Безмолвный Крик

Глава третья На месте добычи

– Замки не вскрыты. Это не выглядит как проникновение со взломом. Щеколды и петли на окнах тоже не повреждены. Ни одного повреждения. Снаружи открыть эту раму нельзя так, чтобы мы не заметили. У него был ключ?

– Господи боже, нет! – сказала я, но тут же осеклась.

Откуда мне знать? Может, и был. Я опустила взгляд на колени. Темнокожий полицейский офицер ростом выше меня на две головы снисходительно усмехнулся.

– Тогда как он пробрался в дом?

– Вы считаете, моя дочь врёт? – резко спросила мама.

– Нет, мэм, что вы, напротив. Нам нужно разобраться со всеми деталями… дела. – Вид у него сделался сконфуженным.

И поделом!

– Сто раз уже сказала. Я всё проверила.

– Двери и окна были заперты?

– Да, но он влез в окно моей спальни.

– Мы внимательно осмотрели его и не обнаружили следов взлома.

– Но не призрак же он, чтоб пройти сквозь стену?! – огрызнулась я. – А что насчёт моей руки?

– Ты могла рассечь её при падении, Лесли. Мало ли что могло случиться с тобой, пока ты была одна, – рассудил он и отвёл от меня взгляд.

– Вы не можете отличить след от ножа от другого следа?

– Ты же сказала, при тебе был перочинный нож. Во время падения…

– Я не им поранилась!

Мама тихо вздохнула и продолжила массировать виски, утопая в кожаном старом кресле. Хелен сидела рядом и теребила подол своей белой юбки. Она была бледнее обычного.

– Поймите меня правильно, – смутился офицер. У него на груди, на синей форме, была нашивка «Патрик Мейсон». На вид ему – лет сорок пять, а глаза были усталыми и почти безразличными. – Нельзя возбуждать дело, не обнаружив никаких улик.

– А синяк на голове?

– Ты лежала возле комода. Ты могла случайно удариться о него.

– Он угрожал мне ножом! – Я была в бешенстве. – Он был в маске! В чёрной одежде. Высокий такой!

– Лесли.

– До этого он звонил несколько раз с телефонного номера моего одноклассника.

– Мы уже проверили тот номер. – Патрик Мейсон серьёзно взглянул на мать. – Он чист. Ни одного совершённого вызова. А сам Дерек Такет весь вечер был дома, это подтвердили его родители и репетитор. Он занимался с преподавателем по скайпу.

– Да вы издеваетесь надо мной! – Я поднялась из кресла.

Мама – следом.

– Мистер Мейсон. Если вы считаете, что моя дочь вызвала вас напрасно, чтобы поиздеваться… – начала она, но полицейский жестом остановил её.

– Я так не думаю. И ни в чём не виню Лесли. Я не сказал, что это ложный вызов. – Он понизил голос и заговорил малость душевнее. Мне на эту душевность было плевать. – У меня тоже есть дочь, миссис Клайд, не подумайте, что я вам не верю. Моя дочь учится в средней школе, и сегодня там только и было разговоров об этом случае. Дети очень впечатлительные.

– Говорите прямо, – устало сказала мама, – что вы имеете в виду?

Дэрил Валорски, старший брат Энтони и патрульный офицер Скарборо, задумчиво оторвался от протокола, который старательно вёл до этого, и нахмурился, почесав карандашом висок над шлемом своих набриолиненных чёрных волос.

– Я думаю, миссис Клайд, Лесли перенервничала, – мягко сказал офицер Мейсон. – Не хочу вас пугать, но, если бы это был действительно тот, кто убил Кейси Кокс и других ребят, она могла бы закончить совсем иначе. И скажу честно, мы до конца не знаем, что там произошло, у Коксов. Понимаете, о чём я говорю? Никто не говорит, что в Скарборо завёлся убийца. А эти газетчики – им бы только страху на людей нагнать. Может, там кроме ребятишек и их наркотиков и не было никого.

