Без срока давности

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Припарковаться в центре Москвы в четыре часа дня — дело трудное, почти невозможное, и Корсаков не стал терять времени попусту. Увидев, что приткнуться некуда, он свернул за угол. Там, как он и предполагал, было свободнее до такой степени, что, проехав метров пятьдесят, он смог остановиться.

— Ну, и куда вы забрались? — все так же высокомерно сохраняя показное спокойствие, спросил его спутник, профессор Лобанов.

Профессор свирепствовал уже больше часа, с того момента, как покинул свою квартиру, идя следом за Корсаковым. А тому, честно говоря, больше нечего было делать, как заставить профессора идти за собой. Вот Лобанов и отыгрывался за свою минутную слабость, комментируя все происходящее.

Корсаков отвечал ему смиренным молчанием и улыбался время от времени, чтобы не злить своего пассажира понапрасну. Слишком многое сейчас зависело именно от этого человека, а знакомы они были все тот же час, так что изучать профессора и хоть как-то воздействовать на него времени не было.

Вести же себя естественно, то есть наорать на зануду, все время только и делающего замечания высокомерным профессорским тоном, Корсаков не мог. Просто не имел на это права. Вообще, он многое себе запрещал, когда этого требовала работа. А сейчас был именно такой момент, и Корсаков в глубине души хвалил себя за то, что все идет по плану, который наметил он.

А ведь с того момента, как ему стало известно о странных событиях, взбудораживших и Администрацию Президента, и Службу безопасности, прошло немногим больше полусуток. Несколько часов прошло, а известный журналист Игорь Корсаков уже вышел на след, и назревала сенсация!

Хотя поначалу не было даже азарта. Так, легкий интерес, сочувствие.

Да и начиналось все как-то несерьезно.

Утром, сразу после разговора с Плюсниным, Корсаков поехал домой.

Только для того, чтобы привести себя в порядок, и отправиться в редакцию.

Между прочим, в редакции ему часто помогала сама атмосфера. Было в ней что-то удивительное, какое-то переплетение разухабистой недисциплинированности и четкой творческой направленности. Люди могли трепаться хоть о чем, чтобы, прервав разговор, метнуться к своему столу и выдать несколько страниц текста, который вскоре с удовольствием и интересом увидят читатели.

Тем более что Корсаков, между прочим, уже многое начал понимать.

Он не хотел спешить, чтобы не нарушить некоей внутренней целостности складывающейся картины. Именно в напряженном разговоре с генералом Игорь понял, почему он никак не может уснуть, хотя усталость чувствовалась уже физически, ходить было трудно, приходилось преодолевать нежелание двигаться, и глаза все время слипались. Но стоило прилечь — сон исчезал, улетучивался, оставляя в душе только легкую горечь.

Поначалу Корсаков не мог понять, в чем дело, а теперь дошло. Он просто не мог позволить себе расслабиться, зная, что убийцы Гоши Дорогина ходят где-то рядом. Оказывается, для того чтобы жить местью, не надо давать клятвы или публичные обещания. Надо просто возненавидеть неизвестных людей, и возненавидеть их так сильно, что невозможно было забыть об этом.

А тех, кто отдал приказ убить Гошу и Милу, Корсаков люто ненавидел! Он понимал, что на счету его противников не только Гоша и Мила, но этих двоих было вполне достаточно, чтобы Корсаков начать личную войну!

По дороге в редакцию позвонил Нике Зарембо: как никак, это ведь она ездила с Гошей в милицию и разговаривала там. Гоша, если верить его рассказу, сидел и ждал ее в машине вдалеке от здания. Значит, видели там только ее и о Гоше могли узнать тоже только от нее. А она отпирается…

Глупо же…

Но еще более глупо было бы снова звонить ей. Нику надо брать за шиворот и расспрашивать с пристрастием. Корсаков несколько раз «встречался» с Никой и знал алгоритм ее действий. Застать ее врасплох было несложно. Она выходила из подъезда только после того, как уезжал партнер. Не хотела, чтобы кто-то, увидев, сопоставил.

Корсаков ворвался в ее машину, едва она пристегнулась:

— Ну, что, сука, сдала Гошу?

Реакция Ники была неожиданной. Она заревела, как ревут маленькие девочки: искренне, отчаянно и беззащитно. Она не старалась как-то прикрыть лицо или отвернуться, и Корсакову стало стыдно. Просто — стыдно. Так и сидели молча…

— Мне тогда позвонили ночью, — начала Ника хриплым голосом.

Откашлялась.

— Часа в три позвонили. Сказали: запомни, ты с Гошей никуда не ездила. Никуда. Уговаривать не будем. Наши доводы тебе передаст близкий человек. И положили трубку. Я лежу, ничего не понимаю, муж тут на псих исходит: кто тебе звонит в такое время? Ну, понятно. Минут через пять снова звонок. Он хватает трубку, и через несколько секунд вижу, лицо у него меняется, и трубку он мне протягивает. А это моя подруга. Мы с ней со школы дружим, но не виделись уже лет шесть-семь. Голос у нее дрожит, и она говорит: Ника, тебя просят серьезно отнестись к предупреждению. Если ты согласна, я передам трубку им, а если не согласна, они говорят, что убьют меня и дочь. А они с дочкой вдвоем живут, девочке семь лет.

Ника вытащила платок и шумно высморкалась.

— В общем, Корсаков, ты меня не срами и не учи. И не спрашивай. Знала бы — кто, сама бы их на ломти порезала. — Говорила она спокойным голосом, но Игорь знал — порезала бы.

В редакции он не был несколько дней, и все, кто его увидел, старался переброситься хотя бы парой слов, обсудить какие-то новости или, по крайней мере, просто поболтать «ни о чем». Соня Брицис вплыла в его кабинет в самом начале второго.

Соня была достопримечательностью редакции. Женщина красивая, изысканная, можно сказать, породистая и холеная, она была отличным профессионалом. Человеку, видевшему Соню впервые, могло показаться, что она способна только сплетничать о коллегах и судачить о тряпках. Тем более что Соня вела себя как настоящая стерва, постоянно провоцируя стычки. И только те, кто был ею тщательно проверен, отобран и допущен в узкий круг доверенных лиц, знал, что она занимается темами, очень серьезными, и никогда не допускает проколов. Даже самые пристрастные критики не могли ухватиться за ошибку в ее публикациях. Злые языки утверждали, что сама-то Соня только обрабатывает то, что ей приносят, а готовят ее любовники, но Корсаков точно знал, что это не так. Пожалуй, только перед ним Соня снимала маску непоколебимой уверенности в себе и становилась обыкновенной бабой, приближающейся к сорока.

Соня была самой обыкновенной красавицей, которой ничего не надо было делать, чтобы ее заметили и оценили. Больше того, она никого не одаряла авансами, никому не обещала невозможного, но настоящие мужики, мужики с большой буквы, старались угождать ей, и это выглядело естественным, нормальным отношением к красивой женщине. Поэтому Соня могла получать такую информацию, которую журналисту «мужеска полу» не дали бы ни в коем случае. Многие подозревали Соню в том, что она скачет из постели в постель, но Соня только смеялась и громко называла адрес, по которому следует идти завистникам и клеветникам.

Правду о ней знал только Корсаков. Ну, во всяком случае, в редакции. И по всякому важному вопросу Соня обращалась только к нему.

Близкие, доверительные отношения с Соней были чреваты тем, что она в обществе Корсакова позволяла отдыхать своему русскому языку и манерам.

— Свари мне кофе, — отчеканила она, плюхнувшись на стул.

Все знали, что Корсаков заваривает очень вкусный кофе, и многие заходили, может быть, просто в надежде на чашку кофе настоящего, а не «бочкового» или, хуже того, растворимого.

Корсаков, демонстрируя полную покорность, начал варить кофе, а Соня сообщила, будто продолжая разговор:

— Ты представляешь, я его ждала два часа!

Плюхнула в чашку две ложки сахара, размешала, выпила почти залпом. Потом повернулась к Корсакову, и слезы сверкали в ее глазах:

— Два часа он не отвечал. Потом квакнул, что занят, скотина! А я два часа там лежала, как дура, ждала его. Хотела облить водопадом страсти!

И еще долго Корсаков выслушивал матерные жалобы женщины, которая понапрасну ждала любовника. В общем, ерунда, ничего особенного. Такие вещи у Сони случались довольно часто: ее любовниками были люди серьезные, занятые.

Он бы об этом и не вспомнил, если бы через полчаса ему не позвонил один из его «источников» и не отменил назначенную встречу, сославшись на внезапные обстоятельства.

Человек этот работал в Администрации Президента. Любовник Сони, тот, который внезапно не пришел на свидание, командовал чем-то в Службе безопасности. Два происшествия, совпавшие во времени и пространстве, теряют право называться «случаем»!

Это уже не просто так, решил Корсаков, и сразу же перезвонил своему информатору из Кремля, договорился о немедленной встрече. Это была простая работница, не допущенная ни к каким тайнам, но иногда ее болтовня наталкивала Корсакова на такие мысли, что он диву давался!

Она-то, пока пили кофе в ГУМе, и сообщила, что со вчерашнего вечера, часов с шести, в Кремле какая-то суматоха.

— И, главное, все делают вид, что ничего не происходит. Будто там, кроме них, никого нет, — усмехнулась она.

Продолжать расспросы Корсаков не стал: не время давить. В конце концов, у него есть и другие возможности, и через час уже знал о нескольких необычных звонках, сделанных через кремлевскую АТС. Несколько звонков, три из которых сделаны по одному и тому же номеру — это уже след. Так Корсаков и вышел на профессора Лобанова.

Жил профессор в доме на Тверской, и вскоре Корсаков уже звонил в дверь его квартиры. План беседы был прост и почти честен. Во всяком случае, на прямой обман, без которого порой невозможно узнать хоть что-то интересное, Корсаков идти не планировал. Но порой сами обстоятельства вынуждают к тому, что принято называть «мастерством получения информации».

Сначала Корсаков планировал, задавая самые общие вопросы, выйти на тему о звонках из Кремля. Его собственный опыт показывал, что самый короткий путь, в любом деле, — прямой.

Поэтому, поздоровавшись и следуя за хозяином в его кабинет. Корсаков, чтобы не терять времени, пояснил:

— Собственно говоря, я просто хотел уточнить кое-что по поводу наших вчерашних телефонных контактов.

Сделал еще несколько шагов, глядя в затылок хозяина квартиры, и добавил:

— Ну, собственно, и всего последующего.

Профессор Лобанов так же, молча, вошел в свой кабинет, свободным жестом указал Корсакову на стул, дождался, пока тот усядется. Потом встал перед ним и скучающим тоном произнес:

— Знаете, больше всего меня огорчает, что не меняется тот, безусловно, большевистский стиль организации труда, который у вас, в Кремле, царит, независимо от провозглашаемых идеологических истин!

Он скорбно сомкнул губы, окаймленные аккуратной бородкой, и уселся в кресло. Побарабанил пальцами по столу, будто размышляя, как же оценить столь неудачный стиль работы Кремля в целом и его, Корсакова, в частности. Профессор, видимо, был уверен, что Корсаков работает в Кремле.

Лобанов это и подтвердил, продолжая причитать:

— Ведь буквально перед вами звонили ваши коллеги, и я им все объяснил. Вопрос, который вас интересует, вам лучше осветит моя аспирантка Ирина Аристова. Ну, голубчик, я ведь вам адрес назвал, телефон. Сам договорился обо всем. Я им, извините, все разжевал и в рот положил. Неужели трудно просто проглотить?

Профессор снова всем своим видом выразил непонимание такого отношения к делу. Помолчал и добавил, пытаясь несколько смягчить сказанное:

— Уж, извините, голубчик.

Корсаков, никогда не считавший себя человеком мягким и безответным, сдержался только потому, что ситуация не позволяла этого. Сам профессор, явно относивший себя к «интеллектуальной элите», видимо, мало что знал, если «перевел стрелки» на кого-то.

И этим следовало воспользоваться, чтобы получить результат.

— Профессор, вы же прекрасно знаете, что система работает тем несогласованнее, чем больше в ней элементов. — Повторил он слова, вычитанные где-то, с таким видом, будто это его, Игоря Викторовича Корсакова, наблюдение.

Хозяин кабинета чуть смягчился, и тут уж терять темп атаки было бы неразумно. Корсаков считал просто: те, о ком говорит профессор, то есть люди из Кремля, имеют преимущество во времени. Если они успеют раньше встретиться с человеком, которого назвал Лобанов, то, конечно, впрямую «порекомендуют» помалкивать. И тогда Корсакову останется только размышлять над крылатой фразой из латыни: «Поздно приходящим — кости».

Этого нельзя допустить, решил Корсаков и «навалился» на профессора. Он призвал на помощь все свое красноречие и изворотливость, доказывая, что «те коллеги» чересчур загружены и скованы временем. И, вы же понимаете, профессор, если они будут не слишком объективны, то могут быть допущены «досадные неточности». Право слово, будет лучше, если вы сейчас смогли бы выделить время и устроить встречу, что называется, «с глазу на глаз».

Трудно сказать, что «пробило» профессора Лобанова, но он, скептически улыбаясь, поднял трубку:

— Ирочка, я скоро зарекусь работать с Кремлем, — произнес он таким тоном, будто без его помощи Кремль тотчас прекратит подавать признаки жизни. — Да, знаю, знаю. Это же я им посоветовал. Но тут изменились обстоятельства. У меня со временем, как ты понимаешь, полный цейтнот, но уж очень просят. Поэтому…

Договорились, что встретятся через час на улице, неподалеку от дома, где жила «Ирочка», и всю дорогу Корсаков лавировал, среди потока машин, выслушивая комментарии Лобанова. Приходилось терпеть.

То обстоятельство, что машину пришлось оставить за углом и идти навстречу Ирочке пешком, Лобанова тоже огорчило. Можно подумать, что он пешком вообще не ходит!

Они вышли на улицу, и Лобанов облегченно воскликнул:

— Ну, слава богу, хоть Ирочка в порядке. Вот что значит, принадлежать к академической среде, — порадовался он. — Разум превыше всего.

Ирочка, и вправду, была красива той сдержанной красотой, которая почему-то порождала ассоциации с дисциплиной. Чуть выше среднего женского роста, со светло-русыми волосами ниже плеч, открытым лицом и умными глазами, она сразу же вызывала чувство приязни своей очевидной готовностью общаться на равных, без высокомерия, которым так утомил Корсакова ее шеф.

Лобанов повернулся, видимо, намереваясь представить Ирине Корсакова, но не успел. Он воскликнул: — А, вот и ваши коллеги, господа из администрации.

Лобанов оставил Ирину, сделав шаг навстречу двум подтянутым молодым людям, которые спешили к ним. Что бы ни говорил Лобанов, а Корсакову эти ребята никак не показались сотрудниками Администрации Президента. Ну, если только администрации исправительного учреждения. Очень уж дежурно-незапоминающиеся физиономии были у них. И единственное выражение застыло сейчас на их лицах — чувство глубокого недовольства.

Ускоряя шаг, они приступили к манипуляциям, которые Корсакову совсем не понравились. Игорь схватил Ирину за руку и потянул к себе. Ирина как приличная женщина оказала сопротивление. Возможно, она собиралась сказать что-то неприятное, но в этот момент Лобанов дернулся и стал падать, разворачиваясь к ним лицом. На левой стороне его светлого пиджака расплывалось ярко-красное пятно.

Ирина ахнула и, кажется, хотела о чем-то спросить. Корсаков, в принципе, готов был ответить на любой ее вопрос, но только не здесь и не сейчас. Тем более что по телу Лобанова расплывалось уже второе кровавое пятно, и парни приближались к ним.

Управлять женщиной следует, учитывая обстоятельства, и Корсаков, оценив происходящее, заорал:

— Что ждешь, дура! — рванув ее к себе.

И они побежали, благо до арки, ведущей во двор, было не больше пяти-семи метров. Влетя в арку и минуя ее, Корсаков отметил не менее трех тупых ударов в стену дома и рассыпающиеся брызги из штукатурки и кирпича.

Двор, слава богу, был полон деревьев и кустарника, а район хорошо известен Корсакову. К машине они выскочили с крохотным запасом времени, которого хватило, чтобы рвануть с места, казалось, оставляя преследователей с носом. Но это только казалось. Они не успели отъехать и десяти метров, как из-за угла показалась «мазда», в которую те и запрыгнули.

Корсаков, моментально просчитав ситуацию, нашел единственно верный выход. Дважды свернув, он оказался возле небольшого просвета, отделяющего один дом от другого. Проехать к этому просвету было невозможно, не прорвав аккуратный строй кустарника, что Корсаков и сделал. Тот же маневр повторили преследователи, не подозревая, насколько изобретателен их противник. Корсаков подлетел к промежутку между домами и вертанул руль так, чтобы машину развернуло левой стороной к домам. Она даже врезалась в оба дома.

Корсаков сразу же открыл дверь и, схватив Ирину за руку, приказал:

— Лезь сюда!

Машина преследователей влетела в «ауди» Корсакова, но прорваться в промежуток и завершить маневр не могла никак.

Бегом миновав двор, Корсаков и Ирина выскочили на параллельную улицу.

— Куда теперь? — почти спокойным голосом спросила Аристова, но Игорь чувствовал, что она готова разразиться рыданиями.

Нельзя было ни на миг проявить слабость, и он буркнул:

— Машину ловить.

В такси проехали не очень далеко, потом прошли пешком, потом спустились в метро. Мотались не меньше часа, прежде чем удалось сесть на свободные места. Едва поезд тронулся, Ирину толкнуло на плечо Корсакова. И она разрыдалась.

Москвичи и гости столицы, привычные ко всему, вели себя совершенно естественно: кто-то глазел, кто-то отвернулся, кто-то продолжал читать книгу или газету.

Рыдания иссякли и перешли в тихий плач. Только потом Ирина спросила:

— Почему мы убежали, почему не помогли Лобанову?

— Ты хотела, чтобы и мы там сейчас лежали?

Видимо, у Ирины Аристовой было богатое воображение, потому что рыдания возобновились с новой силой.

Потом она снова начала расспросы:

— За что они его?

Ответить Корсаков не решился: он не любил женские слезы.

Первой все-таки пришла в себя Аристова. Часа через два она спросила:

— И куда мы сейчас?

Ответа на этот простой вопрос у Корсакова не было, и он начал издалека:

— К тебе точно нельзя: они тебе звонили, значит, знают адрес.

— Кто звонил?

— Как это «кто»? Тебе звонили?

— Да, звонили, но им телефон и адрес дал Лобанов. Они сказали, что хотят проконсультироваться.

— И ты их пригласила к себе?

— Ну, конечно. Они же по рекомендации Лобанова.

— Они позвонили тебе и сообщили, что уже приехали?

— Нет. Позвонил Лобанов, и я пошла на встречу с вами.

Ага! Значит, они их «вычислили» только по Лобанову. Его они точно знали в лицо. А их с Ириной? Впрочем, теперь-то уж узнали. У таких людей память хорошая. Хотя что такое «хорошо» и «плохо» в данном случае?

Ирина, видимо, вспомнив, как закончилась «встреча», снова заплакала. Но у Корсакова времени на сочувствие не было, и он продолжил:

— В общем, твой адрес они знают. Мой — вычислят по номеру машины. Значит, ни к тебе, ни ко мне ехать нельзя. Тогда — куда?

Задавая риторический вопрос, он заметил, что Ирина внимательно оглядывает его, и Корсаков обратил внимание на свой костюм, что его изрядно огорчило. На куртке было несколько неаккуратных пятен бурого цвета, а на брюках — отметины от падений на землю. Следы травы и засохшие комья почвы — ладно, а пятна крови могут заинтересовать милицию. И кто знает, кому об этом станет известно первому…

Корсаков перебирал в уме варианты, когда Ирина решительно поднялась:

— Идем, нам надо на пересадку.

— Зачем?

На что Ирина резонно возразила:

— Разве я тебя спрашивала?

Только входя во двор большого дома на улице Гиляровского, пояснила:

— Коллега уехал по контракту в Италию, вернется не раньше, чем через две недели.

Коллега, судя по всему, был человеком обеспеченным и активным. Квартира выдавала с головой все его привычки и пристрастия. Но главное, холодильник не был пуст, а покопавшись в шкафах, Ирина нашла кое-какую одежду для Корсакова.

— Ступай в душ, а потом, — он глянула на часы, — потом будем обедать… или — ужинать…

— Да, какая разница, — нарочито беззаботно отозвался Корсаков. О чем беспокоиться, если можно нормально поесть и одеться? А там что-нибудь придумаем.

Душ и чистая одежда, свежая, приятно пахнущая, в сочетании с хорошим столом, возможно, и примирили бы Корсакова с действительностью. Тем более что всем этим он был обязан женщине, которая ему нравилась все больше и больше. Она вела себя адекватно в любой момент их сложных и неожиданных приключений, которые вовсе не были игрушечными. Достаточно было вспомнить падающего Лобанова и кровавые пятна, расплывающиеся по его одежде. И Корсаков, между прочим, совсем не был уверен, что стреляли именно в профессора. От профессора те, кто стрелял, получили все, что им было нужно. А вот от Аристовой они ничего не получили. И не получили именно потому, что в дело вмешался он, Корсаков.

Впрочем, если бы они получили то, что хотели, то не факт, что Ирину оставили бы в живых. Она-то ведь знала бы точно, что они хотели. Кстати, а что они хотели-то?

— Ира, а как ты вообще попала в эту историю?

— В какую «эту»? Я не могу понять, что происходит!

— Тогда давай по порядку. Ты шла на встречу с нами?

— Да, но это уже после звонка Лобанова. Он позвонил, сказал, что нужно немедленно встретиться, отменив все мои намеченные дела. Отказывать шефу у нас не принято, вот я и сделала так, как он велел.

— Вообще-то, он звонил по моей просьбе.

— Все это время?

— Что значит «все время»?

— Ну, он же не один раз мне позвонил. Вообще, последние часы он вел себя очень активно. Первый раз он позвонил вчера около десяти часов вечера. Спросил, смогу ли я проконсультировать кое-кого. Так и сказал «кое-кого». Я ответила, что проконсультирую. Он положил трубку и снова перезвонил минут через тридцать. Спросил, какие дела у меня есть на первую половину дня. Договорились, что созвонимся утром, и он позвонил. Сперва часов в одиннадцать — уточнил, готова ли я? Потом, через час, наверное, предупредил, что сейчас со мной свяжутся. Потом, минут через двадцать, позвонил еще раз. Вот тогда он и попросил все отменить и выйти вам навстречу. Ну, а все остальное ты и сам знаешь…

Тут она замолчала и внезапно спросила:

— Мы что, перешли на «ты»?

Корсаков опешил:

— Кажется, перешли. А ты вообще представляешь себе «выканье» в ситуации, когда мы убегаем от пуль?

Тут Аристова удивила его еще больше: она снова заревела. Лицо ее исказилось, уголки губ поползли вниз, по щекам потекли крупные слезы, и Ирина закрыла лицо руками.

Да что же сегодня за День плача! Женские слезы он не любил и себя в такие моменты чувствовал по-дурацки, зная, что ничем не может помочь и хоть как-то изменить ситуацию.

Все, что он сообразил сделать, — налить в стакан воды и подать Ирине. Она отняла ладони от щек, глянула на стакан и упрекнула совершенно нелогично:

— У меня и так глаза сейчас опухнут, а ты еще воды предлагаешь.

Пока она в ванной приводила себя в порядок, Корсаков обдумывал продолжение разговора. Однако все решилось само собой.

Выйдя из ванной, Ирина села к столу, предупредив:

— Я косметику смыла, так что придется тебе смотреть в сторону или созерцать совершенно нелепую физиономию стареющей тетки.

Корсаков добросовестно изучил ее лицо и никаких признаков старения не заметил. Скорее наоборот, сейчас Ира выглядела еще свежее, только глаза были все еще слегка опухшие.

Игорь провел пальцем по лицу Ирины, прикоснулся к векам.

— Ты что делаешь, Корсаков? — почти ровным голосом спросила она.

— Тебя хочу успокоить, — не думая ответил Корсаков.

— Ты думаешь, так можно успокоить одинокую женщину?

Игорь посмотрел ей прямо в глаза.

— Психологи говорят, что в таких вот ситуациях лучший способ прийти в себя — это заняться чем-то привычным.

— Мы с тобой едва знакомы, — Ирина не сопротивлялась, она просто констатировала.

— Ну, и что?

Рука Корсакова скользнула ей на затылок, собрала волосы в горсть, а потом и сам потянулся к Ирине.

И был секс. Тот самый секс, когда мужчина и женщина уходят из мира людей, окунаясь в мир живых существ, где ни стыда, ни запретов, ни соображения безопасности и здравого смысла…

…Вернувшись из душа, Ирина скользнула в кровать и прильнула к Корсакову всем телом.

— Удивительно, но ты прав, — шепнула она. — Секс в самом деле помогает. Мне сейчас так хорошо!

Корсаков достал сигарету, закурил. Пауза затянулась, и Ирина спросила голосом уязвленной женщины:

— А тебе?

Игорь повернулся, поцеловал ее:

— Мне тоже стало очень хорошо. — Помолчал и добавил, не сдержавшись: — Я по-настоящему разозлился.

— Разозлился?

Ирина возмущенно приподнялась на локте, и Корсаков пояснил:

— По-твоему, все, что произошло, надо забыть? Ты думаешь, я каждый день привожу человека к месту, где его убивают?

Ирина заплакала и снова прижалась к нему. Всхлипывая, спросила:

— И что мы теперь будем делать?

Последние две недели Поздняков часто вспоминал генерала Защепу, мечтавшего выспаться. Кирилл Фомич теперь тоже спал плохо, то и дело просыпался, много курил и только изредка проваливался в сон, который вскоре прерывался, и все шло по кругу.

Вот уже месяц прошел с того дня, как Поздняков переправил через границу Защепу. Переправлял со всеми предосторожностями, снабдив документами и легендами на все случаи жизни, но понимал, что все эти бумажки помогут только в том случае, если Защепу не возьмут. Неважно, кто это сделает, результат будет один и тот же.

Впрочем, генерал к этому относился проще. Он так и сказал:

— Мне приятно, Кирилл Фомич, что вы так обо мне заботитесь и опекаете, но имейте в виду, что выбор свой я сделал сам, и сделал его совершенно осознанно. Неужели я в мои годы буду на кого-то ссылаться?

Позднякову в голосе Защепы послышались даже нотки сердитого недовольства, и он ответил:

— Я могу сказать о себе то же самое, и если я волнуюсь, а тут вы правы, волнуюсь, то только за дело.

За две недели до этого пришел долгожданный ответ из Парижа. Ответ одного генерала (Кутепова) другому (Защепе).

Защепа в своем письме, переправленном по всем правилам конспирации, просил о встрече, аргументируя такую необходимость «чрезвычайными обстоятельствами».

Ответ пришел нескоро, и была в этой неспешности грубоватая демонстрация: дескать, как захочу, так и поступлю.

Защепа откровенно обиделся, ответ обозвал «солдафонством» и весь вечер костерил Кутепова, поминая ему все, что только знал, а еще более, — слыхал от других. Потом успокоился, и дальнейшее обсуждали уже сугубо по-деловому, возражая друг другу и перепроверяя собственные аргументы.

Кутепов, согласившись «уделить возможную толику времени», заранее заявил, что круг сотоварищей по РОВСу не разрешит ему покинуть Париж, следовательно, Защепе предстоит изыскивать возможность прибыть к нему самостоятельно.

— Вы смотрите, так и пишет «прибыть», — злобно ухмылялся помолодевший лет на десять Защепа. — Штафирка, а туда же.

Потомственный военный Защепа не щадил Кутепова с его гимназическим образованием.

— Штафирка-то штафирка, а до Парижа вам добираться рискованно, — попытался остудить его Поздняков.

— Вы, уважаемый господин чекист, этого прощелыгу не знаете. Я в Париж-то и не собираюсь, — спокойно доложил Защепа и демонстративно закурил.

Потом еще более демонстративно хлопнул себя по лбу:

— Вот глупец! Проболтался, хотя спокойно мог деньги, выданные вами на поездку в Париж, просидеть в каком-нибудь кафе в Варшаве или Кракове с очаровательной паненкой. Польки, польки, — улыбнулся, закатывая глаза генерал.

— Вы, Лев Ефимович, — в тон ему отвечал Поздняков, — не забывайте, что ответ будете держать по всей строгости закона.

