* МЕЩАНСТВО *
Людмила Сырникова Слова и музыка

Donna Caran сводит с ума


В те самые времена, когда страна наша была самой читающей и самой духовной, а Запад - загнивающим etc., существовал еще один, пограничный и менее боевой термин: «общество потребления». Оно было и там, и здесь, но все же там гораздо больше, чем здесь. Политические комментаторы противопоставляли его нашему высокодуховному обществу, почти полностью (за исключением отдельных, весьма порицаемых личностей) приверженному светлым идеалам добра и пр. Когда, как сейчас принято говорить, история опровергла правоту комментаторов и в России был объявлен рынок, вместе с ним началось неконтролируемое потребление сырокопченой колбасы, сока Zuko, спирта Royal, швейцарских шоколадок Alpen Gold и финансовых пирамид. Несмотря на заметную эволюцию вкусов, восстание из мертвых фабрики «Красный Октябрь» и русской водки, появление самостийного и многоликого «Вимм-билль-данн» с его соками, а также крушение - как частных, так и государственных, - финансовых пирамид, потребительский аппетит русского человека ничуть не снизился, а даже возрос. Мой знакомый, исполнительный директор одной парфюмерной компании, признавался под Новый год в аське: «У нас в ЦУМе в магазине представлено два парфюма. Один стоит 2 500 рублей, другой 80 000. Тот, что по 80 000, сметают с витрин, тот, что по 2 500, никто не берет. Даже если я напишу крупными буквами, что внутри - одно и то же, не поверят. А внутри и правда одно и то же».

Еще история. Группа товарищей, уже не комсомольцев, загодя оккупировавших все лакомые сектора экономики, а посткомсомольцев, этаких релятивистов, родившихся в середине 70-х, решила заняться бизнесом. Мебельным. Пустила в дело сколоченные кое-как в конце 90-х и 2000-е небольшие капиталы. Нашла поставщиков - понятное дело, в родимой Италии. Вот уж русские избы виднеются вдали. Наладила опт, затем розницу, кое-какое региональное развитие даже заложила. Пририсовала не очень-то и большую, а весьма даже и скромную маржу - без хамства, как говорится. Чтоб был кусок белого хлеба, а икра - пусть ее - будет черная. И медленно тронулась в путь. Расчистив его от всевозможных вымогателей в лице пожарной инспекции и санэпидстанции, группа товарищей обнаружила, что дело не идет. А точнее, не идет покупатель. Не нужна ему итальянская мебель. Не видит он в ней ничего привлекательного, нового, захватывающего, хотя вроде бы мебель и привлекательна, и дизайн оригинален, и, как в шоурум войдешь, дух прямо-таки и захватывает. Собрались товарищи грустную думу думать и ничего не придумали. Решили бизнес закрывать. Не судьба, видать. Вот такие иррациональные, отнюдь не стратегические решения были приняты на том памятном собрании акционеров. Все разошлись понуро, даже пить-поминать не стали. А наутро кому-то из друзей в голову пришла шальная мысль: помирать - так с музыкой. И руководство компании эту шутливую мысль не всерьез, но восприняла. Так или иначе, вывеска «Мебель» сменилась вывеской «Элитная мебель», а все цены - даже на самые ничтожные «комплектующие» - были подняты ровно в пять раз. Через месяц пустовал даже склад. От элиты не было отбоя. Итальянцы обнаружили себя нерасторопным и несерьезным народом: спрос постоянно превышал предложение, фуры с «гарнитурами экзотических пород» застревали на таможне, но все эти издержки были полное ничто по сравнению с оглушительным успехом бренда.

Когда говорят, что женщины, как умалишенные, покупают кожаные сумки и обувь, а мужчины с той же маниакальностью охотятся за запонками и галстуками (они же автомобили и яхты) - это не столько правда, сколько художественная правда. Она слеплена, выращена и сочинена ловкими пиарщиками не со зла, а чтобы двигатель прогресса не останавливался ни на минуту. Чтобы обувь и кожаные сумки действительно были в постоянном дефиците, если не на прилавках, то хотя бы в умах, а запонки и яхты множились и совершенствовались не хуже современных космических кораблей и нанотехнологий. Конечно же, не только косная Россия, но и все прогрессивное человечество - жертва огромного рыночного чудища, жертва потребительского глиста, пожирающего его изнутри, и потому кость в виде «самой читающей нации» и «самого высокодуховного народа», которыми этого глиста пытались накормить, даже не будучи обглоданной, выглядит сегодня так смехотворно. Заметим, кстати, что именно в романе советских писателей-фантастов А. и Б. Стругацких был создан яркий образ потребителя - сконструированного профессором Выбегалло кадавра. «Модель человека, неудовлетворенного желудочно», в какой-то момент просто лопнула, ибо конструкция бездонной бочки невозможна по объективным физическим законам природы, однако естественнонаучный шестидесятнический позитивизм Стругацких, так славно примирявший советскую идеологическую аскезу со здравым смыслом, сегодня, увы, устарел. Осталось одно: стругацкая ирония над коммунистическим принципом «каждому - по потребностям» в той же степени относится к простой внеклассовой человеческой жадности.

