Благодать

© Н. Горская 2015

© ООО «Написано пером», 2015

Иван Ильич узнал ужасную новость. Даже не новость – какая же это новость, когда все об этом знают? «Все кроме тебя! Вот так живёшь себе, живёшь, ни о чём таком даже не подозреваешь, а жизнь-зараза возьмёт да преподнесёт какой-нибудь сюрприз, от которого у тебя мигом уйдёт почва из-под ног. И хоть кричи теперь, а всё одно ничего уже не изменишь», – измученное сознание Ивана Ильича пыталось постепенно привыкнуть к открывшемуся ему прегадкому положению вещей, но у него ничего не получалось.

Этот страшный и поистине трагический период его жизни начался в обычный день, когда ничего не предвещало потрясений. Утром встал, позавтракал, поехал на работу, отработал, поехал домой. В общем, день как день: даже рассказывать нечего. И вот, когда Иван Ильич шёл привычной дорогой от работы к автобусной остановке, откуда-то выскочила старушонка и сунула ему прямо в руки какой-то буклетик. Он и брать-то его не хотел: «Возьму из уважения к возрасту, да и выкину в ближайшую урну. Старушка тоже, наверно, не от хорошей жизни на улице всякую ерунду раздаёт». Да так и забыл об этом злосчастном буклете. Ах, если б знать!..

«Вот ведь говорила тебе жена: никогда ничего на улице ни у кого не бери. А ты не послушал, взял. А чего бы ни взять, если дают совершенно бесплатно?.. И опять трижды права твоя Аннушка-умница: бесплатный сыр бывает только в мышеловке!» – так мучительно казнил теперь себя Иван Ильич.

Приехал домой, поужинал, включил телевизор. По одной программе шёл какой-то заезженный отечественный боевик с какими-то усталыми от всего на свете, а больше всего от зрителей, актёрами. По другой – политики по привычке ругались меж собой о том, в каком городе лучше всего было бы разместить новую столицу России и во сколько это обойдётся для государственной казны. По третьей программе безымянная молоденькая девочка рассказывала, как, где и за сколько она жила с известнейшим олигархом. Потом по всем каналам надолго зависла прилипчивая реклама, после которой Иван Ильич напоролся на юмористический концерт с обилием фекально-генитальных шуток. «Тьфу!» – сказал в сердцах Иван Ильич и выключил телевизор. Решил, что так оно даже и к лучшему, а то сидишь целыми вечерами у экрана, как приклеенный, пялишься чего-то на всю эту ужасоманию. Решил Иван Ильич посвятить сей вечер чтению и пошёл за очками, которые лежали в кармане пальто. И вытащил из кармана вместе с очками давешний буклет, будь он неладен. Небольшой такой буклет, на обложке церковнославянской вязью красиво написано «Именослов». Иван Ильич ещё подумал, что за «Именослов» такой. Раскрыл и увидел список имён и даты именин. «Ну, это теперь архимодно именины праздновать, – скептически проворчал сам себе. – Но вообще-то интересно узнать, когда же у меня День ангела, а то прожил пятьдесят два года и не знаю».

В этот момент в доме погас свет, как будто кто-то хотел предостеречь Ивана Ильича от дальнейшего чтения. Это он потом понял, когда по крупицам собирал события того поворотного дня. «Так оно даже и к лучшему: пораньше лягу спать, а то после перевода часов на летнее время хронически не высыпаюсь», – решил он.

Через час свет всё-таки включили, и Анна Михайловна – жена Ивана Ильича – зашла в спальню, чтобы сообщить об этом мужу, и что по одному из каналов идёт хороший советский фильм, который они оба очень любили. Но Иван Ильич уже спал крепким сном, и она решила его не будить, только заботливо накрыла поверх одеяла покрывалом: отопление-то отключили, а ночью обещали похолодание со снегом.

Снился Ивану Ильичу очень странный сон: будто идёт он, как обычно, по улице, но все его сторонятся, показывают друг другу на него пальцем и оборачиваются вслед, словно он какой-то не такой, а сам Иван Ильич при этом испытывает жгучий стыд за что-то ужасное и непоправимое, идёт опустив глаза и горько плачет.

– Ваня, ты чего стонешь? – потрясла его за плечо жена.

Иван Ильич, открыв глаза, увидел свою Аннушку и большого ангорского кота. Оба они испуганно смотрели на него. Кот, увидев, что с хозяином всё в порядке, радостно заурчал и потёрся о его руку.

– Просыпайся, уже семь утра. Я завтрак приготовила.

«Хорошая у тебя жена: заботливая, внимательная, – подумал про себя Иван Ильич. – А всё-таки, какой странный сон я сегодня увидел. Прямо не сон, а мучение: чувствую себя разбитым. Ну, ничего, ничего. Это всё весенний авитаминоз. Это пройдёт. Надо сегодня после работы в аптеку заскочить и купить какой-нибудь Центрум или Витрум, что ли… Что там по телевизору-то рекламируют на случай авитаминоза?»

На работе Иван Ильич окончательно пришёл к выводу, что у него синдром весенней усталости. После обеда его стало клонить в сон. «Ну, точно витамины в организме на исходе, – думал он. – Ведь всю ночь спал, как убитый, даже на два часа больше, чем обычно, и всё равно спать хочу. Эх, годы мои, годы».

Работал Иван Ильич на Заводе инженером, а сейчас по совместительству временно исполнял обязанности начальника техотдела, который был на больничном с ОРЗ.

– Ильич, когда Никодимов-то выйдет? – спросил технолог Паша Клещ. – А то он мне обещал категорию повысить.

– Да выйдет скоро, надо думать, – ответил Иван Ильич. – Сейчас многие болеют: весна всё-таки. Вот я вчера в восемь вечера заснул, одиннадцать часов проспал, как убитый, а сейчас снова спать хочу.

– Я тоже, как часы весной переведут, постоянно хожу, как варёная сомнамбула, – поддержала разговор Зинаида Олеговна, инженер по очистным сооружениям.

– Варёная кто? – переспросил Паша.

– Сом-нам-бу-ла! Иван Ильич, миленький, можно я схожу прогуляюсь по городу, проветрюсь на полчасика, а то прямо глаза слипаются.

– Ага, «прогуляюсь». По магазинам! – съязвил Паша.

– А тебе какое дело?

– Да можете хоть оба прогуляться, – великодушно разрешил Иван Ильич, который сам собрался закрыть кабинет изнутри да малость покемарить.

Так он и сделал: как только его беспокойные коллеги-временноподчинённые резво побежали по своим делам, Иван Ильич закрылся – нехорошо, если кто зайдёт и увидит спящее, пусть временное, но всё-таки начальство, – положил на середину стола несколько журналов осмотра оборудования в качестве подушки, как вдруг на глаза ему попался вчерашний буклет. Иван Ильич и думать про него забыл. Пришёл сегодня на работу, вытащил его из кармана вместе с очками и положил на стол, за которым обычно сотрудники пили чай. Пусть, мол, кому интересно, себе берёт и читает. Но, странное дело, буклет никто не взял, хотя многие сейчас, и в их отделе, в том числе, стали интересоваться разными традициями прошлого: кто-то из моды, а кто и из убеждений. Зина вон, говорят, даже на всенощные ходит.

Иван Ильич взял буклет в руки и открыл его. В это время в дверь постучали. «А не буду открывать: обед, и всё тут. Свои ещё не скоро придут: Зина минимум полтора часа будет бегать по магазинам, Паша ходит в обед пить чай в бухгалтерию, а это тоже надолго, остальных же если не искать, то они и не объявятся, – подумал он. – И в конце концов, могу я спокойно посидеть хотя бы в обеденный перерыв!». Стук не повторился.

Иван Ильич углубился в чтение. Хотя углубляться было не во что: просто списки имён святых с указанием дат празднования их памяти. Бабье чтение. Иван Ильич вообще несколько посмеивался надо всеми этими «девичьими гаданиями», как он называл литературку подобного рода, и считал ковыряние во всех этих именословах да гороскопах с хиромантией уделом наивного и беспечного женского мира, но сейчас его никто не видел, так отчего бы не заглянуть в эту глупость, не узнать, что же тут написано. Обычно он читал серьёзную литературу, посвящённую глобальным процессам в истории и науке, даже если его от этого и начинало клонить в сон, и иногда даже подтрунивал над своей женой, когда та зачитывалась глупой и совершенно никчемной с его точки зрения женской литературой. Они тут даже чуть не повздорили как-то, когда она читала «Кремлёвских жён» Ларисы Васильевой.

– Как это позволяют теперь авторам копаться в чужом грязном белье? – ворчал он, искоса поглядывая на бисер строк.

– Да никакого белья! – возмутилась Анна Михайловна.

– Вот послушай, как точно подмечено…

– Да не хочу я эти бабьи сплетни слушать!

– Нет, только один абзац! – вдруг настояла жена, хотя настойчивость ей обычно не была свойственна. – «Многовековые драки за землю – это мужское дело… Между женщинами разных национальностей, в отличие от мужчин, таких проблем нет. Женщина не хочет владеть землёй. Она генетически знает, что не земля принадлежит человеку, а человек принадлежит земле. Женщине, какие бы другие недостатки у неё не были, чужды идеи превосходства одного народа над другим. Если появляются женщины, которым это не чуждо – а они появляются, и во множестве, – это всё напрочь экологически разрушенные существа, либо подменившие свою природу мужской природой, либо подчинившие её требованиям мужского мира». Каково, а?

– Да уж. Вам, бабам, дай волю, так вы все нации между собой перемешаете, всё вверх дном поставите.

– Ваня, ты иногда очень грубые вещи говоришь, – обиделась жена.

Глупо спорить с женщиной на такие темы, подумал сейчас Иван Ильич и снова обратился к буклет у. В «Именослове» ещё было указано происхождение каждого имени: греческое, латинское, славянское, персидское, скандинавское и так далее. К удивлению Ивана Ильича, имён русского происхождения не было совсем.

«Ничего, сейчас вот посмотрю, какого происхождения моё имя: уж Иван-то точно русского происхождения, иначе и быть не может, – сказал сам себе Иван Ильич. – Так. Где он здесь? Игнатий, Игорь, Илларион, странно, а где же Иван?». Ивана действительно не было.

«Ах, вот же: Иоанн – здесь же всё по церковному канону… Что за чёрт?.. Что значит «евр.»? Европейского, что ли?

– Ивана Ильича бросило в жар, и углы его губ опустились. – Нет, не европейского: вот тут внизу список сокращений… Да не может же… быть!!! Что это значит?! Иоанн – имя… ев… ев… ев-рей-ско-го?!.. происхождения… что ли?..»