— Да, какая же вам разница, куда я потратил бы деньги, друг мой? Вам нужен результат, — снова хохотнул Защепа.

— Именно, — уперся пальцем в Защепу Поздняков.

— А результат будет. Поверьте, это сейчас Сашка строит из себя полубога в кисее. Как только ему доложат, что я пересек границу, сам прибежит хоть куда, поверьте, уж я-то его знаю! Прибежит! Будет, правда, фанфаронствовать, надувать щеки, будет требовать подчинения, но прибежит непременно.

Поздняков спорить не стал, повторил только, что единственная цель поездки — рассказать Кутепову о давно созданной тайной организации и о том, какая мощь собирается в недрах Совдепии, стонущей от большевиков.

Уходил Защепа через Украину в Польшу. Район выбирал сам из тех, которые предложил Поздняков. На вопрос — почему именно там, ответил бесхитростно: воевал там в германскую, своими ногами исходил, так что в случае опасности и в одиночку могу спастись.

Шел с контрабандистами. Контрабандисты — это вам не госслужба, люди дела и никакой идеологии.

Сроки Поздняков начал было оговаривать, но, увидев чуть насмешливый взгляд Защепы, и сам ухмыльнулся:

— Вы правы, какие тут сроки могут быть…

Защепа понимающе заключил:

— Поверьте, мне и самому там лишнего быть не хочется.

И вот уже второй месяц генерала нет.

Поздняков даже себе в глубине души опасался признаваться в этом, но он начинал бояться, и для этого были причины.

Сейчас, когда требовалось только терпеливое ожидание, было время еще раз проанализировать все случившееся, готовясь к развитию дальнейших событий в любом направлении. Из всех возможных продолжений Поздняков меньше всего боялся, что Защепа его просто переиграл.

Могло быть, что Защепа, опытный человек, заметил слежку и сыграл на опережение?

Могло, и искренность Защепы могла стать частью этой игры.

И, когда он откровенно рассказывал о тех обстоятельствах, которые не дали ему уйти из России, о своем ранении, о Марианне, которая спасала его, скитаясь с ним, полуживым, по деревням и хуторам, он мог продолжать эту игру.

Он ведь так и не сказал, где они расстались. Защепа говорил, что не помнит, и говорил об этом скупо и, пожалуй, со злостью, которая должна была скрыть его искреннее огорчение, его личную трагедию, но и это могло быть тонкой игрой. Кто теперь знает…

Можно было, конечно, навести справки о Защепе в Москве, но Поздняков понимал, что такой запрос из Туркестана сразу будет замечен и вызовет много вопросов, а то и особое выяснение обстоятельств такого интереса.

Впрочем, если честно, Поздняков ни разу не поймал Защепу на противоречиях или неточностях, ни разу генерал не уходил от ответа, демонстрируя полную открытость.

Ну, а если не было открытости, а была затаенность?

Если первый ход сделал генерал, сев за стол тогда в столовой, и ответный ход Позднякова был им заранее рассчитан, и после этого все шло по его генеральскому плану?

Если Защепа сам готовил ходы и оборачивал себе на пользу, а чекист считал их своей инициативой?

Вот, в конце концов, и выбрался из враждебного окружения без потерь, а?

Могло быть такое? Вполне!

А могло быть и так, что Защепа, оставшись в Совдепии, в самом деле изменил свои взгляды, о чем так много они говорили с Поздняковым, и сам во все это верил. Верил до тех пор, пока не встретился снова со своими боевыми друзьями! Встретился, и взыграло ретивое.

Почему-то, размышляя над этим вариантом, Поздняков поймал себя на том, что напевает «Помню, я тогда молодушкой была» и усмехнулся: да уж была молодушкой, была!…

Итак, встретился с товарищами и простил им все обиды, забыл все, о чем думал тут годами?

Не исключено, если говорить честно.

Правда, быстро утешил себя Поздняков, это было бы неплохо. Если только Защепа там, в Париже, осядет, то быстро проявится. С его-то опытом, а еще важнее — со знанием сегодняшних советских реальностей, он быстро войдет в высшие круги эмиграции!

Тогда можно будет думать о дальнейшем сотрудничестве. Это, конечно, не та операция, о какой мечталось, но все-таки…

Могло, рассуждал Поздняков, случиться и совсем плохое. Защепу могли разоблачить «там», за кордоном. Разоблачить и просто ликвидировать без всякого шума.

В конце концов, кто в Европе будет искать Защепу? Его и не знает никто. Но это — если ликвидируют.

А если разоблачат и захотят использовать против Позднякова?

Пришлют, например, весточку: дескать, если не согласитесь сотрудничать, признания Защепы станут известны. Тоже возможно, и это уже опасно.

Ну, и самый крайний вариант Поздняков обдумывал почти с самого начала, едва проводив Защепу, и все равно возвращался к нему каждый день.

Генерала могут взять на обратном пути. Искренне сотрудничая с одним чекистом, он так же искренне может рассказать обо всем и другим. Генералу-то какая разница? Ему жить хочется…

Самый простой вариант защиты в таком случае — провокация врагов!

Вражеское подполье спровоцировало арест своего агента, чтобы устранить Позднякова, человека, которого они боятся. Почему боятся? Да, потому что он с ними успешно борется!

Вы проверяйте реальные дела, а не бредни белогвардейцев!

Иногда Поздняков, размышляя над этим вариантом, чувствовал, как начинает стучать сердце, и на лбу выступает испарина.

В общем, не только плохо спалось, но и днем часто ощущал беспокойство.

И, увидев Защепу в той же самой столовой, где произошла их первая встреча, Поздняков почувствовал легкую слабость в ногах. Присел к ближайшему столику, посидел минуту, не больше, и вышел.

Защепе, когда тот появился, кивком головы показал: в парк! Там, в прохладе аллей, генерал и начал отчитываться о поездке.

— Ну, втянули вы меня, Кирилл Фомич! Жил без них в полном порядке, а сейчас!… — Защепа досадливо махнул рукой.

— А подробнее, без эмоций? — попросил Поздняков.

— Без эмоций не получится. Выплеснуться надо, — пояснил Защепа. — Я ведь их всех помню такими, какими они были в военную пору! Подтянутыми и бесстрашными они были! А сейчас обрюзгли! И не столько телесно, сколько духовно! И думают уже не о том, чтобы воевать, а о том, чтобы гадить. Трусливо и мелко гадить исподтишка!

Он протянул Позднякову портсигар:

— Табак отменный, не сомневайтесь. Привез еще несколько сигар, но это уж когда у меня будем. А то увидят нас с сигарами, и докуривать будем в ГПУ, — улыбнулся Защепа.

— Так что там все-таки было, в Париже?

— Какой «Париж»? Я же вам говорил, что Кутепов прибежит, как собачка, — ухмыльнулся генерал. — Причем тогда я просто предполагал, не зная, как низко они упали, а сейчас насмотрелся. — И он провел ладонью над головой, показывая, как глубоко погрузился во все неприятное.

— Вы когда вернулись, Лев Ефимович? — решил сменить тему Поздняков, и Защепа после коротенькой паузы улыбнулся.

— Да, вы правы, что-то я никак не могу прийти в себя, — признал он. — А вернулся я ночью. Опоздал из отпуска, знаете ли, на четыре дня, за что пожурили. Мягко, но с намеками.

— Как добирались обратно? Я имею в виду, трудности были?

Защепа снова улыбнулся, но теперь уже улыбка его была почти прежней, — человека, уверенного в своей правоте:

— Как и по пути туда — никаких забот. Почти как на прогулке. Те тоже кое-что умеют делать.

— «Те» — это?…

— Те, кто за кордоном, Кирилл Фомич. Обратно они меня проводили до Слуцка.

— До Слуцка? Это же в Белоруссии, — удивился Поздняков.

— Точно так, до Слуцка. Пожелали успехов, облобызали троекратно и отправились назад. Только что в вагон не посадили.

— А пограничники?

— Господь с вами, какие пограничники! Там все те же люди, те же порядки, что и в прежние времена, до вашей революции. Контрабанда нужна всегда и всем.

Поздняков почувствовал злость, хотел сказать что-нибудь резкое, но сдержал себя: Защепа-то тут при чем?

— Знаете, Лев Ефимович, вам в самом деле надо отдохнуть, прийти в себя и подготовиться к отчету. Вы ведь привезли не только знания, но и впечатления, а они могут быть и поважнее в иных случаях.

Встретились в субботу у Защепы дома.

К отчету он подготовился серьезно, докладывал четко, аргументы приводил основательные, на каждое замечание у него были ответы, но без пустой бравады и высокомерия.

Начал с РОВСа.

Положение нервозное, ведется неутихающая подковерная возня.

Созданный в 1924 году приказом Врангеля, Российский общевоинский союз должен был объединить все общества и союзы, которые успели создать бежавшие из России воины белой армии, и всем было ясно: идет переформирование и подготовка к новым «великим свершениям». Было ясно и другое: денег на всех не хватит, вот, и надо объединяться!

Была и фигура, кажется, бесспорная: как-никак Врангель не капитулировал, оружия не отдавал и в плен не сдавался. Герой героем!

Правда, деньги давали, но все время требовали отчитываться о «свершениях». Потом денег стало меньше. Ну, а после неожиданной смерти Врангеля дела пошли вовсе плохо. Во главе РОВСа поставили Кутепова.

— Кутепов, конечно, сразу окружил себя людьми, лично ему преданными, — рассказывал Защепа. — Это, конечно, разумно, но во всем нужна мера, а Саша меры не знает. Только и есть у него, что последний командир Преображенского полка, рожденного славным Петром.

Тут Защепа отвлекся, рассказал старый анекдот еще времен Гражданской.

Когда Деникин услыхал от Кутепова: «Я — последний командир Преображенского полка!», заметил:

— Ну, что вы говорите, Александр Павлович! Какой вы командир! Полк-то императорский, а вас Временное правительство назначило.

Кутепов попробовал возмутиться, но усмешки большинства окружающих сбили с него весь пыл.

— Ну, и сейчас ничем не лучше, если без прикрас, — продолжил Защепа. — Деньги дают, но требуют показать результаты, а с ними у Сашки плохо. Мало того, что у него, — это бы полбеды. Беда в том, что успехи есть у других, и о них все говорят.

— Например? — вцепился Поздняков.

— Например, того же Туркула, о котором я вам говорил, всюду нахваливают за решительность в Болгарии. Многие офицеры готовы поддержать его: так, дескать, и с Совдепией надо поступать. И, между прочим, такие настроения симпатичны многим политикам Европы. Они постоянно намекают и открыто говорят, что большевики слишком долго находятся у власти! У генерала Шкуро реальные связи на Кавказе, и он всем обещает поднять там восстание. Быкадоров на Дону грозится казаков всколыхнуть. А Кутепову нечем крыть! Вся его сила — в Париже.

— То есть поедет в Россию?

— Ну, экий вы торопыга, господин чекист! — искренне возмутился Защепа. — Сидите и слушайте.

В Варшаве генерал быстро нашел знакомых. Их и искать не надо было: все знали, где бывают те, кто приехал из России.

Защепе искренне обрадовались не только потому, что человек с родины приехал, главное — свой, соратник, которого считали погибшим. А он — жив!

— Знаете, — честно признался Защепа, — я прослезился. Так жалко их стало. Мужественные, гордые, верные, но — чужие. И никак это не изменить. Хотел сказать: бросайте все, возвращайтесь, и понял: не поймут, а то и шлепнут чего доброго.

О том, что прибыл как представитель мощной тайной организации Защепа сказал только тем, кого знал, казалось, всю жизнь, кому доверял полностью. Сказал и стал расспрашивать, как добраться до Парижа и повидаться с Кутеповым.

— На кой он тебе, Левушка? — было спрошено.

— Надо, Алеша, надо. Нужно оружие, нужна координация действий, люди нужны, деньги. А где взять? Только у Саши просить.

После этих слов он и услышал почти все, что потом пересказал Позднякову. А напоследок ему посоветовали:

— Отдыхай, гуляй, с паненками свидайся и ни о чем не беспокойся. Сашка сам сюда приедет, едва услышит о твоем появлении.

Правда, на следующий день с самого утра приходили «повидаться» то один давно знакомый офицер, то другой, и так, передавая с рук на руки, сопровождали весь день, пинкертоны.

Впрочем, Защепе-то это безразлично: он в самом деле просто отдыхал, встречался со старыми знакомыми.

На третий день сообщили, что Кутепову в Варшаву, видите ли, ехать несподручно, ибо «организация нуждается в нем ежеминутно». Поэтому назначает встречу в Берлине. Сашка остался Сашкой.

— Ну, хорошо, мы — люди негордые, Берлин, так Берлин, — усмехнулся Защепа, рассказывая. — Сашка, видимо, хорошо продумал, как себя вести, и держался этаким государственным деятелем. Дескать, и возражать ему не смей, когда он вещает о важных делах и будущем России.

— Но вы, надеюсь, возразили? — с усмешкой спросил Поздняков.

— Возразил, конечно. Истинно говорю: долго терпел, ждал, когда вдвоем останемся, чтобы не так сильно обиделся, но не дождался. Правда, — будто в недоумении развел он руками, — я и сказал-то вещь простую. Вежливо сказал, с политесом. Вы, говорю, господин генерал, по-видимому, думаете, что в России вас ожидают восторженные толпы каких-нибудь новых «марковцев» иди «дроздовцев», элитные офицерские части? Так я вас огорчу: ждет вас там крестьянин, который землю отдавать не захочет. Эта земля им самим нужна, и они ее защищать станут, уж поверьте.

— А он что?

— Между прочим, отреагировал спокойно. Я, говорит, это понимаю, но намерен искать решение без конфликта, без насилия. Понимаю, говорит, что без мужика, без крестьянина большевики нас бы не одолели никогда.

— Намекал, какие мысли есть по этому поводу?

— Нет.

Защепа сделал паузу.

— Сказал, что самолично ознакомится с положением крестьянства, после чего будет думать над возможными решениями.

— Ну, честно говоря, не ожидал, — расплылся в улыбке Поздняков.

— Кстати, в Берлине я узнал еще об одной проблеме, которая Кутепова, конечно, и беспокоит, и подталкивает.

— Что за проблема?

— Среди офицеров, особенно среди молодых, растет популярность итальянца Бенито Муссолини.

— Это из фашистов?

— Не совсем. Он не просто «из фашистов», он — создатель фашизма. После войны рабочих мест в Италии было мало, а новые и вовсе не появлялись. Что делать ветеранам, пришедшим с фронта? Вот и стали создавать кружки товарищей по борьбе. Товарища по борьбе по-итальянски — «комбаттименто», а союз — «фаши». Может, интересно было читать в книгах об осаде крепостей в Средние века? Так вот, там упоминается «фашина», которую при штурме применяли. Знаете, что это такое? — с видом профессора, читающего лекцию по военной истории, спросил Защепа.

И сам себе ответил:

— Это всего-навсего вязанка хвороста, которую бросали к стене крепости, чтобы легче забраться наверх, понимаете? Ну вот, такие «вязанки» и стали возникать в Италии. Ну, а потом Муссолини их и объединил. А через пару лет пришел к власти. И наши офицеры теперь об этом же мечтают: создать такой союз и атаковать Россию. Ну, и конечно, никакого Кутепова среди новых вождей они не видят, и это уже беспокоит не только его, но и ближайшее окружение, и всех наших «ветеранов».

— Но почему вы о фашистах узнали в Берлине?

— Ах, да. В Берлине я встретился со своим старым знакомым — Глебом Зевальдом. Мы с ним в одной роте юнкерами служить начали. Сейчас он у немцев с Красновым что-то делает в направлении казаков.

— Краснов — это атаман? — уточнил Поздняков.

— Именно. Так вот, Глеб уверяет, что германские фашисты, их там называют нацистами, развиваются весьма быстро и к власти идут семимильными шагами. И многие наши уже глядят в сторону немцев. Если так пойдет и дальше, то наиболее активные и боевые офицеры от Кутепова уйдут.

— Ясно, — подвел итоги Поздняков. — Ну а нашей организацией он заинтересовался?

Не то слово. Обещал дать ответ в ближайшее время, но, я уверен, уже в Берлине знал, что поедет.

— Почему?

— Видите ли, Кирилл Фомич, я ведь не ради красного словца говорил, что хорошо знаю Кутепова. Такие люди, как дети: стоит что-то похвалить — будут ругать, стоит что-то запретить — станут хвалить. И все это — из духа противоречия!

— И вы ему что-то запретили?

— Нет. Похвалил. Сказал, что наше уссурийское отделение хорошо контактирует с Харбином.

— А там вы кого знаете?

Поздняков, конечно, не выказал удивления, но Харбин и вообще, Восток, они не обсуждали. Правда, сейчас моментально понял, насколько перспективно это направление. Тут ему и географический фактор, что называется, природой дан, тут перспективы открываются гигантские! Ай да Защепа, ну, генеральская голова, воистину!

А Защепа, кажется, обиделся.

— Дело, Кирилл Фомич, не в том, кого знаю я, а в том, кто знает меня. А меня там знают многие! И, что важнее, об этом знает Кутепов.

— Так, значит, теперь будем ждать его официального ответа.

— Будем, но не дождемся.

— Почему?

— Мистификатор. Захочет — свалится, как снег на голову.

Так и исчез Александр Иванович Кутепов из поля зрения своих сторонников. Был уверен, что вернется из России с планом победоносного наступления и с поддержкой тех, кто тут, в Совдепии, страдает от жидобольшевизма.

В апреле 1930 года к инспектору отдела народного образования Петру Сергеевичу Богданову подошла скромная дама лет сорока пяти (впрочем, кому ведом возраст женщины!). Присела к его столику и на вопрос «чем могу служить?» ответила:

— Да, что вы! Я вам просто привет привезла от Александра Павловича, с которым вы прошлым летом виделись.

Кутепов сообщал, что находится в Уссурийске.

Ждет.

Работы впереди много!

Яичница с сыром и салат из помидоров — вполне приличный обед, особенно, если за несколько часов до него они оба могли стать трупами. Правда, эта необычная взаимосвязь пришла в голову Корсакову в тот момент, когда он куском хлеба смачно собирал остатки салата. Самое вкусное, как известно!

Но, дожевывая, возвратился в реальность. Жутковатую и совершенно непонятную реальность, которая, однако, сама по себе не изменится, если ничего не менять.

Попасть в новый переплет, не успев выбраться из старого, не узнав ничего об убийцах Гоши Дорогина — это надо уметь!

Но, понимал Игорь, надо уметь и другое, — сосредоточиваться на главном, что помогает решать самые неотложные вопросы.

А что есть неотложнее вопроса жизни и смерти?

Кстати, интересно, связаны ли жизнь и смерть Корсакова и Ирины? Или «тем» нужен кто-то один из них? Узнать это они могли только вместе, только обменявшись знаниями, и Корсаков спросил:

— А Лобанов-то чего хотел? Почему он вчера позвонил тебе?

— Лобанов — мой научный руководитель уже больше десяти лет, — сразу же ответила Ирина. — Он был моим руководителем еще, когда я была студенткой, ну, и сейчас, когда я решила закончить с кандидатской, снова вернулась к нему.

Увидел новый вопрос в глазах Игоря, пояснила с иронической усмешкой:

— Моя жизнь сложилась так, что мне сейчас нужен статус остепененной дамы, понимаешь?

— Ну, примерно, — вынужден был кивнуть Корсаков.

— Вот, Лобанов и позвонил вчера, и попросил проконсультировать как раз по моей теме.

— Так. А тема-то у тебя, какая?

— Видишь ли, работу я начала недавно, и тему мы еще точно не сформулировали.

Кажется, Ирина подумала, что теперь они уже никогда ее и не сформулируют, и снова намеревалась заплакать, поэтому Корсакову пришлось обострить диалог:

— Ты толком-то можешь ответить?

Реакция Ирины удивила его. Она спокойно поднялась, подошла к плите. Потом повернулась:

— Чаю хочешь? Разговор будет долгим. Я вижу, у тебя ко мне тоже возникает живой интерес.

Чайная церемония, видимо, позволила Ирине собраться с мыслями. Чай пили молча, и отодвинув опустевшую в конце концов чашку, Аристова продолжила:

— Я ведь училась в архитектурном. Как ни странно, пошла по стопам прадеда моего мужа. Хотя, наверное, настоящим мужем он мне и не был. Что-то такое… неординарное и неустоявшееся… Мы с ним были знакомы с первого класса и на третий день признались во взаимной любви. Через неделю или чуть больше поклялись друг другу в вечной любви. В общем, обычное дело для первоклашек. Правда, у нас это вылилось во что-то долгое и серьезное.

Она подняла глаза на Корсакова:

— Я это рассказываю, чтобы ты точно понимал суть того, что потом происходило. В девятом классе нам показалось, что мы уже ко всему готовы, и мы стали жить почти как муж и жена. Ну, не совсем, конечно. Внешние приличия надо было соблюдать, поэтому все манипуляции, которые совершают супруги перед сном, мы совершали днем. А место выбрал он, как настоящий супруг, и мы встречались в квартире его прадеда и прабабки. Вот такие парадоксы времен социализма, — улыбнулась Ирина.

— Знаешь, улыбка тебе очень идет, — заметил Корсаков, и Ира покраснела, но теперь уже от удовольствия. Но голос остался все тем же, деловым:

— Не знаю, почему, но оба они, и бабушка, и дед, любили меня почему-то не меньше, чем своего родного правнука, и приняли сразу, как свою. Хотя прабабка Евдокия сразу мне сказала: не твой он, девонька, не твой. Легкий он и нежный. Управлять тобой не осмелится. А тебя надо крепко держать.

В общем, так и получилось, но это неинтересно.

А интересно вот что: нашлись у меня общие интересы с его прадедом Егором. Я и не знала поначалу, что прадед моего суженого — академик, и относилась к нему, как к обыкновенному деду: доброму, понимающему и домашнему. Даже иногда с ним спорила. А ему это очень нравилось, и он меня специально подначивал. И постепенно заинтересовал меня своими занятиями.

Прадед Егор, скажу тебе, личность легендарная, как потом выяснилось. Деревенский парень пришел в Москву по комсомольскому призыву строить метро. Пришел пешком из Смоленской области, почти как Ломоносов. Работал в шахте и учился в ФЗУ, слышали о таком?

— Слышал, — сразу же включился Корсаков. — Это что-то вроде ПТУ.

— Ну, да. Школа фабрично-заводского ученичества. Там учились те, кто не мог учиться в обычной дневной школе. Ну, дед Егор там и учился. Потом окончил техникум, потом — институт. В общем, активный дед был! И все у него получалось. Жену себе взял из семьи дореволюционной профессуры и попал, как говорится, «в струю». А тут ему и с другого боку повезло: приметил его товарищ Каганович Лазарь Моисеевич. Ты ведь знаешь, что Московское метро долгое время носило имя Кагановича? На каком-то собрании в тридцать седьмом году Егор выступил против начальства, и начальство тут же стало его во всех грехах обвинять и грозить арестом. Может, так бы и случилось, да на тот случай оказался, как рояль в кустах, товарищ Каганович в коридоре. Послушал, послушал, вышел на трибуну и устроил всем взбучку! А Егору сказал: вот вам, товарищ, мой телефон. Будут угрожать — звоните!

А товарищ Каганович тогда в Москве значил больше, чем сейчас Лужков. Кто бы осмелился после таких слов Егора трогать!

Только Егор не позвонил. Вот, представляешь, не стал звонить. И не виделся с Кагановичем. Получилось так, что Каганович снова сам его нашел. Но было это уже перед самой войной, когда дед получал диплом инженера. Получил дед диплом, выходит в холл, а к нему вежливый паренек подходит: пройдемте со мной. Провел его за кулисы, а там его ждет сам Каганович: дескать, что же вы, товарищ, не звоните! И смеется.

Ну, в общем, карьера деда стремительно пошла вверх. Он мне многое поведал о своей жизни. У них вообще с бабкой Евдокией было разделение сфер: он толковал о ремесле, а бабка меня все обучала женской премудрости, включая такое, о чем я и не подозревала.

Тут Аристова запнулась, слегка порозовела, но быстро овладела собой.

— В общем, дед рассказывал обо всем, но период с сорокового по сорок седьмой выпадал. Когда я это заметила, то подумала, может, забывает? Спросила, а он будто не слышит. Ну, я и прекратила попытки. Умер он уже в конце перестройки, и сразу же после смерти приехали какие-то люди изымать его бумаги. Знаешь, как будто обыск делали, все забрали, что в его кабинете лежало, все подряд. Муж мой, тогда уже законный, попробовал возражать, его выгнали, а изъятие продолжили. Ну, тут я и удивилась: баба Евдокия берет телефон, кому-то звонит и разговаривает, почти командуя: дескать, что же это творится! Тело еще не остыло, а вы тут…

Положила она трубку, я ей валерьянку готовлю, боюсь, не дай бог, сознание потеряет. Вдруг звонит телефон. Я спрашиваю: кто? — и мне очень вежливо говорят: будьте добры, пригласите товарища, ну, допустим, Серова, который в настоящее время находится в вашей квартире. Я позвала, а этот Серов, меня едва не выгнал. Я вернулась, говорю: а Серов не идет, что ему передать? Там снова очень вежливо говорят: передайте, что приглашает его, ну, скажем, Меркулов. Я снова — в кабинет, а они на меня смотрят уже со злобой: мол, что ты нам мешаешь! Зато надо было видеть, когда я сказала этому «Серову», кто его к телефону зовет. Он бежал, как стометровку. Потом возвращается, обходит меня, как особо ценную фарфоровую вазу, и командует своим: все разложить на прежние места. И все! Тут я, честно говоря, удивилась: они помнили, где что лежало, все разложили точно так, как до изъятия, и сами уселись тихо, как мышки.

А через час с небольшим звонок в дверь. Приехал, как я поняла, тот самый «Меркулов». Бабе Евдокии руку целовал, выражал соболезнование и все просил прощения, объясняя, что сам отсутствовал и не знал об «ошибочно принятом решении». Потом мы с ним зашли в кабинет, он осведомился, все ли положили на прежние места, и людей тех отпустил.

Я тебе вот почему все это рассказываю: он потом долго с бабой разговаривал, а я им чай готовила. Как я поняла, то, что баба меня не просила уйти, для него было вроде рекомендации. Помню, «Меркулов» ей сказал: вы сами понимаете, что будет, если записи попадут не в те руки. Баба Евдокия и говорит: Иринка с ним больше всех работала, так что иди с ней в кабинет, и бери все, что нужно.

В кабинете этот «Меркулов» просматривал бумаги, выбирал тетрадки и листы по каким-то ему известным признакам. Иногда мне задавал вопросы, вроде — а не помните ли, где у него, ну, и называет что-нибудь. Но я сообразила, что это проверка, и стояла ни жива ни мертва. Потому что эти «тетрадки», из-за которых, как выяснилось, разгорелся весь сыр-бор, я к тому времени уже лучше деда Егора знала.

Дело в том, что я училась на третьем курсе и писала научную работу под руководством Лобанова. Он уже тогда был почти «светилом», хоть и молодым, и даже не доктором наук. Меня к нему отвел дед. Познакомились, велел руководить и предупредил: руки не распускай, а то… оборву. Прямо так при мне и сказал, — смущенно улыбнулась Ира. — Лобанов девиц любил всей душой и телом, но ко мне относился почти целомудренно, хотя видно было, что я ему нравлюсь. Но взял он меня «под крыло» еще и потому, что дед заявил: материалом и руководством я сам ее обеспечу, а тебе надо только присматривать, чтобы никто не вздумал палки в колеса ставить.

Ирина замолчала, но Корсаков не стал ее торопить.

— Так, вот материалы, о которых дед Егор говорил, — продолжила Ирина, — в этих тетрадках как раз и находились.

— Что за материалы? — Корсаков почувствовал, что рассказ приближается к апогею.

— Можно сказать, это заметки об истории Московского метро.

— «Можно сказать?» — уловил нюанс Корсаков. — А как еще можно сказать?

Ирина помолчала, собираясь с мыслями.

— А ты не боишься, что я тебя втяну в неприятную историю?

Она смотрела в стол, не поднимая глаз на Корсакова, и он не смог промолчать:

— Пока получается, что я тебя втянул.

— Нет. Я уверена, все, что произошло сегодня на улице, случилось бы у меня в квартире. И без тебя.

