Библейские холмы

Церен Эрих

Библейские холмы

«НАУКА ЛОПАТЫ»

Кто-то полвека назад назвал ее «наукой лопаты». Но в этих сказанных с легкой иронией словах звучало и нечто другое. Ведь имелась в виду археология, которая... а ну, откроем-ка словарь!

В одной почтенной энциклопедии среди статей, отражающих бег времени, напечатано: «Археология (греч.) в широком смысле этого слова — наука о древнем мире, а в более

узком смысле, согласно современному словоупотреблению,— наука, изучающая изобразительное искусство и художественное ремесло классической древности».

Итак, изобразительное искусство и художественное ремесло! Неудивительно, что археология и по сей день нередко считается наукой, несколько удаленной от жизни. Тем не менее, каждому поколению она дает о себе знать какими-либо сенсационными событиями: открытием гробницы фараона Тутанхамона в Долине царей, или сокровищ Приама в Трое, или царских гробниц в Уре.

Ну, а дальше?

Молодые люди спросили одного профессора-археолога: «Зачем, в сущности, производят раскопки и для чего это нужно?»

У этого ученого уже вертелся на языке ответ: «Ради любопытства!» Но он вовремя спохватился и прочитал маленький доклад об археологии. При этом почти ничего не было сказано об изобразительном искусстве и античном художественном ремесле.

И в самом деле, почти никакая другая наука не вызывает среди широкой публики стольких споров о ее задачах и целях, как археология.

«Археологи — это люди,— сказал шведский писатель Август Стриндберг,— которые сортируют пуговицы: пуговицы с одной дыркой, пуговицы с двумя дырками и пуговицы с тремя дырками. И, кроме того, пуговицы без одной дырки, пуговицы без двух дырок и пуговицы без трех дырок. Как это скучно!»

«Археологи — это люди,— уверяет один ученый лингвист,— которые раскапывают руины, чтобы восстановить их планы, хотя ни один человек ничего не поймет в этих планах, да, в сущности, и не захочет понимать — лично у меня, по крайней мере, такого желания нет!»

«Археологи — это чертовы парни,— сказал турецкий служащий Фуад Бей, в обязанность которого входило наблюдение за археологами, когда они захотели заняться своим «колдовством» на турецкой земле.— Они меня полностью сбили с толку. Однажды они сообщили мне, что собираются раскопать в Каркемише на Евфрате очень древнее кладбище. Это меня заинтересовало, потому что в Каркемише никто и никогда не находил еще погребений. Они повели меня к старым земляным валам города на берегу реки, откуда был виден пустырь. Там, указав на многочисленные глиняные черепки, покрывающие землю, они объяснили, что эти обломки доказывают существование здесь кладбища. После короткого совещания они принялись складывать из камней небольшие кучки. Каждая такая кучка, по их мнению, означала место погребения.

Это было уж слишком, и я назвал их мошенниками.

Тогда они предложили мне побиться с ними об заклад, что под каждой кучкой камней они найдут могилу, а там, где камней нет, не будет ничего.

Я согласился и проспорил.

Целый месяц я не мог прийти в себя от удивления. Потом они мне все объяснили. Черепки, сказали они, это своего рода знаки пожелания счастья мертвым в их новой жизни. Где находят много обломков, там нередко можно обнаружить и древнее кладбище. Остальное уж зависит от умения наблюдать. В данном случае берег реки был из твердой гальки. Нанесенная ветром земля покрыла гальку лишь тонким слоем. Поэтому растительность на пустыре была очень скудной. Почти все растения имели короткие корни и не нуждались в большом слое земли. Но в отдельных местах попадались и более сильные растения с длинными корнями; росли они группами, как бы указывая на то, что под ними много земли. Группы таких растений никогда не занимали площади более двух квадратных метров. Характерный для всего берега слой гальки здесь, очевидно, отсутствовал.

Почему же его не было?

Именно потому, что там находилось погребение!»

Итак, археологи — это современные Шерлоки Холмсы. Подсобные рабочие — арабы — считают, что они связаны с самим чертом.

«Это было в Уре халдеев, в городе Авраама. Белые господа проинструктировали нас, предлагая уделять особое внимание большим глиняным конусам. Это круглые головки глиняных гвоздей, напоминающие шляпки грибов; в глубокой древности их вбивали в глиняный скрепляющий раствор между слоями кирпичей.

На таких глиняных гвоздях можно было всегда отыскать какую-либо клинописную надпись, прочитать которую мы, естественно, не могли. За каждый найденный гвоздь мы получали бакшиш. Только за один вид гвоздей никакой дополнительной платы не полагалось. На всех этих гвоздях была надпись, которую нам как-то раз прочли:

«Для Нанна, могучего небесного быка, славнейшего из сынов Энлиля, своего владыки, Урнамму, могучий муж, царь Ура, воздвиг сей храм Этеменнигуру».

Этот царь Урнамму жил почти 4000 лет назад в Уре. Но так как мы не умели читать глиняные гвозди Урнамму, то вынуждены были при каждой новой находке гвоздя спрашивать, получим ли мы за него бакшиш. Но часто, слишком часто белые господа бросали лишь беглый взгляд на наши находки и говорили: «Урнамму». И мы уже знали, что бакшиша не будет. Этот Урнамму понастроил в Уре слишком много домов. Поэтому за кирпичи с его надписями мы редко получали бакшиш. Нам сказали, что Урнамму воздвиг стены Ура, «подобные желтой горе». Точно мы не знали, когда можно рассчитывать на бакшиш. Но работать с белыми археологами было очень интересно. Правда, дела у них шли не всегда хорошо. Достаточно вспомнить об одной только этой истории с золотым сокровищем в храме «Урнамму».

Здесь, очевидно, следует прекратить всякие разговоры и предоставить слово знаменитому исследователю Ура, сэру Леонарду Вулли.

Когда Вулли, проводя раскопки на площади храма бога Луны, установил, что мостовая внутреннего двора относится к персидскому, то есть более позднему, периоду, ему стало ясно (впрочем, были еще некоторые признаки), что под вымостками персидского времени должны находиться другие, значительно более древние. Чтобы подтвердить этот факт, он приказал вынуть из мостовой 12 кирпичей и копать под ними вглубь.

«Такая работа была необычна для наших людей,— говорит Вулли, — им всегда твердили, чтобы они ни в коем случае не трогали с места ни одного кирпича. Они не могли никак понять этого неожиданного отступления от незыблемых правил. Когда же они, наконец, усвоили, что мое распоряжение вполне серьезно, они решили, что мы пустились на поиски спрятанного здесь золота. Они не поверили, что мы ищем здесь лишь вторую, более древнюю вымостку».

Вулли ушел, а люди продолжали работать. «Через несколько минут прибежал ко мне один из рабочих. «Мы нашли золото!» — кричал он. Действительно, сразу же под плитами вымостки лежал целый клад — золотые бусы, серьги и подвески, золотая булавка, сверху украшенная миниатюрной фигуркой женщины в длинном одеянии. Очевидно, кто-то в момент опасности спрятал здесь часть храмовых сокровищ, может быть, украшения богини, а потом так и не смог воспользоваться этим тайником». «К счастью,— добавляет Вулли,— кроме золота, мы нашли и вторую вымостку!»

