Бифуркатор

Ночью всегда в установленный срок

Тьму разрезает колючий звонок.

Не подходи, это меня…

Кроатон

Инсайдер

*

Я сидел на кухне у Стёпки уже через пятнадцать минут. Да нет, меньше. Спал одетым, плеснул в лицо пару раз водой из-под крана, прошёлся по зубам щёткой без пасты, шмыгнул по лестнице, на кухне автоматически взял яблоко, проскользнул мимо спящей мамы, по дороге успел пару раз откусить фрукт, но потом подошёл к Стёпкиному дому и выбросил яблоко в канаву. Так что на всё ушло минут двенадцать.

– Что ты там за фигню говорил? – сходу бросаю я, плюхаясь на стул напротив Стёпки. Пальцы обеих рук друга переплетены вокруг бокала с дымящимся чаем. Взгляд будто немного уставший.

– Как-то ты быстро прикатил.

– Да я сразу выскочил. Просто… блин, если это шутка, то…

– Ты завтракал? – спрашивает Стёпка.

– Какой там завтрак, сдурел? Говори, что придумал!

Стёпка хмурится.

– Так. Твой брат никуда не убежит. Всё равно мы уже вряд ли его спасём, поэтому ты должен поесть.

Я оглядел кухню, нащупал взглядом корзинку с бананами и говорю:

– Дай банан.

– А дома ты тоже бананом завтракаешь?

– Нет, конечно.

– Кстати, а что ты ешь на завтрак обычно?

Я хмурюсь и думаю, каким бы ни был лучший друг, всё равно он не всё знает о тебе знает, а вот Андрюшка знал мой завтрак наизусть.

– Вообще, не знаю вредно это или нет, но я каждое утро ем яичницу, бутер с маслом, соком её запиваю.

– Ну вот видишь, – Стёпка встаёт и достаёт сковороду.

– Да брось, ты чего яйца будешь мне жарить? – смеюсь я.

– О твоём брате. – Стёпка не обращает на меня внимания. Ставит сковороду на огонь и капает на неё подсолнечного масла. – Вообще, я подумал о нём десятого даже, но вчера вдруг в комнате, Когда мы говорили с тобой, меня осенило. Помидорку порезать?

Стёпка достаёт из другой корзины томат и протягивает мне.

– Блин, идиот, делай что хочешь, – машу рукой я, напрягший внимание на Андрюшке.

Дольки помидора зашлёпали по сковородке, а Стёпка продолжил:

– Ты говоришь, что в тот день, двадцать третьего июля, Андрюха и правда предсказывал твои шаги? И это не шутки?

– Ну… – я задумываюсь. Как давно это было, вечность назад. – Помню, что про пасту он сказал. Перечислил продукты, которые мама купит, да и всё. Но он и ошибся.

Стёпка хмурится и на долю секунды перестаёт резать помидор. Задумчивый взгляд косится в мою сторону.

– Он сказал, что утром, когда я буду делать яичницу, мне попадёт тухлое яйцо, но так не оказалось.

Дольки томата снова зашлёпали на сковородку.

– Ты задумался? – спрашивает Стёпка.

– Задумался о чём?

– Когда начал делать яичницу, ты подумал, о том, какие яйца взять?

Я теряюсь.

– Да не помню как-то. Может, и задумывался.

Отбросив половинку томата на полку, Стёпка достал из холодильника два яйца. Внимательно посмотрел на них и прищурился:

– Надеюсь, они не протухшие.

– Слушай, ты и правда мне яичницу делаешь?! – едва сдерживая смех, восклицаю я.

Стёпка смотрит на меня по-взрослому, до жути серьёзно.

– А что, не похоже? – хмурится он, а потом разбивает яйцо на сковородку. – Предпочитаешь глазунью или болтанку?

– Глазунью, – всё ещё усмехаюсь я, но шутки исчезли, и в сердце тлело лишь умиление. Не, ну правда, Стёпка поразил меня заботой и домовитостью.

– Ночью Андрюха сказал, что мы все проживаем двадцать третье июля уже в двадцать третий раз, но мы ничего не помним, просыпаясь каждое новое утро, а он помнит, так?

– Ну… вероятно. Я уже плохо помню.

Стёпка заводит глаза.

– Даже я помню почти наизусть каждое твоё слово.