Впрочем, все это разговоры об общем, так сказать, массовом потребительском безумии, столь же неинтересные, как разговоры о глобальном потеплении и о том времени, когда евроатлантическую цивилизацию, инфантильную, беззащитную, заплывшую жиром и преступно-гедонистическую, не желающую опереться на цивилизацию русскую, высокодуховную, но погрязшую в коррупции, наконец, поглотят какие-нибудь арабские или китайские пассионарии. Фильм «Потребительское безумие как путь на тот свет» все прогрессивное человечество уже много раз пересмотрело вдоль и поперек.

Кстати, о прогрессивном человечестве. Теперь оно захвачено зрелищем сильнейшей из битв - битвы между долларом и евро. Как у Парни в «Войне богов», где новые христианские боги торжествуют над старыми языческими, бог Евро одерживает постоянные победы над богом Доллара, и Forex, новый Парни, транслирует эти бои ежесекундно. Десять пунктов выиграл доллар, двадцать пунктов выиграл доллар, тридцать пунктов… Но вдруг все меняется, и доллар кубарем катится вниз, на пятьдесят, семьдесят, двести пунктов ближе к могиле. Короткие деньги! Длинные деньги! Дорогие деньги! Дешевые деньги! Деньги здесь - не средство приобретения товара, а собственно товар. Глядя на это, понимаешь, что в шикарных уолл-стритовских фразочках вроде «Деньги должны работать» и «Деньги делают деньги» куда больше пота, нервов, инфарктов, разрушенных жизней и гибельных ужасов, чем самодовольного лоска. Да и безумия больше. И оно тоже массовое.

Но частные примеры безумия всегда выразительнее общих. Жила-была девушка, студентка математического отделения механико-математического факультета МГУ. Работала менеджером по продажам медицинского оборудования. «Надо работать по специальности, учитывая реалии рынка», - говорила девушке мама-врач, открывшая в родных Печатниках косметически-оздоровительный кабинет. Что такое учитывать, девочка понимала смутно. Ей все больше нравилось считать, пересчитывать и вообще совершать операции с холодными, прекрасными, высокими числами. Однажды девушка сказала маме, что ей стали начислять стипендию на карточку Visa Electron. Серая зарплата, не в пример более значительная, платилась в конверте, иногда даже мятыми сероватыми купюрами, а вот ничтожная стипендия начислялась серьезно, с постоянством часового механизма, по-западному, как у больших. Ничтожность суммы только подчеркивалась виртуальным характером выплат: «Да помилуйте, как же так дорого?! Это ведь ничто, тьфу, прах!» - говорил Чичиков, предлагая Коробочке по три рубля за мертвую душу. Вот и мертворожденные деньги не очень беспокоили менеджера по продажам медицинского оборудования. Соотношение между ними и настоящими было как между памятью об умершем родственнике и самим родственником. Родственника нет, но фотография в овале быть должна. Так думала девушка, и это умиротворяло ее. «Кроме того, это очень удобно, - говорила она, - совершенно нет необходимости думать о том, с деньгами ты вышел из дому или без. А значит, деньги не жгут карман, не потратишь вдруг и сразу». И ходила по улицам Москвы с новым совершенно мироощущением: при деньгах, но при этом совершенно без них. Из газетного киоска с обложки нового Forbes глядел на нее безбородый уже Герман Греф - новый имидж не очень шел новому главе «Сбербанка». Газетный заголовок гласил: «Сбербанк намерен кредитовать население в больших объемах». Так шло время. Пластиковая карта Visa Electron жила своей паразитирующей на теле девушки жизнью, как бегущая строка паразитирует на теле телевизора.

