Безмолвная честь

Глава 3

— Нет? — решительно повторила Хидеми. Они уже в который раз возвращались к давнему спору, и Хидеми наотрез отказывалась уступить. — Она девушка, а не мужчина. Ее место здесь, с нами. Что хорошего, если мы отправим ее в Калифорнию? — Хидеми твердо стояла на своем, не отпуская дочь в колледж.

— Ей уже почти восемнадцать, — в тысячный раз объяснял Масао. — Она отлично говорит по-английски, и даже год, проведенный в Штатах, принесет ей огромную пользу. — Масао хотел, чтобы Хироко проучилась в колледже все четыре года, но знал, что пока об этом не стоит и заикаться. — Учеба в колледже дополнит ее образование, даст возможность приобрести новые убеждения, расширит кругозор. А мой брат и его жена позаботятся о ней.

У Такео и его жены было уже трое детей, они жили в Пало-Альто. Хидеми прекрасно знала об этом, но не желала уступать.

— На будущий год мы отправим в колледж Юдзи, — упрямо повторяла она, и, глядя на нее, Масао задавал себе вопрос, сможет ли когда-нибудь выиграть в этом споре. Он мечтал о новой, современной жизни для Хироко. Она выросла слишком скромной, питала излишнюю склонность к древним обычаям, и Масао считал, что ей пошло бы на пользу ненадолго покинуть Японию. В их семье путешествовать рвался Юдзи — сгорал от желания повидать мир и был во многом похож на отца.

— Мы сможем отправить учиться и Юдзи, но для Хироко такая поездка станет незабываемой. Ничего с ней не случится, она будет в надежных руках. Подумай только, чему она научится!

— Диким американским привычкам, — неодобрительно отозвалась Хидеми, и Масао испустил вздох отчаяния. Хидеми была чудесной женой, но твердо придерживалась старинных обычаев в отношении воспитания детей, особенно дочери.

Пока год назад не умерла ее бабушка, Хироко воспитывалась согласно всем традициям, и сама Хидеми неукоснительно соблюдала их. Разумеется, это было важно, но Масао желал, чтобы Хироко научилась чему-нибудь помимо обычаев. Он хотел, чтобы Хироко обладала такими же возможностями, как и Юдзи, а в Японии это было отнюдь не просто.

— Английскому она может научиться здесь, как я, — решительно заявила Хидеми, и Масао улыбнулся.

— Сдаюсь. Отправь ее в буддистский монастырь. Или сама подыскивай ей мужа — словом, поступай как пожелаешь. Вряд ли ты согласишься что-либо менять в ее жизни.

— Напротив. В университете она может учиться и здесь.

Незачем ради этого ехать в Калифорнию.

— Подумай, чего ты ее лишаешь, Хидеми. Я не шучу."

Сможешь ли ты простить самой себе, если сломаешь ей жизнь?

Подумай об опыте, который она сможет приобрести за границей. Ладно, четыре года учебы в колледже — это и впрямь многовато. Хватит и одного. Единственного учебного года, Но этот год она будет вспоминать до конца жизни. У Хироко появятся друзья, она познакомится с новыми людьми, приобретет новые взгляды, а потом вернется и поступит здесь в университет. Но она уже никогда не будет прежней, если уедет… или не уедет.

— Почему вы обвиняете меня в том, что она лишится такой возможности? Разве это моя вина? — обиделась Хидеми.

— Потому, что именно ты не желаешь отпускать ее. Тебе бы хотелось обеспечить ей удобную жизнь, привязать к своей юбке, сделать так, чтобы она без опасений жила в своем крошечном мирке — робкая, старомодная, связанная по рукам и ногам бесполезными обычаями, которым научила ее твоя мать.

Отпусти ее, как пеструю птичку, и она вернется к нам… Но не подрезай ей крылья, Хидеми, только потому, что она девушка. Это несправедливо. Женщинам и без того тяжело живется. — Такие разговоры Масао вел уже давно, но жена наотрез отказывалась согласиться с ним. Собственная судьба полностью устраивала Хидеми: в сущности, будучи женой Масао, она пользовалась неслыханной свободой. Но она не могла остаться глухой к его словам или к голосу собственной совести.