– Да ну тебя. Я тогда думал, что мелкий просто стебётся.

– Кстати, зря, – опять хмурится Стёпка.

– Где он, тогда? – жму плечами я. – Инопланетяне? Правительственные организации выкрали?

В воздухе сверкает тарелка, Стёпка ловко ставит её на стол передо мной и снимает сковороду с плиты. Яичница легко соскальзывает в тарелку с тефлоновой сковороды.

– Ешь, – кидает Стёпка и заливает сковороду водой.

– А ты?

– Я только что поел.

Я достаю из ящика стола нож и вилку, аромат жареных яиц переполняет возбуждённый мозг счастьем. А ещё, Стёпка теперь мой друг. Навеки!

– Спасибо тебе большое. Не ел яичницу как раз с двадцать третьего июля. Мать перестала готовить, а я боюсь теперь даже спускаться.

Я приступаю к еде, а Стёпка тем временем тщательно вытирает руки о полотенце.

– Что, так всё плохо? – хмурится он.

– Ещё как, – киваю. – Вчера из холодильника выкинул приличный кусок колбасы. Такой замшелый, что опарыши бы отравились. Лежит там, похоже, с двадцать третьего.

Стёпка вздыхает, достаёт из холодильника коробку грушевого сока и ставит передо мной, а потом добавляет пустой стакан.

– Ну ты прямо как моя мама, – усмехаюсь, а друг садится напротив и снова обнимает бокал чая. – Так что же с Андрюхой? Ты точно знаешь, где он? – спрашиваю я, наливая сок в стакан.

– Ага, – кивает Стёпка. – Он застрял в двадцать третьем июле.

**

Я замираю. В одной руке – сок, в другой – крышка от него.

– То есть, как застрял? – растерянно гляжу на друга.

– Ну как в тех самых фильмах, которые ты ему в пример приводил, – отвечает Стёпка. – Только… представь, что главный герой не застрявший, а те, кто ушёл по времени дальше.

Крышку я закручиваю словно во сне. Стёпка выглядит слишком серьёзным, чтобы шутить.

– Подожди, то есть как? Что он там сейчас делает?

– Не может вырваться, – пожимает плечами Стёпка и отхлёбывает чай. – Понимаешь, он дал сбой в системе. Мы проходили двадцать третьей по кругу и ничего не замечали, а он вот такой особенный. Думаю, на двадцать четвёртый раз мы вырвались и начали жить дальше, а Андрюха остался. Может даже то, что он тебе признался, и стало толчком к нашему выходу.

Я продолжаю есть яичницу, но уже медленно. Взгляд Стёпки каменный и какой-то испытывающий. Будто он вот-вот сейчас рассмеётся и воскликнет: И ты в это веришь???

Но Стёпка молчал. Поэтому этот вопрос задал я:

– И ты в это веришь?

– Когда все теории отброшены и остаётся одна, она и будет верной. Шерлок Холмс, – ответил Стёпка.

– Не знаю, – говорю я с набитым ртом. – В то, что Андрюшка утонул в Заводи мне верится больше.

– Если бы, – кивает Стёпка. – Но как тогда объяснить его странное поведение двадцать третьего?

– Ну… блин…

– С ним раньше такое было?

– Вообще-то нет, – хмурюсь я. – В тот день он будто с цепи сорвался. Как будто сразу шизофренией заболел.

– Вот видишь, – пожимает плечами Стёпка. – Такое не бывает, чтобы нормальный пацан десяти лет просыпался утром ни с того ни с сего психом. Да, люди сходят с ума и в более раннем возрасте, но процесс-то это длительный. Нужны мотивы, внутренние конфликты, а насколько я помню, двадцать второго Андрюха был самым обычным мелким пацаном. Бесился, игрался, как и всегда.

Я поражаюсь, как невероятная теория может стать истиной, если её подкрепить логикой, но чёрт! Такого ж не бывает!

– И что Андрюшка сейчас делает в двадцать третьем? – спрашиваю. – Если мы все здесь!

– Я думаю, он там застрял как в кино, – отвечает Стёпка. – Существует много теорий времени. В частности, к нашей ситуации подходит теория гласящая, что мы прописываем будущее, а прошлое остаётся кинолентой. По сути, если бы мы с тобой сейчас изобрели очки, Путешественника во времени, мы могли бы пройти назад и снова промотать двадцать третье июля. Только там уже живём не мы, а как бы… наши персонажи просто. Ну понимаешь.

