Блажий Омут

Кукла колдуна. Глава 2

Тем вечером милая Дана отвела меня на праздник и ни на шаг уж не отходила. Мы сели на лавку, чтобы послушать местного певца. Сначала девушка пошутила смущённо, что боится за свою жизнь, но после разговорилась со мной. И пока мы слушали праздничные напевы, Дана гладила Кота, забравшегося к ней на колени, а сама отвечала на мои вопросы. Я вопрошал о жителях деревни, силясь понять, кто есть кто. И выцепить возможную следующую жертву. Но сделать это оказалось невозможно. Праздник закипел, как варево в ведьмовском котле.

Родоница испокон веков оставалась днём поминовения предков и почтения всех тех, кого уж с нами нет. Вот и я вспомнил своих родных, когда под поминальное пение бабы обнесли всех собравшихся угощениями: душистыми блинами и яйцами-писанками. Есть мне уж не хотелось после ужина в доме старосты, но всё же я пригубил нехитрую трапезу, дабы и моя семья не осталась не помянутой. Лица матери и отца давно стёрлись из памяти. Я позабыл облик сестрёнок и брата. Немощного деда и говорливую бабку, которая всегда лезла с советами. Помнил лишь голос матушки, зовущей меня к ужину в день её смерти. Она вроде бы улыбалась мне, когда к молоку с вечерней дойки дала нам всем по прянику. Отчего-то я запомнил те пряники. Они были румяны и пахли мёдом.

Я откусил от маслянистого блина, пригубил яйцо, а остатки пищи отдал огню. Пусть и добрые боги угостятся. Пусть помянут тех, чей прах погребального костра давно впитала земля. Я сам складывал тот костёр. Сколько же мне было? Ничтожно мало.

Затем все жители Беличьего Бора вышли за тын. Там на холме сложен был большой костёр, но его ещё запалить не успели. Пришёл черёд костров поменьше и кулачных боёв. Мужики мерились силами. Парни помладше старались не отстать. Меня тоже звали, да я отказался. Предпочёл стоять рядом в компании красавицы Даны и Кота и наблюдать состязания со стороны. Деревенские бабки тотчас зашушукались, кидая на нас осуждающие взгляды. Ехидно захихикали девушки, подружки старостиной дочки. Но девица будто и не слышала их. Она стояла так близко ко мне, что наши плечи соприкасались. И Радош, её почтенный родитель, кажется, и против не был. Он лишь подошёл к нам и настрого велел Дане держаться ко мне поближе, а меня попросил с девушки глаз не спускать. А после глава деревни ушёл и сам побиться на кулаках с восторгом и азартом. Даже нос кому-то в порыве расквасил.

А после разожгли большой огонь на холме да начали обрядовую пляску. Кто-то самый отважный прыгнул через костёр, ведь такое действо ознаменовало очищение от любых навий. Спасение от зимней нечисти в угоду новому лету.

Старостина дочка глядела на это действо блестящими очами. Алые всполохи пламени расцветали на её румяных щеках яркими цветами. Она была так хороша, что у меня во рту вмиг пересохло. Первой мыслью моей было не причинять ей никакого вреда, что бы ни случилось. Однако, вторая мысль разогнала кровь в теле.

Я, не глядя, нашарил руку Даны. Сплёл наши пальцы, а потом наклонился и прошептал в её ухо:

— Хочешь тоже прыгнуть?

— Я? — растерянно переспросила девушка, глядя на меня, как ягнёнок глядит на серого волка. — Что ты! — она замотала головой. — Я не сумею ни в жизни!

— Со мной сумеешь, — я наклонился и скинул с её маленьких ножек туфельки, чтобы в костёр не улетели. Отчего-то девица не противилась такой вольности с моей стороны. — Идём. Я помогу. Вижу же, что хочешь, но страшишься.

— Но ведь…

— Разбежимся да прыгнем. Делов-то? — я подхватил Дану на руки, и она тихо ойкнула, когда я понёс её мимо пляшущих к огню. — Подол подними повыше и косу наперёд перекинь, чтоб не подпалить. А я тебя за другую руку возьму. Не бойся.

Я усмехнулся, когда она снова протяжно ойкнула. Кажется, мне начинал нравиться этот звук.

Мы дошли до того места, откуда деревенские разбегались для прыжка. Поставил её босыми ножками на примятую траву. Помог поднять и поудобнее перехватить подол сарафана и пристроить косищу так, чтоб огонь до неё не дотянулся. А после встал рядом и крепко сжал девичью ладошку в своей.

От моих прикосновений Дана не вздрагивала. Кажется, её гораздо сильнее пугал костёр. Вблизи его высота была ещё больше. И когда подошла наша очередь, девушка судорожно выдохнула.

— Я не смогу, — прошептала она.

— Держи меня крепко. Разбегись хорошенько. Прыгай, когда велю, — наставлял я. — Готова?