Действительно, после имени Иоанн было написано: «евр.

– благодать Божия» и дальше что-то про Предтечу, но это Иван Ильич уже читать не стал. Не смог. Тягостное сонливое состояние с него как ветром сдуло. Его слегка затошнило, как от проглоченной мухи, и он ослабил узел галстука, потом и вовсе его снял, уткнулся в Именослов и начал его внимательно изучать.

«Это какая-то ошибка: такого не может быть, чтобы исконно русское имя было еврейского происхождения, – лихорадило Ивана Ильича. – Ведь даже иностранцы называют русских просто иванами, все герои русских сказок – Иваны, и вдруг на тебе: «евр.». Какой ещё «евр.»? Чушь какая! Вот тебе и благодать, да ещё какая!»

Благодать с того самого дня в его жизни закончилась и началась антиблагодать. Не то чтобы Иван Ильич был ярым антисемитом, но всё-таки иногда позволял себе кое-какие высказывания. А кто же их себе нынче не позволяет? Но, согласитесь, что всё-таки неприятно, когда человек всю жизнь гордится тем, что у него исконно русское имя – Иван Ильич был уверен в этом до сего дня, – и вдруг такой, как говорит нынешняя молодёжь, облом.

Когда у людей жизнь становится неустроенной и нестабильной, шаткой, как сооружение из цилиндров, на котором не каждый эквилибрист способен удержать равновесие, то сразу появляется какая-то враждебность между людьми, сразу все начинают обращать внимание на непохожесть друг друга, на неизбежные разногласия во мнениях и акцентах, а в нашем государстве, исторически основанном на экспансии территорий, населяемых народами с совершенно разными традициями и языками, обычаями и культурой, всё это многообразие может стать и вовсе ядерной бомбой на фоне даже незначительного кризиса режима. А уж тут назрел кризис настолько значительный, что вот эти враждебность и озлобленность уже приносят свои дурные плоды. И теперь, когда жизнь для многих стала тяжким испытанием, настолько тяжким, что в голове не укладывается, как же это всё могло случиться, люди, попавшие в маховик истории, невольно начинают искать причину всего этого вокруг себя. И вот им уже хочется кого-то казнить, изничтожить, объявить врагом, чтобы хоть немного остудить в крови кипящую жажду мести за утраченное равновесие жизни, и этот пыл, как соль занесённая в рану, несётся через кровь и разъедает изнутри разгневанное сердце.

В годы детства Ивана Ильича было не принято во всеуслышанье говорить что-нибудь негативное о евреях, украинцах, кавказцах и других народах Советского Союза. Но он хорошо запомнил, как однажды в его школе завуч отказалась подписывать похвальную грамоту в конце учебного года одному мальчишке только на том основании, что тот был цыганёнком.

– С каких это пор у нас цыгане стали отличниками? – спросила она смущённо словно бы саму себя и добавила, как бы шутя: – Они же все – разбойники.

И тогда они, дети, которые видят мир взрослых насквозь и всё запоминают и подмечают, что иногда сильно раздражает тех же взрослых, уяснили такой урок жизни: не все люди равны в своих правах на талант и признание, все они разные и за это иногда можно дорого поплатиться. Потом уже, когда Иван Ильич читал труды академика Устрялова, его поразило, что в грамоте царя Михаила Романова к Морицу, принцу Оранскому, Лжедмитрий Второй, Вор Тушинский откровенно был назван жидом, но четыре века тому назад антисемитизм считался вполне приемлемым и официально разрешённым явлением на Руси, как многие современные люди совершенно серьёзно боятся каких-то «плохих» примет и оправдывают свои суеверия весомыми и обоснованными аргументами. Но сейчас многим россиянам с армянскими, грузинскими, еврейскими даже не корнями, а тонкими ответвлениями этих корней в виде фамилий и черт лица, миллионам тех, кто всегда воспринимал себя равноправным гражданином страны, приходится отчитываться за своих далёких предков из прошлых веков, которые с искренней верой в светлое будущее ехали строить социализм в «братских» республиках. Они никогда не были в Армении, или никогда не видели Тбилиси, или ни слова не знают на иврите, а всю свою жизнь жили здесь, как и их родители, и родители их родителей, говорили по-русски и вдруг стали ответственны за то, что их предки несколько поколений тому назад жили когда-то в другой стране среди другого народа. Так, нахамит грузинский президент в адрес России – то ли из-за плохого самочувствия, то ли сказывается южный темперамент, то ли ещё что, – и вот в России уже косо смотрят на тех многочисленных россиян, чьи фамилии заканчиваются на – дзе и – швили, уже бодро сообщают по СМИ, что началась борьба с грузинской мафией, нахально засевшей в Москве. То есть, она там давно уже сидела, и все, кому надо это знать по долгу службы, это знали, но её почему-то не трогали, а раз нас теперь поносит ихний президентик, то и мы их ой как тронем! Так тронем, что мало не покажется!.. А мафию, скажем, армянскую пока оставим в покое: армянский президент ещё никаких глупостев не говорил в наш адрес. Переименуем Грузинскую площадь, улицы Малую и Большую Грузинские, Грузинский вал и переулок!.. Малой Грузинской, например, вообще давно пора дать имя Владимира Высоцкого. И не из дани памяти великому артисту и поэту, а шоба убрать все эти кавказские намёки из сердца нашей, панимашь, Родины, раз они нас так нахально не уважають! Надаём подзатыльников нечестным торговцам с Кавказа именно сейчас, хотя российские фермеры уже давно кричат во весь голос о захвате рынка в стране бывшим братским народом, о невозможности продать свой урожай без их разорительного посредничества, но раньше не было политического момента решать такие пустяки, а вот сейчас он как раз назрел. Или вот эстонские власти начнут сходить с ума по причине обострения весеннего геморроя и ковыряться с упорством некрофилов в захоронениях полувековой давности – долой их шпроты с нашего рынка, а посольство Эстонии пожалуйте на свалку истории! В другом месте надо ковыряться при геморрое-то, а не там, куда вы залезли!..

И как всегда страдают от этих ковыряний и подзатыльников те, кто менее всего к ним причастен. То есть, как и прежде «цари беснуются, а платят ахеяне». Да-а, ничего-то не изменилось в человечестве со времён Гомера и Горация!

Иван Ильич не знал, как к этому относиться, он даже не знал, как это всё назвать, но чувствовал иногда какой-то тайный стыд и вместе с тем великое облегчение от мысли, что уж он-то обладает исконно русскими именем, корнями и внешностью, и никто не сможет упрекнуть его при возможных этнических чистках – пусть даже пока словесных – в малейшей нерусскости. А упрёки эти стали не редкостью, а очень даже частым явлением в жизни многих. Не редкостью стали и искорёженные еврейские могилы, и погромы ларьков азербайджанских торговцев. Именно в минуты таких известий Иван Ильич и вздыхал про себя: «Слава Богу, что меня это не коснётся» и тут же стыдил себя: «Какой позор, что такое происходит в твоей стране, а ты ничего не можешь с этим поделать!». А в стране отовсюду попёрли псевдонаучные теории, такие как расистская интерпретация истории – очень впечатляющая доктрина, действующая на слабые умы подобно Откровению.

– Меня сейчас в очереди за колготками обозвали жидовским мурлом, – рыдала на днях техник Клара. – Я же не виновата, что мне последняя пара капрона досталась!.. Нет, скажите: у меня правда мурло похоже на жидовское? Нет, скажите мне правду!

– Да откуда мы знаем, на что похоже это самое мурло? – успокаивала её Зинаида Олеговна. – А у нас какое мурло, и чем оно отличается от других мурлов или мурл? Вон у нас в управлении сидит товарищ Цукерманн с внешностью истинного арийца: курносый синеглазый блондин. Мало ли что кому скажут в очереди! Очередь – это всегда такое мероприятие, где люди оскорбляют и унижают друг друга в битве за добычу дефицита. Тут уж все средства хороши, чтобы вывести противника из боя. Меня в очереди за носками и вовсе локтем в бок толкнули и обозвали падлой, ну что теперь рыдать? Главное, что дефицит отвоёван!.. А остальное всё пережить можно.

– Но у меня же не было в роду этих самых жидов, а только прабабушка-армянка, – оправдывалась Клара, как могла.

«И чего она так оправдывается?» – недоумевал про себя Иван Ильич и думал, что есть в этом какой-то нехороший симптом, когда человек так оправдывается за себя такого, каков он есть, и что какое странное время настало теперь, когда даже красивой женщине говорят такие мерзкие вещи.

– Слушайте, – вдруг однажды ни с того ни с сего воскликнул Паша Клещ, – У нас не Завод, а прямо шляхта какая-то: куда не плюнь, а повсюду Горские, да Соболевские, да Заруцкие с Красовскими!

– Да ты сам-то кто? – спрашивал его электрик Муромский. – У тебя-то фамилия вообще непонятно какая.

– Да я – русский!

– Ага, русский клещ. Не иначе – хохол или бульбон какой-нибудь: рыбак рыбака видит издалека.

Паша очень обижался на такие подозрения – даже, если его обвиняли в стукачестве, подсиживании начальства или прочих подлостях, он и то так не обижался – и начинал спорить с Муромским на тему, кто лучше: осетины или мегрелы.

– А наш Каратаев, морда мордовская, опять повышение получил, – зловеще шипел товарищ Тренькин из Управы во время последнего своего визита на Завод. – Я их за версту вижу, мордву эту! Понаедут чёрт-те откуда и думают, что их никто не узнает. А я вот за версту вижу, кто из их племени!

Иван Ильич тогда только подивился, как так человек наловчился отличать этот небольшой по численности народ с Приволжской возвышенности от прочего разномастного народонаселения.

Иногда случались казусы обратного порядка. В отделе технической учёбы работал некий инженер Хасашвили. Уж каким макаром досталась ему такая фамилия – он и сам не знал, но имел он внешность совершенно негрузинскую и очень походил на певца Стинга, отчего за глаза его иногда даже называли чухонцем. Это часто расстраивало некоторых женщин, которые приезжали на техучёбу из других городов.

– А где здесь инженер Хасашвили? – вопрошали они нетерпеливо, ища глазами некое подобие Вахтанга Кикабидзе или Валерия Меладзе. – Мы приехали из Урюпинска на техучёбу, и нам сказали, что занятия у нас будет вести инженер Хасашвили!..

– Это я, – смущённо признавался Хасашвили.

– Вы?! – не верили ему урюпчанки с выражением лиц «ну нет в жизни счастья!».

– Уг у.

– Девочки, а это правда он? – шёпотом спрашивали они у заводских женщин.