– Понимаю, но… как же бредово это звучит.

– Привыкай. В последние дни наши жизни рушатся со скоростью Чернобыльской АЭС.

– Хорошо, и откуда же эта аномалия? – пожимаю плечами я, добивая второе яйцо. Несмотря на тихий шок, творящийся в кухне, отмечаю про себя особый вкус яичницы при наличии томатов. – И можно ли как-то вытащить Андрюху оттуда?

– Мне кажется, практически невозможно, – качает головой Стёпка. – Не каждый человек может по желанию встать и пойти путешествовать по времени.

– Но! – Я вскидываю вилку. – Ты говоришь, что практически невозможно. Значит, какой-то шанс ты оставляешь.

– Да, – кивает Стёпка.

– Так а что это за шанс? Он реален?

– Он реален, – кивает Стёпка. – Ты спросил сейчас, откуда эта аномалия…

Отодвинув пустую тарелку, я придвигаюсь к Стёпке поближе. Сердце бултыхается в груди как рыба в ведре.

– Мне кажется, есть некто ответственный за происходящее. И если мы его найдём, то можем проникнуть за грани реальности, – голос Стёпки падает почти до шёпота.

– Мне страшно, – честно говорю я. – Но продолжай.

– Вспомни, тем днём к вам пришли из кабельного телевидения. И что на это сказал Андрюшка?

– Эммм… что он сказал? – признаюсь я в своём беспамятстве.

– Ты мне рассказывал, что он стоял у окна и говорил, что так не должно быть. Я очень хорошо запомнил эту фразу.

– Ты уже тогда начал обдумывать эту невероятную теорию, – хмурюсь.

– Ну… что-то в голове шевелилось, – кивает Стёпка. – То есть, твой брат проживает двадцать третий раз двадцать третье июля, мы все делаем всё по сценарию. Но вдруг приезжает откуда-то кабельная компания.

– Может… он проходит в разные миры каждый июль? – предполагаю я.

Стёпка на секунду задумывается, потом качает головой.

– Исключено. Он может менять прошлое сам, судя по всему. Например, та ситуация с яйцами. Сказать, почему в яичнице не оказалось тухлого яйца?

– Почему?

– Потому что он заставил тебя задуматься. Если бы Андрюха ничего не сказал, ты бы обязательно разбил тухлое. Но он сбил тебя, заставил задуматься, и ты выбрал хорошее яйцо. Но события меняются если только на них влияет он. На приезд кабельщика он никак не мог повлиять.

По спине побежали мурашки.

– Ещё пару фактов, – продолжает Стёпка. – Пока ты там прихорашивался для Вероники, я ждал тебя на крыльце. Вышла твоя мама, оценила кабельщика и сказала, что у соседей накрылось кабельное. Вот он и проверяет сеть. Потом она ушла, а когда ты вышел, помнишь, фургона уже не было.

Я задумываюсь.

– Да, это я помню, – киваю.

– Так вот, фургон отъехал, но он не затормозил у соседнего дома. Он просто уехал. Я видел, как хвост ГАЗели мелькнул за поворотом. Почему же они не стали проверять другие дома? Он копался только в твоей будке.

Мой разум всё больше и больше теряется в сюрреальности.

– Чёрт, Стёпка, да ты гений, – хмурюсь я, и друг довольно откидывается на спинку стула. – Чёрт, как жаль, что мы не запомнили название фирмы.

– Ты не запомнил, – лукаво улыбается Стёпка. – И в этом есть ещё одна фишка. Пойдём со мной.

Друг повёл меня наверх в свою комнату. Пока поднимались по узкой мрачной лестнице, в коричневой тьме которой на стенах спрятались старые фотографии, Стёпка продолжает говорить:

– Компания называется Сомерсет. Я выяснил у родителей, ни к какому Сомерсету наш район не подключен. Нас обслуживает совсем другая кабельная компания. Сечёшь?

– Твари, – сжимаю кулаки я и вхожу за Стёпкой в его комнату. Только вчера мы плакали здесь, скорбя о смерти близких. Сегодня, стоило войти в дом, ты окунался в постпраздничную атмосферу: лёгкий беспорядок. И лишь фотография тёти Марины на камине напоминает: вчера проходил далеко не праздник.

