Безумная страсть

7

К сожалению, клинику Егор временно забросил. Он занимался перестановками в Большом театре. Оказалось, что убрать примадонну — это еще не все. Вот ввести на освободившееся место нужного человека — проблема куда более сложная и тонкая. Но Изольда Павловна слово сдержала, нажала, где следует, да и Егор со своим дипломатом мелькал там и сям. Короче, общими усилиями и с Божьей помощью устроили повторное прослушивание Сони.

Ночью в квартире Софьи Голицыной раздался звонок. Секретарша директора сурово отчитала ее «Как же можно так пропадать, девушка? Завтра в восемь часов утра в репетиционном зале. И чтоб без опозданий! Это вам не консерватория! Такие люди за вас поручились! Сама!..»

Всю ночь Соня не спала. Ходила по комнатам, прижимая к груди ледяные руки. То смеялась, то принималась плакать, то вполголоса что-то напевала, как безумная Офелия.

И, конечно, уснула в седьмом часу, положив голову на клавиатуру рояля. В семь тридцать в дверь позвонил Егор. Соня проснулась, и, взглянув на часы, зарыдала:

— О Боже! Все пропало! Как я могла! Я всех подвела!

Егор накинул на нее шубку, замотал шалью и чуть не на руках отнес в машину, успокаивая по дороге:

— Успеем, успеем!

В этот кошмарный момент Соне даже в голову не пришло удивиться, откуда Егор знает о прослушивании, о том, где находится репетиционный зал, и почему вахтер поклонился ему, как старому знакомому, а сама Изольда Павловна сделала ручкой, блеснув бриллиантами.

Это все были пустяки по сравнению с главным, совершенно невероятным чудом: ее пригласили еще раз, на повторное прослушивание, и состав комиссии совершенно другой, а она так ужасно выглядит, не выспалась и не распелась…

Егор втолкнул ее в зал — на часах было без двух минут восемь. Соня судорожно цеплялась сначала за него, потом за дверной косяк и лепетала:

— Я не могу… я не могу…

Но Егор безжалостно оторвал ее руки, впихнул в зал и закрыл за ней дверь. Прислонился к стене и закурил.

Из-за угла вышел пожарник, таща за собой ящик с песком и огнетушитель. Поставил все это рядом с Егором, понимающе улыбнулся и ушел.

Перед глазами Сони возникали лица, знакомые ей лишь по обложкам журналов и афишам. Цвет и слава российской оперы. Лица равнодушные, скучающие, надменные… Сердце ее упало и даже будто перестало биться. Вдруг ее испуганные глаза встретились с поросячьими веселыми глазками Изольды Павловны. Великая примадонна подмигнула ей и скрестила пальцы на удачу. Соне полегчало. Она перевела дыхание, сердце забилось…

Егор услышал Голос — мощный свободный голос. Голос вышел из зала, заполнил весь театр и, казалось, весь город. Наступила тишина.

«Победа! — подумал Егор. — Она никуда не уедет!»

Это, действительно, была победа. Через два часа Соня вылетела на крыльях успеха — сияющая, преображенная, счастливая. Она бросилась на шею Егору и расцеловала его. Понятно, что дело было не в Егоре, сейчас она и Фердинанда поцеловала бы, и пожарника. Просто Егор был первый, кто встретился на ее пути. Но все равно ему было приятно.

— Вы не представляете, — лепетала девушка, — какие это чудные люди, как все они добры ко мне! Как великодушны! И сама Изольда Павловна порекомендовала меня и передала мне весь свой репертуар! Какая жалость, что она уходит!.. — И Соня заплакала.

Егор вел ее по коридорам, слегка обнимая за плечи и обдумывая, в какой ресторан они поедут обедать, что будут пить, как проведут вечер и какое обручальное кольцо он ей подарит — скромное, тоненькое, с одним крупным, чистой воды, бриллиантом в обрамлении сапфиров… И где они будут венчаться, где проведут медовый месяц, как назовут первенца… он прожил целую жизнь по пути к машине, а когда сел за руль, то мысленно рассказывал внукам необыкновенную историю своего знакомства с их бабушкой…

И он спросил уверенно, фамильярно, как будто уже тысячи раз задавал этот вопрос:

— Куда поедем обедать?

