Бездна Челленджера

35. Подозрительные лица

Команда, достойная великой миссии, наконец набрана. Мы, полдюжины человек, собираемся в картографической комнате – своего рода библиотеке рядом с каютой капитана. Комната завалена свитками карт, на части из которых успел уже отметиться штурман. Вокруг заляпанного чернилами стола – шесть стульев. Со мной сидят штурман и девочка в жемчужном чокере с гримасой ужаса на лице. Напротив расположились еще одна девушка с волосами синее моря на Таити, парень постарше, которого Бог забыл снабдить скулами, и непременный толстяк.

Во главе стола стоит капитан. У него нет стула. Так и задумано. Он возвышается над нами. Мерцающая за спиной капитана лампа отбрасывает на стол тень в виде дрожащей кляксы, с искажениями повторяющей движения капитана. Попугай примостился на груде свитков, запустив когти в пергамент.

Карлайл, уборщик, тоже тут. Сидит на стуле в углу и обстругивает ручку своей швабры, как будто хочет превратить ее в очень тонкий тотемный столб. Он наблюдает за всеми, но первое время помалкивает.

– Мы качаемся на волнах, таящих неизведанное, – начинает капитан. – В темной, дробящей кости глубине скрываются горы загадок… Но все вы знаете, что нас больше занимают не горы, а долины. – На этих словах его единственный глаз уставился на меня. Я понимаю, что он смотрит на всех нас, но мне все равно кажется, что он источает всю эту пиратскую романтику ради меня одного. – Да-да, долины и впадины. Особенно одна – Марианская. И то место в ее холодной глубине, которое называется Бездной Челленджера.

Попугай садится ему на плечо.

– Наблюдали за вами мы с капитаном, – произносит птица. Сегодня она говорит, как мастер Йода.

– Действительно, мы тщательно изучали вас, – подхватывает капитан, – и с гордостью убедились, что именно вы достойны играть важнейшую роль в нашей миссии.

Я закатываю глаза: больно неуклюже он косит под пирата. Небось даже пишет все через тройное «р».

На мгновение все замолкают. Из угла, не прекращая обстругивать ручку швабры, подает голос Карлайл:

– Конечно, я всего лишь муха на стене, но, по-моему, вам шестерым не помешало бы поделиться своими мыслями.

– Говорите, – приказывает попугай. – Говорите, не томите, все, что знаете про впадину, скажите!

Капитан молчит. Похоже, его немного раздражает, что инициативу перехватили попугай и уборщик. Он гордо скрещивает руки на груди и ждет, пока кто-нибудь подаст голос.

– Ладно, я буду первой, – говорит девочка в жемчужном чокере. – Там глубоко, темно и страшно, а еще жуткие чудовища, о которых я даже говорить не хочу… – и она рассказывает о монстрах, про которых никто не хочет слышать, пока ее не перебивает классический жирдяй.

– Нет! – возражает он. – Самые страшные чудища не на дне впадины, они охраняют подходы к ней! И растерзают тебя прежде, чем ты спустишься туда!

Девочка в чокере, хоть и заявляла, что не хочет об этом говорить, очевидно, все же хотела, потому что теперь она страшно недовольна, что ее перебили. Всеобщее внимание обращается на толстого парня.

– Продолжай! – приказывает капитан. – А вы все слушайте.

– Ну… Монстры не подпускают людей к впадине, убивая и поедая всех, кто подойдет поближе. Не съест один – значит, проглотит другой.

– Отлично! – произносит капитан. – Ты умеешь рассказывать предания.

– Сказителем! – кричит попугай. – Быть ему сказителем!

– Тут все ясно, – соглашается капитан. – Назначаю тебя знатоком преданий.

Толстячок напуган:

– Но я ничего в этом не смыслю! Я просто вспомнил ваши речи!

– Тогда учись. – Капитан снимает с полки, которой секунду назад там не было, фолиант размером с большой словарь и бросает на стол перед носом бедного парня.

– Спасибо, что поделились, – подает голос Карлайл, стряхивая с ножа опилки.

