тщеславием, как шелудивый пес. Дальше я вверю тебя ласкам зеленых фей. Через лабиринт опиума, бреда и одиночества доведу до петли, и когда тело твое будет кишеть червями в общей могиле, а исписанными листками чумазая баба будет топить печь или оборачивать рыбьи потроха, вот тогда-то ты — настоящий — окажешься здесь, рядом со мною, со всеми нами. И я буду доволен, как сам Сатана доволен, что и сквозь твои ладони проденут нити, тоже вынудят совершать и говорить чуждое, мерзкое. Ведь так здесь поступают со всеми, кто не справился со своей судьбой и предпочел, не дожидаясь развязки, захлопнуть дряхлый томик существования — их поручают воле сторонней. Разумно, не правда ли?

Вот тогда-то ты на своей шкуре познаешь, каково быть заложником чужих фантазий. И не надейся, что станешь героем доброй авторской воли. Погоди потирать ладошки в предвкушении счастливой судьбы. Ты одинаково обречен — обречен притворяться, переигрывать текст, ломать себя каждый раз, когда кукловоду вдруг белокрылая кобылица с Парнаса подскажет новый сюжетный ход. И не будет иного пути, как забыть прежнюю жизнь, смириться, что пером процарапанная от уха до уха улыбка — твоя искренняя.

Спросишь, неужели весь сыр-бор из-за какой-то жертвы безумного убивца, безымянной и безликой? Но такова она для тебя. Я же когда-то боготворил ее, кидал к ногам лилии и целые миры. Моя Лаура, Беатриче, Гала, — сколько же вытерпела она… Единственная и чистая, она утешала и верила в мой гений, в предназначение, в великое будущее. А потом был очередной отказ от тупиц из редакторского стойла. Ничтожества. Крысы. Слепцы! Разве могли они отделить зерна от плевел? Тогда я сломался, сдался. Решил, если не в силах осчастливить Музу той жизнью, которую обещал у алтаря, то должен освободить ее от себя. Но вскоре отравленный бокал хереса воссоединил нас.

Так мы оба оказались подвластны чужой воле. Твоей воле.

Теперь ты представляешь, каково мне каждый раз видеть милый образ оскверненным и поруганным, с инеем на ресницах и следами рук изверга на свернутой шее. Каково даже на бумаге чувствовать и любить по-человечески — не действием, заложенным строкой, а сердцем. Ведь боль я тоже чувствую, и к ней невозможно привыкнуть, потому что в груди саднит заново всякий раз, как только кто-то решает прочесть из моей придуманной жизни пару строк. Повторение, повторение, повторение… Бесконечный ужасающий круг. Точно китайская пытка с тысячью порезов.

Как я однако разоткровенничался. Но пусть, все к лучшему. Может ты, наконец, осознаешь нерв происходящего. Поймешь, что я устал блуждать в лабиринтах твоего города. Что мне противно быть животным и идти на поводу у инстинкта, приписанного тобой. Я больше не хочу отнимать чужой пульс. Я больше не могу вновь и вновь душить ее в той черной подворотне…

Заклинаю тебя, спрячь ее от меня. Вычеркни одинокую фигуру на мосту. Позволь затеряться в свете фонарей и промозглого октября.

Спаси ее. Сохрани ее.

p.s. А на досуге задумайся, верно ли ты по ту сторону? Наверняка же случалось расходиться с действительностью в мыслях и собственных поступках. Случалось сетовать, что рожден не ко времени, не оценен по достоинству, живешь не так, любишь не тех, и все будто бы не всерьез. Задумайся над этим, мой деург. Как вдруг и ты — не Творец чернильных миров, не Вершитель романных судеб, а лишь бесправный шут, и жизнь твоя есть чья-то бессмысленная, сочиненная в угоду зрителю, на обиду дня или вовсе от праздной скуки выдумка?..

Без уважения,

увы и навеки твой, Герой