— Ну, если ты не намерена сейчас же выставить меня вон, то хватит играть в загадки. Рассказывай!

— Дело в том, что дед, как я поняла уже после его смерти, имел самое прямое отношение к строительству метро.

— Да, ты говорила об этом, — напомнил Корсаков.

— Нет. Я говорила, что он работал на строительстве метро, когда пришел из деревни. А сейчас речь идет, как я догадываюсь, о времени с сорокового по сорок седьмой год. Я ведь сказала, что этот период из всех рассказов выпадал. И, судя по всему, дед занимался какими-то секретными работами. Потому и искали его записи чины из КГБ.

— Думаешь, из КГБ?

— А тут и думать нечего. Бабушка потом подтвердила, что этот мужик — генерал КГБ, который все эти вопросы курировал и обеспечивал безопасность. И не просто безопасность, а государственную безопасность.

— Уж прямо «государственную»?

— Ты даже не представляешь себе, о чем идет речь.

— Ну, почему не представляю? Все эти байки о московском подземелье уже давно известны.

— Известны байки, а я говорю о реальностях. А настоящее метро — только часть гигантской системы магистралей и переходов, которыми прошита вся подземная Москва. Ты даже вообразить не можешь масштабы всей системы!

— Системы?

— Именно, — кивнула Ирина. — Я много позже об этом догадалась, когда заново перечитывала записи деда. Видимо, он выполнял какое-то задание самого высокого уровня, потому что там есть записки, написанные Сталиным, Молотовым, Кагановичем. А уж записок от разных начальников рангом ниже — пруд пруди.

— То есть ты думаешь, что твой дед Егор вел какие-то секретные линии метро?

— Я уже не думаю. Я теперь знаю, что он был ответственным за создание единой системы подземных коммуникаций. Понимаешь, — продолжала она, видя недоумение Корсакова, — подземные ходы появились в Москве давным-давно, и большинство из них делали тайком, никого не оповещая, что такой новый подземный ход появился. Кроме подземных ходов создавали и подземные помещения самого разного назначения: от тайных хранилищ до личных казематов.

— Ну, и что?

— А то, что кому-то пришла в голову мысль увязать все эти ходы в единую систему.

— Зачем?

— Ну, мало ли зачем! Ты, например, знаешь, что планировали взорвать Москву в случае, если немцы смогут ее взять?

— Да, слышал.

— Ну, так, неужели непонятно, зачем эти ходы с их подробными схемами?

Корсаков думал недолго. Собственно, ответ лежал на поверхности.

— Изначально к этим ходам имел прямое отношение Ягода?

Ирина посмотрела на него с удивлением:

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Но не все! За всем этим в самом деле стоял Ягода, но главное не в этом.

— А в чем?

— Дед Егор как раз и отыскивал ту систему коммуникаций, которая была создана по приказу Ягоды…

— Сталина?

— Нет, Игорь, не Сталина, а Ягоды. И делали это тайком, используя тех, кто был каким-нибудь образом зависим от него. Там работали и подследственные, и заключенные, и, видимо, те, кого в любой момент могли арестовать. Ягода создал гигантскую сеть, по которой можно из любой точки Москвы добраться практически в любую другую. И сделать это под землей, совершенно незаметно.

— И Лобанов просил тебя проконсультировать кого-то по этим схемам?

— Не совсем так. Он просто спросил: могу ли я ответить на несколько вопросов по темам моих студенческих работ. И только! Хотя, конечно, студенческие работы так или иначе касалось истории подземных коммуникаций.

— Ну, а где эти тетради?

— Да, ты с ума сошел! — Ирина даже отшатнулась. — Я их на следующий день принесла, и мы с бабой Евдокией их сожгли. Нам даже пришлось покурить, чтобы никто нас не заподозрил.

— Значит, тетради уничтожены?

— Да.

— Точно?

— Ты мне не веришь?

— Дело не во мне, моя милая. Дело как раз в другом.

— В чем?

— В том, что теперь это надо доказать тем, кто хотел к тебе прийти.

— Не понимаю.

— Вижу, что не понимаешь. Я повторю твой рассказ, а ты слушай и соображай. Много лет назад твой дед Егор занимался совершенно секретными делами. Настолько важными, что прямые указания ему давал сам Сталин. Фактически он, по указанию Сталина, расследовал дело о создании системы секретных подземных коммуникаций. Дело это было настолько секретное, что после его смерти КГБ решил изъять все его записи, опасаясь разглашения информации. Оказывается, что через много-много лет кому-то стало известно, что такие сведения существуют.

— Почему ты так решил?

— Потому что звонили Лобанову.

— И что?

— И то, что потом пришли к тебе.

— Но он сам им подсказал.

— Подсказал вчера, а пришли сегодня. Почему?

— Почему?

— Потому, что наводили справки. Не хотели идти вслепую. А наводя справки, наверняка узнали и о твоем родстве, и о том, какие работы ты писала. Наверняка сделали запрос в твой институт.

Ирина растерянно молчала. Видимо, только сейчас она осознала, что произошло днем на улице и что еще может произойти.

Корсаков подумал, что она сейчас снова заплачет, но Аристова словно окаменела.

Молчание приближалось к точке взрыва, и Корсаков понял: надо сказать хоть что-нибудь.

— Теперь нам надо понять, как связаны эти тетрадки деда Егора с тем, что Кремль со вчерашнего вечера стоит на ушах?

— Кремль стоит на ушах? — удивленно повторила Ирина.

Корсаков хотел ответить, но не успел, потому что внезапно где-то в глубине квартиры зазвенел телефон.

Он звонил долго. Так долго, что Корсаков понял: это звонят ему. Спроси его, почему он так решил, Игорь не знал бы, что ответить, но убеждение зрело.

Надо было проверить еще одну возможность, и он, отбросив церемонии, спросил:

— Твой друг давно уехал?

— Недели две, — ответила Ирина и закашлялась. Видимо, она тоже не ожидала этого звонка.

— Ты тут часто бываешь? — спросил Корсаков и по заминке Ирины понял, что угадал.

Что-то царапнуло, но он продолжил:

— И часто телефон при тебе звонил?

— Ни разу, — тут же ответила Ирина. — Я даже не знала, что он здесь есть. Сейчас ведь все с мобилами.

«Все с мобилами»! Вот именно! А они-то ведь сразу выключили свои мобильники, чтобы их не смогли засечь!

Скорее всего это звоня г ему.

— Где телефон?

— Ты с ума сошел. А если это «те»?

— Тогда я что-нибудь придумаю.

Корсаков подошел к телефону, который все так же трезвонил. Ну, если звонят, значит, выследили, хотят что-то предложить, пульсировала надежда. В крайнем случае надо попытаться как-то вывести из всего Ирину.

Он думал обо всем отрешенно, будто читал книгу или смотрел очередную серию кровавого боевика. И снял трубку, надеясь, что сможет сказать «вы ошиблись номером».

Но успел сказать только «алло», и трубка успокоила:

— Игорь, это Сева Рябцов.

А сейчас уже наваливалась усталость. Кураж прошел, и хотелось покоя. Странно, но слово «покой» почему-то у Корсакова вызывало воспоминания детства, когда он в зимние каникулы гостил у бабушки.

Бабушка жила на окраине города, и проводить туда центральное отопление даже не планировали. Каждый день сразу после обеда бабушка отправляла Игоря принести дрова, и он таскал их, по-взрослому набирая на руки побольше, чтобы услышать похвалу.

Потом, когда начинало темнеть, бабушка учила Игоря укладывать дрова в печь, устраивая там «колодец», под который следовало положить только что надранную бересту. Потом, когда дом начинал погружаться во тьму, бабушка чиркала спичкой и поджигала растопку, а Игорь зачарованно наблюдал за этим.

Сначала языки пламени казались маленькими и слабыми. Они будто облизывали широкие, крупные поленья, и казалось, что эти громадины скоро задавят пламя. Но проходили минуты, пламя не угасало, становилось все сильнее, и вот уже поленья покрывались красно-черными пятнами, и все пространство топки захватывал огонь…

Игорь сидел на полу, сквозь дверцу печи любуясь пламенем, и так засыпал. Выныривал из дремы, пока бабушка относила его в кровать, и, едва коснувшись щекой подушки, снова проваливался в сон.

И сейчас ему очень хотелось снова сесть возле печи, и любоваться языками огня. Но он знал, что это невозможно.

Особенно — сейчас…

Они сидели в минивэне с тонированными стеклами. Они — это Корсаков, Ирина Аристова, Сева Рябцов и человек, с которым Рябцов совсем недавно познакомил Игоря.

Там, в квартире, услышав в трубке слова «Это Сева Рябцов», Корсаков сначала решил, что у него галлюцинации.

Сева Рябцов — человек из далекого и счастливого прошлого. Когда-то они учились в одном классе. Недолго, правда, потому что отец Севы — военный — получил новое назначение. Но за год ребята успели так подружиться, что потом переписывались.

Именно Сева Рябцов, которого Корсаков случайно встретил, приехав в Москву, помог ему не просто остаться в столице, но и стать известным человеком. Правда, после этого они только перезванивались, но Корсаков знал, что Сева занимает какой-то очень важный пост.

Все это хорошо, конечно, но услышать звонок от Севы на телефон, находящийся в квартире, где их никто не мог бы найти, это — фантастика!

И, тем не менее, это был именно Рябцов. И говорил он сухо, по-деловому. Говорил так, что не возникало желания обсуждать или возражать.

Из квартиры Корсаков и Ирина выходили осторожно. Потом, проделав несколько перебежек, покрутившись в ближайшем супермаркете и спустившись в подземный паркинг, они оказались в минивэне с тонированными стеклами. Ирину вышедший им навстречу Рябцов попросил надеть бейсболку, парик и очки и усадил на переднее сиденье. Сам сел на заднее, где расположились Корсаков и какой-то незнакомый мужик. Правда, Игорю показалось, что где-то он его видел, но вспоминать сейчас не было ни времени, ни желания.

— Мы тут немного поболтаем, — предупредил Рябцов Ирину и поднял стекло, отделяющее салон от передних кресел.

После этого он повернулся к Корсакову, но тот успел раньше задать свой вопрос:

— И как это понимать? Как ты меня нашел?

Сева Рябцов выставил ладонь:

— Игорь, не спеши. Обо всем по порядку. Ты теперь стал фигурой популярной. Тебя мы нашли по номеру твоей машины.

Ах да, сообразил Корсаков, машину-то они бросили там, на бульваре, перегораживая проезд. Кстати, неплохой ход получился.

Однако от номера машины до квартиры, к которой он, Корсаков, не имеет никакого отношения, еще очень далеко!

Предугадывая его вопрос, Рябцов продолжил:

— Установить, что ты прибыл туда с Лобановым, тоже было несложно. Просмотрели Лобанова, сопоставили с местом действия, с описанием того, что там произошло, и получили Ирину Аристову, которая там живет.

Рябцов сделал паузу, предлагая Корсакову самому догадаться, как одно соединяется с другим и ведет к точному ответу, потом махнул рукой:

— Проверили все варианты, которые так или иначе связаны с Аристовой. Теперь понятно?

— Сева, — с нескрываемым раздражением ответил Корсаков. — Я слишком перенапрягся, чтобы решать шарады, и я…

— Игорь Викторович, нас не представили друг другу, — вмешался в разговор спутник Рябцова.

Пока Корсаков соображал, где же он мог видеть этого человека, Сева Рябцов, смущенно махнув рукой, сказал:

— Игорь, знакомься, это — Мельников.

Машина двинулась вперед, и незнакомец, не ожидая, пока Рябцов пояснит, кто он, обратился к Корсакову:

— А ведь, если бы не сегодняшний случай, Игорь Викторович, мне бы пришлось вас завтра разыскивать.

— По какому поводу? — чуть высокомерно поднял бровь Корсаков. Ему не понравилось желание незнакомца с самого начала взять инициативу в свои руки.

— Игорь, это — Мельников, — повторил Рябцов.

Ну, конечно! Корсаков вспомнил, что дважды ему показывали этого самого Мельникова, и каждый раз тот так быстро исчезал из поля зрения, что хорошенько разглядеть и запомнить его не удавалось. А сейчас он сидел рядом с Корсаковым. Геннадий Сергеевич Мельников, самая таинственная фигура в окружении президента. Ходили слухи, что ни одно важное решение президент не принимает, не обсудив его с Мельниковым.

Биография Мельникова была тайной, которую никому не удалось раскрыть, но которая всех интересовала. Конечно, хочется знать как можно больше о человеке, мнение которого так важно для президента.

— Дело у нас к вам в самом деле необычное, — продолжил Мельников. — Именно сейчас возникает проблема, которая может стать доминирующей в ближайшее время. Опасной и доминирующей.

— А в чем?… — хотел спросить Корсаков, но Мельников поднял руку:

— Все по порядку. Вчера после обеда я получил электронное письмо. Письмо пришло на мой личный адрес. Дело в том, что у пользователей закрытой локальной сети Кремля есть заданные адреса, по которым мы можем отправлять друг другу любые послания, которые никем не могут быть перехвачены, потому что никто не может войти в эту сеть. Эти адреса, естественно, известны только нам, то есть тем, кто в этой самой сети находится. Но никому другому они неизвестны. Если на какой-то адрес придет письмо из-за пределов нашей локальной сети, Служба безопасности сразу же отыщет отправителя, и примет соответствующие меры. Адрес, на который пришло такое письмо, естественно, сразу же становится недействительным. Больше его нет. На случай, если кто-то ждет письма вне пределов нашей сети, мы можем создать свой собственный адрес, который я, например, могу сообщать хоть кому. Так вот, вчера именно на этот адрес мне пришло письмо. Заметьте, этот адрес я называл только одному человеку, и последнее письмо на него пришло больше года назад. И тут вдруг — новое письмо. Содержание его примерно такое: удивлен, что не принимаете никаких мер, подвергая жизнь президента угрозе, хотя я уже дважды предупредил.

Мельников закурил, сделал несколько затяжек, продолжил:

— Конечно, я сразу же вызвал того, кто лично отвечает за безопасность президента. Естественно, немедленно началась полномасштабная проверка. Выяснилось, что три дня назад, действительно, пришло письмо на мое имя, но на общий адрес, а не на мой персональный. Человек, который принял это письмо, почему-то его никуда не отправил, а стер. Два дня назад письмо пришло снова. На сей раз его принял уже другой сотрудник. Он его, якобы, отправил мне, но я этого письма тоже не получал.

— А первый почему стер письмо?

— Хороший вопрос, — поморщился Мельников. — Мы его тоже хотели бы задать, но тот человек исчез. Сразу же после того, как ушел с дежурства. Никаких следов.

— Интересно, конечно, но я пока не понимаю…

— Сейчас поймете, я подхожу к сути, — перебил Мельников. — В письме, которое пришло на мой адрес, есть несколько фраз, которые заставили меня вспомнить вашу эпопею с поиском наследника Романовых.

— Что за фраза?

— Звучит она примерно так: ноги у этой истории растут из того же места, что и «Романовский расстрел». Понимаете? Я знаю, что вы, расследуя ту историю, соприкасались с ветеранами ЧК и ГПУ. Скорее всего об этом мне напомнили не случайно.

— Ну, я думаю, у вас возможностей поговорить с теми же самыми «ветеранами» больше, чем у меня.

— Игорь Викторович…

Нависла «говорящая» пауза. Она сама по себе должна была сказать Корсакову все. Видимо, Корсаков должен был догадаться обо всем сам, но он молчал так же настойчиво и многозначительно, как и Мельников.

И тому пришлось говорить, всем своим видом показывая, что делать это ему очень не хочется, но другого выхода у него нет.

— Игорь Викторович, давай на «ты». Не из пижонства предлагаю, а для простоты разговора, потому что вещи тебе придется узнать серьезные, но не для общего сведения, понимаешь?

Мельников посмотрел на Рябцова, будто хотел и его попросить выйти из салона, но продолжил:

— «Там», — Мельников ткнул пальцем вверх, — нет никаких «нас». Каждый там «сам себе и командир, и начальник штаба». Обстановка такая, что никто не уверен в своем будущем.

При слове «там» он снова сделал рукой какое-то кругообразное движение на уровне бровей так, что его собственная голова в означенное понятие как бы входила.

— «Там» люди оказываются двумя путями. Первый, когда элита выбирает того, на кого возлагает надежды. Выбирает и продвигает. Элите надо, чтобы в стране был порядок, вполне конкретный, порядок для какой-то определенной экономической сферы. Вот она и поручает его обеспечить именно такой, какой ей необходим, тем, кого она выбрала. А второй путь — это, когда те, кого уже выбрали и подняли, набирают себе команду исполнителей вроде меня.

Откровенность Мельникова произвела впечатление, и Корсаков спросил:

— И ни у кого нет гарантий?

— Ни у кого, — спокойно подтвердил Мельников. — Да, честно говоря, их и быть не должно. Понимаешь, я считаю, что управление государством — это дело очень ответственное, и в нем постоянно идет этакое негласное соревнование: кто лучше управится с делами? И в этом соревновании отбор должен носить совершенно свободный характер, чтобы управляли делами лучшие из лучших. Не считай меня неискренним только потому, что так никогда ни в одной стране не делают. Все опираются на «своих».

Мельников улыбнулся.

— Короче, никакие «мы» ни с кем контактировать не станут. Любой, кому это будет поручено, может оказаться как раз в числе тех, кто сейчас когтями цепляется, чтобы остаться в Кремле за счет того, кого он оттуда же вытолкает.

— А ты?

Корсаков перебил, намеренно цепляя Мельникова.

— А я… Видишь ли, Игорь, я никогда в Кремль как таковой не рвался. Кремль, в его нынешнем содержании, во мне заинтересован больше, чем я в нем. Мера ответственности в Кремле выше всех допустимых норм, и я с удовольствием уйду оттуда, поверь. Но уйти можно двумя путями. Первый — тебе укажут на Спасские ворота, и второй — уйти спокойно и гарантированно, сохранив уважение и добрую память. Вот я и хочу уйти именно таким путем. А для этого мне надо, чтобы в ближайшее время ничего плохого не случилось, понимаешь?

— А эти письма — не шутка?

— Мне некогда играть в «угадайку». Мне надо исключить худшее. Поверь, если я стану жертвой розыгрыша, который опишут все газеты СНГ, я не огорчусь. Если случится то, о чем пишут… Ну, ты сам понимаешь…

Мельников ударил ладонями по коленям, считая, видимо, что самое трудное позади. Оставалось несложное:

— Теперь о твоей спутнице. Это, насколько я понимаю, и есть Ирина Аристова?

— Хорошо работаете, — буркнул Корсаков.

— Да нет. Вычислить ее было несложно, а связать ее с личностью убитого Лобанова и местожительством — еще проще.

— Кто стрелял в Лобанова?

— Выясняем. На следствие направлены лучшие работники. Как ты вышел на нее? Как там появился Лобанов?

— Лобанова туда привез я. И на Ирину меня вывел Лобанов.

— А его ты откуда знаешь?

Корсаков помолчал. Открывать свои источники в Кремле глупо, но и ситуация нерядовая. Пока он думал, Мельников помог:

— Мне имена пока не нужны, — это «пока» у него получилось двусмысленное, и что тоже не радовало известного журналиста. — Мне важно понять принцип.

— Принцип таков: вчера вечером из Кремля звонили Лобанову.

— Да, это я звонил, — кивнул Мельников, ожидая ответа.

— Сколько раз?

— Что «сколько раз»?

— Сколько раз ты звонил Лобанову?

— Один. Я звонил не только Лобанову. Мне приготовили список людей, которые могут хоть что-то знать об этой истории. Я весь вечер сидел на телефоне, — будто пожаловался Мельников. — Ты на мой вопрос ответишь, Игорь?

— Лобанову вчера через АТС Кремля звонили трижды, — сообщил Корсаков.

Нависла пауза.

Не переспрашивая, не уточняя, Мельников проговорил в мобилу:

— Проверь вчерашние звонки через нашу АТС. По Лобанову. Срочно! — И сел, молча, неподвижно.

Звонок заверещал через несколько минут.

— Так… А откуда?… Хорошо…

Мельников помедлил, потом продолжил:

— Ты прав. Было три звонка. Два других вскоре после моего.

— Так, это, значит… — недоуменно предположил Рябцов и осекся.

— Это значит, что кто-то получил информацию от меня. Проще говоря, кто-то меня подслушал, — поставил все на свои места Мельников. — А ты говоришь… — повернулся он к Корсакову и задумался. Он что-то вычислял, приводил к общему знаменателю.

— Значит, узнав о трех звонках, ты решил, что Лобанов — генеральное направление? В принципе, ты оказался прав. Что потом?

Пересказ Корсакова о визите к Лобанову, поездке к Ирине и стрельбе на улице, выслушали внимательно, задав пару вопросов, не больше.

— А она тут с какого боку?

Корсаков на миг замер. Выложить все, что ему известно, означает скорее всего оказаться на обочине расследования. Промолчать — остаться без поддержки.

И он рассказал, но не все. Дескать, исследования Ирины связаны с подземными коммуникациями.

— На что они рассчитывали? — усталым, потухшим голосом спросил Мельников. — Диггеры хреновы. Просто Стивенсон какой-то, Марк Твен, библиотека приключений. Из-под земли в Грановитую палату?

Рябцов зло хохотнул.

— Ну, вот что, — Мельников был сосредоточен. — Сева, вы тут остаетесь. Аристову пересаживай сюда. Не дай бог, ее увидят. А мы с Игорем поедем в другой машине и другим путем. Встреча на точке.

Мельников и Корсаков подошли к «вольво», стоявшей неподалеку.

Мельников открыл заднюю дверцу:

— Садись.

Салон был перегорожен затемненным стеклом.

— Сева — человек Системы, поэтому ему ничего и объяснять не надо, а ты не переживай, что старого друга кинул. Просто есть вещи, которые положено знать только ограниченному кругу лиц. Поясняю: если информация выйдет за пределы общения, несложно будет вычислить источник. Понимаешь?

Корсаков кивнул, чувствуя, однако, неприятный холодок, пробежавший по спине.

— Ты должен знать, что угроза эта для нас стала такой актуализированной не просто так. Есть вещи, которые какое-то время кажутся «мелочами», пока не выясняется их суть. Короче, тебе следует знать то, о чем я узнал только вчера от начальника Службы безопасности. На протяжении последних двух недель в Кремле произошло два загадочных убийства.

— Что? — чуть не закричал Корсаков-журналист. — Какие убийства?

— К сожалению, настоящие. Разумеется, эти преступления пришлось спрятать.

— Как это «спрятать»? — Корсакову стало еще неуютнее.

— Давай по порядку Началось с того, что две недели назад была обнаружена убитой уборщица. Как ты понимаешь, в Кремле даже технические рабочие приходят не «с улицы», и случайных людей там нет. Правда, эта женщина была одинокой. Ни родителей, ни мужа, ни детей. Нашли ее в туалете подвального помещения, судя по заключению эксперта, спустя полчаса-час после убийства. Перед смертью была изнасилована. Никаких следов того, как пришел и ушел преступник. Милиции, конечно, не сообщали. Оттуда информация мигом ушла бы в прессу. В общем, пришлось устраивать автокатастрофу за городом. Учти, для уже мертвого человека. Просто выпускать такую информацию было невозможно. Если есть желание, можешь проверить, фамилия ее Скокова, следствие ведется, но, как ты догадываешься, дело закроют. Вывод: авария по вине водителя, то есть самой Скоковой.

Позавчера и того хлеще: труп на лестничной площадке второго этажа. Убит охранник, то есть специально подготовленный боец, человек, основная работа которого — быть в полной готовности отразить любое нападение на объект. А он сам себя защитить не смог. Не смешно. Убит выстрелом в голову. Стреляли спереди. Труп обнаружили в начале одиннадцатого вечера, то есть в то время, когда по коридорам еще ходит довольно много людей и проскользнуть незамеченным сложно. Охранник был человеком семейным, поэтому пришлось выдвинуть версию несчастного случая со всеми вытекающими последствиями типа пенсии вдвое и детям гарантировать оплату учебы и все такое.

Главное, что ты должен уяснить: ни в том, ни в другом случае — никаких следов проникновения посторонних, понимаешь?

— Ну, а свои?

— Я не исключаю, но начальник службы безопасности категорически отрицает. В общем, и аргументирует толково. Эту версию тоже отрабатывают, но я в нее не верю. Зачем убивать уборщицу и охранника? Просто так? Бред! А тут виден замысел.

— Знать бы еще — какой?

— Об этом я и хотел тебя попросить, Игорь. Раз вспомнили о твоих делах, значит, считают, что ты что-то знаешь.

Мельников повернулся всем телом, впился взглядом в Корсакова, смотрел изучающе. Потом отвернулся, расслабленно откинулся на спинку.

— Так что — берись. Начальник службы безопасности позвонил сегодня рано утром. Тоже ночь не спал, ворочался. Так вот, вспомнил он, как еще салажонком слышал сказку о том, что в Кремле много разных тайных ходов, которые, дескать, никому неизвестны. Мы, конечно, уже начали поднимать все источники, все документы, которые только возможны, но результаты нулевые. Потому и обратились к Лобанову как к эксперту. Ну, а как получилось — сам видишь. В общем, сам понимаешь, ситуация сейчас запредельная.

— Ну, а что же в тех двух письмах было? — вспомнил Корсаков.

— Во втором, как утверждает тот, кто его читал, ничего важного. А вот насчет первого мы землю роем, но пока — напрасно.

— Там ведь была информация, судя по всему?

— И это не исключено. Видишь ли… — помедлил Мельников. — Есть вариант, что текст первого письма как раз и попал к тому, к кому никак попадать не должен был. И вероятно, после того, как уничтожили текст, автора вычислили и нейтрализовали.

— Нейтрализовали?

— Что это вам, журналистам, метафоры не нравятся? — усмехнулся Мельников, но усмешка получилась какая-то куцая. — Это я к тому, Игорь Викторович, что, возможно, единственный наш источник уже закрыт. Тогда вся надежда только на тебя. Все возможности, которые у меня есть, конечно, будут в твоем распоряжении, — добавил он. — Но по части расследования я вряд ли чем смогу тебе помочь. Единственная нить, которая может пригодиться, в письме, говорят, упоминалась фамилия Ягоды.

Теперь пришла очередь затаиться Корсакову. Таких совпадений не бывает.

— У шахматистов, — после недолгой паузы сказал Мельников, — есть такая аксиома: угроза страшнее исполнения. Согласен? — Еще помолчал. — Игорь, я не ошибаюсь, ты на нашей стороне?

— Ты же понимаешь, другого выхода у меня нет.

— Все, что ты потребуешь, немедленно получишь. Никаких ограничений. Единственное обстоятельство: ты работаешь один.

Корсаков повернулся и внимательно посмотрел на Мельникова:

— Конечно, один. Неужели ты всерьез считаешь, что в этих условиях я кому-то могу доверять?

…А Ирина, как оказалось, уже приняла решение.

Когда они оказались вдвоем, она спросила:

— Все так серьезно?

Пока Корсаков обдумывал ответ, Ирина сказала:

— Нет смысла тебе сейчас тратить время на мою безопасность.

Заметив реакцию Игоря, положила ему на руку свою:

— Не надо, не спорь. Я не маленькая девочка, которая боится темноты и мышей. Ты не мог помешать тому, что случилось сегодня, и не надо себя винить. Ты же понимаешь, какие возможности надо иметь, чтобы вот так, среди бела дня убить человека в центре Москвы. Эти люди нашли Лобанова, нашли меня, найдут любого, кто им понадобится. Если бы сегодня тебя не было рядом со мной, я бы уже… — голос девушки дрожал. — И ловить этих людей бессмысленно. С их связями они уйдут от кого угодно. Их можно остановить только одним способом, и если бы ты мог предвидеть дневную встречу, я уверена, они бы лежали рядом с Лобановым.

Корсаков прижал Ирину к себе. После паузы она прошептала:

— Я не кровожадна и не мстительна, но должна быть справедливость. Игорь,— она отстранилась, посмотрела ему в глаза: — Я включу свой сотовый через три дня. И не бойся за меня. Не провожай.

Попрощавшись с Ириной, Корсаков двинулся в сторону метро, обдумывая план действий.

Ситуация, между прочим, прояснилась. Видимо, определены почти все условия задачи. Во всяком случае — основные.

Итак, заговор Ягоды — это реальность.