Капитан поворачивается к синеволосой девочке – ее очередь внести свою лепту. Говоря, она смотрит куда-то вбок, как будто нежелание смотреть в глаза – уже бунт против власти.

– Там должно быть затонувшее сокровище или что-нибудь такое. Иначе зачем мы туда вообще плывем?

– Это так, – подтверждает капитан. – Все затонувшие сокровища стремятся к самой низкой точке. Золото, бриллианты, изумруды и рубины, поглощенные жадным морем, влачатся его мокрыми щупальцами по дну и падают в Бездну Челленджера. Море собирает королевскую дань, не трудясь сначала выиграть войну.

– Война-вина-визы-призмы-жизни, – подает голос штурман. – Во впадине живут неизвестные науке формы жизни и ждут своего исследователя.

– И кто же этот исследователь? – интересуется парень без скул.

Капитан поворачивается к нему:

– Ты задал вопрос – ты и предскажешь ответ. – Он обращается к попугаю: – Принеси ему кости.

Птица пересекает комнату и возвращается с кожаным мешочком в клюве.

– Мы назначим тебя пророком, и ты будешь гадать по костям, – продолжает капитан.

– Вот, – объявляет попугай, – кости моего папаши.

– Мы съели его в одно прекрасное Рождество, – добавляет капитан, – когда никто не хотел быть индейкой.

Я сглатываю и вспоминаю Кухню из Белого Пластика. Капитан поворачивается ко мне: оказывается, все остальные уже высказались. Я обдумываю услышанное и начинаю злиться. Единственный глаз капитана налился кровью, а попугай кивает в ожидании новой порции ерунды в добавление к тому, что он уже услышал.

– Марианская впадина, – начинаю я, – глубиной почти одиннадцать километров. Это самая глубокая точка Земли. Расположена к юго-западу от острова Гуам, которого даже нет на вашем глобусе.

Капитанский глаз открывается так широко, что кажется, – у него вовсе нет век.

– Продолжай.

– Впервые исследована в 1960 году Жаком Пикаром и лейтенантом Доном Уолшем на батискафе под названием «Триест». Они не нашли ни монстров, ни сокровищ. Даже если там что-то такое есть, вам дотуда не добраться без батискафа – огромного колокола из железа со стенками толщиной не меньше пятнадцати сантиметров. Но это судно – просто старый парусник, поэтому я сильно сомневаюсь, что у нас на борту имеется такая техника. Так что все это – напрасная трата времени.

Капитан скрещивает руки.

– Да ты просто ходячий анахронизм. И почему ты во все это веришь?

– Потому что я делал об этом доклад. Кстати, получил за него пятерку.

– Верится с трудом. – Он обращается к Карлайлу: – Уборщик! Этот матрос только что заработал двойку. Приказываю выжечь ее у него на лбу.

Пророк хмыкает, сказитель стонет, а все остальные пытаются понять, пустая ли это угроза или сейчас будет весело.

– Все свободны, – произносит капитан, – кроме нашего наглого двоечника.

Все спешат наружу, штурман кидает на меня сочувствующий взгляд. Карлайл куда-то убегает и тут же возвращается с клеймом, уже раскаленным докрасна, будто кто-то предусмотрел все заранее. Два безымянных пирата прижимают меня к переборке, и мне никак не удается вырваться.

– Прости, парень, – говорит Карлайл с клеймом в руках. Я за полметра чувствую исходящий от него жар.

Попугай улетает, не желая этого видеть, а капитан, прежде чем отдать приказ, наклоняется ко мне. Я чую запах его дыхания – кусочки несвежего мяса, вымоченного в роме.

– Это не тот мир, к которому ты привык, – говорит он.

– Тогда что это за мир? – спрашиваю я, стараясь не показывать страха.

– А ты не знаешь? «Мир смеха, мир слез»[6]. – Капитан приподнимает повязку на глазу – под ней зияет ужасная дыра, заткнутая персиковой косточкой. – По большей части слез.

И он делает Карлайлу знак влепить мне двойку за доклад.