Безжалостные обещания

— Пожалуйста. — Шепчет она. — Я… я хочу попробовать, Лука. Как мы и пытались раньше.

Как бы я ни старался, я не могу придумать причину, по которой этого не сделал бы. Режим прекращения огня действует, и я не верю, что даже Виктор нарушит его. Если бы он это сделал, на него обрушился бы гнев как ирландцев, так и мой, они поддержат меня, несмотря ни на что, но они не захотят вмешиваться, если это просто мои разногласия с Виктором. Я мог бы обратиться к ним, если дело дойдет до войны, и я, вероятно, так и сделаю, но Колин будет держаться в стороне от этого так долго, как сможет. И Виктор это знает, он не захочет давать мне повода принудить ирландца к действию, а Колину повода вступить в драку самостоятельно. Эти шансы не в его пользу. Что касается всего остального… Франко может заниматься обычными деловыми операциями и управлять Анной, пока нас не будет. На самом деле, возможно, ему было бы полезно взять на себя такую ответственность, я дам ему возможность делать что-то большее, чем просто стоять в моей тени.

— Да, — говорю я, прежде чем успеваю передумать или придумать причину сказать нет. — Мы сделаем это. Давай отправимся в свадебное путешествие.

Это самая нелепая вещь, на которую я когда-либо соглашался, думаю я, когда София обвивает руками мою шею. Но когда она притягивает меня к себе и мои губы встречаются с ее губами, я не могу заставить себя волноваться. Блядь, что делает со мной эта женщина?

ЛУКА

Я знал, что здесь что-то не так. Я так и знал.

Эта мысль крутится у меня в голове снова и снова, пока я сижу на заднем сиденье своей машины, в которой еду в церковь Святого Патрика повидаться с отцом Донахью. Я не знаю, насколько священник будет рад меня видеть после того, как я не так давно ударил его достаточно сильно, чтобы отправить в нокаут, но сейчас он единственный человек, о котором я могу думать, с кем я могу поговорить. Он единственный, кто должен хранить мои секреты, и кто мог бы дать мне совет. Потому что прямо сейчас у меня кружится голова, и я понятия не имею, что делать.

Два дня назад София как раз собирала вещи, когда внезапно убежала в ванную. Я услышал, как ее вырвало всего через несколько секунд, несмотря на звук льющегося крана, который она включила, пытаясь скрыть это. Я не придал этому особого значения, существовало множество причин, по которым ее могло тошнить. Пища, которая плохо усваивалась, проблемы с желудком, и множество других причин.

Множество причин, которые не имели никакого отношения к тому факту, что несколько недель назад у нас была бурная ночь секса без использования презервативов, снова и снова.

Однако я выбросил эту мысль из головы. Пока я не услышал, как София встала посреди ночи, чтобы ее снова вырвало. А потом исчезла во время завтрака. И ужина. Она была немного бледнее обычного, немного более уставшей, но в остальном казалась в порядке. Не валялась в постели, как будто у нее пищевое отравление или грипп. Не просила кого-то сходить за лекарством для нее и не заказывала доставку на квартиру.

От этого тревожный звоночек у меня в затылке зазвенел громче. И еще громче. А потом я вспомнил, что она попала в больницу после того, как я спас ее.

Я направился прямо туда, мой желудок скрутило в узел от дурного предчувствия, то же самое чувство, которое я испытываю прямо сейчас. Я разыскал медсестру, которая присматривала за Софией, пока она была там. Когда она отказалась сдвинуться с места, когда дело дошло до того, чтобы рассказать мне правду о медицинских картах Софии, я поговорил с ее руководителем, который был прекрасно осведомлен как о том, кто я такой, так и о том, сколько денег я регулярно перечисляю на благотворительные пожертвования больнице. Я не напрягаю эту конкретную мышцу так часто, как раньше Росси, но в данном случае я был более чем счастлив это сделать.

И это привело к одной очень важной информации.

София беременна.

Не просто беременна, но и активно пытается скрыть это от меня.

Это поразило меня, как удар под дых, и я знал, каково это. Со мной такое случалось много раз раньше, но физически, а не метафорически. И все же мне показалось, что из меня вышибли весь дух, когда я услышал эти слова, слетевшие с уст этой пожилой седовласой леди.

— Мы должны были протестировать ее, прежде чем вводить определенные лекарства или делать рентген, и результат, вне всякого сомнения, был положительным. Ваша жена беременна, но она очень настаивала на том, чтобы сообщить вам об этом самой.

В кои-то веки я не впал в ярость. Во-первых, я был слишком шокирован, и, во-вторых, мне удалось сдержать свою ярость из-за того, что меня обманули, ровно настолько, чтобы задуматься, почему София держала что-то подобное в секрете от меня.

Контракт.

Я заставил ее подписать его, и она согласилась, поверив тогда, что мы никогда не будем спать вместе. Конечно, полагая, как и я, что даже если бы мы это сделали, то не захотели бы делать это больше одного раза, чтобы скрепить сделку и удовлетворить мое любопытство. Веря, что у нас никогда не разовьются чувства друг к другу, что нашим единственным чувством будет глубокое, определенное желание жить настолько раздельно, насколько это возможно.

В нашем будущем, которое мы могли бы предвидеть, не было никакой отчаянной, страстной ночи. Никаких свиданий на крыше или секса в стольких комнатах дома, сколько мы могли себе позволить. Не было никакого неистового совокупления после того, как она застукала меня за дрочкой, слишком погруженного в удовольствие, чтобы рационально подумать о том, что могло произойти.

Тогда, я уверен, ей казалось невозможным, что ей когда-либо придется делать такой выбор. И я был так уверен в выбранном пути, счастлив в своей холостяцкой жизни, доволен тем, что никогда не стану отцом, доволен тем, что буду занимать эту должность до тех пор, пока ребенок Франко однажды не сможет занять свое место, как мы все договорились.

Но теперь все изменилось.

Теперь я хочу свою жену. Я хочу, чтобы она была рядом со мной, чтобы развить в ней эту силу, чтобы сделать нас силой, с которой будут считаться. Я хочу, чтобы она была в моей постели, моя, настолько полностью привязанная ко мне, чтобы никто никогда не забрал ее. Я хочу, чтобы она была в безопасности, и наш ребенок… Я хочу, чтобы наш ребенок был жив и здоров. Способный унаследовать династию, которую я отчаянно пытаюсь сохранить во время этого конклава.

С этими новостями возможность, которая пришла мне в голову в постели с Софией, возможность того, что мафией правит линия Романо, а не Росси, потенциально может стать реальностью.

Ваша жена беременна.

Конечно, она не знает, что я уже думал обо всем этом. Но сейчас, насколько ей известно из контракта, я хочу, чтобы она немедленно прервала беременность. И если она мне не сказала, это значит, что она тоже хочет нашего ребенка.

Но хочет ли она и меня тоже?

Ее действия в последнее время говорят о том, что она хочет. Но я не уверен, насколько это правда, а насколько просто для того, чтобы сбить меня с толку, пока она не придумает, что делать с ребенком.

Поэтому она пыталась убежать?

Даже если отец Донахью не скажет мне всей правды, я знаю, что должен с ним поговорить. Мне нужна некоторая ясность в отношении того, что делать дальше. Потому что я никогда не чувствовал себя таким потерянным. Как бы сильно я ни скучал по своему отцу, я не часто переживал его потерю так остро, как сейчас.

Я скучал по нашей дружбе больше, чем по его советам, для этого у меня был Росси, который наставлял меня и давал советы. Но сейчас у меня нет ни того, ни другого, и прямо сейчас я бы все отдал за то, чтобы мой отец сидел здесь, говорил мне, что я должен делать, и отвечал на вопрос, который больше всего волнует меня.

Что насчет Франко?

Я знаю, что он будет далек от того, чтобы радоваться за нас, но эта новость приведет его в ярость. Он рассчитывает на то, что его ребенок с Катериной вступит во владение, когда меня не станет, на создание собственной династии. Мысль о том, что его узурпируют, ему не понравится, особенно учитывая нынешнюю напряженность между нами. Не то чтобы его это сильно волновало, и я не думаю, что Катерина была бы зла из-за этого. На самом деле, я думаю, она, скорее всего, была бы рада, что ее ребенок не унаследует все это, особенно учитывая, что это отняло у нее и мать, и отца.

Я вспоминаю, как разговаривал с Катериной в больнице и как она сказала, что хочет мира, потому что они с Франко уже пытаются завести ребенка. Она уже может быть беременна, и я знаю, что если это так, то будет еще труднее удержать Франко от сумасшествия, когда он узнает, что София беременна. Я не уверен, какие у меня есть варианты. Я мог бы уйти в отставку и уступить место Франко, позволив ему начать свое правление сейчас, а не опосредованно через своего ребенка в один прекрасный день. Но каждая частичка меня восстает против этой идеи. Меня втолкнули в эту роль, но после всего, что я сделал, всего, что я выстрадал, лишаясь всех частичек своей души, которые я продал, чтобы заполучить и сохранить это, я чувствую, что заслужил свое место. И идея передать это ребенку моей крови, вместо того чтобы позволить моему наследию умереть вместе со мной, внезапно опьяняет.

Но сначала София должна довериться мне.

Я вхожу в церковь и вижу отца Донахью на одной из передних скамей. У него на затылке шрам, и когда он оборачивается, чтобы посмотреть на меня, когда я иду по проходу, я вижу шрам и у него на лбу. К счастью, мой удар кулаком в челюсть, похоже, не нанес ему серьезных повреждений.

— Отец. — Я почтительно склоняю голову. — Не могли бы вы уделить мне немного своего времени?

— До тех пор, пока это не пойдет по второму кругу, да. Конечно. — Его ирландский акцент сегодня звучит немного сильнее, и это напоминание о том, что отец Донахью не один из нас, не часть итальянцев, которые управляют этим городом. Иногда это вызывает беспокойство, но сегодня это приносит облегчение. У него нет личной заинтересованности в этом, кроме как консультировать меня.

— Прости, что ударил тебя. — Я убеждаюсь, что он слышит извинение в моем голосе, потому что я говорю серьезно. — Это было опрометчиво с моей стороны.

— Ты был в плохом месте. Я могу это понять. — Священник указывает на скамью. — Проходи, Лука, садись. Скажи мне, что у тебя на уме. Я вижу, что на тебя что-то давит.

Я не хожу вокруг да около. Как только мы усаживаемся, отец Донахью выжидающе смотрит на меня, и я все выпаливаю:

— София беременна.

Выражение удивления на лице священника недостаточно искреннее, чтобы одурачить меня.

— Лука…

Я поднимаю руку.

— Не утруждай себя нарушением своих клятв ложью, говоря, что ты не знал. Не волнуйся, я не собираюсь просить тебя делиться тем, что София сказала тебе или не сказала той ночью. Но теперь мне становится понятнее, почему она сбежала и почему обратилась к тебе за убежищем.

Отец Донахью кивает.

— Значит, ты знаешь. Будешь ли ты заставлять ее придерживаться условий соглашения, которое вы оба заключили?

— Именно об этом я здесь, чтобы поговорить с тобой.

Священник колеблется.

— Лука, я священник католической церкви. Ты знаешь, каким всегда будет мой ответ. Я никогда не буду поощрять прерывание беременности…

— Я знаю. — Я резко обрываю его. — Я хочу, чтобы София оставила ребенка.