О нем как о факте говорили и Дружников, и Рабельник, видимо, существуют и другие следы. Недаром Рабельник сказал о «близнецах» саквояжа. Скорее всего он прав.

Другое дело — какова эта реальность?

Первое, что пока известно точно, это наличие идеологии заговора. Рабельник считает, что в бумагах, скорее всего, изложены идеи Сухарина, одного из лидеров большевиков в двадцатые годы. Позднее его отодвинули, и он вполне мог пойти «другим путем», как учил Ленин. Ведь то название, под которым известен заговор сегодня, может и не отражать реальность тех лет. Во главе его мог стоять не Ягода, а совсем другой человек.

Второе известно со слов Ирины — некие подземные коммуникации, а проще говоря — ходы. И Мельников это подтвердил.

Хорошо, кстати, что Ирина не присутствовала при их разговоре. Впрочем, Ирина и не проговорилась бы о своем знании. Кстати, неужели Мельников сам не проследил прямую линию, связывающую Аристову с Лобановым? Хотя проще предположить, что основные знания хранил Лобанов как руководитель, а Ирина — простой исполнитель.

Впрочем, вполне возможно, что эту линию еще отрабатывают и снова начнут искать Ирину. А она, умница, исчезла и вывела из-под удара Корсакова. Он сейчас может клясться хоть на брусчатке Красной площади, что ведать не ведает, где находится Аристова.

Вспомнив Ирину, Корсаков улыбнулся. Искренне, но быстро.

Что еще?

Все-таки возвращаемся к «бумагам» из-за которых убили Гордееву и Гошу Дорогина? Скорее всего — да! Вот только как все это связать? Что-то постукивало глубоко в подсознании, но переплавляться в мысли и слова не желало.

В этот момент зазвонил мобильный.

— Игорь, это Житников, нам необходимо повидаться. Срочно повидаться.

Голос Житникова вибрировал.

— Ну, давайте встретимся в пиццерии на «Соколе». Знаете, где это?

Житников пришел позже, влетел в зал каким-то взъерошенным и испуганным. Огляделся и заспешил к столику.

— Наши договоренности в силе? — спросил он, присаживаясь напротив.

— Здравствуйте, Алексей Петрович, — нарочито радостно и беззаботно поздоровался Корсаков.

— Виделись, — отмахнулся Житников. — И повторил: — Наши договоренности в силе?

— Да ведь вы об этом совсем забыли, Алексей Петрович, — почти искренне удивился Корсаков. — Поговорили разок, и все. Ну, а дитя не плачет, мать не разумеет, вот и я об этом и не вспоминал.

— Да не фиглярствуйте вы! Вы можете ответить просто и ясно?

— Отвечаю просто и ясно: мы по нашим договоренностям не ударили пальцем о палец. Ни вы, ни я. Так ясно?

— И вы не отправляли никакие отчеты на адрес моего Центра?

Корсаков опешил:

— Честно говоря, я и адреса-то вашего не знаю.

— А на электронный?

— Ответ отрицательный. — Это становилось даже интересным.

А Житников слегка расслабился, повеселел:

— Точно ничего не отправляли?

— Абсолютно. А в чем дело-то?

Житников взглядом подозвал официантку:

— Коньячку, зелени и что-нибудь мясное. По вашему выбору. Такая красивая женщина нас не отравит, я уверен.

Теперь Житников был уже в полном порядке. Во всяком случае, внешне.

Едва официантка отошла, он навис над столом, потянувшись к Корсакову:

— Мой Центр, строго говоря, создавался усилиями разных людей. Мне ведь, Игорь, пришлось возвращаться, а это всегда сложнее. Это того, кто только выныривает на поверхность, могут даже поддержать в надежде, что удастся или подмять под себя или поставить в какую-то иную зависимость. А того, кто возвращается, все знают: у него есть враги и нет друзей. У нас любая память служит плохую службу, любая.

Житников закурил, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым через ноздри.

— Мне поначалу приходилось брать заказы у всех, кто предлагал. Некоторые люди приходили с деньгами, которые предлагали «впрок». Дескать, заказов пока нет, а деньги готовы предоставить, инвестируя, так сказать, в будущее.

Он снова затянулся несколько раз, затушил сигарету.

— Поверь, иногда не знал, чьи это деньги, — признался он, доверительно понизив голос. — Допускал, конечно, что деньги… ну… не стерильно чистые, но брал. Понимаешь, на них я покупал время, которое тогда было дороже всего. Я смог выбросить на рынок несколько исследований, которые помогли многим потенциальным инвесторам. И выбросил с опережением дней на десять-двенадцать. Следом за мной приходили известные организации, с сотнями сотрудников, но у них уже ничего не покупали. А зачем? У меня все было написано и разложено по полочкам. И все это я смог сделать только благодаря тем самым «левым» деньгам.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — вклинился в монолог Корсаков.

— А затем, что когда-нибудь приходит время возвращать долги.

— Догадываюсь.

— Ну, так, вот, пришло это время и для меня. И получилось так, что сразу несколько человек, которым я был должен, заинтересовались одним и тем же. Угадай с трех раз — чем.

— Тем заговором, о котором мы говорили?

— Именно. Причем, каждый ставил одно условие — только ему, и никому больше! И отказать я не мог.

— И сказать, что он не единственный заказчик, тоже не мог?

Житников поводил взглядом по сторонам, будто ища ответ, потом буркнул:

— Не смог. Так получилось, что не смог.

— Хреновато, — признал Корсаков. — Однако извини, тут я тебе не помощник и ничего не должен.

— Об этом я тебя и не просил, — отрезал Житников, будто в отместку за жесткий тон собеседника.

— А о чем тогда мы говорим?

— С теми, кто сделал заказ, я разберусь. В конце концов, это несложно. Хуже другое. Хуже, если кто-то со стороны, кто-то, никогда не делавший такого заказа, вдруг окажется первым обладателем этого самого продукта, понимаешь?

— Не совсем. Как он сможет оказаться первым?

Житников снова закурил.

— Так ведь я с этого и начал. Я-то думал, ты уже что-то отправлял, а у меня из-под носа увели и отдали другим.

— Погоди, погоди. Что значит «увели»? Есть какие-то основания так считать?

Житников замялся:

— Ну, можно сказать, есть. Не спрашивай, пока не отвечу.

— Дело твое, — легко согласился Корсаков.

— Хотя, конечно, если ты ничего не отправлял, то мои подозрения ни на чем не основаны.

Он снова посмотрел на Корсакова, и тот снова помотал головой: ничего не отправлял.

— Ты учти, Игорь, что в последние дни тема наша становится все более и более актуальной, и меня торопят, так что я буду торопить тебя…

— С какой стати? Я тебе никаких гарантий не давал. Я задал твой вопрос тем, кого видел, но не больше. Бегать и расспрашивать мне сейчас тоже некогда. У меня и своя работа есть, — напористо выговорил Корсаков.

Житников выслушал его спокойно. Потом достал сигарету и закурил. Теперь уже неспешно, наслаждаясь процессом.

— Врать ты умеешь, Игорь, хвалю. Но учти, что Аня сливает информацию. Поэтому, если ты делишься с ней, будь осторожен, кинет.

Откровенность за откровенность:

— Делиться мне пока в самом деле нечем, а что касается Ани… С кем она делится?

— Не знаю. Пока — не знаю.

Житников подозвал официантку, оплатил счет, убрал сигареты в карман:

— Люди, которые заказали мне тему «заговора», не просто информированные люди, они еще и отслеживают текущую обстановку. И о том, что эта обстановка накаляется, мне сообщают регулярно. И все сходятся на том, что инициатора этих обострений вычислить пока не могут. Понимаешь?

— Ну и что?

— Вывод очевиден: тот, с кем связалась Аня, в этот клубок не входит. Он где-то совсем в другой стороне.

— Уверен?

— Ясно, как дважды два.

К концу разговора Житников снова выглядел уставшим и напуганным.

Он посидел еще немного, потом поднялся.

— Вот что, Игорь, когда ты снова будешь в Ярославле, — увидев, что Корсаков хочет что-то сказать, выкинул вперед руку: помолчи, — поинтересуйся одним адресом. Жил там до недавнего времени старичок по фамилии Нагатин. Есть чем адрес записать?…

После этого ушел уже совсем спокойным. Даже улыбнулся, прощаясь.

Корсаков тоже не стал задерживаться, решил прогуляться до метро «Аэропорт». Между прочим, рукой подать, а думать на ходу получается лучше.

Судя по завершению встречи, Житников знает о Ярославле. Намеки слишком прозрачные, такие, что места для сомнения не остается — знает!

Другой вопрос — что? Еще более важный вопрос — от кого?

Аня говорила, что он работает на нескольких заказчиков, и существует третий, и сейчас Житников сам это подтвердил. Значит, информацию он получает от кого-то из них. Скорее всего именно от того, кто недавно появился, кто вносит сумятицу во все дела. И это тревожило.

Правда, чуть позже, подумав хорошенько, нашел и положительные стороны: если информация поступает, а он, Корсаков, в полном порядке, значит, за ним следят. Просто следят. Ждут, пока он придет к цели. Тогда и начнутся настоящие опасности, а пока — можно работать.

Хотя вполне допустимо, у того, кто играет на другой стороне, могут быть и свои резоны. Вполне возможно, что они ждут не окончания поисков, а просто нуждаются в какой-то части информации. И тогда — все, Корсаков станет им не лужен.

Между прочим, тоже вариант. И вообще, вариантов еще много.

Полезно было бы обсудить это с Дружниковым, но сразу же красным светом вспыхнуло неприятное напоминание: «Пропала папка!», и вариант отпал сам собой.

Второй вариант был немногим лучше, а третьего просто не существовало, и Корсаков позвонил Рабельнику. С таксофона. На всякий случай.

Времени на церемонии не было, и он спросил сразу же, едва поздоровались:

— Вы говорили, что и в Воронеже, и у вас был один и тот же человек. Фамилию его вы знаете?

— Конечно, знаю.

— Мне назовете?

— Уже возник интерес?

— Да.

— Фамилия его вам ничего не даст. Он просто шел по следу той информации, которую получил от другого человека.

— Ну, а тот — кто?

— Его фамилия — Нагатин, и умер Фрол Никитич несколько лет назад. Но информацию передал не он, а братец его двоюродный, Никита.

— Кажется, я где-то ее слышал, — схитрил Корсаков. — Но не помню — где?

— Да? Ну, неважно. Сам-то, а вот,— совсем недавно.

— Так отношение к нашим делам имели оба они?

— Нет. Никита обо всем узнал от брата, видимо, перед его смертью. Во всяком случае, так мне сказали.

— Кто?

Задав вопрос, Корсаков сообразил, что снова лезет в какую-то оберегаемую сферу, и ответа снова не будет. Но в этот раз он ошибся.

— Ну, расскажу я вам то, что можно, — решился Рабельник, — но пределы сам обозначу. Человек, который был и в Воронеже, и у меня, сообщил, что уже несколько лет ищет этот саквояж, о котором узнал от своего знакомого. Знакомство же это он свел на зоне.

— Иными словами «саквояж» стал байкой уголовников?

— Я тоже сначала так подумал, тем более что тогда линия вырисовывалась четкая: я ведь в уголовном розыске работал, вот и попал в поле зрения. Однако все оказалось и проще, и сложнее. Рассказал этому уголовнику о каком-то секретном саквояже Никита Нагатин, двоюродный брат Фрола. Сделал он это не просто так, а со смыслом. Я бы даже сказал, с просьбой. Дело в том, что братья друг друга люто ненавидели, можно сказать, по наследству. Еще отцы всерьез разошлись, а потом и сыновья. У сыновей-то и вовсе вражда — по всем направлениям: Фрол — чекист, а Никита — блатной. Никита говорил, что и сидит из-за брата, и страдает вся его родня из-за чекиста. Вот, мол, и надо отомстить. А месть в том, что у Нагатина есть какие-то бумаги, говорящие о такой тайне, за которую Фрола и сейчас еще будут судить и посадят. Вот такая радость, понимаете ли. А потом проболтался, что Фрол имел какое-то отношение к заговору против Сталина.

— Так и сказал?

— Так и сказал.

Рабельник помолчал.

— Я бы на вашем месте, Игорь, в Ярославле покопался еще. Адрес Нагатина у вас есть. Но будьте осторожны.

— Мне показалось, — сказал Корсаков после небольшой паузы, — что вы говорили о каком-то… жестком решении. Я что-то неправильно понял?

— Вы все поняли правильно, но, как говорится, и на старуху бывает проруха.

В кабинете уже невозможно было дышать от табачного дыма. Сам Решетников почти не курил, но Стецик, тот самый, из «группы товарищей», смолил сигарету за сигаретой, напоминая бронепоезд, который все так же «стоит на запасном пути». Разговор продолжался уже больше трех часов, но Решетникову казалось, что Стецик совсем не устал. Ну и школа у этих «товарищей», подумал он. Тут и выносливость, и умение уцепиться за главное звено, и, главное, способность не упускать это звено ни при каких обстоятельствах.

В последние два месяца Стецик взял на себя роль и координатора, и «начальника штаба», готовил набор разного рода продолжений и вариантов развития, но старался не участвовать в принятии решений, во всяком случае, если это требовалось делать при чужих.

Более того, иногда Решетникову казалось, что он сам выбирает из всего разнообразия возможностей оптимальный вариант, независимо от Стецика. Но стоило остыть, увидеть происходящее со стороны — и было ясно, что все было решено заранее, еще до того момента, когда Стецик, разложив на столе бумаги говорил: значит, ситуация у нас такая…

Игра, в которую втягивались все круги и ветви российской власти, становилась все более серьезной, и каждый, кто вступал на это поле, понимал, какими могут быть последствия. Воистину, либо пан, либо — пропал. Но каждый, кто оказывался перед вопросом «быть или не быть?», понимал, что отказываться от участия так же рискованно, как и вступать в эту всероссийскую игру. Во всяком случае, не стоишь в стороне, можно хоть как-то влиять на результат. Ну, а «болельщикам» всегда достается больше «синяков и шишек», что на всех никогда не хватит «безопасности». Так было во все времена…

Правда, Стецик никогда не размышлял над вопросом об участии. Для него все было решено давным-давно, в тот момент, когда он, розовощекий комсомолец, попал в свой первый кабинет. Сидело там еще три человека, и стол для Вани Стецика, потертый и исцарапанный, поставили в угол за печку. Входящим в кабинет Ваню не было видно, и это иногда приводило к шуткам и розыгрышам. Правда, над этими шутками Ваня тоже звонко смеялся вместе со всеми. Он спокойно переносил насмешки, зная, что теперь только от него самого зависит, как скоро у него появится новый стол, стул и кабинет. Он просто исполнял свой долг, который можно было выразить словами известной в те времена песни: «жила бы страна родная, и нету других забот».

К началу перестройки Стецик «вошел в обойму» на высоком уровне, и будущее его было предрешено.

Он уже много где успел поработать, поездил по стране, имел отношение к открытию тюменской нефти.

Попав на Урал, начал с завотделом промышленности, вскоре стал секретарем обкома. Это было и понятно. Область была одним из главных промышленных центров. Больше десятка населенных пунктов имели странные, совсем не романтические названия. Какой-нибудь там, например, Хребтогорск-15. И заводы там выпускали не станки или велосипеды, а какое-нибудь «изделие № 44». И вывозили это «изделие» ночью, на платформах. В окружении солдат с автоматами наизготовку. Наверное, чтобы детишки не баловались.

И директора заводов, как знал Житников, имели генеральские звания. И у многих в шкатулках хранились наградные листы, подписанные еще Сталиным. И никого не боялись эти старики. Делали все так, как, по их мнению, требовала Родина.

И уж если Стецик года через два после назначения своего смог ими руководить, значит, было что-то в нем важное и нужное.

Карьера Стецика замерла после августа девяносто первого, после опереточного горбачевского путча. Казалось, все рухнуло, и Житников помнил, каким растерянным был Стецик в те дни. На какое-то время он исчез из поля зрения, и казалось — навсегда.

Но когда осенью девяносто третьего было принято решение об участии в выборах в Госдуму и президентских, Стецик вернулся.

Точнее сказать — его вернули! Поначалу — на вторые, а то и на третьи роли.

Уставший от суеты Стецик был жаден до серьезной работы и вскоре понял: главное — не то, какое место ему отведут в этих структурах. Пусть снова поставят потертый столик в уголке комнаты, как тогда, в самом начале.

Дела сами не делаются, их делают люди, и каждый, кто сейчас сочтет дело сделанным и расслабится, останется с носом. Вот и Стецик вмешался в эти дела. Пробовали ему сопротивляться, строили козни, но Иван Данилович в интриги не лез. На его стороне было знание тех мелочей, которые ни в одном справочнике не зафиксированы.

План разрабатывали долго, решили никаких дел с КПРФ больше не иметь. Спокойно найти перспективную молодежь, расставить ее по местам, проверить в деле. Заранее проверить, без ажиотажа, чтобы можно было спокойно произвести замену тех, кто окажется неподходящим. Всякое в жизни случается с людьми. Власть многих ломает сильнее, чем беда.

Саша Решетников Стецику понравился и готовностью узнавать новое, и использовать его, взяв на себя бремя лидера, и умением подавлять свое честолюбие в интересах Дела.

В действиях Стецика царил холодный расчет: помогать надо только тому, кто и сам справится. Какой смысл тратить силы на человека, который всегда будет нуждаться в помощи? Рано или поздно наступит момент, когда он станет обузой, помехой всему делу. Избавляться от такого человека придется, а это всегда болезненно. Стецик до сих пор иногда просыпался ночью, вспоминая события осени девяносто первого года, в которых пришлось участвовать. Делать что-то похожее с Решетниковым не хотелось. Очень не хотелось. В конце концов, умные люди, умеющие работать, в России всегда были в дефиците. Умных лентяев много, работящих лизоблюдов — тоже, а вот тех, кто ориентирован на перспективу, а не на виллу где-нибудь в Англии — единицы. А к штучному товару и отношение соответственное, понимать надо.

Именно поэтому и пришлось Стецику сейчас организовать новое звено во всей системе и присматривать за Решетниковым еще тщательнее. С одной стороны, Решетникову там, «наверху», противостояли в аппаратных интригах такие «звери», что разжуют и не заметят. Попробуй ослабь внимание на минуту и все, не станет Сани Решетникова. С другой стороны, может повернуться так, что и сам Решетников подведет. Невольно, но подведет. Все-таки возможности его теперь велики, и есть соблазн стать самостоятельным, независимым. И не понимает Саня, что как раз его «самостоятельность» и будет той «лопатой», которая выкопает ему глубокую яму.

Понимал Стецик и то, что опасность может грозить, да и грозит наверняка, со стороны «товарищей» и «коллег»! Там тоже много перерожденцев, которые готовы всю страну отдать «инвесторам» и сидеть радостно в ожидании чуда. Кричат ведь на каждом шагу «инвестиции, инвестиции», будто не понимают, что тот, кто платит, тот и заказывает музыку. Рано или поздно те, кто вложил деньги, будут стараться контролировать их движение. А это значит, что и в политику эти «инвестиции» пролезут.

Вот и стоят на низком старте, готовые к рывку в любой момент! Ко всему надо быть готовым…

Именно поэтому Стецик дал команду тщательно контролировать все контакты Решетникова, особенно — тщательно скрываемые.

Большие надежды Стецик возлагал и на Житникова. Именно Стецик в девяносто третьем году подтолкнул Житникова в мир «большой» политики и долго опекал его, помогая избегать ловушек. Предостерегал, а напоролся на самую простую неблагодарность, глупую и нерасчетливую. Леша Житников, прорвавшись в верхние сферы, решил, что теперь и сам все знает и может. Он стал ориентироваться на начальника личной охраны президента генерала Баржакова. Вместе с Баржаковым и вылетел после знаменитого случая с «коробкой из-под ксерокса».

Стецик с тех пор за Житниковым присматривал, но не встречался. Если приходилось случайно сталкиваться нос к носу, то кивал сухо, давая понять, что обижен до глубины души. Держал в глубоком резерве, зная, что деловые качества Житникова всегда останутся при нем. Останутся-то — останутся, но применять их можно только тогда, когда хорошо знаешь все, что происходило в последнее время, включая мелочи. А этого Житников как раз и не мог знать, ибо в сферы допущен не был. Он и сам понимает, в чем его слабость. Значит, понимает и главное: для возвращения ему необходимо получить две вещи. Первое — приглашение, второе — знание главного, второстепенного и мелочей. По отдельности ему это могут дать разные люди, а вот одновременно — все — только тот, кто в него верит. Таким человеком Стецик и стал, и Житников это ценил. Именно поэтому события последних дней так встревожили Стецика.

Тревога шла по нарастающей и зародилась в тот момент, когда впервые стало известно о появлении Плюснина. Стецик знал, что в числе тех, кто мягко подталкивал генерала в политику, были и люди из их Сообщества. Сам по себе генерал опасности не представлял, но почему-то встречался он с теми же людьми, которые должны были, по плану, оказаться в «команде Решетникова».

Тревога усилилась, когда стало известно, что Плюснин встретился с Житниковым, а Житников ничего об этом не сказал, ни полслова. Может быть, конечно, счел это совершенно незначительным событием, но Стецику это не понравилось. Особенно после того, как он узнал обстоятельства пребывания Корсакова в Ярославле и его «освобождения» из милиции. Комбинация грубая, но должна была подействовать. Приятно, кстати, что с журналистом Стецик не ошибся. Молодец, парень, ничего не скажешь.

Совсем плохо стало сегодня, когда пошли вторые сутки молчания Житникова. Никаких признаков жизни он не подавал, и это не могло быть случайностью. Можно предположить самое плохое. Более того, невольно увязывалось с Плюсниным. Других «кандидатов» не было.

Вот об этом Стецик и заговорил с Решетниковым, когда все вопросы были обсуждены.

Решетников выслушал молча, не перебивая, потом спросил:

— Почему я об этом узнал только сейчас?

— Да зачем тебе всем-то заниматься, Александр Прохорович? — искренне удивился Стецик. — Информации-то и сейчас нет, одни предчувствия и ожидания. Я и тебя-то проинформировал на тот случай, если, не дай бог, что-то внезапно услышишь.

— Иван Данилыч, — произнес Решетников. — Хочу, чтобы вы понимали: незачем меня держать за мальчика. Мы сотрудничаем плодотворно, признаю. Признаю и то, что ваша помощь велика, но и мое положение дает кое-какие возможности. И не надо курировать меня, хорошо?

Говорил вежливо, но интонацией дал понять: недоволен, очень недоволен вице-премьер российского правительства.

Стецик слушал, едва заметно кивая головой. Еще немного помолчал, потом заговорил.

— Ты, Саша, на меня так-то не дави ни глазом, ни голосом, не надо. Как разговаривать с подчиненными, чтобы они поняли больше того, что ты сказал, я еще и тебя могу поучить. Но не в этом дело. Ты с чего это решил, что я к тебе в подчинение попал? Ты, конечно, большой начальник, этого никто не отрицает. Но! — Стецик продолжал говорить все так же спокойно, но палец взлетел ввысь так, будто был это не палец, а древко Боевого Красного знамени!

— Напоминать о нашей тебе помощи я не стану. Нехорошо это — помочь человеку, а потом его этим попрекать, правда? Но вот что я тебе обязан сказать: любой начальник хорош в той степени, в какой он может опираться на своих подчиненных, на тех, кто его окружает. Житников от нас с тобой независим, мы его в эту команду не звали. Поэтому и отношение к нему, как к наемному работнику. Но сейчас его исчезновение означает появление больших проблем. Если мы потеряем концы этих «бумаг», то лишимся очень многого. Поверь, что последствия такой потери невозможно переоценить.

— Ну, и что мне теперь делать? — Решетников начал терять терпение.

— Быть готовым и не реагировать впопыхах. Я сейчас разыскиваю Корсакова и сразу же дам тебе знать, как только он появится. А ты, повторяю, не спеши ни с какими действиями, пока не обсудим это, хорошо?

Решетников посидел, отвернувшись к окну, потом сказал, не скрывая недовольства самим собой:

— Извини, Иван Данилыч. Уже не знаю, откуда опасность ждать, веришь?

— Вот теперь верю, — улыбнулся Стецик. — Учти: все еще только начинается.

Дом дяди Коли найти было нетрудно, но Игорь поначалу прошел мимо. Нет, дом он заметил, просто появилась одна догадка. Он еще удивился, как часто мы проходим мимо важных вещей из-за своей лени и ограниченности.

Погуляв еще минут двадцать по этой окраине, Корсаков нашел и дом Нагатиных. Точнее, то, что от него осталось. Видимо, дома, откуда хозяева уехали, он автоматически переходили в разряд «ничейных» и подлежали разграблению.

Дом Нагатиных в этом смысле ничем не отличался от своих соседей — других опустевших домов. А «обитаемые», в которых кто-то жил, стояли, хотя давно покосились и покрывались мхом и плесенью.

Кстати, дом дяди Коли так и выглядел.

Сам же дядя Коля выглядел соответственно и оказался точно таким, как описала его Влада Лешко: сухонький, сморщенный старичок лет за семьдесят, одетый в старые, изношенные много лет назад брюки и рубашку, обмахрившуюся на манжетах и на воротничке.

Правда, его это не смущало. На вопросы Корсакова о визите в музей и договоренности с Лешко он отвечал охотно, подробно, будто все происходило дня два назад, говорил грамотно. Стоило сменить тему, спросить о других «бумагах», замолчал. На вопрос Корсакова: были ли там еще какие-нибудь бумаги, тоже ответил не сразу. Сидел спокойно, внимательно глядя в глаза Корсакову, будто искал ответ там.

— А тебе зачем знать? — спросил он наконец.

— Интересно, — так же просто ответил Корсаков и пояснил: — Интерес мой может и тебе выгоду принести.

— Выгода — это хорошо, — признал дядя Коля и снова задумался.

— Что же из тебя каждое слово клещами надо тянуть? — поинтересовался Корсаков.

— Клещами, мил человек, не тянут, а пытают, — заметил дядя Коля, и Корсакову стало неуютно.

— Да, нет, — поспешил он объяснить. — Это так говорят просто. Шуток ты, дед, не понимаешь, что ли?

— Шутка, она и есть шутка, — без интонаций продекларировал дядя Коля. — Ну так что у тебя за интерес?

— Про бумаги я узнал от твоей подруги, — пояснил Корсаков, и дядя Коля поспешил уточнить:

— У Владки, что ли?

— У нее.

— Какая она «подруга», стервь такая? — искренне удивился дядя Коля.

— А что?

— А «ничто», — сердито огрызнулся старик. — Деньги замылила и рожу не кажет, вот что!

Ну, конечно, понял Корсаков, ругая себя. Теперь понятно поведение дяди Коли. Он ведь ничего не знает и ждет, когда с ним рассчитаются за те «бумаги», которые он отдал для экспертизы. И, конечно, считает себя обманутым в лучших чувствах!

Ну, хорошо, меняем курс!

— Да, я ее тоже давно не видел, — почти сочувственно проговорил он. — Но ты, дядя Коля, прав: так поступать негоже.

— Вот именно! — вклинился старик.

— Да, ты не шуми. Раз мы с ней одним делом заняты, значит, я за нее и отвечу.

— Да на кой мне твои «ответы»!

— Да погоди ты! — воскликнул Корсаков. — Сказал же, что отвечу, значит, отвечу. Сколько она тебе должна?

Дядя Коля посмотрел на Корсакова, как на больного:

— Дак откуда я знаю, сколько вы мне должны, если я не знаю, сколько оно все стоит?

Логично, усмехнулся Корсаков про себя. Как хорошо мы жили до того времени, пока не обрушилась на нас цивилизация… мать ее за ногу!

— А я тебе о чем? — Корсаков теперь точно знал, что нападение — лучшая защита!

— А ты мне о чем? — уточнил дядя Коля.

— Я ведь и пришел, чтобы все у тебя купить, а ты тут бузишь, — стал добавлять нотки упрека Корсаков.

— Дак так бы и сказал сразу, — уцепился за соломинку старик. — А то уходят, уносят, и — с концами.

— Как видишь, не с концами. Надо было проверить, и проверили.

Мысль неспешно дошла до дяди Коли, и он заподозрил приятное:

— Так ты деньги принес, что ли?