Стёпка садится за компьютер и двигает мышью. Ушедший ранее в сон монитор просыпается и являет моему взору сайт компании Сомерсет. Коричневый фон, жёлтенькие буквы, слева мерцает знакомый логотип: трёхлистный клевер. Под витиеватой надписью кричал гордый лозунг: Если у вас сломалось, мы починим!

– Вот они. Я побывал на их сайте. Знаешь… По-моему, это маска.

– В смысле, – хмурюсь я, оглядывая заглавную страницу.

– Тут нет никакого контента. Ни отзывов клиентов, ни адреса, ни гостевой книги, ни форума. В Контакте о них ни слова.

– Блин, но для чего-то они создали этот сайт.

– Вот и я подумал, – Стёпка поглядел на меня и хитро прищурился. – И догадался. Они сделали его как средство связи. Смотри, внизу страницы есть мыло, куда можно высылать письма.

В комнате зависла тишина, только системник жужжит. Мы со Стёпкой переглядываемся и понимаем друг друга без слов. Он уже открывает свой ящик и спрашивает:

– Что писать?

Внутри меня закипает волна отчаянья и вроде ярости.

– Можешь открытым текстом написать: твари, сволочи, гады, верните брата! – говорю.

– Нет, погоди, – Стёпка усмехается. – Это могут быть нормальные ребята.

– То есть, ты ещё сам до сих пор не веришь в свою теорию.

– Тебе она кажется безбашенной? – друг косится на меня.

– Она мне кажется невероятно невероятной. Сказкой. Фантастикой. Ну и все другие слова на эту тему.

Внезапно взгляд Стёпки становится мягким и потешным, наверное, с таким я смотрел на опарыша, когда тот спрашивал о дате смерти от проглоченной бусинки.

– Вот и мне тоже она такой кажется, – кивает Стёпка. – Она единственная, которая объясняет происходящее, но всё же, давай держаться осторожно и не выпендриваться. Письмо должно быть вежливым.

Строгий взгляд возвращается к Стёпке, И он смотрит на экран. Господи, спасибо, что подарил мне самого лучшего друга.

– Тогда пиши, что мы всё знаем, и наше всевидящее око следит за ними, – с преувеличенной воинственностью скандирую я.

– Так. Ладно. Смотри, я пишу, а ты потом корректируешь, – Стёпка хрустнул пальцами и завис над клавиатурой. Через секунду клавиши защёлкали, а по экрану побежали буквы. – 23-е июля. Андрей Бреус. Может быть объясните, почему десятилетний мальчик застрял в одном дне?

Стёпка задумался.

– Добавь фразу мы всё знаем! – строго приказал я.

– Хорошо. – Стёпка допечатал положенные слова и оценил взглядом.

– Нужно придумать подпись, – я чешу подбородок.

Комнату опять сковывает тишина, и потом друг произносит:

– Только что-то не палевное. Что-то лёгкое, что-то такое отрешённое.

Я улыбаюсь.

– Пиши: Альберт Вескер.

– Это кто? – хмурится Стёпка.

– Погугли потом. Тебе понравится.

– Ладно. Пишу: Альберт Вескер и Ко.

Стёпка приляпывает надпись и зависает над мышкой. Монитор отражается в стёклах очков, а друг так и не нажимает кнопку.

– Страшно? – хмурюсь я.

– Да, – признаётся тот.

– Боишься, что твоя теория окажется неверной?

Стёпка задумчиво усмехается.

– Боюсь, что моя теория окажется верной. Ты даже не представляешь, что будет читать наше письмо. Какие грани прячутся по ту сторону адреса.

После таких пафосных слов и мне становится страшно.

– Ну не отправляй, если боишься. По сути, мы же…

Я не успеваю договорить, как Стёпка кликает кнопкой мыши, и письмо уходит.

– Что сделано, то сделано, – говорит он.

После совершения немного пугающего обряда, Стёпка должен был взяться за уборку дома. Отец работал, Серый куда-то уехал. По словам друга, старший справляется с потерей матери как может, он тоже сейчас пребывает в периоде строительства новой жизни, и теперь старается больше времени проводить с друзьями.

