Без затей

6

Вот и дождался. Накликал. Не я, они накликали. То Валя пристает: болит, не болит, то Егор и Марат прицепятся. Лучше бы Егор с Ниной Полкановной своей разобрался.

Обидно. День начался как день. Сверх меры не работал, не ел ничего острого или соленого. Или там, может, нервничал, тяжести таскал, бегал, напрягался — нет, все как обычно. И надо же! Только пришел домой, и повело поясницу давить. Думал, собью, принял но-шпу, анальгин, грелку приложил. Усиливается. Залез в ванну горячую, полежал — вроде отошло. Только вылез, куда там, спокойно сидеть уже невмоготу, и не заметил, когда и как, а уже ношусь по комнате. Сын уроки делает, ничего не видит, рисует свои «множества» — или еще чего. Мечусь по комнате, как тигр, а ему хоть бы что! Опять таблетки, опять грелка. Болит поясница проклятая. Уже и живот заболел. Вниз теперь отдает… Рвота началась. Опять выпил но-шпу и анальгин из ампулы высосал. В ванне как бы и легче, а только выйдешь — еще хуже. Конечно, надо иметь дома промедол, да теперь такие сверхстрогости завели, так страшатся наркоманов наплодить, что я и сам себя боюсь лишний раз уколоть, сам себя запугал.

А боли все сильнее. Уже и Валя домой пришла — мечется, кудахчет. Виталик тоже включился в семейные переживания. Душой ему еще не понять чужую боль — своей, настоящей, не переносил никогда. У женщин хоть роды бывают, поэтому они генетически с детства чужую боль слышат. Опять Валя пристала, чтоб «скорую» вызвать. А я — то в ванну, то опять в кресло. Сижу в плавках и халате. Спецодежда для приступа. То за поясницу держусь, то живот обхвачу, то рвота — бегу в туалет. Сделал себе укол — анальгин опять, но все-таки. Валя тут же в крик: как ты можешь сам себя колоть? Как ты можешь?! Да вот так и могу! Сижу в ванне, горячую воду подливаю и отбрехиваюсь. А тут еще Егор звонит, она ему все выкладывает. Зачем? На чужие плечи мужнину боль перекладывать — для этого, что ли, замуж выходила? Терпи вместе со мной. Лишь бы с себя заботу снять! Что он сделает, твой Егор? Он с бабой и с собакой не знает, что делать, а тут… Вот к ним пускай и едет, а мне он зачем? Мне он не нужен. Мне бо-о-ольно! Бо-о-ольно. Мне укол нужен, а не Егор.

Ну и сдался, звони, говорю. А она номер спрашивает. Ну?! Не знает! Что за идиотская растерянность! «Ноль три» — куда как трудно запомнить! «Ноль три» звонить надо, а не Егора сюда тащить! Я уже совсем из ванны не вылезаю. Пока в горячем лежу, ничего еще, полегче, уснул даже. Уснул, горячей воды не подливал — чуть остыло, и опять боли. Так и утонуть можно. Есть случаи, пьяные засыпали и тонули. Сижу в ванне, курю, живу в воде. Земноводное!

Наконец приехали. Вылез из ванны, халат надел, вышел. Валя начинает рассказывать, что у меня. Нелепо. Что рассказывать, и так все видно. Учитель! Ей объяснять — главное в жизни. Виталику бы лучше рассказывала да объясняла.

— Что это вы, коллега, — говорит мне докторша со «скорой», — столько времени напрасно терпели? Не знаете наперед, как все будет? Давно бы вызвали.

— Не хотелось вас беспокоить. — Болит, а я улыбки строю, делаю вид, что ничего, мол, все в порядке.

Вколола.

— Подождем, когда пройдет, коллега?

— Конечно, подождите, пожалуйста! — Это Валя. Чего влезла?

Вот и ждут.

— Может, мне в ванне, в горячем, подождать?

— Под кайфом будете, коллега. Еще захлебнетесь.