– Он самый!.. А вы на нашего Хасашвили глаз не кладите, а то не успеют приехать и сразу им Хасашвили подавай. До чего же ушлый народ пошёл! – ревновали заводчанки главный дефицит в стране.

А то был ещё такой случай, относительно которого многие до сих пор так и не смогли определиться: плакать или смеяться при вспоминании о нём. Пришёл как-то в один из цехов Завода руководителем такой ярый антисемит, что даже и не скрывал этого. В первый же день своего правления составил список «всех этих Михельсонов да Фрейнбергов с Грандерами» да и уволил безо всяких объяснений: «И не собираюсь перед жидами оправдываться за свою спасительную для Святой Руси политику!». Даже в глаза никого из них ещё не увидел, а только вот по одной фамилии определил: враги. Дальше – больше: остался в цеху начальника-антисемита некий технолог Разин. И вот как-то сказали при начальнике: «Разин у нас сделал то-то, да и то-то», а ему послышалось «Райзен». Национализм – это ведь болезнь такая, которая не только осложняет жизнь тех, кто по мнению больного не ту фамилию носит или не тот цвет лица и прочих всех своих оконечностей имеет. Она ведь и своего носителя со временем начинает терзать очень жестоко, так что ему может и в своём имени послышаться «вражеский корень».

– Какой такой Рай… Рай… зен?! – побагровел страдающий антисемитизмом начальник. – У нас что: они ещё остались?! Я же сказал, чтобы ни одного Михельсона, ни одного Фрейнберга с Грандером!.. А тут ещё какой-то Рай… Рай-зен окопался!.. Притаился, гад!

Чуть не уволил ни в чём не повинного товарища Разина! Только на вторые сутки и смогли до него докричаться, втолковать ему, что никакой он не Райзен, а наш, свой, советский… в смысле, русский… Впрочем, как и Михельсон, и Фрейнберг с Грандером, и все их сыновья, и внуки, которые на Завод ещё мальчишками пришли, ещё до армии, продолжили славные трудовые династии: двадцать лет в общагах в обнимку с отечественными тараканами, в родных сердцу коммуналках с родными же мышами и крысами. В них, надо полагать, и помрут, как и все мы. Какие из них заговорщики против Святой Руси? Свои они, сво-и, наши, евреи «русского розлива», для Вас совершенно не опасные… Ну чего же Вы так трясётесь-то, ну нельзя же так себя взвинчивать-то, ей-Богу! Тс-с, щас валерьяночки накапем, агу, агу…

Хотели водой отливать бедолагу, да хватил его удар. Вот как бывает-то. Ослышался слегка обладающий хоть какой-то властью человек, и вот уже полетели головы. Чего уж после этого удивляться, что из-за национальных расхождений люди способны миллион-другой своих соплеменников на плахе положить?..

Но больше всего пострадал в этой этнической параноидальной неразберихе, которой Иван Ильич так и не смог дать более определённого названия, слесарь Новиков, который имел внешность настоящего сына гор, тем более что носил бороду, так как не мог бриться каждый день из-за крайне чувствительной кожи лица. Когда началась первая война на Кавказе, и последовали первые теракты, Новикова на каждом шагу стала останавливать милиция для проверки документов. Он даже начал брить бороду, но это не помогло, а ещё больше «обнажило» его огненный взгляд настоящего джигита, который он унаследовал от прабабушки-молдаванки, матери деда по линии отца. В конце концов он начал дерзить стражам правопорядка, что, мол, террористы могут иметь и славянскую внешность, за что его несколько раз даже забирали в кутузку.

– Новиков, а Новиков, давай мы сделаем тебе транспарант «Я – Новиков!», и ты будешь его всегда над головой носить, чтобы тебя милиция больше не беспокоила. Ха-ха-ха! – давились смехом заводские остряки.

– Сволочи! У меня же просто прабабушка по линии отца матери… то есть по линии матери отца… тьфу ты!.. была молдаванкой, а это было в прошлом веке. Ну кто же мог знать, что такое бл…во начнётся? – страдал Новиков, с ненавистью разглядывая себя в зеркало. – Вот правильно американцы истребили всех индейцев при завоевании Нового Света и горя теперь не знают, а мы с этими чурками валандаемся столько веков.

Такие вот начались непонимания между людьми у подножия Вавилонской башни, какую всегда представляла собой Россия. Все её народы за несколько столетий переплелись между собой настолько тесно, что стали представлять собой единое неделимое целое, так что она, как детская пирамидка не сразу и развалилась, даже когда из неё резко выдернули внутренний стержень. Но непонимание стало резать скальпелем этот живой организм на части без обезболивания. Где-то это непонимание выражалось анекдотами и спорами о том, какая нация больше всего имеет прав на существование, а где-то – искренней ненавистью и мордобоем, и всё это напоминало затяжную болезнь с последующими осложнениями, какие бывают после хирургического иссечения кусков единой живой материи. Кто-то во всех своих бедах винил евреев, кто-то – таджиков или американцев, а были и такие, кто сильно обижался на древних славян и поминал нехорошим словом самих римлян. Говорить о дружбе и взаимопонимании народов стало немодно и даже где-то глупо.

А может, и не было никакой дружбы народов? Может, всё это было самым обычным лицемерием, когда советские граждане напряжённо слушали сводки о положении дел на Кубе, распевали какую-то глупость типа «Иордания – наша сестра», а в жизни грызлись со своими соседями по переполненным коммуналкам, лаялись с родными сёстрами из-за дележа старой швейной машинки, годами не разговаривали с родными братьями из-за очереди на покупку мотоцикла? Потому-то страна так легко и распалась.

Но кто там знает, какой народ лучше или хуже, и что вообще такое это самое «лучше» и «хуже» в условиях, когда всё продаётся и покупается? Что за сорт людей вообще берёт на себя право сортировать народы по качеству? Это в русских анекдотах чукчи – глупые объекты насмешек. А вот Семён Дежнёв так и не смог подчинить их воинственные и сильные племена России. Они оказались умным и смелым противником. Может быть, именно поэтому нам теперь и приятно слушать, как чукча говорит по телефону: «Телефона-телефона, цукца кусять хоцет». Но, как говорил гоголевский персонаж: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!».

Поначалу Иван Ильич посмеивался над анекдотами и идеями о мировом заговоре сионистов, а потом заметил в себе временами накатывающую непонятно откуда ненависть непонятно к кому, которая сменялась чувством преследования со стороны опять же непонятно кого. И вот эти ненависть и страх не позволяли ему понять, что же на самом деле с ним происходит. Это напоминало ему анекдот про то, почему так ненавидят друг друга рыжие и чёрные муравьи: людям-то это без разницы, а муравьи бьются насмерть. Ему иногда казалось, что кто-то тоже может наблюдать за таким муравьиным поведением людей из космоса, и недоумевать, чего это людям так неймётся, так как всё же он тогда ещё прекрасно понимал, что это – блажь и глупость. Более того, сыновья его жили за границей, и он знал, что в Европе русских считают азиатами, а в Азии – европейцами; что иностранцы вообще всех россиян – и татар, и чувашей, и удмуртов, и многих других – считают русскими, так как не различают всех этих «антропологических тонкостев». Да что там иностранцы – самим россиянам до недавнего времени тоже казалось, что Кавказ населяют только грузины! Многие и не задумывались даже, кто там чеченец, кто – ингуш, и чем они друг от друга отличаются… А Кавказ взял, да и превратился в огромную незаживающую рану на много-много лет: маленький, но очень гордый народ потребовал к себе уважения. А то, ишь, не уважили: свободы дали, да мало, денег тоже вроде как дали, но тоже мало – едва на оружие против российских войск хватило! Тех не приголубили, этих не добили. На какой бывший братский народ теперь не глянешь, а все обижены на русских: то не додали, это не учли, там не доглядели, сям не досмотрели. Не уважили, короче говоря, по очень многим пунктам! Русские же на положении старшего брата всей этой бесчисленной мелюзги не имеют права ни на кого обижаться, сразу одёргивающие взгляды: «Да как же вам не стыдно осуждать братьев наших меньш… тьфу ты!.. в смысле, братские наши народы? Да как вы смеете не любить их средневековые обычаи под своими окнами?! Что это за национализм вы тут разводите! Братские народы не уважашь, падла, да?!».

А кто у нас вообще когда уважал людей? Пёрт Великий рубил бороды русским боярам – мужикам, которые по возрасту ему в деды годились, почтенным отцам именитых семейств при всём честном народе. При их же жёнах, детях, внуках. Такое вот публичное и страшное унижение для взрослого мужчины, которого хватают за растительность на лице и отрывают её… иногда с мясом. А царю что? Он увидел «в европах», что голландцы не носят бороды, и ему так захотелось, чтобы русские тоже стали похожи на голландцев, чтобы никаких бород, а платье только немецкое. Замахали топоры, затрещали длинные рукава русских кафтанов и окладистые почтенные бороды. Иногда особо рьяные рубщики в запале, чтобы выслужиться перед царской короной на несколько веков вперёд, да сдыму-спьяну отрубали полголовы или руки до плеч. И жестокий царь получил приписку к имени: Великий. Не какой-нибудь.

Но русские и не такое стерпят, а маленький, но очень гордый народ многонационального Кавказа не стерпел. Там рискни, возьми вот так кого-нибудь за бороду – так твоя отрубленная рука в его бороде и останется болтаться. Вспомнили, что ещё в советское время самому, пожалуй, известному чеченцу за всю историю СССР Махмуду Эсамбаеву – знаменитому исполнителю роли шамана в «Земле Санникова» – в виде исключения даже на советский паспорт разрешили сфотографироваться в папахе. Такое вот было уважение и внимание к традициям и обычаям каждого народа многонациональной страны в «тоталитарную» эпоху. А теперь вроде и объявили демократию, но уважения к людям вовсе не стало. И в те далёкие годы многие даже и не догадывались, и как-то особо не задумывались, что Эсамбаев этот – чеченец, который якобы обязан вести какой-то Джихад. Он был своим, родным для всех от Камчатки до Кенигсберга. Никто и в дурном сне не додумался бы вообразить его врагом. Но кто там разберёт: как и почему переклинивает у людей мозги, когда начинается война? Запомнили только, как Махмуд Алисуланович переживал этот разрыв двух таких дорогих ему народов, как протестовал против начала бойни… И как тихо умер на Рождество в 2000-ом году, как закат уходящего безумного ХХ века, побившего все рекорды по количеству войн в сравнении с предшествующими столетиями.

И вот на смену выяснениям степени «жидовства» того или иного лица появилась такая странная характеристика: лицо кавказской национальности.

