Без срока давности

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ну и погодка!

Почти час Корсаков ехал по шоссе, пригреваемый солнышком, потом, когда стал подъезжать к Лобне, по небу поползли тучи, на въезде в Москву заморосило, а возле Савеловского стекло уже заливали небесные потоки.

Люди развернули зонты, подняли капюшоны или укрылись кто во что горазд и заскользили дальше, остервенело натыкаясь друг на друга, будто враз став под своими импровизированными крышами еще собраннее и злее.

Хотя уж куда злее-то! А ведь утром все было так тихо и безмятежно…

Впрочем, тихо и безмятежно было не в Москве, а километрах в шестидесяти от нее. Пару лет назад Корсаков купил там домик. Деревушка вымирала, заселенная стариками, а молодежь бежала, куда глаза глядят.

Аккуратный домик неподалеку от озера обошелся ему недорого именно потому, что хозяева уезжали. Хозяевам-то, сморщенным старику и старушке, и не хотелось ни покидать, ни продавать дом. Заводилой всего была, видимо, сноха, голосистая и беспардонная баба лет сорока.

Судя по внешнему виду, по ухоженности, взобралась она ныне достаточно высоко по лесенке жизни, но природу-то не исправишь в косметических салонах и дорогих бутиках. И прорывались сквозь новую маску повадки базарной торговки «не обманешь — не продашь». Стариков, ласково приобнимая и именуя «папаша» и «мамаша», называла она исключительно на «вы», что не мешало прерывать их на полуслове, мимоходом материть все так же ласково и настойчиво требовать, чтобы Корсаков рассчитывался именно с ней, и только наличными.

— Сами посудите, — аргументировала баба, — кому, на хрен, в этой глуши нужны всякие бумаги о собственности? Отдайте мне деньги, а мы вас познакомим с соседями, и живите на здоровье!

Тонкую разницу между «деньги — мне», а «познакомим — мы», Корсаков использовал себе во благо.

Потянувшись к деду, он положил руку ему на плечо:

— Папаша, а вон у штакетника кто стоит?

— Там-то? — Старик задрал голову и, подслеповато щуря глаза, вычислил:

— Так это сосед.

— Сосед! — окликнул Корсаков. — Иди к нам.

Баба, понимая, что теряет инициативу, попробовала вмешаться:

— Да зачем нам этот алкаш?

Но ее уже не слушали.

— Сосед, — здороваясь, спросил Корсаков, — у тебя какие-нибудь документы на дом есть?

— На какой? — то ли очумев, то ли с хитринкой спросил сосед.

— На твой. На тот, в котором ты живешь?

— Есть где-то, — лениво ответил сосед.

— Ну, спасибо, — поблагодарил Корсаков и пообещал: — Соседями будем. — Потом повернулся к старикам: — Ну, кто из вас поедет бумаги подписывать?

Баба быстро успокоилась, понимая, что деньги так или иначе окажутся у нее в руках. Да еще можно будет потом всех упрекать, что продешевили. Вот без нее-то как раз и продешевили.

Ну да, черт с ней. Главное, что был теперь у Корсакова свой личный закуток, куда можно было спрятаться от суеты и беспокойств. Хотя и понимал, что иллюзия все это…

Наведывался он сюда нечасто, за домиком присматривали соседи, а Корсаков, приезжая изредка на выходные, привозил им какую-то необходимую мелочь.

Прихватывал он, конечно, и несколько емкостей «огненной воды», которую вечерами неспешно распивал с соседом Толиком. Было соседу за шестьдесят, но при первом же знакомстве представился именно Толиком и на этом «вопрос закрыл».

Да, в этом ли суть?… Просто тут, вдали от столицы, ощущал себя Корсаков почти свободным человеком, который может жить, как ему заблагорассудится, не оглядываясь ни на кого. Жить так, как сам себе разрешает.

Правда, для этого надо было забыть хотя бы на время, что есть другая жизнь.

Корсаков приехал сюда в прошлый четверг.

Просто взял и исчез из Москвы, никому ничего не сказав. Мобилу на всякий случай отключил, а иным образом его тут, в этой глуши, никак не найти, не достать. Хотел отоспаться и вернуться в понедельник утром, но в воскресенье с утра к соседям справа приехали «дети» с шумной компанией, и Корсакова тотчас вовлекли в бесшабашный отдых.

Одной из прибывших в доме соседей «не понравилось», и она явилась ночевать к Корсакову.

Вот, как-то так…

Расслабившись в постели, девица объявила, что уедет только в понедельник вечером, и, решив, что теперь Корсаков — «ее», устроила пробный скандал. Закончилось все тем, что Корсаков отправил ее восвояси, а сам достал НЗ — ноль семьдесят пять «Посольской», — и пошел к Толику.

Во вторник с утра пошел еще окунулся, поплавал немного и чуть-чуть-чуть подремал в тишине и безмятежности. Вот, потому и въехал в белокаменную в начале четвертого.

Ничего серьезного сделать уже не удастся, значит, надо хотя бы подготовиться к ближайшему будущему, решил Корсаков, и, заглянув по пути в супермаркет, затоварился на неделю.

Шагая с пакетами к подъезду, он увидел на скамейке знакомую фигуру. «Предчувствия меня не обманули», — вяло огорчился Корсаков.

На лавочке возле подъезда сидел Гоша Дорогин, репортер светской хроники, человек тусовки и старый товарищ Корсакова.

Правда, Дорогин Корсакова не заметил по причине погруженного в сон пьяного человека. Очень пьяного.

Но не бросать же его тут! Корсаков, переложив пакеты в одну руку, второй потряс Дорогина за плечо. Тот тотчас открыл глаза. Это был странный взгляд человека, отрешенного от окружающего мира.

— Не поверишь, я тебе звоню, а ты не отвечаешь, — сообщил он. — Ты где был-то?

— Да отдохнуть уезжал на выходные, — улыбаясь, ответил Корсаков. — А ты что тут делаешь?

— Я тут с поминок иду, Игорь.

— С поминок? А кого поминали?

И тут Гоша ожил, лицо его дернулось, губы как-то безвольно расплылись. Он помолчал, и видно было, что пытается взять себя в руки. Помолчав, проговорил быстрым, деревянным голосом:

— Милку хоронили.

— Какую Милку? — не понял Корсаков.

Тут Гоша снова не выдержал, голос дрогнул, и он почти прошептал:

— Милку Гордееву.

— Это ту?…

— Да. Это «ту».

…Милка Гордеева…

Лет десять назад, оба они — и Корсаков, и Дорогин — только начинали свой «московский путь», и, как часто бывает, двое «приблудных» невольно объединились в «группу взаимоподдержки». Позднее, правда, пути их разошлись, но связка, спаянность, рожденная и проверенная во многих редакционных сражениях, осталась.

Именно тогда разразился у Гоши Дорогина бурный роман с Людмилой Гордеевой, и Корсаков, по праву и обязанности друга, был посвящен в подробности отношений, став для Дорогина и советником, и прокурором, и адвокатом, и попом, принимающим исповедь.

Людмила была женщиной яркой, упорной, всегда достигающей нужного результата. Она и Гошу долго тащила за собой на верхние этажи, но что-то потом случилось между ними. Случилось, видимо, нечто серьезное, потому что Дорогин и слова об этом не проронил, а Корсаков не спрашивал.

А сейчас, стало быть, Людмила умерла, и Дорогин переживает смерть близкого человека. Именно — близкого. Что бы там ни говорили, а наши привязанности потому и называются привязанностями, поскольку крепятся к нам надолго, порой навсегда, пожизненно.

— Ну, пошли ко мне, — помолчав, решил Корсаков. — Хоть поешь по-людски.

Корсаков быстро накрыл на стол, выложив для начала то, что нужно было только порезать, но, войдя в комнату, увидел, что Гоша спит, улегшись на диван и накрывшись пледом. И хорошо, подумал Корсаков, пусть отоспится.

…Корсаков проснулся, как от толчка, неожиданно и напряженно: он ощутил присутствие в квартире чужого. Квартира была наполнена табачным дымом.

И сразу же вспомнил: у него ведь Дорогин остался ночевать.

Корсаков вышел на кухню. Гоша сидел у стола, курил.

— А я тебя жду не дождусь, — сообщил он. — Кофе твоего хочу — аж зубы ломит.

— Кофе получишь, — пообещал Корсаков. — А ты рассказывай, что случилось? Когда она умерла? Почему? В общем, все, что знаешь…

Дорогин затушил сигарету, закурил новую.

— Толком я и сам не знаю. Мне только вчера, ну, то есть в понедельник, Томка позвонила.

— Томка, это та пигалица? — уточнил Корсаков.

Он вспомнил, как встретил однажды Дорогина с Милой и девчушкой-нескладехой, испуганной и сердитой, ее дочерью, приехавшей на каникулы в Москву из сибирского захолустья.

Видимо, не случайно Мила привозила в Москву дочку и просила именно Гошу «показать девочке Москву», выделяя для этого своего водителя с машиной, а денег дочери давала столько, что хватило бы на ужин где-нибудь в «Метрополе». Видимо, хотела задеть в нем «семейную» жилку и сама остепениться. Не получилось…

— Ты бы ее сейчас видел, — Гоша сразу же понял, о чем говорит Корсаков. — Такая, брат, невеста вымахала. — И замолчал. Слезы потекли по лицу.

— Понимаешь, — продолжил он после долгой паузы. — На поминках-то я почти не пил. Это потом, у Томки, набрался, пока разговаривали.

Игорь молчал, понимая, что сейчас Дорогина лучше не трогать.

— Ты вопросы задал, и я отвечу, то есть, собственно, просто повторю то, что сам от Томки узнал. Дело в том, что обстоятельства смерти довольно … непонятные. Много странностей, но все их как-то не замечают. Скорее делают вид, поскольку их нельзя не заметить. То есть…

Дорогин снова пригасил сигарету и схватил следующую.

— Томке позвонили в воскресенье, часов около пяти утра, сказали, что мать попала в аварию, попросили приехать в больницу. В какую-то больницу за МКАД. Томка удивилась, конечно, но поехала. Добралась туда часам к семи, к ней вышел врач, который сказал, что Милка умерла. Была без сознания около трех часов, а потом… Попросили подождать, пока напишут свидетельство о смерти. Томка спрашивает: что случилось? А ей говорят — это в милицию, там все расскажут. Она — в милицию, а там дежурный вскинулся: вы чего так рано приехали? У нас еще ничего не готово. Она попросила позвать того, кто выезжал на аварию, ей отвечают: его сейчас нет, он сменился. Понимаешь, Игорь, среди ночи сменился! Так бывает? Она, умничка, ругаться не стала, позвонила какому-то Милкиному другу. Тот еще куда-то позвонил. Короче, отделение встало на уши, шум-гам, извинения. Сейчас, мол, начальник приедет. Через час появился начальник, потом еще какой-то майор — гаишник прибыл, пригласили Томку в кабинет. Соболезнуют, говорят: трагический случай, жалко, конечно, но, уж извините, погибшая сама виновата. Она, дескать, пьяная, шла по обочине дороги тут, за МКАДом, представляешь?

Корсаков продолжал молчать, и Дорогин пояснил:

— Во-первых, что Милке делать за МКАДом? Во-вторых, Игорь, ты-то знаешь, что она пьяной сроду не бывала.

Это Корсаков помнил именно потому, что каждая попытка в те времена выпить «от напряженности» пресекалась Гордеевой на корню с тяжелыми последствиями типа «скандал».

— Это точно. Она не любила пьянство, и сама себе его никогда не позволяла, — согласился он. — Ну, а потом что?

— А потом она будто бы неожиданно шагнула с обочины прямо под колеса. И это еще не все. Машина оказалась угнанной. А раз «в угоне», то ехала она быстро и водитель был пьян. Гаишник-то вообще Томке сказал «был тоже пьян, как ваша мать». В общем, она, мол, сама шагнула и водитель избежать столкновения не мог. Томка говорит: дайте мне все протоколы, а гаишник аж побледнел: не готовы, текучка, не успеваем. А где водитель? Он задержан, но находится в другом отделении. Томка говорит, поехали туда. Но тут еще кто-то позвонил.

Дорогин поднялся, налил стакан воды прямо из-под крана, жадно выпил.

— Кто-то позвонил, Томку попросили выйти в коридор. Минуты через две-три зовут и говорят: показывать вам покойную не имеем права и вообще это дело следствия, а вам потом сообщат о его результатах. И вообще…Она так и не смогла узнать, кто Милку сбил. Вот такие дела, Игорь.

— Чем я тебе могу помочь?

— Ничем не надо! — жестко ответил Дорогин. — Тебе спасибо, конечно, но это мое дело, и я его сделаю сам. Я уже с Никой договорился. Где твой кофе?

Ника Зарембо была замужем за очень богатым человеком и в деньгах, как таковых, не нуждалась. Но была она «свободным художником», работающим в свое удовольствие, и материалы у нее получались хорошие, задорные. Потому и брали их самые разные издания.

Муж Ники был жутким ревнивцем, старался ее все время контролировать. В этих условиях Ника, конечно же, при первой же возможности наставляла ему рога. Вот тут ей и нужен был Дорогин, который предоставлял ей свою квартиру. Жил он неподалеку от Белого дома, и Ника назначала свои свидания на то время, когда там проходила какая-нибудь пресс-конференция. Мужу Вики не приходило в голову, что можно отвечать по мобильному телефону, находясь в постели с другим мужчиной, поэтому каждый раз, услышав деловито-злой шепот жены: «Ревнуешь? Я сейчас министру отдамся прямо в конференц-зале», — муж Вики радостно отключался, уверенный, что все в порядке.

Как-то так получалось, что любовники Ники в основном были милицейскими чинами высокого уровня. То ли ее заводила униформа, то ли генералов — ее плотная фигура со слегка оттопыренным задом — неведомо. Но факт оставался фактом, и Гоша об этом знал, поэтому лучшей помощницы и не искал.

Вечером Дорогин прилетел буквально на крыльях. На ходу сбрасывая куртку, оттирая животом Корсакова, пронесся на кухню, уложил в морозилку бутылку водки и стал варить пельмени. Вел себя, как в те давние времена, когда были они настоящими друзьями, и Корсаков улыбнулся:

— А чего одну-то взял, Гоша?

— Дел до хрена, — доходчиво аргументировал Дорогин.

— Есть результат?

— А то! — напористо отчитался Гоша.

В его изложении дело обстояло так.

Утром они встретились с Никой, которая уже обо всем договорилась с кем следует. В отделение они не заезжали, остановились возле какого-то кафе неподалеку. Ника ушла одна, вернулась минут через тридцать. Села на заднее сиденье, закурила.

— В общем, так. Дело странное, очень странное. Человек, с которым я встречалась, информацией владеет серьезно. О смерти Людмилы сообщили в три часа ночи, но группу отправили только ближе к четырем. Кто-то кого-то все время вызывал, дергал, в общем, время теряли. Когда приехали, там уже был какой-то гаишный капитан и их, то есть этого отделения милиции, заместитель начальника. Это — не те, кто с Людмилиной дочерью встречался, а другие. Как этот заместитель туда попал — неизвестно. В том смысле, что ему никто не звонил, не докладывал, и в отделении его в такое время никто и никогда не видел. В общем, чутье подсказало, видимо, — усмехнулась Ника.

— Странно, — протянул Дорогин, чтобы хоть что-то сказать.

— Да, ты знаешь, странностей в наших органах столько, что можно создавать «Книгу рекордов МВД», но тут их, действительно, многовато. Короче, когда приехала группа из отделения, тот гаишник их уже с точным докладом встречал. Дескать, ему доложили, а он позвонил замначальнику домой, вызвал на происшествие. Ну, и тот, бравый офицер, сразу же приехал и оказал товарищескую помощь. Вдвоем они и осмотр провели, и предварительную версию выдвинули. И по этой предварительной версии выходило, что автомобиль, на котором был совершен наезд, находится в каком-то из соседних дворов.

— Это почему такое предположение? — изумился Дорогин.

— Вот, и ты, Дорогин, такой же, как я, недоверчивый, — усмехнулась Ника. — А версия-то оказалась правильной, и машина стояла во дворе, метрах в пятидесяти от того места, где обнаружили труп. Водителя нашли в течение двух минут: там паспорт лежал, а прописка — в соседнем доме, чуешь радость?

— Ну, а потом?

— А потом поднялись на двенадцатый этаж, хотели двери открыть.

— Только не говори, что этот пьяница с испуга в окно сиганул, — тихо попросил Дорогин.

Ника отвернулась.

— С тобой, Дорогин, неинтересно. В общем, как говорится, конец — делу венец.

— В каком смысле?

— В прямом. Закрывают дело.

Рассказывая эту историю, Дорогин ел, пил и наливался яростью.

— Я этих сук найду, — пообещал он, подводя итоги.

— Тебя даже в материалы дела не пустят, — возразил Корсаков. — Как искать станешь?

— Знаю — как, — самодовольно ухмыльнулся Дорогин. — Не заметил я на похоронах двух пареньков.

— Каких?

Дорогин помялся, решая, надо ли рассказывать, потом решился.

— В общем, тебе известно, что Милка иногда была слаба на передок, как говорится. И я думал, что все о ней знаю, но тут она и меня удивила.