Бакшишей раздавали достаточно. Несмотря на это, арабы сочли бы Вулли большим обманщиком, если бы не нашли и эту древнейшую мостовую во дворе храма Ура.

Это случилось в первые дни раскопок Вулли в Уре. Арабские подсобные рабочие совсем еще не знали археолога. Они не проявляли еще никакого интереса к начатой работе. Однако эти несколько легкомысленные и безалаберные, не всегда старательные арабы постепенно превращались в ревностных сотрудников британского археолога. Конечно, и в дальнейшем они больше всего любили раскапывать те места, которые обещали находки, сулившие им бакшиш. Но их отношение к делу совершенно изменилось. Они уже чувствовали себя необходимыми для науки помощниками. Вулли рассказывает, что они работали с большой тщательностью, разбирая кирпичи, и с величайшей осторожностью очищали поверхность стены, опасаясь повредить глиняную штукатурку, хотя они знали, что не получат за это особый бакшиш. «Это делается в интересах науки»,— говорили они, приветливо улыбаясь.

Когда в Эль-Обейде, на берегу Персидского залива, должна была начаться тяжелая и длительная подготовка к отгрузке найденных материалов и надо было особенно тщательно упаковать статую медного быка, арабские помощники работали прямо-таки образцово. В последний момент драгоценное произведение искусства одного из самых старых храмов мира распалось на груду зеленых, ничего не стоящих обломков. Тщательная работа многих недель оказалась напрасной. Но когда один из подсобных рабочих пожаловался другому по поводу потерянного бакшиша, то тот со злостью ответил на это: «Иди ты к черту со своим бакшишем!» Он охотно отказался бы от платы за целую неделю, лишь бы успешно прошла погрузка, подготовка к которой потребовала столько времени и труда.

До самого последнего времени на Ближнем Востоке ходила молва, что все археологи занимаются колдовством.

Флиндерс Петри и Ф. И. Блисс много лет работали в Палестине, раскапывая холм, где они предполагали обнаружить остатки древнего библейского города Лахиша. Худая слава об этих раскопках передавалась бедуинами из уст в уста.

Много лет назад, говорили они, крестоносцы закопали золото в Телл-эль-Хезу, и вот это-то золото ищут сейчас неверные. При этом они применяют всякие колдовские штучки, чтобы никто ничего не заметил. Неверные умеют превращать золото в обыкновенные глиняные черепки. Поэтому-то они и собирают осколки от горшков.

Действительно! Это и была разгадка тайны! Какой нормальный человек будет собирать ничего не стоящие глиняные черепки и внимательно да еще с любовью их рассматривать?

Такими людьми могут быть только археологи! Но почему? Именно потому, что для них эти черепки и есть золото. Все ясно и просто.

Нужно быть готовым схватить их за руку, когда они уверяют, что их исследования всякому понятны. Надо взвешивать их слова, когда они клянутся, что их работы касаются не только архитектуры древности или стилей в искусстве, не только древней культуры, техники или истории войн самих по себе. Больше всего их интересует современный человек. Именно о нем и его прошлом должна идти речь.

Благодаря раскопкам археологов нам стала известна тысячелетняя история человечества. Для наших дедов история этих тысячелетий была еще книгой за семью печатями. Можно было сочинять любые глупости, предаваться любым фантазиям, и никто не мог ничего возразить против. Теперь археологи раскрыли эту волшебную книгу. Они исследуют вещи и пользуются такими словами, которые наши деды восприняли бы как явное богохульство. Они нам показали, как тесно связаны мы со своим прошлым. Они открыли нам глаза на то, что наши чувства, наши радости и печали, наши взгляды и убеждения не только связаны с нашим собственным мышлением, но уходят своими корнями в наше прошлое. В наше неизвестное прошлое!

Археологи заставили нас отбросить привычные представления, которые мы унаследовали от своих предков и намеревались передать своим детям. Никакие законы современной химии или физики, искусство или техника нашего времени не изменили так наших представлений о мире, как археология.

Когда Генрих Шлиман открыл Трою, мир замер от удивления, но не потому, что Шлиман обнаружил «золотые сокровища Приама», а потому, что он разрушил представления о Гомере только лишь как о гениальном поэте — создателе фантастических поэм. Когда археологи своими исследованиями древнейших культурных слоев Иерихона у Мертвого моря доказали, что доисторический человек и человек древнейших исторических эпох — задолго до Авраама и Моисея — умирал молодым и лишь редко доживал до старости (это стало известным и по многим другим погребениям), почти безмолвно рухнул один из крепчайших устоев библейской веры. Археологи в большей мере содействовали изменению наших воззрений, чем Эйнштейн и все физики-атомщики, вместе взятые!

Американский ассириолог Эдвард Чиера рассказывает: «Почти после каждого доклада о вавилонской литературе кто-либо из слушателей встает и спрашивает: «Подтверждают ли клинописные тексты Библию или доказывают противоположное?»

Какой вопрос! Сто лет назад никто не отважился бы задать его на публичном собрании. Сейчас исследователь клинописи слышит его на каждом своем докладе. И каждый раз этот вопрос ставит его в неловкое положение.

Кстати, на этот вопрос нельзя ответить ни да, ни нет. Библия представляет собой, прежде всего собрание различных религиозных сочинений, которые нередко противоречат друг другу. Она появилась не как законченное произведение, но сложилась в результате векового процесса развития со всеми его компромиссами и взаимовлияниями, возникшими под действием различных мировоззрений.

При сравнении вавилонской литературы и Библии ясно одно: вавилонская литература помогает нам понимать Библию значительно лучше, чем понимали ее наши предки. Дело в том, что язык этой литературы и язык Библии относятся к одной и той же древнесемитской группе языков. Часто значение одних и тех же выражений, которые мы не можем понять в еврейских текстах, совершенно четко вытекает из вавилонских. При этом надо иметь в виду, что, кроме Ветхого завета, мы не располагаем почти никакими текстами на древнееврейском языке. Несколько десятков лет назад мы не имели представления даже о том, как выглядела древнееврейская письменность первых царей Израиля.

Этим объясняется беспомощность наших лингвистов в их попытках перевести многие библейские выражения, встречающиеся не более одного или двух раз и поэтому понятные только из контекста, да и то лишь наполовину. В то же время ассиро-вавилонские тексты дошли до нас в изобилии. Они открывают возможность лучшего овладения языком.

Нередко авторы известных нам библейских рукописей совершенно намеренно употребляли загадочные слова и выражения, которые в наши дни приводят к неправильным толкованиям текста Библии.