Понадобился еще месяц уговоров и упреков, но в конце кондов Хидеми сдалась, согласившись отпустить Хироко в Сан-Франциско на один год. Такео предстояло устроить ее в маленькое, но превосходное во всех отношениях женское учебное заведение в Беркли, именуемое колледжем святого Эндрю. Масао ручался, что там Хироко будет в безопасности.

Разлука обещала быть долгой, но Хидеми нехотя смирилась с мыслью, что для дочери это замечательная возможность — хотя понять, почему женщина должна учиться в университете, да еще так далеко от дома, было выше ее сил. Сама Хидеми никогда не училась, но это не помешало ей отлично устроиться в жизни с мужем и детьми.

Юдзи считал идею великолепной и едва мог дождаться следующего года, когда надеялся отправиться в Стэнфорд.

Он думал, что его сестре крупно повезло, но его энтузиазм не разделяла не только Хидеми, но и сама Хироко.

— Разве ты не довольна тем, что твоя мать согласилась? — доверительно спрашивал дочь возбужденный победой Масао, когда Хидеми наконец-то капитулировала и согласилась отпустить Хироко в Сан-Франциско. Многолетняя битва завершилась. Хироко смущенно отмалчивалась, хотя и робко заверила отца, что благодарна ему. Тонкими чертами лица, миниатюрными кистями рук и ступнями Хироко напоминала хрупкую статуэтку. С возрастом прелестью и утонченностью она превзошла мать, но была еще более робкой, чем Хидеми, и, несмотря на передовые идеи отца, отличалась искренним уважением к традициям. Она находила радость и утешение в том, чтобы следовать давним обычаям и обрядам. Бабушка привила Хироко глубокое уважение к ним, но Хироко и самой было удобнее придерживаться привычных традиций. Она стала японкой до мозга костей, более твердой в своих убеждениях, чем ее мать. С годами Хидеми переняла у мужа передовые взгляды, но Хироко не выказывала к ним ни малейшего интереса. Она была старомодной робкой девушкой и меньше всего хотела целый год проводить в Калифорнии. Она согласилась, лишь бы угодить отцу.

Дань уважения к нему далась Хироко дорогой ценой, но она никогда не посмела бы ослушаться Масао.

— Разве ты не рада? — вновь повторил он, и Хироко кивнула, тщетно пытаясь выглядеть воодушевленной. Пристально взглянув ей в глаза, Масао упал духом. Он хорошо знал дочь, нежно любил ее и готов был скорее умереть, чем причинить ей огорчение. — Неужели тыле хочешь за границу, Хироко? — печально спросил он. — Будь откровенна со мной. Тебе не грозит наказание. Эта поездка важна для твоего же будущего. — Кроме всего прочего, учеба Хироко за границей означала огромные расходы — даже при профессорском жалованье Масао, но супруги были готовы пойти на такую жертву ради детей.

— Я… — Хироко боролась со страхом от неповиновения отцу, потупившись и сжимая губы. Она любила родителей и брата и ужасалась предстоящей разлуке с ними. — Я не хочу расставаться с вами, — произнесла она, и ее огромные глаза наполнились слезами. — Америка так далеко! Почему бы мне не учиться в Токио? — Она подняла голову, и ее отец чуть не заплакал сам, увидев выражение на лице дочери.

— Потому, что в Токио ты не научилась бы тому, чего не смогла бы узнать здесь. В сущности, здесь тебе было бы лучше, чем в большом городе. Но Америка… — начал он, и его глаза затуманились мечтательной дымкой. Масао никогда не был за границей, хотя стремился к этому всю жизнь. Двадцать лет подряд он читал письма брата Такео и воображал себя на его месте. И теперь он хотел сделать подарок детям — бесценный подарок, лучший, какой только можно пожелать. — Ты уезжаешь всего на один год, Хироко. Единственный учебный год, вот и все. Если тебе там будет плохо, ты сможешь вернуться. Год — не такой уж долгий срок. Ты выдержишь. А может, тебе там понравится. Если ты останешься в Америке, через год туда приедет Юдзи, и вы будете учиться вдвоем.

— Но там не будет ни вас, ни мамы… Как же мне жить без вас? — выговорила Хироко дрожащими губами и почтительно опустила глаза, а отец обнял ее, как всегда, поражаясь ее хрупкости. Он мог бы обнять ее одной рукой.

— Мы тоже будем скучать по тебе, но ведь мы станем писать друг другу письма, а рядом, в Америке, с тобой будут дядя Так и тетя Рэйко.