Дней десять назад они случайно встретились, кажется, в «Балчуге». Дорогин там был по каким-то делам и уже собирался уходить, когда увидел Гордееву. Она шла к столику в сопровождении двух молодых красавцев лет двадцати с небольшим.

Увидев его, улыбнулась, что-то сказала своим спутникам и двинулась к Дорогину. Он видел, какие рожи скорчили ее «мальчики», и ему стало неприятно и обидно за Гордееву.

— Это что за сокровища? — спросил он.

— Ой, Дорогин, наконец-то ты ревнуешь! — радостно вскрикнула Мила.

— Дура ты, — попытался умерить ее радость Дорогин.

— Ну, и что? — резонно возразила Гордеева. — Ты посмотри, как мне молодые девки завидуют! Знаешь, какие мальчишки прелестные?

— Ну, только не предлагай мне проверить, — поморщился Дорогин.

И Гордеева снова захохотала.

— Ну, что ты гогочешь?

Он не хотел говорить то, что собирался, но и молчать не стал. Ему было жалко ее. По-настоящему жалко.

— Кинут они тебя, и кинут безжалостно!

— Ох, Дорогин, Дорогин, — искренне вздохнула женщина. — Все меня кидают, а сожалела я только о тебе. Правда, правда. Чего уж я бы сейчас-то врала?

Закурила, обвела взглядом холл, оценила устремленные на нее взгляды. Потом сказала жестко:

— Этих я купила, Гоша, и купила надолго.

— Расписку, что ли, взяла? — Дорогин попытался ухмыльнуться пожестче, пообиднее.

— Ну, зачем такие дикости! Я каждому из них купила и машину, и квартиру. Но все под моим контролем. Время от времени я к ним заваливаюсь с неожиданными проверками. Такое иногда там застаю, — захохотала она. — И наказываю!

— Кинут они тебя, — повторил Дорогин. — В худшем случае — убьют, раз такие деньги тебе должны.

Гордеева глянула на него остро, почти зло!

— На это у них кишка тонка. Так часто бывает: член мощный, а кишка тонюсенькая! И потом, платила я, а оформила-то все на Томку, которую они знать не знают. Так что сидят они подо мной крепко-крепко и никуда не денутся, пока не отпущу, — хищно улыбнулась Гордеева.

— Вот я и думаю, — делал выводы Гоша, — вряд ли она успела их «отпустить» за эти дни, но ни того, ни другого «мальчика» я на похоронах не видел.

— Ну, что… — соглашаясь, кивнул Корсаков. — Две машины и две квартиры — это какие бабки! Мотив, мотив, и железный.

— А я о чем? — удовлетворенно наполнил рюмки Гоша. — Посошок — и спать. Я у тебя переночую. Ты не против?

Утром Дорогин был деловит, молчалив, выпил кофе, сжевал пару бутербродов:

— Вечером созвонимся.

Игорь убирал со стола, когда с улицы раздался визг шин и глухой удар. Корсаков метнулся к окну, уже понимая, что сейчас увидит.

Гошка распластался на асфальте, неуклюже вывернув руку, и не шевелился.

Из синей «девятки», напряженно застывшей метрах в трех от него, выскочил парень в спортивном костюме. Лицо его было закрыто темными очками, на голове — бейсболка, в руках — стволы.

Выстрелил три раза. И вскочил обратно в машину с заляпанными номерами. И все.

Когда Корсаков сбежал вниз, глаза Гоши уже потускнели.

Рома Каримов был красив, конечно, знал об этом и нес себя гордо. Даже сейчас, когда вокруг не было никого, кто мог бы достойно оценить его, Рома шел по жизни, не сомневаясь в своей исключительности. Все в нем отвечало заветам А.П.Чехова и было прекрасно: и лицо, и одежда, и походка, и взгляд, устремленный в далекое, но приятное будущее.

Рома шагал по асфальтовой дорожке, обходя старую, видавшую виды полянку, зажатую между домами. Площадка была пыльная, а сейчас на ней еще и в футбол играли, так что пройти по ней означало рисковать своим внешним видом.

Впрочем, Корсакову эту страсть к чистоте была выгодна: он стоял у окна на верхнем этаже и, увидев Рому, стал неспешно спускаться вниз. Он уже проделал этот нехитрый маневр несколько раз, ожидая Рому, и точно рассчитал, когда надо двинуться вниз, чтобы встретиться с Каримовым в тот самый момент, когда тот откроет двери.

С площадки было видно, как Рома подошел к двери. Внизу хлопнула дверь, и Корсаков поспешил навстречу. И сразу же Дверь хлопнула еще раз, и затопал кто-то еще.

Вот непруха! Не хватало еще, чтобы это были соседи, сейчас остановятся на площадке и затеят какой-нибудь пустой разговор, а Корсаков не хотел, чтобы кто-то увидел его вместе с Ромой.

Понимая, что ничего тут не изменить, Корсаков спустился на пролет, ведущий к квартире Ромы Каримова. Он сделал пару шагов, когда на площадку вышел Рома, и тотчас туда же вскочили два парня бесспорной наружности. Такие будут делать то, что им велят, не задумываясь ни о смысле происходящего, ни о последствиях.

Ухватив Рому за руки, они прижали его в двери, будто распяли. Вся красота Ромы стекала с него, будто плохо нанесенный грим. Он пытался что-то сказать, но язык не слушался. Хотя, может, и мыслей в этот момент просто не было.

Рома глянул на Корсакова, и читалась в его взгляде безнадега.

Ну что же, надо помочь, решил Корсаков. Не зря же он потратил на поиски этого хлыща сутки.

Гоша Дорогин жаждет возмездия.

Тогда, сразу после убийства, сидя возле трупа, Корсаков понял, что обо всем надо молчать. Ни слова. Ничего не знаю, ни о чем не говорили.

Потом, когда приехала милиция, так и вел себя, отвечая на вопросы. Позже, узнав, что Дорогин ночевал у Корсакова, следователь оценил важность этой информации, прицепился к нему, как клещ, но и тут Игорь не потерял самообладания.

Рассказал, что у Дорогина погибла любимая женщина, с которой он, кажется, давно расстался. Когда расстались? Да не помню. Я же не летописец.

Как погибла? Да, не в курсе. Гоша все это время не просыхал, приходил уже поздно, так что поговорить не удалось… Конечно, если бы знал, то…

Врал напропалую, понимая, что в сущности ничем не рискует. Невозможно будет потом доказать, что он обладал важной информацией, которую скрыл от следствия. Никто при их разговорах не присутствовал и ничего сообщить не может.

Для себя же Корсаков все решил еще в тот миг, когда увидел лежащего на асфальте Дорогина и стреляющего в него парня.

Гошу убили потому, что он полез в дело о смерти Милы Гордеевой, и, видимо, влез быстро и слишком глубоко. Иначе сперва бы предупредили.

Едва следователь ушел, Игорь позвонил Нике Зарембо.

Это был первый шок. Ника заявила, что с Дорогиным виделась уже давненько, о смерти Гордеевой впервые слышит только сейчас, и, вообще, ей некогда, ее ждут. Корсаков хотел заорать «А с кем же он вчера ездил в милицию?», но в трубке уже хозяйничал отбой.

Конечно, можно было поехать и разыскать Нику в редакции, но Игорь понимал: это уже не имеет смысла. Нику кто-то «убедительно попросил» помолчать сейчас, чтобы не замолчать навсегда.

Он долго сидел, перебирая в уме всех, к кому можно было обратиться, и постепенно понимал, что сейчас ему никто не сможет помочь.

Если уж после визита в милицию Гошу убили, значит, дело там серьезное. А в чем его суть, замешаны там «оборотни в погонах», или Милу сбил чей-нибудь высокопоставленный отпрыск — разница небольшая.

Значит, надо что-то придумывать самому. С этой публикой проще разговаривать, когда есть чем их припугнуть. Откуда и как пришла эта мысль, Корсаков не знал. Просто он вспомнил, как в последний вечер Гоша рассказывал о своей встрече с Милой и ее «мальчиками». Она ведь сказала, что купила им квартиры и машины, но оформила все на Томку, свою дочь.

Вряд ли Гордеева каким-то способом «шифровала» эти покупки, а значит, найти их следы несложно. Ну, конечно, если знаешь, кому и как надо задавать вопросы при таком поиске. И уже к полудню Корсаков получил информацию о квартирах.

Кстати, ему повезло: принесли и копии договоров аренды, которые хитрая Мила составила. «Мальчики» были на стабильном крючке: дескать, чуть что — окажетесь на улице. Молодец, баба!

Одну квартиру занимал Роман Каримов, прибывший из Новосибирска, вторую — Денис Балюк из Ярославля.

Каримов жил ближе, значит, и начинать было удобнее с него.

Корсакову пришлось представиться журналистом, которому нужно поговорить с Ромой и расспросить соседей. Оказалось, что Рома обещал девице со второго этажа сегодня заглянуть и принести новую комедию. Ну, раз обещал, значит, появится.

Вот, Корсаков его и ждал. И дождался.

И надо же, такая неприятность. Хотя, почему — неприятность?… Даже хорошо, поправил себя Корсаков. Не похоже, чтобы такой красавчик быстро придет в себя. Спасибо, ребята, мысленно поблагодарил он пареньков, а вслух спросил, поравнявшись с группой:

— Куда спешим, пацаны?

Пацаны, казалось, только теперь заметили его присутствие.

— Дуй дальше, хрен старый, — почти беззлобно посоветовал один из них. Тот, который стоял к нему лицом.

Ну, а что, он же лицом стоит, так что все видит, отметил Корсаков и пробил. Пробил почти неуклюже, как-то бесхитростно, тягуче, чтобы паренек не жаловался потом, что, мол, били «не по правилам». Все видел, значит, должен был думать и уворачиваться. Разве красиво, вот так — вдвоем на одного?

Парень точно не ждал такого и рухнул, будто подкошенный. Корсаков-то знал, что падает паренек не от силы удара, а от его точности и отработанности. Попав в челюсть, Корсаков сбил ему равновесие, только и всего. Но этого не понимал второй нападавший, и тем более Рома.

Второй паренек попытался принять положение для какой-то кинодраки имени Джеки Чана, но делал это картинно и слишком долго. Корсаков, опережая его, нанес удар. И тоже результативный.

— Ключи где? — спросил он Рому, плохо соображающего, что же тут произошло.

Рома что-то промычал, вытаскивая руку из кармана.

Корсаков обернул руку платком, взял ключи и открыл двери. Втолкнул Рому, втащил пареньков, вошел сам.

Затем прошел на кухню, налил стакан воды:

— Пей.

— Я пить не хочу, я писать хочу, — честно признался Рома.

— Ну, сходи, да недолго, — разрешил Корсаков.

Сам он встал у двери, чтобы красавчик, не дай бог, со страху не устроил какой-нибудь шум. Но, судя по всему, это и в голову Роме не приходило.

Глаза приобретали осмысленность, и Корсаков усадил его к кухонному столу, а сам занялся делом — «упаковал» ребят.

Закурил.

— Ну, и кто это такие? — спросил Игорь таким обыденным тоном, будто они вот так каждый вечер обсуждают, кто и за что хотел сегодня избить Рому.

— Я не знаю. Поверьте мне, не знаю, — прижал ладони к груди Рома. — Первый раз их вижу.

— Хм, странно, — изрек Корсаков. — Разве так бывает, чтобы ни с того, ни с сего напали на человека?

— Бывает, — не убирал ладошки от груди Рома.

— Ну, смотри, — согласился Корсаков. — Они ведь не отстанут. Придут в следующий раз, когда меня уже тут не будет, понимаешь?

— Что же мне делать? — искренне попросил совета Рома.

— Ну, не знаю, — затруднился с ответом Корсаков. — Надо бы тебе куда-то исчезнуть на время. Ты сам-то откуда?

— Из Новосибирска, — сразу же отозвался Рома. И поправился: — Но сейчас я уже москвич.

— Да ты что! — обрадовался Корсаков. — Давно?

— Два месяца.

— Квартиру купил, что ли?

— Ну…можно и так сказать, — слегка замялся Рома.

— Ну, а что? Район хороший, дом хороший, — похвалил Корсаков. — А квартира как? Не маленькая?

— Хотите посмотреть?

Проводя экскурсию по своему жилищу, Рома, казалось, стал приходить в себя. Квартира, мало того, что сама по себе была хороша — трехкомнатная с лоджией и высокими потолками — так еще и обставлена и обустроена была со вкусом и достатком.

Вот, засранец, подумал Корсаков, нашел ведь, чем на хлеб с маслом зарабатывать.

— А ты кем, собственно, работаешь? — поинтересовался он.

Кажется, к Роме возвращалось сознание. Во всяком случае, он вдруг стал бдительным:

— А вы, собственно, кто?

Он повернулся к Корсакову, и лицо его приобретало привычный вид преуспевающего человека.

— Я, собственно, тот, кто недавно тебя спас от бандитов, — напомнил Корсаков.

— Ах, да, — спохватился Рома и полез в карман. Он вытащил несколько стодолларовых бумажек. — Вот, возьмите. И — спасибо вам.

Хамит, значит, приходит в себя, понял Корсаков. А это ему сейчас было не нужно, и он шлепнул ладонью. Два раза. Сперва по руке, в которой были зажаты купюры, потом — Роме по лицу.

— Ты, сучонок, так со своими телками разговаривай!

Он подтолкнул Рому к стене, схватил его левой рукой за левое плечо так, чтобы можно было предплечьем надавить на горло. И — надавил. Не больно, конечно, но дискомфортно: в таком положении человек ощущает себя в полной зависимости от противника. Под контролем и в опасности.

— Ты почему на похоронах не был? — выдохнул он в лицо Роме.

Лицо парня моментально превратилось в маску, бледную и плоскую. Потом он попытался вдохнуть, но внезапно ослаб и повалился на пол.

Приходил в себя он, перемещенный к открытому балкону и облитый водой из-под крана, медленно, будто нехотя. Сел, прислонившись к стене, спросил:

— На похоронах Милы?

— Милы.

— Что с ней случилось?

— Вопросы ты будешь задавать потом. Сейчас я тебя буду спрашивать, понял?

— Спрашивайте, — вяло согласился Рома.

— Ты почему сразу подумал именно о Миле, когда я спросил о похоронах?

Лицо Ромы несколько оживилось. Кажется, он хотел соврать. Но потом снова обмяк.

— Понимаете… Мы в пятницу пошли на… вечеринку.

Ох, не хотел Корсаков лезть во все это, но делать было нечего. Мила всем своим прошлым заставляла его копаться в грязном белье. И Корсаков лез, понимая, что иначе он ничем не отплатит за смерть Гоши Дорогина.

— Что за вечеринка?

— Ну… Вы же взрослый человек, — заюлил Рома.

— Взрослый, взрослый, — нетерпеливо кивнул Корсаков. — Ты резину не тяни, ты дело говори. Что за вечеринка?

— Ну… Вы же слышали о свинге? — потупившись, уточнил Рома.

— Свинг — это когда мужчина и женщина…

— Ну, да! — облегченно согласился Рома. — Мы меняемся партнерами. Половыми партнерами. В конце концов, это наше личное дело, мы никого не заставляем.

— Да, хватит тебе стонать! — рявкнул Игорь. — Пошли вы на эти свои… игры. Так. Втроем?

— Да.

— Ты, Денис и Мила?

— Да.

— Ну, и что?

— Мы только начали… ну… в общем, уже отдыхали после… первого раза… У Милы зазвонил телефон. Она поговорила, подозвала Деню, и они уехали.

— Куда?

— Не знаю. Честное слово не знаю, — снова приложил Рома ладошки к груди. — Милочка сказала, что они вернутся через час, чтобы я не скучал там без нее.

— И что потом?

— А потом ничего.

— Как это «ничего»? Совсем ничего? И ты не удивился, что твоя подруга и партнер уезжают среди веселья и исчезают?

Глаза у Ромы наполнились слезами, и он произнес каким-то тусклым голосом:

— Я испугался. Я очень испугался, но не знал, что делать. Не знал, куда обратиться.

— Звонил им?

Рома помолчал, будто взвешивая: признаться или умолчать, потом, томно прикрыв глаза, сказал:

— Денискин телефон был вне зоны приема.

— А Людмилы?

— Сначала не отвечал. Потом ответил, но мужским голосом.

— И что сказал?

— Спросил, кто говорит. Потом сказал, что он из милиции, и мне необходимо к нему приехать.

— Куда приехать? Он назвал адрес?

— Нет. Я отключил телефон.

Понятно. Его хотели вытащить туда же, где в тот момент были Мила и Денис. Скорее всего для того же, для чего их и увезли. Хотя, если телефон Милы отвечал, а Денис был «вне зоны», может быть, уже были они разлучены…

— А не мог Денис домой уехать? Он откуда? — решил проверить искренность Ромы Корсаков.

— Он из Ярославля, — сразу же откликнулся тот.

— Точно?

— Точно! Там у него невеста…

— Невеста? — брови Корсакова полезли к затылку.

— Ну, а что? Милочка это же… так… приятное знакомство, не больше.

— И ты знаешь, где живет Денис, и где — его невеста?

— Где невеста — не знаю, а у родителей мы и останавливались. Мы к нему ездили пару раз по делам.

Это хорошо. Это уже перспективно. Это упускать нельзя!

— По каким делам? — Корсаков постарался до предела наполнить свой голос сарказмом и недоверием.

— Ах, вы же не знаете, — почти подпрыгнул Рома. — Ой, а пойдемте на кухню, а? Я кушать очень хочу.