Это стремление говорить загадками и прибегать к игре слов характерно не только для Библии, но прослеживается почти у всех народов глубокой древности. Для нашего времени игра слов — действительно лишь игра, но далеко не так обстояло дело в литературе далекого прошлого. Там она служила признаком образованности. «Это было требованием, так сказать, хорошего тона,— говорил знаменитый французский археолог Жорж Контеней,— придать написанному иной, более глубокий смысл, иногда нарочито затуманить и без того неясное изложение. Это не должно удивлять, если учесть, что соседний народ — египтяне — в известных случаях использовал тайнопись вместо иероглифов, хотя последние, как кажется, и сами по себе достаточно трудны для понимания».

Контеней объясняет, почему человек древней эпохи так поступал: «Ассиро-вавилонская литература встречала сопротивлением всякую попытку раскрыть ее тайны; но, если ее вынуждали к этому, пускала в ход всевозможные средства маскировки. Даже если запись предназначалась только для священнослужителей, то и тогда, зачастую из-за опасения, что кто-либо из них может проболтаться, она заканчивалась следующей торжественной формулой: «Религиозные обряды, которые ты соблюдаешь, могут происходить в присутствии твоего ученика, но чужой, не принадлежащий к числу посвященных оракула, не должен их видеть; иначе число его дней укоротится. Посвященный может открываться только посвященному. Кто не посвящен в таинства, тот и не должен о них знать. Иначе он подвергнется ужасной каре Ану, Энлиля и Эла — великих богов». С подобным же предписанием мы встречаемся и в Библии. Только посвященный имеет право читать ее. Непосвященный даже не должен брать ее в руки. Но уж если он взял Библию, то, по крайней мере, он не должен ничего в ней понять. Еще во времена Иисуса по этому поводу говорилось: «Они будут смотреть и все-таки ничего не увидят, они будут слышать и все-таки ничего не поймут!»

Уже у шумеров, вавилонян и ассирийцев религиозные и научные наставления давались предпочтительно в устной форме. Самые важные поучения передавались посвященным из уст в уста. «Действительно, мы не найдем,— говорит Контеней об ассиро-вавилонской литературе,— ни одного сочинения поучительного характера, в котором бы полностью излагалась соответствующая отрасль знания. Жрецы старались, чтобы доступными для народа были только такие сочинения, которые нуждались в комментариях для истолкования их скрытого смысла. В текстах постоянно повторяется выражение: «Посвященного ты должен ознакомить с этим, непосвященный не должен этого знать!»

Таким образом, для понимания библейских текстов мало серьезных занятий, мало прилежания. Для того чтобы добиться в этом деле успеха, в значительно большей мере нужно еще и другое: именно то, что добыли нам археологи своими исследованиями могил и погребальных курганов; к этому «другому» относится и то, что написано клинописью и иероглифами. Но и этого еще мало: именно ненаписанное — да, именно ненаписанное! — может обогатить нас такими сведениями, какие не содержатся ни в одной, самой объективной древней книге... Здесь нам может помочь археология и только она! Не случайно один крупный ученый нашего времени, занимающийся изучением религий, призывал более молодых ученых ничего не писать по истории религии, не ознакомившись предварительно с результатами работ археологов. Это, конечно, полностью относится и к Библии.

«Богословы средних веков,— говорит Чиера,— приходили к гипотезам и предположениям, которые хотя и казались весьма остроумными, но так искажали смысл многих библейских текстов, что мы теперь изумляемся, когда узнаем их действительное значение». «Я однажды слушал,— продолжает он,— проповедь очень хорошего церковного оратора, толковавшего слова, которыми воскресший Иисус приветствовал своих учеников: «Пришел Иисус, встал среди них и сказал им: мир вам!» Проповедник настойчиво обращал внимание своих слушателей на слова «мир вам!». Снова и снова пояснял он эти замечательные слова Иисуса, подчеркивая, что именно словами «мир вам» воскресший спаситель утешил своих осиротевших учеников, укрепил их веру, вдохновил их сердца. Без всякого сомнения, прихожане, с интересом внимавшие проповеди, с полным удовлетворением восприняли эти прекрасные слова «мир вам», которые их пастор вложил в уста христианского спасителя. Однако ни один человек, который хорошо знает Восток, не смог бы согласиться с таким толкованием этих слов. Дело в том, что «мир вам» означает абсолютно то же, что сегодня выражает мусульманин, когда произносит «салам алейкум». Обе эти формулы приветствия повторяют друг друга дословно. Они означают то же самое, что и принятые в Европе сухие и короткие приветствия «доброе утро» или «добрый вечер». Подумать только, что стало бы, если бы ориенталист посвятил этому проповедь!» «Таким образом,— продолжает Чиера,— глубокое изучение ассиро-вавилонской клинописной литературы раскрывает нелепости некоторых внешне доброжелательных и благочестивых, но на деле совершенно неоправданных толкований Библии».

Даже если бы ассиро-вавилонская (аккадская) литература не содержала ни загадок, ни игры слов и не хранила бы свои тайны, то и тогда разобраться в ней было бы совсем не легко.

Современные исследователи вынуждены проводить сложнейшую игру сопоставлений. Если нужен пример, чтобы показать, о чем тут идет речь, то, пожалуй, лучше всего было бы взять латинскую литературу древних римлян. «Попробуйте себе представить,— говорит Чиера,— что из всех книг латинских авторов вырвали все страницы. Большую часть этих вырванных страниц потом кто-то снова разорвал на мелкие кусочки, остальные же страницы вообще уничтожил. Полученная таким путем куча бумажных обрывков была затем основательно перемешана. Наконец горсточку этих обрывков передали исследователям с любезной просьбой собрать эти обрывки бумаги вновь в одно целое и прочитать текст».

Безнадежное ли это дело?

Нет, не безнадежное! К счастью, вавилоняне и ассирийцы очень много писали. Но тут возможны и другие счастливые совпадения. В Пенсильванском университете (США) Чиера изучал как-то отрывок медицинского текста, начертанного на клинописной таблице. Текст оказался очень интересным, но таблица была повреждена и части ее не хватало. Некоторое время спустя в Турции во время случайного посещения Истанбульского музея Чиера обнаружил недостающую часть текста, причем не из другого экземпляра той же надписи, а именно часть находившейся в Америке клинописной таблицы.

Разве это не счастливое совпадение?

Да, в археологии все это связано: осмотрительность, проницательность, опыт, терпение и удача. Роберт Кольдевей, известный своими раскопками Вавилона, 18 лет своей жизни посвятил вавилонским холмам, но ему не везло. Он добился успеха, только преодолев огромные трудности. Напротив, из первых же раскопок Вулли на территории Ура во множестве покатились золотые бусины.

Но Вулли был достаточно осмотрителен. Несмотря на все просьбы рабочих-арабов, он велел тут же засыпать эти раскопы, ибо хорошо знал, что каждая неверно взятая лопата земли может разрушить что-либо важное и невозместимое для науки. Он хотел сначала организовать беспорядочную толпу только что набранных подсобных рабочих, воспитать из них старательных и надежных сотрудников. И только когда он достиг этого, были открыты царские погребения Ура.