— Но я с ними незнакома.

— Они чудесные люди. — Такео приезжал в гости девять лет назад, но Хироко почти не помнила его, а тетя Рэйко так и не смогла побывать в Японии — она ждала младшую дочь, Тамико. — Ты их полюбишь, и я уверен, они станут заботиться о тебе, как о родной дочери. Прошу тебя, Хироко, не упускай такой шанс. Я не хочу лишать тебя этой возможности. — Ради нее Масао годами копил деньги, вел бесконечные споры, убеждая жену, но теперь, глядя на Хироко, он чувствовал себя так, словно наказывает ее. Если бы она только понимала, от чего отказывается!

— Ради вас я поеду, папа, — произнесла Хироко, низко поклонившись, и Масао испытал желание поднять ее, велеть навсегда забыть о давнем обычае. Хироко была слишком юной, чтобы придерживаться традиций.

— Я хочу, чтобы ты сделала это ради себя, — возразил он. — Там ты будешь счастлива, — Постараюсь, папа, — прошептала Хироко, и слеза скатилась по ее щеке. Масао чувствовал себя чудовищем, отсылая от себя родную дочь, но до момента отъезда не сомневался, что в Калифорнии Хироко понравится.

В день отъезда все семейство охватило уныние, и, когда они вышли из дома, Хироко остановилась у двери и расплакалась при мысли о разлуке с родителями и братом. На минуту она задержалась, чтобы поклониться у дверей храма, а затем последовала за матерью к машине и скользнула на заднее сиденье. Всю дорогу к Кобе Юдзи с отцом негромко переговаривались на переднем сиденье, а Хироко сидела молча, глядя в окно. Мать исподтишка наблюдала за ней. Хидеми хотелось чем-нибудь подбодрить дочь, выразить сожаление в том, что они, родители, могли ошибиться, но она не знала, как начать, и потому молчала. Время от времени поглядывая на них в зеркало заднего вида, Масао досадовал на мертвую тишину на заднем сиденье. Хироко не испытывала ни возбуждения, ни восторга, она ни разу не спросила ни о корабле, ни об Америке или своих родственниках. Молчала, сидя неподвижно и чувствуя, как ее душа рвется на части. При виде домов, деревьев, поросшего травой холма тоска лишь усиливалась.

Мать Хироко сложила все ее вещи в один чемодан, который отправили вперед, на причал Нью-йоркской океанской линии в Кобе. Теперь полуторачасовая поездка до пристани казалась бесконечной. Даже шутки Юдзи не вызывали улыбку на лице Хироко. Она держалась совершенно серьезно, не отвечая на остроты и дружеские насмешки брата. Несмотря на естественные различия, между братом и сестрой существовала тесная связь, и с первого же взгляда становилось ясно, как они любят друг друга. Юдзи болтал с сестрой по-английски — он знал этот язык на редкость хорошо, лучше, чем Хироко. От природы он был одарен способностью к языкам, как и к музыке и спорту, и, несмотря на смешливость, учился превосходно. Хироко же была более медлительной и серьезной. Друзей у нее было немного, а новые идеи она воспринимала далеко не сразу. Она отличалась тщательным подходом ко всему, что бы ни делала, подолгу размышляла, но аккуратно выполняла все, за что ни бралась. Хироко училась играть на пианино и скрипке и подолгу упражнялась. Гораздо меньше внимания она уделяла английскому, и хотя говорила бегло, но испытывала при этом неловкость, в отличие от Юдзи.

— В Калифорнии ты научишься современным танцам. Ее брат гордился своими знаниями американской культуры.

Он знал наперечет всех выдающихся игроков в бейсбол, с удовольствием учился американскому жаргону. Он не мог дождаться отъезда в Стэнфорд. — И когда я туда приеду, тебе придется меня учить, — поддразнивал он таким заразительным тоном, что Хироко не сдержала улыбку. Каким наивным ей казался брат! Но они были добрыми друзьями, разница в возрасте между ними была меньше года, и Хироко не могла себе представить, как будет жить без Юдзи. Она знала, что у дяди Такео есть сын, почти ровесник Юдзи, — шестнадцатилетний Кендзи. Еще у дяди две дочери помладше. Но Хироко понимала, что никто не, сможет занять место Юдзи в ее сердце, и когда они достигли пристани, ее ноги дрожали, а грудь сжималась от тоски.