— Ну тогда тебе будет приятно узнать, что она согласна с этим. Что касается сохранения брака вместе с ребенком… — Отец Донахью хмурится. — У меня не сложилось впечатления, что между вами все хорошо. Но я бы тоже не одобрил развод. Поэтому мой совет, Лука, будет заключаться в том, что ты должен позаботиться как о своем браке, так и о своем будущем ребенке и решить, как лучше всего обеспечить и воспитать их обоих. — Он тяжело вздыхает. — Я знаю, что счастливые браки, это не то, чему такие мужчины, как ты, придают большое значение, но…

— Насчет этого ты тоже ошибаешься, — перебиваю я. — Ну, не совсем. Я соглашусь, что таких как я воспитали в убеждении, что счастье наших жен не стоит на первом месте в списке приоритетов. Но я также знаю, что София всегда ожидала большего от настоящего брака. У ее родителей был такой брак, хороший, любящий. Если бы я стал для нее настоящим мужем, я бы хотел быть хорошим мужем.

— Любящим?

— Я не уверен, что слово “любовь” мне знакомо, — признаюсь я. — У меня есть чувства к Софии, но…

— Скажи мне вот что, Лука, — тихо говорит отец Донахью. — В ту ночь, когда ты пошел за ней, ты беспокоился за свою собственную жизнь?

— Нет, но…

— Когда ты женился на ней, это было ради нее или ради себя?

— Ее, но…

Священник складывает руки на коленях, пристально глядя на меня.

— Ты считаешь, что не способен любить, но твои действия по отношению к Софии, хотя и не всегда строго как у любящего мужа, показывают, что ты глубоко заботишься о ней. Что ты готов подвергнуть свою собственную жизнь опасности, чтобы спасти ее. Что, когда ей угрожают, ты не перестаешь думать о том, чего это тебе стоит. Это, Лука, и есть любовь. Во всяком случае, что-то в этом роде. И это может перерасти в нечто большее, если ты позволишь.

— Если я буду любить ее, ее очень легко можно использовать против меня, — тихо говорю я. — Мои враги будут знать, что она является ключом к тому, чтобы заставить меня принимать опрометчивые, безрассудные решения. То, что я сделал, когда отправился на конспиративную квартиру, было опрометчиво и безрассудно… безрассудно.

— На руках Витто Росси был океан крови, — мрачно говорит отец Донахью. — Его смерть не была незаслуженной. И если это произошло от твоих рук, если он был ответственен за похищение Софии, тогда ты сделал то, что должен был сделать ради своей семьи. Это тоже любовь.

Я прищуриваю глаза.

— Это очень проницательно с твоей стороны, отец, угадать такую последовательность событий.

Он пожимает плечами.

— Я был здесь священником очень долгое время, Лука. Я видел расцвет семьи Росси и не могу сказать, что мне было жаль видеть ее падение.

— В том-то и дело. — Я хмурюсь. — Ребенок Франко должен унаследовать все после меня. Вот почему Росси заставил его жениться на Катерине, чтобы его кровь каким-то образом продолжалась. Чтобы семья продолжала управляться по его наследству. Если София беременна, это все меняет.

— И ты хочешь, чтобы это изменилось?

— Я не знаю, — начинаю говорить я, но даже когда слова слетают с моих губ, я знаю, что они неправильные. — Да, — говорю я наконец. — Я хочу. Я проливал кровь, убивал и пытал ради мафии. Я грешил тысячу раз, тысячу за тысячей, еще тысячу за другой. Я знаю, что для меня нет отпущения грехов, и я сделал все это потому, что мой отец сделал это до меня. В конце концов, я родился в этой жизни, и я не знаю другого пути. Я был готов позволить титулу перейти к потомкам Росси, потому что он был мне как отец. Я унаследовал титул только потому, что у него не было сына, и потому что я не думал, что у меня когда-нибудь будет жена или я захочу ее. Я был доволен своей жизнью такой, какая она была. Я был…

Я замолкаю, осознавая, как много я сказал. И мне еще многое нужно сказать.

— Я думал, что был счастлив. Я никогда не мечтал ни о браке, ни о ребенке. Но теперь София заставила меня задуматься, на что это было бы похоже, если бы мы были счастливы. Вместе. И мысль о ребенке, который продолжит мое наследие, о создании моей собственной династии, о том, чтобы все, что я сделал, стало частью чего-то стоящего, а не просто служением человеку, который оказался больным, предательским ублюдком… — Я тяжело сглатываю, мои руки сжимаются в кулаки. — Я убил Витто Росси, отец, — вызывающе говорю я, глядя на него. — Я знаю, что этому нет прощения. Но он пытал мою жену. Он приказал изнасиловать ее, убить, надругаться дюжиной способов, прежде чем позволил бы ей умереть. Я не чувствую ни вины за то, что убил его, ни печали. Но… он был единственным отцом, который у меня остался. Я дважды терял свою мать, своего отца, и у меня никого не осталось. За исключением…

— Софии. — Голос отца Донахью тих.

— Если она согласится… Но после всего, что я с ней сделал, после всего, что мы сделали друг с другом, я не знаю, как этому доверять. Я не знаю, как любить. Я не знаю, как быть отцом.

— Будь таким, как был у тебя. — Священник смотрит на меня. — У Маттео Романо были недостатки, Лука, но в глубине души он был хорошим человеком. Лучше, чем Витто Росси. Он дал обещание отцу Софии, и вы выполнили его. Если хочешь знать мое мнение… — он колеблется, глядя мне прямо в глаза. — Родословная Романо заслуживает того, чтобы править больше, чем род Росси.

— А мой грех? Убийство Витто? Ты, конечно, должен осуждать меня за это…

— Не мое дело судить тебя, — тихо говорит отец Донахью. — Я не могу дать тебе отпущение грехов, ты это хорошо знаешь. Но если ты спрашиваешь меня как мужчину, а не как священника… ты молодец, Лука. Витто Росси был жестоким человеком, кровожадным. Я знаю, что ты можешь быть таким же безжалостным, но если это так, то на то всегда есть причина.

Затем он наклоняется вперед, его взгляд пристален.

— Я не буду говорить тебе, чтобы ты стал другим человеком, Лука. Будь безжалостен. Но будь безжалостен в стремлении к своей жене, к безопасности своей семьи, своего ребенка. Будь безжалостен, защищая того, кого любишь и кто будет любить тебя в ответ. Если ты сделаешь это, ты сможешь создать наследие, которое сохранится для многих поколений. Любить — это не слабость, Лука. На самом деле, я верю, что любовь сделает тебя сильнее, чем ты был раньше. Она может сделать тебя сильнее, если ты будешь относиться к ней с уважением и честью, в которых поклялся у алтаря.

— Что ты знаешь о любви? — Я слышу вызов в своем голосе, и отец Донахью улыбается.

— О любви между мужчиной и женщиной ничего. Но я люблю Бога. Я люблю эту церковь и ее прихожан. И я люблю этот город, Лука. Я ничего больше не желаю, чтобы на улицах был мир, а не кровь. Я любил твоего отца и отца Софии. Я был свидетелем клятв, которые они давали, как и тех, что ты давал дочери Джованни. И я скажу тебе кое-что напоследок, Лука. Если ты больше ничего не принимаешь близко к сердцу, обрати внимание на того, кто рядом.

Он замолкает, и я чувствую, как тишина церкви вокруг нас давит на воздух.

— Сдержи обещание, Лука. То, которое дал твой отец, и то, которое дал ты. Сохрани это, и все будет хорошо.

Его слова преследуют меня еще долго после того, как я ухожу. Еще долго после того, как я ушел домой и занялся своими делами, и так далее, и так далее, пока я не лег в темноте рядом с Софией, зная, что теперь у нас обоих есть секрет, который мы скрываем друг от друга. Тот же секрет, который известен нам обоим. Она не сказала мне, и я не сказал ей. И я не буду этого делать, пока не буду уверен, что делать дальше. Пока я не буду уверен в ее чувствах и в своих собственных.

И вдруг, глядя на ее спящее лицо в темноте, я очень рад, что согласился на этот нелепый медовый месяц.

Сдержи обещание, Лука.

СОФИЯ

С того момента, как мы садимся в частный самолет Луки, чтобы отправиться в свадебное путешествие, я чувствую себя так, словно перенеслась в другой мир. Я никогда раньше не летала на частном самолете, но он именно такой роскошный, как я себе и представляла. Лука выглядит так, словно был создан для таких путешествий, удобно откинувшись на спинку одного из обтянутых маслянистой кожей сидений. Я редко вижу его одетым в повседневную одежду, это всегда костюмы и галстуки, но сегодня на нем джинсы от Армани и мягкий темно-серый свитер с V-образным вырезом, и мне хочется провести руками по его груди еще сильнее, чем обычно. Его темные волосы убраны с лица с меньшим количеством средства, чем обычно, отчего они выглядят слегка растрепанными, как будто он только что провел по ним руками, и он кажется… более расслабленным, чем обычно? Я не могу точно сказать, в чем дело, но он кажется другим.

Во-первых, он более ласковый. Я не знаю, может быть, он просто играет роль любящего новобрачного мужа, уезжающего в свой медовый месяц. И все же, поднимаясь по ступенькам впереди него, я чувствую его руку на своей пояснице, опускающуюся к бедру, пока мы идем по проходу самолета к нашим местам. Шампанское уже подано, и у меня скручивает желудок, когда я вижу два бокала. Блядь. Я не подумала о том, как я собираюсь объяснить, что не пью. Лука очень хорошо знает, что я люблю шампанское или вино, или джин, или "маргариту".

Ну, черт. Это звучит так, будто у меня проблемы с алкоголем.

Думаю, я могла бы обыграть это так, будто говорю, что сокращаю расходы, но я не уверена, что он мне поверит. Я могла бы сказать, что неважно себя чувствую, что, по крайней мере, частично верно, меня тошнит больше, чем в начале беременности, и все труднее скрывать это. Утренняя тошнота, по-видимому, возникает не только по утрам. В последние дни я это остро ощущаю. Тем не менее, я не хочу притворяться больной в то время, когда на самом деле чувствую себя хорошо. Что оставляет меня с решимостью, что все, что я могу сделать, это просто пережить отказ от выпивки по одному за раз и разбираться с этим по ходу дела. По крайней мере, для этого первого бокала все просто.

— За наш запоздалый медовый месяц, — с улыбкой говорит Лука, когда мы занимаем свои места и пилот готовится к взлету, постукивая бокалом по моему. — Моя любимая жена.

— Не могу дождаться. — Я улыбаюсь ему, и это нетрудно сделать. На самом деле, это слишком просто, когда предполагается, что я притворяюсь. Планирую свой побег, жду информации от Анны. Но вместо этого я по праву радуюсь этой поездке. Не терпится узнать, куда он меня везет. В кои-то веки я не боюсь и не волнуюсь. — Ты мог бы сказать мне, куда мы направляемся, — слегка поддразниваю я его, надеясь отвлечь от того факта, что на самом деле я не пью шампанское.

— Мне нравится время от времени удивлять тебя, — говорит он с усмешкой. — Я обещаю, тебе понравится. — Он бросает взгляд на мой бокал с шампанским, и мое сердце немного замирает. — Тебе не нравится шампанское? Это то же самое, которое подавали на нашей свадьбе. Я думал, это будет романтично.

— Это так, — уверяю я его, и это действительно так. Я удивлена, что ему вообще пришло в голову такое, и это заставляет меня на мгновение остановиться, с любопытством глядя на него. — Ты действительно знал, что оно мне нравится? Кто-нибудь посоветовал тебе взять его с собой в полет?

Лука ухмыляется.

— София, я знаю, ты невысокого мнения обо мне, но я не просто холодный, бессердечный убийца. Я запомнил, какое шампанское подавали на нашей свадьбе, и это была моя идея, заказать его в полет. Он замолкает. — Я пытаюсь, София.