Удача не сопутствовала Говарду Картеру, когда он искал в Египте гробницу Тутанхамона. И он, и многие другие археологи были абсолютно уверены, что гробница этого фараона должна находиться в Долине царей, так как там была погребена вся 18-я династия. Но Картеру потребовалось 8 лет, чтобы найти гробницу. 8 лет в скалах этой пустынной долины, которую всю можно спокойно обойти в течение четверти часа!

Разве это удача? Правильнее будет сказать: это результат уверенности и упорства. Редко можно встретить профессию более безрадостную, чем профессия полевого археолога, работающего в пустыне, среди диких скал, в полной удаленности от всякой цивилизации, в тяжелых климатических условиях, в условиях, способных лишить человека всякого мужества.

Часто этот успех так и не приходит совсем. Появляются змеи, гигантские пауки и скорпионы, но только не успех.

А нередко вместо него приходят лихорадка и смерть!

В наше время едва ли найдется отрасль науки, представители которой — ученые и их сотрудники — подвергаются таким опасностям, как археологи. Многие из них неизлечимо больными покидали страну, в которой они рассчитывали найти славу и почести, оказываемые первооткрывателям. Непривычные к тяжелому тропическому климату возвращались одни из них на Запад, измученные малярией и болотной лихорадкой. Другие встречали смерть вдали от родины и семьи, в чужой стране, в которую они вступили полные надежды. Болотная лихорадка или чума так и не отпустила их. Третьи утонули, были засыпаны или пострадали от несчастных случаев. А некоторых, самых лучших, убили разбойники.

И они не делают из всего этого сенсаций — эти одержимые археологи. Они продолжают работать, как будто условия их труда — нечто само собой разумеющееся. Ибо для них во всем мире не существует более интересной профессии, чем избранная ими. Они живут среди опасностей, с глазу на глаз с не раскрытой еще тайной. Не сегодня- завтра она может быть раскрыта, и тогда мировая пресса назовет их имена. Археологов ждут слава, почести, признание и удача — их счастливая удача.

Да, это нужно было бы сделать! Пусть археологи проведут нас по времени и пространству. По своему времени, своей истории, познакомят нас со своими приключениями.

Начнем с пространства.

Мы знаем сегодня, что в недрах этого пространства скрыты древнейшие культуры, созданные человечеством. Вернее сказать — были скрыты. Ни в Америке, ни в Китае, ни в Италии нельзя обнаружить эти древнейшие следы деятельности человеческого гения; мы находим их на той территории, которая расположена между Тигром и Евфратом и простирается до побережья Средиземного моря, а оттуда, через Ханаан, до Нила.

Там находится колыбель нашей культуры, колыбель человеческого гения, его представлений и понятий, его веры и убеждений. Только небольшая область Восточной Европы составляет в этом отношении исключение. Но таинственную связь этой области с нашей прародиной на Переднем Востоке также раскрывает археология.

Из своих мертвых холмов извлекает дна доказательства. Часто от них захватывает дух, и они кажутся почти невероятными.

Нет никакой нужды в том, чтобы археологи знакомили нас с основными особенностями открытых ими храмов и дворцов. Было бы также излишним изучать вместе с ними вавилонский и египетский языки, расшифровывать клинописные и иероглифические тексты. Дело совсем не в этом. Дело также и не в том, чтобы разбираться в последовательности культурных напластований, представленных грудами черепков, или заучивать новые даты, связанные с именами царей, о которых мы до сих пор ничего не слышали и история битв и низложений которых оставляет нас, по существу, совершенно равнодушными.

Нет, не об этом должна сейчас идти речь! За всеми этими датами, именами и названиями мест (без знания которых археологи, конечно, не могут успешно работать) стоит нечто иное, более важное. Вот это-то и нужно нам уловить. Условно назовем это иное «самым существенным»! Но пусть за каждым читателем этой книги, когда он ее прочтет до конца, останется право придумать свое название. Таких названий может оказаться немало, и некоторые из них, безусловно, могут быть очень удачными.

Того, кто в поисках этого «самого существенного» попытается проследить историю археологов на всех путях их деятельности от Евфрата и Тигра до Нила, ждет много удивительного.

Пути эти пойдут от первых раскопок на территории Вавилона и Ассирии в Двуречье (стране, расположенной между Евфратом и Тигром, восточнее Малой Азии и Сирии) и дальше на юг, «вниз», до Персидского залива, где в наши дни стоят нефтяные вышки, извлекающие из недр земли «черное золото». Там и лежит древняя страна таинственных шумеров, скрытая под тянущимися на многие километры холмами.

Отсюда наш путь идет на северо-запад: в Малую Азию, где находилась не только Троя, но и основная территория государства хеттов вместе с резиденцией их царей. Владения хеттов временами распространялись вплоть до Палестины, где Авраам склонился перед ними, как перед властителями страны.

Как это ни удивительно, но сама археология своей поражающей нас историей обозначила тот легендарный путь, которым когда-то, во времена всемирного потопа, с Кавказа и через Вавилон должен был пройти Ной [2]. В Уре, недалеко от Персидского залива, жили предки Авраама [3]. Отсюда Авраам со своей семьей переселился в Харран, где тогда жили хетты. Оттуда он направился через Сирию в «обетованную» землю[4] — Ханаан.

Путешествуя таким образом, мы подойдем к библейским и протобиблейским погребениям Палестины, к ее пустынным холмам и оттуда, пройдя вдоль Мертвого моря, попадем в государство царицы Савской.

Это долгий путь! На протяжении его мы встретимся с многочисленными приметами древности. Их нужно воспринять и правильно понять — каждую на свой лад.

Только тогда, стоя у ворот Египта, мы сможем вступить в эту страну, в которую пришли Авраам, Иосиф[5] со своими братьями и Иаков[6], их отец. Здесь появился на свет Моисей[7], и отсюда повел он детей Израиля на Синай[8].

Оттуда же пришел, как говорит библейская легенда, и Иисус из Назарета. Путь от Евфрата к Нилу — это, конечно, долгий путь.

На его протяжении в различных формах и образах воплощается то, что мы назвали «самым существенным». На этом же пути лежат и библейские холмы, где ведут свои раскопки археологи».

Почему продолжают они свои раскопки?

Для того ли, чтобы узнать, как древний человек несколько тысяч лет назад вправлял сломанные кости, лечил воспаление надкостницы или ревматизм? Или чтобы выяснить, как он ткал свою одежду и как расписывал свои горшки? Или чтобы измерить его череп?

Все это, конечно, важно, но не настолько, чтобы из-за ответа на каждый отдельный вопрос вкладывать такие огромные средства, которые были истрачены археологами на протяжении одного века. Ведь на раскопки ушло много миллионов!

Видимо, не в этом дело.

Может быть, все их труды направлены только на то, чтобы удовлетворить наше любопытство или подправить известные нам исторические даты в ту или другую сторону на несколько сот лет?

Нет, и не в этом суть!

Но в чем же тогда дело?

