Безжалостный хаос

Глава 10

Прошло чуть больше двух недель после знакомства с Эллой, и ночь наступила слишком быстро. Я подвез ее к трейлеру, проведя вместе день и предыдущую ночь, и на этот раз, как и неделю назад, когда я появился на рассвете, на подъездной дорожке стоял побитый Сатурн, припаркованный под ужасным углом.

— Хочешь, я зайду? — спросил я ее.

Она выглядела так, словно могла упасть в обморок, покачала головой и выскочила из машины.

Я не должен был спрашивать. Я должен был просто войти.

Я не знаю о ней достаточно. Я не знаю, чем занимается ее мама. Я не знаю, почему она всегда голодна или почему она всегда была голодна. Теперь она не голодна. Она не позволила мне занести продукты в дом, но, пошатываясь под их тяжестью, поднялась на крыльцо, как она делала каждые несколько дней, когда я привозил ее сюда. Она не хочет пропустить свое время в Ковчеге. Она не хочет много рассказывать мне о своей маме. О ее жизни.

Она из Западной Вирджинии. Не знает своего отца. Она любит очень грубый секс и с удовольствием уходит из моего дома вся в синяках. Она любит смотреть на луну из эркера моей спальни.

Это почти все, что я знаю о ней, несмотря на все наше время, проведенное вместе.

Она умеет хранить свои секреты.

Думаю, это к лучшему, потому что Риа все еще в моем звуконепроницаемом подвале, и они не знают друг о друге. Элла — мое освобождение, с последнего раза, на Новый год, ко мне не приходил отец Томаш. Мои раны заживают.

А вот мой разум… это уже другая история.

Когда я прихожу домой, я топлю себя в масле каннабиса. Совет прошлой ночью прошел ужасно, и мой отец все еще жив. Люцифер все еще ведет себя так, будто ненавидит меня.

Я тоже его ненавижу. Мы не обсуждали его выходки в новогоднюю ночь. Он и о Пэмми с тех пор не сказал ни слова. Неважно. К черту.

Эз, Атлас и Кейн предложили мне поехать на дрэгстрип. Я не пошел. Все равно это не весело, когда моя машина каждый раз разбивает их.

Я не знаю, доверяю ли я им, и не знаю почему.

Я становлюсь параноиком, когда Риа в моем доме. Я никому не доверяю.

И я определенно не доверяю Сид Маликовой, когда нахожу ее у своей входной двери ближе к полуночи.

— Где Люци? — спрашиваю я ее в качестве приветствия, мои глаза скользят по ней, как будто я увижу его, поднимающегося по ступенькам крыльца. Я знаю, что вокруг наших домов стоит охрана, я знаю, что если Сид думает, что она улизнула незаметно, то ее ждет совсем другое.

Она обхватила руками свое хрупкое тело — а оно хрупкое, понимаю я, разглядывая ее под светом из фойе у себя за спиной — и дрожит. На улице холодно, но она одета в плотную толстовку, черные брюки и свои обычные боевые ботинки. Ее волосы немного жирные, заправлены за уши, а лицо бледное. Больше чем бледное, оно просто… бесцветное. Почти пепельное. Какую бы искру я ни нашел в ней после того, как мы убили Пэмми, она исчезла.

— Он спит, — говорит она таким тоном, который говорит мне не задавать больше вопросов о нем.

— Почему ты здесь, Сид? — спрашиваю я, выдохнув. Я все еще не пригласил ее войти. Я хочу побыть одние.

Сид смотрит вниз на свои ноги.

— Мне нужно с тобой поговорить.

Мой первый инстинкт сказать ни хрена, но я прикусываю язык, когда ее серебристые глаза встречаются с моими. Под ними темные тени, и ее лицо выглядит… исхудавшим. С ней что-то не так.

Что-то не так с Сид.

Мое сердце словно замирает в груди. Что сделал Люцифер?

Я отступаю назад, сдаваясь.

— Хорошо.

Она проходит мимо меня и шагает дальше в дом, ее шаги гулко отдаются по твердому дереву.

Я закрываю и запираю дверь и быстро разворачиваюсь, следуя за ней. В моем доме есть места, куда ей нельзя заходить, и, кроме того, она меня пугает.

— Что происходит? — небрежно спрашиваю я, когда она врывается на кухню и открывает холодильник. Она достает клюквенный сок — я использую его в качестве добавки перед тренировкой — и пьет прямо из бутылки.