– Осподи, да как же их распознать-то?

– У них фамилии такие же, как и у нас… Почти, как у нас, но окончания такие певучие: две гласные подряд. У нас, например, Шуров, а у них – Шуриев. Дудаев, Радуев, Евлоев… Слышите, вот эти – ае-, -уе-, -ое-?

– Где?

– Да в окончаниях же! У нас вот полвека работал такой Газиев, а мы даже и не догадывались, что он тоже… из этих.

– Батюшки-светы!

– По окончанию фамилии вычислили. А то, ишь, притаились, супчики!.. Горская, а чего это у тебя фамилиё такое… какое-то?..

– Какое это «такое»?

– Да такое какое-то… горское!

– Так я на горе и живу.

– Ты поглянь, и эта из этих… из горцев!

– Ха-ха-ха! Да гора-то у нас тут, в Ленинградской области стоит. Приезжайте зимой на лыжах и санках кататься – прекрасный естественный ландшафт.

– Нет уж, спасибо! Мы с жителями гор теперь не дружим…

– Дело хозяйское.

Слесарь Газиев Владимир Калистратович, имевший самую обыкновенную застиранную внешность выцветшего на северном солнце русского деревенского мужичка с белёсыми жиденькими волосёнками на бугристой голове, теперь с наслаждением юморил по поводу «вскрывшегося факта» своей принадлежности к этим самым «лицам кавказской».

– Зарэжу! – орал он с самодельным южным акцентом у заводской кассы под общий хохот. – На рэмни пушшу!

– Танька, ты ему зарплату первому выдай, а то он у нас парень горячий – кавказец, как-никак.

– Тоже мне – кавказцы! – кисло хмыкала кассирша.

– Оне усе с усами, взгляд огненный, красавцы! Товарища Саахова видели в «Кавказской пленнице»? Артист Этуш играл.

– Ай, да ну этого Карабаса-Барабаса! – не соглашались с ней другие бабы. – Вот мы Зельдина видели у Пырьева в фильме про свинарку и пастуха! Вот уж кавказец стопроцентный!.. Хотя фамилия какая-то… прямо скажем, не кавказская.

– Слово зельде на идише означает «счастье», – пояснял товарищ Хейдель из профкома, зевая.

– Ты подумай, что деетси!.. Слышь, Сысоев, а ты часом не осетин? Чего это у тебя в окончании фамилии две гласные?

– А тебе ни один хрен, морда этнографическая? – равнодушно отзывался на всё это составитель поездов Вадик Сысоев, рыжий, как доктор Ватсон.

То есть сами россияне основательно запутались в своём происхождении. И уж тем более далеко не каждый россиянин поймёт разницу между сербами, хорватами и боснийцами, хотя эта разница, как в анекдоте про муравьёв, уже унесла около сотни тысяч человеческих жизней в ходе югославских войн и не собирается на этом останавливаться. И далеко не каждый отличит палестинского араба от израильского еврея, хотя кровавая вражда между этими живущими бок о бок многострадальными народами длится уже несколько веков, если не тысячелетий. И со стороны смотришь на эту вражду именно как на бессмысленную возню каких-то насекомых, понимаешь, что это не насекомые, а люди, но не понимаешь, отчего люди, прошедшие такой длинный путь развития, всё больше скатываются на уровень развития насекомых. С одной стороны – смешно, а с другой – какой уж тут смех, когда слышишь рассказы очевидцев, как в Сумгаите из-за национальных розней убивали даже армянских детей и старух, выкидывали их из окон и с балконов. И всё это происходит на рубеже третьего тысячелетия, когда люди так болезненно отстаивают своё право называться самыми высокоразвитыми и цивилизованными существами на планете!..

Всё это невозможно объяснить на рациональном уровне, потому что когда вспыхивает ненависть, доводы рассудка никто не слышит. Что тут важнее – сохранить государство или предоставить право пусть небольшому народу на самоопределение и свой путь? Иван Ильич не был из той породы мечтателей, которые верят в незыблемость государств. Он никогда не ворчал по примеру многих наших сограждан, что, дескать, зачем развалили СССР, верните всё обратно! Кому из живущих ныне россиян, положа руку на сердце, нужен Ашхабад и Кушка в составе нашей страны? Если рассуждать без пены у рта и споров до инфаркта, то никому. Он, как человек начитанный, знал, что Англия в начале ХХ века контролировала четвёртую часть мира, а сейчас от этого былого величия ничего не осталось, но никто не относится к этому как к катастрофе: процветает и сама Англия, и её бывшие колонии научились жить самостоятельно и очень даже сносно. Франция владела почти всей Африкой, а теперь африканские страны сами строят свою жизнь. Распались Германия, Австро-Венгрия, Османская империя. Например, в результате Вестфальского мира Германия была поделена на 350 (!) независимых государств, а каждый из 13 кантонов Швейцарии обрёл государственный суверенитет. Не особенно и большая по территории Югославия в конце ХХ века раздробилась на несколько новых государств и продолжает активно дробиться. Завершилась эпоха не только для СССР, а для всего мира. На всех континентах сейчас люди могут восклицать и проклинать, недоумевать или пытаться возродить прошлое, французы забыли Париж, каким он был в 70-ые годы, его предместья заполнены отнюдь не коренными французами, американцы забыли, что значит лейбл «Made in USA».

Империализм, если под ним понимать подчинение одних народов политическому и экономическому господству других, выходит из моды, как когда-то феодализм был заменён капитализмом – где-то с революциями и морями крови, а где-то сумели обойтись без оных. Тут уж как кому повезло в силу определённого темперамента и склада ума. Также и государство, которое рождается, растёт, развивается и гибнет подобно любому живому организму, может разделиться тихо и интеллигентно, как это сделала Чехословакия, а может шумно и свирепо, как та же Югославия. Империи возникают и рушатся, даже если власть и продолжает игнорировать волю какой-то части населения. Они, как и люди, не вечны, и как бы человек не продлевал свою молодость, ему рано или поздно приходит время стареть и умирать. Мечты вернутся в свою юность иллюзорны, как и мечты о былом величии твоей страны, хотя они и закономерны, потому что любой живой человек имеет право на прекрасное чувство ностальгии, а никогда не грустно бывает только дебилам. Должно быть, такое же чувство грусти жило в сердцах свидетелей гибели Византии, самой грандиозной империи в истории человечества, просуществовавшей 1120 лет. И этот «рекорд» ни до неё, ни после так и не удалось побить никакой другой империи. И тем не менее она пала, и многие теперь даже не знают, что она когда-то была.

Иван Ильич также знал полную противоположность желающих всё вернуть назад людей, которые как раз ужасались этого возврата, как прихода отжившего свой век и вдруг ожившего мертвеца. Сам он относился ко всему этому как-то неопределённо: то ли от какой-то хронической непреходящей усталости, то ли от врождённой аполитичности, хотя в советское время и не погнушался побывать в КПСС. Ну, раздробили страну, думал он, швырнули в бойню на Кавказе десятки тысяч молодых жизней, а дальше-то что? Борцы за независимость и свободу – свободу от чего и для чего? – поразмахивали на баррикадах флагами над тем, что осталось от их республики, покричали, как кричат сдержанные японцы раз в году на День крика, чтобы выплеснуть накопившийся за год гнев, а завтра неминуемо наступает новый день новой свободной жизни, но никто не предложил никаких разумных экономических и социальных программ, потому что все эти «борцы за свободу» не умеют жить. Они умеют только воевать и флагами размахивать. А освобождённый от «ига» народ не сегодня – завтра наиграется досыта в свободу и захочет элементарно жрать, и что они этому народу предложат? Свободу ведь на хлеб не намажешь, да и хлеба-то тоже нет. Опять попросятся назад к России? Отчего же не попроситься? Она – баба добрая, и никто её от этого не излечит. Прибегут к ней, как блудные сыны к маме: «Мамка, дай нам ням-ням! Опять хотим к тебе под тёплый бок!». А Россия и рада всем угодить вместо того, чтобы о себе подумать.

Мир постоянно раскалывается. Великая империя может за считанные дни стать фикцией. Но что делать людям, этим безликим статистам истории, которые построили великую страну и поддерживали её величие своим честным трудом? Но теперь новая страна в таких не нуждается. Теперь лучшим стал тот, кто страну эту ограбил и вовремя смылся.

Иван Ильич понимал, что России ещё далеко до процветания осколков Британской империи, и также он понимал, что именно вот эта отдалённость от хотя бы намёка на процветание многих сейчас и огорчает больше всего, потому что снова надо ждать неизвестно сколько лет, когда новый механизм устройства государства утрясётся, обкатается и начнёт работать слаженно. И возможно, что вот эта эпоха постимперского синдрома растянется на десятилетия, и, возможно, наша жизнь и жизни ещё нескольких поколений пройдут прежде, чем эта эпоха неопределённости закончится, и тяжёлое заболевание общества завершится полным выздоровлением. И вот эта мысль о новом ожидании чего-то снова отравляет людям жизнь, так как напоминает безнадежные и несбывшиеся мечты о светлом будущем их родителей, дедов и прадедов. Потому что наши люди ни от чего так не устали, как от призывов властей «подождать ещё немного».

Те, кто совсем недавно клялись в верности советской империи, проводят сегодня её форсированный демонтаж. Всё правильно: в наше время надо быть гибче и уметь держать нос по ветру. Власть одной нации над другими, воспринимаемая как данность в средние века, сегодня кажется неприемлемой и неразумной, как публичные сажание на кол или четвертование на Красной площади во времена Иоанна Грозного сегодня если многих не возмутят, то хотя бы очень удивят. Россия считала когда-то, что народы Кавказа недостаточно развиты для самостоятельного существования, а гитлеровская Германия точно так же думала о русских. Нынче в борьбе держав за источники сырья и рынки сбыта надо придумывать другие сказки, чтобы отхватить лакомый кусок земли, в недрах которой есть нефть, газ и прочие виды полезных ископаемых. То, что кажется нормальным в начале века, становится ненормальным в его конце, как прилюдное ковыряние в носу простительно для младенца, но неприемлемо для взрослого. Уже нельзя надеяться, что покорённые народы будут верить в божественное право завоевателей ими править, как древние египтяне верили в божественность фараона. Какая уж тут может быть божественность? Такие же живые люди, которые, как и все прочие, хотят вкусно есть, сладко спать и боятся смерти. Так скажем мы, жители XXI века, глядя на наших вождей, хотя совсем недавно за такие слова у нас могли снести голову с плеч. Мифы приходят в виде незыблемых истин и уходят, когда им на смену приходят другие. Миф о превосходстве одного народа над другими рухнул к концу многострадального и самого кровавого в истории человечества ХХ века. Появилась идея равенства, взаимопомощи и сотрудничества народов, которая спустя века, возможно, тоже станет отжившим мифом.