Несколько лет назад, пишет Чиера, один из крупнейших университетов Северной Америки решил отметить юбилей своего заслуженного ректора, знаменитого ученого. Во дворе университета был установлен памятник. Когда с него упало покрывало, присутствующие увидели фигуру великого ученого, левая нога которого попирала рептилию — ящерицу необыкновенной величины. Очевидно, памятник должен был символически показать, как ученый своей левой ногой попирает главных врагов человечества: невежество, суеверие, глупость. Причем именно левой ногой, что особенно интересно для египтологов, если вспомнить древние памятники Египта, где боги и цари всегда выступают левой ногой вперед. Конечно, современный скульптор не знал этого. Откуда ему было знать?

Значит, речь здесь идет не просто о левой ноге, с которой по причинам, неясным им самим, многие люди и сегодня каждое утро встают с постели. На самом деле в гораздо большей мере речь идет об идейном содержании современного памятника, поставленного в честь современного ученого. Было ли известно ученому, ум которого без затруднения справлялся с самыми трудными физическими формулами, какова идея этого памятника? Была ли она известна уважаемым сотрудникам университета, людям, задумавшим этот памятник? Ну, если и была известна, то все же представляется маловероятным, что они мыслили его именно таким. Ибо в позе ученого было нечто такое, что очень охотно присвоили бы своим богам древние народы, отделенные от нас тысячелетиями. Эти боги вели в те далекие времена борьбу с большими и маленькими драконами, рептилиями всех видов и победили их в этой борьбе.

Здесь, на пьедестале современного памятника, воздвигнутого в знаменитом университете, стоит, очевидно, наследник древних богов. Стоит ученый нашего века как наследник престола вавилонских богов Энлиля и Мардука, ассирийского бога Ассура и святого Георгия.

Знали это создатели памятника?

Как дилетанты, вероятно, не знали. Не знали, будучи физиками и химиками, медиками и юристами. Но археологи наверняка знали бы! Ведь археология не только пытается разыскать в мертвых холмах следы древних времен — значительно больше ее интересует сам человек: его ум, его душа и даже то, что остается не осознанным им самим.

Иными словами: археология делает довольно успешные попытки познать нас самих — в хорошем и плохом, в наивном и гениальном. Потому что археологи знакомят нас с нашими праотцами. От них к нам перешли не только строение костей и группы крови, но и их душа, их знания и часто их понятия и представления. По большей части все это предстает перед нами облаченным в современные одеяния, и мы считаем идеи их новыми, нашими собственными творениями, чем-то таким, что мы сами выдумали и разработали. Какое заблуждение!

Путь археологов — интереснейший путь к нам самим. Бессмысленно проходить этот путь только для того, чтобы превратиться в справочник по истории древнего мира, только для того, чтобы вызубрить даты правления сотни великих царей. Это совсем не важно! То, что надо запоминать — и что, в конце концов, и на самом деле запоминается,— это всего лишь некоторые символы и несколько положений. Их может понять любой, вне зависимости от языка, на котором он говорит.

Это все. Но для многих людей археология — это не просто информация о приключениях археологов. Может быть, для них археология — своего рода познание, которое приводит к моральному удовлетворению, к примирению с действительностью и даже избавляет от тревог и сомнений.

Это надо испытать!

Надо без всяких колебаний отказаться от механического запоминания названий многочисленных мертвых холмов, имен царей и богов, даже и имен археологов. Все это служит лишь каркасом, образует скелет настоящего знания. Он не так уж и важен, его можно было бы даже заменить. Важно другое: то, что пульсирует и живет внутри этого скелета, что течет по сосудам к сердцу, к легким. Важно то, что дает нам возможность видеть и дышать.

Именно археологи показали нам, какие глубокие корни имеет жизнь, наша современная, реальная жизнь. За это стоило бы им воздать должное!

СЫН САПОЖНИКА

Каждый год ученые и сотрудники Германского археологического института в Берлине торжественно отмечают 9 (а иногда 12) декабря. Некоторые другие германские университеты также считают те же самые дни праздничными. Этот праздник установлен в честь человека, который появился на свет почти два с половиной века назад. Он родился 9 декабря 1717 года в Стендале на Ухте, в самом центре Германии, в семье бедного сапожника и 12 декабря был крещен в евангелической церкви.

Имя этого человека — Иоганн Иоахим Винкельман.

Винкельман погиб 8 июня 1768 года в Триесте в возрасте 50 лет от ножа уже ранее судимого мошенника, с которым он, ничего не подозревая, случайно познакомился на пути из Вены в Рим. В Вене он был гостем императорского двора. Их величества подарили ему драгоценные золотые медали, которые Винкельман доверчиво показал этому бандиту. Из-за них-то он и был убит.

В мире было немного людей, которых прославляют как святых спустя два столетия после смерти. Поэтому стоит уделить внимание жизни этого человека. Во-первых, потому что его личность в основном так же малоизвестна, как его творчество. Во-вторых, потому что его жизнь в некоторых своих чертах была так же примечательна, как и преждевременная, насильственная смерть.

Гёте писал о Винкельмане: «Его смерть привлекла внимание к его жизни. Да, может быть, результаты его деятельности, если бы он и продолжал ее до более пожилого возраста, не были бы такими значительными, как сейчас, когда он, как и многие другие необыкновенные люди, был отмечен судьбой, уготовившей ему неожиданный и ужасный конец».

Горько сетовал на это и Гердер. «Как многие писатели и знатоки древности, Винкельман, может быть, не только мог, но и должен был умереть для того, чтобы когда-нибудь мир обнаружил оставленные им следы».

Когда родился Винкельман, большинство пруссаков не умели ни читать, ни писать. Обязательное школьное обучение было тогда только что введено, крепостное право еще не отменено, и переселения запрещены. При таких обстоятельствах единственный сын бедного сапожника в Стендале, Винкельман, обязан был для начала овладеть профессией своего отца, семья которого к тому времени чинила ботинки уже пятому поколению своих сограждан.

Без всякого сомнения, за свою жизнь этому человеку пришлось испытать немало нужды и горя. Но его сын Иоганн Иоахим причинил отцу, как свидетельствует хроника, еще большее разочарование тем, что не проявил ни малейшего интереса к традиционной профессии своей семьи.

Кроме того, молодой Винкельман выступал — что вызывало крайнее недоумение — против некоторых привычных установлений своей среды. «С малых лет,— как рассказывает один из его учителей,— можно было заметить полное равнодушие Винкельмана ко всем высшим наукам» (прежде всего тут имелась в виду религия) «и особенно сильное влечение к языкам, к старинным книгам и к собиранию древних черепов. Летом он часто привлекал своих одноклассников к «раскопкам» песчаных холмов в окрестностях Стендаля. Там они отыскивали старые битые черепки, которые Винкельман потом хранил как святыню. Ни на одном уроке он не был таким рассеянным, как на уроке закона божьего».