— Обедать? — удивилась Соня. — Я еще не завтракала. Отвезите меня домой. Если вам по пути, конечно. А то я на метро могу… У меня проездной.

— Какой проездной? — испугался Егор. — Мы в ресторан едем.

— Ресторан? Зачем? — изумилась Соня. — Я сварю себе яйцо всмятку и овсянку на воде. Хлеб, кажется, есть…

— Соня, овсянка в такой день?! — пытался объяснить Егор. — Надо же отпраздновать, отметить такое событие!

Соня улыбнулась ему дружелюбно, но совершенно незаинтересованно.

— Тут рядом есть неплохой ресторан, — засуетился Егор, — тихий, уютный. Возьмем отдельный кабинет. Икра, шампанское… «Вдова Клико» — помните, у Пушкина?

— Икра? — недоуменно переспросила девушка. — Шампанское? Я на диете! — Соня повернулась к нему и доступно растолковала, что у солистки Большого театра железный режим и строгая диета, что ее ввели в шесть спектаклей, к ней прикрепили личного педагога, и теперь в ближайшие десять лет у нее секунды свободной не будет. А в рестораны Софья вообще никогда не ходит, потому что бабушка этого не одобряет.

Тут они въехали во двор, Соня крепко пожала ему руку и ласково улыбнулась:

— Вы чудесный человек! Как вы меня поддержали в трудную минуту! Как вы хорошо сказали: надо надеяться, надо верить в чудо!

И она ушла. А Егор остался в опустевшем мире, и до него стало постепенно доходить, как он ошибся. Имея дело с Вероникой и ей подобными, он составил весьма примитивное и однобокое представление о женщинах вообще. Соня же в эти рамки никак не вписывалась.

Он понял, что ему здесь ничего не светит. Она будет мила, доброжелательна — и только. Симпатичный сосед с четвертого этажа, хозяин Фердинанда, добрый доктор Айболит, милейший человек, о котором забывают, едва сказав: «Добрый день! Как дела?»

Егору стало страшно грустно. Не то чтобы денег жаль, но столько времени, трудов, сил. Какие интриги, какие подвиги, озарения, невидимые миру слезы! Почему-то вспомнился вертолет «Черная акула» и пармские фиалки на грязном снегу… Мелькнула и тут же исчезла мысль о Светлане — каково-то ей было в тот день?

Но Егор был человек действия и не умел долго горевать. Не вышло кавалерийским наскоком, начнем осаду. Уйдем в партизаны, затаимся в лесах…

И у него привычно стал складываться сложный план из пунктов и подпунктов. Во-первых, стать необходимым. Во-вторых, изучить окружение и отсеять все лишнее. В-третьих, воздыхателей истребить на корню. В-четвертых, войти в доверие к бабушке и обаять старуху Голицыну, для этого, может быть, придется слетать в Париж и прикинуться бедным, но гордым аристократом. В-пятых, устроить судьбу Фердинанда… И как-то определиться с мамой…

«Мама!» — вдруг вспыхнуло в голове. — Клиника! Зусманович! Квадратный…»

И Егор, как ни в чем не бывало, поехал на работу и снова окунулся в привычные дела и обязанности. Но вся эта суета уже имела совершенно другой смысл и другую цель. Все его прежде разбросанные силы собрались воедино, прокладывая в житейских дебрях просеку к счастью.

И Егор стал методично воплощать в жизнь свой нехитрый план. Стать необходимым? Пожалуйста!

Соню уже не удивляло, что машина неизменно оказывалась наготове и Егору, куда бы она ни отправлялась, всегда было по пути. Егор занимался прачечной, химчисткой, уборкой и продуктами. Он чинил проводку и текущие краны, варил овсянку и разговаривал по телефону с бабушкой.

Соня, увлеченная своей работой, воспринимала все это как само собой разумеющееся — мало ли добрых людей на Руси? — и не заметила, что ее многочисленные друзья куда-то делись. Что Егор сам отвечает на телефонные звонки, организует ее деловые и частные встречи, ведет корреспонденцию и большую часть дня проводит у нее — только ночевать к себе уходит.

