Безнадежный пациент

Глава 1

В общем, меня попросили кое-что написать. Доктор объяснила, что ничего особенного не нужно, ни стихов, ни высокой прозы – лишь правдиво изложить события того дня. Кратко, своими словами и, что особенно важно, в моем восприятии времени.

Я сказал себе, что это будет просто и даже объективно. Вооружившись блокнотом и шариковой ручкой, я уже представлял четкий список по пунктам. Примерно как в отчетах о происшествии, которые я составляю по работе: всего-то нужен листок бумаги и полчаса времени.

Это моя седьмая попытка. Прошло три часа, на полу восемь исчерканных страниц. Теперь я осознаю, что рискнул бороться с чем-то, что гораздо сильнее меня. С сущностью, которая, как я думал, с годами почти исчезла, а на деле лишь затаилась в тени. И вот, вернувшись в прошлое, я вновь с ней столкнулся, и она грубо напомнила мне о своих истинных масштабах. Очередная попытка заканчивалась провалом. Я был в растерянности, однако понимал, что винить, кроме себя, некого.

И лишь несколько минут назад, когда я уже подумывал бросить все к черту, мне пришел в голову новый подход. Мысль возникла из ниоткуда, сверкнула, словно искра волшебства в колдовском вареве недоумения и отчаяния, подсказав тот самый недостающий элемент, который мог бы сделать зелье прозрачным.

К моему изумлению, идея сработала. Дело сразу пошло на лад. Ручка, медлившая над каждым словом, теперь выводила строчку за строчкой с уверенностью поезда, скользящего по рельсам. Знаете, в чем разница между этой и предыдущими семью попытками? На сей раз я решил обращаться непосредственно к тебе.

Ненавижу говорить о себе. Скучные события, изложенные столь же скучным рассказчиком. Но всякий раз, когда, встречая меня вечером, ты спрашивала про мой день, я замечал, с каким неподдельным вниманием и благосклонностью ты слушаешь. Будто я непостижимым образом способен увлечь тебя так же, как ты меня. Благодаря тебе даже в самых моих обычных днях находились истории. Одно лишь твое присутствие непостижимым образом наполняло меня желанием о них поведать.

Пожалуй, стоит начать с желтого бумажного квадрата. Вы наверняка такие видели. Седьмое июня, на часах скоро полночь. Я смотрю на желтый квадрат, который стоит в нашем доме на каминной полке, и меня придавливает странная тяжесть. Почти каждый вечер я сижу здесь, поникнув плечами, хрипло дыша и не сводя с бумажного квадрата красных заплаканных глаз.

Я не могу его убрать, но и отвернуться не решаюсь. Мучительная безысходность приковала меня к дивану в нашей гостиной, и я сижу там, не в силах отвести глаза, одинокий и полный обиды.

Я остаюсь в таком положении до тех пор, пока меня не одолевает спасительное забытье. Я ощущаю прикосновение прохладной итальянской кожи и с облегчением проваливаюсь в дремоту. Через мгновение я уже крепко сплю.

Воздух прохладен и свеж. Ветерок легко касается рук и шеи. Франция. Воды озера Анси плещутся о борт небольшой учебной шлюпки. Я любуюсь божественно красивым зрелищем: ярко-синим небом и величественными облаками. Беспорядочно хлопает белый холщовый парус – неисправимый романтик, он откликается на любой порыв ветра, всякий раз надеясь, что это всерьез и надолго.

– Помнишь, что ты сказал? – доносится до меня. – Когда я призналась, что меня не учили ходить под парусом?

Я медленно выдыхаю, отрываюсь от созерцания неба и скольжу взглядом вдоль мачты, пока мои глаза не встречаются с твоими. Ты сидишь на носовой части и, глядя на меня с улыбкой, отвечаешь на свой же вопрос:

– Ты сказал, что родители меня подвели.

– Господи, – смущенно фыркаю я, стыдясь слов, которые ляпнул в молодости. – И это не заставило тебя бежать от меня подальше?

– О нет, эффект получился прямо противоположный. Я решила, что моя миссия – заняться твоим образованием.

– Любопытно, – смеюсь я. – И как, получилось?

– А бог его знает, – хихикаешь ты, качая головой. – Спросишь, когда я закончу.

Я налегаю на румпель, мы плавно поворачиваем вправо, ловя ветер, и наконец парус вздувается. Несколько недель я трудился не покладая рук, чтобы разгрести все дела и выкроить несколько драгоценных выходных. За редким исключением я ночевал прямо в офисе, ящик стола ломился от чистых рубашек, календарь пестрел от многочисленных напоминаний о встречах, назначенных на девять вечера. А я мечтал о том дне, когда мы соберем сумки и отправимся вместе на озеро Анси, и это станет наградой за все мои мучения.

– Как ферма? – спрашиваю я, когда ты отворачиваешься от переднего паруса и смотришь на меня.

– Посреди всего этого? – Ты обводишь рукой окружающий пейзаж. – Предлагаешь говорить о ферме?