Самое странное, что я действительно ему верю. Я смотрю на его лицо, и все в нем кажется искренним. Я видела Луку сердитым, скрывающим что-то от меня, уклончивым и холодным. Сейчас у него нет ничего из этого. Он выглядит как муж, пытающийся наладить отношения со своей женой. Что, если он притворяется так же, как я? Что, если мы оба играем друг с другом в какую-то игру?

Проблема со всем этим, со всеми обещаниями, которые мы нарушили, и ложью, которую мы сказали, с секретом, который я храню прямо сейчас, и игрой, в которую я играю, заключается в том, что я не уверена, что могу доверять ему больше, чем я знаю, что он может доверять мне. И если ни один из нас не сможет доверять друг другу, у нас никогда не будет счастливого брака. Это то, что, по-моему, может бы быть? Счастливый брак?

Я больше не знаю, что и думать. Я даже не знаю, чего я хочу. Я…

Ход моих мыслей прерывается тем, что у меня скручивает желудок. Я чуть не плюхаюсь Луке на колени, прежде чем успеваю направиться прямиком в туалет, который, пожалуй, приятнее любого туалета в самолете, который я когда-либо видела раньше. Не то чтобы я летала очень часто.

Лука приподнимает бровь, когда я возвращаюсь на свое место.

— Плохо себя чувствуешь?

— Кажется, меня немного укачивает. — На самом деле, возможно, это часть проблемы теперь, когда самолет выровнялся, я думаю, что чувствую себя хорошо, но подъем и короткий разворот, который мы сделали, вызвали у меня тошноту, которая, я почти уверена, не имела ничего общего с моей беременностью, а была связана с подъемом на высоту 36 000 футов в горах. воздух.

Я бы хотела, чтобы мы могли просто телепортироваться к месту назначения.

К счастью, Лука, кажется, с радостью принимает это как оправдание того, почему я не пью свое шампанское. Мы устраиваемся на своих местах, и он лезет в купе и протягивает мне мягкое бежевое кашемировое одеяло.

— На случай, если ты замерзнешь, — говорит он, и я моргаю, на мгновение пораженная продуманностью этого жеста.

Я хочу спросить его, что происходит, почему он так себя ведет, но я боюсь, что все рассеется. Мне это нравится, но я не знаю, что с этим делать. Лука никогда не был добрым или нежным. Даже в постели он груб, небрежен и страстен, и мне это нравится. Время от времени я задавалась вопросом, на что было бы похоже, если бы мы занимались любовью, если бы у нас был медленный, чувственный, романтичный секс, каково было бы ему целовать меня нежно, с любовью, а не с горячей, огненной яростью, смешанной со страстью. Честно говоря, я даже представить себе этого не могу. И я не знаю, как относиться к этой перемене в Луке, потому что я этого не понимаю.

Остаток полета мы почти не разговариваем. У Луки с собой книга еще кое-что, чего я никогда не видела, дома, когда я делила с ним постель, мы обычно занимались сексом до тех пор, пока не засыпали, или я засыпала задолго до того, как он приходил домой. Я делаю то же самое, и большую часть полета мы проводим в дружеском молчании. Это кажется интимным и домашним, и я чувствую, как расслабляюсь в кресле, позволяя себя убаюкивать простым удовольствием от чтения бок о бок в самолете.

Частный самолет, направляющийся в какое-то неизвестное экзотическое место, напоминаю я себе. Мы не какая-нибудь заурядная пара, направляющаяся в Диснейленд. Мы никогда таковыми не будем.

Но разве это то, чего я хочу?

Украдкой взглянув на Луку, который поглощен своей книгой, какой-то научно-фантастической драмой, если я могу судить о книге по обложке, я задаюсь вопросом, действительно ли это то, чего бы я хотела. Я никогда по-настоящему не встречалась с Лукой, никогда не задумывалась о том, чего бы хотела от мужа, потому что никогда не ожидала, что он у меня будет. Брак был чем-то таким, о чем я даже не думала. Хотела бы я прямо сейчас сидеть на коммерческом рейсе рядом с мужчиной, одетым в шорты-карго, в то время как мы летим с нашими орущими детьми в Орландо? Или, несмотря на все мои протесты и жалобы, это то, чего я на самом деле хочу? Мужа, который, конечно, кровожаден и смертельно опасен, но который также яростно защищает меня, даже если и по ошибке? Мужа, который доказал, что он буквально убьет, чтобы обезопасить меня, который противостоит Братве ради меня, который противостоял своему собственному боссу даже насмерть, чтобы сохранить мне жизнь? Который женился на мне, хотя ему не нужна была жена? Который показал, что, даже если он может быть собственником, непостоянным и даже немного властным, он не остановится ни перед чем, чтобы убедиться, что никто не причинит мне вреда?

Не говоря уже о великолепном муже, более шести футов точеных, твердых как скала мышц, с членом, который заставляет меня краснеть при одной мысли об этом, и талантами в постели, о которых я и не подозревала. Муж, который хочет трахнуть меня, использовать, сделать своей всеми возможными грязными способами, и который знает, как играть на моем теле, как на скрипке, к которой я так давно не прикасалась. Мужа, в которого, как я знаю, по крайней мере на какое-то время я влюбилась. Я думаю, что все еще могла бы любить его. Если бы я могла ему доверять. И самое главное, если бы я знала, что могу доверить ему нашего ребенка.

Желание прикоснуться к своему животу слишком сильно, чтобы сопротивляться, и я просовываю руку под мягкое одеяло, ощупывая свой все еще плоский живот под леггинсами. Если Лука увидит, я просто спишу это на тошноту, но прикосновение успокаивает, даже если на самом деле чувствовать пока нечего.

Мне нужно уйти, прежде чем живот начнет расти. Но, глядя на Луку, когда он читает свою книгу, нахмурив брови над каким-нибудь особенно интересным отрывком, я чувствую, как у меня начинает болеть сердце. Я не знаю, действительно ли это то, чего я хочу, и впервые в жизни я жалею, что забеременела именно сейчас. Жаль, что у меня не было больше времени разобраться в этом и решить.

Может быть, этот медовый месяц был плохой идеей.

***

Мне удается вырвать только еще раз, что является рекордом для меня за последнее время. Но когда самолет начинает снижаться, я смотрю в иллюминатор и совершенно забываю о своем бурлящем желудке.

Под нами самая голубая вода, которую я когда-либо видела, простирающаяся на многие мили вокруг в оттенках бирюзы и бирюзового чирка, о существовании которых я и не подозревала в реальной жизни. Вдалеке я вижу пляжи, а внизу, разбросанные здания, а также то, что выглядит как большой отель чуть дальше.

— Где мы находимся? — Спрашиваю я, глядя на Луку с разинутым ртом, изо всех сил пытаясь осознать всю красоту происходящего.

Он ухмыляется, явно наслаждаясь моей реакцией.

— Добро пожаловать в наш медовый месяц, дорогая. Мы в Мюстик.

СОФИЯ

Мюстик

Очевидно, я слышала об этом. Это место отдыха знаменитостей, куда герцог и герцогиня Кембриджские отправились на свой медовый месяц, а теперь и я провожу свой. Это немного похоже на что-то из сказки, что я даже представить себе не могла. Я уже перешла от размышлений о том, действительно ли это была хорошая идея, к тому, чтобы быть невероятно довольной тем, что предложила Луке кинуться в эту авантюру. Но еще более ошеломляющим является то, что он выбрал пункт назначения. И он выбрал это место. Это невероятно романтично: частный остров с небольшим количеством других посетителей. По крайней мере, я так думаю, пока Лука не берет меня за руку, и улыбка на его лице расплывается еще шире.

— Я выкупил все виллы на всем острове на неделю, — говорит он, улыбаясь мне. — Этот частный остров полностью принадлежит нам, на нем нет ни души, кроме персонала. Мы можем сами выбрать место для ночлега. На следующую неделю Мюстик принадлежит нам.

Я даже представить себе не могу, сколько это все стоит. И более того, глядя на Луку, я не думаю, что он сделал это только из страха, что кто-то причинит мне вред, или потому, что он настолько ревнив, что не хочет рисковать, чтобы какой-нибудь незнакомый мужчина мельком увидел меня в бикини. Он сделал это, чтобы быть романтичным. Он сделал это для меня в качестве великодушного жеста. Это почти, как если бы он пытался свалить все плохое, что произошло между нами до сих пор, на меня.

Воздух теплый и влажный, когда мы выходим из самолета, и я чувствую, как мои волосы слегка вьются, обдуваемые цветочным бризом, когда мы выходим на взлетно-посадочную полосу. Улыбка расплывается по моему лицу, и я знаю, что здесь я смогу сделать именно то, о чем м просила Луку: провести время друг с другом, вдали от всего. Попытаться лучше понять друг друга, и понять могли бы мы быть счастливы вместе. Может быть, к концу всего этого я буду знать, смогу ли доверить ему свой секрет, если я смогу перестать играть в эти игры и просто быть его женой.

Мысль об этом звучит слишком непостижимо, чтобы быть правдой.

Лука указывает на виллы, когда мы подъезжаем к ним, отмечая различные особенности, которые выделяют их из толпы.

— В этом доме есть пейзажный бассейн, — говорит он, а этот больше выдержан в деревенском стиле, он немного удален от пляжа. Но там есть бассейн, который ведет прямо в воду. По сути, это остров сам по себе.

— Этот, — немедленно отвечаю я. Похоже, это именно то, чего я хочу: остров на острове, место настолько уединенное, что я не смогу сделать ничего, кроме как притвориться, что внешнего мира не существует.

— Ты уверена? — Лука ухмыляется. — Ты еще не видела интерьеров.

— Я уверена, — твердо говорю я ему и чувствую, как его рука снова скользит в мою, когда мы идем ко входу на виллу.

Я сразу же довольна своим выбором. Мы находимся на тропическом, прекрасном острове, в экзотическом и далеком месте, полностью изолированном от остального мира. Тем не менее, на этой вилле это ощущается еще сильнее.

— Этот дом был спроектирован известным мексиканским архитектором, — говорит мне Лука, пока мы идем, и я смотрю вокруг широко раскрытыми глазами, впитывая все это.

Все это поражает воображение, от выложенной плиткой каменной кладки вдоль дорожки, по которой мы проходим, до ухоженного, но дикого ландшафта с кустарниками, листьями, виноградными лозами, цветами и пальмами, до грубо обтесанных каменных стен. Сама вилла покрыта травой и соломенной крышей поверх терракотовых и глиняных стен, и я вижу пейзажный бассейн, о котором говорил Лука, край которого простирается до великолепных бирюзово-голубых вод. На палубе есть множество мест для отдыха, с деревьями и растениями в горшках и великолепным гамаком из макраме, висящим прямо у воды. Там есть массивный каменный камин, сделанный из камней размером с валун, собранных вместе таким образом, что они выглядят совершенно естественно, как будто они просто случайно оказались в таком расположении, которое идеально подходит для разведения огня. Все выглядит слегка неприрученным, чуть примитивным и очень экзотичным, но при этом более роскошным, чем даже пентхаус Луки дома.

Мы еще даже не были внутри, а я уже влюблена в это место. Квартира Луки великолепна, но я никогда не чувствовала себя в ней уютно. Здесь все выглядит достаточно по-деревенски, где я действительно могу расслабиться несмотря на то, что это, вероятно, безумно дорого.

— Мы можем остаться здесь навсегда? — Говорю я, глядя на Луку, только наполовину шутя. Боже, если бы только мы могли. Я представляю, как мы вдвоем, а в конечном итоге и втроем, навсегда останемся на этом частном острове, вдали от мафии, сборищ и братвы, боссов и подручных, итальянцев, русских и ирландцев, и всех конфликтов, которые длились годы за годами. Это звучит как рай.