Кушать хотел и Корсаков, поэтому кивнул: мол, давай, поедим.

Готовя ужин, Рома продолжил свой рассказ: Дениска привез какие-то бумаги и предложил Милочке найти на них покупателя. Она, кажется, нашла, но что-то там расстроилось. Денис очень огорчился, потому что сначала те готовы были заплатить большие деньги.

— Что такое «большие»? — уточнил Корсаков. — Десять тысяч рублей?…

— Не знаю, — искренне ответил Рома. — В эти дела я не лез. Но Денис бы не сказал про «большие деньги», если бы речь шла о тысячах рублей.

— Почему? Это что — мало?

Непроизвольная усмешка появилась в уголках рта Ромы, но он ее согнал.

Впрочем, Корсаков и так уже понял ответ.

Значит, какие-то бумаги, привезенные скорее всего из Ярославля, стоили больших денег, но сделка сорвалась. Или — не сорвалась? Может, Гордеева хотела сама провернуть все, получить деньги и не делиться с Денисом? А он, узнав об этом, убил ее и скрылся?

Впрочем, могло получиться и так, что покупатели не захотели платить. Тогда понятно, почему исчезли и Мила, и Денис.

— Ну, а что это за бумаги?

— Не знаю. Денис говорил, что купил их у какого-то коллекционера. Тот, мол, в таких бумагах не разбирается, а знатоки за них заплатят, не торгуясь.

— Так вы с ним за бумагами и ездили?

— Ну, да. Вдвоем веселее.

— Это точно, вдвоем веселее, — легко согласился Корсаков. — Вот и поедем вдвоем.

— Куда? — изумился Рома.

— В Ярославль, конечно.

— Когда?

— А чего тянуть? Сейчас поедим — и поедем.

— Да вы что! Я устал, я спать хочу! Никуда я не поеду!

Корсаков положил руку Роме на плечо, внимательно уставился в глаза.

— Ты хотя бы понимаешь, что эти двое пришли не случайно? И уж, конечно, они пришли не для того, чтобы я им морды набил.

Надо напомнить этому окурку, кто тут хозяин, а то ишь, приободрился, подумал Корсаков и жестко спросил:

— Согласен?

Рома был согласен.

— Ну, а раз сегодня, благодаря мне, у них не получилось, значит, что им остается делать?

— Что? — губы у Ромы задрожали.

Корсаков улыбнулся, надеясь, что выглядит хищно, и пояснил:

— Дождаться, когда ты снова выйдешь из дома, и решить все вопросы разом. Впрочем, — безжалостно продолжил Корсаков, — впрочем, вряд ли они будут ждать. Проще вломиться к тебе ночью, когда ты крепко спишь. Спишь-то крепко?

— Крепко, — признался Рома. — За день так устаю! Представить себе не можете.

— Ну, вот, видишь, — подвел итоги Корсаков. — Вряд ли ты до утра доживешь. Ребята серьезные…

— Что мне делать? — покорно спросил Рома.

— Уехать домой ненадолго.

— Прямо сейчас? — обреченно ужаснулся Рома.

— Ну, тебе решать, — равнодушно ответил Корсаков. — Я тебе перспективу обрисовал.

— А, знаете, — решился Рома. — Я и сам собирался домой съездить. Правда. Уже подарки маме купил. Папе куплю по дороге на вокзал. Или лучше самолетом?

— Ой, Рома, Рома, — почти по-цыгански загоревал Корсаков. — Хороший ты парень, а дурной!

— Почему?

— Да потому что тебя эти ребятишки и на вокзале, и в аэропорту найдут. И с тем же результатом, понимаешь?

Рома понимал.

— Как же быть?

— И что бы ты без меня делал? У тебя машина далеко?

— Машина? В сервисе. Что-то там застучало, обещали завтра после обеда сделать.

— Это даже хорошо, что твоя машина в сервисе.

— Почему?

— Потом объясню, — отмахнулся Корсаков. — Есть у тебя надежная подруга, которая сможет войти в положение и одолжить тебе машину до завтра?

— Есть. А зачем?

«Мальчиков», так и лежавших спеленутыми у дверей, вынесли на площадку: соседи увидят, решат что делать.

Машину Роме одолжила женщина лет пятидесяти со следами былой красоты и мешками под глазами. Корсаков стоял в стороне и наблюдал трогательную сцену прощания.

«Будто на войну провожает», — усмехнулся он про себя.

Рома остановил автомобиль, кивнул в сторону подъезда:

— Вон там они и живут.

— Ясно, — сказал Корсаков. — Давай-ка перекусим — и дальше.

Оставлять Рому без присмотра было опасно и для него, и для дела, поэтому Игорь отвез его на вокзал и посадил на первый проходящий фирменный скорый. Все-таки надежнее, да и всякая случайная шпана по вагонам шастать не будет.

Игорь сам обхаживал проводницу, рассказывая, что поспорили с друзьями: можно ли без билета доехать хотя бы до Кирова или Тюмени? Проводницу выбирал старше тридцати: больше шансов, что западет на красавца Рому. Женщина попалась понимающая, да и сумма, предложенная ей, вполне убедительная.

На прощание Корсаков сказал Роме, крепко пожимая руку:

— В общем, ты не выделывайся, сиди тихо до самого Барабинска, понял? Там найдешь машину и газуй до своего Новосиба. Какое-то время поживи у подруги, и лучше у новой, о которой никто не знает. И, Рома, я тебе советую — без самодеятельности. Будь внимателен. Не забывай о тех двоих, которых мы вынесли на лестницу. Будет лучше, если их друзья тебя не найдут.

Рома дернулся и согласно кивнул. Так и расстались.

Всю ночь, пока ехали от Москвы, Корсаков его расспрашивал, а точнее сказать — допрашивал — то и дело, напоминая о двух пареньках, которые вчера наверняка измочалили бы Рому, если бы не появился случайно он — Игорь Викторович Корсаков — собственной персоной! Рома все еще был под впечатлением произошедшего, сосредоточенно молчал и слова Корсакова воспринимал чрезвычайно серьезно. Отвечал искренне, вспоминая какие-то подробности, но иногда Рома задавал вопросы, и Корсаков радовался: парень хорошо осознает опасность.

Проводив Рому, Корсаков вскочил в тот же самый «мерс», на котором вчера вечером выскользнули из Москвы, и покатил в гостиницу.

Проснулся он ближе к обеду и сразу же позвонил родителям Дениса Балюка.

Легенду Корсакову, собственно говоря, и выдумывать не надо было. Он тот, кто и есть в жизни: известный журналист. С Денисом познакомился случайно, и так же случайно узнал, что у него есть интересный материал. Договорились встретиться, но Корсаков куда-то подевал телефон Дениса. Поэтому пришлось разыскивать его родителей, о которых Корсаков ничего не знал, кроме того, где они живут. А тут как раз подвернулись дела в Ярославле, вот так и удалось найти.

Мама Дениса, слушала нервно, несколько раз перебивала, голос ее задрожал, и она призналась, что от сына нет никаких вестей уже дня два, а то и больше. Правда, оговорилась она, иногда Деник так исчезает, мало ли…

Но сама себе не поверила, и Корсаков был, можно сказать, вызван в гости.

Правда, к тому времени, когда он пришел, мама Дениса уже успокоилась. Встречая Игоря в прихожей, сразу же доложила, что сын, оказывается, звонил несколько дней назад, но разговаривал с отцом. А тот, недотепа, совсем забыл ей, матери, об этом сказать. А мальчик, видимо, поехал отдыхать. Ну, а как же мальчику не отдыхать? Он ведь и так работает, не думая о себе. Вот, как уехал в середине апреля, так и не бывал дома. Да, вы проходите на кухню, проходите, не стесняйтесь. С дороги надо покушать, у нас как раз обед готов.

— Вас-то как звать — величать?… Ну, а я — мама Дениса, Галина Яковлевна, а это папа — Николай Дмитриевич, да, вы проходите, проходите.

Обед, правду сказать, был вкусный, и голодный Корсаков не лукавил, отвешивая комплименты, отчего хозяйка расцвела и разговорилась.

После этого Корсаков сидел почти молча. Не нужно заставлять женщину говорить. Надо лишь не мешать ей, и ты узнаешь все, что хотел, и даже больше. Гораздо больше.

Они сидели на кухне уже второй час, и Корсаков слушал этот подробный рассказ «ни о чем» с неослабевающим вниманием.

Много, очень много интересного рассказывала Галина Яковлевна, да и папа время от времени добавлял что-нибудь. И становилось все яснее, что между рассказами Гоши Дорогина о двух «мальчиках», откровениями Ромы и тем, что дозволено было знать родителям Дениса, зияла пропасть.

Корсакову, честно говоря, было совершенно неважно, насколько совпадает с нормами морали образ жизни Дениса, но знать о нем как можно больше было необходимо, и он слушал, слушал, слушал. Благо — выспался.

В комнате зазвонил телефон, и папа ушел туда. Вернулся почти сразу с улыбкой на лице:

— Ну, вот, — доложил он радостно. — Все выяснилось. Это звонила подруга Деника. Она только что приехала из Москвы, привезла нам от него привет и немного денег.

Мамино лицо озарила гордость, и она глянула на Корсакова: вот какой у меня сын! Деньги маме шлет, не то что иные!

— Когда она придет? — поинтересовалась мама, но ответа не получила: раздался звонок в дверь.

Пришедшая девица, представившаяся Риммой, так же, как Корсаков, была звана к столу, и так же, как Корсаков, не отказалась. Уплетала за обе щеки, видно было, что тоже давно не ела домашнего.

Правда, ей, в отличие от Игоря, приходилось не слушать, а отвечать на вопросы обоих родителей и заезжего журналиста.

Сумбурный допрос дал следующие результаты: у Дениса все в порядке. Он, кажется, заключает какой-то договор с большой фирмой. Какой — не говорит. Вы же знаете, обратилась она к маме, как ваш сын умеет все маскировать. Мама радостно улыбалась, а Римма продолжила: во всяком случае, он прошел собеседование, получил первое задание и небольшой аванс. Римма выложила на стол пять бумажек по сто евро каждая.

— Это он просил вам передать.

Галина Яковлевна по-хозяйски положила ладошку на деньги и прониклась симпатией к гостье:

— А вы ему, извините, кто, Риммочка?

Риммочка слегка потупилась.

— Это он сам вам скажет. Но — позже. Знаете, я тоже не спешу. Сейчас ведь иногда мужчина оказывается менее жизнеспособным, чем женщина, — поделилась она сокровенным.

Женщины обменялись понимающими взглядами, после чего Галина Яковлевна сочувственно глянула на мужа.

— Ну, что делать? — посочувствовала она себе самой.

Видимо, поняв, что была слишком откровенна, поспешила сменить тему:

— А, вот, журналист из Москвы приехал, чтобы Дениса повидать?

— Из Москвы? — почти безразлично поинтересовалась Римма. — Так там его проще найти.

— Да как-то не получилось у меня, — виновато усмехнулся Корсаков. — Очень уж занят Денис, видимо.

— Ой, и не говорите, — согласилась Римма. — Ну, кстати, я тоже на пару дней приехала по делам, а потом снова в столицу. А у вас к нему какой интерес? Если хотите — передам ему, чтобы позвонил.

Корсаков раздумывал недолго. В конце концов, сейчас это единственная ниточка, ведущая к Денису.

— Мы с ним разговаривали по поводу некоторых бумаг, которые он хотел продать.

— Аааа, — понимающе протянула Римма. — Так, это надо подумать. Он мне что-то говорил о бумагах. Правда, мельком. Я даже подумала, что для него это неважно.

Она продолжила обед, отвечая на новые вопросы Балюков. Потом, снова повернулась к Корсакову:

— А вы надолго приехали?

— Вечером — обратно. Что же тут делать, если Денис в Москве?

— Ну, да, — согласилась Римма. — Знаете, я подумала, что, наверное, могу вам помочь. Мы ведь с Денисом, видимо, за этими бумагами и ходили. Как раз по пути на вокзал зашли к какой-то женщине. Я оставалась внизу, а Дениска пошел к ней один и вернулся с пакетом. Ну, конечно, это были бумаги, а?

Поев, Римма сразу же вспомнила, что у нее еще много дел, да и «московского гостя» необходимо еще проводить, и стала прощаться.

На улице взяла Игоря под руку и призналась:

— Они на меня смотрели, как на воровку, которая крадет их сына, верно? — и улыбнулась. — Кстати, вы на колесах?

Ездить по чужому городу на чужой машине среди бела дня Корсаков не хотел, объяснять — тоже.

— Ну что вы! Я на поезде приехал.

— Ладно, — согласилась Римма. — Прогуляемся. Тут недалеко.

По дороге сама, не дожидаясь вопросов, стала рассказывать: женщина, к которой она ведет Корсакова — Влада Глебовна Лешко — работала в музее и консультировала ребят. Она и отдала Денису те бумаги, с которыми тот уехал в Москву.

— Зачем? — поинтересовался Корсаков.

— Не знаю, — беззаботно ответила Римма. — Вы у нее спросите. Вот подъезд. Квартира, кажется, сто пятая.

— Было бы лучше нам пойти вместе.

— Мне еще позвонить надо, — отказалась Римма и после крохотной паузы добавила: — Мы с ней друг друга не любим.

— Почему?

— Потом расскажу, — пообещала девушка. — Я вас тут подожду.

Влада Глебовна Лешко оказалась миловидной блондинкой лет за сорок. Корсакова удивило, что вечером в своей квартире она одета в строгий костюм, будто готовилась к деловой встрече или собралась на работу.

Услышав вопрос о Денисе, предложила чаю, усадила гостя за стол в небольшой гостиной, куда принесла все необходимое. Разлила чай и начала говорить. Видимо, настроилась, пока накрывала стол.

— Я и сама уже начала волноваться, — призналась она. — Денис был у меня десять дней назад и больше не возвращался, хотя должен был вернуться. Ну, в крайнем случае — позвонить.

— Он в Москву отправился по вашей просьбе?

— Не совсем так. Денис давно уже фактически перебрался в Москву, а сюда наезжал по мере необходимости. Вот и в тот раз он позвонил, сказал, что приехал на пару дней и утром — обратно. Тогда я и попросила его прийти ко мне.

— Был повод?

— Скажите, господин Корсаков, почему я должна отвечать на ваши вопросы?

Главной интонацией женщины была тревога. Влада старалась ее скрывать, но это плохо удавалось, и Корсаков решил быть откровенным.

— Денис исчез, и это связано, боюсь, с опасностями. Единственная возможность узнать хоть что-то об этом. Именно поэтому я и приехал в Ярославль, именно поэтому пришел к вам. Почему-то мне кажется, что след идет из вашего города. Спросите — почему так считаю? Не отвечу. Просто убежден. Безмотивно убежден.

Корсаков вспомнил лежащего на асфальте Гошу Дорогина и хлопнул ладонью по столу.

Влада вздрогнула. Наступила тишина, которую Лешко сама и нарушила:

— Подробностей я не знаю, но, боюсь, что вы правы. Во всяком случае, я виню себя.

— В чем?

Лешко помолчала, но видно было, что она всего лишь подбирает слова. Однако заговорила точно и без пауз.

— Дело в том, что я работаю в музее. Часто нам приносят какие-то вещи, фотографии, воспоминания в надежде, что мы это купим. Знаете, кем-то двигает тщеславие, кем-то желание воссоздать историю края, кем-то жадность. Разные люди бывают.

Она поднялась, принесла сигареты, закурила.

— За несколько дней до приезда Дениса к нам снова пришел такой посетитель, среднестатистический старичок, дядя Коля. Предложил купить документы, которые у него остались якобы от деда. Наша заведующая — баба склочная и сволочная, стала кричать, поэтому я его потихоньку вытолкала, а потом, когда уже были у выхода из музея, сказала, что могла бы взять пару листков для консультаций со специалистами. Он согласился и вечером бумаги мне отдал. Знаете, как в шпионском романе встречались, — усмехнулась Влада Глебовна. — Он ждал меня но пути домой.

Она затушила сигарету, отхлебнула чай.

— Документы, конечно, интересные, но немного странные. Складывалось впечатление, будто это несколько разрозненных листков из какой-то книги. Текст хороший, угадывается стиль, увлекательный сюжет, но все это — отрывками. И при этом нет никакой гарантии, что целое произведение окажется соответствующим этим отрывкам, понимаете? В общем, меня в них привлек скорее стиль, чем смысл. Но я уверена, что бумаги эти представляют большой интерес.

Она помолчала, потом сказала:

— И, видимо, их практическая ценность гораздо выше ценности научной. Не спрашивайте — почему? Не знаю. Интуиция, если хотите.

— Ну, а о чем там шла речь? — не выдержал Корсаков.

— Да ни о чем, как вы не понимаете?

— Ну, а к какому времени эти бумаги могли бы относиться?

— Мне показалось, это тридцатые годы. Там еще упоминался кто-то из НКВД.

— Кто?

— Не помню. Я же вам уже несколько раз сказала: это были разрозненные листки, и только! Кстати, этот сукин сын меня обманул, — усмехнулась Влада.

Она снова закурила, на этот раз по-мужски, сделав несколько затяжек подряд так, что сигарета сразу же прогорела до середины.