Он приподнял брови. Мама терпеливо сжала челюсти. Снова села в кресло и откинулась на спинку, барабаня пальцами по подлокотнику. Посмотрела на меня. Затем – на офицера. И повторила:

– Ложный вызов.

– Не то чтобы, – смутился он. – Она могла насмотреться и наслушаться всех этих ужасов. У всех разная психика, миссис Клайд. Игры разума, знаете ли, и вся эта чертовщина. А в интернете и по телевизору – там только масла в огонь подливают.

– Я ничего не придумала! – выкрикнула я и сжала руки в кулаки. – Он был так же близко от меня, как вы! Белая разрисованная маска с красными полосами! Я могу описать, во что он был одет. Какого роста. Могу описать его голос! Он проник в мой дом, неужели вы мне не верите?!

Офицер Мейсон сочувственно покачал головой и сказал матери:

– Девочка могла вообразить что угодно. Услышать шум на улице. Над ней вполне могли пошутить друзья: знаете, мы сегодня уже арестовали троих таких идиотов, пугали друзей по соседству, забирались во двор с пластиковыми ножами. А Лесли слишком уж остро это восприняла. Упала у себя в комнате, споткнулась о ковёр, ударилась виском. Обычное дело. Я бы отвёз её в больницу.

– Она уже падала сегодня в школе, – задумчиво сказала мама. Я цокнула языком. – Сказала, со стремянки. С большой высоты. А потом позвонила мне и начала утверждать, что в доме кто-то есть.

– Это не имеет к делу отношения! – резко сказала я.

Офицер Мейсон вздохнул. Меня, конечно, никто не слушал:

– Вполне имеет, Лесли. Тебя не осмотрела школьная медсестра? Это может быть сотрясение мозга, пусть и лёгкое. Тогда это совсем не шутки. Я правда советую свозить её в больницу, миссис Клайд. Хотите, даже на патрульной машине. Этот вызов не засчитаю. Но имейте в виду, не стоит поддаваться панике, потому что мы держим всё под контролем. А твоего шутника мы найдём, Лесли, это я тебе обещаю.

Я стояла под душем уже сорок минут. Мама заходила трижды и поторапливала меня, но не ругала. Это даже странно. Похоже, она впрямь решила, что меня лучше ненадолго оставить в покое.

В воде было легче, хотя мой порез здорово щипало. Я закрыла глаза, хорошенько умыла лицо и подставила его под поток: вода упруго залила нос, рот и глаза. А потом я резко вдохнула и раскашлялась, прижавшись спиной к холодной плитке, когда в голове сама собой появилась догадка. Ну конечно! Всё просто, как дважды два! Когда он мог пробраться в дом? Ответ лежит на поверхности. Убийца был внутри, когда я осталась одна. До того, как всё закрыла. Он прятался там очень долго – и очень хорошо. А окно открыл, чтобы поиграть со мной. Чтобы я до смерти напугалась.

Всё это время он был здесь. И хуже того! Я заперлась с ним в одном доме. Поэтому и не было никаких следов взлома, как и самого взлома.

Я на автомате завернула вентиль на кране, наступила на коврик для ног и сняла с крючка большое бежевое полотенце, быстро им вытираясь. Всё это время в голове колотилась одна и та же мысль: он был здесь.

Я отложила полотенце и посмотрела на своё размытое отражение в запотевшем зеркале. И как теперь мне заснуть? Он может в любой момент вернуться. А вдруг уже пробрался в мою комнату и ждёт там?

Открыв зеркальную дверцу шкафчика, я нашла пластырь и сняла другой, намокший, с рассечённого виска. Даже рукоятка у его ножа – и та острая! Я в видах ножей не разбираюсь, но уверена, что он охотничий. Похожая модель долго красовалась на рекламной афише оружейного магазина «Браунеллс» в Чикаго, напротив «Старбакс», где мы с подружками часто пили кофе после школы. Для руки я взяла бинт: простым пластырем здесь не обойтись. Потом надела просторную футболку с надписью «Спасите дельфинов Панама-бей!» и спальные шорты и побрела к себе в комнату.