Это звучит как рай, который я никогда не осмеливалась себе представить. В этот момент, глядя на счастливое, расслабленное лицо моего мужа, такого далекого от всего, что нас мучает, я уверена в одном: я ненавижу не Луку, а человека, в которого его превращает мафия. Это его обратная сторона. Человек, который выходит наружу, когда чувствует угрозу, или пойман в ловушку, или зол.

Именно этот человек приводит меня в ужас.

Мужчина, стоящий сейчас рядом со мной, держащий меня за руку, когда мы осматриваем виллу, где будем жить следующую неделю, это мужчина, которого я могла бы полюбить.

— Разве это не было бы здорово, — говорит Лука, и мне кажется, я слышу неподдельную тоску в его голосе.

— Ты здесь в первый раз?

— Нет. — Лука бросает на меня взгляд. — И прежде, чем ты спросишь, нет, я никогда раньше не приводил сюда женщину. До тебя я едва ли провел с кем-нибудь ночь, помнишь?

Я действительно помню. Это часть того, что так трудно совместить в двух разных сторонах Луки. Что плейбой, который выгонял всех женщин из своей постели через несколько секунд после того, как кончал, не только позволял мне спать рядом с ним больше ночей, чем я могу сосчитать по пальцам, но фактически приказывал мне это делать.

Я первая женщина, которой он, кажется, не может насытиться, и в этом есть пьянящая сила.

Интерьер виллы так же великолепен, как и снаружи. Полы выложены холодным белым и бежевым камнем и покрыты ткаными коврами. Все выглядит удивительно естественно. Кровати из экзотического дерева, белые льняные простыни, тяжелые шторы овсяного цвета на окнах, колышущиеся на ветру. Ванная комната огромная, вся из камня, голубого стекла и белой плитки, с душем, который может соперничать с тем, что был в пентхаусе Луки, и плетеными корзинами с полотенцами и мочалками.

— На вилле работает собственный персонал, — объясняет Лука. — Здесь есть экономка, горничные и дворецкий, а также консьерж, если нам что-нибудь понадобится. Нам не придется покидать виллу, если мы этого не захотим. — Он улыбается, когда говорит это, и дрожь желания пробегает по моей спине, когда я осознаю, насколько близко мы находимся к кровати.

Я ожидаю, что он скажет мне непристойности, прикажет встать на колени, разденет догола и будет дразнить меня до тех пор, пока я не начну умолять. Но вместо этого Лука удивляет меня, кажется, уже в сотый раз за сегодняшний день.

Его рука скользит по моей щеке, его ладонь теплая и нежная на моей коже. Его глаза встречаются с моими, и у меня возникает то же головокружительное чувство, которое я испытывала раньше с ним, как будто комната сузилась до нас двоих, а все остальное расплывается и уплывает прочь. Я не могу представить, чтобы кто-то еще когда-либо заставлял меня чувствовать себя так, как будто мы единственные люди в мире и прямо сейчас, здесь, на этом острове, мы почти таковыми и являемся.

Когда его губы прижимаются к моим, это не жестко и не страстно. Это мягко и нежно, его губы касаются моих, как будто он целует меня в первый раз. Другая его рука скользит вверх по моей талии, сжимая мягкую ткань моей футболки, и я задыхаюсь, выгибаясь навстречу ему, не задумываясь, чувствуя, как в моей крови бурлит желание. Но на этот раз все медленно и сладко, а не горячо и яростно. Это не ненависть, смешанная с похотью, не гнев, смешанный с желанием, это просто потребность двух людей друг в друге, наши тела прижимаются друг к другу, как будто у нас нет другого выбора. Его губы не отрываются от моих, пока он снимает с меня рубашку, а затем леггинсы, пока мои руки снимают с него одежду предмет за предметом, пока мы не падаем обнаженные вместе на прохладные льняные простыни кровати.

Снаружи я слышу слабый плеск волн о берег, шелест бриза в пальмовых ветвях, и я чувствую, как у меня щемит сердце, когда Лука проводит губами по моей шее. Его дыхание становится коротким и учащенным, его нос касается моей кожи, когда он ласкает мою грудь, талию, бедра, его тело трется о мое так сладко, медленно, как я всегда и представляла, когда двое людей соединяются.

— София… — он шепчет мое имя, его глаза встречаются с моими, и я вижу в них что-то, чего в них раньше никогда не было. В его взгляде неприкрытая грубость, потребность, которая отличается от всего, что было раньше. Я отвечаю, не задумываясь, обвивая руками его шею и выгибаясь навстречу ему, слегка поскуливая от ощущения, того, как мои соски трутся о его твердую грудь.

Я чувствую, как он прижимается к моим ногам, твердый и утолщенный. Я позволяю своим ногам раздвинуться для него, обхватывая ими вокруг его талии, когда чувствую, как его бедра подаются вперед, первый дюйм его погружается в меня и заставляет меня вскрикнуть от удовольствия. Я ожидаю, что тогда он начнет толкаться, быстро и мощно, но он этого не делает. Он продолжает в том же медленном темпе, входя и выходя из меня долгими, уверенными толчками, которые ощущаются лучше, чем все, что мы делали раньше, лучше, чем поддразнивание, лучше, чем грубый секс. Это ощущается по-другому, наполнено эмоциями, которыми мы раньше не делились.

Когда я обвиваюсь вокруг него, чувствуя, как нарастает мой оргазм, я знаю, что мы зависаем на краю чего-то. Я знаю, что это опасно. Потому что сейчас мне было гораздо легче потерять себя, чем когда-либо прежде.

Не успеваю я оглянуться, как день переходит в вечер, а мы все еще лежим на теперь уже грязных льняных простынях, влажный воздух становится прохладнее по мере того, как поднимается ветерок.

— Я голоден, — бормочет Лука, поворачиваясь ко мне лицом. — Я думаю, нам следует заказать ужин.

— Хорошо. — Мой голос становится шепотом, и я чувствую, что все еще пытаюсь переварить все это. Это первый раз, когда мы с Лукой проводим целый день вместе, первый раз, когда мы занимаемся чем-то таким простым, как чтение рядом друг с другом. Первый раз, когда мы летели куда-то вместе, первый совместный отпуск, и определенно первый раз, когда мы делали, как бы я ни назвала то, чем мы занимались последние несколько часов.

Если бы это было с кем-то другим, я бы сказала, что мы занимались любовью. Но, несмотря на нелепую банальность этого термина, я никогда не могла представить, чтобы Лука делал это, или мы делали это вместе.

— Мы можем попросить что-нибудь конкретное, — продолжает Лука, совершенно не обращая внимания на мое душевное смятение, — но на вилле есть личный шеф-повар. Я бы порекомендовал позволить ему принести нам все, что он решит сам приготовить.

— По-моему, это звучит прекрасно. — Я улыбаюсь ему, пытаясь скрыть свои нервы. Наверняка в этом есть что-то еще, верно? Конечно, это какой-то трюк. Способ заставить меня ослабить бдительность.

Если это так, то это работает.

Сначала мы принимаем душ, по очереди стоя под водой. В какой-то момент я чувствую, как рука Луки скользит вниз по моей спине, проводя по моей коже так, что меня охватывает восхитительная дрожь. Кажется, он хочет прикоснуться ко мне, почувствовать меня, как будто боится, что я могу исчезнуть. Это заставляет меня задаться вопросом, о чем он думает, но, как всегда, это все еще остается большой загадкой.

К ужину я переодеваюсь в легкий, развевающийся голубой сарафан с рисунком, кожаные сандалии на плоской подошве и золотые украшения с филигранью, оставляя волосы распущенными по плечам. Сушка на воздухе и влажность придали им мягкость, и я вижу, как Лука оценивающе смотрит на меня, когда мы выходим на балкон, где наш стол уже накрыт, бутылка белого вина охлаждается в ведерке со льдом.

Блядь. Мне следует начать подсчитывать, сколько раз мне придется отказываться от алкоголя на этой неделе.

Лука отодвигает для меня стул, и я смотрю на него снизу вверх, пытаясь увидеть в нем не мужа, с которым у меня были такие странные, случайные отношения, а просто мужчину. Мужчину, который приложил немало усилий, чтобы спланировать для нас романтический отпуск, мужчину, с которым у меня только что был сладкий, любящий секс, а теперь мужчину, который делает для меня такие вещи, как отодвигание стула. Красивого, обаятельного, харизматичного мужчину, который теоретически мог бы быть моим навсегда.

Лука откупоривает бутылку, слегка понюхав ее, прежде чем налить каждому из нас по бокалу.

— За нашу первую ночь на нашем собственном острове, — говорит он, постукивая бокалом по моему, и я улыбаюсь, прежде чем поднести его к губам и чуть-чуть попробовать.

Врачи говорят, что полстакана, это нормально, верно? Первый крошечный глоток заставляет меня пожалеть, что я не могу пить столько, сколько захочу. Оно приятное, освежающее и фруктовое, с ароматами яблока, груши и ванили, которые превосходят любое шардоне, купленное мной в продуктовом магазине. Я с некоторым сожалением ставлю бокал на стол, глядя на Луку, пока один из сотрудников приносит наши салаты, что-то с микрозеленью, мелко нарезанным сыром и ломтиками ананаса, с лимонным соусом.

— Это невероятно, — говорит Лука после первого кусочка. — Все это… просто невероятно. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз был в отпуске.

— Серьезно? — Я удивленно смотрю на него. Имея столько денег, сколько у него есть, я бы подумала, что он все время будет отдыхать. — Когда ты в последний раз ездили в отпуск?

Лука корчит гримасу.

— По-моему, около трех лет назад, на Ибицу. Хотя это не тот отпуск, о котором ты хотела бы услышать, — добавляет он.

— Ой. — Я пытаюсь представить себе поездку, о которой он говорит, вероятно, с большим количеством супермоделей, запрещенных веществ и других вещей, в которых у меня нет абсолютно никакого опыта. Я выпаливаю свой следующий вопрос прежде, чем успеваю остановиться. — Тебя беспокоит, что я не очень… я думаю, “светская” было бы подходящим термином? Что я просто… скрытная, я полагаю?

— Нет, — решительно говорит Лука. — Ни капельки. Я полагаю, что кто-то, кто был воспитан так, чтобы быть частью жизни мафии, а не быть защищенным от нее, был бы полезен, но это не то, с чем ты могла бы помочь. И я не виню твоего отца за то, что он хотел, чтобы ты ушла из этой жизни.

Даже этого короткого заявления достаточно, чтобы дать мне крошечный проблеск надежды. Я знаю, что тянусь, хватаюсь за соломинку, но я чего-то хочу. Чего-то, что могло бы означать, что эта неделя, не просто вспышка счастья перед тем, как мне придется погасить тлеющие угли того, что могло бы быть между нами.

— А что, если бы у тебя был ребенок? — Неуверенно спрашиваю я. Я знаю, что это слишком близко к опасности, слишком близко к тому, чтобы сказать ему правду, но я ничего не могу с собой поделать. — Ты бы хотел, чтобы он был частью этого?

Лука замолкает, кладет вилку и смотрит на меня, и в его глазах появляется выражение, которое я не могу понять. Но он серьезен, когда отвечает. Он не отмахивается от меня и не напоминает о контракте, который я подписала, о том, что у него никогда не должно быть ребенка.

— Ну что ж, — медленно произносит он. — Я знаю, ты хочешь, чтобы я сказал нет, что я бы не хотел, чтобы ребенок рос в такой жизни. Но ответ гораздо сложнее, — усмехается он. — Иногда ты задаешь мне непростые вопросы, София. Например, о том, каким мужем я хотел бы быть. Теперь ты спрашиваешь меня, что я за отец.