В самом деле: молодой Винкельман вместо молитвенника брал с собою на воскресные богослужения Гомера или других греческих авторов, чтобы во время проповеди наслаждаться ими. «Да, он был,— жаловался другой современник на необычное поведение юного Винкельмана,— одним из тех несчастных, которые не верят в бессмертие души. Но он высказывал свои взгляды только в кругу близких друзей. Внешне он соблюдал все религиозные обряды».

Винкельман был очень своеобразным человеком. В то время как другие люди используют случайно найденные ими горшки для того, чтобы готовить в них пойло для свиней или ставить с цветами на окне, он оберегал и лелеял эти горшки, как нечто исключительно ценное.

Было совершенно ясно, что сапожник из него получится очень плохой.

Первые школьные годы Винкельмана, протекавшие в доме его родителей, были омрачены нищетой. Отцу и матери трудно было его содержать. Но уже в эти первые школьные годы мальчик проявил особое пристрастие к наукам и развил кипучую энергию, чтобы осуществить свои заветные мечты. Он обеспечил себе бесплатное питание тем, что пел вместе с другими школьниками на свадьбах, похоронах и при всяких других удобных случаях.

Он брался за любую работу, чтобы получить хотя бы несколько грошей и как-то просуществовать. Он водил слепого старенького директора школы Тапперта, читал ему и оказывал всякую другую помощь.

Когда Винкельман, в конце концов, поселился у этого старого учителя, он стремился использовать для занятий каждую свободную минуту.

В школьной библиотеке Винкельман зачитывался классическими латинскими авторами. Щеки его при этом горели и глаза лихорадочно блестели. По греческому и латинскому языкам он имел только отличные оценки. Позднее, когда ему представилась возможность учиться в Келленской гимназии в Берлине, Винкельман стал посещать лекции в Академии изящных искусств.

Удивительно плодотворная жизнь!

Будучи в Берлине, Винкельман выпрашивал у дворян, священников и чиновников деньги для того, чтобы принять участие в гамбургском аукционе, где распродавалась одна знаменитая библиотека. Это была библиотека Фабрициуса, содержащая изумительные издания греческих и латинских авторов. На последние гроши он приобрел там несколько книг, которые привез в Берлин как величайшую драгоценность.

Когда Винкельману исполнилось 20 лет, этот серьезный и замкнутый юноша вернулся в Стендаль, но уже на следующий год, получив небольшую стипендию, он переезжает в город Галле на Заале; там в университете он слушает лекции по теологии и античной литературе.

Еще три года спустя — в 1741 году — Винкельман пополняет свое образование в Иенском университете, а на следующий год он получает место домашнего учителя в Хадмерслебене близ Хальберштадта. В 1743 году он становится заместителем директора школы в прусском городишке Зеехаузене.

Там он прожил пять лет.

Винкельману было около 30 лет, когда он принял приглашение саксонского министра графа фон Бюнау, став его библиотекарем в Нетнице близ Дрездена.

Почти все прожитые им годы Винкельман провел в занятиях. Поэтому неудивительно, что он рано начал жаловаться на бессонницу. Да у него, собственно, и не оставалось времени на сон. «Чтобы не тратить на сон слишком много времени,— рассказывает современник Винкельмана,— он в большинстве случаев, особенно летом, совсем не ложился в постель и спал лишь несколько часов, сидя в кресле». Когда Винкельман работал школьным учителем в Зеехаузене, он зачастую спал лишь 2—3 часа в сутки.

К этому времени его организм был уже сильно ослаблен и здоровье подорвано. И в таком состоянии Винкельман мечтал о Риме, Греции и Египте! Какой глупец! Как мог бедный школьный учитель, у которого не было даже собственной кровати, мечтать о чем-нибудь подобном! Но хотя Винкельман и отказался от сна и еды, он не отказался от своей мечты. И тут он встретил человека, сыгравшего большую роль в осуществлении его чаяний, да и во всей его судьбе.

Это был князь католической церкви. Через 7 лет после того, как Винкельман принял на себя заведование библиотекой графа фон Бюнау, на него обратил внимание папский нунций при саксонском королевском дворе, будущий кардинал Архинто. Архинто посетил библиотеку графа, где познакомился с Винкельманом, и был поражен его ученостью. Он пригласил Винкельмана, которому к тому времени исполнилось 37 лет (он все еще оставался холостым), совершить путешествие в Рим. «Там, без сомнения,— сказал Архинто,— найдется место библиотекаря для такого образованного и сведущего в своем деле человека». Когда Винкельман с радостью принял это предложение, от него — протестанта — по понятным соображениям потребовали перехода в католическую веру. Винкельман сразу же согласился.

Однако прошел еще целый год, прежде чем он смог осуществить мечту своей жизни. Аудиенция у короля Саксонии, устроенная одним расположенным к нему католическим священником, помогла Винкельману получить небольшую пенсию, которая позволила ему, в конце концов, покинуть Дрезден и уехать в Рим. «Пусть эта рыба плавает в своей воде»,— сказал король после аудиенции, милостиво отпуская Винкельмана. И действительно, рыба нашла свою воду. 18 ноября 1755 года Винкельман приехал в Рим. Ему было уже 38 лет, когда он впервые обрел подлинное счастье.

Это было подобно яркому солнцу, выглянувшему в пасмурный зимний день из-за туч. Винкельману сразу же удалось найти в Риме высокопоставленных покровителей. Архинто, бывший папский нунций в Дрездене, успевший к тому времени стать кардиналом и государственным секретарем, обеспечил ему дружескую помощь кардиналов Пассионея и Альбани. Став явным фаворитом Альбани, Винкельман поселился в маленькой комнатке его дворца. Она быстро наполнилась древними бюстами, вазами, рельефами, манускриптами и старинными книгами.

Прежде такой невзрачный, голодный и оборванный, Винкельман постепенно расцветал. Этот человек, который в буквальном смысле слова сидел на голодном пайке, чтобы сэкономить себе на покупку книг, у которого в течение ряда лет вообще «е было собственной постели, — этот тощий с жиденькими волосами Винкельман совершенно изменился. Чуть резковатый, патетически настроенный человек среднего роста с живыми черными глазами и полными губами, почерневший от южного солнца (таким описывают его в этот период), начал Винкельман свою карьеру в Риме.

Приобретя много друзей — среди них был известный художник Антон Рафаэль Менгс, — он приобрел в то же время и первых врагов. Но что человеку враги, если он впервые почувствовал, как вырастают у него крылья.

Первые раскопки античных городов Помпеи и Геркуланума, разрушенных землетрясением в 79 году и погребенных под пеплом Везувия, привлекли внимание Винкельмана, и он вскоре туда выезжает.

Римляне обычно использовали археологические раскопки Помпеи и Геркуланума главным образом для того, чтобы захватить прекрасные античные скульптуры, фрески и вазы. Так же поступали и неаполитанцы. Как только откапывали предметы, подходящие для украшения дворцов и вилл, их извлекали, а место раскопок забрасывали. Винкельман решительно выступил против таких хищнических методов. В своем «Послании об открытиях в Геркулануме» (1762 г.) и дополнительных сообщениях он объяснял итальянцам значение подобных находок для реконструкции картины развития культуры в давно забытую эпоху истории человечества.