— Бумаги он мне показал мельком, там было три листка. И я было их просмотрела. На двух листах — текст рукописный, на третьем — какая-то схема, улицы, перекрестки, а на обратной стороне — несколько слов. Я решила, что это описание схемы, то есть названия улиц, понимаете? Ну, и заплатила за три листка. Дома посмотрела внимательно, и, оказывается, схема и текст никак не связаны. И строго говоря, это не текст, а просто несколько слов. Вот, полюбуйтесь.

Корсаков пробежал взглядом протянутый листок пожелтевшей бумаги и сразу же вернул Владе.

— В самом деле, ерунда какая-то, — кивнул он. — Вы к нему не ходили, к этому… дяде Коле?

— Зачем?

— Ну, не знаю… Он же вас надул.

— Знаете, господин Корсаков, а вы сами с ним поговорите, — предложила Влада. — Он ведь ждет меня с нетерпением, даже адрес оставил.

Она взяла злополучный листок и написала на нем адрес, усмехаясь:

— Это уже ничего не испортит. За такой «документ» и гроша не дадут. Держите, это неподалеку, — вернула она листок Корсакову. — Это — все, чем я сейчас могу помочь.

Корсаков мотнул головой:

— В совокупности с другими листками этот может дать больше информации, чем вам кажется, так что оставьте у себя. Адрес я запомню.

В прихожей Влада попросила:

— Как только что-нибудь узнаете о Денисе — сообщите мне, пожалуйста.

Корсаков согласно кивнул, постараясь сохранить спокойное выражение лица. Не мог же он сказать: «Я уверен, что Денис давно мертв».

Внизу его ждала Римма, о которой Корсаков, честно говоря, совсем забыл. Девушка обрадовалась, взяла его под руку и стала расспрашивать.

Говорить Корсакову не хотелось, но и молчать было невежливо: в конце концов, без помощи ее он бы не нашел Владу.

— Да, честно говоря, я ожидал большего, — невнятно ответил он и добавил: — Хотя, от женщин всегда получаешь меньше, чем ожидаешь.

Римма деланно обиделась, и беседа перетекла к теме «вечер — приятная прогулка — красивая женщина».

— Ой, сейчас ливень начнется, — спохватилась Римма и, схватив Корсакова за руку, потащила его в сторону многоэтажных домов, выстроившихся неровным строем.

Ливень, в самом деле, не заставил себя ждать, и, пробежав еще метров сто, они нырнули под козырек подъезда. Они стояли рядом, и Корсаков почувствовал, как Римма прижимается к нему.

— Вы только ничего такого не подумайте, — прошептала она. — Просто очень холодно.

Игорь всем телом ощутил ее прикосновение, будто оба они были совершенно голыми!

Он еще молчал, когда Римма разомкнула объятия.

— Слышите, дождь ослабел. Вы, Корсаков, не робкого десятка? — Девушка глянула на небо, хотя увидеть там что-либо было невозможно. — Тогда — побежали, пока не так сильно льет!

Идея была хорошая. В самом деле, не торчать же тут всю ночь! И они побежали. То и дело шлепали по лужам, в туфлях уже вовсю чавкала вода, пот смешивался с каплями дождя, стекавшими по спине, но они упорно топали вперед.

Сколько еще надо было бежать, Корсаков не знал и очень обрадовался, когда Римма выдохнула:

— Прибежали!

Они свернули с дороги к ближайшему дому, но Корсаков район не узнавал. Это явно не была его гостиница.

— Где мы?

— Мы, извините, возле моего дома. Лучшего варианта я вам сейчас предложить не могу. Идемте, идемте, я вас не изнасилую, — в голосе Риммы сквозила неприкрытая обида. — Обсохнете, вызовете такси. — Чуть отвернувшись, добавила: — А если не хотите, сразу звоните в таксопарк. Ну, что, пошли?

Поднялись на третий этаж, вошли в квартиру. Даже ее аромат был теплым, мягким и очень женственным.

— Вы ступайте в ванную, а я пойду к соседям, возьму какую-нибудь мужскую одежду и водку. У меня в доме водки нет.

Только оказавшись под горячим душем, Корсаков понял, как он промок и промерз. Он с удовольствием ощущал, как жизнь вливается в его тело, наполняя его каким-то весельем!

В дверь ванной комнаты постучали:

— Откройте и отдайте мне вашу одежду, а я дам халат. Придется вам какое-то время походить без нижнего белья! — прокричала через дверь Римма.

Он приоткрыл дверь, просунул свою промокшую одежду, взял сухую. В ванную проникли кухонные ароматы, соблазняя и обещая приятный вечер.

Стол радовал и своим видом, и ароматами.

— Вы тут начинайте, а мне тоже надо прогреться, — смущенно сказала Римма, уходя в ванную.

Корсаков сел за стол, налил в рюмку холодной водки, выпил и закурил. Окошко ванной комнаты выходило на кухню, и он вдруг представил, как Римма раздевается, переступает через край ванны и включает горячую воду. Он явно увидел, как струйки воды стекают по ее телу, и воспоминания о том, как Римма совсем недавно прижималась к нему, заполнили его.

Когда девушка вернулась, Корсаков спросил:

— Ну, что, прогрелась?

— Да, вроде бы, — немного застенчиво отозвалась она.

Корсаков наполнил водкой рюмку, протянул Римме:

— Теперь так согрейся.

Она стремительно опрокинула в себя содержимое рюмки и, отчаянно глядя прямо ему в глаза, сказала:

— Разве так греться надо?

…как тут за временем уследишь, когда тело и душа расстались? Душа отдыхала, а тело наслаждалось! Наслаждалось и воспринимало чувственный ответ другого тела. Такого же горячего, бесстыдного и ненасытного. Они что-то шептали друг другу в этой суматохе, ничего не слыша и понимая, что слова сейчас не имеют никакого значения.

…И все закончилось! Римма бессильно обмякла, проваливаясь в сон. Корсаков лег на спину, уставился в потолок. Навалилось давно, казалось, забытое чувство опустошенности, завершавшее любую его случайную встречу «по полной программе». Ему показалось, что даже запах, источаемый довольным телом Риммы, неприятен.

В серой пелене пробуждающегося дня он вскочил, стремительно собрав свою одежду, начал одеваться и услышал какое-то бормотанье. То ли спит, то ли просыпается? Непонятно, но встречаться с ней утром было невозможно.

— Игорь, ты куда? — раздалось с кровати. — Что случилось?

Ну, только истерики не хватало. Корсаков, схватив в охапку рубашку и пиджак, метнулся в прихожую, надел ботинки и выскочил на площадку. Оказался лицом к лицу с женщиной, отправлявшейся на прогулку со своей собачкой. И женщина, и собачка были явно возмущены его внешним видом. И не скрывали этого!

Корсакову, в свою очередь, было искренне плевать на их моралите, и он отправился вниз по лестнице, надевая на ходу рубашку и пиджак, и ощущая спиной жгучие взгляды обеих. Трудно было определить, чей взгляд был злее.

Внизу все-таки пришлось ждать: замок на двери в темноте открыть было сложно. И еще раз Корсаков ощутил возмущение и презрение дамы с собачкой!

Выйдя из подъезда, он хотел было спросить: в какой стороне находится центр города, но отказался от этой мысли: все равно не ответит.

Он направился от домов к дороге. Машин не было. Ни одной. Постоял, глядя то в одну, то в другую сторону, и пошел между домами, заметив там огоньки машины. Молодой парень, видимо, тоже возвращавшийся от «милой», довез до гостиницы бесплатно, «как коллегу».

Корсаков, покидая подъезд разозленным взглядами дамы с собачкой, не обратил внимания на машину, стоявшую неподалеку. Двое парней, сидевших в ней, не сразу оценили ситуацию, потом стали суетливо заводить машину, но последовать за Игорем в проход между домами не смогли. Перегорожено.

Пока объезжали, Корсакова и след простыл.

В холл Корсаков почти вбежал, встревожив дремавшую дежурную.

Войдя в номер, сразу же отправился в душ! Мылся долго и с остервенением, как будто вывалялся в грязи! Ему и самому было неприятно такое отношение к Римме, но преодолеть чувство омерзения не мог. Продрав жесткой вихоткой себя несколько раз, еще долго стоял под душем, переключая горячую воду на холодную до одури.

Выйдя из ванной, лег на кровать. Спать не хотелось, но дел за день надо было сделать много, а бессонная ночь сил не прибавляет. Стараясь хотя бы подремать, Корсаков набрасывал план действий.

Главное — дядя Коля, от которого идут все бумаги. Даже, если это не лично его бумаги, он не может не знать, кто их хозяин. А потому — скажет и Корсакову!

В номер постучали, Корсаков открыл дверь.

Перед ним стояли два плотных паренька, лет по тридцать каждому, а за ними — милиционер в форме и с автоматом.

— Гражданин Корсаков? Предъявите документы.

— А почему, собственно, «гражданин», — начал было Корсаков.

Милиция без колебания вошла в номер, осмотрелась.

— Гражданин Корсаков, вы задержаны по подозрению в убийстве.

— Вы с ума сошли? — искренне предположил Корсаков.

— Вы лучше одевайтесь. Не надо поспешных диагнозов, — посоветовал один из двоих, одетых в гражданское, темноволосый.

Его коллега с аккуратно выбритой головой повернулся к двери:

— Давай понятых и дежурную.

— Постойте. Что происходит? — спросил Корсаков, понимая, что это бесполезно.

— Вы одевайтесь, одевайтесь, — повторил темноволосый. — Ехать вам придется в любом случае.

— В чем меня обвиняют?

— Я же сказал: в убийстве гражданки Лешко.

— Лешко? Влада Глебовна? — поразился Корсаков.

— Точно, — почти обрадовался Лысый. — Одевайся, поехали. Значит, понятые, — обратился он к входящим женщинам. — Вам предстоит проследить и удостоверить правильность процедуры осмотра помещения и изъятия необходимых предметов. Ясно? Начинаем.

Игорь одевался не спеша, обдумывая свои действия. Спрашивать о чем-нибудь сейчас бессмысленно. Все равно не отпустят. Видимо, он у них единственный кандидат. Кстати, как они на него вышли?

Этот простой вопрос ошеломил. В самом деле! Он уходил от Влады уже в сумерках и соседей не видел. Даже если соседи видели его и смогли описать внешность, они все равно не знали, не могли знать его имя. Видели Римму, которая ждала его у подъезда, и ее уже отыскали? Ерунда, невозможно!

Но они приехали именно сюда. Так, интересно, а когда же убили Владу?

— А когда ее убили? — автоматически спросил он у Темного, как он его называл про себя, и тот так же, автоматически, ответил:

— Между часом и четырьмя часами ночи. Точнее, после вскрытия. — И тут же оборвал себя: — Вы не имеете права задавать вопросы!

— Права мои еще никто не ущемил.

Теперь Корсаков чувствовал себя увереннее. В период «между часом и четырьмя» он был с Риммой и занимался тем, что нормальные люди не могут делать в одиночестве, значит — есть алиби! Иначе говоря, доказательство его невиновности: Корсаков находился в другом месте, и есть человек, который это подтвердит!

— Вот что, — обратился он к милиционеру. — Вы ведь все равно меня сразу не отпустите, потребуете алиби, верно?

— Ну, верно, — в голосе Темного проскользнула насмешка. — А у тебя, конечно, оно есть. И, видимо, железобетонное.

— Есть, — решительно согласился Корсаков.

Он хотел сразу же все объяснить, но Темный перебил:

— Вот приедем — и по всем правилам начнем. Не суетись.

Хорошо. Милиционеры правы: надо спокойно ехать в отделение, а уж там требовать, чтобы пригласили Римму, которая и подтвердит его алиби. Все просто. Зачем лишать ребят заслуженного удовольствия? Наверное, это очень приятно, знать, что ты властен над человеком.

Пока сидел, ожидая окончания осмотра номера, пока ехали в отделение, организм вспомнил, что ночью не довелось отдохнуть, и решил отомстить: глаза закрывались, голова клонилась вниз, то и дело падая на грудь. К отделению он подъехал уже квелый, по коридору шел медленно, иногда мотаясь из стороны в сторону.

В комнате его усадили на стул, поставленный посередине. Оба, и Темный, и Лысый, сели напротив. Предложили чай, сигарету. Покурили, не спеша, отхлебывая чай.

— Ну, что, приступим? — предложил Лысый таким тоном, будто предлагал сыграть в картишки или сбегать за пивком.

— Начнем, конечно. Тем более что я давно просил вас найти человека, который подтвердит мое алиби.

— И что это за человек? — в голосе Лысого звучало сомнение. — Хорошо тебя знает?

Невольная улыбка тронула губы Корсакова:

— Да, уж знает. И довольно близко.

— И кто это?

Только сейчас Корсаков вдруг сообразил, что ни фамилии, ни, тем более, отчества Риммы, он не знает. Да, и место работы — тоже. Мда…

— В общем, мы вчера только познакомились с ней, — начал Корсаков, понимая, что цена показаниям Риммы будет невелика. Более того, ее могут и совсем не искать.

Так и получилось, когда Корсаков все-таки рассказал, в подробностях, о своем знакомстве и путешествии к Владе, о внезапном ливне и обо всем остальном.

— Ну, ты смотри, Шлыков, какой орел к нам залетел из самой столицы, а! — обратился Лысый к Темному.

— И бабу мигом склеил, — нарочито радостно подхватил Шлыков. — Точно, орел. Орел наш, дон Рэба!

Удивительно, но то, что Темный — Шлыков читал «Трудно быть богом» братьев Стругацких сделало его почти «своим» для Корсакова, однако смолчать он не смог.

— Ребята, орел я или кобель, не ваше дело!

— А ты… — Шлыков взял протокол, глянул в него, продолжил: — А ты, Корсаков, еще и хулиган, а? Ты должен нам говорить «вы» и спрашивать разрешения на каждый вдох — выдох, понял? Ты, тварь, человека замочил. И за что? Ты ведь даже не похож на нарика, которому ее барахла хватило бы на дозу, а? Ты, наверное, пользуешься продуктом высокого качества, а?

— Ты, Шлыков, не борзей, — посоветовал Корсаков.

Он всегда знал за собой этот недостаток, но никак не мог его преодолеть: на самоуверенное хамство он отвечал еще большим хамством. Хотя часто и получал за это.

Вот и сейчас, Шлыков уже начинал терять выдержку. Ну, в самом деле, что за дела! Какой-то столичный прыщ будет тут хамить офицеру милиции?

Шлыков уже готовился приняться за него всерьез, когда Корсаков понял: пора.

— Нет, ребята, серьезно! Здорово вы меня вычислили. Именно продукты высокого качества я и ценю. И хочу я по этому поводу побеседовать с полковником Стежевым.

Полковника Стежевого, главного борца с наркотиками по всей Ярославской области, Корсаков знал давно, когда тот служил еще то ли в Томске, то ли в Омске — Игорь постоянно путался. А познакомились они на каком-то загородном сборище, устроенном, кажется, кем-то из сослуживцев Корсакова. С тех пор общались не часто, в основном по телефону, но сейчас не до протокольных тонкостей.

Видимо, Стежевого хорошо знали и менты, потому что номер его набрали и вежливо изложили суть дела. Потом передали трубку Корсакову. Стежевой слушал Игоря активно, что выражалось, по большей части, в матерках и вскриках «да ты что!», а завершилась искренним сожалением «и откуда у тебя, Корсаков, руки растут» и приказом передать трубку Шлыкову.

Шлыков слушал внимательно, реагируя скупо (понял, понял, слушаюсь). Положив трубку, выронил «подождем» и замолчал. Потом они с Лысым курили и переглядывались, как люди, без слов понимающие друг друга.

Так же молча организовали чай, так же молча его пили втроем, закусывая засохшим печеньем. Потом дверь открылась, и в проем просунулась голова с усами. Увидев ее, Шлыков поднялся и вышел.

Отсутствовал он минуты две, но вернулся оживленный.

— Что же ты сразу-то молчал? — укоризненно спросил Шлыков. — Давай твое алиби. Кого ты там трахал?

Рассказ Корсакова выслушали повторно с той долей мужской зависти, которая неизбывна.

— Ну, и кто она такая-то?

— Говорю же, фамилии не знаю. Но знаю адрес и имя — Римма. Думаю, найти ее несложно?

Взгляды, которыми обменялись милиционеры, Корсакову очень не понравились.

— Ты прав, несложно. Да, собственно, ее и искать нечего. Гусакова Римма.

Теперь уже Корсакову не понравилось, что фамилию Риммы милиционеры назвали, не сделав ни одного звонка. Это был недобрый знак. И, тем не менее, он сказал:

— Ну, так, пригласите ее, и дело с концом.

Нависшая пауза угнетала. Давление ощущалось почти физически.

— В чем дело, парни?

— Дело в том, — начал и снова замолчал Шлыков. — Дело в том, что позвонила и сообщила о том, что ты убил Лешко Владу Глебовну именно Гусакова Римма Витальевна.

Это не укладывалось в сознании. Что-то, казалось, перекрыло тот канал, по которому мозг получал информацию об окружающей среде.

Как Римма могла узнать, что он убил Владу, если от нее они уходили вместе, а в то время, когда, предположительно, происходило убийство, они с Корсаковым самозабвенно трахались?

Погоди, погоди, перебил он сам себя. Если она позвонила и заявила, что он убил Владу, значит, его алиби она не подтвердит? Конечно, не подтвердит, разваливалась в сознании спасительная конструкция.