Ну, нет, инициативу Корсаков отдавать не собирался:

— А я с чего начал? Ты сначала думай, потом ругайся, — посоветовал он и уточнил: — Вроде пожилой человек, а ведешь себя…

— Ну, ладно, ладно, — моментально стал сдавать позиции дядя Коля. — Ну, не поняли друг друга, бывает. Что уж сразу ругаться-то, а?

— Да я не ругаюсь, — пошел на компромисс и Корсаков.

— Дак что делать-то будем? — терял терпение дядя Коля.

— А что нам остается? Договариваемся о цене и «закрываем вопрос». Или ты против?

— Да бог с тобой! Уж как ждали-то, как ждали.

— Ну!

— Что «ну»?

— Где остальные бумаги?

И тут началось странное: дядя Коля замолчал, и молчал долго. Было видно, что думает, перебирает какие-то варианты, но решения найти не может.

— Ты, дядя Коля, хвоста-то не верти, отвечай. Я же к тебе с предложением пришел, как деловой человек к деловому человеку, — беззастенчиво польстил Корсаков.

— Понимаешь, мил человек, бумаги-то не мои, — признался он наконец.

— Это я уже понял, — подстегнул его Корсаков. — А чьи?

— Ну… одного человека… Он их нашел.

— Что за человек?

— А ты не торопи. Подумать ведь надо.

Корсаков знал, что в таких случаях важно не показать интереса. Покажешь, пиши — пропало. Заломит несусветную цену и не сойдет с нее. Из принципа!

— А о чем тут думать? Есть бумаги — пошли к хозяину! Тебе комиссионные заплачу отдельно. Если с ним договоришься, то получишь с обоих, — подмигнул Корсаков старику.

— Ишь ты! Прошлые-то бумаги у меня очень дорого купили, а сейчас я еще больше запрошу, — пообещал дядя Коля.

— Ну, сколько тебе Влада заплатила?

— Сколько! Сколько заплатила — все мои, — осторожно ответил дядя Коля.

Снова помолчал, потом, видно, решился:

— Тут неподалеку бомжи обосновались. Дома там уже совсем трухлявые, хозяева давно уехали, а бомжам самое то. Никто их не гоняет тут — ни милиция, ни шпана малолетняя, в брошенных домах шарятся, ищут, чем можно поживиться. Ну, вот Витек портфель и нашел. Целый портфель документов, — дядя Коля даже подбородок задрал, показывая, какую важность придает этой находке.

— Ты меня к нему проводишь?

Дядя Коля замедлил свои движения, и Корсаков понял его правильно: дед ждет свои «комиссионные». Достал деньги — семьсот рублей — протянул:

— Потом посмотрим по результату. — Увидев в глазах тревогу, успокоил: — Посмотрим в сторону увеличения, а эти уже твои.

И, уже в дверях, проинструктировал:

— Скажешь, что я — твой племянник, например, из Воронежа. Дескать, давно не виделись, а тут вот, навестил. Скучно стало вдвоем, пошли к людям, ясно?

Взяв по совету дяди Коли в ближайшей «точке» бутылку местной водки, «бери подешевле, она вся одинаковая», Корсаков стал хозяином положения, а дядя Коля стремительно «пошел на контакт». Оказывается, бумаги ему предложил «Витек, который живет с Ульяной». Кто такая Ульяна, Корсакова не интересовало. Но повидаться с Витьком надо было непременно. Адрес и ориентиры дядя Коля готов был сообщить сразу же, в обмен на вожделенный «пузырь», но Корсаков заставил его пойти с ним, пообещав взять и вторую бутылку «чтобы старуха не ворчала».

Найти Витька оказалось несложным. На счастье Корсакова, день у Витька выдался неудачным. Он сидел на завалинке в компании небольшой, дружной, но скучной.

Стоило Корсакову поздороваться и предложить выпить, отношение к нему изменилось. Тем более что и денег на веселье он обещал выделить.

Однако соглашение вступало в силу только после того, как Витек ответит на вопросы необычного гостя. «Общественность» решительно «повлияла» на Витька, и он отвел щедрого гостя в сторонку. Скрывать Витьку было нечего: бумаги нашел, когда разбирали дом на одной из соседних улиц. Там один мужик решил коттедж строить. «Мужик» и «коттедж» Корсакова не интересовали, и Витек перешел к главному: бумаги были в красивом кожаном «порфеле», из-за которого, собственно, Витек и обратил на все это внимание. Это уже потом кто-то, кажется, Танька, сказала, что бумаги вроде старинные и за них могут дать «хорошие деньги».

Самому Витьку было неизвестно, куда и как идти с этими «бумагами», но, на его счастье, повстречался он с дядей Колей, который и взялся все устроить, сказав, что знает «кое-каких людей».

«На пробу» дяде Коле Витек отдал только часть того, что нашел. Не тратить же все сразу, точно?

— А остальное?

Витек оценивающе осмотрел Корсакова:

— Денег стоят! — И заломил цену, которая ему самому казалась несусветной: двадцать тысяч!

Корсаков оценил обстановку и тоже пошел на шантаж. Во-первых, сказал, что больше пятнадцати не даст ни за какие бумаги, и Витек сразу же «сломался», видно, испугавшись своей наглости. Во-вторых, Корсаков объявил, что сейчас у него меньше половины требуемой суммы. Он готов отдать все, но тогда придется оповестить «общественность» о причинах, мешающих устроить «праздник жизни» прямо сейчас.

Угроза сломала Витька.

И тогда Корсаков изложил «верный вариант»: он платит аванс — пять тысяч, но деньги кладет в неизвестное Витьку место у него во дворе, а саквояж с оставшимися бумагами — в другое. Кроме того, берет первый попавшийся документ из портфеля для окончательной проверки. А уж утром обменяются окончательно. Договорились?

Витек не скрывал своей радости, признавшись, что в прошлый раз он получил за все документы от дяди Коли всего три тысячи.

«Ну, дядя Коля, вот жук», — восхитился изворотливости старика Корсаков.

Окончание процесса обмена было намечено на утро. А сейчас Корсаков выдал часть суммы, убрал портфель подальше в сараюшку, чтобы спокойно забрать его утром, и влился в компанию, которая уже начинала пиршество и встретила его с радостью. Между прочим, с искренней.

Сидели с ними, правда, недолго. Надо было идти, забирая с собой дядю Колю.

Едва вышли за ворота, спросил:

— Ты, кстати, не знал ли таких Нагатиных?

— Фрола или Никиту? — сразу же уточнил дядя Коля.

— А который старший?

— Фрол, который чекист. А Никита — бандит, с измальства шелапутом был. С Никитой-то мы ровесники, а Фрол старше лет на пять.

— Ну, а жили они далеко?

— Да нет, рядом.

— Пойдем, покажи — где?

Он все рассчитал правильно: сумерки уже навалились на город, и тут, на окраине, рассмотреть что-нибудь было трудно.

Походив несколько минут вокруг дома и по двору, Корсаков с поводырем ушли. Мотаться по городу не хотелось, и Корсаков попросил разрешения переночевать тут, у дяди Коли.

— Спи, жалко что ли, — согласился дед, после чего Корсаков снова потащил его к ларьку, где еще раз «отоварились».

— И запомни, я — твой племянник из Воронежа. Давно не виделись. И — все!

Правда, после второй стопки хозяин отправился спать, а Корсаков, наконец-то достал конверт, вытащенный из портфеля.

Это был обыкновенный почтовый конверт с маркой, посвященной запуску первого искусственного спутника Земли. Пятьдесят седьмой год, между прочим, не раньше. Письмо-то старое. Марка наклеена, а адрес не написан. Интересно, почему?

Он вытащил письмо из конверта, начал читать — и замер!

Корсаков закончил чтение и сразу принялся перечитывать письмо еще раз, и еще раз.

Он читал, складывал слова в предложения, пытался проникнуть в их смысл, но сознание отказывалось делать эту работу.

Имена, названные в письме, он вспоминал. Они упоминались и в той папке, которую у него украли. Но имя Бокия появилось впервые!

При чем он тут?

Сознание уже давно сделало свой вывод, но принять его Корсаков не мог. Слишком просто все получалось!

Светало, когда он наконец убрал письмо обратно в конверт и лег, не раздеваясь.

Нет, подумал Корсаков, не был Нагатин «мальчиком на побегушках» у Глеба Бокия, сказки это. Сейчас трудно установить его истинное место, подлинную роль, но, судя по письму, был он в числе самых доверенных людей. Во всяком случае, по этому «заговору». Получалось, что Нагатин пытался в одиночку восстановить то, что было уничтожено и утеряно за долгие двадцать лет.

Корсаков ворочался, ощущая приближение Финала!

Правда, он еще не открыл эту тайну. Но он шел по следам тех, кто ее создавал, хранил, а может быть, хотел навсегда скрыть от других.

Видимо, появление Бокия неслучайно. Значит, было что-то такое, что связывало воедино Ягоду, «саквояжи-близнецы» и Глеба Бокия, почти легендарного чекиста. Неужели они были рядом и шли вместе? А что потом?

А потом — непрекращающаяся борьба между «товарищами по оружию» привела к тому, что тайна заговора была просто раздраконена на несколько частей и едва не канула в века.

НС: Звоню, как было приказано.

П.: Какие новости?

НС: Он в гостях у какого-то старика.

П.: Что за старик?

НС: Устанавливаем, но скорее всего ничего интересного.

П.: Давай по порядку. Он приехал и что?

НС: Поболтался по городу, потом…

П.: Шифровался? Проверялся?

НС: Нет, просто гулял. Обедал, по городу ходил, в общем, будто нет никаких дел.

П.: Твое мнение — усыплял?

НС: Вряд ли. Повторяю, он не шифровался и не старался запутать след, хотя в Москве отрывался несколько раз, вы помните.

П.: Помню, помню. Что потом?

НС: Поехал к этому старику.

П.: Там что?

НС: Сейчас… Вот, по записям… Провел у него около часа, потом пошли к какому-то бомжу.

П.: Это ты образно?

НС: Нет, реально. Дед этот живет на окраине, там сейчас начинают строить коттеджи, поэтому старые строения или покупают, или выселяют прежних жильцов. Некоторые дома давно оставлены, пустуют, и там живут бомжи целыми колониями.

П.: Ишь ты, колониями. Ну, и что?

НС: Взяли по дороге водки, закуски.

П.: Зачем?

НС: Известное дело — квасили.

П.: И все?

НС: Мы, конечно, наблюдали с расстояния, но вроде ничего больше.

П.: Долго там были?

НС: Так, по записи… Часа два сидели, не меньше.

П.: Потом?

НС: Потом они с этим дедом ушли, снова взяли водки и отправились к деду. Там он и остался ночевать.

П.: Не понимаю, зачем ты меня этой ерундой отвлекаешь?

НС: Есть момент неясный.

П.: Что за «момент»?

НС: На обратном пути они прошли к тому дому, который мы установили.

П.: К какому «тому дому»?

НС: К дому этого …Нагатина.

П.: Ты ничего не напутал?

НС: Как можно? Я же на работе.

П.: Ну, а там что?

НС: Походили возле дома, но было темно. Вряд ли что-то могли рассмотреть.

П.: Ты говоришь, он у этого деда остался ночевать?

НС: Так точно!

П.: Погоди, (после паузы) Имей в виду, утром он снова туда пойдет. Уже при свете. Ты ведь помнишь, экий он проворный, так что приготовь какую-нибудь бригаду типа бомжей. Впрочем, можно не мудрить. Просто пощупать его, но в такой форме, будто эти бомжи решили, что он на их территории что-то спер, понял?

НС: Понял.

П.: Проверить его на случай, если он там что-то искал и нашел, понял?

НС: Понял.

П.: В общем-то, он нам уже порядком надоел. Если что-то у него найдут, пусть устроят драку с летальным исходом.

НС (после паузы): Рискованно.

П.: Я тебе за риск и плачу! И потом… Ты же этим бомжам свою визитку не должен оставлять, верно?

НС: Ну, верно.

П.: Короче, я жду результат. У меня все.

Сергей Плюснин своей карьерой во многом был обязан жене и никогда этого не скрывал. Не произносил пышных тостов в ее честь, не устраивал особенных празднеств, но все знали, что жену он не только любит, но и уважает. И главный выбор в своей жизни Плюснин сделал с ее помощью.

Светлана появилась в его поле зрения, когда он делал первые самостоятельные шаги и получил первую в жизни комнату. Свою!

Он тогда, после окончания торгового техникума, работал в крупном магазине прославленного Петродворца, а женщин любил!

Девчонка шестнадцати лет прилипла, как банный лист, но свой интерес обозначила четко! Погулять, пообниматься? С удовольствием! Но, как только Сережа, уже привычным путем двинулся дальше, Светлана поставила условие: будет тебе все, но только после свадьбы!

Свадьба? Свадьба не входила в планы Сережи Плюснина!

Однако девица оказалась стратегом и, сидя у любимого на коленях, изложила все преимущества. Папа ее, прапорщик, заведует складом в военном училище. Дочку обожает, а тебе, миленький, по весне в армию, так? И куда тебя пошлют, никто не знает. А мой папа может сделать так, что служить ты будешь тут же, в Петродворце или где-нибудь поблизости, чтобы женушку одну не оставлять надолго. То, что ты, Сереженька, кобелина, всем известно, но это уж у вас, мужиков, так заведено. Гуляй на здоровье, но только так, чтобы мне, жене твоей, позора не было. А я тебе буду верной и любящей. Понял? Ну, думай!

Свадьбу пока играть не стали: папа-старшина сказал, что потом, «под свадьбу» можно будет получить отпуск. «Отдохнешь у молодой жены под боком-то», — подмигнул он будущему зятьку!

И пошло все так, как задумала милая и умная Света! Вот, голова у девки!

Отслужив меньше года, рядовой Плюснин проникся уважением и любовью не только ко всем Вооруженным Силам Советского Союза, но и ощутил конкретное желание продолжить образование именно в стенах славного училища, где проходил действительную военную службу! Правда, после окончания пришлось помотаться по гарнизонам: у тестя-прапорщика для настоящей «помощи» руки были коротки! Но жена Светлана, молодец, все видела, все слышала, все понимала правильно!

Крушение Советского Союза застало майора Плюснина в Литве. Выводили войска в спешке, в неразберихе, «в чистое поле». Трагедии, одна за одной, разыгрывались прямо на глазах. Однако Светка, умничка, объяснила, что сейчас шансы остаются лишь у тех, кто ведет себя «правильно».

В то время Плюснин уже учился в академии, правда, заочно. Многие не выдерживали, бросали учебу, увольнялись из армии. Хотел было и он, но Светка снова показала характер, и все встало на свои места.

Многие и тогда, и позже, судачили, что Плюснин вылез наверх, когда стало всплывать всякое … Ну, сами понимаете, что.

Но ему было наплевать на вопли завистников. Завидовать было чему, подобные сплетни как раз и окружают людей, умеющих выстроить свою жизнь вопреки всему, даже судьбе, если она не жалует!

Увольнение из Генштаба тоже переживал остро, но недолго. Снова Светка его «поставила на ноги». Оказывается, она очень серьезно продумала и этот вариант на случай увольнения.

Несколько встреч, несколько разговоров — и возникла ассоциация офицеров, служивших в Прибалтике! Был и повод: где обещанное жилье? Ну-ка, товарищи офицеры, давайте займемся всерьез этим вопросом! И у кого хватит смелости «отфутболить» серьезных мужиков? А ну-ка, мужики, давайте проанализируем вопрос о деятельности «солдатских матерей», мать их …

И завертелось колесо!

Даже в Генштабе, думая, что вершит судьбы всей армии, Плюснин немного побаивался политиков. Кто знает, что там у них на уме? Здесь-то можно сказать что угодно, а чем аукнется?…

Теперь же, встречаясь с политиками в самых разных обстоятельствах, обсуждая различные вопросы, ужаснулся: эти слизняки хотят руководить страной?! Да они бы и отделением не смогли командовать! Теперь понятно, почему Россия перестает быть великой!

Пора трубить сбор!

Однако вскоре Плюснин понял, что до настоящей политики ему еще далеко. Ну, помелькает он на страницах газет и на телеэкранах, ну, проскочит куда-нибудь в губернаторы, и что? Это уже не его уровень, ему надо вперед и выше!

И снова — Светлана! Чутье у нее было, конечно, звериное!

Это она завела однажды разговор о Житникове. Начала, как всегда бывало, с ерунды: виделась, дескать, со своей старой приятельницей. А приятельница теперь работает у какого-то консультанта но вопросам политики. Она говорит, что ее нынешний босс и любовник — человек известный. Кажется, Житников. И пошло-поехало!

Знакомство ни тот, ни другой не демонстрировали, встречались редко и будто случайно. Во всяком случае, Плюснин никак свою заинтересованность не показывал.

Иногда казалось, что он и информацию-то принимает нехотя, и платит, будто подачку швыряет.

Житников терпел, потому что нуждался в таком знакомстве, да и деньги лишними не бывают, а Плюснин…

…Много лет назад Сергей Плюснин сорвался, и сорвался всерьез. Потом и сам уже испугался, но опять жена оказалась умнее и мудрее, чем он думал.

Был Плюснин уже начальником Генштаба, шел, как ему казалось, неудержимо наверх и решил, что пришло время «выйти в люди». Проще говоря, намекнул, что пора бы ему отразить всю сложность намечающихся реформ Российской армии, начав, таким образом, широкую общественную дискуссию.

Министр, с которым он это обсуждал, ставленник АрбВО, дал добро. Считалось, что Плюснин на экране покажет всю свою ограниченность и полное непонимание сложности отношений общества к армии и реформам. Тогда проще будет его «убирать».

Плюснин же обратился к тем, кого порекомендовала Светлана. Она специально взялась за детальное изучение большинства СМИ и в очередной раз поразила Плюснина совершенно неожиданным и поразительно точным анализом.

Она сама связалась с журналистами, отбирая лучших из тех, кто ей понравился. Так оказалась в кабинете генерала Плюснина журналистка Марина Левашова. Было Марине двадцать девять лет, успела она за свою жизнь окончить МГИМО, поработать в нескольких газетах и журналах и теперь оказалась на телевидении. Все знали, что своим положением Марина обязана мужу-нефтянику, который жену обожал и никаких денег на нее не жалел. А вот его, мужа, за глаза часто жалели, поскольку поведение Марины было, мягко выражаясь, небезупречным. Почему-то все ее любовники оказывались болтливыми и непостоянными. А муж только урезонивал Марину и всюду твердил о полном равноправии современной российской женщины. Правда, и сам супруг, что называется, образцом морали не был.

Однако мало кто знал, и это тщательно скрывали, что муж обязан во многом своими успехами отцу Марины, академику Ковалеву. Точнее, не самому Ковалеву, а одному из его друзей, тоже академику. Как говорили осведомленные люди, этот друг, обладая феноменальной памятью, держал в седой своей голове информацию о месторождениях нефти и газа по всему бывшему Советскому Союзу. Говорили, будто бы сей академик, имея слабость к юным прелестницам, совратил Марину, когда той едва исполнилось пятнадцать, и роман их был тайным долгое время. Правда, девушкой она была чрезвычайно развитой, но Уголовный кодекс-то никто не отменял! Да и родители Марины встали в позу!

Еле договорились. Нашли амбициозного мальчугана из своих же, академических, кругов, но не московских, а провинциальных, кажется, из Новосибирска или Красноярска, неважно. В «приданое» ему Марина принесла точные сведения о нескольких скважинах, полученные от того самого академика-сластолюбца. Расположены были скважины в глухих местах, транспортная схема была отвратительнейшая, и перспективы в них не видел никто. Никто, кроме академика, который все просчитал точно!

Муж Марины стал богатым человеком в течение трех месяцев. Это было поразительно даже по тем сумасшедшим временам, но так и было. Они буквально влетели в московский бомонд, хотя, кажется, не очень туда рвались. Скорее бомонд в них нуждался.

Главное — не допустить ошибку. Многие их знакомые считали себя «неприкосновенными личностями» и не успевали осознать это заблуждение даже перед смертью.

И те, кто посещал их похороны, кто все видел своими глазами, тоже, в свою очередь, считали, что уж их-то эта чаша минует. А не миновала…

Марина же демонстративно дистанцировалась от мужа, устроившись простым репортером. Всем любопытным отвечала, что муж ею практически пренебрегает и ей приходится самой зарабатывать на кусок хлеба. Приходится при этом и спать с нужными людьми! А как еще выживать умной и скромной девушке в эти страшные времена? Вот так и говорила. Кто-то верил, кто-то — нет, ей было на это наплевать.

Купаясь в своих старых связях и помощи отца, Марина могла попасть практически в любой кабинет. И хозяева этих кабинетов, естественно, знали, кто к ним пришел, поэтому и принимали радушно, и отвечали, по возможности, откровенно. Часть информации шла на развитие семейного бизнеса, но большая часть — на благо российской журналистики.

Вскоре Марина стала серьезным автором, который сам выбирает тему, сам готовит материал и несет ответственность за его содержимое. Марине платили большие деньги, но и ненавидели. Такая у нас, в России, жизнь.

Так Марина и оказалась и в кабинете Плюснина, тогда еще — начальника Генштаба. Снова пошли разговоры о скором проведении крупномасштабных войсковых операций, и Марина хотела быть первой, кто подробно, точно и безошибочно предскажет череду событий на предстоящие два-три месяца. Говорили, что эти учения — попытка армии, будто вопреки мнению Ельцина, показать кулак НАТО.

Плюснина поразило, что баба так тонко разбирается в военных делах, и он «повысил ее в звании» — до «дивчины», то есть представительницы того же, бабьего племени, но правильно реагирующей на мужские взгляды и интересы.

Марина же ощутила веяние, которое всегда исходит от настоящего мужика.

Так они и стали любовниками. Спокойно, без криков и томительных ожиданий. Провожая Марину, Плюснин сказал, что готов выделить время «завтра с тринадцати до пятнадцати-тридцати, но не располагает площадями». Марина ответила, что в отношениях взрослых людей должно быть примерное равенство, значит, вопрос «площадей» она решит к указанному сроку. Плюснин сжался в глубине души, потому что понимал: это будет не интрижка, а самая настоящая измена жене. Правда, Светлана в то время отдыхала в Крыму, значит, время само способствовало этому.

Так все началось, так и продолжалось. Полгода, пока не закончилось так же спокойно, по взаимному согласию.

Об этом романе можно было бы не упоминать, но однажды, разгуливая по квартире Марины, Плюснин почти нечаянно взял «почитать» тоненькую папочку, содержавшую несколько листков бумаги. Не больше пятнадцати-двадцати. Сам бы не ответил — почему, но вот, взял. А интерес возник, когда Марина упомянула, что там лежит какой-то очень интересный материал, оставшийся от ее дедушки по материнской линии, кстати, члена-корреспондента нескольких зарубежных академий.

Дома, начав читать, сразу же внутренне подобрался, будто прыгнул в ледяную воду. На листочках был воспроизведен, правда, в сокращении, рассказ о заговоре, который развивался одновременно с заговором Тухачевского, но, кажется, никак не был с ним связан.

В папочке, взятой со стола, содержалось столько фамилий, фактов и цифр, что запомнить их было невозможно. Да это и неважно. Для Плюснина это была такая дубина для войны с АрбВО, аж дух захватывало!

Теперь он мог их прижать так, что мало не покажется. Стоит показать, как могут проскочить к власти военные, в Кремле так перепугаются, что сразу же в министерство засунут своего, гражданского. А для АрбВО это — конец!

Ну, а если так, то можно и поиграть, нажимая на нужные педали.

И, когда пришла необходимость сменить род занятий и перейти в политику, папочку-то вспомнил наизусть и, как говорится, с «выражением». И вышел на Житникова. А уж его потом «нацелил» на Корсакова. Ну, а Корсаков отправился в Ярославль.

Тут, правда, ровное и гладкое повествование прекращалось. И прекращалось оно по его, Корсакова, вине. Из-за него же, из-за Корсакова и пришлось спешить, срочно разрабатывать операцию с этой девицей. Впрочем, удачно все прошло. Журналист, правда, врал, не сказав ничего хорошего о своих находках, и вранье Плюснин чуял «печенкой», но до поры до времени решил сделать вид, что «верит».

Если Корсаков молчит, значит, работает на кого-то. И, учитывая его, Корсакова, прошлое, заказчики его — снова те, сверху.

А с теми по-другому нельзя. Иначе — разжуют и выплюнут. Сколько раз так бывало.

План он разработал простенький, но надежный. Утром, помахивая сумкой, отправился на пустырь. Там побродил, будто заново разыскивая домик, в котором когда-то жили Нагатины.

Найдя, стал осматривать его, хотя осматривать было почти нечего. Крыши нет, стены разобраны. То ли на дрова, то ли кто-то увез на дачу, расширять хозяйство. Корсаков отыскал подпол, покрутился возле него, потом нырнул вниз. Пахнуло затхлой сыростью и, кажется, крысами.

Ждать пришлось недолго: наверху раздались шаги и голоса. Кто-то крикнул в провал подпола:

— Ну-ка, вылазь!

Корсаков подошел в лесенке, выходящей наверх, посмотрел на кричавшего, поинтересовался:

— Чего орешь?

Тот поманил пальцем:

— Сюда иди, разговор есть.

Ну, разговор, так разговор. Корсаков стал подниматься, и получил основательный удар по затылку. Удар настолько сильный, что, продолжая движение, он ткнулся лицом в пол. Вылез, прикрывая голову от ударов, но корпус ему обработали, правда, неумело.

Потом прекратили, обступили.

Корсаков, лежа на грязном полу, спросил вежливо, но без заигрываний:

— Че за дела, мужики?

— Ты кто такой, пень? — поинтересовался один из них, видимо, старший.

Корсаков огляделся. Нет, это не профи. Так, шпана. Местная шпана, которой такими делами проще зарабатывать на бутылку. С такими возни больше, чем пользы и удовольствия. Ничего потом толком и передать-то заказчику не смогут, если сам же и не скажешь все открытым текстом.

Четверо стояли без всякого расчета. Обступили и были уверены, что контролируют ситуацию. Ну, как хотите. Впрочем, следовало осмотреться. Грамотный человек может по едва заметным признакам понять то, что другие оставят без внимания.

Корсаков, приподнял голову, огляделся, стараясь изображать забитого дядьку, который всего боится. Сел, с удовлетворением отметив, что мужики совсем обнаглели и ситуацию больше не контролируют. Стал подниматься, встав на колени. Шпане нравится, когда «жертва» стоит на коленях, это их возвышает до положения «хозяев». А еще из такого положения удобно еще раз все осмотреть, что есть поблизости.

Смотри внимательно, Корсаков, внимательно! От твоей прозорливости сейчас многое зависит.

Нет, никого вокруг не было. Видимо, решили, что главное — не он, а то, что у него есть. Главное, дескать, бумаги. А с мужиком делайте, что хотите. Тоже кайф…

Дальше думать, к сожалению, не пришлось. Все тот же «старший» подошел к Игорю, схватил за грудки, рванул на себя:

— Где бумаги, петух?

Дергать человека на себя «за грудки» вот так, как сейчас делал этот придурок, — тоже искусство. Ему надо обучаться, иначе возможны неприятности.

Корсаков, встав на одно колено, крепко зажал руку «старшего», рванул вниз, заламывая кисть. Тот ойкнул от боли и неожиданности и резко наклонился. Очень резко. Так, что, слегка добавив ему по затылку, Корсаков вынудил «старшего» врезаться лицом в пол. Основательно, с шумом.

Компания ошалела: что такое? Так нельзя себя вести, если тебя четверо окружили. Поправка, трое: старший улегся надолго.

Корсаков схватил за пояс того, кто стоял ближе других, дождался сопротивления и рванулся вперед, теперь уже толкая противника. Потом наклонился, схватил его за пятку. Снова удар об пол. Теперь — затылком, и снова основательно.

Двое оставшихся решили, что им пора уходить. Корсакову идея не понравилась, и одного из них он просто подтолкнул подошвой в задницу. Правда, подтолкнул в прыжке, да и тот спешил. Так что две силы, сложившись, умножили друг друга, и мужик влепился в остатки стены дома. Влепился и сполз.

Тот, который остался напоследок, был испуган. Бледный, потный, лишенный всякой воли к сопротивлению. Это хорошо.

— Что за дела, мужик? — подойдя к нему вплотную, поинтересовался Корсаков. — Какие проблемы?

Мужик явно не понимал, о чем идет речь. Казалось, он на грани обморока.

— Че надо-то? Зачем пришли?