Но его не слушали. Встретил он лишь недоверие, непонимание, врагов. Особенно в Неаполе. Там он сделал посмешищем одного инженер-лейтенанта, который запросто отломал буквы от стены античного театра и преподнес в корзинке своему королю, «не сняв даже копии с их первоначального расположения».

Они были настоящие варвары, эти неаполитанцы!

Бессовестные, невежественные, поверхностные, глупые варвары, которые не понимали того, что в раскрытых погребениях Помпеи и Геркуланума они встретились с тем самым веком, в котором, согласно Библии, жил Иисус Христос.

Не давая себе времени для отдыха, записывал Винкельман многочисленные идеи, приходившие ему в голову. В дополнение к написанным им еще в Дрездене трудам о греческом искусстве появляются одна за другой сенсационные работы об античной архитектуре, мифологии, о монетах и геммах, об истории античного искусства вообще. В то же время Винкельман становится президентом Общества любителей древности в Риме, профессором греческого языка Ватиканской библиотеки, членом Королевского научного общества в Геттингене. Летом 1767 года — за год до его убийства — в Риме была издана знаменитая работа Винкельмана «Monumenti antichi inediti» в двух томах с 268 гравюрами на меди и многочисленными иллюстрациями в тексте.

«В Риме выходит в свет уже давно ожидаемый читателями труд,— сообщалось в конце 1766 года,— посвященный неизвестным памятникам античности, трудно объяснимым или представляющим, с точки зрения других ученых, неразрешимые загадки... Используя множество редчайших исследований, автор сумел прийти к новым открытиям, как в области античности, так и в других разделах науки; сотням мест из различных древних памятников письменности, которые до этого времени не были правильно поняты или казались совершенно непонятными, дается на основании древних трудов объяснение, вызывающее полное доверие».

Именно так все и началось!

Винкельман попытался раскрыть для своего века духовную сущность античности. Последние годы своей жизни он, не зная покоя, провел в путешествиях. Он еще раз посетил Неаполь, Флоренцию, Геркуланум, Помпею. Проехав через Венецию и Верону, прибыл он в Вену.

Но больше всего он стремился в Грецию. Туда Винкельман хотел совершить паломничество, чтобы познакомиться с древним искусством греков. Но он хотел попасть и в Египет, куда его манили пирамиды. Эти последние мечты его жизни так и остались неосуществленными. На обратном пути из Вены в Рим настигла его судьба.

То, что Винкельман оставил нам в своих работах, большей частью сегодня уже позабыто. Книги его переиздаются все реже и реже. Все современные энциклопедии, напротив, их скрупулезно пересчитывают. Для своего времени работы Винкельмана значили очень много. «Никакой художник, а тем более ученый,— так отзываются о его сочинениях современники,— никогда не рискнул бы дать такую точную характеристику и оценку древних произведений искусства. Пожалуй, никто другой не отличался такой любовью к древностям, не проявлял так много терпения, не обладал такими знаниями в этой области и не умел использовать стольких удачных возможностей».

Другой его современник пишет: «Заслуги Винкельмана в области литературы, основы изучения которой были заложены им еще в Дрездене и завершены в Риме, состоят в том, что исследование античного искусства, которое в Германии было отделено от филологии, он объединил с последней. Он уловил дух античных поэтов в произведениях античных художников, язык Гомера — в творениях древних скульпторов и таким образом извлек на свет блестящее зерно знаний, которое лежало под спудом несколько веков».

Так ли много он сделал? Да, много. Это был подвиг! Неважно то, что книги Винкельмана сегодня почти все забыты и что в некоторых вопросах он ошибался. Важно то, что сын сапожника из Стендаля на Ухте осветил дорогу Западу в сумерках слепой веры XVIII века в богов и ведьм. Есть еще одно, что заставляет нас и сегодня относиться к Винкельману с искренним уважением,— это его глубокая любовь к правде. И это тоже подвиг. Огонь, зажженный им, постепенно стал факелом, свет которого был виден издалека.

Со времени Винкельмана этот факел передается поколением сходящих в могилу исследователей в руки другому поколению с тем, чтобы он горел постоянно и никогда не гас.

Поэтому археологи и отмечают 9 декабря, день рождения Иоганна Иоахима Винкельмана.

То, что для своего времени кажется подвигом, для следующего поколения иногда теряет свое былое значение.

Когда Винкельман в июне 1768 года в Триесте истекал кровью от ран, нанесенных кинжалом убийцы, в датской Ютландии тринадцатилетний мальчик собирал старинные вещи с такой же любовью и так же страстно, как когда-то сын сапожника из Стендаля. Как и Винкельман, он родился в декабре, а именно 20 декабря 1755 года. Звали его Иоганн Георг Цоэга, и появился он на свет в небольшом городке Далере.

Цоэга учился в Геттингенском университете, по окончании которого, увлеченный искусством и древностями Юга, как и Винкельман, отправился путешествовать в Италию. Ему было только 28 лет, когда он принял решение навсегда остаться в Риме. Там он посвятил себя изучению классической древности.

Как и Винкельман, Цоэга перешел в католическую веру, но это не дало ему той поддержки, которую нашел Винкельман у римских кардиналов. Лишь примерно десять лет спустя Дания назначила его своим генеральным консулом в Ватикане.

Уже через несколько лет после переезда в Рим появились первые работы Цоэги по археологии. Результатом дальнейших углубленных занятий были последующие работы, которые принесли Цоэге репутацию видного исследователя античности. Но тут Цоэга не пошел по пути Винкельмана. Если последний был, по существу, философствующим эстетом и сентиментальным поклонником искусства, то полного предчувствий Цоэгу интересовали, прежде всего, те силы, которые стояли за произведениями античного искусства,— он стремился постичь их дух, их историю. Другими словами, он искал факты и действительность. Эти поиски часто бывали поисками на высохшем каменистом поле, на котором редко удается снискать славу. На такой почве можно найти скорее ненависть, негодование и отчужденность.

В 1797 году появилась книга Цоэги «De origine et usu obeliskorum» («О происхождении и назначении обелисков»). В ней он рассказывал о египетских обелисках, описывал культ мертвых у древних народов, их погребальные обряды и надгробные памятники. Цоэга впервые предпринял необычный для своего времени шаг, который еще долгое время спустя казался всем странным и о котором его наследники старались по возможности не упоминать,— он указал на значение доисторической эпохи для развития культуры, духовной жизни, представлений и понятий античного человека в исторически обозримом времени. Таким образом, Цоэга стал Дарвином в области изучения культурного и духовного развития человечества. Цоэга искал корни выросшего дерева древних культур. Он не боялся высказать то, что романтизирующие мыслители Европы пытались скрыть за прекрасными изображениями греческих богов, а именно лозунг: все начинается с дикарей! Развитие античного человека идет от дикаря со всеми его примитивными представлениями, культами и религиозными обрядами — вот, собственно, та мысль, которую высказал Цоэга (основываясь больше на интуиции, чем на уверенности) перед своими удивленными и рассерженными современниками, поскольку они вообще его слушали и понимали. Цоэга смотрел на истуканов и волшебные камни древнейших людей, находя в них черты примитивного культа. В них искал он корни более высокой культуры древних греков и египтян. В то время как для его ученых современников «дерево росло над землей», Цоэга попытался заглянуть вглубь земли, чтобы найти корни, откуда дерево черпало силы и соки, которые питали его и за счет которых оно жило и процветало.