— Разве это плохо? — Мой голос слегка понижается, становится приглушенным. Мой салат забыт прямо передо мной, все, о чем я могу думать, это глаза Луки, устремленные на меня, выражение его лица искреннее и задумчивое. Это другой Лука, тот, кому не все равно. Тот, кто слушает меня.

— Нет. — Лука качает головой. — Мне нравится, что ты иногда бросаешь мне вызов. В других случаях это может привести в бешенство. — Говорит он с ухмылкой. — Но я не думаю, что ты бы меня так привлекала, если бы ты была похожа на других женщин, просто переворачивалась и раздвигая передо мной ноги, заискивая передо мной. Или если бы ты была тряпкой у двери, кем-то, кто все время плакал, кто просто без борьбы уступал тому, чего не хотела. В тебе есть огонь, София, и, несмотря ни на что, мне это нравится.

Я молчу, это все, что я могу сделать, чтобы у меня не отвисла челюсть. Это не то, что я когда-либо думала услышать от него.

— Что касается ребенка… — Лука колеблется. — Если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он унаследовал власть после меня. Чтобы продолжить наследие, которое я создал. Чтобы как-то оправдать все это. И дочь… — он замолкает, глядя на меня своим пронзительным зеленым взглядом. — Даже шесть месяцев назад у меня, вероятно, был бы другой ответ на этот вопрос. Но после того, как я увидел, через что прошла ты и через что прошла Катерина, я бы воспитывал дочь по-другому. Я бы не стал выдавать ее замуж, чтобы заключить союз. Теперь я слишком близко увидел ту боль, которую это может причинить.

— А что, если бы у тебя была только дочь, а не сын? — Я наблюдаю за его лицом, зная, что мне следует увести разговор в сторону от этого, но мне чертовски любопытно. — Что тогда?

— У мафии никогда не было привычки отдавать наследство дочери, — осторожно говорит Лука. — Но способы ведения дел могут измениться.

Это больше, чем что-либо другое, поражает меня.

— А что насчет людей? — Тихо спрашиваю я. — Ты думаешь, они могут измениться?

— Если они этого захотят сами.

Фраза повисает в воздухе. Я слышу, как бьется мое сердце, каждый удар прерывает тишину, и я знаю, что хочу этого. Я хочу, чтобы мы были вместе. Я хочу мужчину, сидящего передо мной, потому что я верю, что этот мужчина не сказал бы мне избавиться от ребенка, которого мы зачали вместе в ту ночь, когда мы оба впервые по-настоящему захотели друг друга.

— Лука, я…

Он наклоняется ко мне, обхватывая мое лицо ладонями, когда ветерок треплет мои волосы, и я вдыхаю, когда он целует меня. Я чувствую запах соли в воздухе, фруктовый аромат вина, пряность его одеколона и тепло его кожи, и я хочу его. Мое тело словно разжижается, тает, такое же бескостное и теплое, как воск в свечах на столе.

Я хочу остаться здесь навсегда. Я хочу, чтобы это никогда не заканчивалось.

Раскат грома разрывает нас на части, и прежде, чем мы успеваем даже пошевелиться, чтобы осмотреться, встать или узнать погоду, небеса разверзаются, и начинается проливной дождь.

Лука хватает меня за руку, помогая встать со стула, и мы бежим обратно на виллу, уже промокшие насквозь, и оба смеемся. Снаружи дождь льет как из ведра, небо раскалывается от света, стол, вино и наша еда полностью промокли во время шторма, который появился из ниоткуда.

— Здесь все именно так, — говорит Лука со смехом. — В одну минуту красиво и тихо, а в следующую идет дождь и шторм.

Я поворачиваюсь к нему, мое сердце бешено колотится в груди, когда я смотрю на его великолепное, точеное лицо.

— Вроде как мы.

Его пристальный взгляд ищет мой, и я не знаю, что он там ищет и нашел ли он это. Все, что я знаю, это то, что, когда он целует меня, у меня и мысли нет о сопротивлении. Не тогда, когда его горячий язык скользит в мой рот, его руки запутываются в моих мокрых волосах, когда он крепко прижимает меня к себе, и не тогда, когда мы вместе оказываемся на прохладной каменной плитке, французские двери все еще открыты, а занавески бешено хлопают на ветру, который усиливается, когда дождь проливается на окна и дверной проем.

Однако мы уже промокли насквозь, и никому из нас нет до этого дела. Моя юбка задирается вокруг бедер, джинсы Луки расстегнуты и спущены вниз, и через несколько секунд он внутри меня. Он не такой мягкий и сладкий, как раньше, но и не грубый. Это что-то совсем другое, его движения почти отчаянные? Это напоминает мне о той ночи, когда он прилетел домой после покушения на меня, о том, как он, казалось, нуждался во мне с яростью, которая пробирала до костей, чтобы напомнить себе, что я жива, что я все еще принадлежу ему. И я тоже это чувствую. Мы прижимаемся друг к другу, насквозь промокшие, наша кожа горит лихорадочным жаром холодным дождливым вечером. Я забываю, где заканчиваюсь я, и начинается он, когда я переплетаю свои ноги с его, прижимаясь друг к другу.

Как будто мы оба знаем, что балансируем на острие ножа, рискуя потерять друг друга, что мы на перепутье. Мы оба заключили сделку с дьяволом, чтобы попасть сюда, и теперь я знаю, что должна заплатить за это.

Я просто не думала, что в придачу потеряю свое сердце.

СОФИЯ

В конце концов мы снова принимаем душ, чтобы согреться, а затем переодеваемся в более удобную одежду: мягкие кашемировые джоггеры и обтягивающую укороченную майку для меня, серые спортивные штаны и белую футболку для Луки. Я редко видела его таким. Обычно дома он остается в своей рабочей одежде до тех пор, пока не приходит время ложиться спать, и, по-моему, в ней он даже горячее, чем во всем остальном, в чем я его видела. Он выглядит довольным и расслабленным, даже его волосы растрепались больше обычного, и это так отличается от того, каким он обычно бывает. Но опять же, все на этой неделе именно так и обстоит.

Почти сразу же, как мы выходим из душа, отключается электричество, а снаружи все еще бушует буря. Через несколько минут раздается стук в дверь, один из сотрудников приходит узнать, хотим ли мы еще наш ужин, и извиняется, хотя в этом явно нет ничьей вины.

В результате остаток ужина мы съедаем при свечах в столовой, из окон которой открывается вид на воду. За стеклянными дверями нам видна вся гроза, снова и снова сверкают молнии и льет дождь, пока мы едим жареную утку с пряностями, картофельное пюре с маслом и хрустящую брюссельскую капусту, обжаренную с панчеттой, апельсином и какой-то глазурью, которая вкуснее, чем я когда-либо представляла, может быть у брюссельской капусты.

Позже, засыпая под шум утихающего дождя, я не могу отделаться от мысли, что сегодняшний день, должно быть, был счастливой случайностью. Тест или что-то в этом роде, придуманный Лукой. Даже когда он заключает меня в свои объятия, чтобы уложить спать, чего он никогда не делает, я не могу позволить себе полностью расслабиться. Но до конца недели ничего не меняется. На следующее утро мы завтракаем на балконе, солнце такое же бодрящее, ясное и голубое, как и прошлой грозовой ночью. Завтрак восхитительный, яйца-пашот, копченый лосось и вафли с медовыми цветами и ванильным сиропом, стекающим с них вместе с растопленным сливочным маслом. Я хочу съесть все.

В результате я съедаю половину первой душераздирающе вкусной вафли, прежде чем мне приходится бежать в ванную, чтобы меня вырвало. Когда я возвращаюсь, Лука странно смотрит на меня.

— Ты в порядке? — Это все, что он спрашивает, накалывая кусочек кабаньей колбасы, но я слышу в его голосе что-то еще. Это заставляет меня задуматься, не начинает ли он что-то подозревать.

— Думаю, это все, из-за перелета, — слабо говорю я, зная, насколько это плохое оправдание. Я никогда не слышала, чтобы из-за смены часовых поясов кого-то тошнило. Но это лучшее, что я могу придумать под давлением.

Мне придется придумать способ блевать более приватно.

К счастью, Лука не подвергает сомнению мое решение этим утром пить только воду. После завтрака мы переодеваемся в купальные костюмы. Когда я выхожу на палубу, где Лука уже растянулся в шезлонге, он замечает меня и так одобрительно присвистывает, что я понимаю, что он говорит серьезно.

— Ты уже видел меня обнаженной, — поддразниваю я его, — и в нижнем белье. Конечно, не в бикини, но это не так уж и поразительно.

— В великолепной девушке в бикини есть что-то, что просто радует, — сообщает он мне. — Давай, залезай в бассейн. Я хочу увидеть тебя мокрой в бикини.

До этого я, возможно, пожаловалась бы или попыталась поспорить, но вместо этого я просто покачиваюсь в сторону сверкающего пейзажного бассейна, наслаждаясь ощущением его взгляда на себе. По такому случаю я выбрала бикини-стринги цвета морской волны, которое завязывается на бедрах и едва прикрывает изгибы моей задницы, с топом, который на самом деле не предназначен для того, чтобы стеснять мою полную грудь чашечками. Когда я оборачиваюсь, то вижу, что у Луки уже встает, просто наблюдая за мной.

Я ныряю в прохладную воду, проплываю несколько гребков, а затем встаю. Улыбка расплывается по моему лицу, когда я смотрю на Луку, кажется невозможным быть несчастной здесь, под солнцем, в этой прекрасной воде, когда в моем распоряжении все, чего я только могла пожелать или в чем нуждалась, и самый великолепный мужчина, которого я когда-либо видела, смотрит на меня так, словно я богиня. Все, что происходит дома, кажется таким далеким, как будто это произошло в другом мире, с другими людьми. Я знаю, что это неправда.

Но притворяться так легко.

Рука Луки тянется к поясу его плавок. Он едва успевает вытащить свой твердый член, прежде чем я подхожу к нему, мое тело уже снова жаждет его, я сажусь верхом на его шезлонг, отодвигаю свое мокрое бикини в сторону и опускаюсь на него сверху.

Здесь я чувствую себя кем-то другим. Кем-то красивым, распутным, соблазнительным. Кем-то, кто может сделать что-то подобное… сексуально подойти к своему мужу и сесть на его член, не испытывая стеснения. И Луке это чертовски нравится. Я могу сказать это по тому, как он хватает меня за бедра, по тому, как он рычит, целуя меня, по тому, как он, кажется, не может насытиться, его руки и рот повсюду, когда он притягивает меня к себе, пока я седлаю его член, его губы лихорадочно движутся по моей шее и груди и обратно к губам.

И так каждый день. Мы ужинаем на балконе, веранде или в столовой с распахнутыми дверями, чтобы впустить морской бриз, одним утром сидим прямо перед нашей спальней, а другим у бассейна, угощая друг друга фруктами и кусочками сыра под лучами островного солнца. Мы загораем у бассейна и купаемся в море. Лука берет меня с собой нырять с маской и трубкой, показывает разных рыб, когда они проплывают мимо, целует меня, когда мы выныриваем. Он берет меня покататься верхом на острове, чего никто из нас никогда раньше не делал. Впервые я вижу что-то действительно похожее на страх на лице Луки, когда его лошадь начинает фыркать и идти рысью чуть быстрее, чем нужно, игнорируя его, когда он натягивает поводья. Я не могу удержаться от смеха… Лука такой крутой, альфа-босс мафии, человек, способный на столько насилия и вселяющий столько страха в других. Тем не менее, сидя верхом на гарцующем черном коне, он выглядит совершенно неуверенным в себе. В каком-то смысле приятно видеть, что он выглядит таким человечным, таким нормальным.