— Ты, вот что, Корсаков, — Шлыков замялся. Видно было, что он не собирается идти на прямое служебное нарушение, но и просьбу Стежевого игнорировать не хочет.

— Придется тебе у нас задержаться, — пришел на помощь коллеге Темный, носивший, оказывается, фамилию Каворский. — Мы тебя устроим, ну, не с комфортом, конечно, но прилично. Есть тут у нас помещение. Думаю, ты понимаешь, что лучше тебе никуда от нас не бегать, а?

— Да, я бы, мужики, честно говоря, просто выспался, — честно признался Корсаков.

— Так, — сообразил Шлыков, — ты, наверное, толком с вечера и не ел? Сейчас мы тебе чего-нибудь принесем.

— Мужики, вы ведь понимаете, что я так нагло врать не стал бы?

Милиционеры понимающе хмыкнули.

— Да нет, вы не поняли. Я вот к чему: считайте меня вашим новым знакомым, и поедем куда-нибудь поедим. Я по горячему соскучился, сил нет.

После сытного обеда, по закону Архимеда, как говорится, полагается поспать.

Проснулся Корсаков уже под вечер, в комнате, которая, видимо, была предназначена для особых случаев. Дверь, железная, лежак простой, но спал Корсаков на подушке и укрыт был одеялом. На табурете рядом с его импровизированным ложем стояла тарелка с бутербродами, накрытая другой тарелкой, и бутылка пива.

Поужинал и снова уснул.

Разбудили его уже утром следующего дня, часов в восемь, может, даже раньше.

Шлыков привел его в тот же кабинет, где уже сидел Каворский.

— Ты чего не сказал, что бабу с собакой встретил? — вместо приветствия недовольно пробурчал Каворский.

В самом деле, была женщина с собачкой, которой очень не понравилось, что Корсаков по лестнице разгуливает с обнаженным торсом. Как же он забыл!

— Забыл, — виновато признался он.

— Ты «забыл», а нам на полдня работы, — усмехнулся Шлыков. — Хорошо еще, что баба попалась… моральная. Ох, и ругала она тебя. Кстати, Гусаковой тоже досталось бы, но Русакова смылась.

— То есть как? — удивился Корсаков.

— Подробностей не знаю. Соседи говорят, оставила ключи, на всякий случай, как всегда, и уехала, — ответил Каворский.

Видно было, что для него не все ясно в этой истории с убийством Лешко.

Зазвонил непрекращающейся трелью внутренний телефон.

— Шлыков!

— Да! Есть! — Шлыков поднялся, повернулся к Каворскому:

— Я — «наверх», ждите!

Вернулся минут через десять. Какой-то суровый и недовольный. Открыв двери, буркнул Каворскому:

— Иди-ка сюда. — И — Корсакову: — С тобой тут…

В этот момент в комнату вошел плотный мужчина лет пятидесяти. Следом за ним — щупленький мужичок с «дипломатом». Открыл его, постоял, пошаманил, помотал головой: нет ничего. И ретировался.

Новый персонаж подошел вплотную, протянул руку:

— Будем знакомы — генерал Плюснин.

Сергей Сергеевич Плюснин, конечно, мог бы и не представляться: бывшего начальника Генштаба, уволенного, как утверждали многие, за открытый протест против «разрушительных реформ» в Российской армии, знали все.

Уйдя в отставку три года назад, генерал поначалу «исчез», чтобы заняться литературной деятельностью, во что никто не верил. Потом поползли слухи о создании какой-то новой общественно-политической структуры, которую должен будет возглавить Плюснин.

В свое время начальник Генштаба генерал Плюснин любил появляться на телевизионных экранах. Газеты и радио не любил: там пропадало его личное обаяние, которым он гордился и которое помогло ему сделать головокружительную карьеру от выпускника торгового техникума до высших постов в военном руководстве. Кстати говоря, сам-то Сергей Сергеич был убежден, что своего потолка он еще не достиг.

Появляясь на телеэкранах, он выстраивал ответы на все вопросы так, что было видно: это говорит человек стратегического, государственного ума! И обращался он не к простым слушателям, а к тем, кто вершил судьбы России и мира. Он верил, что такие люди есть, и был убежден, что им, в свою очередь, нужны такие, как он.

Плюснин был убежден в этом до той поры, пока не поползли слухи о скором возвышении его давнего недруга, генерала Бойченко.

Генерал Бойченко входил в тесную обойму номенклатуры «Арбатского военного округа». Так злые языки именовали генеральскую верхушку, которая, по-существу, и являла собой подлинное армейское руководство.

Говорили, что «Арбатский военный округ» стал формироваться еще с довоенных времен. Поводом будто бы послужила история феерическая, но подлинная.

…Однажды к даче Семена Михайловича Буденного, одного из первых советских маршалов и создателя Конармии, прибыл суровый отряд. Шел конец тридцатых, и люди в форме НКВД вызывали священный страх у каждого, кто их видел перед собой. У всех, кроме С.М. Буденного. Поначалу бравый маршал решил, что его просто хотят пригласить на очередную торжественную встречу. Поняв, что ошибся, он повел себя так же, как в боях, которых провел в своей жизни немало. Предвидя нависающую атаку, он велел выстроить оборону. Ворота были заперты, пространство между забором и домом очищено от гражданского населения типа «дети — бабы — няньки». Все, кто умел стрелять и был к этому готов, получили оружие, благо в доме маршала его было достаточно. В окна второго этажа выставили те самые «максимы», которыми легендарный чапаевский Петька гонял беляков.

Товарищи из НКВД удивились. В первый раз они не знали, как себя вести. Можно было, конечно, грозно сдвинув брови, спросить, глядя «сквозь»: вы, гражданин, в своем уме? Но грозно сдвигать брови, не видя трепещущего человека, бессмысленно. А «планируемый» арестант трепетать перед товарищами из НКВД не собирался. Кто-то из его адъютантов через окно адресовал пришлым вопрос о целях прибытия и предложение поскорее убраться. Адъютант был плохо обучен светским манерам и не был достаточно знаком с нормами русской литературной речи. Зато «великим и могучим» владел виртуозно. Поэтому товарищи из НКВД услышали громкий отборный мат в свой адрес. И это тоже было необычно.

Товарищи, трезво оценив обстановку, позвонили и потребовали поддержки. Когда через полчаса подъехал грузовик с воинами, Семен Михайлович пошел на крайние меры: он снял телефонную трубку.

Услышав ответ, не здороваясь, спросил прямо:

— Коба, ты там ох…, что ли?

Изумленный абонент, которому такой вопрос в последний раз Семен Михайлович задавал в тысяча девятьсот девятнадцатом, кажется, году, поперхнулся табачным дымом и закашлялся.

— Ты там у себя в Кремле, какого… кашляешь? Ты что, решил всех своих товарищей пострелять к … матери? — продолжат задушевную беседу маршал Буденный.

— Погоди, Семен, — попросил его курильщик трубки. — Скажи, в чем дело?

Услышав рассказ, переспросил: так просто и обматерили, и выстроили оборону? Получив подтверждение, еще посмеялся, потом задал вопрос: чей там дом находится ближе других к «товарищам из НКВД»? Пообещал перезвонить.

Из окон второго этажа буденновской дачи было видно, как из соседнего дома что-то прокричали, после чего главный «товарищ из НКВД» стремглав туда бросился, а затем выскочил, как ошпаренный, скакнул в машину, что-то крикнув при этом, — и все дружно отбыли.

Вскоре после этого в кабинете товарища Сталина произошла встреча. Хозяин кабинета представил маршалу Буденному незнакомого товарища в пенсне. Крепышу сказал, положив руку на плечо Буденному:

— Коба проверенных боями людей никому не отдаст. Ты, Лаврентий, наводи порядок в стране, а армию строят и будут строить другие люди.

Помолчал и осведомился, дружески приобняв Буденного:

— Найдем мы таких людей, Семен?

На что Буденный, моментально оценив ситуацию, ответил:

— Коба! Ты только дай приказ. Разве я хоть один твой приказ не выполнил?

Сталин разжал объятия, встал прямо перед Буденным, пристально посмотрев ему в глаза, признал:

— Не было такого! Надеюсь, и не будет.

НКВД, конечно, был посрамлен, Буденный снова стал героем, и слова Сталина понял правильно: надо не только крепить оборону, но и быть готовым к наступлению. С того времени, как гласила легенда, и стал создаваться «Арбатский военный округ», АрбВО. Для оперативного управления всеми армейскими делами, всеми!

Не говорили вслух, конечно, что с тех пор соперничество Наркомата обороны с НКВД ширилось и крепло. Или о соперничестве нельзя так сказать?

Формировался АрбВО неспешно, основательно и незаметно. Тех, кто сам туда просился, не брали. Офицера, рекомендованного несколькими «арбатцами», тщательно проверяли, понимая, что чужие тут «смерти подобны» не в переносном, а в прямом смысле слова! Так что деление в округе было простое: «наш» и «ненаш».

Кто-то говорил, что легенда, она и есть легенда, кто-то свято верил в ее реальность, но уж наличие и роль АрбВО признавали все!

Вот этому-то АрбВО Плюснин и не пришелся ко двору. Не понравился с того момента, как стал подниматься наверх. А, собственно, чему удивляться? Окончил торговый техникум, начал службу по призыву, с рядового, и родственников, которые бы гарантировали тыл, не имел.

Образование получил гражданское, значит, не вошел Плюснин с юных лет в круг людей, которые помогают друг другу всегда и во всем, кто сидит в штабах и всегда в курсе важных дел. Короче, не было у него «подпорки». Вот и тянул Плюснин лямку с самой срочной службы, рассчитывая только на себя самого. А у таких людей, как известно, друзей не бывает, зато так называемых «недоброжелателей» — куча.

Правда, все признавали его работоспособность и упертость. Поставленную задачу Плюснин выполнял, даже если приходилось идти на открытое столкновение, и авторитетов не признавал. Это оценили «наверху», значит, сможет заниматься нужными и трудными делами. Надо же кому-то и «внизу» работать, осуществлять, так сказать, повседневное управление войсками. Не стратегические же вопросы ему доверять! Тянул лямку, и пусть тянет.

И Плюснин тянул, долго, свято веря, что проходит обряд посвящения в «рыцари АрбВО». Работал, как проклятый, по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, не обращая внимания ни на какие причитания жены.

Став начальником Генштаба, решил: все, принят в «святая святых». И тут же его обломали. В своем кабинете Плюснин устроил «обмывку» высокого назначения, накрыл стол. Все пришли, поздравили. Выпили, как полагается. А после «третьей» один из генералов, как бы извиняясь, сказал:

— Ну, извини, пора нам. У внука сегодня день рождения, так мы — туда.

И ушли. Девять человек. Самые важные, самые главные, от которых зависело все! Ушли чествовать внука! Дружно, своим кругом, на глазах у оставшихся, что означало: не наш ты, парень, не наш. И никогда нашим не станешь.

Плюснин это пережил. Более того, даже стал «укреплять» отношения именно с теми, кто его публично унизил, и своего добился. Все девять человек были отправлены в отставку в течение двух лет, один за другим. Такого еще не бывало. Но радость победы была недолгой: Плюснин и сам недолго продержался. Все-таки АрбВО существовал реально, серьезно и действенно. Но это — в армии.

А «на гражданке» авторитет Плюснина был, оказывается, высок. Тут его принимали, как человека, которого «сверху» наказали за сопротивление развалу Российской армии. Здесь его встречали, как героя. Плюснин, конечно, не возражал. Ездил на встречи, объяснял, рассказывал, давал советы. Со многими оставшимися военными руководителями он сохранил хорошие отношения и при случае демонстрировал это направо и налево. Чтобы все видели: генерала Плюснина от российской обороноспособности никому отставить не удастся!

И, когда стало формироваться новое общественное движение в поддержку армии, кандидатура Плюснина даже не обсуждалась. Ей просто не было альтернативы.

Появление Плюснина в милиции Корсакова не удивило. Не удивило и поведение генерала. Он вел себя, как человек, чьи слова всегда имеют силу приказа, а приказы, как известно, не обсуждаются, а выполняются.

Генерал произносил фразы, не вдаваясь ни в какие пояснения. Словосочетание само по себе должно было переводиться в некие обязательные действия.

Оказалось, что вещи Корсакова находятся в милиции как «вещественные доказательства».

— Не будет же гостиница держать номер пустым, — ни к кому не обращаясь, пояснил Каворский.

— Ну, правильно, — неизвестно кого поддержал Плюснин, и, глядя на милиционеров с веселой злостью, продолжил:

— Игорь Викторович, а поехали со мной в Златоглавую? А то местные деятели еще что-нибудь придумают. Других-то дел у них, как я вижу, нет.

Шлыков на прощание попытался «сохранить лицо»:

— Если что, мы вас разыщем.

Плюснин, ухмыльнувшись, процедил:

— Ты своими делами занимайся, Шлыков. Понял?

Нависла неприятная пауза, Корсакову стало неудобно за генерала, и он предложил Шлыкову:

— Если что — звоните. Вот мой телефон.

И Шлыков подхватил:

— Вы тоже мой телефон запишите.

— И мой тоже, — включился Каворский.

Спорить с генералом никто не хотел. Даже милиционеры. Ну а Корсаков уже все для себя решил. Во всяком случае, на данный момент.

За часы, проведенные в камере, он, пожалуй, действительно отдохнул и смог обдумать все, что происходило в последние дни. Слишком многое, чтобы еще чему-то удивляться.

Игорь даже ждал чего-то и похуже. Он уже понял, что арест по подозрению в убийстве Влады Лешко, как ни смешно, самая простая неприятность. Именно — неприятность!

Во всем, конечно, надо разбираться, но ясно, что Владу ему просто «подставили», проверяя какую-то версию. Скорее всего люди, совершившие это, не были уверены, что пресловутые «документы» шли от нее. А сейчас уверены в своей правоте?… Возможно.

Владу, как сказал Шлыков, убили зверски, буквально растерзали. Значит, пытали. Что она им сказала? Назвала тот же адрес, что и Корсакову?

Если так, то у «дяди Коли» те, кто ищет эти таинственные «бумаги», побывали, и Корсаков уже ничего не изменит. Если же Влада промолчала, то «дядя Коля» еще им не известен. Но поиски-то продолжаются, и уж теперь-то никак не обойтись без Корсакова.

Почему?… Во-первых, потому, что он специально приехал в Ярославль в поисках бумаг. Во-вторых, судя по всему, иных претендентов пока просто нет. И, как говорится, за неимением поварихи…

Значит, сейчас задача номер один у Корсакова — выйти из окружения с минимальными потерями. А «минимальные» в данной ситуации — это «мерс», стоящий на платной стоянке, и «дядя Коля». Но хватать «мерина» и ехать в Москву одному — риск. По пути столько всякого может случиться, что потом сам черт не разберет.

Ну а искать «дядю Колю» теперь, «под присмотром», — верх глупости! Сейчас лучше всего затихнуть на несколько дней и посмотреть, что будут делать «те». Если повезет, он узнает, кто такие эти самые «те».

У Плюснина все было серьезно. От милиции отъехали на двух «бэхах», а на выезде из города завернули на пару минут в какой-то ангар, где пересели в другой тонированный джип и продолжили путешествие. Спереди пошла одна «бэха», сзади еще две.

Корсакова, правда, Плюснин посадил к левому окну, а сам устроился почти посередине — место для «охраняемого объекта».

Поначалу генерал расспрашивал о поисках потомка Романовых, но вскоре, вздохнув, констатировал:

— Вижу, в самом деле вам досталось, а я тут вопросами извожу. Давайте, отдыхайте, — отодвинулся, давая Корсакову прилечь, накрыл его курткой, и до Москвы больше никто в машине не произнес ни слова.

Дисциплина, однако.

Первый собеседник: Слушаю.

Второй собеседник: Это я.

ПС: Так, ну, что у вас?

ВС: Он едет в Москву.

ПС: Не понял…

ВС: Повторить?

ПС: На хрена? Что значит — едет в Москву? Что случилось? Вы там вообще нити не вяжете?

ВС: Ну, едет он, едет. Как вам еще говорить?

ПС (после паузы, успокоившись): Вы с тем майором работали?

ВС: Конечно!

ПС: И?

ВС: Он деньги взял, потом сказал, что поговорил со своим начальником, тот пообещал поддержку…

ПС: Это у них и есть «поддержка»?

ВС: Я не знаю, как и что у них называется. Вчера утром его взяли. Прямо в гостинице.

ПС (раздраженно): Я помню. Вы докладывали. Ну, и что потом?

ВС: Потом он у них просидел, получается, больше суток. А потом его отпустили.

ПС: Что значит «отпустили»? Ты с этим майором разговаривал?

ВС: Конечно. Он весь в соплях, говорит, что ничего не смог сделать…

ПС: Да, мне похрену «мог» он или «не мог». Почему не сделал? Что говорит?

ВС (почти срываясь): Я уже сказал: ничего внятного не говорит. Сказал, что ничего у них на Корсакова нет, потому и отпустили.

ПС: А ты ему объяснил, если бы у нас что-то было, мы деньги бы на таких уродов, как этот майор, не тратили??? (после паузы): Что молчишь?

ВС: Я все сказал. Хотите поорать — орите.

ПС (почти спокойным голосом): Ладно. Вы этого … ну… ты понимаешь… Вы его сейчас контролируете?