Небось если бы приехала ко мне в больницу, называла бы доктором. А сюда пришла благодетелем. Ну вот! И Егор притащился. Уж совершенно ни к чему. Устроили панику!

Отпускать стало понемногу.

Остались втроем. Бригала ушла. Боли ушли. Виталик спать лег. Сидим пьем чай. Это ж надо: боли ушли — и совершенно нормальный человек.

Нужно, необходимо обследоваться. Хоть и была типичная каменная колика, ан чем черт не шутит — надо бы знать наверняка. Обсуждаем с Егором положение. Пикейные жилеты, только на медицинские темы. Уровень тот же. Егор рассказывает, что был у Нины, что там делал, как Полкан. Тьфу на них! Что делал у Нины… Да не то ты делал! Другое делать надо. Ну прямо ребенок, а уже седина пробивается. Все-таки характер у меня дурной. Сдерживаюсь, сдерживаюсь — глядь, уже колика. Может, если не сдерживаться, не было бы и болезни? Может, истинно добрый человек имеет больше шансов умереть не мучаясь? Вздор — когда не сдерживаюсь, тоже колика бывает.

— Ты мне лучше скажи, что нового с этим самым «балансом на баланс»? Какие еще нужны подписи?

— Теперь в райисполкоме.

— Так там уже были. Или нет? Я запутался. Похоже, что попытку захвата эндоскопов следует признать несостоятельной.

— Почему это? Добудем. С таким командующим!

— Да мне самый приступ… тьфу ты, принцип не нравится. Почему мы сами должны добывать эту аппаратуру?

— Дим, не заводись, не начинай сначала. Разве не заманчиво — при желтухе вынуть камни без операции?! Да если без разрезов, без дренажей можно хоть раз удалить камни из протоков — мы же качучу должны плясать от радости!

— Да не о том я! Если эти эндоскопы помогают врачу одолеть болезнь, кто в них больше всего заинтересован? Врач? Больные? Все! Общество! Вот пусть они и думают, они достают, и, более того, пусть они нас заставляют брать. Навязывать нам должны и следить, чтобы мы этими штуками пользовались. На-вя-зы-вать! Понял? А мы никак не можем получить то, что не нужно там, где лежит. И общество нам будет препоны строить!

— Оптимизм из тебя прямо бьет фонтаном.

— Без работы все гниет. Даже мы. Ну так что все-таки с этими бумагами? Подписали наконец?

— Наш главбух подписал. Марат повез к их главному, тот его отфутболил к их главбуху. Там тоже наконец подписали. Теперь должны утвердить райисполкомы — наш и их. Когда райисполкомы подпишут, надо будет ехать в Управление здравоохранения. Там утвердят, и поедем за аппаратами.

— Значит, вот-вот будут? Может, и мне сделать исследование гастроскопом?

— А тебе зачем? Ты почкой лучше займись.

— Почка почкой, а боли мне не совсем ясны. Не такие уж сильные и проходят быстро.

— Сегодня, что ли, не сильные? Ну доктор! Домыслы на уровне самого дремучего больного в нашем отделении. Наглядный пример — себя лечить нельзя.

— Нет, что-то не так.

— Уймись. Все типично. Ты, как всякий заболевший обыватель, жаждешь обследовать все, кроме того, что болит. Потому что боишься. И тянет тебя к новейшей аппаратуре, потому как — высший шик. Все больные жаждут новых аппаратов, новых лекарств, новых методик, новых шаманств.

— Дурак ты, и больше ничего. — Это я сказал вслух, а на самом деле подумал, что Егор прав. Но так быстро сдаваться? Я собирался ему ответить, но тут, словно в стандартной книге о врачах, «в квартире хирурга раздался телефонный звонок»…

Не из больницы. Звонил Златогуров. Сколько он уже дома? Всего ничего. Неужели опять нога? Конечно, он может позвонить и просто так, спросить, не нужен ли мне, скажем, автомобиль, или редкая книга, или бригада каких-нибудь слесарей-краснодеревщиков, но, зная его болезнь…

— Что случилось, Лев Романович?