– Да. Как прошел твой последний рабочий день?

– Ну… – задумываешься ты. – К нам приезжали две школы. Мы с детьми лепили из глины и рисовали. А некоторые из ребят захотели попробовать себя в пчеловодстве! Я была сражена наповал! Считается, что дети боятся пчел, но, по-моему, в половине случаев мы просто проецируем на них свои страхи. Ребята были в восторге от ульев! Колонии, мини-сообщество. Я предложила открыть кружок пчеловодства для средних классов. Кэрол, естественно, зарубила мою идею.

– Мы не любим Кэрол, так?

– Мы ее ненавидим. Именно она не разрешила своему ребенку ходить на гимнастику.

– Точно, теперь вспомнил.

– Ладно, это все мелочи, главное в другом…

Я устраиваюсь поудобнее и любуюсь тобой, слушая рассказ, наслаждаюсь твоей манерой говорить. Как ты разрезаешь воздух ребром ладони, подчеркивая свои мысли. Как ты с готовностью защищаешь людей, с которыми едва знакома. Одни яркие эпизоды дополняются другими, и твой день превращается в бескрайнее цветистое полотно.

И вдруг я спокойно и без сожаления вспоминаю: до озера мы так и не добрались. Мы слишком закрутились на своих работах, перенесли поездку на следующий год, погрязли в круговерти безликих дней.

Осознав эту мысль, я начинаю просыпаться. В последние мгновения ускользающего сна я стараюсь запечатлеть твой облик. Ты живая, из плоти и крови: ироничная улыбка, перед которой невозможно устоять, облако непослушных волос, и глаза, такие искренние и озорные, не просто выражают счастье, а сами его источник! Я смотрю на тебя и чувствую, что люблю так же сильно, как раньше.

Сквозь жалюзи пробиваются первые лучи рассвета, и я подскакиваю с дивана. Дышать тяжело, сердце стучит молотом, виски бешено пульсируют, но я с благоговейным трепетом пытаюсь запомнить каждый момент сновидения. Меня переполняет радость.

Мой взгляд останавливается на желтом бумажном квадрате на каминной полке. Его размеры тридцать два на тридцать один сантиметр. За прошедшие восемь месяцев я практически поселился под ним, утонув в скорби и теряя рассудок. И все же, когда я заново прокручиваю в голове наши реплики и интонации, с которыми они были произнесены, мне даже не нужно смотреть на каминную полку.

– Артур?

Слышу свое имя и понимаю, что замечтался. Я витаю в облаках с тех пор, как проснулся. В хмельном состоянии эйфории я принял душ, оделся и поехал к психотерапевту. Я ощущаю то же самое даже сейчас, глядя в окно ее кабинета на третьем этаже, за которым виднеются одинаковые белые домики элитного лондонского района Белгравия. Я неспешно поворачиваюсь на голос, прикидывая, стоило ли идти на сегодняшнюю сессию.

– Вы улыбаетесь, – делает, несомненно, ценное наблюдение доктор Данн.

– Это… – Я лихорадочно подыскиваю нужные слова. – Это было потрясающе! Я ее видел, говорил с ней, словно все происходило на самом деле! Я помню совершенно отчетливо. Такое ощущение, будто она…

Я умолкаю, чувствуя за вежливой улыбкой молчаливое предостережение. Словно доктор Данн видит мое счастье, но не разделяет его.

– Это же хороший признак, да? – уточняю я, сомневаясь, что на мой вопрос можно ответить иначе.

– В целом, да, – осторожно отвечает она. Доктор Данн подбирает слова с тщательностью сапера, идущего по минному полю. – То, что вы видели Джулию, – само по себе прекрасно. Я за вас очень рада. Я лишь хочу быть уверена, что мы с вами готовы. Сейчас вы на подъеме, и это чудесно. Однако наша конечная цель – не зашкаливающие эмоции, а уравновешенность. Случился большой внезапный сдвиг, но, видите ли, мне бы не хотелось, чтобы вы себя перегрузили.

Я озадаченно смотрю на нее с дивана. Не понимаю, как вообще можно такое говорить. После того, как она восемь месяцев наблюдала мои беспрерывные страдания, призывать к сдержанности, когда я наконец-то свечусь от восторга?! Нелепо!

– Я справлюсь, – говорю я, с удивлением отмечая резкость, с которой прозвучал мой ответ.

– Что ж, прекрасно, – тактично произносит доктор Данн. – Могу ли я узнать, о чем вы беседовали?

Я с удовольствием погружаюсь в воспоминания, радуясь возможности еще раз повторить наш разговор. Несмотря на то, что сессия была тем же утром, мне пришлось с удвоенной силой цепляться за бесплотный сон: детали разговора утекали, словно песок сквозь пальцы. Одни я смог вспомнить, а другие канули в омут забвения.

– Да так, ни о чем особенном, – улыбаюсь я, внутренне холодея от страха. – Неважно.