ВС: В принципе — да.

ПС: У тебя сегодня «месячные», что ли? Что значит — «в принципе»? В общем, так, придется этого… брать в тесную разработку. Очень много вопросов осталось, и мы не можем давать ему свободу, понимаешь? Не можем! Есть план?

ВС: Я ничего делать не буду!

ПС: Не понял.

ВС: Его из отделения вывел Плюснин, и они сейчас вместе едут в Москву…

ПС (в сильном волнении): Какой Плюснин? Тот???

ВС: Тот, тот…

ПС: А ему там что надо?

ВС: Мне его сейчас спросить?

ПС (после паузы): Так… Ну, и что еще? Он один?

ВС: Ага…Один… Щяззз … Там караван из четырех машин. И не исключено, что есть караван прикрытия. И, вообще, я по Плюснину что-либо буду делать только после… решения…

ПС (почти мирно): Ну, ты, давай без понтов… «После решения»… Больно умный нашелся.

ВС: Умный — не умный, а сказал.

ПС: Ладно, отбой. Возвращайтесь.

Он все продумал еще по дороге из Ярославля. Продумал до мелочей! Войдя в квартиру, сразу же приступил к реализации плана.

Прямо у дверей снял с себя все, бросив прямо на пол, стараясь скорее отделаться от противного запаха, пропитавшего, казалось, не только одежду, но и кожу, волосы, каждую клеточку тела.

Потом проскочил на кухню, хлопнул полстакана водки и, ощутив разливающееся тепло, залез под душ. Затем закрыл слив и плеснул шампунь. Плеснул от души, не жалея. Пена стала собираться сразу же, и Корсаков сел в ванну, вытянулся и расслабился.

Подведем баланс, решил он, и начнем с пассивов, чтобы не возникало иллюзий.

Итак, смерть Людмилы Гордеевой. Пока он избегал произносить слово «убийство» даже в разговоре с самим собой. Не надо ничего выдумывать, пока — смерть! Трагическая, нелепая, странная, переполненная загадками, но — смерть!

С Гошей Дорогиным ясности больше. Едва он занялся расследованием обстоятельств смерти Милы, как его убили, и все произошло на глазах у Корсакова.

Ну, а стоило Корсакову самому пойти по следу «мальчиков» Милы Гордеевой, как одного из них чуть не убили у него на глазах, а второй пропал бесследно. Еще хуже, что к родителям того, пропавшего, молниеносно пришла Римма, едва Игорь до них добрался. Ясно, что она не была знакома с Денисом, но старалась создать такое впечатление. Значит, ее туда направил некий таинственный режиссер?

Корсаков подумал, что единственным объектом стараний Риммы мог быть только он. Родители были лишь «декорацией» этого спектакля, нужного только для того, чтобы «перехватить» Корсакова и направить его к Владе Лешко.

Римма, конечно, только исполнитель, и сама ничего не планировала. Поначалу, видимо, она должна была просто увести его от родителей Дениса Балюка, причем максимально быстро.

Почему? Родители что-то знают и могли рассказать об этом?

Вряд ли. Обычная современная семья, где родители и дети обитают в параллельных мирах, мало интересуясь друг другом. Устали люди…

Значит, нужен был именно он — Корсаков? Это уже ближе к правде, тем более что ему, как выяснилось, была отведена важная роль. Какой результат они ждали от его визита к Владе? А не получив, устроили провокацию с убийством и подставой.

Кстати, о подставе. Ну, арестовали его, что дальше?

Они знали, что бумаг от Лешко он не вынес, иначе Римма бы их обнаружила. Недаром же она придумала раздевание, наверняка обшарила все карманы, пока он в ванной был, не зря в постель уложила.

Ладно, удостоверились, что бумаг нет, но интерес к Игорю не пропал. Почему? Надеялись получить какие-то сведения прямо от него?

Скорее всего — да. Какие? Какие?? Какие???

Корсаков с головой ушел под воду. Вынырнул. Подождал, пока вода перестанет стекать по лицу. Если все так, следовательно, в основе всех этих преступлений и происшествий лежат те самые «бумаги», о которых говорили и Римма, и Влада, и Рома Каримов, «бумаги», которые были у Милы Гордеевой…

Линия прослеживается довольно четко, и противоречий не видно. Пока, во всяком случае. Значит, и вывод пока один, увы, не в пользу Корсакова: придется ехать к таинственному «дяде Коле», чей адрес дала Влада.

Но ехать в Ярославль теперь — ненужный риск, и о нем надо забыть. Сейчас за Корсаковым будут следить очень внимательно. Не смогли подставить с убийством Влады, значит, подставят как-то иначе. В Москве это сделать сложнее, в Ярославле, видимо, проще. Вывод очевиден.

Игорь зажмурил глаза. Прости меня, Гоша, но сейчас я ничего делать не буду. И не только потому, что сам под ударом, а потому уверен, — никто не станет искать разгадку, если что-то случится и с ним.

Телефон зазвонил неожиданно, резко, тревожно и долго, и Корсакову пришлось вылезть из ванны. Голый, оставляя лужицы пенной воды, он проскользил к телефону, схватил его и, уже на обратном пути, выдохнул в трубку «алло».

— Але… Игорь… Это я… — прошелестел в трубке хорошо знакомый голос Ани Дымшиц.

Раздосадованный на себя (надо было посмотреть на номер, прежде чем отвечать), он прервал разговор, не сказав ни слова, положил телефон рядом с ванной и снова погрузился в ароматную пену.

Телефон ожил опять.

Корсаков поднял трубку, увидев тот же самый номер, положил ее обратно. Звонки раздавались долго, и Корсаков, вспоминая ту, которая звонила, подумал, что, наверное, с годами она стала еще более самоуверенной. Удивительно, однако, сейчас ему не было до нее никакого дела, хотя когда-то в ней он видел Судьбу! Как все меняется в этой жизни…

Философствуя, Корсаков побрился, еще покувыркался в ванне, потом попрыгал под ледяными струями душа и, накинув халат, побежал на кухню варить кофе.

За то время, пока он этим занимался, телефон еще несколько раз требовал взаимности, но ответного желания у Корсакова не возникло.

Новый звонок раздался, когда он уже допивал кофе. Верещал сотовый, и номер высветился незнакомый. Вот, стерва, подумал Корсаков, придется просто отматерить, и взял трубку.

Однако на том конце провода звучал мужской голос:

— Игорь Викторович, здравствуй, дорогой. Моя фамилия Житников. Алексей Петрович. Помнишь такого?

Корсаков не любил подобного «застольного» хамства и, выдержав паузу, ответил подчеркнуто вежливо:

— Здравствуйте.

Житников на тон отреагировал моментально, продолжил мягче:

— Игорь Викторович, понимаю, что вы — человек занятой, но я очень заинтересован в вашей консультации и хотел бы повидаться. Мы же знакомы. Давайте по-взрослому, — в голосе появилась улыбка.

Корсаков знал, что Житников одним из первых еще в стране под названием «СССР» стал заниматься организацией и проведением разного рода выборов.

Начинал Житников на Урале, и начинал, как рассказывали, под барабанную дробь!

Потом перебрался в Москву, создав какую-то газету, организовав одну из первых еще в СССР ньюсмейкерских площадок. Говорили, что деньги на это дал его первый Хозяин, которого застрелили при странных обстоятельствах.

После этого Житников надолго исчез и всплыл только в середине девяностых в окружении Ельцина. Говорили, что он был тесно связан со всемогущим Коржаковым и вылетел вместе со своим покровителем, но слухи — они и есть слухи.

Житников снова возник уже в начале нового века в качестве создателя и директора какого-то исследовательского центра.

Больше, пожалуй, ничего о нем Корсаков не знал, но навести справки было бы нетрудно. Просто пока не хотелось этим заниматься. Надо было понять, чего хочет Житников, а для этого нужно встретиться, и Корсаков почти любезно ответил:

— Давайте, часов в шесть.

Видимо, Житникову, в самом деле, была необходима помощь Корсакова, поскольку он начал если не с оправданий, то, как минимум, с объяснений:

— Анна Владимировна Дымшиц — мой заместитель. Когда речь зашла о необходимости встретиться с вами, вызвалась позвонить, сказала, что вы ей не откажете, — и резанул взглядом.

Чего в этом взгляде было больше — ревности или любопытства, — Корсаков не смог понять, но ответил искренне:

— Аня любит брать на себя больше, чем может. Есть в ней некоторая …жадность. И не будем больше об этом. Что интересует вас?

Житников попробовал перевести разговор на уровень пустого трепа, но, увидев реакцию Корсакова, отступил:

— Хорошо, вы правы, не будем терять время, Игорь. Ничего, если так, без церемоний? Так вот… Мой Центр получил хороший заказ на изготовление… информационного продукта, назовем это так. Не буду загружать вас информацией, скажу только, что мы хорошо оплачиваем труд привлеченных специалистов. Честно говоря, в моих, руководителя и хозяина Центра, интересах, хорошо платить чужим, — улыбнулся Житников и пояснил. — У моих основных работников будет стимул доказать свое превосходство посредством хорошей работы.

Он закурил, ожидая ответа Корсакова, и, видя, что тот молчит, продолжил:

— Вы можете избрать любую форму сотрудничества, любую форму оплаты. Все, как пожелаете. По-моему, это справедливо, а?

— Вы чего хотите-то? — Корсакову разговор по-прежнему не нравится. Он понимал, что во всем виноват звонок Анны, и понимал, что его раздражение — какая-то детская реакция, но ничего не мог с собой поделать.

Житников это почувствовал, и, очевидно, ему это тоже не понравилось.

— Я уже сказал.

— В самых общих чертах, — пробурчал Корсаков.

Житников позвал официантку:

— Девушка, принесите нам две водки, — спохватившись, обернулся к Игорю. — Или — коньяк?

Тот мотнул головой:

— По сто.

Выпили, поели, закурили.

— Ну, что, все с самого начала? — ухмыльнулся Житников.

— Зачем? Продолжайте, я помню, что вы сказали.

— Хорошо.

Житников явно стал чувствовать себя комфортнее, видя, что собеседник успокаивается.

— Итак, наш информационный продукт должен быть не просто хорошим, он должен быть конкурентоспособным, так сказать, в пределах мировых требований. Мы хотим не столько удивить, но и стать серьезным игроком на информационном рынке. Для этого у нас есть все возможности, но возможности человеческие иногда упираются в преграды, порой, непреодолимые, понимаете?

— Пока я понимаю слова, но не суть.

— Перехожу, — согласился Житников. — Наш потенциальный покупатель потребовал, чтобы в нашем продукте был проанализирован в качестве примера использования наших исследовательских технологий и возможностей один эпизод из нашей недавней истории. Из истории тридцатых годов.

— Что за эпизод?

— Наш заказчик обозначил его как «заговор Ягоды».

— Да, об этом заговоре сейчас не пишет только ленивый — ухмыльнулся Корсаков. — Хоть в Интернете, хоть в газетах, книги есть, фильм, кажется, сняли.

Житников гримасой показал готовность выслушать от Корсакова любую нелепицу, но не принимать ее всерьез:

— Вы невнимательны. То, о чем говорите вы, это — заговор военных, заговор Тухачевского, а я имею в виду заговор Ягоды?

— Заговор НКВД?

Житников замялся.

— Не знаю, — почти виновато проговорил он. — На этот вопрос я точно не могу ответить, поэтому и обратился к вам, Игорь.

Видя вопросительный взгляд Корсакова, продолжил:

— Я внимательно изучил все ваши материалы по «делу наследника Романовых», да, собственно, вы и не скрывали сами, что сталкивались с людьми, так сказать, из спецслужб, так ведь?

— Ну, почему «так сказать»? Это в самом деле чекисты, правда, давно вышедшие в отставку.

— Да, что вы! Разве я в обиду такое сказал! Просто, имея в виду гражданского, я сказал бы «пенсионером», а назвать так чекиста как-то … легкомысленно, — пояснил Житников.

Он явно заволновался после этих слов, хотя ничего страшного в них не было.

— Что случилось? — удивился Корсаков.

— Ну, это вопрос терминологии. Так, чего вы хотите от меня?

— Я уже сказал: меня интересует информация об этом заговоре. Любая информация, пусть самая отстраненная, случайная, так сказать, непросеянная. У меня много работников, которые будут эту информацию проверять, разрабатывать, укладывать в какие-то схемы, ну, в общем, будут ее использовать. От вас нужна базовая информация. Повторяю, я не собираюсь вас, так сказать, покупать, но заплачу хорошо. Скажем так, соответственно вашему положению известного журналиста. В конце концов, мы можем разместить ваш материал в зарубежных СМИ, выплатив вам соответствующий гонорар.

Раздался телефонный звонок. Житников, отвечая односложно, глянул на часы, вздохнул, то ли с облегчением, то ли с сожалением. Закончил телефонный разговор и обратился к Корсакову:

— Мне пора бежать, да и вам нужно время подумать.

Житников: Здравствуйте, это я! Звоню, как вы велели.

Решетников: (после паузы) Ах, да! Узнал. Ну, что?

Ж.: Ну, мы сейчас только с ним виделись. Он немного напуган, конечно, этой историей…

Р.: (перебивая) Думаете, генерал хулиганит?

Ж.: Больше некому.

Р.: Так, ну, и что дальше?

Ж.: Наш друг считает, что материалы могут быть здесь.

Р.: Где это «здесь»?

Ж.: В Москве.

Р.: Почему он так считает?

Ж,: (после паузы) Есть обстоятельства…(замолкает)

Р.: Ах, да! Забыл… Ну, ладно… А вы как считаете, не врет?

Ж.: Не похоже.

Р.: Может, доит нас, как коров?

Ж.: Вряд ли. В конце концов, его расходы оплачиваю я, так что ваши тревоги мне непонятны.

Р.: Ну, ладно, ладно. Деньги — не главное, важен результат.

Ж.: Я тоже так считаю, поэтому и не ломаю голову над его верностью, понимаете?

Р.: Вы его намерены ориентировать на поиски … материалов?

Ж.: Погодите, погодите. А вы-то позвонили, куда хотели?

Р.: Куда? Ах, да… Позвоню, позвоню…

Ж. (напористо): Да, вы понимаете, что они могут просто исчезнуть? Зачем нам подключать кого-то, если вы сами можете их просто взять?

Р.: Не орите! Я вас нанял не для того, чтобы вы мне указания давали! Вы должны делать свое дело…

Ж. (перебивая): Да что вы, как красна девица, все считаетесь местами? Вам нужен результат, и мне тоже! Так надо его добиваться, а не тратить время на дискуссии. В общем: я заряжу людей на поиски, но если у нас сорвется, а я говорил, что мой уровень гораздо ниже вашего, то уж не взыщите!

Р. (примиряющее): Ну что вы так остро реагируете! Мне тоже надо подумать, я тоже заинтересован в результате (молчание). Хорошо. Пусть Корсаков работает по своему усмотрению и отчитывается перед вами, а я запущу свои механизмы. Если завтра мне дадут отрицательный ответ — приступаете вы, ясно?

Ж.: Да, это — другое дело. Это — конструктивно.

Р.: То есть вы считаете, что и я не совсем потерян? Ну, спасибо.

Начало в 11.43; окончание — 11.48.

Доложено Плюснину С.С. в 12.55, поскольку он отсутствовал, а пользоваться любым видом связи было запрещено.

Виза по прочтении: Контролировать Корсакова не менее, чем тремя группами, плюс — электронное отслеживание всех контактов. Плюснин.

Последние две недели вице-премьер российского правительства Александр Прохорович Решетников чувствовал себя чрезвычайно плохо. Плохо спал, уставал очень быстро, и часто ловил себя на том, что не понимает собеседников. Совещания проводил как-то нервно, рассеянно, а иногда и вовсе сворачивал, хотя ни один вопрос еще не был решен.

Близкие к Решетникову люди терялись в догадках, пытались выведать, не грозит ли беда «сверху», но ничего определенного никто не знал.

Сам Решетников понимал, насколько странно он сейчас выглядит со стороны, понимал, что нужно взять себя в руки, но не мог. Просто не мог.

Иногда ночами он просыпался и лежал в темноте, то ли размышляя, то ли вспоминая, а скорее всего мечтая. Да, да, наивно, по-детски мечтая.

Если бы он только мог повернуть время вспять, вернуться в ту пору, когда был обыкновенным счастливым «новым русским» и думал только о том, как прекрасна жизнь!

И никакая сила не заставила бы его снова идти на ту встречу, которую сейчас он то и дело вспоминал, проклинал и не мог забыть.

Совершенно ненужная встреча, но понял он это позднее, когда стало ясно, что его сделали современным модифицированным «кабанчиком». В начале девяностых так называли простачка, на которого хваткие ребята вдруг сваливали невиданное богатство и положение. «Кабанчика», делали, например, управляющим банком или директором экспортно-импортной фирмы, усаживали в прекрасный кабинет, оснащали очаровательной и уступчивой секретаршей, «мерсом» с водителем и персональными охранниками. В общем, полная программа обеспечения счастьем!

И за все это надо было только подписывать бумаги, которые позволяли бы друзьям тех самых хватких ребят, которые помогли получить все это счастье! Да, какие проблемы! Что мы, не люди что ли? Не должны помогать друг другу? И «кабанчик» помогал изо всех сил и от всей души. Подписывал и подписывал, зная, что на кончике пера его ручки находится громадная власть!

Не догадывался он, что власть эта ему не принадлежит, а лишь выдана на время. И вся его «власть» ограничена тем, чтобы открывать финансовые потоки для тех, кому это нужно.

Время от времени у правоохранительных органов накапливались вопросы к «кабанчику»: слишком уж странные и преступные люди пользовались его благосклонностью. Люди, которые не просто грабили страну, но еще и сражались с ней. И тогда органы, стоящие на страже государственных интересов, вдруг ощущали желание «побеседовать» с «кабанчиком», уже ожиревшим от роскоши и сознания своего всесилия.

И в этот самый момент приходил конец и силе, и роскоши, и самой жизни. Бедный «кабанчик» нарывался на пулю или на яд, или на случайно вывернувший из-за поворота автомобиль в самом неожиданном месте, и уносил с собой тайну многочисленных махинаций и комбинаций, за которые ему и доставалось его «счастье».

Решетникову приходилось встречаться с десятками таких «кабанчиков». Иногда он знал, что это «кабанчик», иногда — нет. Но уж о внезапной смерти бедняги узнавал почти сразу же. Честно говоря, не очень их жалел, вспоминая старую народную истину о фраере, которого сгубила жадность.

Себя самого Александр Прохорович жадным не считал и был убежден, что всего в этой жизни добился своим умом, своими руками и прочими мужскими достоинствами. Путь от скромного экспедитора кооператива до хозяина сети магазинов, до директора департамента и до вице-премьера российского правительства он проделал сам. Во всяком случае, так он считал. До поры до времени.

Он все понял только после той самой встречи.

В конце девяностых к ним в город приехала какая-то группа экспертов. Занималась эта группа заводами, которыми изобиловала область с незапамятных времен. Когда-то территория нынешней области была частью нигде официально не обозначенной Империи Демидовых, которые стремительно вырвались на поверхность деловой и политической жизни во времена Петра Великого и выковывали щит и меч той новой Российской империи, которую он создавал.

Демидовы, как известно, ушли в тень, но память о них жила. В обыденном сознание она жила, конечно, в первую очередь, в форме каких-нибудь эффектных диковинок, вроде, например, Невьянской башни, которую сразу же было приказано ставить так же криво, как знаменитая Пизанская. И приезжали смотреть, любовались, ахали и охали. Решетникову повезло: он познакомился с директором Невьянского завода, восторгавшимся и лелеявшим историческую память. Вместе они забирались на башню и любовались видом с такой высоты, что дух захватывало!

Но для серьезных людей память хранилась в тех заводах, которые Демидовыми когда-то были созданы, а уж потом, другими людьми, развивались, кем-то лучше, кем-то хуже, но всегда — для России!

Эти заводы встали намертво в начале девяностых и за десять лет, казалось, умерли. Но нашлись люди дальновидные, оценившие главное достоинство этих заводов, а точнее, тех мест, где они расположены. По преимуществу это были так называемые «почтовые ящики». Секретные заводы, закрытые города, особый социальный климат, особая система въезда в город, особые отношения.

Исчезновение этих заводов было недопустимо. Оно было равнозначно разрушению станового хребта, так сказать, всероссийского позвоночника, вокруг которого все, собственно говоря, и зарождалось, и развивалось веками. И стали появляться люди, готовые действовать!

Но любое серьезное действие начинается с подготовки, вот к ним в область и приехала эта «группа товарищей». Выглядели «товарищи» сурово, подтянуто и разговоры вели только «по существу».

Фирма Решетникова в ту пору занималась поставками продуктов питания. Магазины его располагались в районах, которые нельзя было назвать «элитными». В свое время Решетников рассудил, что деньги в этой стране лучше делать не на величине наценки, а на количестве проданного. То есть лучше каждый день продавать большое количество какой-то мелочи, чем раз в месяц продавать, например, навороченный автомобиль или какую-нибудь поездку на тот конец света. Ну, вот, такая деловая стратегия была у Саши Решетникова!

Его и пригласили, казалось, только для того, чтобы намекнуть: сможешь своими магазинами обеспечить потребности многочисленного, но небогатого населения этих городов, — откроются новые возможности развития бизнеса. Саша намек понял, стал обсуждать детали. Разговаривал он в основном с невысоким толстячком, который постоянно потел и платок из рук не выпускал. Потел-то он, потел, но дело свое знал хорошо, цифрами жонглировал, как циркач апельсинами. Знал, где и что выгоднее закупать, на каких условиях, куда везти, где разгружать. В общем, как говорится, вопросом владел!

Он и пригласил Решетникова в поездку по этим самым городкам. Там, не спеша, они вдвоем расхаживали по городу, прикидывая, где лучше поставить магазинчик. Ну, а по пути болтали о всякой ерунде, о вещах несерьезных.

Когда собирались покидать последний из тех городов, что были намечены на эту поездку, устроили «товарищеский ужин» на «служебной даче» завода, расположенной в очаровательном месте за городом.

За столом почти не сидели, благо можно было прогуляться по уютным аллейкам. Вот и прогуливались Саша Решетников и толстячок, когда навстречу им попался руководитель «группы товарищей». Он встал посреди дорожки так, что миновать его было невозможно, и, глядя в глаза Решетникову, спросил его спутника:

— Ну, как думаешь, потянет он Департамент экономического развития?

Помолчал и добавил:

— Для начала, конечно, для начала.

Решетников еще не успел понять, что он только что услышал, и соображал, о нем ли это говорят, когда прозвучал ответ:

— Потянет, ручаюсь. Ну, если не потянет, я сам буду помогать.

— Ручаешься, значит? — переспросил старший и, получив утвердительный ответ, сказал Решетникову:

— Поедем обратно — садись ко мне. Поговорить надо.

Через неделю в области разгорелся невиданный скандал.

Невиданный не по тому, что обсуждали, а по тому, как это обсуждали. Открыто и долго. И в газетах, которые, как до этого говорили, были в кармане вице-губернатора, и на телевидении, включая частное, которым владела дочь губернатора, и в автобусах, и в очередях. Обсуждали открыто, хотя еще совсем недавно сама такая мысль могла напугать человека со слабыми нервами.

Губернатор подал в отставку, на его место с приставкой «ИО» посадили заместителя председателя областной думы, и Решетников сразу же вспомнил, что именно председатель чаще других ездил с тем самым «руководителем группы товарищей». «ИО» на третий день пребывания в должности пригласил частного предпринимателя Сашу Решетникова в свой кабинет, из которого тот вышел уже директором областного департамента Решетниковым Александром Прохоровичем.

Была какая-то магия в том, что теперь его так и именовали — сначала фамилия, а уж потом имя-отчество. Порядок такой!

Инструкции «ИО» ему дал самые точные:

— Мне тебя рекомендовали как человека знающего и самостоятельного, и задачу я перед тобой ставлю одну-единственную: сделать так, чтобы честно работающий человек точно знал, что ему есть для чего зарабатывать деньги, понял? Чтобы, поняв это, он в день выборов пришел голосовать за меня, ясно?

Саше было ясно, и на этом распрощались.

«ИО», вскоре ставший губернатором, оказался человеком слова: в дела Решетникова он не лез, ограничиваясь его отчетами. Недоброжелателей и интриганов не слушал и результаты получал те, которые ему были нужны. А в день выборов в тех самых бывших «почтовых ящиках» за него проголосовало почти все население.

Играл новый губернатор или нет, но вечером того памятного дня, когда все толпились вокруг, прилюдно обнял Решетникова и громко сказал:

— Я такого не ждал. Люди поверили не только мне, но и тебе, значит, и нам всем. Ура, ребята!

Директором департамента Решетников поработал недолго. Два раза он вместо губернатора докладывал на совещаниях в столице, толково отвечал на все вопросы, и никто не удивился, когда после перестановок в правительстве новый премьер сделал Решетникову «предложение, от которого нельзя отказаться».

— Вы не занимаетесь интриганством, не ищете высоких покровителей и, несмотря на все, добиваетесь высоких результатов. А это, по нашим временам, лучший показатель. Так что…

И Александр Прохорович Решетников стал вице-премьером. Почти полгода у него ушло на то, чтобы выстроить «под себя» всю систему управления, которая была ему подотчетна. Приходилось и уговаривать, и ломать, и угрожать, и наказывать. Но своего добился и систему выстроил.

Проблемы начались, казалось, «на пустом месте».

Вопросы, находившиеся в его ведении, были важны, и никто не удивился, когда Решетникова вызвал президент. Доклад прошел гладко, вопросы были серьезные, по сути, и ответы были соответствующие. В конце беседы президент, ломая официальный ход беседы, улыбнулся:

— Ну, будем считать протокольную часть законченной. Теперь давайте, жалуйтесь на тех, кто мешает.

Улыбка все еще играла на его лице, но глаза не улыбались. Глаза, казалось, жили отдельной жизнью.

— Я не совсем понял, — признался Решетников. — Мне никто не мешает. Мы не всегда можем сделать то, что хотим, но это естественно и никакой помощью исправлено быть не может.

Улыбка сошла с лица президента:

— Вообще-то, я очень редко слышу такие ответы, — признался он после недолгого молчания. — Чаще просят кого-то приструнить, кого-то поставить на место, кому-то запретить. А ты — молодец. Спасибо, до встречи.

«До встречи» в устах президента было своего рода гарантийным талоном. Дескать, придешь ты сюда докладывать еще не раз, никуда не денешься. Работай и не волнуйся.

Так его и понял Решетников.

Через несколько дней позвонил его бывший начальник, губернатор. Поинтересовался планами, спросил, не собирается ли проведать родные места, похвастался рыбалкой. Понятно, что «просто так» такие звонки не делают. Решетников сообразил и ответил «в тон»: давно собирался, но, вот, не знал, примет ли хозяин. В ответ губернатор бурно обиделся, обозвал «оторвавшимся от родной почвы» и пообещал лично отхлестать веничком в бане.

Рыбалку отсидели добросовестно, хотя улов был неважнецкий, скудненький. После рыбалки отправились в баньку. Не в модную сауну, а в обыкновенную русскую, с парилкой. Баньку, кстати, всю полностью, смастерили губернатор с отцом и двумя братьями. И дача эта была его собственной, а не государственной. Правда, когда-то это место называлось базой отдыха завода, где нынешний губернатор в ту пору директорствовал, да чего уж помнить о таких мелочах. Другие-то и побольше умыкнули!

В баньке сидели основательно и время делили примерно поровну между парной и застольем. Но пили умеренно, больше говорили. И тема оказалась для Решетникова неожиданной и пугающей.

После самых общих тем: кого и куда вскоре переведут, кого снимут, кого назначат, все тот же «старший по группе товарищей» Иван Данилович Стецик начал настоящий разговор.

— Ты, Александр Прохорович, человек умный и работать умеешь, но в этом и твоя проблема.

— Не понял, — искренне признался Решетников.

— Вижу, что не понимаешь, потому и собрались тут. Значит, ситуация вот какая: закрутилась вокруг тебя интрига.

— Интрига? Вокруг меня? Кому это я помешал?

— Сейчас трудно сказать, но помешал ты многим и, похоже, всерьез. Иначе не было бы этой возни.

— Не понимаю.

— А ты не спеши. Мы тебе сейчас все по полочкам разложим и свой план наметим. Начнем с того, что многим ты не глянешься. Не нравишься своей независимостью, своей принципиальностью, тем, что думаешь стратегически и печешься о благе страны, которой управляешь, а не о своем кармане. Ну, я хотел сказать, что ты заботишься о своем кармане не в самую первую очередь, — понимающе улыбнулся Стецик.

— Ну, бесплатно работать я и не подписывался, — вскинулся Решетников.

— Да, что ты, что ты! — взмахнул рукой Стецик. — Какой же дурак будет на «дядю» пахать! Не о том речь. Как раз, мы считаем, что ты ведешь себя очень прилично, даже порой скромненько. Но это — твое дело. А наше дело — вот какое. Нам надо производство поднимать, расширять и укреплять. Все эти «газпромы-нефтепромы» рухнут, а заводы останутся. И потом, сколько там рабочих? Одна шушера кабинетная в основном. А на заводах этой публике делать нечего, тут рабочий человек нужен. Поэтому наша задача — развивать производство, сохраняя рабочий класс, укрепляя страну. Повторяю, в этом — наша задача. Ну, а ты, как мы думаем — человек тоже наш.

Стецик замолчал, глядя на Решетникова в упор. Дождался кивка, мол, не ошибаетесь — ваш. Продолжил:

— А раз наш, значит, и заботы у нас общие. Слишком часто стали о тебе говорить президенту, и это — плохой знак, понимаешь?

— Нет, — признался Решетников.

— Твой ответ, за который президент тебя похвалил, дескать, не ищешь виноватых, сам работаешь, не всем понравился. Тем более настораживает реакция президента. Понимаешь — почему?

— Давайте уж, рассказывайте, — попробовал улыбнуться Решетников.

— Все-таки мы в тебе не ошиблись, — одобрительно хлопнул ладонью по столу Стецик и повернулся к губернатору. — Андрей Васильич, давай.

Губернатор Луконин с готовностью принял слово:

— Значит, Саша, так. Это мне рассказал верный человек из Администрации Президента. Там тоже идет драка, каждый думает о себе и о своем будущем и ищет «запасной аэродром». Сейчас не менее трех групп волей-неволей объединились в желании тебя сожрать. При каждой возможности ссылаются на тебя. Прежде все говорили, дескать, трудно с тобой договариваться, а недавно пластинку сменили. Уже не меньше трех раз говорили президенту, вроде как в шутку, дескать. Решетников-то у нас скоро совсем самостоятельным станет. И напоминают о Касьянове. Дескать, кто Касьянова поддерживает, известно, а вот, интересно, кто стоит за Решетниковым. И самое важное, что никого из нас не называли, понимаешь?

Решетников невольно откинулся на спинку кресла. Судьба бывшего премьера Касьянова еще у всех была свежа в памяти. Работал человек, работал, а как только перестал нравиться, мигом против него объединились и выдавили.

Касьянова тогда все, кому не лень, обвиняли в том, что ему помогают «из-за бугра».

— Придумают мне покровителей «оттуда»?

— Ну, что-нибудь в этом роде, — похвалил Стецик. — Голова у тебя светлая, это точно, но одному там трудно будет. Мы тут покумекали, взвесили все и прикинули так: через пару недель начнут новую волну. Пойдет речь о том, что ты и сам плетешь какую-то интригу.

— Да, мне-то это зачем? — вскинулся Решетников.

— Вот чудак человек. Голова у тебя светлая, а выдержки мало, — мягко упрекнул Луконин. — Мы-то знаем, что ты тут ни при чем. И хотим тебя не только предостеречь, но и предохранить, помочь тебе. Так что ты сиди и слушай.

— Вот это — хорошее предложение, — усмехнулся Стецик и наполнил рюмки.

Выпили, помолчали, энергично закусывая.

— Ты, Саша, сейчас должен быть стократ аккуратнее и осторожнее и вести себя, как образцовый пионер, понимаешь? Чтобы никаких историй, в которых можно узреть при большом желании твои контакты с кем-то «оттуда». Сейчас, если ты заметил, квасной патриотизм снова растет в цене. Того и гляди, начнут ходить в хромовых сапогах и плисовых шароварах. Так что — минимум контактов. Судя по всему, сейчас на тебя начнут валить побольше таких дел, которые предусматривают частые вызовы к президенту для отчета. А тут есть две опасности. Первая, ты заиграешься и перешагнешь ту грань, которая тебя отделяет от хозяина, а это, брат, уже хамство, за которое накажут. Так бывало, и будет еще со многими. Вторая, если ты не ошибешься, то тебе помогут. В крайнем случае, спровоцируют обоснованное недовольство президента. Он — тоже человек и подвержен всем земным слабостям. Игра эта, Саша, серьезная, рискованная. Мы не планировали ее для тебя, но так получилось в силу обстоятельств. Зато теперь, если выдержишь, можно подумать и об очень серьезном деле.

— О каком? — спросил Решетников, и все, сидящие за столом, переглянулись: не шутит ли?

— Ну, сам посуди, если ты с нашей помощью осилишь всех, то есть полный резон подумать и о дальнейшей карьере, а? — после продолжительной паузы проговорил Стецик. И сразу же будто, отметая все сказанное, предложил: — Пошли-ка, мужики, погреемся, а то у меня уже яйца замерзли!

Расставались спокойно, даже весело, но уже по пути в Москву Решетников начал ощущать легкую тревогу.

Если началась атака, значит, есть какая-то цель. То есть понятно, что цель — это он сам, его смещение. Вообще-то, если говорить только о материальной стороне вопроса, то проблемы в этом нет. Ему гарантирована безбедная старость в нескольких странах на выбор. Там есть и стол, и дом, как говорится, и денег хватит не две-три жизни. Но он знал и другое. Все, что у него есть, было приобретено, действуя «на грани». Почти все его «операции» могут быть признаны незаконными. Конечно, в те времена все только так и действовали, но сейчас-то времена другие, и решать будут по-иному. В зависимости от того, какая поступит команда. Решетников понимал и другое: команду эту отдавать будет не президент. Ему-то скандалы мало что дают, но и «тушить» каждое «разоблачение» он тоже не станет. Не царское это дело.