Мог ли я сказать ей, что у меня за пазухой потайной карман пришит, а там перо жар-птицы спрятано, с которым нам ничего не сделается, ежели мы даже, взявшись за руки, в огонь рухнем? Нет, конечно, не мог.

Девица кивнула.

Думал, струсит в последний миг.

Но мы прыгнули. Да так хорошо вышло, что даже пяток не обожгли. А за нашими спинами в ночное небо взметнулись красные искры, жаркие и колючие.

Дана взвизгнула от восторга, когда мы снова оказались на траве и пробежали вперёд. А потом взвизгнула опять и засмеялась, когда я подхватил её на руки во второй раз. Чтобы просто не ходила босыми ногами по колючей траве.

Она обвила мою шею руками. Глядела весело и смущённо одновременно. Но не отталкивала и никак не возмущалась, когда я понёс её меж танцующих людей обратно к тому месту, где оставили мы её туфельки. Девчонка не весила почти ничего.

Вот только обувь Даны мы не нашли.

— То ли место не то, то ли взял кто-то, — пробормотал я, оглядываясь вокруг.

— Это всё подружки мои, — девушка захихикала, прикрывая ладошкой улыбку. — Глянь, как они на нас смотрят. Завидуют мне, вот и спрятали.

— Завидуют? — мои брови сами собой поползли вверх от изумления.

— Я с воином танцую и через костёр прыгаю, — она кокетливо дёрнула плечиком.

Я усмехнулся.

— Я не воин, а Ловчий. Да и не танцуем мы вовсе…

Слушать меня Дана не стала. Наш прыжок раззадорил её так, что теперь уже она сама схватила меня за руку и поволокла к остальным. И мы присоединились к ритуальной пляске. Безумной и весёлой. Мелькали лица. Звучали музыка и смех. А мы всё плясали, позабыв о времени, пока я вдруг не заметил, что старостина дочка начала запинаться. Я поймал её, когда она чуть не упала.

— Что такое? — стараясь отдышаться, спросил я.

— Ногу наколола, — она свела вместе бровки, повиснув на моём локте.

— Дай гляну, — я опустился перед девушкой на колени.

Дана послушно показала мне запачканную, холодную стопу.

— Заноза вот здесь у тебя, прямо в пятке засела.

— Ой!

— Ой, — повторил я. — Идём домой, достану занозу и ранку почищу, а ты туфельки наденешь другие. И воротимся на праздник.

До избы Радоша я донёс девушку на руках. Кот семенил за нами. Вокруг было тихо. Деревня опустела, потому что все её жители сейчас веселились в поле за тыном. Нам встретилась лишь парочка под тёмным навесом подле одного из домов. Юноша зажимал девушку и довольно громко нашёптывал ей приятные непристойности, а девушка хихикала и делала вид, что пытается вырваться, но на волю не торопилась вовсе.

Я вопросительно глянул на Дану.

— Оставь, — шепнула она. — Они уже полгода милуются. Думаю, он к ней сватов пришлёт в начале лета.

В словах Даны я уловил толику зависти. Вряд ли отец позволял ей подобные вольности. Да и местные юнцы едва ли осмелились бы положить глаз на единственную дочурку грозного старосты.

Когда мы пришли в пустую избу, Дана зажгла свечу, а я отыскал в своей сумке чистую тряпицу, нужный настой и длинную иглу. Потом усадил девицу на лавку. Тряпицу я щедро смочил настоем и стёр с кожи грязь и зелёный травяной сок. Потом отыскал занозу, поддел её иглой и вытянул. А затем прижал к опустевшей ране остро пахнущую тряпицу. Настой обжёг, и Дана вздрогнула, стиснув зубы.

— Ой? — предположил я, с коварной улыбкой глянув на неё снизу вверх.

Дана густо покраснела.

— Хороший ты, Лех, — прошептала она, будто кто-то мог нас услышать.

— Ты так считаешь?

А Кот тем временем запрыгнул на пустую лавку напротив нас и начал вылизываться с важным видом, будто нисколько не пытался привлечь моё внимание. Но мне сделалось не до него совсем.

— Добрый ты. Людям помогаешь, — Дана закусила нижнюю губу. — Ходишь с котиком везде. От злой нежити нас защищаешь. И мне вон помог.

— Занозу вытащить надо, чтоб не загноилась, — одной рукой я будто невзначай погладил её по щиколотке, а другой продолжал прижимать тряпицу с настоем к её пострадавшей пятке.

— Я не про занозу, а про костёр, — она мотнула головой. — Я бы сама не решилась ни за что.

— Заячья душа, — я усмехнулся. — А на что бы ещё не решилась?

Пару мгновений она изучала моё лицо. А потом вдруг наклонилась и коротко шепнула:

— На это.

Её губы коснулись моих. Нерешительно. Неумело. Робко.

Вряд ли она воспылала ко мне страстной любовью. Скорее уж Даной двигало любопытство. Да распаливший кровь праздник с его весельем.