Они легко нашли причал Нью-йоркской линии, где стоял океанский лайнер «Нагоя-мару». Пассажиры и провожающие поднимались на борт, расходясь по каютам. Пока семья разыскивала каюту Хироко, ей пришлось пробираться по коридорам, заполненным беспечно болтающими и смеющимися людьми. Каюта Хироко помещалась на палубе второго класса, и родители обрадовались, увидев, что дочери предстоит совершить путешествие в обществе пожилой женщины. Эта американка провела в Японии целый год, изучая старинное искусство, а теперь возвращалась в Чикаго. Она тут же завязала с семейством Масао дружескую беседу, а затем отправилась на палубу попрощаться с друзьями и оставила Хироко наедине с родителями Американка предчувствовала, что прощание для ее спутницы будет нелегким. Хироко побледнела, и отец понимал, что она готова разрыдаться.

— Мужайся, детка, — мягко произнес он, пока Юдзи вносил чемодан Хироко, а мать говорила, куда его поставить. — Не унывай. Тебе придется побыть одной совсем недолго, а в Америке тебя встретят родственники. — Масао намеренно выбрал корабль, который прибывал прямо в Сан-Франциско. Предстояло длительное плавание, но родители считали, что гораздо опаснее для их дочери будет делать пересадку в Гонолулу. Хироко не хотелось сходить на берег в незнакомом месте, она опасалась даже оказаться одна на корабле. Прежде она никуда не уезжала, не покидала дом, а теперь должна была отправиться в совершенно незнакомую страну. — Вскоре ты вернешься домой, — ласково напомнил отец, пока Хироко оглядывала тесную каюту, испытывая приступ клаустрофобии. — Год пролетит так быстро, что ты и не заметишь.

— Да, отец, — ответила Хироко, поклонившись отцу и безмолвно умоляя оставить ее дома. Она согласилась выполнить его желание лишь из уважения и сейчас была готова пожертвовать чем угодно, только бы не уплывать в Калифорнию. Как и мать, Хироко не понимала, зачем ей нужно образование и в чем преимущества учебы за границей. Она соглашалась, что повидать мир совсем не плохо, но не знала почему. Ей казалось, что гораздо лучше остаться дома, рядом со знакомыми людьми, в привычных местах. В сущности, она так и не стала современной девушкой, как мечтал Масао. Но Масао не сомневался, что эта поездка многое изменит.

Прозвучал гудок, и по кораблю разнеслось объявление об отплытии прежде, чем Хироко успела освоиться. Масао считал, что это даже к лучшему. Глядя на дочь, он понимал: стоит им пробыть вместе еще несколько минут, и он не сможет оставить ее — бледную, с трясущимися руками. Она протянула матери цветок из небольшого букета, подарка пассажирам. Мать взяла цветок также дрожащими руками и обняла дочь. Они не произнесли ни слова, и, когда вновь послышался гудок, Масао мягко взял жену за плечо.

Пришло время проститься и уйти.

Хироко молча последовала за ними на палубу. Она была одета в ярко-синее кимоно, подарок матери. Масао настоял, чтобы она взяла с собой и западную одежду, уверенный, что в колледже она не помешает. Прежде Хироко никогда не носила западную одежду. Как и мать, она предпочитала кимоно, но сложила в чемодан непривычные предметы — потому что так хотел отец.

Семья остановилась на палубе, вдыхая теплый соленый ветер. День выдался чудесным, большинство пассажиров веселились, играла музыка, в воздух взлетали воздушные шары.

Но Хироко была растерянна и несчастна.

— Будь хорошей девочкой, — серьезно напутствовала ее Хидеми, — помогай своим родственникам чем можешь. — Наставляя дочь, Хидеми едва сдерживала слезы — мысль о разлуке казалась ей невыносимо мучительной. — Пиши нам почаще… — Ей хотелось сказать, чтобы дочь не забывала их, не влюблялась на чужбине, не осталась в Сан-Франциско, но она только смотрела на Хироко, вспоминая счастливые дни, когда ее маленькая девочка жила дома, в Киото. Хироко не спускала с матери наполненных слезами глаз.