Ведь ничто не может существовать вечно, и даже самая крепкая власть со временем становится невыносимой для самого властителя. Империя поглощает близлежащие маленькие государства, проглатывает целые куски чужих территорий, а потом начинает медленно переваривать проглоченное, мучается изжогой, отдувается и как ленивая змея задумывается: а что бы ещё схавать. У неё множится поголовье подданных, преумножается и тут же растрачивается казна. То есть все жизненные процессы идут своим чередом, и она ускоренно дряхлеет. Потому что со временем всё дряхлеет. Империя уже так огромна, что сама не знает, сколько у неё солдат, сколько крепостей, сколько сподвижников и врагов. А когда-то она была молода, энергична и стройна! Ничего лишнего. Теперь же вот эти наросты мяса по бокам, жировые валики! И рада бы от них избавиться, хотя бы методом липосакции, да ведь сердце сразу завопит: а ты вспомни, какой ценой мы всё это наели! И тащить на себе тяжело, и сбросить жалко. Прямо, как в анекдоте про бабу с большим чемоданом без ручки. Или хотя бы, как в воспоминаниях актрисы Лидии Смирновой одна женщина во время бомбёжки при каждом взрыве закрывала своим телом свои тюки и чемоданы, а на недоумения окружающих, что было бы разумнее закрыть ими себя от летящих осколков, страстно объясняла: «У меня же там чернобурки. Ну что я без чернобурок? Ну зачем мне без них жить!». Так же и Россия порой словно бы вопит: «Ах, ну что я без Прибалтики?! А как же я без Кавказа!». Да вот, очень просто… Нет, всё-таки разбазарили государство, а теперь восемнадцатилетних гавриков кидают на войну против прирождённых матёрых головорезов. Вот оно – отношение России к своим же.

Казалось бы, и земли в таком огромном государстве должно хватить на всех, и денег, и власти. Но ничего этого нет и в помине: люди живут тесно, бедно, многие семьи не имеют ни то, что своего дома, а просто угла в коммунальной квартире. Деньги тоже распределяются настолько предательски, что не каждый народ такое и выдержал бы.

И что же теперь делать тем, кто удержался на обломках последней распавшейся великой империи в бушующем океане новейшей истории? Как быть гражданам того государства, которое стало походить на переругавшуюся коммунальную квартиру, возникшего не на основе объединения разных наций, а на базе общенациональной борьбы за новый общественный строй рабочих и крестьян? Теперь, когда этот строй признан неконструктивным и бесперспективным, центр тяжести неминуемо сместился от борьбы классов к противостоянию больших, малых и совсем маленьких этносов, словно разбился большой стеклянный сосуд с гладкой поверхностью без единой трещины, превратившись в груду мелких и острых осколков, которые беспощадно режут пальцы при прикосновении к ним. Все взяли себе суверенитета столько, сколько смогли проглотить. И даже больше.

В большинстве стран понятие «национальность» идентично подданству: есть у тебя, скажем, французский паспорт, ты принимаешь участие в голосовании, когда выбирают президента Франции – стало быть, ты самый настоящий француз и есть. Просто до гениальности! В США живут просто американцы, в СССР жили советские люди. Те самые, которых теперь принято называть «совками», как и саму советскую эпоху. А кому-то этот самый «совок» дал квартиру. Большую. Переехали в нее из коммуналки после десяти лет очереди. Сейчас получить или купить такую квартиру нереально ни за десять лет, ни за сто. Кто-то при «совке» имел счёт на сберкнижке, а теперь – ничего. Сбережения простых граждан в условиях «новой и свободной» России превратились в прах и пыль. Но их жалобы обычно глушат бодрыми заявлениями тех немногих счастливцев, которых в самом деле в «обновлённой» версии России жить хорошо и привольно. Они утверждают, что тогда было не очень хорошо, а хорошо было только тем, кто не достиг пятилетнего возраста. Но советские не сдаются: «Милаи мои, а када у нас было ОЧЕНЬ хорошо? Где вы в нашей истории ваще такие эпохи видали, чтобы большинству людей жилось легко и хорошо? Да не было такого, и, видимо… никогда не будет». Поклонники «обновлённой» версии готовят им на это очередную каверзу: «Вы ходили строем и приветствовали только «правильный ход мысли», утверждённый наверху!». Ответ: «А сейчас вообще не стало ни хода, ни мысли, ни-че-го. И приветствуется сейчас тоже только то, о чём пишут на первых полосах газет: пьянки олигархов, приключения русских девок за бугром, да робкие рекомендации иностранной полиции посадить того или иного нашего «великого политика» далеко и надолго, так как по ихним меркам он – преступник».

Сколько лет прошло, как исчез Советский Союз, а разговоры про СССР, «который мы потеряли», так и не утихают. Или не теряли, а сами как есть раскатали по бревнышкам, разворовали, молчаливо наблюдали, как его распродавали? Но чем дальше мы уходим от 1991 года, тем жарче становятся эти споры. Люди предаются бесконечным воспоминаниям о советском образе жизни и, разумеется, сравнениям его с настоящим. Не в пользу этого самого настоящего. Восклицания и проклятия: сколько мы потеряли и чего взамен приобрели. Был ли размен СССР на РФ равноценным и был ли он вообще нужен, коли можно было эффективно совместить плюсы капитализма и социализма на благо страны? Что мы получили из того, чего не было в СССР? Свободу? Ах, свободу! Ну да-да, работать теперь необязательно, водку пить можно когда угодно, где угодно и сколько угодно – уж такая свобода, что всем свободам – свобода. Такая «свобода» только и сделала, что расплодила в стране слишком много лентяев, эгоистов и пьяниц. Возможность законным способом разбогатеть или, как минимум, достичь европейского уровня благосостояния? Хм… Милые мои, что вы сегодня называете «законным способом»? Ах, колбаса появилась? Да, теперь в магазинах появилось несколько сортов колбасы, чего не было в «совке». И дело даже не в том, что у людей не стало денег, чтобы эту колбасу купить хотя бы для пробы, а не питания, а в том, что вот можно ли переводить выгоду от потери родной всем нам страны на качество и количество сортов колбасы? Можно ли зубоскалить или шутить на тему утраты Отечества и Родины? Да в том-то и дело, что сейчас ВСЁ можно. Буквально всё. Вот ради этого, когда всё можно, нам и страны не жаль, и её истории.

Но это – колбасы, квартиры, возможность зарабатывать – вопросы экономики. Не на одной же экономике держится государство. Вот СССР хоть и был создан как объединение трудящихся многих стран, а всё-таки пресловутый пятый пункт многим попортил биографию. В государстве, где проживало такое количество наций, народностей, этносов самого разного происхождения было крайне важно соблюдать некий баланс их интересов во всех сферах жизни. Эти такие разные люди состоят друг с другом в очень сложных отношениях, когда призывы к союзничеству сменяются крайне неприязненными отношениями и наоборот. Их помимо воли связали тысячи взаимных обязательств и обычаев. Соблюдение этих обязательств, собственно, и позволяло бы России оставаться единой страной, но не так-то это просто, потому что неприязнь может начаться буквально на ровном месте, буквально оттого, что кому-то показалось, что на него плохо посмотрели. Эти «союзники поневоле» то дробятся, то объединяются, то опять дробятся, то вступают в союз с кем-то, чтобы вместе идти войной на других бывших своих союзников. Короче говоря, скучать не приходится.

Если несколько отвлечённо проанализировать мировую историю, то она вся состоит из такой вот глупости: а давайте-ка сейчас объединимся, чтобы потом лет через сто-двести затянуть кровопролитную войну за… разделение. Ей-Богу, такое чувство, словно кто-то остро скучает от нечего делать. Можно было бы выделить этого кого-то «остро скучающего» и закинуть куда-нибудь в джунгли, чтобы скучно не было. Но всё заканчивается тем, что народы восстают друг против друга, в боях гибнут многомиллионные армии, вчерашние «братья навек» становятся злейшими врагами, шумно расходятся, ещё более шумно делят некогда общее имущество в виде территорий, городов и ресурсов и с надутым видом «гусь свинье не товарищ» или вовсе перестают общаться, или изредка обмениваются колкостями с адрес друг друга. И всё это, чтобы лет через сто-двести очнуться: «А помните, как мы братались когда-то? Помните, как говорили, что вот теперь-то мы точно братья навек? – Помним! А давайте с этого момента мы опять будем братья навек? – А давайте! Но только теперь уж точно на век! – Точно! Не сумлевайтесь. – Ура? – Ура!». И опять этого «братства» в самом деле хватает только на век, а потом начинается новая война за независимость всех и вся от всего. И война эта, как и в моде, где всё новое – это хорошо забытое старое, – уже когда-то не раз была за точно такие же идиотские цели.

Некоторые вот так объединялись, объединялись, как вдруг: «Верните нам Берлинскую стену!» – уже требуют западные и восточные немцы спустя двадцать лет после её краха. Проходят годы и лёгкая трещина, разделявшая тех и этих граждан одной нации, окончательно превращается в пропасть. В Германии появились люди в майках «Я родился в ГДР», у нас – «Рождённый в СССР». Короче говоря, верните то, что было, и не важно, какой ценой. Немцы ждали от падения Берлинской стены пропуск в нирвану, а не получив желаемого, они разочарованы. Теперь для восточных: «Хонеккер – отличный парень!», а западные говорят что «нам и без вас было куда тратить деньги!». Восточные немцы рассказывают детям легенды о сытой жизни под властью Хонеккера, в результате для поколения, не видевшего ГДР, эта страна тоже стала «землёй обетованной». Западных немцев на Востоке не любят, и те платят взаимностью: «Гэдээровцы терпеть не могут работать! Им бы только на халяву пособия получать!». Как же это всё похоже на нас! Сейчас символика страны-привидения СССР приносит внушительный доход не только от туристов, но и от родившихся после 1991 года. Ещё бы – экзотика, какой наш человек и в Таиланде не увидит.