Я поначалу вызвался помочь Стёпке, но тот качает головой и ведёт меня домой.

– Сначала ты кое-что проверишь, а потом, если хочешь, можешь зайти и помочь, я не против.

Возле столба с будкой у моего дома Стёпка останавливается и смотрит наверх. Мне чуточку страшно, я слышу как жужжат провода, за этим жутким звуком прячется смерть.

– Я даже не представляю, – задумчиво хмурится Стёпка. – Есть ли здесь какие-то кабельные провода? Думаю, тут только высоковольтные.

– Ты собираешься туда лезть? – шепчу я. – Ты с ума сошёл. Нас же испепелит до того, как мы дотронемся.

– Да не. Я не хочу туда лезть. Просто мыслишки, – Стёпка молчит. – К тому же, что бы он туда не впаял, оно уже не здесь.

– Они его вытащили?

– Вряд ли. Скорее, оно осталось в двадцать третьем июле, – Стёпка вздыхает и будто выходит из гипноза. Смотрит на мой дом. – Короче, если ты и правда в последний раз ел яичницу двадцать третьего числа, то проверь яйца из холодильника. Одно должно оказаться протухшим.

Мурашки догадки рассыпаются по спине, рот приоткрывается от озарения, а Стёпка усмехается, подмигивает, щёлкает пальцами и удаляется восвояси домой. Я с гулко бьющимся сердцем спешу к крыльцу. На моём внутреннем мире тикает бомба, если она и взорвётся, то уже через несколько секунд.

Под ошалелый взгляд сонной мамы подбегаю к холодильнику.

– Артёмка, ты, наверное, кушать хочешь, – говорит она, но я её не слушаю и достаю шесть оставшихся яиц. – Я бы не посоветовала тебе их есть. Они уже почти месяц там лежат. Давай я свежие куплю или что-нибудь приготовлю.

Мама словно призрак шаркает мелкими шажками к столу.

– Нас всех вывела из равновесия… то, что случилось с Андрюшкой.

Я устанавливаю перед собой тарелку, но хорошо слышу слова мамы. Она хотела сказать смерть. Смерть Андрюшки. Кто знает, мелкие ещё может быть жив. Пусть он в недоступном месте, точнее – в недоступном времени, но ЖИВ!

Бью первое яйцо. Нюхаю. Оно нормальное. Выливаю его в раковину. Второе. Третье. Четвёртое и да… Вот оно. Тот, кто хоть раз разбивал тухлое яйцо, знают этот жуткий фимиам, перебивающую ароматы всех сортиров мира. А если оно попадает на пальцы, то сколько не мыль порошками, вонь будто забирается под ногти, в самые дальние уголки, и ещё несколько дней лезет в нос.

Прикрывая рукавом нос, я оглядываюсь на маму.

– Тухлое, да? – морщится она, а на лице как бы написано: да мне плевать вообще.

Я киваю.

– Ну я же говорила, – жмёт плечами она. – Этим яйцам уже много дней… фу… – теперь аромат доносится и до неё. – Открой окно, Артём, брось ты эти яйца.

Я выливаю тухлятину в раковину и открываю воду. Однако на этом не останавливаюсь. Что если яйцо и правда протухло от времени? Я проверяю оставшуюся пару.

Они оказываются свежими.

Дома я не задерживаюсь и тут же возвращаюсь к Стёпке, который собирает мусор по гостиной.

– Одно протухшее, – говорю я, едва ворочая языком от.. не знаю даже, страха, ужаса, удивления, восхищения.

– Я так и думал, – вздыхает Стёпка и как ни в чём не бывало швыряет в мусорный пакет использованные салфетки, хлебные куски, найденные на полу. Вид у друга такой, будто мы говорим не о временной аномалии, а о пересоленных кабачках.

– Чёрт возьми! – я запускаю пальцы в волосы, и нарезаю по гостиной круги. – Теория, кажется, и правда верна. Это… это сумасшествие какое-то!

Стёпка задумчиво отдирает от поля конфетный фантик и рассматривает его.

– На девяносто пять процентов понятно, что моя теория верна.

– Девяносто пять? Да тут все сто!

– Ну, яйцо и правда могло протухнуть от времени, – вздыхает Стёпка, отправляя фантик в мусорный пакет.