— Береги себя, сестренка, — произнес по-английски Юдзи, и Хироко улыбнулась сквозь слезы. — Передавай привет Кларку Гейблу.

— Не заводи себе слишком много подружек, — поддразнила его Хироко по-японски, обняла брата и повернулась к отцу. Почему-то расстаться с ним оказалось труднее всего — Хироко знала, как много надежд возлагал на нее Масао, как желал для нее этой поездки.

— Постарайся хорошо провести год, Хироко. Учись как следует. Запоминай все, что увидишь, чтобы рассказать нам, когда вернешься.

— Непременно, отец, — низко поклонилась ему Хироко, молча обещая выполнить все его желания.

Ей предстоит стать смелой, умной и решительной. Она многому научится и вернется на родину, в совершенстве овладев английским. Вновь взглянув на Масао, она была изумлена, заметив в его глазах слезы. Отец в последний раз крепко обнял ее, сжал ладони в руках и отстранился, а затем повернулся к сыну и жене, направляясь к трапу. Хироко с ужасом смотрела им вслед.

Она долю стояла у перил, махая им рукой, страдая от одиночества, испытанного впервые в жизни и опасаясь трудностей, ждущих ее в Калифорнии.

Глядя, как удаляются фигурки на причале, она вновь вспомнила о каждом из родственников, о том, как много они значат для нее, и помолилась, чтобы следующий год пролетел незаметно Горы Японии скрылись из виду, а Хироко еще стояла на палубе, неотрывно вглядываясь туда, где осталась ее родина.

Когда Юдзи и родители вернулись домой, дом показался им без Хироко невероятно пустым. Прежде Хироко бесшумно и быстро сновала по комнатам, выполняя домашнюю работу, помогая матери и ничем не подчеркивая свое присутствие. А теперь, вдруг лишившись ее, Юдзи почувствовал, какая одинокая жизнь ему предстоит, и сразу отправился к друзьям, чтобы избавиться от мрачных мыслей.

Масао и Хидеми долго смотрели друг на друга, размышляя, правильно ли поступили, не слишком ли молода Хироко, не станет ли ее отъезд в Калифорнию ужасной ошибкой. Особенно тягостные мысли донимали Масао — в этот момент он был готов вернуть дочь и забыть о колледже. Но Хидеми не теряла уверенности, что они поступили так, как следовало, желая добра дочери. Хироко была всего годом моложе ее самой во времена замужества с Масао. Хироко многому научится, обзаведется друзьями, а когда вернется домой, еще долго будет вспоминать о годе, проведенном в Калифорнии. Масао прав.

Мир изменился, людям, живущим в нем, мало знать древние обычаи, уметь составлять букеты и разливать чай. Когда-нибудь этот мир будет принадлежать молодежи, такой как Хироко и Юдзи. Их дочь должна быть готова к переменам, должна усвоить уроки, которые понадобятся ей в жизни. Год пролетит незаметно, думала Хидеми, глядя на мужа и улыбаясь.

— Вы поступили правильно, — великодушно произнесла она, зная, что Масао нуждается в ободрении. Его раздирали противоречивые чувства. Он не мог забыть ужас в глазах дочери, оставшейся на корабле, когда они спускались по трапу.

— Как ты можешь быть уверена в этом? — несчастным голосом спросил он, исполняясь благодарности к жене.

— Потому, что вы мудрый человек, Масао-сан, — объяснила Хидеми, кланяясь мужу. Он взял ее за руку и медленно притянул к себе. Они провели вместе девятнадцать счастливых лет. Уважали и всем сердцем любили друг друга. Любовь придавала им силы, помогала переносить невзгоды. За это время им не раз приходилось принимать трудные решения, но ни одно из них не было таким тягостным. — Там она будет счастлива, — добавила Хидеми, желая поверить собственным словам и вспоминая все, о чем говорил когда-то Масао.

— А если нет? — возразил Масао, вдруг почувствовав себя одиноким стариком. Но его дочери сейчас было еще тоскливее.

— Тогда она станет сильной — это пойдет ей на пользу.

— Надеюсь, — тихо отозвался Масао. Хидеми взяла его за руку, и они медленно побрели в сад. Моря оттуда не было видно, но оба посмотрели в ту сторону, где оно скрывалось за горами, и, вспомнив о Хироко, стоящей на палубе «Нагоя-мару», низко поклонились, не сводя глаз с горизонта.