На рубеже второго и третьего тысячелетий в Европе на фоне почти какого-то нездорового дробления Югославии и расползания в разные стороны многих «суверенных государств» на территории России, где почти каждая губерния задумалась: «А не выйти ли и нам из состава? Повоевали бы, хоть чем-нибудь себя заняли бы, а?», тем не менее взял, да и возник… Европейский Союз. Была создана единая европейская валюта, начал формироваться единый внутренний рынок для устранения всех препятствий на пути свободного передвижения товаров, услуг, капиталов и людей. Страны ЕС обязались проводить единый курс в сфере внешней политики и безопасности, основных направлений внутренней экономической политики, координировать политику в вопросах охраны окружающей среды, борьбы с преступностью, в области юстиции. Устанавливается единое европейское гражданство. И каждый год в ЕС желают вступить всё новые и новые страны, даже те, которые европейскими никак не назовёшь, и совершенно добровольно! Нет, раздаются конечно же вопли антиглобалистов, кто-то сетует, что вот-де не стало старых-добрых франков, лир и марок, но это не мешает европейским странам и дальше объединяться. Чтобы потом когда-нибудь… разойтись. Соскучиться по самобытности, по визам, чтобы велосепидист не смог как следует разогнаться, как его останавливал бы паспортный контроль: «Вы незаконно пересекли границу нашей суверенной дерёвни!». Всё-таки нет ничего страшнее скучающих людей.

В некоторых веществах при разных внешних условиях могут происходить такие же процессы: молекулы то отталкиваются друг от друга, не позволяют, да и не могут приблизиться друг к другу (и тогда получается газ, пар, туман), то вдруг молекулы и атомы тесно прижимаются друг к другу, сковываются намертво друг с другом нерушимыми кристаллическими связями (и получается такое твёрдое и прочное вещество, как лёд, алмаз или очень твёрдый металл). Говорят, что на других планетах, где царят совершенно иные температуры, давление, плотность и состав «воздуха», многие металлы, которые на Земле мы привыкли видеть в твёрдом состоянии, никогда не выходят из состояния газообразного. Некоторые сверхпрочные для землян материалы при переносе на другие планеты или в открытый космос становятся настолько хрупкими, что любой младенец смог бы крошить их руками, как шокодалку. Дробления и деления государств иногда напоминают простую физику деления и разрушения материи. В самом деле, на что стала похожа Югославия! Словно бы кто-то чечётку на целом куске стекла сплясал. Кусок этот и так уже разбился на несколько частей, но его продолжают бить дальше, чтобы обособился гранью раскола каждый клочок земли, каждый город, каждый колхоз провозгласил себя суверенным, ни от кого не зависимым. Гонка за свободой – это и есть самый страшный плен. Да и вообще, говорить об отсутствии свобод в эпоху Интернета просто смешно, а уж о национальных границах – тем более.

Видели, как лопается оконное стекло в мороз? Или при отдалённом взрыве? По нему вдруг начинают «гулять» трещины. Их хочется остановить, но они продолжают «прокладывать себе дорогу», нарезать новые и новые куски, дробить некогда целое на не имеющие теперь никакой цены фрагменты. И ты ничего не можешь с этим поделать, потому что это – физика. А физика живёт по своим законам. И если какой-то предмет начинает делиться в силу нарушения своей целостности или нанесения удара, то эти законы раздробят его до необходимого с точки зрения физики результата. Видели, на что похожи стекла автомобиля или автобуса, который столкнулся с другим транспортным средством? Они словно бы мозаика поделены на почти равные крохотные кусочки. Физика – наука точная! И рассыпается некогда целый лист стекла на эти кусочки при лёгком прикосновении. Так и живёт человечество: то раскалывается, то пытается склеить, соединить расколотые свои части. Дробиться в самом деле можно до бесконечности, до атомов. А атомов в любом предмете так много, что на несколько ближайших веков делом себя обеспечишь, если возьмёшься дробить на них одно маленькое зёрнышко.

Можно предложить делить и дробить вообще все явления нашей жизни – страны, города, предприятия, семьи, самому человеку предложить задуматься: «А чего это у тебя почки в таком стеснённом состоянии сжаты где-то там в таком неуважаемом месте? Тебе не стыдно так их права и свободы угнетать? Если одну почку у тебя удалить, то другой же значительно просторнее станет, так ведь?». Вы заметили, что в России с началом дележа страны и распад предприятий перестал считаться трагедией, а уж по числу разводов мы сразу заняли первое место в мире. Место «совковых» неправильных журналов с проповедями о необходимости крепить «ячейки общества» заменила яркая и весёлая пресса с советами «Как грамотно сходить налево» или «Уважающий себя человек ДОЛЖЕН менять половых партнёров как можно чаще» – словно речь о смене грязного белья идёт. Бывшие советские граждане стали торговать своими почками, селезёнками, торговля телом тоже перестала считаться позором, а как раз перешла в разряд очень уважаемых профессий нашей современности. Что ты будешь делать: законы физики не позволяют начавшемуся процессу разрушения остановиться на полпути. Трещины продолжают «гулять» по основам, казалось бы, нерушимой морали, и как не пытайся их остановить, как не заклеивай наспех скотчем – они всё равно продолжают «прокладывать себе дорогу».

Только начни, а там пойдёт делиться-дробиться весь мир. По принципу домино, когда достаточно одному государству в регионе затребовать независимости, как за ним следом независимостью начинают бредить и другие такие же «маленький, но гордый птичка». И пить тут за то, чтобы «никто и никогда не отделялся бы от коллектива», бесполезно. Тостов не слышно. Такая стрельба начинается, что собственного рёва и воя не услышишь.

В декабре 1991 года распался Советский Союз. В том же месяце не стало Югославии, через два года «закончилась» Чехословакия. Отношения между Россией и соседями с тех пор становятся всё хуже и хуже, в распрях экс-югославских государств погибло 100 тысяч человек, а чехи со словаками, даже вступив в Евросоюз, продолжают обмениваться колкостями. В наших отношениях с украинцами сам чёрт ногу сломит. Самое ужасное: никто не может внятно сформулировать причину неприязни! Одна религия, схожий язык, традиции, кухня. Знаем друг друга как облупленных, сотни лет бок о бок живём, но постоянно обиды, ссоры, осложнения! То шумные разрывы, то такие же громкие примирения с лобызаниями: «Теперь уж навеки вместе!». Ой ли? А возьмём Болгарию, за освобождение которой от Турции заплачено жизнями русских солдат. Благодарности от «братушек» ждать не пришлось: и в Первую, и во Вторую мировые войны болгары в качестве союзников примкнули к нашим врагам. В последнее время в России всё громче звучат голоса: ну их к чёрту таких «братьев», лучше свою страну нормально обустроить.

Анализируя всемирную историю, узнаёшь: самые плохие отношения – именно у братских стран. Сербы не любят хорватов, у русских проблемы с украинцами, англичане терпеть не могут американцев, про Кавказ и говорить нечего. Абхазы и осетины, которых роднят с грузинами стиль одежды, обычаи, танцы очень напряжённо, мягко говоря, относятся к Грузии. В Ираке местные арабы к своим единоязычным братьям в соседней Сирии выказывают самую неприкрытую ненависть: «Да они всегда нам мешали, во всё лезут!». Во что именно лезут – не скажет никто. Потому что это необъяснимо. Кровавый конфликт арабов и евреев, относящихся к родственной, семитской группе народов, за полвека и вовсе стал притчей во языцех. Если братья любят, то безумно, ненавидят – тоже до озверения. Похоже на спор близнецов, кто первый появился на свет: каждый желает найти доказательство, что именно он основал культуру, к которой относятся оба народа. Чем не наш спор с украинцами по поводу Киевской Руси? Народы-братья соперничают и в мирное время: согласно документам заседаний ООН с 1946 года чаще всего предложение одной страны «валить» близкое ей по крови государство делается… из обычной вредности.

Интересно, почему же так полу чается? Вра жда родственных народов вообще поражает своей свирепостью. Выпускник Гарварда американский профессор-экономист Ромэйн Вачяр провёл тщательное научное исследование конфликтов начиная с 1816 года и обнаружил странную закономерность: чаще всего воюют друг с другом… генетически близкие народы. То есть, проблемы вражды заложены в крови. С родственниками трудней дружить: чем ближе кровное родство народов, тем хуже отношения. Четверть всех войн на планете случается по причине конфликта между «братскими» народами. Взаимная нелюбовь сербов с хорватами тянется сквозь века: говорят на одном языке, но яблоком раздора служит религия. Французы по своему генетическому коду являются почти что кровными братьями немцам, однако воевали друг с другом достаточно часто, да и сейчас на бытовом уровне одних зовут «колбасниками», других – «лягушатниками». Исторически не сложилось дружбы у Испании и Португалии, англичане презрительно относятся к американцам, хотя те ещё каких-то триста лет тому назад тоже были англичанами. Дважды, когда Россия и Германия воевали всерьёз (в 1756 и 1914 годах), русский трон занимали цари с немецкой кровью. Всё это потому, что обида или оскорбление от брата ранит больнее, чем от чужака.

В самом деле, например, люди пихаются в автобусе, наступают друг другу на ноги, осыпают друг друга ругательствами, но никто особо не обижается, разве только персоны с болезненной обидчивостью. А чего обижаться-то? Кругом же – посторонние, чужие люди, с которыми не век ехать вместе, сейчас выйдем и забудем. Но представьте, что вдруг локтём пихнул молодой человек свою девушку, или сестра обругала брата, когда он наступил ей на ногу. Уже обидно! «Ты чего? Это же – я, твой брат и друг! А ты так себя ведёшь, словно я пустое место!». Так и в межнациональных конфликтах. Если у наций сильно совпадает набор генов, это способно обеспечить вражду. Чем больше общих совпадений в культуре, традициях, кухне, тем больше поводов… к войне. Удивляться тут нечему – всё, как и в обычной жизни: оскорбление или даже просто неосмотрительный поступок со стороны близкого родственника ранит нас куда больнее, чем обида, нанесённая посторонним человеком. То, что простится чужому, не простят своему. Посмотрите: если братья в семье ссорятся, то не разговаривают годами. Люди, у которых в жилах течёт одна кровь, очень чувствительны друг к другу. Любая оплошность заседает в памяти навечно.

«Я заметил одну интересную вещь, – говорит словенский историк Мирослав Бройкович. – Армия Гитлера сотворила в России небывалые зверства, погибло почти 30 миллионов человек. Однако спустя 70 лет отношение к немцам у русских… отличное, а Германия – друг России в Европе. Зато с близкими по крови соседями, вроде Польши и Украины, у России дела идут ужасно». Точно так же японцы не жалуют китайцев, зато уважительно отзывают об американцах, которые своими пробными атомными бомбардировками стёрли с лица земли два их крупнейших города. Чужим – можно.