К хорошему человек привыкает быстро и легко. Ведь если кто-то окружает вас заботой, бескорыстно берет на себя все самые неприятные бытовые проблемы, взбивает гоголь-моголь и следит за состоянием голосовых связок (ведь он еще и доктор!), вы скоро заглушите голос здравого смысла, уверяющего, что так не бывает — «в нашем доме поселился замечательный сосед»! А где он раньше был? Почему его не заездили при такой-то доброте и отзывчивости?

Но Соня, наивная и поющая с утра до ночи, не замечала его подвигов, его безответной любви, страданий и тайных слез…

Близился ее дебют.

И вот наступил день Икс. С утра Егор отключил телефон и тенью ходил за Соней, тщетно уговаривая прилечь, отдохнуть, принять капельки и вообще отвлечься. Но все было напрасно. Бледная Соня, ломая руки, сомнамбулически бродила по квартире и шептала, что ничего не получится, она не споет, не споет, и какая это глупость — возомнить, что она, Соня, может заменить несравненную Изольду Павловну! Публика ее не примет… о, какой это будет срам и позор! Хорошо, что бабушки нет в Москве…

У Егора мнение было совершенно противоположное. Какой может быть провал? Да Соне и петь-то не обязательно, просто выйти и пройти по сцене! Все онемеют от ее красоты. Кто у нас видел оперную певицу, которая весит меньше центнера? А тут такая сильфида выпорхнет! Да еще и запоет. Сама! Не то что без всякой фонограммы, но даже и без микрофона!

Тем более, в зале будут все свои. Егор позаботился. Корзины и букеты уже приготовлены и стоят в укромном месте. Овации отрепетированы. В чем проблема-то?

За три часа до начала Егор отвез Соню в театр и поручил заботам гримера и костюмерши. Сам он обошел зал, проверил, все ли в порядке. И, подумав, решил, что лучше ему находиться за кулисами, поближе к Соне. Мало ли что…

Избалованная столичная публика рассаживалась, заполняя партер и бельэтаж. В директорской ложе сверкала бриллиантами Изольда Павловна.

Свет померк. Дирижер взмахнул палочкой… И зазвучала одна из самых коротких и самых впечатляющих увертюр в мире. Спели солдаты, прочирикала и убежала Микаэла, спели работницы табачной фабрики (похоже, Минздрав их не предупредил)… Зал замер. Явилась Кармен.

Хотя Егор и старался сделать так, чтобы в зале были только свои, и даже верил в это, но все равно среди публики оказалось немало недоброжелателей. Этому дебюту предшествовало много слухов, сплетен, интриг, много зависти и тайных обид. Старинные почитатели Изольды Павловны сбились в плотную кучку на галерке, приготовив яйца и помидоры, купленные оптом на Киевском рынке. Да будь она хоть Мария Каллас! Но заменить саму Изольду Павловну, возомнить себя равной ей! Выскочка, профурсетка, соплюшка!

Соня появилась на сцене, и зал ахнул. Ее безупречная классическая красота поразила публику. Она запела… И ей простили все: и молодость, и красоту, и талант, и невероятную удачливость… Хотя обычно такое не прощается никому. Ее Кармен жила на сцене. Она любила, страдала, торжествовала и погибала… У опытных театралов захватывало дух.

Представление длилось на час дольше обычного, поскольку каждая ария Кармен сопровождалась такими овациями и криками, что разъяренный дирижер стучал кулаком по пульту, призывая публику к порядку.

Егор то выходил в зал, то опять бежал за кулисы. Ему хотелось видеть Кармен отовсюду.

Наконец отгремели последние звуки, занавес закрыли и снова открыли. Исполнители вышли на поклон, вернулись за кулисы и снова появились перед зрителями. Обезумевший от восторга зал требовал Кармен.

Кармен, обливаясь счастливыми слезами, выбегала к публике, кланялась. Букеты несли и несли, вся сцена была завалена ими, оставалась лишь узкая тропинка от кулисы к рампе.

Изольда Павловна вышла вместе с Соней на сцену, обняла ее и поцеловала. Величественным жестом утихомирила бушующую публику и дала знак дирижеру. Заиграла музыка, Изольда Павловна запела знаменитую хабанеру… Вдруг отступила в тень и замолкла. Соня продолжила… Публика сошла с ума. Зал рыдал от восторга и умиления. Королева уходит, да здравствует новая королева! Какое благородство, какое мужество… Только мы, русские, способны на это! Старушки на галерке проливали сладкие слезы и сморкались в кружевные платочки, забыв о своих мстительных планах.

Соня вбежала за кулисы и прошептала пересохшими губами:

— Пить…

Егор бросился к ней с термосом, но опоздал. Его опередила билетерша в синей униформе и черных перчатках. Она протянула Соне стакан. Соня взяла, благодарно кивнула.

«Почему в перчатках? Билетерша?» — подумал Егор. И закричал:

— Не пей!

Но было поздно. Соня успела сделать глоток. Повернула к Егору удивленное, побелевшее лицо с потемневшими вдруг, расширившимися глазами… Изо рта у нее потекла струйка крови, и она упала, потеряв сознание.

Лжебилетерша быстро склонилась над ее телом и, осторожно взяв стакан из судорожно сжатых пальцев, спрятала его в сумочку. Воровато оглянулась — и Егор узнал ее! Это была Светлана. Подруга Сони… Егор и забыл о ней. Столько всего произошло! Но она все помнила и не простила. И дождалась своего часа. Отомстила за насмешку судьбы, за утраченные иллюзии, за пармские фиалки, предназначенные другой…

Егор оттолкнул эту сумасшедшую и бросился к Соне. Подхватил на руки, прижал ухо к груди: она дышала, сердце билось, неровно, чуть слышно, но Соня была жива, и Егор кинулся к выходу.

Он немедленно доставил Соню в свою клинику, и ей оказали первую помощь: промывание желудка, детоксикация и прочее. А потом Егор созвал консилиум.

Известный токсиколог определил, что ни о каком отравлении речи не идет. У Сони был довольно сильный ожог губ, полости рта и частично пищевода. Трахея и голосовые связки не затронуты… Прогноз благоприятный. Покой и симптоматическое лечение. Кислород можно отключить, пациентка способна дышать самостоятельно.

Егор прошел в палату и посмотрел на спящую после укола Соню. Театральный грим, прическа и наряд странно смотрелись в больничной обстановке. Но по сюжету все было верно. Убитая Кармен… Погубленная красота…

Выздоровление шло долго и мучительно. Егор делал все мыслимое и немыслимое. Персонал занимался только Соней. Консилиумы следовали один за другим, мировые светила стаями слетались в Москву, в клинику Егора.

Большинство знаменитостей были удивлены, что их приглашают по такому пустяковому поводу. Жизнь девушки вне опасности, ожоги быстро заживают. Правда, никто не мог ответить на вопрос: почему она молчит. Объективно пациентка выздоравливала, голосовой аппарат вообще не был травмирован, так что ничто не мешало ей если не петь, то во всяком случае говорить. Но Соня молчала.

Все попытки Егора общаться с Соней заканчивались одинаково: сначала она объяснялась жестами, затем писала записки и рвала их, а после начинала плакать.

Соня никого не хотела видеть. Сочувствующие лица и жалостливые голоса раздражали ее. Через десять минут после прихода очередного посетителя Соня начинала нервничать, метаться… Она хотела быть одна.

И только квадратный не смущал и не раздражал ее. Он приходил к ней после обеда с транзистором, настроенным на волну Радио «Орфей», и они часами слушали классическую музыку. Иногда квадратный спрашивал:

— Это что?

Соня писала на бумажке название произведения и имя автора.

Квадратный читал, шевеля губами и морща лоб, и старательно прятал бумажку в карман больничной пижамы.

В тот день, когда Соня захотела вернуться домой, квадратный тоже решил покинуть клинику.

Оба были вполне здоровы — по крайней мере, внешне. У Егора не было никаких оснований их задерживать.

Квадратный пришел после утреннего обхода к Егору в кабинет. Егор, как всегда, рассматривал рентгеновские снимки горла и грудной клетки Сони… И мысли его бежали по кругу: «Что я не сделал? Чего не предусмотрел? Почему не успел, не спас? Не вмешайся я, уехала бы она в Париж и была бы сейчас счастлива и здорова… Да что Париж! Хоть бы с термосом вовремя подоспел!»

Квадратный прошел и сел в кресло. В одной руке у него был чемодан, в другой — транзистор, из которого тихонько лилась музыка.

— Ну? — нетерпеливо спросил Егор. — Отчаливаешь? Претензий нет?

Квадратный поднял палец, призывая к тишине, дослушал с важным видом, выключил радиоприемник и со всей серьезностью, почти с благоговением произнес по слогам:

— Бран-ден-бург-ский концерт.

— Ты уверен? — нервно хихикнул Егор.

— Конечно. — Квадратный полез в карман и, достав пачку маленьких листиков, исписанных Сониным почерком, отслюнил один. — Вот. Ухожу я, доктор, на своих ногах. Спасибо.

Егор вздохнул.

— Прощай. Надеюсь, больше не увидимся.

— И я надеюсь, — кивнул мужчина. Уже уходя, обернулся на пороге и сказал: — А ведь я был тогда на концерте.

Егор сразу понял, что он имеет в виду.

— Ну, и?.. — хмуро спросил он.

— Вот Кармен эта… Мне она понравилась. Смелая баба. С характером. И пожить успела, и любила, и умерла хорошо… Козел этот с ножом, Хозе-то… Нет, я его не осуждаю, бывает — накатит, себя не помнишь. Ну, пить, конечно, надо меньше. На свиданку идешь — так хоть трезвый! И соображать надо, с кем дело имеешь!

Егор понимал, что хотел выразить квадратный своими косноязычными речами, и ясно было, что Бизе оказал сильное влияние на неокрепшую душу.

— Я все правильно понял! — с обидой и угрозой в голосе закончил квадратный. — Вот соловей. Вот он поет. Кому он мешает? — И с этим странным вопросом он вышел из кабинета, включил транзистор на полную мощность и покинул клинику под грохот токкаты и фуги ре минор. Бах, пожалуй, не предполагал такого шумного исполнения своей величественной музыки.

Потом Егор отвез Соню домой. Она, как вошла в гостиную, села в свое любимое старое кресло, так и застыла, сжав в побелевших руках вытертого плюшевого зайца. А Егор бегал по квартире, грохотал на кухне кастрюлями, заводил часы, поливал цветы и старательно инструктировал Соню — где что стоит, где что лежит, что и когда ей есть и какие лекарства принимать и как она может вызвать его в случае чего — набрать его номер и постучать по микрофону, вот так, раз, два, три! Понятно?

Соня кивнула. Егор осторожно погладил ее по голове и направился в прихожую. И услышал легкие шаги за спиной. Соня быстро шла за ним. Он обернулся, и она остановилась. Протянула ему шарф. Подумала, подошла совсем близко и старательно укутала ему горло. У Егора перехватило дыхание. Она впервые проявила заботу о нем. Он задержал ее руку, прижал к губам и глухо заговорил:

— Ничего, Соня, все будет хорошо… Я тебя все равно люблю и буду любить всегда! Есть у тебя голос или нет…

Соня отступила и покачала головой. Две огромные слезы покатились по ее щекам. «Нет! — говорил ее прямой и честный взгляд. — Нет. Я никогда не буду счастлива. И никто не будет счастлив со мной!»

Приехав в клинику, Егор вызвал к себе Зусмановича. Невзирая на череду мировых светил, которые посетили его клинику и досконально изучили горло Сони, верил он только Вальке. Хотя тот и не был отоларингологом, но зато — бессребреник, фанатик своего дела и чистая душа.

Валька тут же явился, сел на стол и стал болтать ногами. И принялся хвастать напропалую, как он нынче ночью собрал одного придурка буквально по кусочкам. Ну вот не больше спичечного коробка! В Склифе отказались, а Валька взял мешок с останками, все сложил согласно своим представлениям о красоте и здоровье и как следует сшил. И этот парень стал лучше прежнего, гораздо лучше! Ей-богу! В паспорте на фотографии — такая образина! А в реанимации Ален Делон лежит! Наверное, Валька какие-то кусочки местами поменял, так что мозаика сложилась иначе. Поправил, короче говоря, природу. Теперь этот хмырь очнулся и пива просит. Давать или не давать — вот в чем вопрос?

— Ты главный — тебе и решать! — иронически заключил Валька свою историю.

Егор укоризненно покачал головой и объяснил:

— Внутрь — ни капли, снаружи можете смочить.

Валька заржал.

— Что конкретно смачивать? Это же садизм!

Егор зарычал, теряя терпение:

— Это не садизм, это здравый смысл. Губы смачивайте. Ладно, слезай со стола. У меня к тебе серьезный разговор.

Валька нахмурился. Не любил он серьезные разговоры. И перешел на официальный тон.

— Когда будет искусственная почка во вверенном мне отделении?

Егор раздраженно махнул рукой.

— Да скоро! Сам будешь получать. Я хочу уехать на месяц. Или на два… Ты остаешься за главного. Сейчас введу тебя в курс дела. Принимай хозяйство и командуй.

Валька скривил рожу. Командовать он не любил. Административная карьера его не только не привлекала, но даже сама мысль о ней вызывала у него головную боль.

— Куда это ты лыжи навострил? — сварливо пробурчал он.

Егор бросил бумажки, которые только что укладывал в аккуратные стопки, и задумчиво посмотрел на Вальку.

— Хочу Сонечку повезти в кругосветное путешествие. Ей это поможет. Новые впечатления, новые люди, морской целебный воздух. Пирамиды там всякие, экзотика…

Валька с сочувствием поглядел на Егора и постучал пальцем по лбу.

— И что ты несешь? Какие пирамиды? У человека душа болит, а ты ее игрушками утешать будешь?

Егор вскочил и нервно заходил по кабинету.

— Но надо же что-то делать! — воскликнул он. — Человек гибнет! Прикажешь сидеть сложа руки и смотреть?

Валька только крутил головой, следя за его метаниями.

— Нет, конечно! Вот сейчас все вскочим и в пирамиды побежим! Лишь бы что-то делать! Ты лучше подумай.

Егор схватился за голову.

— Да сто раз уж передумал! И не один, а с лучшими специалистами. Ты же знаешь — диагноз неясен, все расходятся в мнениях, как и чем лечить — непонятно…

— Да все понятно! — завопил Валька. — Ты поставь себя на ее место. Вот зашел ты ко мне в гости, а я тебе какой-нибудь дряни в рюмочку насыпал. И что бы ты про меня подумал?

Егор недоуменно пожал плечами, задумался и ответил:

— Я бы решил, что ты сошел с ума.

Валька подпер головушку кулаком и жалостливо вздохнул, с каким-то даже подвизгом:

— И-их-х! Безнадежный случай! Ты не можешь поставить себя на место другого человека. Ты и на своем-то плохо сидишь. Объясняю последний раз. Я, конечно, не психолог. Я простой хирург. Но даже я понимаю, что она сейчас чувствует. Соня не то что петь, она говорить ни с кем не хочет. Для нее весь мир рухнул! Уж если подруга так поступила, чего ждать от чужих? Всё смешалось в этой бедной головушке: добро, зло, любовь, ненависть, предательство, коварство, сон, явь… Она всю жизнь всё делала правильно: слушалась старших, хорошо училась, не врала, ела три раза в день, чистила зубы и ложилась спать в десять часов вечера. И верила: все будет хорошо, потому что она порядочный человек, достойный член общества. Она соблюдала правила игры, и что из этого хорошего получилось? Ничего! Вот она и отвернулась от всех.

— Что же мне теперь делать? — по-детски простодушно спросил Егор.

— Отстань ты от нее! Пусть сама разберется… Что мог — ты сделал. Успокойся. — И вдруг, сменив тон, Валька сурово заявил: — И никаких кругосветных путешествий! Как только ты назначаешь меня и. о. директора клиники, так я сразу — хлоп! — заявление на стол. Об уходе по собственному желанию. И сам поеду вокруг света. За восемьдесят дней! Лечить расшатанные нервы…

Валька ушел, а Егор еще долго сидел, бессмысленно уставившись в стену.