— А мы … это… ну, мы тут…

— Ваша земля, что ли? — подсказал Корсаков.

— Ну, да… мы тут… ну… собираем все…

— Аааа… Так сказали бы, а то сразу драться.

Наверное, с такими интонациями беседуют со своими подопечными сельские участковые. Впрочем, Корсаков их никогда в жизни не видел, но тон не менял. Пока не менял.

— А я-то вам, чем помешал?

Заканчивая предложение, все так же, не меняя тона, ударил в корпус. Мужик, и до того державшийся из последних сил, рухнул.

Корсаков склонился над ним:

— Если завтра хоть одного из вас увижу — кончу. Понял?

Мужик закивал, и Корсакову показалось, с радостью…

Теперь мужик так и передаст: мол, ушел до завтра тот, кого надо было отметелить для порядка. Завтра, мол, все доделаем. Наивно, конечно, но это — единственный вариант на сегодня. Будем надеяться, что сработает.

И в этот момент в голове его что-то «щелкнуло», и все, что происходило с ним в последние дни, стало разбиваться на небольшие кусочки, которые сразу же, будто сами по себе, выстраивались в какой-то неумолимой последовательности.

Он все понял!

Правда, легче от этого не стало. Просто лучше стали видны все опасности. И было их еще немало…

Теперь надо было выбираться из Ярославля, и как можно быстрее. Это сделать не так уж сложно, если обо всем позаботиться заранее. А он позаботился.

Бомж Витек оказался человеком слова и все сделал выше всяких похвал: нашел человека, который каждый день выезжал за пределы города. Правда, не так далеко, как надо бы, но тут уж выбирать некогда. И за это большое спасибо!

Впрочем, до славного города Ростова Великого добираться очень просто. А уж там — встреча с хорошим человеком. Хорошим, умным и, главное, верным.

С Санькой Андроновым Корсаков познакомился в здании военкомата в тот памятный день, когда они прощались с гражданской жизнью и уходили в армию. В те далекие годы это событие не было наполнено тем трагизмом, который так любят сегодняшние сердобольные и деньголюбивые люди. Простое дело — люди идут в армию. Вот, и Игорь с Санькой мирно болтали все время, пока не оказались в одной части. В их части.

И за два последующих года он узнал Саньку так хорошо, что спокойно вручал ему свою жизнь не один раз. Впрочем, не один Корсаков. Талант у Саньки был уникальный…

Саша Андронов был мастером планирования самых сложных операций.

Открылось это случайно и с тех пор использовалось всеми. Вернее сказать, все хотели бы заполучить Саню в советники, но не со всеми он хотел работать.

Шифроваться он умел отлично, с заказчиками никогда не встречался и жил скромно в небольшом городке, куда перебрался после дембеля, женившись на студентке из Москвы, которая приехала сюда работать школьной учительницей.

Именно Саня был теперь тем человеком, который Корсакову был необходим.

Добираться пришлось на перекладных, поэтому несколько десятков километров Игорь преодолел за несколько часов. Но это и к лучшему: к домику Андронова он подошел в тот самый момент, когда Саня возвращался с работы.

За столом поужинали быстро и отправились в «мастерскую» «пить чай». Нить оба умели, поэтому пили вкусно и с удовольствием. Но обычная в таких случаях болтовня типа «а помнишь» длилась недолго. Потом перешли к делу.

Корсаков рассказывал все так, будто читал лекцию: подробно, по пунктам, не только отмечая главное, но и уделяя внимание деталям и нюансам. Его монолог длился не менее получаса. Как приятно все-таки говорить обо всем без утайки, не контролируя себя, зная, что тут почти твое второе «Я» сидит напротив, курит и рассеянно смотрит по сторонам. Потом Андронов приступил к допросу, и на это времени ушло не меньше. После чего вернулись к воспоминаниям и анекдотам из жизни. В такой трепотне, внешне беззаботной, прошел час.

Потом Саша Андронов изложил все так подробно и точно, что Корсакову оставалось только запоминать. Уточнять и переспрашивать было, пожалуй, лишним.

В августе 1931 года начальник оперативного отдела докладывал Ягоде о состоянии дел. В конце доклада, когда все основные вопросы были обсуждены, заговорщическим тоном спросил:

— Генрих Григорьевич, я могу задать вам вопрос?

Ягода кивнул:

— Что узнать хотите?

— Просто для координации действий, чтобы не было накладок, — почти извиняющимся тоном пояснил начальник отдела. — Как нам следует вести себя в отношении Кутепова?

— Какой Кутепов? — уточнил Ягода.

— Тот самый Кутепов, генерал из РОВСа, — ответил начальник отдела, ощущая внезапно возникшую легкую тревогу.

— Так он помер больше года назад! — теперь недоумение уже явно читалось на лице Ягоды. — Во всяком случае, так писали в газетах, обвиняя в этом нас с вами, так докладывали наши товарищи из-за кордона, а теперь что? — Ягода начал сердиться всерьез.

Тогда на стол легли фотографии, и начальник отдела пояснил:

— Эксперты уверяют — Кутепов.

Ягода пристально разглядывал фотографии, будто ожидая увидеть хорошо знакомого человека, которого сразу узнает и отличит от всех других. Разглядывал долго, после чего тихим голосом попросил:

— Докладывайте.

Кутепова обнаружили в Минске. Сразу же доложили по всем каналам своему начальству, а те — в Москву. Сейчас он под полным контролем.

Ягода стремительно соображал, понимал главное: это и есть тот самый Случай, которого он так ждал!

— Куда направляется Кутепов? — поинтересовался он. — Чем занят в Минске?

— Обнаружили вчера после обеда, пока ни о каких мероприятиях информации нет, — был ответ. — Ждем, контролируем.

— Вот и контролируйте, — поощрил рвение сотрудников Ягода. Потом дал руководящее указание: — Минск находится недалеко от границы, имейте это в виду. Если обнаружите движение в сторону границы, немедленно докладывайте и будьте готовы принять экстренные меры.

Кутепов в самом деле шел к границе. Он провел в России больше года и теперь был уверен, что взял в свои руки все нити управления гигантским заговором, перед которым большевизия не устоит!

Тогда, в самом начале, он боялся, теперь можно признаться. Боялся, но понимал, что организация, о которой говорил Защепа, — последний шанс.

Там, в Париже, он ощущал вокруг себя пустоту. Не ту, которая и должна сопровождать великого человека, а пустоту окружающего безволия, отчаяния, безысходности!

Люди, которых он давно знал, меркли на глазах, теряя желание жить! Они не могли даже сопротивляться, не то что — идти в атаку.

О поездке в Россию никому не стал говорить: береженого Бог бережет, а свои люди, которые помогут, есть всюду. Пробирался в Россию с предосторожностями, но все обошлось.

В Маньчжурии, конечно, огорчился, да что поделать: та же пустота в глазах и разброд в головах.

Зато в России вознаградил себя за все.

Нет, никаких пышных приемов не было. Скорее напротив, все тайком, перебежками вдоль забора под покровом ночи. Но дела-то какие! А люди!…

Защепа работал не за страх, а за совесть. Сам он, работник народного образования, разъезжать по стране не мог, но всегда находил хорошего сопровождающего, устраивая все новые и новые поездки и поставляя Кутепову людей, которые удачно создавали впечатление всеобщего недовольства и готовности жертвовать собой во имя святой России. Кутепов после каждой такой встречи долго обсуждал ее результаты с Защепой, но было видно, что открывает не все свои замыслы.

Когда пришла пора знакомиться с ним Позднякову, Защепа раскритиковал все маскировки:

— Не шутите с огнем! Кутепов не дурак, он вас распознает точно так же, как я распознал, — прямо сказал он Кириллу.

— Что вы предлагаете?

— Я полагал, что вы и сами к этому придете. Представьте его радость, когда среди заговорщиков Кутепов увидит настоящего чекиста из высших этажей власти!

Защепа вновь оказался прав.

При знакомстве он был великолепен:

— Александр Павлович, позволь представить тебе, — крохотная пауза, — Поздняков Кирилл Фомич. Особоуполномоченный ОГПУ по Туркестану. Участник нашего замысла.

Искорки страха, проскочившие в глазах Кутепова, сменились молниями восхищения. До поздней ночи он расспрашивал Позднякова, интересуясь всем, что происходит там, «наверху».

Поздняков вел себя совершенно естественно: отвечал подробно, но границу провел сам, заявив:

— Есть вещи, которые вы узнаете позднее. Вы сами заняты секретными операциями и понимаете, что даже самым близким людям не все можно говорить. Что касается возможных сомнений в моей искренности, — Лев Ефимович потом представит вам подробную картину.

— Да бог с вами, Кирилл Фомич, — спохватился Кутепов. — Я о вас уже много наслышан, и самого доброго! Это вы простите мое неуместное любопытство.

Кутепов провел в России больше года, и теперь оставалось исполнить финал! Для этого председатель РОВС намеревался отправиться в Варшаву, чтобы там провести совершенно секретное совещание.

— Вот у них рожи будут, когда услышат мой голос, — смеясь, сказал он однажды Защепе.

Кутепов не был удивлен слухами о собственной смерти. Он и Позднякову сказал при первой встрече, прощаясь:

— Рад знакомству с вами, хотя ваша Чека меня и угробила, — и первым весело рассмеялся.

Поздняков был убежден, что Кутепов никуда не денется — слишком вкусный пирог был ему предложен — и своих людей отправил только для страховки, о чем и Кутепову сказал:

— Мало ли что, пусть будут неподалеку.

Этих людей и зафиксировали те, кто, выполняя приказ Ягоды, контролировали ситуацию в Минске. «Просветить» их было несложно, ведомство-то одно.

Поэтому, когда почти на самой границе с Польшей Кутепова взяли, Ягода точно знал, как следует вести дело дальше. Его, Ягоды, дело!!!

Практически были готовы все части механизма, а Кутепов должен был придать им истинный блеск!

Были отработаны маршруты, по которым в нужный час можно будет беспрепятственно проникнуть в любое помещение — в кабинет ли, в спальню — неважно.

Были готовы люди, которые пройдут этими маршрутами.

Не было только тех, кто сможет стрелять в людей, чьи портреты несли на демонстрациях.

Впрочем, это прежде не было, а теперь…

На встречу с Кутеповым в Могилев Ягода выехал сам.

Кутепову при задержании объяснили: появились новые обстоятельства, следует обсудить вопрос на высшем уровне. Поэтому появление Ягоды его не удивило. Насторожила фамилия — слишком уж высокого ранга чекист! Однако вспомнил, что и Поздняков — не постовой регулировщик, и успокоился.

Ягода недолго готовил Кутепова к перевербовке. Да, собственно, это и не перевербовка вовсе была. Объяснил, что «прежде работавшие товарищи» по своему положению не вполне готовы к принятию окончательных решений.

— Что такое «окончательные решения»? — спросил Кутепов, избалованный манерой Позднякова вести разговор на равных.

Но Ягода эту манеру принял: зачем спорить с покойником?

Решился: существует план физического устранения нынешней верхушки. Сразу оговорился: поддержка извне весьма важна, особенно поддержка связями, контактами на правительственном уровне в разных странах, НО!

— Вы, Александр Павлович, и ваши товарищи слишком долго были далеко от России и не знаете в подробностях о тех изменениях, которые тут совершились и совершаются. Именно поэтому я сразу говорю: всей полноты власти в ваших руках не будет. Вам ее не вынести сейчас! Мы, — фантазировал он на ходу, — мыслим предпочтительным следующий механизм: переворот приводит к власти тех, кто его совершает, ибо власть нуждается в немедленном повседневном осуществлении, согласны?

Кутепов нехотя кивнул.

Он хотел возразить, напомнить о тех воинах, которые ждут его в Париже, но, представив их лица, промолчал.

— Те же ваши соратники, которые вынуждены жить на чужбине, возьмут на себя важнейшую двуединую задачу: во-первых, представительство интересов обновленной России за рубежом. Ну, не большевики же будут это делать? — с улыбкой спросил он, получив ответную улыбку.

— Во-вторых, только вам, людям, знающим тех, кто покинул родину, будет под силу подготовить выборы в новое Учредительное собрание. Мы, например, даже не предполагаем, что способны решить эту проблему своими, так сказать, силами.

Закончив, Ягода подумал, что экспромт у него весьма удался.

Кутепов был того же мнения и порывался сразу же обсуждать детали, но Ягода не дал ему опомниться:

— Вас же, Александр Павлович, я намерен привлечь к важнейшему делу. — Помолчал еще несколько секунд, наслаждаясь тем, как генерал подбирается, будто готовясь к прыжку. — Вам предстоит, если вы согласны, конечно, лично отобрать и лично подготовить несколько героев, которым мы поручим ликвидацию большевистской верхушки.

Сияние глаз Кутепова было лучшим ответом. За дело он взялся с таким рвением, что Ягода был уверен: этот не подведет!

Просьбу Ягоды составить подробнейший отчет о своем пребывании в СССР Кутепов воспринял спокойно: тех, кого ценит он, генерал Кутепов, и Ягода будет приближать к себе. Именно поэтому отчет писал долго, обстоятельно, указывая даже мельчайшие детали.

Теперь, с таким отчетом, можно ломать хребет не только Позднякову, но и всем, кто мешает.

Это понимал и Поздняков. Едва ему доложили об аресте Кутепова, все стало ясно. Все мысли устремились к одному: что делать?

Ответ, между прочим, тоже был очевиден: есть только один человек, способный что-либо сделать в такой ситуации, — Глеб Бокий.

Бокий Глеб Иванович — большевик с дореволюционным стажем, стоявший в рядах зачинателей Великого Октября, один из создателей грозной ВЧК. А с ними шутки плохи, это всем известно. Некоторым даже — на своей шкуре!

Однако Позднякова с Бокием связывали отношения товарищеские: знали многое друг о друге и молчали.

Разговор с Бокием лучше было вести открыто, и Поздняков не стал юлить: во-первых, хотел вернуться в Москву. Во-вторых, подготовил для этого операцию по разгрому РОВСа (ты же помнишь, что о них говорил Феликс). В-третьих, выманил Кутепова.

На этом плавное течение беседы было прервано. Бокий оживился невероятно:

— Кутепов? Где он, сукин сын?

На рассказ Позднякова отреагировал остро и профессионально:

— Никакой информации о задержании Кутепова нигде не проходило, уж ты мне поверь.

Зная о том, что Бокий осведомлен обо всех мало-мальски важных делах, Поздняков только кивнул, соглашаясь.

— Значит, Ягода его скрывает. А для чего он может скрывать врага?

— Ну, мало ли…

Поздняков удивился: в самом деле, для чего? Если бы хотел арестовать Позднякова как предателя, уже давно бы это сделал. А не делает. Почему?

Ответ сформулировал Бокий:

— Сам что-то замышляет, сволочь!

Возражать Поздняков не стал: не та ситуация. Сам успел отскочить и ставь свечку!

А Бокий взялся за дело всерьез. Но вскоре сильно обозлился: так все было засекречено! Однако быстро пришел в себя: если засекречено, значит, в самом деле что-то замышляет, а это уже — существенно.

Никому докладывать не стал: кому сейчас можно верить? Но людей на это отрядил самых умелых. Хотя выяснилось, что и у Ягоды люди не лыком шиты. Узнав о слежке, он моментально решил: застыть!

Всех, кто курировал направления его дела, а это были люди, которым доверял полностью — слишком много грехов на них висело, чтобы предавать Ягоду — немедленно со всеми материалами отправил в провинцию. Придумали грехи, за которые просто отправляют в ссылку.

Каждый уезжал, веря: протрубит глас, его призывая!

Так и жили в ожидании, так и померли…

Кутепова ликвидировали в Ярославской области, где он проверял своих людей, готовящихся к «выполнению миссии». Там, в лесу, и бросили. И его людей — там же, в ходе спецоперации.

Ягода, уничтожив все доказательства, задышал свободно.

Правда, Бокий сумел поговорить со Сталиным. Тот словам не поверил, а фактов не было. Впрочем, подумав немного, решил: пусть Ягода займется чем-нибудь попроще, например, связью.

Перевели, а потом и арестовали, и расстреляли…

Поезд уже полз по Москве, и пассажиры уже выстраивались у выхода. Корсакову сейчас толкучка была выгодна: проще проскользнуть незамеченным. Он прихватил чемодан толстой тетки, которая, пробиваясь сквозь толпу, надсадно орала, что ее встречают, и вынес его из вагона. Тетку в самом деле встречали, и он несколько секунд постоял рядом с ней, осматривая перрон. Заметил несколько лиц, которые показались настороженными, ищущими, вглядывающимися, и, на всякий случай, запомнил их.

Потом, дождавшись, чтобы людской поток достиг максимума, двинулся к зданию вокзала, заметив, что и «лица» двинулись в ту же сторону. Корсаков уже прикидывал, как удобнее ускользнуть, когда на шею ему бросилось что-то ароматное и нежное на ощупь. Еще до того, как глаза Корсакова смогли увидеть, руки уже дали ответ, и он вспомнил, как восторгался этим телом, забывая обо всем. Он и сейчас не сдержался, обнял и, скользя ладонью по спине и ниже, ощутил упругий зад холеной самки. И она откликнулась, повернула лицо к нему, раскрыла губы и прильнула в поцелуе.

Едва отстранившись, прикрываясь букетом, который был у нее в руках, Аня Дымшиц, а это была она, шепнула:

— Умница! Теперь, обнимай меня понаглее и идем. Только не спрашивай — куда?

Он и не спрашивал. По дороге Аня болтала, не закрывая рта, рассказывая о том, как долго и трудно она его ждала. И, если бы Корсаков не знал ее так хорошо, он поверил бы ее словам, так горячо и искренне они звучали.

Едва сели в машину, Аня, снова впившись в его губы страстным поцелуем, заставила молчать, а потом показала небольшой лист бумаги с нарисованным ухом и тремя восклицательными знаками. Ага, значит, могут слушать, понял Корсаков, ну, что же, поиграем. И он страстным шепотом потребовал поехать сразу же к Ане.

То ли Корсаков устал, то ли опасностей, грозивших ему, оказалось слишком много, но у Ани все происходило так, будто они все еще любовники. То же раздевание на всем пути от двери до постели, та же жажда близости, та же самая откровенная и восхитительная игра тел, вынырнувших из мира животных! Имитировать любовную сцену им не пришлось, и потом, приходя в себя после стремительного соития, он не стал изводить себя упреками. Получилось так, как получилось. И ему как мужчине было приятно слышать, как стонет и кричит женщина, которой он отдает свою мужскую силу. Что уж тут лукавить!

Аня, вернувшись из душа, накинула халат и закурила. Поймав ее взгляд, Корсаков ткнул себе в ухо пальцем и вопросительно вскинул брови.

— Ты хочешь кофе? — спросила Аня, показывая рукой в сторону кухни.

На кухне она включила сразу и воду, и микроволновку, и магнитофон, заблаживший что-то о трагедии неразделенной любви. Правда, трудно было понять, кому там так плохо: то ли «мармеладному», то ли «мармеладной». Впрочем, главное дело эта песенка сделала: было много шума.

Теперь нельзя было терять время.

Начал Корсаков. От этого, как-никак, зависела его жизнь. В том, что ситуация изменилась, он не сомневался. Достаточно было просто увидеть, как «сыграли отбой» все, кто следил за ним на вокзале. Появление прежней Анны, самой по себе, никого не смогло бы остановить. Значит, она возымела какое-то влияние. Какое?

Начинать надо было так, чтобы у Ани не осталось лазеек для лавирования, и он начал разговор самым важным вопросом:

— Где твой босс?

Аня сразу поникла, глаза наполнились слезами. Худшие предположения начинали оправдываться. Она села к столу, бессильно опустила руки на колени и заплакала. Сидела она неподвижно, плакала беззвучно, и слезы текли по лицу настоящим потоком.

Корсаков молча ждал, пока она успокоится.

Аня провела ладонями по лицу, будто снимая усталость и горечь, и сказала прямо по-бабьи, без выкрутасов:

— Игорь, давай уедем отсюда! Я знаю, что виновата перед тобой, но ведь время прошло, мы стали другими. В конце концов, я не требую от тебя вечной любви! Мы оба — умные и современные люди, мы сможем найти какую-то форму совместной жизни, которая обоих устроит. В крайнем случае, — перебила она себя, увидев гримасу на лице Корсакова, — мы просто будем вместе. Хотя бы для того, чтобы просто поддерживать друг друга. Сейчас такое время, такая обстановка, что поодиночке мы быстро пропадем. Я говорю не о каком-то далеком будущем, а о том положении, в каком мы с тобой оба оказались, Игорь. Мы можем помочь друг другу хотя бы сохранить жизнь.

Говорила она вполне искренне и жестикулировала натурально: даже халатик слегка распахнулся, и красивая грудь призывала согласиться со своей обладательницей. Значит, подумал Корсаков, это — ее миссия. Она должна его раскачать на какое-то действие. На какое?

И он повторил:

— Аня, что с твоим боссом? Я не могу до него дозвониться.

Аня снова заплакала. Видно было, что она не играет. Плакала она молча, сжав губы, а слезы катились по щекам и стекали к шее.

— Ты только не вини себя ни в чем, — выговорила она, наконец взяв себя в руки.

— В чем мне себе не винить?

— В общем… Алексея увез Плюснин, ты ведь его знаешь?

— Куда увез?

— Подробностей не знаю. Но мы с Алешей до этого долго обсуждали ситуацию.

Так, «с Алешей»! Значит, Аня все-таки управляла процессом из постели Житникова. Впрочем, что тут удивительного!

— Алеша говорил, что он очень надеется на тебя, на твое мастерство, на твои связи. Он тебя очень ценил, — снова голос замер. — Но Сергей все время требовал результата.

Оба-на! Еще и «Сергей»? Это что же, они ее делили? Интересно, оба знали об этой сексуальной математике или только один? Тогда — кто?

— Сергей все время обвинял Алешу в том, что он сговорился с тобой и они вместе хотят его кинуть.

— В чем?

— Да откуда я знаю? — возмутилась Аня.

Корсаков поверил ее возмущению. Она в самом деле не любила, когда ее куда-то не пускали, не отвечали на ее настойчивые вопросы. Она очень любила ощущать себя важным человеком, который держит ситуацию под полным контролем.

— Позавчера после обеда у Алеши была важная встреча с каким-то человеком, специально приезжавшим, кажется, из Ярославля.

— Из Ярославля? — сыграл Корсаков бытовое любопытство.

— Да, кажется. Алеша упоминал и тебя в разговоре с ним. Ты ведь туда ездил, правда?

Корсаков кивнул головой.

— Ну, вот, — продолжила Аня. — Алеша приехал поздно. Он не часто у меня бывает, ну, а тут сам позвонил, напросился. Я, конечно, была рада. Мы еще даже не поужинали, когда Сергей позвонил Алеше, сказал, что им надо срочно поговорить, просил приехать, пообещал, прислать машину. Машина пришла, Сережа уехал. Было часов двенадцать, может, самое начало первого. Уехал, и все.

…Настроение у Житникова было отвратительное. Хуже не бывает. Отказаться от приглашения Плюснина он не мог, даже зная, о чем пойдет речь. Генерала, конечно, интересует ход поисков, он хочет получить результаты. Снова будет задавать бессмысленные вопросы, ответы на которые он и сам знает. Знает, но будет спрашивать. Потом занудно будет рассуждать о том, что исполнительность — самая важная часть профессионализма. Потом начнет намекать на то, что «незаменимых у нас нет», назовет несколько фамилий, которые популярны в тех же кругах, где вращается и Житников. Пакостно все это, пакостно!

И разговор с Суторминым получился такой же пакостный. Антиквар, видимо, набивал цену, так и не сказав толком ничего. Где эти свитки, что он о них знает — так и осталось неизвестным. Генерал, конечно, и об этом спросит, и, разумеется, не поверит. И от этого становилось еще тягостнее на душе, но деваться было некуда. Генерал пугает долго, но однажды может решить, что угрозы достигли предела и больше пользы не принесут. Значит, надо юлить, пока не … В общем, не расслабляться.

В таком настроении и приехал к генералу. Удивился, что на этот раз встречаются в каком-то другом коттедже. Не в тех, куда ездил прежде. Впрочем, хозяин — барин. Какая разница, где получить свой мешок пендалей!

Сопровождающий провел его в просторное помещение, окна которого были завешаны плотными портьерами. Дальний угол был отгорожен ширмой, исполненной в каком-то восточном стиле, то ли китайском, то ли японском. Возле освещенного окна стояли два кресла и диван. Все — кожаное. Невысокий столик пуст, но рядом стоял сервировочный столик, накрытый какой-то тканью.

Житников, сев в кресло, ожидал, что ему предложат выпить, но Плюснин любил неожиданные ходы, сразу спросил:

— Что слышно из Питера?

— Пока ничего, — начал Житников.

Он хотел напомнить, что Корсаков собирался только вчера вечером выехать, так что ждать результата рано. Да и потом…

Но сказать он ничего не успел.

Растопыренная ладонь Плюснина припечатала стол, издавая и стук, и какой-то треск, и шлепок, и все это одновременно. И, перекрывая эти звуки, раздался генеральский крик:

— Что ты мне, б…, дуру включаешь!

Житников не сразу понял, что происходит. Хотел возмутиться, что-то пояснить или спросить, но не успел.

— Ты меня кем считаешь, дерьмо в шляпе?

Шляпу Житников никогда не носил и снова не понял смысла криков.

— Мааааааааллллчать! — приказал Плюснин, просто так, для порядка. Чтобы показать, кто тут хозяин.

Житников наконец-то пришел в себя, попытался хоть что-то изменить, начал вставать из кресла, но в этот момент откуда-то сбоку выскочили два плотных паренька, железной хваткой прижавшие его к креслу. Не отпуская, хотя Житников и не собирался сопротивляться, достали какие-то ремни и привязали его к креслу. Прикрепили так, что он не мог шевельнуться.

Плюснин подошел ближе, навис над Житниковым, заговорил нормальным голосом:

— Почему ты считаешь, что со мной можно так обращаться? Какой я дал повод?

— Да в чем дело-то? — попытался спросить Житников, но генерал, сделав легкий, почти танцующий полушаг левой ногой, с правой врезал ему по лицу. Хрустнул нос, зажгла губа.

— Ты, скотина, почему так со мной разговариваешь? — почти спокойным тоном продолжал спрашивать Плюснин.

Так, понял Житников, сейчас любое мое слово будет для него, как красная тряпка для быка. Надо помолчать, подождать, и он успокоится. Ну, не для того ведь он его сюда привез, чтобы избивать. Все-таки цивилизованные люди, поймем друг друга и без кулаков.

Плюснин в самом деле отошел, сел на стул, закурил.

— Послушай, Житников, я знаю, что ты — классный профессионал, значит, умеешь и признавать свои поражения, так?

Ответа не ждал, сам себе ответил:

— Так! А почему же ты сейчас ведешь себя так глупо? Ведь ваша игра раскрыта, понимаешь?

Увидев, что Житников, преодолевая боль, хочет что-то сказать, пристукнул ладонью по столу:

— Ты, помолчи, помолчи. Подумай, как ответить. Каким он будет — многое зависит. — Подумал и добавил: — Почти все.

Помолчал, потом снова заговорил:

— До сих пор я думал, что ты — человек разумный. Теперь вижу — ошибался. Ты полагаешь, меня легко обмануть?

— Да, о чем речь-то?! — прорвался сквозь частокол генеральских слов Житников.

Лучше бы он этого не делал. Плюснин прыжком преодолел пространство, разделявшее их, снова ударил по лицу.

— Так и будешь мне врать? И про вашу с Корсаковым игру ничего не скажешь?… Развяжите его.

Сопротивляться тренированному Плюснину, которому помогали два здоровых охранника, Житников не мог. Он хотел крикнуть, что никакой «игры» у него с Корсаковым нет, но не успел. Били его, чувствовалось, по какой-то отработанной системе. Нанеся два-три удара, давали прийти в себя. Потом снова поднимали с пола, подставляя под удары.

Голос Плюснина доносился откуда-то сверху:

— Где материалы из Ярославля? Что привез Корсаков?

Житников снова попытался что-то сказать, но только открывал рот, чувствуя, что по губам струится кровь.

— Ну, погоди, не торопись, — почти дружески предупредил его Плюснин. — Зачем снова меня провоцировать! Ты же видишь, как я огорчен и возмущен! Вы с ним встречались после его возвращения из Ярославля, так?