Так или иначе, на поцелуй я ответил с терпеливой нежностью. Чтобы она совсем уж разомлела. А потом неспешно запустил обе руки под её кумачовый сарафан и нижнюю юбку. От прикосновений к её коже Дана задышала чаще. Зарылась пальцами в мои волосы. Но тут я отстранился, дабы глянуть в её затуманенные очи. Полагалось спросить.

— Ты прежде, чем мне что-то позволишь, подумай хорошо, Дана. Сорванную ягодку на место не воротишь. Уверена, что ягодку эту хочешь незнакомцу отдать? Человеку, который через день-другой от вас уйдёт насовсем?

Она отвернулась. И задула свечу.

— Оттого и отдаю, что уйдёшь и никому не расскажешь, — прошептал в темноте её смущённый голос.

— Не расскажу, — обещание сорвалось само.

Я взял её здесь же, прямо на полу посреди горницы. Даже не позаботился в спальню отнести. И уж ни секунды не думал о том, что может заявиться её отец или кто-то ещё. Да что там. Вообще не думал. Просто упивался её телом и тем, как она тихонько ойкает в такт моим неторопливым движениям. А потом Дана задышала сбивчивее. Начала едва слышно постанывать мне в рот, пока я целовал её в исступлении. Сам не заметил, как стал двигаться резче. Будто даже злее. Движимый одними только инстинктами. Вроде бы даже в какой-то миг моя грубость её напугала. Но когда всё было закончено, девица (девицей уже быть переставшая) сама обняла меня и крепко прижалась всем телом. И я обнял её в ответ, привлёк её растрепавшуюся голову к себе на грудь. Погладил ласково. И ощутил себя стократ виноватым во всех людских прегрешениях разом. Даже зубами скрипнул с досады. Только Дана этого не заметила.

— Надо бы на праздник воротиться, — прошептала она непослушными губами. — Тятя может хватиться.

Я усмехнулся.

— Тятя твой нам обоим головы оторвёт, если ты такая осоловелая туда заявишься, — я поцеловал её в макушку. — Вот что. Иди к себе. Приведи себя в порядок и спать ложись, а я один туда вернусь.

— Так ведь…

— А если тятя твой спросит, куда ты подевалась, скажу, как есть, что подружки твои, дуры бестолковые, туфельки твои спрятали. Ты ножку занозила, я тебя отнёс домой, занозу вытащил, а ты устала и спать пошла. Поверит он в такое?

— Поверит, думаю, — ответила девушка, нехотя отрываясь от меня.

Ей сделалось грустно, что я столь скоро собрался уходить. Но делать было нечего. Я и так порядком уж провинился. Радош нанимал меня народ на празднике стеречь и колдуна извести, а не дочку его портить. Но что случилось, того не воротишь.

С этими мыслями я оделся и ушёл от Даны, которая уже скрылась за шторкой в свою комнатку.

После сладких девичьих объятий вешняя ночь показалась мне такой холодной, что кожа тотчас покрылась мурашками.

— Ох, и дурень же ты, — раздалось у моих ног недовольное ворчание. — Отец её прознает, выгонит нас с позором. И считай пропало всё. Ни денег, ни работы, ни нормальной крыши над головой хотя бы на пару ночей.

— Не прознает, — ответил я Коту. — Она говорить побоится, а больше никак ему и не узнать. Радош дальше своего самолюбия в упор не видит. Да и занят он тем, чтобы самому не сдохнуть от порчи. Поди, смекнул уже, что гибнут одни мужики примерно его возраста. За дочь, может, и переживает, но знает, что ей не грозит ничего.

Мы умолкли, потому как снова вышли на поле. Толпа танцующих немного поредела, и всё же народ не расходился.

Я сам отыскал Радоша, слегка захмелевшего и заметно успокоившегося, и поведал нашу с Даной историю с занозой и её отдыхом. Староста только покивал, смерив меня пристальным взглядом, но ни о чём более не расспрашивал. Видать, просто рассердился, что я его дочурку на руках таскать вздумал. Но раз я был здесь, а Дана дома, поводов для скандала у него не было. Радош пообещал наказать девиц, из-за которых поранилась дочка. Только завтра. А пока он велел мне глядеть в оба, чем мы с Котом и занялись.

Несколько раз мы обошли кругом место праздника, потом воротились в деревню, чтобы проверить тихие улочки, и затем снова направились на поле. И так несколько раз, пока не занялась заря. Народ встретил её новыми праздничными угощениями, а после разошёлся по домам. К тому времени большой костёр давно погас. Одни дымящиеся угли да зола остались громадной горой. Как остынут, бабы раскидают их по полю, дабы землю удобрить. Но это будет к обеду, не раньше.

Пошли спать и мы с Радошем. В доме мы старались не шуметь, чтобы не разбудить Дану. За шторкой её комнатки было сумрачно и тихо. Староста ушёл к себе, а мне дал подушку и толстое стёганое одеяло. Его я сложил вдвое, постелил на широкой лавке и уснул тотчас, как голова моя коснулась подушки.