Обдумывая ситуацию снова и снова, Решетников подумал, что ему нужны и надежные гарантии. То, что «группа товарищей» его выбрала, хорошо. А если они передумают? Кто им помешает, кто их проконтролирует?

В конце концов, он ведь не собирается их предавать! Он просто хочет усилить свою безопасность. Сами же сказали, что он им нужен.

Именно тогда он вспомнил Лешу Житникова, политтехнолога, который крутился, устраивая те, самые первые выборы.

Когда впервые неосознанные ощущения и предчувствия начали переплавляться в разрозненные, несвязные слова, ему стало беспокойно и неуютно. Мысли он отгонял, старался думать о чем-то другом, больше времени проводил вне кабинета, уезжая на конспиративные квартиры. И от раздумий отвлекало, и радость приносило. Среди его агентов было много молодых, приятных женщин, которых, видимо, возбуждали сама его должность и положение. Время с ними текло легко и весело, но все равно он ощущал, что где-то в глубинах подсознания ворочаются все те же мысли.

Спустя несколько дней мысли стали приобретать форму развернутых предложений, но он всеми способами старался их не замечать, не слышать, не воспринимать. Однако он знал, что рано или поздно любая мысль начинает рваться наружу и стремится быть услышанной…

Почему-то именно тогда он вспомнил сказку о царе Мидасе, который так и не смог промолчать о своих ослиных ушах. Выболтал тайну прибрежным камышам, а те разнесли ее всему свету. И все узнали. Все!

А тут-то и ждать не надо. Стоит узнать одному человеку, и все!

Это известно ему лучше прочих, ему — первому заместителю председателя ОГПУ Генриху Ягоде! Столько разных тайн и секретов к нему стекается…

После того как летом 1926 года скоропостижно умер Дзержинский, вся реальная власть стала перетекать именно к Ягоде. Формально во главе ОГПУ оказался Вячеслав Рудольфович Менжинский, который, однако, больше интересовался заграничными делами, любил рассуждать на темы глобальные, всемирные, а повседневную практику внутри СССР недолюбливал. Ну, что с него взять, со шляхтича! Самому лень было делом заниматься, а любую попытку что-то решать без его одобрения воспринимал как личное оскорбление, разносы закатывал. В общем, положение, конечно, не ахти. Вот и приходилось действовать на свой страх и риск.

А обстановка была смутная, непонятная. Кто с кем дружит, кто с кем воюет? Вроде все ясно: есть Генеральный секретарь товарищ Сталин, который выполняет волю партии, и все обязаны этому подчиняться. Не ему, Сталину, лично, а его, Сталина, должности генсека. Обязаны-то, обязаны, а на деле? Все друг друга обвиняют в нарушении «ленинских принципов»! Смех, да и только!

Смех-то смех, а вот приходится все время быть начеку, как бы не вляпаться во что-нибудь эдакое, за что потом отмерят полной мерой!

Правда, постепенно все дела Ягода начал переводить на себя, освобождая Вячеслава Рудольфовича от «текучки». А как же не помочь больному товарищу?

А тут еще удалось через круги «творческой интеллигенции» пустить слух, будто вопрос о высылке Троцкого был решен по предложению Ягоды. Будто бы сделал он это, обидевшись на Троцкого, обозвавшего Ягоду краснорожей посредственностью. Кто сможет проверить, как было на самом деле? И авторитет товарища Ягоды рванул вверх, как на дрожжах, потому что «мстительный и жестокий»! Вот тогда и поняли, что без него ни одно важное дело не сделать.

Давно, ох, давно играл с огнем товарищ Троцкий. Казалось бы, серьезный человек, заслуженный, герой Октября и Гражданской войны. Впрочем, на этом и сгорел!

В общем, после того как Троцкий был отправлен в Алма-Ату, все, кто еще мечтал затеять «борьбу со Сталиным», похоже, притихли.

Ягода уж было решил, что настали спокойные времена, когда можно пожить для себя, ан нет! С доносов бывших сторонников Троцкого друг на друга все и началось.

Своеобразное «досье», которое Ягода держал только в памяти, не доверяя бумагам и сейфам, начало складываться еще весной 1928 года, когда «альбатрос революции» принудительно улетел в Алма-Ату.

Стоило Троцкому оказаться далеко, как связи с ним стали слабеть с каждым днем. И возникли проблемы. Вот представьте себе, возникла ситуация, которую надо бы обсудить. Ехать в Алма-Ату? Поездка «туда — обратно» займет несколько дней, это — раз. Там, между прочим, Лев Давидович под присмотром, и запросто с ним не встретиться. Приходится ждать удобного момента, это — два. Ну и главное в том, что Лев Давидович, как Господь Бог, любит говорить «притчами». Значит, его советы надо еще как-то истолковывать! И зачем тратить время, если потом все равно начинаются споры?

В общем, начались метания, поиски новых лидеров. А уж тут много желающих появилось. Разные претенденты — разные группировки, это понятно. Вот они друг о друге и «информировали».

И такая там лилась грязь, что Ягода иногда впадал в полное оцепенение: что же творится! Куда подевались те идеалы, в верности которым так часто клялись с высоких трибун? Все готовы продать друг друга с потрохами, не испытывая никакого смущения!

«Ну, что же, — подумал Генрих Ягода, — сама ситуация заставляет думать о решительных мерах. Иначе не только революцию прошляпим, но и всю великую страну.

Всю поступавшую информацию в Объединенном главном политическом управлении (ОГПУ), конечно, обрабатывали и докладывали наверх. Докладывали серьезно, объективно, зная, что в ЦК ВКП(б) тоже получают информацию от тех же самых «товарищей».

Так или иначе, к концу марта 1929 года у Ягоды накопилось огромное количество «сообщений» и «сведений», «информирующих об антипартийной и антигосударственной деятельности», и они просто напрашивались на систематизацию. Вот тогда-то все и стало приобретать зримые очертания. Стала складываться некая конструкция, пока еще неясная, но напоминала она о себе весьма настойчиво.

Генрих Григорьевич натыкался на нее то и дело, несколько раз в день. И всплывала она по самым разным поводам. Конструкция эта приобретала самые разные очертания. Иногда Ягода оказывался в тупике, и тогда конструкция обновлялась почти полностью. Но думать об этом уже стало потребностью. Непреодолимой потребностью.

На эту мысль Ягоду натолкнули, сами того не желая, два человека. С одним из них, народным артистом Союза ССР Началовым Василием Ивановичем, Ягода часто оказывался в компании. Большого таланта человек, значит, и потребностей великих!

Вот однажды прощаясь после затянувшегося «ужина с девицами», Началов обнял Ягоду и выдохнул ему прямо в ухо:

— Очень уж вы себя недооцениваете, дорогой мой Генрих! — Подумал, уткнувшись губами куда-то в ухо Ягоде, и прибавил: — И совершенно напрасно. Совершенно. Поверьте.

Потом поцеловал и отправился домой.

А Ягода с этими словами заснул и с ними же проснулся. И раздумывал над ними долго.

Он и сам уже в глубине души давно сравнивал себя с теми, кто рядом или даже выше. Сравнивал и понимал: эти людишки — ему не чета! Все они — мелочь!

Мелочь мелочью, а каждый на своем месте. И поставлен он туда могучей силой, которая преодолела самого товарища Троцкого! Бороться с этой силой так же бессмысленно, как, например, с грозой. Хоть как ты ее осмысливай, какие планы ни придумывай, а ударит молния, и нет тебя!

Новый тупик заставил Ягоду на время оставить назойливые мысли, и это его немного успокоило. Он стал спокойнее, веселее, работоспособнее. Даже дома стал появляться чаще. Словно ждал чего-то.

Вторым, кто одарил идеей, стал известный ученый — академик Евгений Тарле.

Впрочем, с академиком лично Ягода знаком не был. Да, разве это важно, когда сталкиваются великие мысли разных людей! Сталкиваются, чтобы породить новые идеи, еще более важные и серьезные!

Просто-напросто попался в руки Ягоде донос на академика. То ли подлец писал, то ли дурак, а скорее всего завистливая умница, и речь шла об идеях, которые историк «распространяет». Излагал их, как выяснилось, в беседах с коллегами, на семинарах студентам, то есть в профессиональном сообществе, где и положено новые идеи обсуждать. Но — высказывал, значит, сам факт этот присутствовал. И рассказывал, дескать, Тарле разные провокационные истории, подталкивающие неких «заговорщиков» к «насильственному свержению».

Трудно сказать, что заставило Ягоду обратить внимание на этот глуповатый донос, но Генрих Григорьевич дал указание «прояснить вопрос».

Прояснили. Сперли записи некоей дамы и принесли Ягоде в кабинет. Стал читать и обмер.

Тарле рассказывал истории, в самом деле удивительные! В 1795 году еще мало кому известный генерал Наполеон Бонапарт случайно оказался в Париже, когда сторонники свергнутого короля готовили переворот. И действовали так открыто и самоуверенно, что правительство от страха остолбенело. Казалось, все!

В последней надежде хватались за соломинку, но только генералы защищать правительство отказывались, потому что частей, верных правительству, почти не осталось. Такой вот соломинкой и стал Бонапарт. У Бонапарта, генерала-артиллериста, солдат тоже не было. У него было другое. Генерал понимал, что рассуждения не имеют смысла. Во всяком случае, они всегда уступают действию!

В общем, Бонапарт приказал привезти пушки и поставил их прямо на улицах, преграждая путь мятежникам. Те, дурачки, решили, что шрапнелью по людям в городе никто стрелять не осмелится…

Такой человек нашелся. Осмелился. И все заговорщики со своими протестами этой самой шрапнелью были буквально разметаны по парижским мостовым…

Ягода бумагу прочитал один-единственный раз.

Читал, наполняясь страхом: сейчас таких «наполеонов» пруд пруди. К концу чтения успокоился, взял себя в руки. Если не устроили подобное, значит, генералы есть, а Наполеона среди них нет. Ну, и славно…

Бумагу вернул, распорядившись сделать сотруднику выговор: не надо обращать внимание на глупости. Надо же понимать специфику научной интеллигенции: грызутся, и хорошо. Значит, живут и работают. Не надо людей попусту нервировать.

А сам снова замер. Знал, что теперь дело за малым. Надо ждать, и решение придет само.

Оно и пришло. Воистину случайно. По одному из дел пришлось затребовать оперативные отчеты тех, кто находился в ближайшем окружении товарища Ленина.

Не его соратников, конечно, а тех, кто обеспечивал больного вождя и его семью ежедневными заботами: повара, уборщицы, медсестры и прочие. Людей этих, конечно же, брали не «с улицы», а отбирали самым тщательным образом. И они должны были не просто обслуживать вождя, а еще и следить за его душевным покоем. Следовательно, обо всех попытках этот покой нарушить, докладывать было обязательно! И каждый постоянно писал отчеты: кто что видел, слышал или о чем догадывается.

Рутина, в общем, но пользы от нее много. В этом Ягода еще раз убедился. Сотрудница писала о визите к товарищу Ленину В.И. товарища Сталина И.В.

Разговаривали они долго, а напоследок товарищ Ленин задал вопрос: что же это, дескать, товарищ Сталин делает с заслуженными людьми, проверенными участниками революционного движения?

Сталин поначалу усмехнулся, пошутил, что он обязан выяснить, откуда у вождя такая непроверенная информация. Потом, будто перебивая себя самого, заговорил серьезно.

Сказал, что следует во всем идеям своего Учителя, а тот когда-то писал про революционеров, привыкших к «домашним туфлям кружковщины». Ленин признал, что написал такое, и спросил, какое отношение эти слова имеют к «отстранению» товарищей.

Теперь уже Сталин говорил напористо, без усмешек. К сожалению, заслуженные товарищи решили, что пришло время выступать с воспоминаниями и ничего более не делать. Они навязывают дискуссии вместо практической работы.

— Ну, и отлично! — воскликнул Ленин.

— Было бы хорошо, если бы дискуссии велись в среде тех, кто к этому готов, — после короткой паузы заметил Сталин. — А они выходят к рабочим, которые еще и грамоту-то едва освоили. Приходят и втягивают в споры, Владимир Ильич. Наши «товарищи — спорщики», конечно, побеждают, и думают, что этим продвигают социализм в сознание масс. А рабочий или крестьянин понимает лишь то, что он ничего не понял, что не в состоянии вести спор. Проигрывает и начинает злиться, поскольку и сам свою малограмотность давно уже осознал. Зачем же его этим попрекать? Так и до разрыва недалеко…

Наступило молчание, которое прервал Сталин.

— К тому же, Владимир Ильич, вы правильно подчеркнули, что речь идет о деятелях революционного движения. Между тем революция закончилась. — Иосиф Виссарионович, сделав многозначительную паузу, продолжил, глядя в глаза Ленину: — Теперь идет война. Самая настоящая война, самая трудная — война повседневности.

Ленин помолчал, потом пожелал успехов и попросил передать привет товарищам.

Прочитав это, Ягода смог подвести черту под длительными размышлениями. Логика была проста: непрекращающиеся интриги ведут к ослаблению власти, следовательно, к ослаблению СССР и угрожают первому в мире социалистическому государству. Ну, а если чекистам предписано всеми силами защищать завоевания революции, значит, не обращать внимания на все происходящее он, первый заместитель председателя ОГПУ, не имеет права. Значит…

Вот тут-то Генрих и осознал, куда направляется его мысль. Все нити, прежде тянувшиеся невесть куда, переплелись в единой сети, образуя строгую и четкую систему. И решение принято!

Прошло не менее месяца, прежде чем Ягода смог достаточно определенно нарисовать всю схему в целом.

Итак, условия задачи. Дано: партия, погрязшая в интригах и спорах, государственное руководство, которое думает только о том, как бы занять пост повыше и творить все, что только придет в голову. И самое удивительное, что каждый из них искренне считает правым только себя, а виноватыми — всех остальных. Всех! Без исключения.

Ягода раз за разом проверял условия задачи, пока не пришел к выводу, что они сформулированы верно. Теперь пришло время подумать о решении.

Оно, в сути своей, свелось к двум действиям, тесно переплетенным между собой. Тех, кто обнаружил свою неспособность управлять страной, следует отстранить от власти. Но как? Поиски ответа заняли несколько дней, хотя с самого начала Ягода знал, каким он будет. К нему и пришел: ликвидировать!

Следом за этим возник второй вопрос: а как это сделать? Ответа не было, но Ягода был уверен: ответ появится. И когда так и случилось, не удивился. Первое — добраться до тех, кто на самом верху, второе — ликвидировать кого-то из них. А это уже — дело техники.

Казалось, на этом и все. Но тут и появилась еще одна проблема, пожалуй, самая важная, состоящая из двух частей.

Просто так, само по себе, устранение не имело смысла. Все надо было делать целесообразно, решая более важную задачу. Даже в воображаемых беседах с самим собой поначалу Ягода не решался называть все своими именами, будто боясь, что кто-то подслушает.

Неожиданно, как черт из табакерки, выскочила одна мысль, весьма перспективная, между прочим.

Если уж затевать эту интригу под предлогом борьбы с внутренними противниками, то не лишним будет обратиться к истории, воспользоваться опытом предшественников. Например, к операции по завлечению в СССР Бориса Савинкова в 1924 году. Для этого тогда была создана гигантская сеть мнимых сторонников Савинкова во многих городах России, и результат был получен блестящий!

Так, не спеша, продумывая все, вплоть до мелочей, Генрих Ягода формулировал условия задачи.

Вот тогда, летом двадцать девятого года и состоялся разговор, с которого все началось, черт бы его побрал. Именно в то время начал откровенно сближаться с ним Николай Иванович Сухарин, человек важный и странный. Никто его всерьез не воспринимал, хотя был Николай Иванович где-то почти на самом верху. Однако именно это «почти» все и объясняло. Николай Иванович постоянно вел борьбу с кем-то «сбоку» от основного пути движения. Хоть и называл он себя «главным теоретиком» и «лучшим продолжателем марксизма», но чего-то большого в этой части так и не добился. Ввязывался в какие-то кампании против поэтов и художников. Зачем? Они и так, убогие, жизнь себе придумывают. Их надо использовать, а не уничтожать словом. С иным поэтом правильно поговори, так он сам своих товарищей и удавит потом. Без всякого следствия и суда.

Так вот, Николай Иванович Сухарин и стал его потихоньку склонять на свою сторону. При этом настойчиво повторял, что надо хранить верность «заветам Ленина». Но главное, что Ягоду заинтересовало: Сухарин, как о чем-то естественном, говорил о возможности физического устранения противников. Открыто, без уверток:

— Ильич мог держать эту свору в руках, а не стало его, и все захотели на его место, а это — его, Ильича, место. Его и только его! — жарко выпалил однажды Николай Иванович.

При этом лицо его говорило больше, чем открывали слова, выдавая сокровенные мысли. Дескать, его это место, его, Сухарина, Ильичем ему завещанное! Недаром ведь Ильич именно его, Сухарина, называл «любимцем партии»!

— Вот и грызутся, как пауки в банке, — обычно добавлял Николай Иванович, сокрушенно вздыхая.

Со временем к этим беседам Сухарин стал привлекать и других, но Ягода по-прежнему больше молчал, хотя понимал прекрасно: не дай бог, узнает об этом Сталин — не отвертеться.

«Ну, и хорошо», — с облегчением подумал Ягода, когда понял это. — Значит, назад пути уже нет и надо все доводить до конца! Для начала надо четко наметить план…»