Я теряю счет тому, сколько раз мы занимались любовью, потому что именно на это, это все и похоже. В нем нет ни гнева, ни ненависти, ни негодования, как будто, отгородившись на некоторое время от остального мира, мы забыли обо всем этом. Это лишило нас, в прямом и переносном смысле, того, кем мы являемся как люди, не дочерью Джованни или сыном Марко, не осиротевшими скрипачкой и доном мафии, не невольной невестой или невольным женихом. Только София и Лука. И в течение недели я обнаруживаю, что мне нравится, кто мы такие. Но, конечно, это только усложняет все дело. Потому что у меня все еще есть свой секрет, и он или она растет с каждым днем.

Несколько раз я чуть не сказала об этом Луке. Это вертится у меня на кончике языка, обычно в наши самые интимные моменты, но каждый раз я останавливаю себя. Все еще есть этот затяжной страх, что что-то в этом не по-настоящему, что другой ботинок может упасть в любой момент. А потом я думаю об Ане и о том, на что она идет, чтобы найти выход для ребенка и для меня, и я снова в замешательстве.

Я не думаю, что мне больше нужен выход. Но что, если я ошибаюсь?

Весь полет домой я чувствую, что вот-вот расплачусь. Мы с Лукой в последний раз занялись любовью на прохладной кровати, застеленной льняными простынями, прежде чем собрать вещи, чтобы уехать, и я прижалась к нему, желая остановить время и не возвращаться к реальности.

Чтобы не приходилось делать выбор, который мне скоро предстоит.

На обратном пути мы оба молчим. Интересно, чувствует ли Лука то же самое, что и я, думает ли о том же. Я не осмеливаюсь спросить. Я чувствую, как напряжение растет по мере того, как проходит час, и мы приближаемся к дому, и я чувствую стеснение в животе, которое не имеет никакого отношения к моей беременности. Я не хочу возвращаться к тому, как все было раньше. Я не могу сожалеть о времени, которое мы провели вместе во время медового месяца, это была одна из лучших недель в моей жизни, но сейчас гораздо тяжелее осознавать, что мы можем быть вместе. Зная наверняка, насколько хорошими мы можем быть, что короткий промежуток времени до этого был не просто случайностью.

Это могло бы быть реальностью. И я хочу этого.

На взлетной полосе нас ждет машина. Когда мы проскальзываем внутрь, я ожидаю, что Лука отстранится, снова замкнется, но он этого не делает. Вместо этого он тянется к моей руке, и я чувствую, как моя грудь сильно сжимается, когда его пальцы переплетаются с моими.

Я не была уверена, чего ожидать, когда мы вернемся в пентхаус, вернемся ли мы к напряжению и холодности друг к другу, будет ли это неловко, если последняя неделя просто исчезнет.

Я никогда, даже в самых смелых мечтах, не ожидала бы того, что мы увидели, когда двери лифта открылись.

Кровь размазана по полу, стенам, кровавый отпечаток ладони на полпути вверх, как будто кто-то пытался подхватиться, прежде чем упасть, или подняться на ноги. Лука немедленно отшатывается, его рука тянется к пистолету, которого там нет, он с силой отталкивает меня за спину, делая несколько шагов назад и оглядываясь по сторонам.

— Мы поднимемся по лестнице, — решительно говорит он. — Держись позади меня.

На этот раз я слишком напугана, чтобы спорить. Я поступаю именно так, следуя за ним вверх по лестнице. Это утомительно, подниматься пешком в пентхаус. К тому времени, как мы добираемся до нашего этажа, я так тяжело дышу, что предпочла бы просто прокатиться в чертовом лифте.

Лука осторожно открывает дверь, на мгновение прислушиваясь к шагам или шуму. Раздается слабый, низкий стон, и он хмурится.

— Что за хрень? — Бормочет он, выглядывая в коридор. — Блядь.

Последнее он произносит громче, горячо ругаясь, и мой желудок сжимается при мысли о том, что может быть там, снаружи. Я думаю о том, что кто-то оставил нам раненое животное как своего рода извращенное предупреждение или полуживое тело одного из людей Луки. И действительно, когда мы оба выходим в коридор, на пороге нашего дома лежит распростертое тело. Ковер в холле испачкан кровью, и когда мы осторожно приближаемся, я вижу ее по всему телу, на кистях, предплечьях, лице… ее лице.

Я зажимаю рот руками, подавляя крик.

Анастасия… моя Ана.

СОФИЯ

На минуту я даже не уверена, жива ли она. Но затем она двигается, совсем чуть-чуть, и еще один стон срывается с ее разбитых и распухших губ.

— Нам нужно затащить ее внутрь, — настойчиво говорит Лука. — Быстрее! Помоги мне с ней.

Она лежит мертвым грузом, но каким-то образом нам вдвоем удается осторожно затащить ее внутрь и доставить в ближайшую гостевую ванную на втором этаже квартиры. Я впечатлена тем, что Луке, похоже, все равно, что кровь капает по всему полу или что она размазана по его джинсам и новой белой футболке. Он сосредоточен на том, чтобы мы отнесли ее куда-нибудь, где мы сможем лучше осмотреть ее травмы. Когда мы укладываем ее на теплый кафельный пол ванной комнаты с подогревом, Лука начинает открывать краны в ванне.

— Нам нужно согреть ее, уберечь от шока, — твердо говорит он. — София, она вообще реагирует?

— Немного, я думаю. Мы должны отвезти ее в больницу, позвонить 911…

— Нет. — Голос Луки тверд. — Мы не знаем, как давно это произошло. Если это была Братва, они все еще могут быть рядом. Возможно, они ждут, что мы сделаем именно это. Нам нужно позаботиться о ней здесь, где безопаснее.

Я с ним не спорю. Вместо этого я возвращаю свое внимание к Ане, пытаясь оценить ее травмы. Ее губы распухли и багрово-красные, скулы разбиты и в синяках, опухшие глаза почти закрыты. Ее лицо в крови, у нее не хватает клока волос, кожа головы кровоточит в том месте, где она была вырвана.

— Проверь ее рот, — приказывает Лука. — Ее зубы.

Ужас захлестывает меня при этой мысли, заставляя мой желудок сжиматься и переворачиваться, но я заставляю себя подавить его. Меня сейчас не вырвет. Нет. Точно не сейчас! Вместо этого, морщась от страха, я приоткрываю ее губы, проверяя зубы и внутреннюю часть рта на наличие повреждений. Но с языком и зубами у нее все в порядке, и, насколько я могу судить, ногти тоже целы, но затем, когда я осматриваю ее тело вдоль всей длины, ее разорванную одежду, я вижу нечто такое, что заставляет меня почти кричать и давиться желчью.

Ее ступни фиолетовые, в синяках и побоях, и я вижу пересекающиеся порезы на подошвах ее ног, глубокие порезы, покрытые коркой крови. Ее большой палец и мизинец выглядят сломанными, и я зажимаю рот рукой, стараясь не разрыдаться.

— Ее ноги, Лука…

Он оглядывается, и я вижу настоящий ужас на его лице. Почему-то от этого я чувствую себя еще хуже, потому что я знаю, что Лука совершал ужасные вещи. Он пытал людей, причинял ужасную боль. Но даже он выглядит шокированным и выбитым из колеи при виде ног Аны, его кожа приобретает слабый зеленый оттенок, когда он смотрит на них сверху вниз.

— Черт, София, — шепчет он. — Я никогда не видел ничего подобного. Кто бы ни сделал это с ней…

— Это Братва? — Спрашиваю я, мой голос дрожит, когда я пытаюсь сдержать слезы.

— Может быть. Я не могу вспомнить никого, кто мог бы совершить что-то настолько ужасное. Пытки, которые я совершал и видел, сейчас кажутся, похожими на санаторно-курортное лечение. Я не хочу говорить тебе… — он замолкает, его кожа становится восковой, когда он замечает внешность Аны. — Нам нужно затащить ее в ванну и согреть, смыть с нее как можно больше крови.

Лука помогает мне срезать с нее то, что осталось от одежды, но в этом нет ничего сексуального. Он делает это эффективно и безэмоционально, и когда она наконец раздета, и мы опускаем ее в теплую ванну, ее покрытое синяками тело выглядит таким хрупким и бледным, что у меня болит сердце, когда я смотрю на нее. Она неглубоко дышит, и я опускаюсь на колени рядом с ванной, мое зрение затуманено эмоциями.

— Ты не мог бы принести мне стопку мочалок? — Спрашиваю я Луку, и он оживленно кивает, возвращаясь с целой охапкой из бельевого шкафа за считанные секунды. Все они дорогие, независимо от того, какой люксовый бренд покупает его домработница на выделенные ей средства, но ему явно все равно.

Я поднимаю на него взгляд всего на секунду. В этот момент я мельком вижу его в окровавленной рубашке, с растрепанными волосами, с лицом, испачканным той же кровью, и я вспоминаю другую ночь в этом пентхаусе, когда я посмотрела на него снизу вверх, и он был таким же. Это заставляет меня осознать, как далеко мы продвинулись, даже за такое короткое время. Насколько все по-другому. Я бы не подумала, что неделя может так сильно изменить ситуацию, но я чувствую, насколько мы сблизились. Мы действовали как команда, затащив Ану внутрь, и теперь мы делаем то же самое, Лука протягивает мне мочалку и ждет, чтобы взять ту, что у меня есть, когда она станет слишком грязной, и дать мне свежую.

Медленно, все время следя за ее дыханием, я смываю кровь, грязь и рвоту с моей лучшей подруги. Я ополаскиваю ее волосы, осторожно проводя пальцами по густым светлым прядям, пока они не становятся настолько чистыми, насколько это возможно, а затем тщательно мою ей лицо, используя мочалку и кончик пальца, чтобы стереть кровь с ее глаз, носа и разбитых губ.

Лука не говорит ни слова, просто берет окровавленные тряпки и в какой-то момент сливает воду и снова наполняет ванну, когда вода становится слишком розовой и грязной, пока я держу ее, все это время наблюдая за ее дыханием.

Я не могу сдержать слез, когда добираюсь до ее порезанных и сломанных ног.

— Она балерина, — шепчу я, не в силах даже взглянуть на Луку. — Вся ее жизнь, вся ее карьера…все исчезло. Она больше не сможет танцевать, по крайней мере, так, как раньше. Нет никакого способа.

— Я знаю. — Челюсть Луки сжата, выражение его лица жесткое. — София, я клянусь, я убью того, кто сделал это с ней. — Я вижу, как напрягаются мускулы на его щеках, когда он смотрит на Ану сверху вниз. — Если это Братва… это моя вина, я отправил ее к ним. Я все исправлю, клянусь.

Я думаю, что это тоже может быть и моей виной, и мне снова становится дурно. Я тоже просила Ану провести разведку для меня. Не только Лука поставил ее в такое положение, хотя он этого и не знает.

Когда она становится такой чистой, какой должна быть, ее кожа становится теплой на ощупь, а дыхание чуть более ровным, Лука помогает мне вытереть ее мягкими пушистыми полотенцами и завернуть в один из халатов для гостей. Мы относим ее на кушетку, и пока она там лежит, Лука приносит мне аптечку первой помощи, и я аккуратно накладываю мазь и марлю везде, где, как мне кажется, это может помочь. Пока я ее латаю, Лука подходит и садится рядом со мной на пол, еще кое-что, чего я никогда не видела, чтобы он делал.

— Мне жаль, — говорит он ни с того ни с сего, глядя на меня.

— Что? — Я испуганно смотрю на него. — За что? Мы не уверены, что это Братва, но если это так, то Лука, она согласилась на это. Я думаю…

— Нет, — перебивает он меня. — В ванной ты сказала, что Ана больше не будет танцевать. Что из-за этого у нее отняли всю ее карьеру. Ее жизнь. И я понял… я сделал это и с тобой тоже.