— Из Ярославля? Да, встречались, — едва смог выдавить Житников.

— Ну, вот, — обрадовался Плюснин. — Встречались. Это хорошо, ты начинаешь соображать. И что он тебе рассказал?

— Да там и рассказывать было нечего. Корсаков приехал, сходил к какому-то старику, и его арестовали. Вы же сами там были, кажется.

— Был, был, — согласился Плюснин. — Но он ведь оттуда что-то привез и отдал тебе.

Генерал ни в чем не был уверен, но знал одно: если просто задавать вопросы, то Житников мигом сообразит, что им ничего не известно. А вот, если все время атаковать, создавая иллюзию своей осведомленности, обязательно проколется. Конечно, если есть на чем прокалываться.

— Он там был у какого-то старика, а потом ходил еще куда-то.

— Куда они ходили и зачем?

— Они? Кто? — спросил Житников, для которого все это было полной неожиданностью.

— Ты не спеши, — снова попросил Плюснин. — Тебе жизнь надоела, что ли?

— Корсаков куда-то ходил и что-то там нашел.

— Что?

Житников вдруг ощутил, что неимоверно устал. Им овладело равнодушие.

— Послушай, генерал, ты ошибаешься. Я от тебя ничего не скрываю.

— Не скрываешь? Это хорошо. Тогда — отвечай на вопросы.

Бессмысленный разговор, когда Плюснин задавал вопросы, суть которых Житников никак не мог понять, продолжался еще около получаса.

Потом Житникова подняли с пола, снова спеленали в кресле. В комнату вошел человек в белом халате. Он подошел к Житникову, толкая впереди тот самый столик, который был покрыт какой-то тканью.

Голос у него был низкий и бархатный, глаза — внимательные, понимающие. Ох, и любят его, наверное, бабы!

— Вот, Алексей Петрович, сейчас мы с вами будем общаться, — этим самым красивым голосом проговорил незнакомец. — Правда, меня к данному процессу привлекают, когда нормальные доводы уже испробованы и исчерпаны. Представьте себе, мои услуги оплачиваются по очень высокому тарифу, а накоплений у меня нет. Знаете, почему? Все деньги уходят на восстановление моего собственного психического здоровья! Первое время спать не мог, поверьте! Вот, смотрите, Алексей Петрович!

И он откинул ткань со столика, открывая лежащий там набор предметов, которые, наверное, больше подходили бы к кабинету стоматолога.

— Вот, например, очень легкое средство. Вы останетесь в сознании, будете себя контролировать, но чуть-чуть расслабитесь.

Спустя несколько минут «врач» разочарованно вздохнул:

— Хм, странно. А мне вы показались интеллигентным человеком с богатым воображением. Увы, придется перейти к другим средствам.

Сейчас станут пытать, понял Житников. Он хотел закричать, объяснить Плюснину, что происходит чудовищная ошибка, но ощутил какое-то странное и сильное жжение в груди. Потом сперло дыхание, легкие словно закаменели — стали жесткими и тяжелыми. Такими тяжелыми, что устремились куда-то вниз, таща за собой и его, Алексея Житникова…

Вода на кухне Ани Дымшиц продолжала журчать, а музыка грохотать. Сама Аня слегка успокоилась.

— Я ждала звонка Алеши. Сначала не волновалась. Даже обрадовалась, съездила в магазин, накупила всего, чтобы можно было и ночью перекусить и позавтракать. Часа в четыре позвонил Сергей. Сказал, что он внизу, у подъезда, и хочет со мной срочно поговорить.

Аня опять заплакала, и снова по-настоящему.

…Плюснин был пьян, очень пьян. Едва пришла Дымшиц, он выставил водителя из машины, долго молчал. Было видно, что он решает какую-то задачу, перебирая разные варианты. Наконец решился:

— Аня, мне нужна твоя помощь. Очень нужна.

Дымшиц сидела не шелохнувшись, чувствуя, как ее заполняет страх.

Плюснин вытащил из кармана фляжку, отхлебнул из нее, хотя воздух в салоне был пропитан густым ароматом спиртного.

— В общем, слушай. Мы с Алексеем поругались. Ты знаешь, что он многое от меня скрывал, не отдавал те результаты, за которые я уже заплатил. Знаешь ведь?

Анна кивнула только для того, чтобы не сидеть неподвижно.

— Мы оба были несколько … нервозны, неадекватны… Начали кричать друг на друга. Нет, нет, — перебил он сам себя, — ты не думай, никакой драки не было. Ну, может, пару раз стукнули друг друга, но это … так…

Анна представила эту картину: Житников, который давно забыл, что такое физическая нагрузка, и Плюснин, который еще может побить не одного молодого парня. И ей стало еще страшнее. Она подумала, что и ей самой еще предстоит выйти из этой машины.

Плюснин молчал, и молчание становилось путающим.

— В общем, он вдруг упал. Я позвал врача, но помочь уже ничем нельзя было.

У Плюснина вдруг застучали зубы. Если бы кто-то сказал Ане о таком, она бы не поверила. Генерал Плюснин был на грани истерики.

— Аня, меня обвинят в убийстве, и я ничего не докажу. Поверь, я не убивал, не убивал! Мы просто ругались. Может быть, я сказал что-то, чего не следовало говорить, может быть. Наверное, я его предупреждал… Не помню … Но я не угрожал ему и я его не убивал!

Последние слова он выкрикивал, и слюна летела во все стороны. Потом замолк и сразу сник, будто из него выпустили воздух.

Молчали долго.

— Аня, мне нужна твоя помощь, — проговорил Плюснин трезвым голосом. — Ты ведь знаешь, где его дача, и как на нее попасть?

…Житникова отвезли на его дачу, но Аня его не видела. Она вместе с Плюсниным сидела в машине.

На следующий день к ним в офис явилась милиция. Соседи сообщили, что ночью кто-то приезжал на дачу к Житникову, а утром и ворота, и двери домика оказались открытыми. Участковый в сопровождении соседей заглянул и сразу же вызвал уголовку и «скорую»…

Аня уже овладела собой, рассказывала сухо, но подробно и образно.

— В общем, Алеша был избит, исколот, в крови нашли какие-то препараты, подавляющие волю. Я сразу же метнулась к Сергею, он признался, что он был в безвыходном положении, и без моей помощи ему бы не выбраться. А сейчас мне никак не доказать, что я не была соучастницей!

Она встала, подошла к холодильнику, повернулась к Корсакову:

— Вот, такие дела, Игорь, милый. Ты мне можешь верить или не верить, но я сейчас тебе говорю честно и без подсказок. Я знаю, что ты нашел материалы, с которых все и началось. Не спрашиваю, кому ты их хочешь отдать, но прошу: отдай все Плюснину! Он предлагает большие деньги, готов дать любые гарантии. Он готов даже произвести обмен где-нибудь за границей, чтобы мы были в безопасности.

— «Мы»?

Анна посмотрела на него, и взгляд ее был грустный и пустой.

— Я устала, Игорь, и хочу отсюда уехать. Плюснин предлагает за бумаги, которые ты нашел, пятьсот тысяч евро.

Она сделала паузу. Видимо, тут, по сценарию, Корсаков должен был хоть как-то выразить свое отношение к происходящему. Скорее всего — возмутиться размерами оплаты и тем самым выдать себя с головой. Но Корсаков молчал, всем видом показывая, что слушает и готов слушать дальше.

Аня перешла к следующей части:

— Или у тебя есть более выгодное предложение?

Ага! Ну, теперь все ясно. Аня считает, что перешла на иной уровень. На тот, где принимают решения, откуда управляют хотя бы частью этого громадного мира.

— Ты делаешь мне официальное предложение?

— А ты готов на мне жениться? — усмехнулась Аня.

Корсаков, не спеша, закурил, подошел к ней, провел ладонью по бедру от колена к талии, приподнимая халатик:

— Свари-ка кофе, милая. Когда-то это у тебя хорошо получалось.

— Ты мог заметить, что у меня все получается точно так же хорошо, как прежде, — двусмысленно улыбнулась Аня.

— Сначала — кофе.

…Прошло не меньше двух часов, прежде чем можно было говорить о чем-то серьезном.

В спальне вода не шумела и музыка не грохотала. Значит, ту часть, которую Плюснину знать было не нужно, Аня уже сыграла и считала, что выиграла ее.

Корсаков сел в кресло, стоящее возле лоджии, закурил:

— Давай-ка еще раз все проговорим! Ты мне передаешь предложение Плюснина?

Крохотная пауза подтвердила его предположения: Аня намерена занять место, которое прежде занимал Житников, и стать посредницей.

— Игорь, какая тебе разница, кто заплатит деньги! Я хочу, чтобы ты уяснил одно: если у тебя нет других предложений, то поиски покупателя затянутся. И Плюснин найдет тебя раньше, чем ты — другого покупателя.

Вот, сука! Она еще и пытается проверить: заметил ли он наблюдение на вокзале! Нет уж, дудки!

— Ты права, мне неважно, кто будет платить. Но мне жизненно важно иметь гарантии, что с полученными деньгами я проживу достаточно долго.

— Сергей дает гарантии…

— Да, хрен на него, на твоего Сергея! — зарычал Корсаков.

Уж тут-то нет ни шума воды, ни музыки, тут они слышат каждый звук, каждую буковку, каждый нюанс информации. Пусть послушают, ухмыльнулся Корсаков, и ухмылка эта была наглой до невозможности!

— Ты хочешь, чтобы я поверил твоей лабуде, будто Житников умер от ударов, полученных в драке! Да его же там пытали и молотили. Там, наверное, ни одной целой кости не осталось!

Корсаков встал с кресла.

— И потом, почему, собственно, я тебе должен верить? Откуда мне знать, что вы с Сережей не сговорились еще раз?

И «Сережу», и «еще раз» он произнес с такой интонацией, что все его сомнения вылезли напоказ.

— Ну, если мы сговорились, то кто ему помешал бы выколотить из тебя всю информацию? Если бы мы с ним были заодно, то он давно был бы тут, понимаешь?

Аня возражала резонно, спокойно, будто объясняя капризному мальчику, почему нельзя сразу съесть пять порций мороженого.

— А если он ошибается и я ничего не нашел? — нанес свой главный удар Корсаков.

Судя по паузе, этот вопрос все еще оставался открытым, и Аня перешла к осаде.

— Игорь, я могу говорить только о том, что слышала. Но я хочу, чтобы ты отдавал себе отчет: время идет, и ты рискуешь. А теперь — думай…

Она перевернулась, укладываясь поудобнее. Повернулась так, чтобы одеяло сползло, открывая взору ее задницу. Вообще-то, это уже мало интересовало Корсакова, главное он понял, но игнорировать такое зрелище было глупо…

Утром Анна Дымшиц не обнаружила Корсакова. Удовлетворенно усмехнувшись, она отправилась в душ, потом плотно позавтракала и только после этого позвонила Плюснину.

— Все слышал?

— Что там было слышать, ты все время музыку включала.

— Это не я, это он. Корсаков испуган до какой-то неподвижности, Сережа. Он очень боится, а утром исчез.

— И каковы выводы?

— Во-первых, я думаю, что твои мальчики его контролируют. Во-вторых, я думаю, что нам надо…

Плюснин слушал, не перебивая, потом спросил:

— Значит, твои надежды тоже громко пукнули? Он хоть трахнул тебя, сука? — И положил трубку. После этого потер лицо и приказал человеку, все это время сидевшему напротив него:

— Ну, теперь все берем под контроль! Каждую точечку, понял?

— Он снова в Ярославль поехал, кажется, — ответил тот.

— «Кажется»?

— Ну, сел на поезд до Ярославля.

Наступило время, когда малейшая фальшь может испортить все дело. Известно, что даже самая совершенная схема может быть разрушена нелепой случайностью или мелочью. Именно поэтому всю дорогу Корсаков повторял все, что предстоит сделать. Перестал лишь тогда, когда стал сомневаться во всем. Понял, что наступил неизбежный момент усталости, когда нервы уже не выдерживают и начинают поедать человека изнутри. Случиться это может со всяким, каким бы опытным и искушенным он сам себя не считал. И Корсаков переключился на разговоры с попутчиками, заставив себя забыть о том, что предстоит.

Поезд прополз вдоль перрона и замер. Хлынул поток пассажиров. Шагая к зданию вокзала, Корсаков невольно глянул на циферблат электронных часов. 23:43. Стараясь затеряться в людском потоке, пробрался в метро и начал мотаться, пересаживаясь на каждой станции.

Несколько часов назад, в поезде, шедшем в Ярославль, Корсаков оторвался от слежки. Появляясь снова, понимал, что сейчас его будут вести сверхбдительно, подключив новые силы. Теперь «те» постараются взять реванш, чтобы получить свое.

Народу было уже немного, и вели его почти открыто. Поначалу Корсаков показал, что направляется к своему дому. Надеялся, что и «сопровождающие» немного расслабятся. Не вышло! Висели на плечах. Это хорошо.

В нужный момент оторвался. Ему и понадобилось всего минут пять, не больше. Оторвался, а потом с наслаждением увидел, как вытянулись морды у «сопровождения». Кейс-то исчез. Нет у него уже никакого кейса! И вокруг не было подходящего места, где кейс можно было бы спрятать!

Вот, огорчились ребята! Уже ощущают, как им задницы рвать будут. Пустячок, а приятно!

И самое приятное, что сейчас они его трогать не будут. Нет такой команды, а беспокоить начальство не станут. Не могло быть у них четкого задания контролировать кейс. Не провидцы же задание разрабатывали. Но сам факт, что у «подконтрольного» был кейс и в условиях плотного контроля этот самый кейс исчез, тянул на такую «клизму», что у ребят задницы рефлекторно подтянулись к сердцу. Ох, прочистят им мозги на длину всего желудочно-кишечного тракта!

А это и хорошо. Нервишки у них сейчас ни к черту. На слежку ставят людей, очень опытных, настоящих профи, но они — наружники, а не аналитики, не следаки. Им мозги лишним грузить не стоит.

Корсаков намеренно направил вектор движения на Вернадского, даже вышел наверх, скользнул за кинотеатр «Звездный», прошел полутемными дворами, но на большее его не хватило. Шли следом, сволочата!

Снова — в метро. И, с пересадками, на «Профсоюзную». Было там замечательное местечко. Поднялся наверх, сел к частнику Следом двинулась «ауди», чуть позже — «бэха». Вели грамотно, хорошо и координировано менялись. Так и хотелось помахать рукой, дескать, молодцы, ребята. Сдержался.

Рассчитавшись с водителем, вошел во двор, «бэха» — следом. Видно было, что место это они знают плохо. Возможно, получают подсказку с компьютера или по телефону. Корсаков двигался от Профсоюзной в сторону Ленинского проспекта, перетекая из двора во двор.

Машины не отставали, никак не маскируя свое присутствие. Давили на нервы. Почему бы и не давить, если такой «лопух» попался!

Лопух Корсаков шел легко, сосредоточенно глядя по сторонам. Кто ищет, тот всегда найдет. В самом центре очередного двора он увидел типичную вечернюю сценку: два парня и девица. Судя по тому, как они располагались, разговор уже перешел в стадию: «че тебе дома делать, пошли к нам». Девица, кажется, затянула стадию «ну, есть у меня парень», и ребята пыжились, стараясь что-то доказать.

Вообще-то, Корсаков совсем не был моралистом, и не обратил бы на компанию никакого внимания, если бы не одно обстоятельство: один из парней сидел на скутере, а второй стоял рядом. Наверное, сейчас вырабатывался алгоритм предстоящих действий. Если у мальчиков квартира недалеко, то один из них с девицей поедет туда, чтобы второй подошел чуть позже, как раз к тому моменту, когда начнется самое интересное.

Корсаков все так же неспешно двигался, приближаясь к троице. Подходя к ней, посмотрел на владельца скутера, сунул ему в руку три бумажки по сто баксов каждая, попросил:

— Дай покататься, утром верну!

И, не давая опомниться, сел за руль, газанул и рванул туда, где, он это точно знал, проход узенький. Настолько узкий, что автомобилю никак не протиснуться. А пешему за скутером не угнаться.

Корсаков вылетел на Ленинский проспект. Конечно, скорость у этой машины не ахти, но оторваться можно. Корсаков ехал по пустынной пешеходной дорожке, чтобы его было видно. Дождался, когда вылетят из-за угла «ауди» и «бэха», дождался, когда они его заметили, и, бросив скутер, перебежал проспект перед близко идущим транспортом. И сразу же скользнул во двор, чтобы было ясно, где его искать. Пусть ищут.

Второй этап плавно перетек в третий.

Они «нашли» его через полчаса. Правда, сначала была только «бэха» и, видимо, решили, что народу в ней мало для задержания. Хотя, на крайний случай, наверняка есть и «стрелки».

Ну, раз не стреляют, значит, чего-то еще ждут.

Ага, наконец-то подтянулась и «ауди». Все в сборе, можно начинать.

То ли преследователям надоело, то ли они получили команду, но из каждой машины вышли по три человека и двинулись за ним следом, чуть быстрее, с таким, видимо, расчетом, чтобы достать Корсакова минут через десять. Надо ожидать, подумал Корсаков, что и навстречу идет еще одна бригада, а то и две. Ну, что же, грамотно, грамотно. Скорее всего в этом случае перекроют дорогу в сторону центра. Там, если следовать логике, проще затеряться.

Подождав немного, Корсаков стал смещаться туда, где его могли ждать, в сторону центра, в направлении далекого Садового кольца. Расстояние до преследующих уже не превышало двадцати метров. Ну, все, как по нотам. И он нырнул во двор, надеясь, что «друзей» должны были предупредить: из этого двора выхода нет.

И вскоре ударила по ушам и нервам спокойная и размеренная сыпь шагов. Трудно было посчитать их, поскольку, видимо, несколько человек шли в кроссовках. Ну, конечно, у этого вида обуви преимуществ много: легкие, мягкие, бесшумные.

Корсаков подумал, что скорее всего двоих оставили в арке. На всякий случай. Оглянулся, не скрываясь. Так и есть — четыре человека, идут грамотно, перекрывая все отходы.

Ну, все-таки туповатые ребята. Надо ведь понимать, что не может нормальный человек вот так, спокойно шагать в свою собственную могилу!

До стены дома оставалось метров пять, до преследователей — не больше двух. Корсаков замер на миг и затем неожиданно для преследователей сделал кувырок назад. Молниеносно выпрямляясь, оказался за их спинами и нанес обеими руками два удара в область шейных позвонков. Бил на совесть, этим двоим следовало полежать тут, не менее пяти-семи минут. Двое других оказались сбоку, и сразу дотянуться до них было трудно, но ребята сами помогли, смело кинувшись на него. Их «принять» тоже было несложно: при всех преимуществах кроссовок нет в них нормального ребра жесткости, металлический рант там неуместен. И вообще, даже хорошо натренированные бойцы могут пропустить удар ногами, если плохо готовы к бою. Эти тоже притихли. Двое, ждавшие в арке, были не готовы совсем. Корсакову даже показалось, что один из них намеревался позвать на помощь. Блин, как дети!

Его Корсаков и выбрал для «потрошения». Напарника ударил не столько сильно, сколько звучно, но отключил его на пару-тройку минут. Второго, испугавшегося, ударил в «солнышко», зная, что сбитое дыхание негативно воздействует на работу всего организма. Дождавшись, пока паренек сможет дышать, тихо и смачно отвесил пару «лещей» по физиономии. Это — для снижения психологической устойчивости! Потом схватил за воротник куртки, резко рванул на себя, придавив, чтобы дышать снова стало трудно, и выдохнул в лицо, постаравшись обдать паренька слюной:

— От кого пасете?

Мальчик был перепуган и рассказал бы все, но не знал ничего. И в это Корсаков верил: зачем подробно инструктировать «шестерок»? Стало ясно: мальчику отвели роль, о которой тот и не догадывался — он должен был засвидетельствовать, что Корсаков все еще не понимает, с кем имеет дело.

Теперь надо было указать маршрут дальнейшего следования.

«Ауди» стоял прямо у арки, и водитель никак не ожидал увидеть Корсакова. Не ожидал и не был готов. «Бэха» стояла чуть дальше, и если бы не опыт, Корсаков, возможно, ее и не разглядел бы. Зато водитель «бэхи» прекрасно видел, как Корсаков выдернул его коллегу из «ауди», пробил пару раз, прислонил корчащегося к машине, заглянул внутрь, наверное, чтобы проверить, на месте ли ключи, отшвырнул водителя и уехал.

Корсаков ехал спокойно не больше десяти минут. Видимо, машина, которую он взял с боя, была оборудована каким-то маячком. Едва он выехал на Крымский Вал, на хвост ему сели две «бэхи», и одной из них была та, водитель которой недавно наблюдал, как молотят его коллегу. Корсаков чуть снизил скорость и сразу же понял, что напрасно: возник «ниссан». Молодцы, ребята, хотя их появление и затрудняло ситуацию.

Затрудняло, но не меняло.

Не доезжая до Маяковки, рванул влево. Потом еще несколько раз поворачивал, делая вид, что пытается оторваться, и наконец «сдался», выскочив из машины и бегом бросившись во дворы.

Теперь даже самый тупой понял бы, куда так стремился Игорь Корсаков. И теперь-то можно было уходить. Там, за углом, был отличный подъезд с металлической дверью. Правда, жили здесь люди какие-то… жадноватые, что ли… Двери поставили, а на домофон тратиться не захотели, ограничились засовом, которым никто и не пользовался. По плану, сейчас Корсаков должен вскочить в подъезд, закрыть дверь на засов и воспользоваться окном четвертого этажа. Оттуда легко было перескочить на соседнюю крышу, лестница с которой уходила на параллельную улицу.

Но путь к подъезду неожиданно преградили. Паренек спортивного вида и боевого настроения, выскочил навстречу, принимая стойку для стрельбы. Корсаков едва успел отскочить за угол, как в стенку смачно влепились одна за другой две пули. Хм. Странно. А что же раньше не стреляли?

Ах, это другая бригада? Наверное, «ниссан»? Может, между ними проскочить?

Корсаков вспоминал план всего района и те варианты отхода, которые они продумали в Ростове. Вообще, если бы не Шурик…

Оставался один-единственный вариант, и Корсаков рванул именно туда. Вся надежда была на то, что в центре города, в гуще домов, стрелять будут не очень активно. Тогда есть шанс.

Он бежал, проклиная лень и лишние килограммов восемьдесят. Хотя могло бы быть и больше. Впрочем, что уж теперь об этом!

Дышать тяжело. Кажется, сердце ударяет в самое горло, занимая все пространство грудной клетки и не давая легким вобрать хоть капельку воздуха.

До нужного дома оставалось совсем немного. Надо только пересечь вот этот двор, в который он только что вбежал, потом завернуть за угол и влететь в подъезд. Замок там кодовый, и код он знает. А хозяйка должна ночевать в другом месте. Не может она сегодня ночевать дома.

Он пробежал по двору метров тридцать, когда из-за угла появились два паренька. Двигались медленно, и, главное, руки у них сразу же скользнули под куртки. Отработанное движение.

Корсакову оставалось только еще раз сменить направление. Ему здорово повезло, он проскочил за какими-то конструкциями детской площадки и нырнул в кусты.

Казалось, сердце ухает так громко, что удары его разносятся по всему двору. Два паренька, помешавшие его движению к цели, вышли в середину двора. Их коллеги, бежавшие за Корсаковым, подошли туда же. Ситуацию обсуждали долго. Спорили: прячется, сука, или убежал? И все-таки двор решили осмотреть «на всякий случай».

Почему-то он вспомнил, как его впервые допустили к игре в прятки. Игра в прятки в их дворе была игрой взрослых мальчиков и девочек, которые разбивались на пары и прятались, едва начинало темнеть. Почему они так делали — Игорь не знал, и в этом была еще одна тайна. Правда, понимание того, что эта тайна существует, пришло с возрастом, когда он уже сам понял, чем девочки отличаются от мальчиков. А тогда ему было лет, наверное, восемь, и девчонки казались ему совершенно ненужными существами, которым место только в песочнице.

В тот вечер народу было мало, и игра не клеилась. Вот и решили принять его, чтобы создать иллюзию игры. Он, однако, был так восхищен и так проникся важностью своей миссии, что стремительно «застукал» все парочки, не дав им и малейшей возможности даже приступить всерьез к главной цели игры. Все на него разозлились, но не прерывать же игру из-за этого! И впервые в жизни Игорь получил право прятаться!

О, как он прятался! Он нашел такое место, куда никогда не заглядывали во время предыдущих игр, и таился там. Как же ему хотелось остаться единственным ненайденным! Но получилось так, что к его укрытию ребята двинулись в первую очередь. Игорь не знал, что идут просто так, лишь бы не стоять на месте, и испугался. Наверное, он весь покрылся потом или, наоборот, моментально застыл. Он сидел, скорчившись, и глядел на приближающиеся ноги в китайских кедах. Вот сейчас отодвинут доску и увидят его, и заорут: туки-туки-так! И он будет найден сразу же! А Игорь так мечтал, что дождется, пока все, участвующие в игре, устанут искать и закричат: «Ладно, Игореха, вылезай!» А вместо этого — позор!

И Игорь принялся умолять: не подходи, не подходи! И случилось чудо: ноги преследователей развернулись и пошли в другую сторону, унося и хозяина.

И сейчас Корсаков снова просил, замерев под лестницей в подъезде: ничего важного не видишь — и уходи. Ну, что тебе тут надо? Видишь же, что никого нет!

Мгновения тянулись, как тянется нитка густеющего меда, в которой, кажется, прекращает действовать закон всемирного тяготения.

Парень постоял, видимо, раздумывая, надо ли входить. А, может быть, он просто боялся. Они ведь убеждены, что у Корсакова есть оружие. И шагнуть навстречу пуле, преследователь явно не планировал.

«Парень, ступай назад», — билось в голове Корсакова, и он сжал губы, чтобы не сказать это вслух!

Вдруг с улицы закричали: все, поехали, нет его тут!

Парень отскочил, дверь хлопнула, притянутая пружиной, и гул разлился по всему подъезду. Снаружи заурчали моторы, раздался шум отъезжающих автомобилей, и наступила тишина.

Сил у него хватило только на то, чтобы изменить неудобную и унизительную позу эмбриона и просто сесть на пол, прижавшись спиной к стене и вытянув ноги вперед. Какая же это удобная поза! Какое же это блаженство — сидеть вот так, не сжимаясь в комок!

И думать в таком положении гораздо удобнее!

Впрочем, мыслей пока не было. Никаких мыслей, совершенно никаких. Он понимал: для того, чтобы мозг начал работать, ему надо дать задание. Но для этого у него не было сил. А задание надо было непременно сформулировать.

«Конечно, — подумал Корсаков, — вот, посижу немного — и дам». Почему-то он вспомнил рассказ, то ли Чехова, то ли Куприна, а может быть, и еще чей-то, о том, как замерзал человек. Его клонило в сон, тянуло присесть и не вставать, найти какое-нибудь удобное положение и замереть в нем. Навсегда! В конце рассказа человек так и застывал навсегда.

И Корсаков тоже замер. Ух, какая сладкая истома! Не надо никуда бежать, никуда спешить, не надо преодолевать ни других, ни, самое главное, себя самого! Не надо, и не будет он никого преодолевать. Так и будет сидеть на этом полу. Он верил, что в подъезде прибирают каждый день, да и жильцы — люди солидные — не мусорят, и собачки-кошечки все свои надобности отправляют на специальной площадке. Что же тут не сидеть!

Но какая-то мерзкая сущность, которая все это время, оказывается, дремала в нем, заворочалась, заскреблась, будто просыпаясь. И заворчала: и чего расселся? Сидишь тут и надеешься, что о тебе забудут? Дурачок! Взрослый, а все такой же дурачок, — нахально и неприязненно бубнил внутренний голос. Как же о тебе забыть, когда ты столько наворочал! Найдут позже — потрошить будут злее.

Корсаков отбрехивался с остервенением, с матерками, понимая, что «голос» этот, или, как его там называют, прав. Хотелось его спросить: ну, и что мне теперь делать? И вдруг поймал себя на гнусной мысли: а не предпринять ли тебе самому что-нибудь, для начала — дать задание голове, а? Пусть думает, пусть ищет решение, а тем временем ты еще посидишь, отдохнешь?