– Ты правда веришь, что оно протухло после двадцать третьего июля?

– Вопрос не в том, во что я верю, – Стёпка смотрит на меня и жестом профессора Гарварда поправляет очки. – Вопрос в том, как было на самом деле.

Я плюхнулся на диван и уставился на свои руки. Указательный палец всё ещё пах тухлятиной, и запах не давал мне успокоиться.

– Мне кажется, что я помню, на каком месте оно лежало, чёрт, по-моему, двадцать третьего я и правда хотел его разбить в яичницу.

– Ну это уже де-факто. Ты сильно потрясён, эмоциональный стресс начинает додумывать то, чего нет. Лучше возьми мусорный пакет и помоги мне в уборке. Успокоишься. За одно, будем смотреть, не соизволят ли господа из Сомерсета нам чего-нибудь отписать.

За уборкой я и правда успокоился. Мы даже про петлю времени говорили мало. После пяти минут рассуждений перешли на истории из жизни. В основном, жаловались друг другу, как жестоко поступила с нами судьба и как окружающий мир перевернулся в последние дни, пока мы не общались.

Стёпка повторял мои чувства, в основе которых прочным фундаментом легла пустота.

Мы отдраили дом, проверяя Стёпкино мыло каждый пятнадцать минут. Сомерсет молчал. Вернулся Серый, на троих мы сообразили сухой обед. При старшем брате Стёпки разговоры о времени совсем ушли в небытие. И уже после обеда, под вечер, стащив из холодильника оставшиеся жестяные баночки колы, мы со Стёпкой перебрались на задний двор и вновь заговорили об аномалии.

К крыльцу примыкали две тахты, на них, попивая колу, мы рассматривали серое полотно вечернего неба и болтали на темы, которые другим показались бы либо историей Голливуда, либо бредом сумасшедших подростков.

– Ну и что, что они не написали, – говорит Стёпка. Его глаза закрыты под стёклами очков. – Даже если и не напишут, ну… куда деваться. Я сразу предположил, что спасение Андрюхи цель невыполнимая.

– Ты не понимаешь, – вздыхаю. – Я же теперь всю жизнь буду мучиться, гадая, что там с мелким. Бедняга. Ты представляешь. Всю жизнь в одном дне.

– Ну… если он не просыпается каждое утро в одном месте, то я бы ему даже позавидовал, – внезапно говорит Стёпка. – Ты представляешь, сколько всего можно сделать? Перед тобой неисследованная планета. Натворил делов, а завтра все уже забудут. Можно посетить все страны, изучить жизнь людей на планете.

– Если б ещё деньги на это иметь, – усмехаюсь я.

– Умный человек сможет несколько месяцев понаблюдать за банком, изучить каждый миллиметр, а потом утром ограбить, днём купить билет, вечером вылететь и в полночь быть в Америке. Ну и пусть, что у тебя утром все деньги исчезнут, ты своего добился.

– Да, но моего опарыша умным не назовёшь, – усмехаюсь я и гляжу на качели у изгороди, на которых любил качаться Андрюшка, когда мы приходили в гости к Стёпке.

– Так было до настоящего двадцать третьего июля. Зацикленность в одном дне быстро разовьёт его интеллект. Сам вспомни, как его изменили двадцать три пребывания в одном дне. Умно разговаривал?

– Как ботаник, – улыбаюсь я, и печаль вдруг толкает сердце.

– Ну вот. К тому же, в твоих руках бессмертие.

– Это неплохо, да, но мне кажется, что мелкий просыпается всё время в одной кровати, – отвечаю я. – Ну сам подумай, если его арестуют за ограбление банка, посадят за решётку. А утром всё вернётся на двадцать третье июля. Представь, как утром сокамерники удивятся. Откуда ни возьмись тут появляется новый мальчишка.

Стёпка какое-то время делает мелкие глотки колы, а потом говорит:

– Скорее всего, ты прав. Я бы это объяснил иначе. Постоянство пространства, вот как. Однозадачность матрицы пространства.

– Во! Точно! Я знаю слово матрица! – усмехаюсь я.

Стёпка выплёвывает смешок, приоткрывает один глаз и косится на меня.

– Не расстраивайся, – говорит он. – Главное, знать, что твой брат жив. А остальное… остальное – это лишь печаль от расставания.