— Э-э, — говорю я, прислонившись к кухонному острову, наблюдая за ней, — это, наверное, не то, что ты хочешь.

Она смотрит на меня поверх бутылки, пока я хватаю вейп, который заряжал до того, как она меня прервала. Я вдыхаю, затем выдыхаю облако дыма, на мгновение заслоняя от нее обзор.

А когда дым рассеивается, я вспоминаю.

Я не видел ее пьющей с тех пор, как они с Люци поженились. Она не пила даже тогда, на маленьком празднике, который мы устроили после свадьбы. Она не пила, когда я опрокинул рюмку перед тем, как мы покинули Либер и отправились в убежище Пэмми.

Она завинчивает крышку на соке и бросает его обратно в холодильник. Я замечаю шрам на ее ладони, когда она закрывает дверцу холодильника и складывает руки, затем прислоняется спиной к стойке и смотрит на меня.

Я делаю еще одну затяжку, затем ставлю ее на остров. Я сжимаю руки вместе, пытаясь сосредоточиться на ней, когда запрыгиваю на барный стул. На том, зачем она может быть здесь.

— Эм, — говорю я, когда она молчит, — почему твой мужчина не заметил, что ты улизнула?

Ее глаза сужаются до серебряных щелей, и я чувствую, как по позвоночнику пробегает холодок. Я не боюсь ее. Нисколько. Но она здесь в полночь, а Люцифера нет. Что-то здесь не сходится.

— Он спит. Я же сказала тебе.

— И он не проснулся, когда ты… ушла?

Она покачала головой.

— Я плохо спала. Он привык к этому.

Я хватаюсь за край острова, пытаясь удержать себя в вертикальном положении, моргая от кайфа и усталости. Я бы не хотел ничего больше, чем погрузиться в диван у себя за спиной в гостиной, но я говорю себе, что мне нужно сосредоточиться.

Она сожалеет о том, что мы сделали? Я тоже плохо сплю после Пэмми, но это не связано с молотком, который был покрыт ее мозговым веществом после того, как мы закончили. Перед тем, как мы сожгли это место дотла. Даже с Эллой в качестве приятного отвлекающего маневра, я все еще не могу выбросить грехи отца из головы.

И Малакай тоже вернулся туда.

Бруклин.

Джеремайя, истекающий кровью на том заполненном дымом складе.

— Хорошо, — говорю я медленно. — Но разве он не отслеживает тебя? GPS? — я имею в виду, это не конец света, если он узнает, что она здесь. Но… он может попытаться ударить меня или еще что-нибудь, а я не хочу разбираться с его дерьмом так поздно.

— У меня нет микрочипа, — возражает она, но таким тоном, который говорит о том, что она не удивится, если он у нее есть. — Я оставила свой телефон в доме.

Я подмигиваю ей.

— Умно, — говорю я, указывая на нее.

Она закатывает глаза.

— Да, — бормочет она, глядя в пол. — Он — нечто другое.

Последние слова она шепчет в основном про себя.

— Да, — я позволяю своим глазам закрыться. Я слышу в ушах ровный стук своего сердца, тихий и медленный. — Он может быть немного слишком, — соглашаюсь я, понимая, что, возможно, мне следует заткнуться и не говорить о своем брате, когда его здесь нет, особенно с его женой. Но я слишком под кайфом, чтобы беспокоиться, и в то же время достаточно трезв, чтобы помнить, что с Сид что-то не так.

Что-то не так с Сид. Она знает о девушке в комнате Люцифера? С Эзрой? Но прежде чем я успеваю что-то сказать об этом, она снова начинает говорить, и ее слова звучат сердито.

— Он не просто слишком. Он… властный.

Я открываю глаза, и она смотрит на меня.

— Это из-за Пэмми?

Она качает головой, и я понимаю, что мы не так уж много говорили, если не считать нашего разговора после. До этого мы были на адреналине и нервах. После этого мы были… я не знаю, кем мы были.

— Объясни.

— У меня нет машины, — выдохнула она. — Он не отвезет меня получать права, — она не говорит, что мы оба прекрасно знаем, что он может позволить себе купить ей целый парк машин. — Он не хочет выпускать меня из поля зрения. Он не хочет идти в Совет. Он боится, что со мной что-то случится. Он заставляет охранников оставаться в доме, когда его нет. Я не могу дышать. Я не могу… Я не могу ничего сделать без того, чтобы он об этом не узнал. И потому что Джеремайя… — её голос ломается на его имени, и мои кулаки сжимаются сильнее, но я ничего не говорю.