Два часа спустя я лихорадочно строчу, низко склонившись над рабочим блокнотом. Я твердо вознамерился зафиксировать каждое слово, которое было произнесено нами в том разговоре, каждую интонацию, все, что я увидел и ощутил.

С тех пор, как водитель забрал меня от доктора Данн и привез в офис, все становилось только хуже. Остаток утра я разгребал текущие дела, одновременно пытаясь удержать в памяти наше свидание из сна. Вскоре образовался сводящий с ума порочный круг: мои рабочие задания прерывались мыслями о тебе, а те, в свою очередь, прерывались звоном бьющегося фарфора.

Я стараюсь переложить свой сон на бумагу, проклиная себя за тупость. Ну почему я не записал его раньше? На что рассчитывал?

– Артур?

Поднимаю глаза. На меня внимательно смотрят двадцать человек в костюмах. Я на совещании. В сером зале, где проходят заседания правления, пахнет новым ковром и маркерами для белой доски. Во главе длинного стола стоит дама в сшитом на заказ костюме и ждет ответа на вопрос, который я, естественно, не слышал. Я что-то мямлю, оглядывая помещение в поисках возможных подсказок, но вижу лишь непонятные схемы на экране и вполне понятное раздражение в обращенных ко мне глазах.

– Как я уже сказала… – с нажимом произносит дама.

Вжимаюсь в кресло. Чувствуя, как пылают щеки, отвожу глаза и рассматриваю небо Кэнари-Уорф[1]. Мгновением позже перехватываю несколько взглядов, обращенных в мою сторону: одни сочувственные, другие презрительные (которых с каждой неделей становится все больше).

Один из присутствующих заглядывает в мой блокнот, и я инстинктивно пододвигаю его к себе. Смотрю на страницу, исчерканную безумными каракулями, и мне становится стыдно и неловко. Кстати, со своей задачей я, по-моему, справился: составил подробный пересказ нашей беседы. И тем не менее, глядя на каждую реплику, я вижу лишь слова на странице.

Незаметно наступает вечер. Через мои руки неослабевающим потоком проходят бланки заявок, счета-фактуры, заказы на выполнение работ – и так весь день. Сновидение пока со мной: где-то в глубине души еще тлеют последние угольки воспоминаний, согревая ее слабеющим теплом.

Интересно, как это будет, когда они совсем остынут, и мне останется принять, что наше мимолетное воссоединение в прошлом, а впереди зияющая пустота неотвратимого будущего? Экран компьютера гаснет, готовый при малейшем поводе снова ожить. Я понимаю, что, в отличие от экрана, у меня такого повода нет, и больше не задаю себе никаких вопросов.

В ночи я возвращаюсь домой пешком. Тихая, неспешная прогулка завершается возле каминной полки. Я смотрю на квадрат из желтой бумаги с неожиданным спокойствием. Беру его в руки. Аккуратно вынимаю оттуда виниловую пластинку. В центре на этикетке черным маркером витиеватыми буквами выведено название: «Песня для Артура». Открываю запылившуюся крышку нашего проигрывателя, кладу пластинку на опорный диск. Опускаю иглу на наружный край и, услышав тихое шипение первых секунд записи, чувствую, как на меня снисходит спокойствие. Я уже начал забывать, как звучит твой голос.

Из динамиков раздаются первые робкие аккорды на укулеле, постепенно выстраивающиеся в мелодию. Я упиваюсь этими звуками и выворачиваю ручку громкости, чтобы мелодия заполнила собой всю комнату.

С чувством мрачной решительности я иду к шкафчику на кухне и достаю оттуда бутылку виски и стакан. Щедро лью в стакан янтарный напиток.

Я роюсь в кухонных ящиках, нахожу неоткрытую упаковку таблеток и выдавливаю из блистера все. Таблетки со стуком падают на мраморную столешницу. Я говорю себе, что поступаю правильно – ведь это единственный способ хоть как-то приблизиться к тебе.

Из комнаты доносится твой голос. Ты поешь для меня припев:

Я прихожу в себя под душем. Сижу полуголый, подтянув колени к груди, а сверху на меня хлещет вода. От раковины отколот огромный кусок. Серебряная мельница для соли сломана надвое, на крышке вмятина, половина содержимого рассыпана по залитому водой полу. Осколки разбитого вдребезги стакана поблескивают в луже блевотины.

На бачке унитаза лежит трубка беспроводного городского телефона. На ней мигает сигнал пропущенного звонка. Песня на пластинке автоматически начинается снова, но сквозь приглушенную мелодию, звучащую в гостиной, до меня неожиданно доносится грохот шагов по наружной лестнице. Я слышу, как вышибают входную дверь и в наш дом врываются люди.

Я выкрикиваю, что на полу стекло, и сползаю по стенке вниз. Моя голова упирается в бортик душевой, спина сгорблена, дыхание прерывистое, красные глаза полны слез. Поток воды из душа резко прекращается, и в наступившей тишине отчетливо слышен твой голос, который рвется ко мне из темноты, отдаваясь эхом в квартире: