Максим ГОРЕЦКИЙ
«БЕЗУМНЫЙ УЧИТЕЛЬ»
Рассказ
Прошло, видно, немало времени с тех пор, как его в последний раз видели на улицах Мстиславля.
Одет он был в старый изорванный балахон; небритый, волосатый, с длинными, черными от грязи ногтями. Вид имел измученный и жалкий. Он обычно никогда не смотрел людям в глаза, а все мимо, словно бы искал кого-то у собеседника за плечами.
Бывало, целыми днями, с утра до позднего вечера, шаркал опорками на босу ногу по каменным мостовым. А то и по ночам бродил и вел нескончаемые беседы со сторожами.
В базарные же дни не спеша расхаживал в толпе, приглядывался к мужикам в надежде отыскать кого-нибудь из знакомых, чтобы выпросить огурцов или яблок.
В будни он тоже иногда слонялся по базару, сгребал разбросанное сено, кормил коз. А случалось, наводил страх на богомольных перекупщиц. Подходил к ним тихонько и говорил:
— Сестрицы вы мои! Бога нет, чтоб я так жил... Поверьте мне, нет его!..
— О, святая богородица! Что он мелет! — крестятся напуганные бабы и отмахиваются от него руками.— Помолчи ты, помолчи, Якуб Тимохович! Вон городовой ходит...
— Кгосподин учитель! — иногда обращался к нему какой-нибудь молодой лавочник.— Кгосподин учитель! Городового поблизости нет. Возьми бублик — плюнь на церковь!
Тот поворачивался в сторону городского собора или Тупичевского монастыря, смотрел-смотрел и плевал. Брал бублик и принимался жевать. А глупцы хохотали.
У тех же, которые особенно нагло приставали к нему, ничего не брал, а иногда еще и кричал:
— Слизняки вы слепые! Плюю я на вашу веру и на вас самих плюю.
И случалось — плевал-таки. Тогда они с издевкой вопили: «Городовой идет! Городовой идет!»
Но он никого не боялся. Готов был плюнуть на церковь, на костел, на синагогу — хоть у самого царя или губернатора на глазах. Городовой даже иногда просил его не делать этого при нем. Тот слушал и не плевал — не хотел ему приносить неприятности по службе.
Так вот, этот самый «безумный учитель», как прозвали его люди, или Якуб Тимохович Кубракович, когда-то учительствовал в нашей Шамовской волости, и поэтому все до мельчайших подробностей знали его печальную историю.
Родом он был из Мстиславля. Видно, дед его или прадед ходил по свету кубраком, то есть собирал деньги на постройку новых или ремонт старых церквей,— отсюда и пошла фамилия: Кубраковичи. Да и отец его водил дружбу с попами и дьяками; был пьяницей и бражничал с ними, пока было за что, а когда пропил все — нанялся в звонари. Звонил днем, а ночью сторожил церковь, чтобы безбожники не обокрали. Мать стирала людям белье, торговала на базаре семенами. Так и жили. Но, несмотря на трудности, на невысокое образование, он все же выбился в сельские учителя.
Перевели его к нам из соседней волости, где он, как говорили, не поладил с батюшкой. И ничего удивительного тут не было. В то время учителя часто не ладили с батюшками. Бывало, стоило учителю в чем-либо отказать батюшке, не очень низко поклониться матушке, не угодить дьяку или их детям, например, не прийти к дочерям их или, не дай бог, посмеяться над ними, как немедленно шла на него бумага: «Так и так, учитель местной школы — вольнодум, в церковь не ходит, детей добру не учит...» Тут же его и переводили в другую, похуже, школу или же совсем изгоняли.
У нас тогда был старенький поп по фамилии Бекаревич. «Не очень умный, но и не дурак,— говорили про него мужики.— Крестит, венчает и на тот свет как положено отправляет, ни во что лишнее не сует носа и к людям не цепляется... Неплохой поп». И он сразу подружился с учителем. Вместе ходили ловить рыбу, вместе собирали ягоды, грибы. Одно лишь не по душе было старичку — учитель очень много любил говорить прр бога и всякие прочие подобные вещи.
— Не нравятся мне твои мудрые речи, Якуб! — часто выговаривал старенький поп Кубраковичу.— Ну, зачем тебя все время подмывает узнать: почему так, а почему не этак? Как было, так и будет... «Не приемли имя господа твоего всуе». Ты мне только рыбу пугаешь, Я, братец, люблю душевный покой..»
Поп на старости лет остался одиноким, и его хозяйство вела то ли какая-то дальняя сестра, то ли свояченица. Худая, высокая и очень набожная, начитанная в святых книгах и говорливая. Вот она и подменила молчаливого батюшку в беседах с учителем. Вечно они спорили о том, когда и что было сотворено, почему в мире так, а почему не этак. Она верила в разные чудеса, а Якуб Тимохович доказывал, что на всякую чушь надо смотреть трезвыми глазами. Поп, бывало, слушает-слушает, махнет рукой и уходит спать, а они, как говорится, вспомнят и бога, и черта...
И пошли среди мужиков суды-пересуды, что новый учитель и хороший и не совсем хороший. Хороший, потому что ученики его полюбили, старательно их учит грамоте, дотемна держит в классе,— не то что другой: не успеют бабы в хате управиться, а дети уже дома. А нехороший, потому что какой-то он странный... С барышнями не встречается, водки не пьет, в карты не играет. Только и занят тем, что бесконечно спорит с поповой свояченицей или до поздней ночки корпеет над своими, кто знает какими, книжками...
И уже понемногу стало выплывать наверх: нетвердый он человек в вере. Не верит в то, во что веками верили люди. Посмеивается над поповой свояченицей, говорит, что, когда гадюка укусила их корову и молитвы батюшки ничего не дали, она пригласила лесника пошептать и после этого хвалилась: корова поправилась... Да и только ли в этом проявлялась его слабая вера, а то и полное неверие в бога?..
— А разве каждый знает,— говорили тогда люди,— почему у иного лесника даже никуда не годное ружье никогда не дает промаху? Или почему самый несчастный горемыка вдруг ни с того ни с сего становится самым богатым человеком в округе?
— А все потому,— отвечали они словами отцов и дедов,— что дьявольский послушник, когда причащается, оставляет во рту кашку, затем перекладывает ее в платочек и прячет; потом, улучив минуту, идет темной ночью в самые глухие дебри, привязывает платочек с кашкой к осиновому суку и стреляет...
А как только он, окаянный, начинает прицеливаться, вся пуща вдруг освещается ясным и каким-то неземным светом, идущим как бы от самого солнца или огромной молнии; все тогда умолкает — замирают деревья, никнут от ужаса травы, затихает земля. И видится ему: висит распятый на кресте, раны струятся алой кровью, из глаз текут жалкие слезы...
Другой бы уже и дух испустил, а он выстрелит — и вся нечистая сила у него в услужении...
Якуб Тимохович, наверное, еще в детстве слышал об этом, но кто бы мог подумать, что все это он осмелится проделать в жизни.
И вот наступил великий пост. В воздухе запахло весной. Изголодавшиеся люди шли на исповедь и поглядывали по сторонам: не появились ли где проталинки, не идет ли к ним весеннее тепло, скоро ли зазеленеет свежая травка и постную картошку можно будет запить парным молочком.
Отправился на исповедь и Якуб Тимохович. Позже люди говорили, что и тогда было видно: задумал он что-то недоброе. Но кто бы мог подумать...
Тем временем весна набирала силу. Распустились деревья, наполнились гомоном дубравы, мальчишки стали гонять лошадей в ночное. Якуб Тимохович закончил занятия в школе и теперь имел много свободного времени. Но странное дело: вместо того чтобы поправиться после нелегкой работы, он похудел еще больше, стал мрачным и серым, как земля. «Что с ним?» — удивлялись мужики. Задумав одно, а услышав от попа и его свояченицы что-то совсем другое, учитель, наверное, засомневался в самом себе... Ведь был он не слишком большим ученым, да и наука та была все больше божественная. Сердцем своим чувствовал: истина на его стороне. Но, ежедневно выслушивая поповские наставления, мог, конечно, и заколебаться.