Она снова закрывает глаза, всего на секунду, делает глубокий вдох, ее грудь поднимается и опускается.

— Потому что он жив… Люцифер думает, что он придет за мной в любой момент, и он… он не может смириться с этой мыслью, — она жует губу, ее глаза смотрят в пол, пока она думает, что сказать дальше. Я не перебиваю ее. — Я перестала писать, потому что… я не могла ничего написать, не думая о нем.

Я знаю, что она говорит не о Люци. Я знаю это, и я знаю, что, возможно, мне следовало бы рассердиться из-за этого на моего брата, но я этого не делаю. По какой-то причине — может быть, из-за марихуаны, а может быть, потому что это, наконец, шанс для меня быть рядом с сестрой так, как я никогда не мог быть раньше — я не могу ничего сказать в защиту Люци.

— Я расторгла контракт с издательством, — она пожимает плечами, все еще глядя в пол. — Это все равно не стоило многого, в смысле денег. Просто небольшое инди-пресс, и, кроме того, не то чтобы мне нужны были деньги. Что мне действительно нужно, так это конфиденциальность, и даже под псевдонимом я не чувствовала себя в безопасности, выставляя это на всеобщее обозрение. А Люцифер… он знал, о чем каждое стихотворение. Он знал слова о нем. Слова о вас, ребята. Слова о том, что я видела на складе, — её плечи опускаются. — Слова о Джеремайи, — она снова чуть не подавилась его именем.

Я думаю о том, чтобы сказать ей, что я тоже пишу стихи. Я думаю о том, чтобы сказать ей, что не против обменяться с ней работами, чтобы никто больше не видел. Чтобы она могла спокойно писать все, что захочет, зная, что кто-то это видит. Кто-то видел ее. Я бы не возражал, если бы кто-то увидел меня и мои работы, и до этого момента я не думал, что когда-нибудь позволю кому-то увидеть их. Но я думаю о том, чтобы сделать ей это предложение.

Но прежде чем я успеваю это сделать, она продолжает говорить, как будто она умирала от желания рассказать кому-то обо всем этом дерьме в течение последнего месяца. Я чувствую небольшое чувство вины за то, что не проверил ее. Что я не воспользовался временем, которое у нас было для нашего маленького убийства, чтобы обсудить это. Что я не пытался быть рядом с ней, потому что я убегал от того, что мы сделали. От того, что я не сделал, чтобы помочь ей, когда она была ребенком. От моих противоречивых чувств к ней.

— Он немного… не в себе, — продолжает она шепотом. — Он параноик. И он… пугает меня.

Я напрягаюсь, поднимаю голову, все мое тело становится твердым.

— Он причинил тебе боль? — я пытаюсь сохранить ровный тон и терплю неудачу.

Она не смотрит на меня. Она ничего не делает, только смотрит на свои ноги, ее руки скрещены вокруг ее хрупкого тела, плечи сгорблены.

— Сид. Почему ты не сказала мне ничего из этого в канун Нового года?

Она встречает мой взгляд.

— Он причинил тебе боль? — кокон моего кайфа лопается, холодный воздух просачивается внутрь из тумана, пробуждая меня на пути моего нарастающего гнева.

Она качает головой.

— Нет.

Я вздыхаю с облегчением, но это все равно не объясняет, что между ними происходит, и почему она выглядит так, будто хочет что-то сказать прямо сейчас, но вместо этого прикусывает язык. Это не похоже на Сид — держать язык за зубами. Никогда.

Я знаю, что ей пришлось пережить от наших рук. Я знаю, что она, вероятно, думала, что действительно умрет в Санктуме, на Жертвоприношении, в день рождения Люцифера. Я знаю, что она, вероятно, боялась за свою жизнь — или была готова уйти. И я знаю, что случилось потом, с Джеремаей, складом и зверинцем мертвых тел Люцифера, свисающих с потолка… Я знаю, что это потрясло ее. Не говоря уже о том, что у нее на ладони клеймо Коагулы. Я не уверен, знает ли она, насколько глубоко это проникло, это означает, что она никогда не сможет покинуть Люцифера. Никогда. Развод не происходит в 6. Если ваш супруг умирает, вы можете снова выйти замуж. Но в противном случае… вы остаетесь вместе. К лучшему или к худшему. И обычно это к худшему. Мои родители — отличный тому пример.