Первым делом, оказавшись там, я обшарила всё, от шкафа до места под кроватью, и только потом плотно закрыла дверь. Замок работал исправно. Это была настоящая чёртова подстава. Ублюдок всё продумал заранее, чтобы мне никто не поверил. Он хотел, чтобы не нашлось человека, способного меня защитить в следующий раз, когда заявится снова. Я в этом уже не сомневалась. И что значили эти слова «у нас с тобой большие планы друг на друга»?

Мама работала у себя в кабинете. Хэлен болтала с подружкой по скайпу. Я осталась наедине с собой и села на кровать, устало вперившись глазами в никуда.

Ветер выл в окна, но особенно сильно это ощущалось на чердаке. Чердак был прямо над моей дверью, и я хорошо слышала, как дом продувает со всех сторон. Судя по короткому дробному стуку в стёкла, снаружи пошёл дождь. Тогда я легла под одеяло, косясь на тёмное окно, прикрытое белой вуалью, и погрузилась в тяжёлые мысли.

Он вернётся за мной, это точно. Но что именно ему нужно? Стараясь отвлечься, я обвела свою простенькую комнатку взглядом и только сейчас поняла, почему она мне так не нравится. Всё это мне словно не принадлежит. Не соответствует моим вкусам. Не подходит, как одежда не по размеру.

Словно это всё – не моя жизнь.

Я равнодушно посмотрела на прикроватную тумбочку: в круге света от лампы стоял небольшой деревянный поднос. Мама оставила после ужина таблетку аспирина на блюдце и стакан колы, чтобы запить. Это очень кстати: голова гудела; мне чудилось, поднялся жар. Я коснулась лба. Он казался горячим; подушка, напротив, была холодной. Выпив таблетку, я положила ладони лодочкой под щёку и очень долго смотрела в окно с качающимися от ветра ветками, пока не уснула.

Скарборо. Штат Мэн. 18 сентября 2020 года

Он хорошо помнил себя в семнадцать. Помнил, каким казался мир – тёмным и недружелюбным. Это было место, где он был никому не нужен и никто не был нужен ему. Он ненавидел собственное отражение, но знал, что другого у него не будет, и научился тому, чего не было у других семнадцатилетних хороших мальчиков: самоуважению.

Он знал: что посеешь, то и пожнёшь, и терпеливо пожинал одну неудачу за другой, которые сеяли он и другие такие, как он. Единственное, что не мог найти так долго и что отыскал сейчас, – своё предназначение.

Оказывается, кто-то в этом мире рождён, чтобы убивать. И это нормально. Это такое же дело, как любое другое, не лучше и не хуже.

– Это, в самом деле, совсем несложно, – успокоил он лысеющего мужчину с животом, нависшим над тугим брючным ремнём. – Если отбросить всю моральную гниль, которую вдалбливают в головы школьникам, – про человечность, про взаимопомощь, про «не убий»… Не дёргайтесь, Мозес.

У мужчины на лбу выступила испарина. Квадратные очки с толстыми линзами тоже запотели. Он шумно дышал, но ничего не мог выдавить из-за кляпа, который ему затолкали в самую глотку. Он постоянно боролся с приступом рвоты. Удушливая волна съеденного гамбургера с чесноком то подкатывала, то отступала.

Мозес знал, что задохнётся, если его стошнит. Ведь этот нечеловек – он не вытащит кляп, даже если тот подавиться рвотными массами.

Убийца сидел напротив пленника, забившегося в угол ванной комнаты, на корточках и говорил тихо и почти мирно. В игре теней и света казалось, что его безразличная жуткая маска улыбалась.

– Есть такая форма влечения, – вдруг сказал он с большим интересом в голосе, – гибристофилия. Слышали о ней?