Но ведь конфликты в семьях как-то решаются! Почему же нельзя использовать те же правила в отношениях между родственными народами? Вести себя осмотрительно, взвешивать слова, которые могут вызвать раздражение, не вмешиваться в разборки с «другой роднёй» и чётко понимать: характер брата может быть куда сложнее, нежели у соседа. Но сколько семей распадается именно из-за несоблюдения этих нехитрых на первый взгляд правил!..

Тяга к делению в людях иногда настолько сильна, что им в самом деле неудержимо хочется раздробить мир как стекло при аварии или взрыве. А давайте разделим вообще все страны! Для начала, для разминки, так сказать. Почему это Канада не хочет делиться? Отчего бы, в самом деле, США не разделить на отдельные штаты? Повоевали бы, а? Вон их сколько – кстати, карта США с границами штатов очень похожа на кусок треснувшего по всем законам физики стекла. А то они всех учат, всем указывают: «Так, вот там Чечня хочет выйти из состава России – разрешить! А всех, кто мешает ей в этом – объявить палачами и душителями свободы. А вот Осетия чего-то там о свободе заговорила – э-э нет, голубушка, мы вас не признаём, шагом марш назад в Грузию!.. Да как же это вы НАС не слушаете, когда МЫ вам приказываем?! Какой ещё Вьетнам? Мы во Вьетнаме наводили порядок, а вы в Афганистане мешали афганском народу идти по самобытному пути развития. А сейчас туда наши войска введены исключительно в миротворческих целях». Миротворцем и «сеятелем демократии» может быть только солдат армии США. Солдаты других армий на территории чужой страны автоматически объявляются захватчиками и террористами: «Неча тут, панимашь, нашу монополию на посев демократии нарушать. У нас у одних лицензия на разрешение нести миру мир и свободу. Такого мира вам дадим, что все зубы вылетят! Такой свободой одарим, что жёсткое порно даже в детских садах показывать будут!..».

Что не говори, а в уме Соединённым Штатам не откажешь. Видимо, знают они законы физики. И ещё они хорошо знают, как законы разных наук могут проникать в другие науки; как философия или психология порой похожи на подробный химический анализ, какие потрясающие математические формулы и закономерности можно находить в истории или в искусстве; как социология зависит от законов экономики и наоборот, как события в обществе подчинены самым простым законам физики.

А что касается России, то теперь в ней общество сортировали не на эксплуататоров и эксплуатируемых, а на нации и приверженцев разных вероисповеданий, поэтому многие последовали совету Козьмы Пруткова: зри в корень. А эти корни у всех оказались ой какие разные.

Как человека более-менее здравомыслящего – что немало для нашего безумного времени – Ивана Ильича поначалу всё это смешило. Какие корни?! Какие, к чёрту, корни, когда многие современные россияне вообще ничего не знают о своих корнях! Поколение Ивана Ильича хорошо знало своих дедов, прадедов и даже что-то слышало о прапрадедах. Поколение его детей знает о прадедах по фотографиям и из рассказов своих любимых дедов, а нынешняя молодёжь не всегда толком знает в лицо своих не склонных к семейной жизни отцов и матерей, не говоря уж о дедушках и прадедушках. Все эти современные мальчики-националисты – как правило, безотцовщина. Это видно невооружённым глазом. Это настолько очевидно, что первым делом бросается в глаза, как только их увидишь. Сразу видно, что в их семьях вообще никогда не было отцов, что отцы там своими сыновьями вообще никогда не занимались, разве только водку вместе с ними пили да бутылки заставляли сдавать. Невозможно себе представить, что у кого-то из них есть отцы. Воображение так сразу и рисует, что там есть только издёрганная мать-одиночка, вкалывающая на прокорм своего недоросля на трёх работах за копейки, да какая-нибудь бабка или тётка – неустроенная, одинокая истеричка, которую никто в грош не ставит. Вот они-то кое-как вырастили своего «пострела» и выпустили в общество на «радость» людям.

Интересно, а что будет, если такой вот мальчик, рисующий свастику или выкрикивающий «Смерть чуркам!» вдруг узнает, что его прадед по отцовской линии был этим самым «чуркой», которой (или которым) сейчас в России называют любого чернявого человека от молдаван до армян? Да, скорее всего, ничего не будет. Он просто скроет этот факт перед «соратниками» и будет продолжать рисовать свастику, разрушать надгробия и сулить смерть «чуркам». Разве в Германии времён Гитлера не было такого, когда многие немцы тщательно вымарывали из своей биографии или скрывали, что у кого-то бабушку звали Сарой? Такие казусы выходили, что даже какую-то спортсменку, олимпийскую чемпионку, провозглашённую одно время «олицетворением арийской расы», выкинули отовсюду и сгноили в каком-то концлагере только за то, что у неё где-то там, в четвёртом колене какие-то евреи затесались, а она об этом то ли не знала, то ли скрыла. В России после революции потомки дворян, офицеров царской армии уничтожали целые семейные архивы, чтобы спастись от репрессий. Сейчас наоборот очень многие вписывают в свою родословную буквально «от балды» всевозможных дворян, купцов, а родство с крестьянством и пролетариатом как раз вымарывают: не модно. То есть можно сделать такой вывод, что люди не знают себя, не любят себя такими, какие они есть, и даже боятся самих себя. Люди меньше всего стремятся узнать себя. Это раньше в глухих деревнях были полуграмотные бабки, которые знали всех двоюродных братьев и сестёр своих четырёх прадедов: кто когда родился на ком женился, кого родил, где жил и где почил. А спроси сейчас кого из молодых: как звали хотя бы одного твоего прадеда, так и не поймут, о чём речь. Биографию Бритни Спирс знают по дням и часам, а про свою семью не знают ни-че-го. Вместо отцов у всех теперь отчимы – привет плодам сексуальной революции, – поэтому бабушки и дедушки по отцовской линии отсекаются автоматически. Есть мать, да хотя бы одна бабка – это в лучшем случае. И вот только на основе того, что они «вроде как русские», их отпрыск делает вывод, что он имеет право считать себя русским и призывать бить нерусских. А если бы знал он свои корни, то пришёл бы к такому «неутешительному» для себя выводу, что чего и кого у него там в роду только не намешано. Сколько за всю свою историю население нашей страны перемещалось то в эвакуацию, то в принудительное переселение, то в возвращение из этих эвакуаций, переселений, ссылок и даже каторг – никто теперь точно и не скажет. Например, в Петербурге и его окрестностях одно время мало кто хотел жить. В это сейчас с трудом верится, но заселяли эти края почти принудительно в течение века. После Великой Отечественной войны переселенцы из Сибири и Средней Азии заселяли обезлюдевшие от истребления населения западные территории страны. Потом сколько народу уехало с европейской части России на целину в Казахстан, на стройки коммунизма в Сибирь и на самый Дальний Восток!.. Но что эти крикуны могут знать об этом?

Целые интернационалы складывались в годы репрессий на окраинах Империи, куда ссылали всех членов семей репрессированных, раскулаченных, политических ссыльных. И их потомки теперь так и говорят, что даже благодарны за это Сталину, так как им посчастливилось жить в условиях настоящей дружбы народов, где жили евреи, финны, литовцы, немцы, русские, корейцы, поляки, калмыки, чеченцы, крымские татары, казанские татары. И их дети и внуки до сих пор поддерживают связь, дружат семьями. И нет в этой среде таких позорных проявлений, когда кого-то обзывают жидом, фрицем, лабасом, хохлом, узкоглазым, чуркой, чухной, москалём. Ведь как разрушается психика прежде всего у того, кто с затратами колоссальной ненависти выплёвывает из себя все эти презрительные прозвища: черномазые, черножопые, чернорылые, черно… «Очи чёрные, очи страстные, очи жгучие и прекрасны…» Ой, не то.

Одни говорят, что воспитание национальной вражды начинается именно с озвучивания этих многочисленных оскорбительных прозвищ. Другие заявляют, что надо не на слова обращать внимание, а на дела: могут на словах обругать, а на деле первыми прибегут на помощь, когда другие, «вежливые», которые на словах ничего такого не скажут, повернутся задом. Вежливо. Мол, мы тут ни при чём, мы вас очень уважаем и даже всем сердцем любим и скорбим, но… свои проблемы решайте сами.

Что вообще есть слова? Так ли уж много они значат? В некоторых культурах вообще могут смиренно сказать: «Мир дому твоему» и даже процитировать что-нибудь изысканное из мудрой поэзии Омара Хайяма, и тут же… выстрелить тебе в спину, когда ты поверишь врагу, расслабишься с убеждением, что такой «вежливый» и культурный товарищ никогда не принесёт в твой дом зло – он же только что мира пожелал дому моему! Эта глупая вера в слова так часто подводит русских людей, что, пожалуй, львиная доля наших несчастий проистекает от этой веры. Мы охотно верим любой болтовне, даже не обращая внимания на дела существа, эту болтовню производящего. Наши политики разоряют страну дотла, но стоит им при этом с трибуны периодически обновлять признания в любви к России, как мы уже не замечаем ни ужасающей бедности, ни безобразного бездорожья, ни растущей преступности, в которые они ввергли страну своими действиями. Мы словно бы не замечаем дел говорящего, а обращаем внимание только на слова: «Он же только что сказал, что работает на наше же благо!».

Слова, слова, слова! Тут, там, сям – всюду слова. Там кого-то словом оскорбили, тут уже взглядом обидели, сям задели за живое, что вообще ничего не сказали и даже посмотреть побрезговали. А есть и такие, кто чихать хотел и на то, что на него как-то не так (та ещё формулировочка) посмотрели, да припечатали вслед «неполиткорректным» словцом.

Дурные слова – всего лишь признак невоспитанности того, кто их озвучивает. Словечки же типа «хохол» или «чухна» у нас часто произносят совсем беззлобно. Это такая же грубость, когда женщину назовут не женщиной, а, скажем, бабой, а мужчину – мужиком. Да, грубовато, хотя некоторым такая хамоватость даже нравится. Некоторые вообще предпочтут называться именно мужиком, так как слово «мужчина» на их взгляд звучит как-то слишком уж утончённо, что ли. Женственно! А «обругать» человека его национальным прозвищем могут чисто автоматически, безо всякого желания обидеть человека, скорее даже с сочувствием: «Надо же, с виду приличный человек, а хохол (москаль, бульбон, лях – выбирай на вкус)». Иногда люди сами не понимают, отчего такие слова у них вырываются, даже не пытаются это анализировать. «Ох, и умные же вы, жиды! – говорил наш главный инженер главбуху, и вроде как комплимент делал: – Что за удивительная нация: ни одного дурака среди вашего брата не встречал». Или обзовут человека полукровкой, а потом добавят, что полукровки получаются самыми красивыми людьми – в генотипе там что-то этаким особым макаром складывается. Бывает и такое, когда неблагозвучным эпитетом инородца называют даже с каким-то ужасом и страхом, напряжённо вглядываясь в человека с выражением лица «эк, как же это тебя, голубчик, угораздило-то?..» или «слава Богу, что меня миновала чаша сия!».