Иногда я завидую Малакаю.

Он выбрался.

Я никогда не смогу.

— Ангел, — говорю я мягко, — скажи мне, что происходит.

Она смотрит на меня настороженно, как будто пытается решить, можно ли мне доверять. Пытается решить, не собираюсь ли я просто побежать и рассказать Люциферу то, что она мне скажет. Я не виню ее. Обычно, вообще-то, я бы так и сделал. У нас нет секретов друг от друга. Даже с Пэмми я знал, что она расскажет ему.

Но у меня уже сейчас есть несколько секретов от него в виде девушки в моем подвале и раны на спине, так что к остальным секретам добавится еще один?

Ее рот открывается, закрывается, а потом она наконец говорит, и я даже жалею, что она этого не сделала.

— Я беременна.

Меня тошнит. Я знаю, что это, вероятно, не должно быть моей первой реакцией на новость о том, что я стану дядей, но это так. Мне хочется блевать. Но прежде чем я успеваю придумать, что сказать дальше, она преподносит еще один сюрприз, чтобы окончательно добить меня.

— Я хочу сделать аборт.

Мне кажется, я сейчас упаду с этой чертовой табуретки. На самом деле, я хватаюсь за край острова, чтобы удержаться в вертикальном положении. Мне все еще трудно мыслить ясно сквозь дымку марихуаны, но я стараюсь изо всех сил. Для нее.

И какой же умный совет я придумал? Это: — Что?

— И мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу.

Что.

Я вздыхаю, провожу рукой по волосам. Я не хочу делать ей одолжение. Конечно, я хочу быть рядом с ней, но… у меня такое чувство, что я знаю, о чем она попросит. И я не могу этого сделать. Но опять же, я чувствую, что я в долгу перед ней. Как будто это мой шанс все исправить, после того, как я не был рядом с ней все эти годы. Как будто в том, что сделал мой отец — наш отец — есть и моя вина, и так я могу искупить свои грехи.

После того, как я подвел Малакая. Того, кого Сид никогда не узнает. Возможно, даже никогда не узнает о его существовании.

И я подвел Бруклин тоже.

Сид выдохнула.

— Я хочу сделать аборт, — повторяет она. Услуга.

К черту. Но нет. Нет. Нет.

— Почему ты не сказала мне об этом в канун Нового года? Какого хрена, Сид? Я бы никогда тебя не взял!

— Вот почему я не сказала тебе, тупица.

Я сжимаю челюсть, качаю головой.

— Нет.

— Нет? — она больше не выглядит встревоженной. Вместо этого у нее такой взгляд, будто она собирается меня убить.

— Нет, в смысле, я не могу это сделать, — вскидываю руки. — Возьми такси.

Я должен где-то провести черту. Если бы Люцифер причинял ей боль, плохо обращался с ней… я бы мог вмешаться. А так он параноик, и я его не виню. По правде говоря, Джеремайя, вероятно, скоро придет за ней, и я должен был позволить ему умереть только по этой причине.

— Почему? — спрашивает она меня.

Я держу свой голос твердым. Я не могу позволить ей убедить меня сделать это, независимо от того, насколько виноватым я себя чувствую. У меня есть проблемы с тем, как Люцифер ведет себя, но я могу поговорить с ним об этом. Он мой брат. Всю мою жизнь он был рядом. Я не могу так с ним поступить.

— Ну, я имею в виду, ты можешь идти пешком, если хочешь, но…

— Почему ты не можешь это сделать?

Ладно. Я старался быть милым. Я спрыгиваю с табурета, хватаюсь за остров для равновесия, чувствуя легкое головокружение от кайфа. Когда я убедился, что держу себя в руках, я обошел остров и подошел к ней вплотную. Я наклоняюсь, так что мое лицо оказывается на одном уровне с ее лицом. Я знаю, что то, что я собираюсь сказать дальше, не очень справедливо, но с каких пор я вообще бываю справедливым? Несмотря на эффект, марихуана, кажется, слишком быстро покидает мой разум, поэтому мне не требуется много усилий, чтобы вымолвить слова.