– Да, – вздыхаю. – К тому же, остаются ещё подлые пять процентов.

Когда мы со Стёпкой расстаёмся, темнеет, а я стою на лужайке перед домом, оглядываюсь и говорю:

– Стёпка, а мы точно с тобой не психи?

Друг задумчиво заводит глаза, а потом говорит:

– До смерти мамы я бы сказал, что мы однозначно психи, но после её смерти, мне кажется, что вокруг всё неправильное. Я люблю думать логически, и раньше я знал, что такое смерть, и что ей не нужен пригласительный билет, но…

– Но одно дело знать, а другое – видеть её своими глазами, – перебиваю.

– Да, – кивает Стёпка. – Теперь мир кажется мне алогичным. Так что, моя теория – безобидная, по сравнению с ужасной жизнью.

Я задумываюсь.

– А знаешь, ты прав. Я даже готов отправиться в прошлое за своим братом. Я такой пустой, что не удивлюсь уже ничему и нисколько!

В тот вечер я ошибался.

****

Следующее утро будит меня настойчивым звонком в дверь. Я барахтаюсь в кровати словно черепашка, которую перевернули на спину. Иногда мне кажется, что во мне живёт злобный демон, преследующий единственную цель: запутать меня во сне. Я часто просыпаюсь в неестественных позах, когда левая рука ничего не чувствует, правую ногу пронзают миллионы иголок.

Надевая в спешке джинсы, путаюсь в них и падаю. Теперь мой разум уже проклинает звонившего. И колокольчик страха тренькает только на лестнице. Подождите, а я разве кого-то жду?

Неслышно проношусь мимо проёма в гостиную, в долю секунды оглядываю её. Никого. Ни матери, ни отца, который, понятное дело, на работе. В дверь ещё раз звонят, и я замираю, заставляя себя не дышать. Через кусок стены есть окно, в него я всегда смотрю, прежде чем открываю дверь. Мои шаги шепчут за угол, пальцы едва заметно отодвигают занавеску, а лаз планирует увидеть того Буратино в оранжевой кепке и круглых тёмных очках, но…

На пороге Серый. Он держит в руках какую-то коробку. Я облегчённо вздыхаю и открываю дверь.

Окинув мой голый торс, Сергей хмурится:

– Ты только проснулся.

– Ну да, – вяло тяну я, и пробираюсь в глубь кухни, хочу пить. Чего-нибудь сладкого и калорийного, пожалуйста.

Серый входит внутрь, и закрывает ногой дверь.

– Уже одиннадцать часов утра.

– Да, я люблю поспать, – равнодушно отвечаю, выбирая в холодильнике между апельсиновым и ананасовым соками.

– А мы со Стёпкой уже на ногах.

Я хватаю пакет с картинкой распиленного ананаса, и оборачиваюсь как раз в тот момент, когда Сергей ставит обёрнутую в грубую бумагу коробку на стол.

– Это мне? – удивляюсь я, отрывая губы от холодного напитка. Чтобы совершить последнее действие, пришлось приложить неплохую силу воли.

– А? Да, – растерянно кивает Серый.

Я смешливо хмурюсь.

– Ты мне даришь подарок?

– Я? Что? Нееет, – Серый смеётся и качает головой. – Эта штуковина стояла у тебя на пороге, судя по адресу и фамилии… Ты Артём Бреус?

– Ха-ха, как смешно, – кривляюсь я, шагаю к столу и протягиваю к себе коробку.

– А я вообще за сахаром зашёл. Я готовлю Стёпке завтрак, а сахара нет. До Грозди далеко ходить, а Стёпка проснулся уже час назад.

На коробке медицинским росчерком значился мой адрес и фамилия с именем.

– Ты брату завтрак готовишь? Понятно, в кого он такой заботливый.

– А что? – хмурится Серёга. – Ну подумай сам. Если не я, то кто?

Посылка на секунду теряется из моего внимания, я глотаю сок и опять насмешливо смотрю на Серого.

– Пусть сам готовит, приучается к самостоятельности, – говорю. – А иначе Стёпка избалуется, сядет тебе на шею и будешь за него всё делать. Впрочем, ты уже домашку за него решаешь. Всё. Поздно. Ты – раб своего мелкого узурпатора.