Мозес покачал головой. Он хотел умереть или освободиться – что угодно, только быстро. Сердце заходилось в сбивчивом биении. Он не мог ни о чём больше думать. Даже об убийце с ножом напротив себя не мог тоже. И тот прекрасно всё понимал.

– Очень многие женщины очарованы серийными убийцами, – сказал он и усмехнулся. – Представляете, Мозес? В самом деле, даже у самых жестоких из них не было отбоя от поклонниц и фанаток. Маньяки убивали этих бедных девочек и трахали их трупы, а в тюрьмах становились… прямо рок-звёздами, понимаете?

Он покачал головой.

– Безумие, вы скажете. Знаю. Полный кошмар. Но мир вообще безумен. У людей в головах дикость. Поэтому я их не люблю.

Мозес умоляюще простонал. Тёмно-зелёный галстук, который запихнули ему в рот вместо кляпа, вот-вот норовил провалиться в глотку язычком. Мозес боялся умереть от удушья. Он представлял, каким его найдут: школьного учителя биологии, почётного гражданина Скарборо, с распухшим синим лицом, с глазами навыкате. От этого становилось не по себе.

– Тед Банди. Он повсюду прятал трупы и после убийств возвращался к ним, чтобы возлечь. Представляете?! Он их наряжал, красил, чтоб макияж хоть немного освежил покойницу. На суд многие женщины пришли с причёсками, как у его жертв. Красились и одевались, как они. Хотели возбудить его. Они же ненормальные. Ещё хуже него.

Он поигрывал ножом в пальцах. Лезвие красиво бликовало в тусклом свете лампочки под потолком.

– Ричард Рамирес – ну, тот, что ночной сталкер – он вообще пользовался огромным успехом у женщин. И он, и Банди, и много кто ещё получали письма с предложением жениться. Со многими из них на личных свиданиях зачинали детей. Вы представляете, Мозес? Детей – от убийцы?

Последний вопрос был насмешливым, удивлённым и по-странному возбуждённым – всё сразу. Какое выражение обрело его лицо под маской в тот момент? Он хлопнул Мозеса по щеке ладонью в чёрной перчатке, и тот лишь дёрнулся, боязливо сжавшись.

– Так вот, зачем всё это? Я ответ знаю: гибристофилия. Читал в научном журнале, это явление очень распространённое. Психиатры говорят, сексуальная патология. Одержимость. Мол, я – избранница самого тестостеронового, самого опасного мужика из всех. Он – мой хищник, мой любимый монстр. Он почти бог. Он легко отнимает жизни у других, но меня не трогает. Синдром Бонни и Клайда. Женщины от этого балдеют.

Он поднялся и прошёл взад-вперёд против Мозеса. Тот был очень бледен. Он давился своим чёртовым галстуком и не способен был соображать, иначе понял бы простую истину: из ванной комнаты собственного дома ему не выбраться никогда.

Голову он разбил о кафельную плитку, когда упал, пытаясь сбежать от высокой фигуры в чёрном и с маской. Убийца настиг его – он был не в пример проворнее и быстрее.

Набросив на свою жертву цепь и пристегнув её к пьедесталу раковины, он затолкал Мозесу Пайку дурацкий галстук в глотку. Затем ударил в висок рукоятью ножа. Вот же обидно. Мозес терпеть не мог галстуки, но их заставляли носить в школе.

В свои сорок пять Мозес не был ни спортивным, ни выносливым. Он захныкал сразу же, как стало больно, потому что не умел терпеть боль и не хотел. Потому что – мамочка, спаси меня! Господи, спасите, хотя бы кто-нибудь! – он знал, что его песенка спета.

– Она думает: он плохой парень, убивает людей. – Убийца хмыкнул и развёл руками. – Каждый чёртов раз надеется: ну теперь-то он одумается, потому что у него есть я! Дамочки сексуально возбуждаются от такого и знают: он никогда не изменится, а что ещё хуже – может и их сожрать, когда чужого мяса ему не хватит. Вы думаете, они больные?