Мои руки замирают, тюбик с мазью дрожит в моих пальцах. Из всего, что я ожидала услышать от Луки, это определенно не входит в их число.

— У тебя была своя жизнь до того, как ты вышла за меня замуж. Потенциальная карьера музыканта. Скрипачки, и как мне сказали, очень неплохой. Я отнял это у тебя. Это было сделано, чтобы спасти твою жизнь, и я бы сделал это снова, но я никогда не признавал, что ты что-то потеряла. Только то, что я чувствовал, что ты неблагодарная за то, что тебе дали. — Он натянуто улыбается мне, его челюсть все еще напряжена. — Я не силен в извинениях, София. У меня очень мало практики общения. Но если ты примешь их, когда все закончится, я найду какой-нибудь способ загладить свою вину перед тобой. Я обещаю.

Я чувствую себя так, словно из меня выкачали весь воздух, как будто я не могу дышать. Это то, чего я хотела, все, чего я хотела долгое время, чтобы Лука признал, что, хотя я, конечно, была рада, что он спас мне жизнь, он также так много отнял у меня. Все мои планы, все мое будущее, которое я наметила и ради которого так усердно работала.

Я думала, что извинений никогда не последует. Но вот они. И я могу сказать, что он говорит серьезно.

Интересно, сейчас подходящее время рассказать ему о ребенке? Попросить начать с ним все сначала, создать семью, совместную жизнь взамен той, которую я потеряла, когда мы были женаты. И снова у меня на кончике языка вертится признание, разговор, который, я знаю, я не смогу откладывать вечно, пока не найду способ уйти. Однако прежде, чем я успеваю что-либо сказать, Ана стонет позади нас, глубокий звук боли, который заставляет нас обоих обернуться, чтобы посмотреть на нее.

— С — София? — Ее голос надтреснутый и хриплый, и у меня мурашки бегут по коже, когда я слышу его, потому что я помню, каково это, звучать именно так. Теперь я знаю этот звук, это звук, который вы издаете, когда у вас саднит горло от крика, и я слишком живо помню, как я дошла до этого момента на квартире с Росси и его людьми.

— Я здесь. — Я нежно беру ее за руку. — Лука тоже.

Она нервно переводит на него взгляд.

— Лука. Мне… жаль. — Она пытается сглотнуть, и Лука протягивает мне стакан воды, который я осторожно подношу к краешку ее губ, помогая ей поднять голову, чтобы она могла сделать маленький глоток.

— Все в порядке, — говорит он, придвигаясь ближе ко мне. — Кто бы ни сделал это с тобой, я найду их. Но мне нужно знать. Это была Братва? Один из бригадиров?

Ана качает головой.

— Нет, — выдавливает она из себя, делая еще один глоток. Ее глаза приоткрыты лишь наполовину, веки слишком припухли. Она облизывает губы и морщится, снова постанывая от боли.

— Кто, Ана? — Руки Луки сжимаются в кулаки. — Я знаю, это больно. Но кто-то должен ответить за это, и мне нужно знать, прежде чем они нанесут новый удар. Кто это с тобой сделал?

Ана переводит взгляд с меня на него, и я вижу на ее лице неподдельный страх.

— Я…не могу…

— Ты должна, — настаивает Лука. — Кто бы это ни был, я тебе поверю. Но мне нужно, чтобы ты сказала мне правду. Я не смогу помочь ни тебе, ни кому-либо другому, если не буду знать.

Ана беспомощно смотрит на меня.

— Скажи ему, — настаиваю я и замечаю вспышку удивления на ее лице. — Кто это сделал?

Она медленно, прерывисто выдыхает.

— Франко, — шепчет она.

— Что? — Мы с Лукой произносим это почти одновременно. — Ты уверена? — Спрашиваю я, хотя и знаю, насколько нелеп этот вопрос. Конечно, она уверена. Конечно, она знает, кто причинил ей такую боль. Но в этом нет никакого смысла.

— Это был Франко, — повторяет она, ее глаза закрываются. — Он… сделал… это… со мной…

А затем она снова откидывается назад, ее дыхание становится медленным и неглубоким, когда она снова впадает в беспамятство.

— Блядь, — шипит Лука, его взгляд скользит по Ане. — Я, черт возьми, в это не верю.

— У нее нет никаких причин лгать.

— Нет, я знаю это. — Он стискивает зубы. — Я просто не понимаю, зачем ему… — Лука резко встает, каждый дюйм его тела напряжен и зол. — Я собираюсь пойти поговорить с ним. Я собираюсь разобраться с этим дерьмом.

Он смотрит на меня.

— Оставайся с ней, — говорит он, как будто у меня был выбор или я могла бы сделать что-то еще. А затем, к моему удивлению, он целует меня в макушку, прежде чем направиться к входной двери.

У меня кружится голова, когда я смотрю, как он уходит. Я не могу понять, зачем Франко понадобилось делать что-то подобное. Я не могу придумать ни одной причины, если только… Я чувствую, как мой пульс учащается, как сердце бешено колотится в груди. Если он узнает, о чем я просила Ану…

О боже, не дай этому случиться. Пожалуйста, пусть этого не будет.

Я сижу с ней, пока она снова не начинает просыпаться, несколько часов спустя, и на этот раз она немного более осознанна.

— София, — шепчет она, протягивая мне руку, и я прислоняюсь к краю дивана, изо всех сил стараясь не расплакаться. — Мои… ноги…

— Я знаю. — Я с трудом сглатываю, нежно сжимая ее руку. — Мне так жаль.

— Я выяснила… кое-что. — Ана слегка хрипит, сглатывая. — О твоей матери. Там, в России, она была важной персоной или, по крайней мере, ее отец был таким. Он был вторым по старшинству после их пахана. Аналог Виктора в Москве. И предполагалось, что у нее будет хороший брак, а ее муж унаследует большую власть. Она происходила из рода очень могущественных графов.

— Черт. — Я смотрю на нее. — И мой отец, по сути, забрал ее и привез сюда, в итальянскую мафию.

— Это была огромная проблема, — подтверждает Ана. — Из-за этого чуть не началась война. И поэтому, когда Виктор решил, что хочет переехать на территорию Росси, он захотел тебя. Будучи дочерью влиятельного итальянца и русской женщины, происходящей из влиятельной семьи, ты могла бы придать ему больше легитимности в качестве его жены.

— Значит, он не хотел меня продавать? Он хотел…

— Жениться на тебе. Да.

— И что дальше… — я откидываюсь на спинку стула, медленно выдыхая. — Теперь я ему не нужна.

— Вероятно, нет, — тихо говорит Ана. — Ты не девственница, ты замужем — и с тобой нелегко развестись, будучи католичкой, — и, что еще хуже, ты носишь ребенка Луки. Его наследника. Обращение к Виктору не решит твою проблему, потому что он почти наверняка поставит условием любой помощи прерывание беременности. В противном случае ребенок может вырасти и решить, что он или она хочет отомстить и вернуть территорию своего отца. Он не станет так рисковать. — Она печально смотрит на меня. — Мне жаль, София. Я хотела помочь. Но я не знаю, что сделать. Русские, это не выход.

Я киваю.

— Я делаю это, чтобы спасти своего ребенка. Так что это не имеет смысла…

— София, есть кое-что еще, — настойчиво говорит Ана. — Что-то действительно важное…

Ее прерывает звук хлопнувшей входной двери. Я оборачиваюсь, напрягшись в ожидании незваных гостей, мое сердце бешено колотится в груди, когда я подавляю внезапный страх.

Но это не Братва. Это Лука, вернувшийся после разговора с Франко. И он выглядит разъяренным.

— София. — Его голос убийственно спокоен, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное, что-то, из-за чего он снова разозлился на меня. — Убирайся, блядь, наверх. Сейчас же.

Я начинаю спорить, не желая оставлять Ану. Но один взгляд на его лицо говорит мне, что этого делать нельзя. Впервые за все время нашего брака я не сопротивляюсь ему.

Я просто встаю и иду наверх.

ЛУКА

— Ты, черт возьми, предала меня. — Я едва могу сдержать свою ярость, а теперь, вдобавок ко всему, и свою обиду.

Я потерял бдительность с Софией. Я начал доверять ей. Хуже того, я начал влюбляться в нее. Только для того, чтобы вернуться домой и узнать, что она все это время строила козни против меня. Я так и знал. Я знал, что это была игра. Я никогда не должен был позволять себе думать по-другому.

— О чем ты говоришь… — начинает говорить София, и я чувствую, что меня трясет от ярости.

— Не лги мне, блядь! — Реву я, и мой голос наполняет комнату. — Меня чертовски тошнит от этой лжи! Ты знаешь, о чем я говорю. Вы с русской шлюхой сговорились обмануть меня. Я послал ее найти информацию, чтобы спасти тебя, помочь установить мир, и все это время она искала способ заставить Виктора помочь тебе сбежать. Ты собиралась помочь гребаным русским, чтобы только убраться отсюда. Почему? Я не знаю, и мне, черт возьми, все равно. Ты предала меня, сука, и ты и твоя подруга заплатите за это.

София сейчас плачет, ее лицо красное и в потеках слез, но мне все равно. Я никогда не мог припомнить, чтобы был так зол, на грани того, чтобы разорваться от этого. Ни тогда, когда она столько раз сопротивлялась мне раньше, по стольким разным поводам, ни в другие разы, когда она лгала, ни тогда, когда она пыталась убежать.

Потому что тогда, по крайней мере, я не влюбился в нее по уши.

Я, конечно, знаю, почему она пыталась торговаться с русскими, почему она пыталась бежать. Ребенок. Она не доверяла мне, думала я заставлю ее следовать букве контракта. Но я не хочу, чтобы она знала, что я это знаю. Я хочу, чтобы она сама мне рассказала. Раньше, потому что я хотел, чтобы она доверилась мне. Сейчас, потому что я хочу, чтобы она просто не лгала ни об одной гребаной вещи.

— Ты бы далеко не ушла, — насмехаюсь я над ней. — Тот браслет, который ты носила все время, потому что я подарил его тебе, и это было оооочень романтично? — Я передразниваю ее голос, мой повышается в тональности. — В нем было устройство слежения. Вот как я нашел тебя на той квартире. И это не единственное украшение, которое у тебя есть. Поэтому, когда ты неизбежно взяла бы что-нибудь с собой на продажу, как жадная маленькая шлюха, какой ты и являешься, я бы смог последовать за тобой.

— У тебя устройства слежения в моих украшениях? — София выглядит испуганной, и я не могу удержаться от смеха.

— Конечно, черт возьми. Тебе нельзя было доверять, и ты доказала, что я был прав, когда убежала. Если бы я этого не сделал, ты бы сейчас лежала на глубине шести футов, замученная до смерти и изнасилованная головорезами Росси. Так что не говори мне, что ты злишься из-за того, что я вставил маленький чип в твой бриллиантовый браслет.

— Откуда ты знаешь обо всем этом? — Шепчет она, но по ее лицу я вижу, что она уже знает.

— Франко сказал мне. — Мой голос полон отвращения, которое я испытываю. — Ты думаешь, в этом доме есть хоть одна комната, которая не находится под каким-либо наблюдением? Если не камеры, то микрофоны. Он нашел доказательства твоей маленькой подставы с Анастасией. Он избивал ее до тех пор, пока она не призналась в этом. А потом, когда я пришел туда, чертовски злой из-за того, что он избил женщину, твою лучшую подругу до полусмерти, он рассказал мне все.