То, что удалось открыть Цоэге, имело, может быть, не больше значения, чем несколько искаженная передача древнего мифа в античной литературе. Не больше! Но, несмотря на это, он заложил основу для исследования античной культуры на всем ее трудном и длинном пути, уходящем в далекое прошлое. Цоэга был одним из первых, кто пробудил стремление искать в раскапываемых холмах и погребениях следы того, что было отражено в мифах и легендах.

Закрыв навсегда глаза в феврале 1809 года, в возрасте всего лишь 54 лет, он оставил яблоко раздора мыслителям пробуждающегося XIX столетия.

В 1806 году, за три года до смерти Цоэги, еще один молодой ученый совершил паломничество в Рим. Родился он в гессенском Грюнберге, и стал прославленным вождем в исследовательской работе по изучению классических мифов. Позднее он опубликовал свой труд «Греческая мифология», проложивший новые пути в этой области.

В Риме 22-летний ученый, Фридрих Готтлиб Велькер, познакомился с Цоэгой, труды которого произвели на него огромное впечатление. В 1808 году Велькер принял кафедру археологии и греческой литературы в Гисене. Через несколько лет после смерти Цоэги он отправился в Копенгаген, чтобы заняться там систематизацией и научной обработкой наследия этого знаменитого ученого. Велькер перевел труды Цоэги и почтил память ученого двухтомным описанием его жизни.

Для начала XIX века была характерна исключительная путаница в области изучения прошлого человечества. Из кабинетов ученых мужей, с кафедр университетов на головы любопытной молодежи свалилось множество гипотез, предположений и утверждений. В 1810 году в Лейпциге и Дармштадте вышел труд исследователя античности Фридриха Крейцера, профессора Марбургского и Гейдельбергского университетов,— «Символика и мифы древних народов». В нем Крейцер выдвинул теорию о единстве всех древних религий. Одним этим он вызвал бурю возмущения среди своих ошеломленных коллег. Крейцера, сумевшего предвидеть истину, которая сегодня все решительней прокладывает себе дорогу, объявили вне закона.

Но вскоре весь мир был потрясен известием, сверкнувшим, как молния на ясном небе. В 1789 году оно пришло из Лондона от англичанина сэра Вильяма Джоунза в форме шести объемистых томов. Это были переводы индийских — с древнего языка санскрита — текстов: культовых гимнов, сказок, песен и своеобразных глубокомысленных поучений. Спустя два года они были переведены на немецкий язык и сразу же заинтересовали поэтов и философов от Гёте до Шопенгауэра, которые с восторгом воспринимали неясные формулировки и необычайный ход мудрых мыслей «святых книг Востока». И все-таки не это было самым важным. Решающую роль в значительно большей мере сыграли идеи, которые высказал Джоунз в пояснениях к своему переводу с санскрита и которые немного позднее были подтверждены англичанином Генри Томасом Кольбруком в изданной им в Калькутте в 1805 году работе о древнем языке санскрите, написанной в форме грамматики.

Короче говоря, это был один из самых обычных учебников по языку, которые довольно хорошо знает каждый ученик. Ранее никто и никогда не думал, что, изучив грамматику, можно онеметь. Но эта чертовская санскритская грамматика давно вымершего языка Индии фактически лишила голоса всех западных ученых. Со свойственной каждой грамматике скромностью санскритская грамматика утверждает ни более ни менее, как то, что европейцы должны обернуться назад и посмотреть на полное приключениями прошлое, на индийское или европейское — безразлично. Санскрит и предшествовавший ему ведийский язык, древние языки Индии, были европейскими языками!

Санскритская грамматика рассказывает невероятные истории, например:

санскрит греческий латинский немецкий английский

pitar pater * pater Vater father

nama onoma nomen Name name

napat anepsios nepos Neffe nephew

matar meter ** mater Mutter mother

bhratar phrater *** frater Bruder brother

произносится: * pateer, ** meteer, *** frateer.

Сомнения нет! Эта далекая Индия, берегов которой когда-то пытался достичь Колумб, плывя на запад,— эта Индия уже тысячи лет тому назад имела тесные связи с теми народами, которые сегодня живут в Европе. Пробил себе путь к всеобщему признанию и второй вывод, ошеломивший западных филологов: авестийский язык также тесно связан с санскритом. Его можно отнести к семье индогерманских (лучше — индоевропейских) языков. Родилась наука, исследующая индоевропейские языки. Она возвысила те области науки, которые для исследователей античности с тех пор играют господствующую роль: филологию, языкознание и литературоведение.

Первые филологи, проводя все новые и новые сопоставления, чувствовали себя так, как будто взглянули в сверкающие глаза кобры. В Париже Фридрих Шлегель углубился в изучение авестийского языка и санскрита. В 1808 году вышла его книга «О языке и познаниях индийцев». Его брат Август Вильгельм Шлегель в связи с этим создал в Бонне специальную типографию, снабдив ее санскритским шрифтом; в ней он печатал журнал «Индийская библиотека», положив начало изучению древнеиндийской литературы в Германии.

В то же время эта новая наука сразу же столкнулась и с большими трудностями. Волна чрезмерного увлечения романтикой Востока, как эпидемия, распространилась на обширные области Европы.

Фридрих Шлегель советовал всем, стремящимся найти и постигнуть подлинную религию, ехать в Индию, так же «как едут в Италию изучать искусство».

На Востоке — в Персии, Индии — находились ее первоистоки! Там была древнейшая земля, обжитая в древнейшее время, там была родина мифологии. Иоганн Иосиф фон Геррес, католический философ-мистик из Кобленца, воскликнул: «Восток — это страна детства человечества!»

Не оттуда ли пришел к нам Ветхий завет, не оттуда ли пришло учение христианского «Спасителя»? Ведь только сейчас узнали мы о существовании священных текстов персов и индийцев!

Какие тайны будут еще там раскрыты?

Какие чудеса все еще ждут своего объяснения на Западе?

Беспокойный Гердер воскликнул: «Выходите из темных аудиторий Европы и вдохните свободный воздух незнакомого вам Востока!»

И началось паломничество!

Целью паломников были не только Индия и Персия, но и расположенное к западу междуречье Евфрата и Тигра — Месопотамия, со времени нашествия монголов всеми забытая страна. А это была чудесная страна тысячи и одной ночи, страна волшебников и мифических существ, где возвышались сказочные дворцы багдадских халифов, источник великой мудрости, кладезь тайн!

Туда и надо было совершать паломничества!

Но даже полные надежд исследователи не представляли себе, что они там найдут.