— Мне даже не хочется говорить про свои дела. Как вы-то себя чувствуете, дорогой Дмитрий Григорьевич?

— Все нормально. Что у вас случилось? Нога болит?

— Болит, Дмитрий Григорьевич. Ваша не болит. Другая. Вот. Оперированная уже стала моей. Вроде я породнился с той ногой. Стало быть, все идет к тому, что и вторая будет моей.

Хоть бы одну оставить ему… Ну и работенка. Дал Златогурову выговориться, а сам почти не слушал, решал, что делать. Все ясно. Если бы боль нарастала постепенно — обычный рост склеротической бляшки. А поскольку боли быстро стали почти нестерпимыми, очевидно, на фоне бляшки образовался тромб. Хорошо хоть не в один миг, не острая закупорка. Завтра его положим, а дальше видно будет. Но ему страшно, иначе чего бы он звонил вечером? Ничего не поделаешь — мы с ним в паре теперь до самого окончания болезни, то есть жизни… Его или моей. До конца жизни мы с ним повязаны. Разве что другая болезнь перехватит. Рак, например.

— Так что, Лев Романович? Я, пожалуй, сейчас приеду.

— Ни в коем случае, Дмитрий Григорьвич, я ведь понимаю, что особой срочности нет. Или я неправильно понял? Не опоздаем, Дмитрий Григорьевич?

Вот и ответ его. Он думает, что все висит на волоске… По совести, по-человечески — надо поехать. По делу — терпит до завтра. Человечность и целесообразность…

— Ладно, Лев Романович. Я вижу, вы нервничаете. Скажите адрес. У меня сейчас и Георгий Борисович как раз сидит. Вместе и приедем.

Вижу, у Егора морда перекосилась. Не хочет. Может, к Нине собрался. Везде свои проблемы.

— Да что вы, Дмитрий Григорьевич! Большой привет Георгию Борисовичу. Может, он один приедет? Что ж вы сами-то… И никакого адреса не надо. Раечка у меня уже за рулем, она за вами заедет.

— Всемирный благодетель! — Егора понесло. — Домашний доктор! Хочешь нимб? Никто не увидит.

— Куда ты поедешь?! Приступ только кончился! — Это Валентина выступает.

— Какое имеет значение? Кончился ведь.

На самом деле я и сам побаиваюсь. Пока еще укол действует, а потом? Этот-то гад, друг называется, мог бы снять с меня крест сей. Хоть на сегодня. Нет, он поедет к своей Полкановне. А эта бухтит из-за двери про немочи мои, все-то она знает, что мне можно, а что нельзя.

— Оставайся. Съезжу один. — Егор поморщился, а все же предложил. Совесть заела? А может, тоже нимба захотелось?

Из-за дверей — бурная поддержка. Да зачем мне эти одолжения, эта кислая морда! Все! Поеду сам. Рявкнул на них — и оба замолчали.

Когда вышли, сказал Егору сквозь зубы:

— Нине привет.

— Передам. Только она уехала в командировку.

— Как это? А чего же ты едешь? А… Полкан. Как же она раньше ездила?

— Не ездила.

— А потом домой?

— Нет. Там останусь. Утром с ним погуляю.

— Господи, твоя воля! Хоть так переночуешь у нее — все шаг вперед.

Я злился, Егор тоже злился. Я его еще и подначивал. Ну что за дела! Ну как дети! Тем более мне обидно одному ехать. «Нимб»! Нет, не надо мне ни одолжений, ни конкуренции с собакой. Сухо попросил Раю подвезти Егора. Если б еще к Нине, а то к Полкану…

Конечно, я ему не судья. В конце концов, он строит свою жизнь. Вавила-мученик… Рае, бедняжке, еще назад меня везти, хоть буду отнекиваться и говорить, что сам доеду. Представляю, какой базар по этому поводу учинит Романыч.