— Лука, я…

— Заткнись на хрен, — рычу я. — Я начинал доверять тебе, жена. Я поверил тебе, когда ты извинилась передо мной за то, что сбежала. Я поверил тебе, когда ты сказала, что хочешь провести медовый месяц, чтобы мы могли уехать вместе, но на самом деле это было просто для того, чтобы у Анастасии было больше времени на выполнение твоего маленького плана, не так ли? Черт, я даже начал испытывать к тебе чувства. — Я качаю головой, свирепо глядя на нее. — Росси был прав, — выплевываю я. — Я слаб. Ты делаешь меня слабым, но не более того.

Я не подхожу к ней так близко, как обычно, когда мы ссоримся. Я не загромождаю ее пространство, потому что не хочу в нем находиться. Я не хочу, чтобы между нами вспыхнул этот жар. Я не хочу хотеть ее. Я хочу, чтобы она держалась от меня как можно дальше, потому что все проблемы, с которыми я сталкивался в своей жизни за последние несколько месяцев, возвращаются к ней.

И с меня, блядь, хватит.

Я лезу в карман и достаю ожерелье, которое забрал у Росси. Ожерелье ее матери.

— Я собирался вернуть это тебе в медовый месяц, — рычу я, сжимая его в кулаке. — У меня не было возможности это сделать. Я был слишком рассеян. Но теперь ты, черт возьми, можешь получить это обратно. — Я бросаю его в нее, наблюдая, как оно падает на пол к ее ногам, и когда София поднимает его с пола, по ее лицу снова текут слезы.

Меня тошнит, когда я это вижу. Ее поступок. Она все это время была коварной маленькой предательницей.

— Ожерелье моей матери…Росси забрал его.

— И я забрал его у него обратно. Мне следовало выбросить его в гребаный океан, — я свирепо смотрю на нее. — Я должен убить Ану за то, что она сделала. Я должен был бы убить тебя, но если не тебя, то ее наверняка. Кто-то должен заплатить за это предательство.

— Нет! — София почти выкрикивает это, ее глаза расширяются от ужаса. — Пожалуйста, Лука, нет. Она делает шаг ко мне, и я отступаю на шаг, не желая, чтобы она приближалась ко мне.

— Я буду умолять, — шепчет она. — Я встану на колени. Я сделаю все, что ты захочешь. Ей достаточно. Все эти пытки, эта боль, избиения, вся ее карьера пошла прахом — Лука, она заплатила. Пожалуйста, не убивай ее. Ты можешь сделать со мной все, что угодно. Но, пожалуйста, пожалуйста…

— Я ничего не хочу от тебя, кроме твоего послушания, — рычу я, сжимая челюсти. — Анастасия пока будет жить. Но ты не покинешь эту квартиру. Вы ни на шаг не сдвинетесь с места. Сегодня я уезжаю на конклав, а когда вернусь, я решу, что делать с вами обоими. А до тех пор я оставляю Франко здесь охранять тебя, чтобы быть уверенным, что ты не уйдешь.

София ахает.

— Франко? Ты серьезно? После того, что он сделал…

Я жестоко улыбаюсь ей.

— Именно поэтому, — решительно заявляю я ей. — Если понадобится, я знаю, что он сделает то, что должен сделать. — Я делаю паузу, выдерживая ее взгляд. — Если бы я пошел к нему и узнал, что он жестоко обращался с Анной без всякой причины, как я думал, то он был бы сейчас мертв. Но вместо этого я обнаружил, что он просто наказывал предателя.

София в ужасе смотрит на меня, приоткрыв рот.

— С твоей стороны было бы разумно очень внимательно следить за своим поведением, — говорю я ей. — Сейчас ты ходишь по тонкому льду. И ты, и Анастасия, обе.

И с этими словами я поворачиваюсь на каблуках и ухожу.

Оказавшись в своем кабинете, я могу немного отдышаться. Я чувствую себя плохо, преданным, более злым, чем когда-либо. Вот почему я не хотел влюбляться в нее, яростно думаю я, наклоняясь вперед и хватаясь за край своего стола. Я никогда не думал, что смогу увлечься кем-то вроде нее, но после стольких лет маленькая девственница София Ферретти была той, кто сделал это.

Я хочу ее больше, чем любую другую женщину. Я влюблен в нее по уши.

Черт возьми, я чуть было не сказал это во время чертова медового месяца. Но я хотел дождаться, когда она расскажет мне о ребенке, признается во всем и попросит начать все сначала. Я надеялся, что она скажет мне об этом, когда я извинюсь перед ней за то, что разрушил ее карьеру. Какой, блядь, смехотворный поступок. Теперь я чувствую себя дураком из-за того, что вообще говорил это. Она никогда не собиралась рассказывать мне о ребенке. Возможно, она даже не захочет этого. Она просто хочет сбежать. Даже если это означает продажу секретов моему врагу и то, что я потеряю все, ради чего я так усердно трудился.

Я продал свою душу мафии. Я не собираюсь отказываться от сделки.

Держать ее в узде, не единственная причина, по которой я оставляю Франко здесь. Особенно после этого фиаско, я не совсем уверен, что конклав пройдет хорошо. В глубине души у меня нехорошее предчувствие по этому поводу. И если со мной что-то случится, я хочу, чтобы Франко все еще был жив, чтобы был кто-то, кому я могу доверить управление. Если я умру, он, вероятно, казнит Анастасию и Софию одновременно. Но я больше не собираюсь рисковать всем ради своей любимой жены-предательницы.

Ей придется подчиниться и рассказать мне все, или я с ней покончу. Покончу с обещаниями, покончу с попытками быть мужем для женщины, которая не может быть женой.

Пришло время мне стать безжалостным человеком, каким меня воспитывали.

СОФИЯ

Я жду, пока не удостоверюсь, что Лука ушел, чтобы выйти из спальни. Первое, что я делаю, это иду за Анной, которая снова наполовину проснулась. Кое-как я поднимаю ее по лестнице, очень медленно, до самой моей старой комнаты, где я планирую остаться с ней, пока не вернется Лука. Я ни за что не оставлю ее одну ни на секунду, особенно если Франко будет наблюдать за нами.

Я долго лежала рядом с ней на кровати, пока она спала. Ей нужно будет что-нибудь съесть, когда она проснется, и я в тысячный раз жалею, что мы не отвезли ее в больницу. Когда она сказала, что это был Франко, у меня появилась некоторая надежда, что мы сможем сделать именно это, теперь, когда мы знали, что Братва не затаилась в засаде. Но открытие Луки разрушило эту маленькую надежду.

Знает ли он о ребенке? Если он слышал разговор в ванной, значит, так и должно быть, если только Франко показал ему не весь разговор целиком. Если только он не сохранил эту часть информации, чтобы позже использовать ее в качестве рычага воздействия.

Во время нашего спора я не могла достаточно хорошо прочитать выражение лица Луки, чтобы понять, знает ли он. Он был злее, чем я когда-либо его видела, а я видела его в приступах ярости, которые приводили меня в ужас. На этот раз между нами не было электрического разряда, не было жара, превращающего яростный спор во что-то грязное и сексуальное.

На этот раз было холодно. Он не хотел иметь со мной ничего общего. И это почему-то еще более пугает. Если Лука не знает о ребенке, то это, по крайней мере, дает мне немного времени. Если он знает, то, скорее всего, он вернется с конклава со своими решениями, и одним из них будет поездка в больницу для меня, чтобы положить этому нежелательный конец.

У меня больше нет плана. У меня нет возможности выбраться. Нет возможности сбежать.

Я зажата в угол. И даже если бы я смогла придумать какой-нибудь план, Ана ни за что не смогла бы пойти со мной. Я не могу оставить ее здесь в таком состоянии. Если я убегу и оставлю ее здесь, я знаю, что либо Франко, либо Лука убьют ее.

Уже очень поздно, когда она снова просыпается. Я приготовила немного супа и поставила его перед ней на поднос, намереваясь помочь ей съесть его.

— Ты хорошая подруга, — слабым голосом произносит Ана, когда я помогаю ей с первой ложкой. — Самая лучшая. — Она сглатывает, стараясь дышать ровно через свой ушибленный и, возможно, сломанный нос. — Лука все еще здесь?

Я качаю головой.

— Он уехал на конклав. Он разговаривал с Франко. — Я делаю глубокий вдох и вижу страх на ее лице при одном упоминании его имени. — Франко рассказал ему о нашем плане. Что он узнал, и именно поэтому он сделал это с тобой.

Ана кивает.

— Вот почему я не хотела в этом признаваться. Я надеялась, что смогу свалить это на Братву, но Лука бы понял, что я лгу. И это привело бы к началу войны. Я не была уверена, что хуже.

— Ты отлично справилась, — обещаю я ей. — Лука был в ярости. Отношения между нами налаживались, но определенно не сейчас. Я не думаю, что они когда-нибудь наладятся снова. Он чувствует, что я предала его, и в каком-то смысле он прав.

— Он знает о ребенке? — Спросила она.

— Я не знаю, — признаюсь я. — Но я ему ничего не сказала. Если он знает, значит, он узнал об этом каким-то другим способом.

Ана вздрагивает.

— Мне так жаль, София. Я пыталась…

— Шшш. — Успокаиваю я ее, подавая ей еще одну ложку супа. — Это не твоя вина. Это моя вина, что это случилось с тобой. Мне никогда не следовало просить тебя об этом. Я должна была догадаться, что в этом гребаном месте найдется кто-то, кто может нас услышать, из-за чего у нас обоих будут неприятности…

— Ты была в отчаянии, — мягко говорит Ана. — Я не могу сказать, что я бы не сделала то же самое. Я не сержусь на тебя, София. Ты была в безвыходном положении.

— Так ли это? — Я прикусываю нижнюю губу, стараясь не заплакать. — Ты действительно так думаешь?

— Конечно, — говорит она, проглатывая еще ложку супа. — Но есть еще кое-что, что я должна сказать тебе, София. Кое-что я узнала после того, как переспала с одним из бригадиров.

— Что? — Я отложила ложку, мое сердце пропустило удар в груди.

— Лука может думать, что ты предатель, но ты не настоящий предатель в его рядах, — тихо говорит она, так тихо, что кто-нибудь, притаившийся за дверью, вряд ли смог бы услышать. — София, это Франко.

Мгновение я просто тупо смотрю на нее, почти так же, как я смотрела, когда она произнесла его имя ранее сегодня днем.

— Он не просто избил меня почти до смерти из-за нашего разговора. Это было потому, что он знал, что я была на грани или уже узнала информацию о том, что он делал. И боже мой, София, это плохо.

— Что ты выяснила? — У меня голова идет кругом. Если есть способ убрать Франко, доказать, что он все это время лгал Луке, тогда все, что он сказал обо мне, дискредитировано. Лука, возможно, и слышал запись, но это не значит, что я не могу попытаться как-то реабилитироваться, если честность Франко достаточно сильно поставлена под сомнение.

По крайней мере, достаточно, чтобы спасти жизнь Аны и мою.

— Ты же знаешь все слухи о происхождении Франко? — спрашивает Ана, и я киваю. Лука упоминал об этом раньше. — Ну что ж, — продолжает она, и ее голос немного срывается от напряжения. — Это правда.

— Как… что?

— Его отец ирландец, — подтверждает Ана. — Колин Макгрегор, король ирландской мафии. У него с матерью Франко был роман, как и ходят слухи. Конечно, Росси заставил ее пройти тест на отцовство, и она подделала его. Подкупила администратора, чтобы тот изменил результаты. Таким образом, результат теста, который был у Росси в сейфе в кабинете Луки, является ложным. Франко сын Колина.

— Но… как это влияет на Братву?

— У Виктора есть реальные результаты, те, которые говорят о настоящем происхождении Франко, — говорит Ана приглушенным шепотом. — И он вешает это на голову Франко, чтобы заставить его предать Луку. Все это время Франко выдавал русским секреты, помогая им укрепляться.