И в конце концов задуманное осуществил.
На Купалу взял ружье, спрятанное причастие и отправился в пущу.
Позже он сам, без утайки, рассказывал, какие мысли одолевали его в лесной глуши. Оказавшись наедине с ночным мраком, он в первые минуты даже растерялся. Мучительно дожидался полуночи. Сидел, затаившись, в густых кустах и тупо рассуждал: «Что я делаю? Из-за кахой-то ереси становлюсь сумасшедшим!.. Умные люди исследую под микроскопом человеческие трупы, ставят опыты, а я как последний дурак, сижу под осиной. Кто-то двигает вперед науку, а я — чтобы потом похвалиться своей решимостью — провожу ночь в дремучих дебрях».
Когда из пуши наползал на него густой мрак, когда окончательно терялась ясность мысли, тогда история многих веков и поколений подсказывала ему, что вот-вот он увидит самые удивительные купальские чудеса,— пусть же не боится! Вот-вот его взору предстанут невиданные чудовища и звери — барашек с отрезанной головой побежит к нему навстречу, закричат совы, зацветет папоротник, под ногами зашипят змеи, из нор выползут отвратительные жабы, яшерицы... Ему даже захотелось поскорее все это увидеть.
Сонно шумела мрачная дубрава, спали звери и птицы, не шелестела под ногами прошлогодняя сухая листва.
И Якуб Тимохович усилием воли успокаивал себя: «Да разве ты когда-нибудь верил в красивые предрассудки? .. Просто так пошел в купальскую ночь полюбоваться красотой сонной дубравы... Видишь, как все вокруг неповторимо прекрасно, как тихо! Природа есть природа — неисчерпаемый источник научных исследований и поэтического вдохновения... Неужто тебе этого мало?.. Иди спать... Тебя уже одолевает сон...»
«О, нет! Как это спать? Подождем, увидим...»
Раздался оглушающий выстрел, и неумелый стрелок чуть не упал от сильной отдачи.
И снова тишина...
Шумит сонная дубрава... Мрак... Запах леса и запах выстрела... Потом — только запах леса. И опять все, как было.
Ничего не изменилось, ничего нет, все обычно...
Тем бы дело и кончилось. Но однажды люди добрые напоили Якуба Тимоховича на ярмарке в Мстиславле, и он, хмельной, стал без всякой связи болтать о том, как ходил в лес практиковаться... Все кинулись от него, как от безумца. Но и это забылось. Потом он заспорил с лесником, который лечил корову попа. Лесник утверждал, что учительская наука ничего не стоит и что его, чародейская, гораздо сильнее. Тут уж Якуб Тимохович не стерпел, бросил ему в глаза, что все его чародейство — сплошная чушь, потому как лично убедился в этом... Проверил на практике в лесу... Как на сумасшедшего посмотрел лесник, но ничего не ответил и тут же убежал, затаив на учителя злобу.
И поползли слухи... Прослышала о проделках Якуба Тнмоховнча и набожная свояченица. Она едва не лишилась рассудка от ужаса, но, собравшись с духом, позвала учителя к стала допытываться, правда ли это? И тот признался, признался на свою беду, рассказал все, как было. Батюшка тогда как раз сильно болел. Свояченица боялась, что он умрет, и все молилась. И тем не менее нашла время написать в полицию, что учитель сошел с ума. Сделала это из-за жалости к Якубу Тимоховичу,— если б она написала, что в нем поселился бес или что человек обезумел от лишних мыслей, его могли бы отправить на смертную казнь или вечную каторгу. Приехала полиция, и Якуба Тимоховича сначала отвезли в острог, а потом в желтый дом... Продержали там какое-то время и выпустили как тихопомешанного. Поговаривали, что он сам прикинулся умалишенным, испугавшись наказания. Много чего говорили. Совсем извели человека. Не только никакой работы, даже паспорта не давали, избегали его, дурачком называли. В конце концов он им и стал. Таким его видели и на улицах Мстиславля. Не сам дурачком стал — умные люди сделали... Да что поделаешь? Было такое время...
1921 г.