Он весело хмыкнул и постучал по чёрным выцветшим губам своей маски кончиком ножа. Мозес Пайк испуганно поднял на него вымученный блестящий взгляд.

– Такая женщина думает: его никто не понял, он бедный, несчастный, недооценённый гений, поэтому пошёл убивать. Такая женщина думает ещё: он хитёр, умён и сексуален. И знаете? Он сострадателен вдобавок. Никто не видит его хорошей стороны. Кроме неё. Хищник и жертва. Такой блевотный примитив, ей-богу. Но ведь работает же.

Он низко рассмеялся. Покачал головой. Затем выбросил руку вперёд – и Мозес Пайк засипел, потому что его горло облилось тонкой алой полосой, из которой на рубашку хлынула кровь.

– А ещё эта ультрамужественность. Любимая убийцы всегда будет под его защитой, потому что… как там пишут в этих дурацких книжках – герой пожертвует тобой ради мира, а злодей пожертвует миром ради тебя.

В груди у Пайка разгорался пожар, он перестал чувствовать тошноту, потому что показалось – не может дышать совсем. Он думал, это хуже прочего. Мозес беспомощно пучил глаза и смотрел на убийцу, когда тот вздохнул и присел рядом.

Его нож посмотрел Мозесу в живот.

– И ещё кое-что. Эротическое возбуждение. Такая мощная штука. Мне ли не знать! Хуже наркотиков. Знаете, Мозес, многие мои сверстники скололись в своё время. Иногда думаю, лучше бы они убивали…

Он порвал Пайку рубашку, раскроил нательную белую майку и сделал глубокий надрез над пупком, подцепив кожу ножом так, что та лопнула, как кровавый пузырь. Затем раздвинул края раны указательным и средним пальцами, внимательно посмотрев в потное, искажённое агонией лицо своей жертвы.

У Мозеса Пайка глаза вылезли из орбит.

Он умирал, потому что у него было перерезано горло, но продолжал мучиться от боли в последние секунды угасающей жизни. Убийца тянул края его плоти в разные стороны. Под эластичной чёрной водолазкой ублюдка, вершившего его судьбу, мышцы окаменели и вздулись. Он был весь как стальной и почти не казался человеком. Мозесу чудилось, он был Сатана – или кто-то гораздо хуже. Не библейское. Древнее и жестокое, ему непонятное. В глазницах маски сверкало безумие. И он непрерывно говорил:

– Я читал про это. Хорошая книжка, на самом деле. Всем бы дамочкам её почитать. Мол, женщины с неодолимой тягой к маньякам слишком ласковы и трепетны, и у них нет шансов на нормальные отношения. А этот субъект, он же почти идеальный мужчина. Он думает только о ней. И изменять ей не будет у себя в камере заключения.

Он разорвал светлую кожу, одрябшую за почти пятьдесят лет жизни, залив свои руки кровью, и, когда сделал это, Мозес обмяк в своих путах. Тогда убийца взял нож и хорошенько поработал им, пока брызги не окропили его плечи, грудь, щёки и лоб маски.

Он вывалил кишки мистера Пайка на плитку, вынул желудок. Мозес уронил голову на грудь и в последние секунды своей жизни с ужасом посмотрел на свои внутренние органы. Он был так шокирован их видом, что даже очнулся от болевого забытья.

– Он хочет только её, – продолжил убийца. – Он ни на кого больше не смотрит. Он тоже одержим. Потому всю свою нежность она компенсирует его агрессией. Укрощает внутреннего зверя.

Затем он смолк на секунду и вытер лоб тыльной стороной запястья, сжимая в этой же руке нож.

– Ну вот, Мозес. Вот так примерно потрошат кроликов. Подумайте над этим. Говорят, мозг живёт ещё минуту после смерти. Так что у вас есть целая минута понять, почему вы мне попались.