От чего отдохну? — вырвался вдруг злой вопрос. И от этой злости вдруг куда-то пропала усталость, и Корсаков понял: еще есть силы, еще есть шансы.

Итак, есть шансы. Ну-ка, сформулируй все по порядку Откуда и куда будем двигаться, если уж хотим жить? И, главное, кто и как нас будет ловить на этом пути, желая прервать эту самую жизнь?

Основа ясна — им нужны «бумаги», им нужен «заговор Ягоды». И они за ним бегают, не подозревая, насколько реальность отличается от того, что они себе напридумывали. Сидели, фантазировали и ждали, вместо того чтобы сделать. И ведь не были глупыми или ленивыми людьми. Просто не могли.

А он сделал. А что толку? Сидит сейчас тут, ожидая смерти. Хотя зачем? — Сама придет, как ни крути, и заботиться об этом не надо.

Увидел себя со стороны и пожалел. И это стало последней каплей!

«Надоел я вам, ребята? Шлепнуть меня хотите? Ну, что же, двум смертям не бывать, а одной — не миновать! Только просто так я вам не дамся. Мы еще повоюем. Давай-ка двигаться, Игорек!»

Итак, вспомни, как ты тут оказался-то? Ага, бежал к Ане Дымшиц, в надежде укрыться хотя бы на пару часов, но по пути потерял самое важное, самое главное.

Потерял, так что — конец?… Только без глупостей, одернул он себя. Что будем делать?

Корсаков, кажется, ощутил какое-то движение мысли, но услышал звук открывающейся двери. В четыре часа ночи?!

Он приблизился к двери, она открылась, — и словно вспыхнул яркий свет! Вошла яркая девица, которая почему-то показалась ему знакомой. «Странно», — подумал Корсаков и сразу вспомнил ее.

Это ведь та самая девица, которую он видел в окне. Да, точно! Было это в ту ночь, когда он ночевал у Ани. Корсаков захотел курить и устроился в кресле, стоящем возле огромного окна, почти во всю стену. Курил и смотрел в темноту, размышляя «ни о чем». Вдруг в доме, расположенном напротив, зажегся яркий свет. Он увидел, как к окну подошла эта самая девица. Тогда она была в халатике.

Девица скользнула глазами вокруг, увидела Корсакова и то ли в шутку, то ли всерьез кивнула в сторону кровати, будто приглашая.

После секундного переглядывания каждый покинул свой пост наблюдения, — продолжения не последовало. Теперь оба вспомнили. Девица опередила:

— Я думала, вы сразу прибежите.

— Я бегать не люблю, — в тон ей, чуть скучающим голосом, ответил Корсаков. — Сегодня не прогонишь?

— А вы уйдете?

Корсаков, подумав, честно ответил:

— Нет, не уйду.

— Ну, тогда, пойдем, — и она двинулась вверх.

Войдя в квартиру, не сговариваясь, направились в спальню. Потом — на кухню, наесться до отвала. Странная это была ночь, странные отношения, все странное.

Девица по имени Маша лишних вопросов не задавала. Делала все, о чем он просил, и делала точно так, как ему надо было.

Утром никто никуда не торопился.

Наверное, в Маше, как у многих проституток, жила тоска по нормальной семье, и она взялась готовить обед. Корсаков поел с удовольствием.

Теперь он пришел в себя полностью. Собственно, до такой степени, конечно, до какой, в принципе, можно быть готовым в этой ситуации.

Во двор дома, где жила Аня, он вошел спокойно, но несколько взглядов по сторонам бросил. Не встретив никаких препятствий, зашел в подъезд, поднялся на этаж, оказался в квартире. Не спеша, спрятал кейс в лоджии, именно туда, куда и хотел. И не на виду и в то же время под рукой.

Отправился на кухню, начал доставать что-то из холодильника, когда зазвонил телефон. Он прозвонил несколько раз, потом раздался зуммер, и телефон голосом Анны Дымшиц стал сообщать, что звонок поступил на ее телефон, но самой Анны сейчас нет дома, ну, и все остальное, что записывают на автоответчик. Когда автомат замолчал, раздался живой голос Анны:

— Игорь, возьми трубку.

Он взял, ответил.

Наступила пауза. Слышно было, как она дышит. Потом спросила:

— У тебя все нормально? В принципе.

— В принципе? Нормально, — признался Корсаков.

— Никуда не выходи, не подходи к окнам, слышишь? Я буду через пару часов. Раньше мне никак не успеть, сейчас столько пробок. Игорь, ты понял меня? Игорь, я тебя очень прошу, сделай все так, как я сказала, хорошо? Жди меня!

«Жди меня, и я вернусь», хотел ответить Корсаков, но сдержался.

Аня приехала в начале пятого, едва войдя в квартиру, обвила его руками, припала к нему всем телом, стараясь, наверное, передать какую-то тревогу или еще что-то. Странно, но корсаковское тело отреагировало, и повело себя совершенно безнравственно. Часа два или больше, они провели в спальне, иногда совместно посещая ванную комнату.

Потом Аня, накинув коротенький халатик, приступила к приготовлению ужина, заставив Корсакова сидеть на кухне и отвечать на все ее вопросы. Время от времени Корсакову это надоедало, и он приподнимал подол ее халатика. Впрочем, «подолом» его можно было называть весьма условно. Так, нижний край, и только. И — ничего больше.

Аня взбрыкивала, обзывала его «маньяком» и «извращенцем» и одаривала многообещающими взглядами.

После ужина посидели, чтобы пища улеглась, и снова рванулись в спальню. Там, после нового приступа сексуального бешенства, Корсаков и провалился в сон. Ну, а почему не поспать, когда все уже ясно!

Проснулся сам, наверное, за долю мгновения до того, как его хотели разбудить. Во всяком случае, все уже сидели на своих местах вокруг кровати, и Аня была закутана в какое-то покрывало, нечто модное и крутое.

— Ну, что, все-таки основной инстинкт оказался сильнее? — улыбаясь, спросил Плюснин, устроившийся в кресле, принесенном по этому случаю из холла.

— А чего? — Корсаков нарочито выполз из-под одеяла, открыв часть лобка. — Не к мужику же мне идти ночевать. Хотя, конечно, как я понимаю, и эта сука — не лучше других.

Аня хотела что-то сказать, но пересилила себя и улыбнулась, как бы демонстрируя спокойное, созерцательное превосходство.

— Ну, ты сам понимаешь, что теперь у тебя шансов уже никаких. Поговорим? — предложил Плюснин.

— Поговорить? — несколько рассеянно повторил Корсаков, будто не совсем понимая. — Ну, не знаю. Наверное, у меня склероз начинается: никак не могу вспомнить, когда мы перешли на «ты»?

— Ну-ну, — отозвался генерал. — В принципе, я не против, давайте на «вы». Где результат? Я понимаю, что вы работаете на несколько человек сразу, но я спрашиваю о своем заказе.

Вот это да! Вот это — адреналин! Именно это, а не те жалкие потуги, которые демонстрируют на экране субтильные мальчики и девочки, сигающие с моста вниз на «тарзанке». Корсаков почувствовал, как уши заложило, будто во время стремительного падения с еще нераскрывшимся парашютом!

Ну, маэстро, пора! Ваш выход!

Корсаков оставался в той же позе, только лицо его стремительно посерело. Казалось, даже морщины прорезались глубже.

Видно было, что это не ускользнуло от взгляда Плюснина, и он заговорил:

— Поверьте, Игорь, понимаю вас. Конечно, она — сука, настоящая сука. Но это — ее профессия. За это ей деньги платят, понимаете? И она вас, выражаясь современным языком, развела. Вот такие дела. Что поделаешь?

Говорил генерал неспешно, вежливо, и голос его был переполнен уважением.

Вот только глаза искрились и губы подрагивали, будто от смеха. Хотя, может, в самом деле весело было человеку.

Корсаков полулежал, стараясь не менять позу, хотя левая сторона тела уже стала затекать. Ну и что? Ему же сейчас не надо бегать. Его дело просто лежать. Лежать, как человеку, который все проиграл и впал в отчаяние.

Правда, точных реакций Плюснина он предусмотреть не мог. Вдруг рассказ Ани правдив даже в деталях: генерал — обыкновенный псих, и у него начнется припадок? Кто его знает?

На всякий случай Корсаков все-таки улегся на спину.

Генерала теперь почти не было видно. Ну и что? Не картина небось. Так, сидит мужик, и пусть сидит.

Плюснину же эта мизансцена не нравилась. Он хотел, чтобы Корсаков видел его, видел все, что происходит и произойдет. Он хотел наблюдать, как вытянется физиономия этого журналюги, когда тот поймет, насколько сокрушительно его поражение. Да что там «сокрушительно»! Он будет просто уничтожен! Навсегда! Его даже репортером никуда не возьмут!

Но все это будет потом, и не у него, Плюснина, на глазах. Зачем ему тратить время на созерцание слабости и никчемности? Надо насладиться сейчас и здесь.

— Ну-ка, Корсаков, сядьте! Что вы тут устроили пляж?

— Пляж? — сделал недоуменный вид Корсаков. — Да у нас тут сейчас не «пляж» был, а классный траходром!

Но — сел. Теперь можно приступать к заключительной сцене.

Не спеша, Плюснин поднялся и двинулся к выходу из спальни. В дверях бросил через плечо:

— Одевайтесь и идите сюда.

Слышно было, как он с кем-то разговаривает по телефону.

Корсакову и Ане пришлось одеваться одновременно, и Корсаков почувствовал какое-то смущение и отвращение, если на глаза ему попадалась еще неодетая Аня.

Корсаков вышел в холл, сел в кресло, закурил. Воцарилась тишина, которую трудно было как-нибудь охарактеризовать. Потом хлопнула входная дверь, и в комнате появился Решетников.

Этого Корсаков не ожидал. Вице-премьер Решетников не должен был оказаться в этой компании! Тут ведь уже есть Плюснин! Ай-ай-ай, какая ошибка! Впрочем, анализировать было некогда, развязка уже не приближалась. Она наступила.

Еще удивительнее была реакция Плюснина. Генерал тоже был ошарашен, хотя пытался держать себя в руках.

Решетников кивнул как бы всем сразу и никому в отдельности, сел за стол. Не в кресло, которое ему поставили, а за стол. «Ясно, — подумал Корсаков, сидя на стуле, — он кажется себе выше прочих. Интересный у нас народ!»

— Знаете, Корсаков, — деловым тоном начал Решетников, — мне очень хочется понять мотивы вашего поведения. Вы ведь не похожи на дурачка, который веселит всех своим безрассудством. Создается впечатление, что вы выполняете чью-то волю. А иногда, кажется, что вы просто буяните, как пьяный футбольный фанат. Не понимаю. Но когда я что-то не понимаю, я хочу разобраться. Для себя, понимаете? Умение учиться всю жизнь я считаю важнейшим качеством человека.

Он уперся локтями в стол, соединил ладони и оперся на них, будто, раздумывая.

— Ну, ладно, не хотите говорить, не говорите. В конце концов, вы сами сделали свой выбор.

Он как-то неопределенно помахал в воздухе рукой, и Аня Дымшиц в своем наряде, состоящем из отдельных кусочков материи, легко поднялась из кресла и двинулась в лоджию. Корсаков не стал скрывать свои чувства, он попытался рвануться следом, но два ладных паренька, то ли генеральские, то ли вице-премьерские, ловко приняли его, не дав сделать и двух шагов.

— Сидите уж, — лениво предложил Решетников. — Не набегались разве?

Анна вернулась, положила на стол перед Решетниковым кейс.

— Знаете, а мне вас жалко, Корсаков, — почти печально произнес Решетников.

Язык у Корсакова зачесался, и с него уже был готов сорваться точный адрес, куда неплохо бы отправиться вице-премьеру вместе со своей жалостью, но пришлось отказать себе в этом невинном удовольствии: роль следовало сыграть до конца.

Он судорожно сглотнул, постарался изобразить полную потерю реальности и спросил:

— Меня, что?… Я вам больше не нужен, так?

А сам смотрел на Плюснина, и это было очень кстати: увидев кейс, генерал поплыл, хотя старался держивать себя в приличном положении, и даже смог выговорить:

— Да, ты нам в полном смысле этого понятия, на хрен не нужен, — помолчал и пояснил. — Еще возиться с тобой.

Взяв на себя роль человека, принимающего решение, он здорово разозлил Решетникова.

— Ты, генерал, все-таки в отставке, — ровно, без эмоций проговорил вице-премьер, констатируя очевидное.

Наверное, Плюснин хотел сказать, что тут его людей больше. А может быть, хотел напомнить, что генерал — всегда генерал. А возможно, хотел добавить что-то еще. Но не сдержался. Не вынесла душа, и он метнулся к кейсу, чтобы рвануть его к себе.

Но и Решетников был не лыком шит. Его преимущество состояло в том, что кейс был у него в руках.

Спроси их позднее: какая нужда была так срочно рвать кейс, не ответил бы ни один.

Это ведь не финишная ленточка, которую срывает победитель, материалы еще надо было увидеть, оценить, в конце концов, вынести отсюда. А это было сложно, учитывая наличие в квартире вооруженных людей с обеих сторон.

Ну и, главное, эти материалы надо было использовать. Учитывая, что Житников мертв, эта проблема становилась самой важной, доминирующей!

В общем, много что можно было бы сказать, если бы на разговоры было время. Но времени не осталось. Испугавшись рывка Плюснина, Решетников отчаянно извернулся и, наклонившись над кейсом, чтобы прикрыть его от посягательств генерала, открыл крышку.

Точнее, хотел открыть, потому что Плюснин, почти перемахнув стол, рукой прихлопнул крышку кейса сверху, и сразу стало видно, кто есть кто. Решетников оказался сжат, и сидел неподвижно. Неизвестно, сколько продолжалась бы эта немая сцена, если бы из кейса не потек дым. Едкий и сладковатый, он стремительными струйками вырывался из всех отверстий, создавая вокруг кейса подобие дымовой завесы.

Все растерялись и открыли Корсакову путь к финальному крещендо, к полной победе!

Перевалившись через стол, он рухнул на пол, и на четвереньках проскочил метра полтора, отделявших его от кейса. При полном «ступоре» действующих лиц Игорь рванул крышку кейса, вызвав у всех без исключения нормальную человеческую реакцию: люди испугались, инстинктивно закрыв лица, опасаясь взрыва.

Корсаков же, откинув крышку кейса, увидел то, что и ожидал: кучу горячего пепла, издающего неприятный запах. А если сказать по простому — воняло все содержимое кейса, и воняло жутко!

Схватив левой рукой горсть пепла, Корсаков подскочил к Решетникову:

— Тварь! — и от всей души врезал по физиономии вице-премьеру. — Ты же меня убил, мудак!

Нос Решетникова моментально стал красным, и кровь из него полилась тоненькой струйкой.

Все стояли молча. В самом деле, не каждый день прилюдно бьют морду члену правительства! Корсаков, изрыгая маты, успел ударить еще два раза. Правда, бить постарался неумело, все-таки журналист, белоручка, а не какой-нибудь боксер.

Наконец Плюснин пришел в себя. Он обхватил Корсакова сзади, прижимая его руки к телу, и заорал:

— Что стоите, охраннички, вашу мать!

«Охраннички» схватили Корсакова, усадили на стул, продолжая удерживать. Он, обозначая сопротивление, продолжал материть Решетникова, и этому никто не мешал.

Плюснин поднял с пола клочок, выхваченный Корсаковым из кейса, повертел его, пытаясь увидеть хоть что-то, понюхал. Повернулся к Корсакову и уважительно спросил:

— Сам додумался?

Корсаков, выплеснув свое возмущение, сидел с безразличным выражением лица и говорил тихим, бесцветным голосом:

— А не пойти бы и тебе, генерал, куда-нибудь? Ты меня сейчас-то чем будешь пугать?

Плюснин сел напротив:

— А зачем тебя пугать? Ты просто ответишь на вопросы, а потом…

— А потом меня, как Житникова, — почти усмехнулся Корсаков, выразительно глядя на Аню Дымшиц.

Решетников, все еще прижимавший платок к носу, скользнул взглядом на Аню, потом на Плюснина.

— Это как понимать?

Видимо, генерал моментально почувствовал себя просто ужасно и как-то робко пообещал:

— Я потом расскажу.

Решетников мучительно сжал зубы, подождал, потом решительно подвел черту:

— Ну, Плюснин!

И мотнул в сторону двери:

— Ты, Корсаков, свободен. Ты не виноват, что у нас всюду такие… сидят.

Плюснин хотел что-то сказать, но не решился.

Корсаков подошел к двери, потоптался неуверенно, повернулся, будто не решаясь заговорить, но вице-премьер его понял:

— Этот, — он кивнул в сторону Плюснина, — ничего не сделает. Слишком много свидетелей. Мне… Ну, мне ты вообще ничего плохого не сделал. Обмен ударами, так это нормально. Глядишь, еще и увидимся.

Корсаков перевел взгляд на Аню Дымшиц, и Плюснин, заметив это, усмехнулся.

— Эта вообще… побрякушка, — отмахнулся Решетников. — С тремя мужиками спать, извини, с четырьмя, и ничего не поиметь. Он повернулся к Анне.

— Ты, видимо, решила, что Житников своими деньгами распоряжался?

Корсаков, хоть и со стыдом, честно признался себе, что испытал удовольствие, видя, как побледнела Анна и отвисла ее челюсть.

— Не его это деньги, не его. Так что, милая, пролетела ты, как говорится, мимо кассы.

И Плюснин тоже улыбнулся, не скрывая мелкой радости.

Решетников снова обратился к Корсакову и окончательно разрешил:

— В общем, шагай спокойно.

Утро приходило рывками, то врываясь в комнату солнечными лучами, то урча автомобильными моторами и яростно треща мотоциклетными очередями. Где-то глубоко в подсознании неторопливо ворочался ответ на эту тайну пробуждения по частям, но Корсакову не хотелось сейчас заниматься чем-то серьезным.

Честно говоря, спать ему уже не хотелось, но и представить, что сейчас он выберется из-под одеяла и окунется в очередной день, не мог. Почему-то он был уверен, что у него нет никаких дел, которые необходимо сделать срочно и во что бы то ни стало. Душа была заполнена каким-то светлым и радостным туманом забытья, откуда время от времени выглядывала улыбающаяся женщина. Кто она — Корсаков не знал, и не мог разглядеть. как ни старался. Но это была Женщина, значит, все в жизни хорошо, и он проснулся окончательно.

Корсаков вспомнил вчерашнее и еще раз поблагодарил судьбу и Сашку Андронова, которые помогали ему. Он-то, Корсаков, что?! Просто выполнил поручение.

Он вспомнил растерянные физиономии вице-премьера Решетникова и генерала Плюснина, огорченную Аню Дымшиц и невольно усмехнулся. Хотя, если бы хоть что-то пошло не так, как рассчитал Андронов — гений планирования, то мог бы Игорь Корсаков сегодняшний день встретить и не в таком блаженстве. Мог бы и совсем до него не дожить. Ну, да ладно. Все кончилось хорошо, и надо этому радоваться. Радоваться тишине, царящей в квартире, густому аромату кофе и чарующим запахам свежей сдобы, доносившемуся с кухни. Вечером Корсаков входил домой один, он это помнил совершенно точно. В квартире, по идее, никого не должно было быть. Однако аккуратные звуки, доносившиеся с кухни, его не только не испугали, а даже не удивили.

Корсаков улыбнулся, лениво влез в джинсы и босиком затопал к источнику запахов.

Не дойдя пары шагов до цели, громко спросил:

— Не могли бы вы, Феликс Александрович, каждое утро так меня баловать?

Феликс Дружников, а это в самом деле был именно он, сделал удивленное и разочарованное лицо, встречая хозяина квартиры:

— А я-то хозяйничаю тут в надежде сюрприз устроить.

— Не волнуйтесь, вы его устроили, — рассмеялся Корсаков.

— Это как же вы меня вычислили, Игорь Викторович? — не унимался Дружников.

— А что вас вычислять? Вы мне едва в ту ночь не попались, — ответил Корсаков и с удовольствием отметил беспокойство в глазах Дружникова.

— Как это «попался»? Вы меня видели?

— Да, успокойтесь вы, успокойтесь, не видел. Это я позднее вас вычислил.

Корсаков, заботясь о чистоте жанра, не стал говорить, что вычислил старого чекиста, не он сам, а по его рассказам все тот же Андронов, который Дружникова вообще никогда не видел.

Тогда, заглянув к Сашке в Ростов по пути из Ярославля, Корсаков подробно пересказывал ему случившееся, и того сразу заинтересовало именно исчезновение папки.

— Говоришь, много лет лежала папка, о которой почти никто не знал, и вдруг, как только она оказалась у тебя, исчезла? Ну-ну.

Это «ну-ну» было андроновским знаком. С помощью этого «ну-ну» он доводил до истерического состояния многих старших по званию, которые никак не могли понять, как ухитряется этот сержант увидеть слабые места в их расчетах и замыслах.

— Этот дед ее у тебя и спер, точно! — убежденно сказал, как отрезал, Андронов, и все сомнения, которые еще были у Корсакова, исчезли.

И сейчас, по реакции Дружникова, он лишний раз убедился, что Санька был прав.

Но Дружников, накрывая на стол, все-таки огорчился:

— Значит, догадались?

— Просто перебрал все варианты, и осталось два: или я сам у себя спер папку, или вы. Ну, сами посудите, на кого оставалось грешить? — постарался успокоить незваного гостя Корсаков.

— Вы садитесь, садитесь, будем завтракать, — предложил Дружников, но и сам не выдержал. — А мне-то зачем было ее забирать? Я ведь сам ее вам отдал несколькими часами раньше. Мог бы просто спрятать, выкинуть, уничтожить.

— Нет, Феликс Александрович, не могли бы. Я только потом допер, что в папке этой ничего о документах-то и не было. Вы ведь сумели только собрать воспоминания тех, кто имел хоть какое-то отношение к «заговору Ягоды». И работали вы только с теми, кто вам хорошо был знаком. Это и понятно. Чекисты — народ дисциплинированный, так сказать, корпоративный. Стараются помочь своим, если не нарушают этим служебные обязанности. А вот со второй частью уравнения, с теми, кто занимался подземными коммуникациями и подготовкой непосредственных исполнителей, вам было сложнее.

Вам нечего было им предъявить! А на вопросы «Когда и кому вы передали свои записи?» — они вам не отвечали, и заставить их вы не могли. Вы же старались все делать тихо, не привлекая внимания, и задерживать этих людей было нельзя. А беспредел с похищением и пытками вам по какой-то причине не подходил. Вы ведь толком и не знали, кого и о чем надо спрашивать. А попадать впросак вашей корпорации неудобно и смешно. Вот вы и воспользовались предложением Житникова, подогрели мою заинтересованность и сели мне на хвост.

Насчет роли Житникова тоже была идея Сашкина, и, глядя на Дружникова, Игорь понял: снова попал в яблочко!

Правда, Дружников пытался сопротивляться:

— Да зачем нам у вас на хвосте сидеть? Вы и так от нас не очень прятались.

— Вообще-то, удивительно, что вы вели себя так открыто.

— А чего нам было бояться?

Корсаков не спеша приготовил бутерброд, наполнил чашку кофе.

— И это я понял не сразу. Я ведь поначалу воспринимал вас и Зеленина как членов единого сообщества. А вы — разные поколения. Как бы трудно вам, вашему поколению ни приходилось, но на краю жизни вы не были и в лагерях не сидели. Ментальность у вас другая.

Корсаков замолчал. Он вспомнил письмо Нагатина и будто бы снова ощутил искреннюю тревогу человека, который боится не успеть сделать то, что считает своим Долгом.

— Вам, вашей группе, бояться нечего потому, что вы были знакомы с проблемой абстрактно, через документы. Поколение Зеленина знало ее вплотную, в реальности. Фамилий мне открыть не удалось, но были у поколения вашего отца серьезные противники, которые ни в чем им не уступали. И, попадись им в руки материалы Ягоды, неизвестно, как бы все повернулось.

— И что?

— И то, что работать им приходилось почти в подполье. Конкуренты могли пронюхать и опередить.

— Думаете, смогли бы?

— Не думаю — знаю. Эти люди ни перед чем не остановятся. Даже сейчас, за несколько дней, пока я занимался поисками, появилось несколько трупов, а представляете, сколько человек за эти десятилетия было уничтожено? И за что? За то, что прикоснулись к какой-то легенде?

Повисло тягостное молчание, которое прервал Дружников:

— Получилось так, Игорь, что я волей-неволей вас во все это втянул, и прошу за это прощения. Вы правы, у нас не было лучшего варианта, чем вы. Но должен вам сказать, что вы все время были под присмотром.

— Под присмотром?

— Ну, конечно! Вы разве не поняли, что такую роль на похоронах отца вам отвели лишь для того, чтобы и люди могли вас увидеть.

— Вы даже смерть отца использовали в свою пользу!

— Не в свою пользу, а на пользу дела!

Голос Дружникова звякнул медью литавров и сразу смягчился:

— И теперь, окажись вы практически в любой точке России, там есть человек, который вас совершенно точно узнает в лицо. Узнает и поможет.

— Поможет, если вы дадите такую команду? — утвердительно спросил Корсаков.

Дружников не ответил.

— Это правда, что все документы погибли вчера? — спросил он наконец.

И было слышно, что он ждет ответа, как чуда.

Но чуда не произошло:

— Да.

Дружников помолчал, потом сказал.

— Знаете, а я даже рад. Вы правы, это — взрывное устройство без срока давности. Оно никогда не заржавело бы. Если бы он попал не в те руки, то опасность была бы неизбежной. Авантюристов меньше не стало, а идея легкого переворота и захвата власти привлекает неокрепшие умы точно так же, как игра в наперстки. И там, и там не нужны мозги, нужна только жажда власти, причем власти безответственной. Появление таких людей невозможно предусмотреть или контролировать.

— Думаете, это и сегодня актуально для России?

— А с чего бы в Кремле всполошились?

Тут Игорь вспомнил о Мельникове и вздохнул. Замолчал он что-то, видимо, все вопросы решил и боится, что Корсаков напомнит о помощи.

Дружников понял вздох Корсакова по-своему:

— Я вас во все это втянул, я у вас и покаяние приму. Для начала, чтобы вы не винили себя во всем, должны знать, что Житников сам во всем виноват. Он метался от одного к другому, пока не надоел всем. Поначалу он работал с Решетниковым по просьбе товарищей со Старой площади.

— Со Старой площади? ЦК КПСС? — уточнил Корсаков.

Долгие годы слова «Старая площадь», — название площади в Москве, где находился комплекс зданий, в которых располагалось руководство КПСС, — были для всего мира синонимом всей мощи Советской власти.

— Не совсем. Он начал всерьез работать в начале девяностых, когда ни ЦК, ни КПСС уже не было. Не было на бумаге, но было в реальности. Они что-то слышали о «заговоре Ягоды», но никаких ниточек у них не было. Вот и решили обратиться к вам. Но к тому времени Житникова уже контролировал Плюснин, о чем «товарищи» не знали. Только потом стали догадываться.

— А Плюснин — это не КПСС?

— Нет, что вы. Плюснин в этой ситуации — игрушка. Его просто запустили вперед, чтобы проверить наличие «минного поля». Между прочим, ваша милая девица тоже не так проста.

— «Моя девица» — это кто? — насторожился Корсаков, вспомнив Ирину.

Он сразу же вспомнил утреннее видение и подумал о ней.

— Аня, Аня, — открыл секрет Дружников. — Сейчас выясняем, они ли? Нам, пенсионерам, Игорь, без работы никак не прожить, понимаете? Поэтому, конечно, выясним.

И столько веселой решимости было в глазах Дружникова, что Игорь поверил: выяснят. И еще раз порадовался, что сделал все так, как рассчитал Саша Андронов.

— А что, Феликс Александрович, много ли у вас сегодня важных дел?

Дружников глянул на Корсакова, и глаза его посмеивались:

— Коньячку хотите предложить?

— А что? Как утверждает мой товарищ, «С утра выпил — весь день свободен», — так же, с усмешкой, согласился Корсаков.

— Ну, давайте. Тем более что поговорить нам еще есть о чем. Дел-то много. Согласны?

Корсаков кивнул. Ему этот разговор был интересен как человеку, который сделал свое дело и теперь может наслаждаться плодами успеха. Что бы сейчас ни говорили, воспользоваться «Архивом «Шамбалы» не сможет никто.

Никто без его ведома…