И вот однажды выдался день, один из тех, которые в плохих романах описывают примерно так: «День был погожий, ясный». В этот день девушка гуляла по центру Москвы, подходя то к «Мороженому», то к «Крошке-картошке», а то устраивалась с чашечкой эспрессо в «Кофе-хаузе». Праздность не тяготила ее. Но именно праздность проще и незаметнее всего перетекает в свободу действий. И девушка стала действовать. Подиумной походкой, ставя ноги в так называемую «среднюю точку», подошла она ко входу торгового комплекса «Охотный ряд» и, задев сумочкой неработающий металлоискатель, оказалась внутри. Вышла она оттуда с прижатым к уху мобильным телефоном: «Ты понимаешь, я шла-шла-шла, пирожок нашла, хахахаха», - цитировала она песенку. Сказочный пирожок, тот самый, что «ну-ка, съешь меня, дружок!», прыгнул к ней в объятия в виде темно-синей джинсовой юбки из новой коллекции Donna Caran. Кокетливо свесившаяся бирка пискнула при соприкосновении с электронным считывателем, потом мягко, как нож в масло, ушла карточка со стипендиями, а потом женщина с халой из-за кассы прострекотала вместе с аппаратом: «Распишитесь вот здесь». Девушка взяла шариковую ручку, скользкую, непослушную в потных руках, и поставила что-то, отдаленно напоминающее ее автограф в паспорте. Ей казалось, что при сличении могут обнаружить это отдаленное сходство и отказать в транзакции. Но обладательница халы взглянула деловито и почти равнодушно, вернула карточку, отняла ручку и протянула шуршащую упаковкой Donna Caran, сразу же переведя взгляд на другую покупательницу. Девушка даже обиделась. Будучи не в силах оставаться наедине со своей радостью, она выскочила на улицу, позвонила подруге и запела про пирожок. Подруга послушала и протяжно сказала: «А я тааааакуууууую же хаааааааачуууууу. Там еще ееееееееееесть!?» Этот вопрос поставил в тупик девушку-математичку. Есть там еще или нет, ее не интересовало. И не могло интересовать. Свершилось что-то важное, уникальное, казалось ей, и поэтому наглое «такую же» вызвало в ней какой-то естественный, как отрыжка воздухом, протест, потом он улегся, песня про пирожок закончилась, телефонный звонок тоже, и осталось подобие изжоги, которая случается не на полный, а на пустой желудок - ощущение чего-то скорее утраченного, чем приобретенного.

Девушка шла домой, как заведенный автомат. Она понимала, что совершила поступок. Начисляемые на карточку деньги жили какой-то собственной жизнью, имели особое, тайное предназначение, вовсе никак не связанное с их количеством. Количества у них, строго говоря, никакого не было - одно качество. И это было наивысшее качество. Деньги, которые существовали не для трат по мелочам, не для удовлетворения сиюминутных мирских потребностей, не для покрытия долгов или расходов, не для затыкания дыр или запускания рук, не для приумножения или разбазаривания. Они просто существовали. Они были той субстанцией, которая чужда всего суетного, каждодневного, меняющегося и прозаического. Они были совершенно самодостаточны и не требовали к себе ни внимания, ни призрения. Они были невидимы, как электрон, и всемогущи, как термоядерный синтез. От них требовалась не способность быстро перемещаться в пространстве и времени, переходить по наследству и обращаться в любое мгновение товарами народного потребления. От них требовалось одно - наличие. Именно наличие позволяет любому человеку - от девочки до Джорджа Сороса - гордо заявить: «У меня есть деньги». И никто, ни единое живое существо в XXI веке не поинтересуется в лоб, сколько, не потребует продемонстрировать и уж тем более потратить. Слово «есть», не нуждающееся в излишних уточнениях, и превращает мелкого менялу в гордую личность, в презрительного олимпийца, способного лишь следить за кривой индекса Доу-Джонса или котировками на финансовой бирже. Фанатика с воспаленным умом, уверенного, что золото и бриллианты являются надежным вложением и потому охотящегося за драгоценностями, как алкаш за пустыми бутылками. Материализация денег, а уж тем более их переход в товарное состояние, начисто отбивает любовь человека к вещам, и вместо чистого, девственного, медицински дистиллированного, прекрасного и бессмысленного, как цветы, продукта, подсовывает ему всякие суетности, будь то кожаные ремни или крокодиловые туфли, шифоньеры или автомобили, книги или порнографические открытки. Его тонкая, невербальная связь с тем мощным, всегда вооруженным и стоящим на страже его интересов миром рвется, ручеек мелеет, и снова хочется пить. Но он слаб, он вынужден есть - эту крокодиловую кожу, эти диваны, эти холсты и антикварные толстые ножки, эти сверкающие камушки и мягкую фланель. Так думала, отправляясь домой с юбкой Donna Caran под мышкой, девушка-математичка, еще вчера не умевшая, не хотевшая и, конечно же, не привыкшая так думать. Кроме мыслей, в ее голове была тревога: что сказать маме, откуда юбка? Ведь мама начнет, покрываясь пятнами, как персонаж из позднесоветского кинематографа, стыдить, таскать за волосы и говорить: а знаешь ли ты, что вообще означают деньги, каким трудом они достаются. И она не найдет, что ответить. Но совсем по другой причине. Она очень хорошо поняла, что означают деньги, и никакая юбка, никакая Donna Caran не заменит той суммы, что была на карточке. И которой там больше нет. А значит, сквозь материнские проклятия, захлебывающиеся и хриплые, уже не прорвется стройная, совершенная музыка денег.

Загрузка...