— Ты испортила мои отношения с братом более чем достаточно. Я не пойду за спиной Люцифера, чтобы сделать это, чтобы убить его ребенка…

Она тычет пальцем мне в грудь.

— Ты знаешь, что есть разница между абортом и тем, что мы сделали с Пэмми? Ты ведь умный, правда? — она качает головой, серые глаза сузились. — Я ничего не убиваю, кроме…

Я отбиваю ее палец от себя.

— Нет. На самом деле, блядь, нет, — я сжимаю кулаки, чтобы не вцепиться в ее гребаное горло. Мне хочется, чтобы Элла была здесь, а потом я ненавижу себя за то, что даже думаю об этом. Я заставляю себя вернуться в настоящее. Сид. Ребенок. — Это не моя проблема. Это проблема Люцифера. Ты, блядь, боишься ему сказать или что? Ты только что сказала, что он не причинил тебе вреда, — я не верю, что он мог бы.

И все же… она действительно смотрит вниз. Ее слова эхом отдаются в моей голове: Он пугает меня. Какого черта?

Я делаю глубокий вдох.

— Ангел, ты знаешь, что он никогда бы не заставил тебя…

Она поднимает голову и смотрит на меня.

— Ты замужем за ним? Или я?

Я выпрямляюсь, нахмурив брови.

— То есть, я думаю, что это риторический вопрос, но, пожалуйста, объясни, что, блядь, ты имеешь в виду.

Она переминается с ноги на ногу, но не сводит с меня взгляда. Если бы я не знал ничего лучше, я бы сказал, что она нервничает. Но я знаю Люцифера, и я знаю, что он любит Сид больше, чем себя. Возможно, сейчас он немного сходит с ума, но он никогда не заставит ее оставить ребенка, даже если это будет его ребенок…

— Подожди, — говорю я, когда Сид молчит, — ты думаешь… это не его?

О, черт.

— Пошел ты, — она делает шаг вокруг меня.

Ну, тогда. Мне тоже было приятно пообщаться с тобой, сестренка.

Но нет. Я не могу вот так просто отпустить ее. В последнюю секунду я протягиваю руку и обхватываю пальцами ее предплечье, рывком останавливая ее.

Она оборачивается, ее рот сжался в тонкую линию.

— Какого хрена тебе надо? — шипит она, сжимая челюсти.

Я не собираюсь брать ее. Я не могу ее взять. Но есть причина, по которой она не сказала Люциферу, и я должен знать, в чем она заключается. Я не думаю, что она лжет. Я не думаю, что он когда-нибудь причинит ей боль. Не больше, чем они всегда причиняют друг другу.

Но все же… мой разум мечется, когда я пытаюсь вспомнить каждое взаимодействие, которое у меня было с каждым из них в последнее время. Я думал, что с Сид что-то не так, но после того, как я избавился от Пэмми, я решил, что с ней все будет в порядке. Хотя до этого… я думал, не стоит ли ей поговорить с кем-нибудь, с кем угодно, о том, что произошло на Сакрифициуме. Но опять же, с кем, блядь, тут говорить? С таким дерьмом она точно не может пойти к психотерапевту. И Эзра тоже это знает, поэтому он топит все свои гребаные печали в бутылке. Кейн хоронит свои в каждой девушке, которая попадается ему под руку. В каждой драке, в которой он может победить кого-то до крови.

Но все равно. Они родились в этом. У них было почти двадцать четыре года, чтобы справиться с этим. Сид отгородилась от этого, сбежала на время. Находилась под защитой Джеремайи. И теперь, когда она сбежала от него, она выглядит еще худее, чем когда они с Люци поженились.

Люцифер мне об этом не говорил. Он либо не заметил, либо ему все равно. Я бы поставила деньги на то, что это не так, но в его глазах нет тех теней, которые есть у нее. Они не налиты кровью, и он не замкнут, как она.

Она снова стала самой грустной девушкой, которую я когда-либо видел в своей жизни.

— Поговори со мной, Ангел, — успеваю сказать я, когда она выглядит так, будто может ударить меня сзади.

— Пожалуйста. Мне жаль, что я не могу отвезти тебя в… — я смотрю на ее живот, — чтобы разобраться с этим, но, пожалуйста, поговори со мной. Почему ты не расскажешь Люци? Я уверен, он поймет.

Она смеется и пытается вырвать запястье из моей хватки. Но если я отпущу ее, она тут же уйдет, и я не смогу ее остановить, поэтому я просто крепче сжимаю ее пальцы.

— Нет, брат, он не поймёт.

— Он знает, что ты беременна?

Она пожевала нижнюю губу и вздохнула, ее рука ослабла в моей хватке.

— В значительной степени.

— В значительной степени? Я чертовски уверен, что это вопрос да или нет.

— Он знает, но мы это не обсуждали.

— Ладно, Ангел, это дерьмо не имеет никакого смысла…

— Я не хочу говорить об этом с ним. Но он знает меня достаточно хорошо, чтобы догадаться.

Неважно.

— И он… взволнован?

Она кивает.

— Да. В этом-то и проблема. Он… он на седьмом небе от счастья.

Когда он узнал? Я хочу спросить. Это было до или после того, как он получил стояк от случайной цыпочки в Либере? Я отгоняю эти мысли в сторону. Они только расстроят ее еще больше.

— Хорошо, — я пытаюсь понять это с ее точки зрения. — Я могу понять, что ты не хочешь его расстраивать, но если ты сделаешь аборт за его спиной, не думаешь ли ты, что это будет… хуже?

— Ни хрена подобного, — говорит она, сузив глаза.

Я провожу рукой по лицу, а затем, прежде чем я успеваю взять себя в руки, я прижимаю ее спиной к холодильнику, положив руки ей на плечи.

Она выглядит испуганной, как будто за время этого душераздирающего разговора она забыла, каким беспечным я могу быть.

— Сид, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Я знаю, что ты через многое проходишь. Я знаю, что тебе страшно. И я знаю, что ты привыкаешь к совершенно другому миру. Но знаешь что, Ангел? Не ты одна проходишь через дерьмо, ясно? Так что ты можешь следить за тем, как ты, блядь, разговариваешь со мной, хотя бы одну чёртову минуту? — я тяжело дышу, и она тоже, и на одну долю секунды, как и в Либере, на один ужасный момент, я хочу, чтобы она не была той, кем она была. Я бы хотел, чтобы у нас не было общей крови. Я хотел бы, чтобы она не была женой моего брата, и я, блядь, хотел бы, чтобы она не была беременна его гребаным ребенком.

Ее грудь вздымается, ее губы разошлись, когда она смотрит на меня сквозь густые темные ресницы, и моя грудь сжимается. Мне нужно, чтобы она убралась из моего дома, но я также не могу отпустить ее. Я могу отодвинуть свои собственные потребности в сторону, но мне нужно, чтобы она ушла отсюда здоровой. А прямо сейчас? Она определенно не в порядке.

— Мне жаль, — наконец говорит она, немного задыхаясь. И затем она погружается в меня, ее голова прижимается к моей груди, ее руки обхватывают мое тело.

Я на мгновение замираю с поднятыми руками, не прикасаясь к ней. Я не уверен, что мне делать с руками, я не уверен, что смогу выдержать, когда она будет так близко ко мне. Но ее руки только крепче сжимаются вокруг меня, и я понимаю, что ей действительно кто-то нужен. Кто-то, кто не является им. Может быть, я нужен ей как замена Джеремайи, с которым она была последние полтора года. Может, ей просто нужен друг, а учитывая, что Риа — пропала, Бруклин и трахальщик Джеремайи, Николас, исчезли, а Натали и Атлас сейчас все еще ссорятся, у нее действительно никого нет.

Никого, кроме меня.

Я обнимаю ее, стараясь держать руки на ее плечах. Я не хочу прикасаться к какой-либо части ее тела, если не должен. Я не хочу искушать себя.

Или ее.

Трахать ее было ошибкой, и мне до сих пор от этого плохо. Но нет такой части меня, которая не была бы испорчена, и кровь или нет, ничто этого не изменило.

— Сид, — бормочу я ей в волосы, прижимаясь к ней всем телом. Она пахнет лавандой. — Ты скучаешь по Джеремайе?

Кажется, она напрягается, прижимаясь ко мне, и я думаю, не отстранится ли она. Но я думаю, что это справедливый вопрос. Люцифер продолжает и продолжает говорить о том, как сильно он его ненавидит. Я имею в виду, он зарезал его, черт возьми. Оставил его умирать в горящем здании. Он не скрывает, что хочет, чтобы он умер в земле, и что я все это испортил для него.

Но я сильно сомневаюсь, что он потрудился спросить Сид, что она чувствует, когда его нет. И моя вторая сестра с ним. Я должен верить, что каким бы ужасным ни был Джеремайя, в нем есть какая-то часть… порядочности. Сид любила его. Возможно, любит его до сих пор. Что-то в нем должно было сделать его достойным этой любви.

А может, это просто потому, что Сид любит насилие, а Джеремайя так хорошо умеет его дарить.

— Да, — шепчет она, как будто не хочет, чтобы я услышал ее ответ. — Я скучаю по нему, — она делает паузу. А потом: — Ты собираешься его убить?

Должно быть, она думает о Бруклин. Мы пока не можем начать войну с гребаным Орденом Рейна из-за того, что там находится моя сестра. 6, возможно, списали Бруклин со счетов, и их вполне устроит ее судьба в руках Джеремайи, когда они придут за ним, но я еще не готов к этому. Мне нужны обе мои сестры.

Я не лгу Сид.

— Я не знаю, — говорю я вместо этого. — Наверное, в конце концов. Один из нас должен уйти.

Она кивает мне на грудь, как будто соглашается, и я думаю, кого бы она хотела убить первым. Меня или его. Я не спрашиваю ее, потому что не хочу знать ответ.

Медленно я отстраняюсь от нее, беру ее лицо в свои руки.

— Поговори с Люцифером, хорошо? Я не могу… я не могу сделать то, что ты хочешь от меня. И я знаю, что ты найдешь способ, несмотря ни на что. Я знаю, что ты не сделаешь того, чего не хочешь. Не для него. Ни для кого.

Она улыбается мне удивительно застенчиво, но ничего не говорит.

— Просто скажи ему, Ангел. Ты можешь удивиться, узнав, что он хочет тебя больше, чем чего-либо другого, включая ребенка. Я знаю, что он умирает от желания иметь ребенка от тебя, но… — я прервался. Я не говорю, но он хочет этого, потому что хочет, чтобы ты оказалась в большей ловушке, чем ты уже есть, потому что это не вся правда и это не то, что нужно сказать. Я сглатываю, пытаюсь снова. — Но он умирает от желания, чтобы ты хотела быть с ним больше всего на свете.

Это чистая правда.

Она кивает, и я вижу, как на ее глаза наворачиваются слезы, что почти разбивает мне сердце. Это напоминает мне о том, как она была в доме Люцифера, за его дверью, слушая, как он трахает Офелию пальцами. Я толкнул ее в его объятия, позволил ему отнести ее в мой дом. Позволил ему отпустить ее, чтобы она нашла утешение в объятиях Джеремайи, потому что Люцифер знал, что это лучшее место для нее, чтобы спрятаться от Лазара.

И все же Люци ожидал, что она должна забыть Джеремайю только потому, что он так сказал?

Я вообще не понимаю сердце, но Люцифер… он действительно ни хрена не понимает.

— Хорошо, Мав, — говорит Сид.

У меня сердце разрывается от этого. Я думал, что мне нравится, когда она называет меня по прозвищу. Но слышать, как она произносит это имя, то, которое используют мои братья…

Я снова притягиваю ее к себе, и долгое время мы просто стоим молча, прижавшись друг к другу.

— Подожди секунду, — говорю я, разрывая объятия. Она вытирает глаза тыльной стороной ладони, пока я отрываю лист бумаги из блокнота на кухонном столе. Я открываю ящик, беру ручку и пишу адрес.

Я протягиваю его ей, и она берет его, сканируя страницу. Ее брови нахмурились.

— Это… твой адрес? — спрашивает она, сбитая с толку.

— Да, — я киваю в сторону бумаги. — Ты не всегда сможешь ускользнуть от этого ревнивого придурка.

Она смеется над этим, складывает бумагу и кладет ее в задний карман.

— Но, надеюсь, ты сможешь дойти до почтового ящика.

Она улыбается мне. Это глупо, писать письма таким образом, но мы оба любим писать, так почему бы и нет?

Когда она наконец уходит, я снова думаю об Элле. Интересно, как долго я еще буду держаться за нее? Достаточно долго, чтобы было больно, я думаю.

Но не настолько долго, чтобы это стало опасным.

Я не сделаю этого с ней. Никогда.