Звание еврея в России вообще больше напоминает некий ранг. Если человек у нас необычайно умный и одарённый на фоне серого большинства, то тут же вылезает нечто на уровне рефлекса: а уж не еврей ли он?.. Если он обладает внятным умом и может так же внятно выразить свои мысли, у окружающих тут же вылезает подозрение: «Как пить дать – еврей. Ну, если не сам, то в поколении прабабок жиды точно затесались!».

– Почему Кобзон так талантлив?

– А потому что – еврей.

– Почему радиостанция «Эхо Москвы» так смело критикует власти и их прихлебателей?

– Так ведь евреи же!

– Отчего Виталия Вульфа интересно слушать, даже если он о погоде станет говорить?

– Да всё по той же причине!

– Как посмел некий майор выказать всё, что он думает о своём милицейском начальстве?..

С майором Дымовским вышло вообще интересно: сначала говорили, что он – шпион, заслан из космоса, прогульщик, пьяница, маньяк, ест людей (иногда живьём). Говорили, что угодно, лишь бы не вникать в суть обозначенной проблемы. Потом всех осенило: «Да он жа – еврей!». И все сразу успокоились: «Ах, еврей? Ну, тогда всё понятно. Этим – можно».

То, что в России простительно еврею, не всегда принимается в исполнении нееврея (которого, впрочем, тут же причисляют к евреям). Неизвестно, как в других странах «вычисляют» эту нацию, но у нас – чаще всего именно так. Это даже не тянет на антисемитизм. Это скорее некое обиженное признание и даже восхищение смелостью и одарённостью, которые не доступны остальным. Неевреям.

Еврей в России – странное понятие. Получается так, что это не забитый тихоня с такими же тихими странностями и домашними причудами вроде безобидных и каких-то бесформенных героев Шолом-Алейхема. Это не смехотворный персонаж анекдотов про Рабиновича. Это – боец.

– Вашему цеху повезло: у вас евреи есть. Не то, что у нас – тихони одни! – завидовали нашему цеху во времена бесчисленных забастовок в девяностые годы. – Ваш Юра Канцлер ка-ак выйдет, ка-ак выскажет начальству всё, что о них думает, прямо в харю им, в харю!.. Как он в прошлый-то раз этих поддел, а! Это ж талант надо иметь, чтобы вот так язвительно, но в то же время культурно, чтобы не подкопаться было на предмет оскорблений. А наши только и могут молчать-молчать, а потом выдать какую-нибудь ерунду типа: «Я тя щас на ломти порву!». Ага, напугали вы этих лярв, как же, порвёшь их.

Примитивное сознание начальства из Управления при столкновении с самими речистыми активистами из профсоюзов, которые ну ни как, панимашь, стервы такие, не желали работать по шесть-семь месяцев без зарплаты, ничего лучше не придумывало, как только старалось просто подметить, напомнить, так, на всякий случай: «Да вы часом не евреи! Как посмели, кто дал право?!.. Нет, ну точно – евреи». То есть и возмущение, и какое-то скрытое восхищение одновременно. Потому что если нашему отечественному еврею чего не нравится, он тут же об этом заявит, обратит на это внимание, пусть даже намёками или открыто и весьма ядовито. Он молчать не будет! И все сразу: «А чего это он так наше кабинетное жульё-ворьё костерит и не боится? Ему что, больше всех надо?.. Ах, да он же – еврей». Мол, мы-то так не сможем, мы-то лучше промолчим, нам ничего не надо, мы люди не требовательные, нам лишь бы зарплату за позапрошлый год выдали и цены на водку и туалетную бумагу на двадцать копеек не повысили…

И не любят их потому, что русский еврей (да-да, именно русский – такое вот самобытное явление) обладает всеми теми чертами характера, которые так необходимы для выживания в России. Хитрость и пронырливость в хорошем смысле этих слов – куда у нас без них? Кто в России не боится критиковать вечно вялые и неповоротливые власти, кто осмеливается требовать лучших условий жизни? Русский мужик? Да Боже упаси! Русский человек, как вол, тянет на себе и вороватую власть, и тяжёлую свою долю, и что показательно – молча. Разве только в адрес своих близких чего рявкнет и надаёт оплеух жёнам-детям, чтобы не доставали своими мелочными нуждами, разве изредка когда возмутится, начнёт бодаться с внешним миром – опять-таки молча или грозно мыча что-то невнятное, – да и насадит на рога всегда не того, кого было нужно, кто на самом деле был виновен в создании тяжёлого положения. Потом невинно убиенных торжественно снимают с рогов и причисляют к рангу страстотерпцев, а посмевшие позволить себе выплеснуть свою многолетнюю ярость каются в содеянном и посыпают голову пеплом.

«Они там в США расизм хотят победить, а у нас люди одной расы чего-то делят и никак поделить не могут», – смущённо думал иногда Иван Ильич про далёкую Америку, где теперь жили его дети. То есть, как человек образованный, он всего этого не принимал. Но сейчас почему-то остро почувствовал какой-то необъяснимый дискомфорт и тревогу от узнанной информации относительно своего имени. Еврейский вопрос в России нынче был неактуален: его вытеснило противостояние на Северном Кавказе. Былого пыла нет, да и вообще давно замечено, что антисемитизм во втором – третьем поколении слабеет. «Морда жидовская» окончательно уступила место просто «морде нерусской». «Морда кавказская» как-то не прижилась. Жидовская – это грубо и оскорбительно, а кавказскими могут быть и очень хорошие явления жизни, например: вина, курорты, кухня. А если говорят «морда», то непременно надо к ней дальше присовокупить что-то хамское. А что может быть хамского в таком величавом слове, как «Кавказ»? Что касается еврейства, то про многие желательные качества в человеке скажут «еврейский ум», «еврейская пронырливость». Никак не жидовская. Есть даже такие русские люди, которые даже не догадываются, что слова «жид», «жидовский» имеет отношение к евреям. Они крепко уверены, что всё это производные от слов «жадный» или даже «жидкий, жиденький».

Но всё же осталось некое смутное от давности веков убеждение, что «если в кране нет воды – значит, выпили жиды, а если в кране есть вода – значит, жид нассал туда». Как-то несравненно легче живётся, когда кто-то чётко обозначил конкретных виновников твоих бед и лишений. И этот «кто-то» сразу становится таким дорогим и заботливым, ну прямо, как отец родной, так что невольно начинаешь с радостью выполнять любые его команды. И чем мы умнее собак Павлова?..

«Да что ты так разнервничался? – сказал Ивану Ильичу его внутренний голос. – Ты же Иван, а тут Иоанн! Мало ли, какие могут быть нюансы. И вообще, сейчас в книгах столько опечаток, что ещё и не такое можно вычитать».

Этот довод как-то слабенько подействовал на Ивана Ильича, но всё-таки он немного успокоился.

«Точно – авитаминоз, стопроцентно! Решено: после работы – в аптеку за витаминами, – думал Иван Ильич. – А то такой нервный стал, что самому страшно! А что тут про другие имена? Вот Илья, например… Да что ж такое?! Этот Именослов какой-то сионист составлял!.. Вот они с какого края решили зайти, чтобы никто и не догадался об их происках… Вот тебе и бабье чтение! Ну, а как узнает кто?..»

Напротив «исконно русского имени» Илья были так же нахально напечатаны три маленькие буковки «евр.» и перевод имени с этого самого евра: «крепость Божия». Иван Ильич нервно рассмеялся и сам испугался звука своего смеха, таким он показался ему нездоровым.

«Может у меня что-то с глазами? – подумал он. – Точно авитаминоз».

Он продолжал листать Именослов, и чем дальше, тем страшнее ему становилось. Так он узнал, что его благоверная Анна Михайловна тоже носит имя и отчество этого самого евр-происхождения. Иван Ильич не в силах был выговорить это слово полностью: для него это было слишком невыносимо. Окончательно его добило то обстоятельство, что его фамилия Семёнов происходила от евр-имени Симеон. После этого Иван Ильич впал в какую-то странную апатию и уже ничему не удивлялся. Такое с ним было, когда он много лет тому назад сломал ногу. Сначала была нестерпимая боль, а потом наступило какое-то оцепенение, даже отупение: мол, кричи – не кричи, а что случилось, то случилось.

Три маленькие буковки, которые отравили всё его дальнейшее существование, ещё несколько раз встречались ему в Именослове. Вдруг до его ушей долетел какой-то странный звук: сначала был далёкий гулкий стук, который постепенно перерос в отчётливый грохот. Кто-то остервенело стучал в дверь технического отдела. Вдруг у Ивана Ильича внутри вспыхнула какая-то неудержимая ярость: «Да что ж это такое! Дадут мне сегодня покой или нет?!» Продолжавшийся стук говорил, что не дадут.

Иван Ильич подлетел к двери, яростно распахнул её так, что чуть не сбил с ног стоявших за ней Пашу, Зинаиду Олеговну и лаборантку Машеньку.

– Вы что себе позволяете?! – заорал Иван Ильич. – Вы где находитесь? Дома у себя можете так стучать, коли руки чешутся!

– Иван Ильич, голубчик, что с вами? – тревожно спросила Зинаида Олеговна. – На Вас лица нет! Что случилось?

– Это я вас хочу спросить, что случилось! – заорал он ещё громче.

– Ильич, ты чего в натуре? Мы уже полчаса в дверь стучим, и никто не открывает, – начал тоже повышать голос Паша.

– Какой я тебе Ильич, сопляк? В бухгалтерии можешь панибратствовать, а я для тебя Иван Иль…, – тут Иван Ильич сильно закашлялся, потому что при произнесении своего имени он вспомнил о его происхождении, и перед глазами опять всплыли маленькие подленькие буковки «евр.».

– Иван Ильич, успокойтесь, пожалуйста, – нежный голос Машеньки подействовал несколько успокаивающе. – Мы Вам пирожные принесли. Хотите я Вам чаю налью? Сегодня в цехе капремонта у бригадира маляров день рождения, мы вот немножко отпраздновали.

Машенька была платонической любовью Ивана Ильича. Он всегда, как-то по особенному нежно, с ней здоровался. Она напоминала ему девушек его молодости: такая же очень женственная и немного наивная. А сейчас она смотрела на него огромными глазами, как будто бы не верила тому, что видит. Ивану Ильичу стало очень неловко, и он пришёл в себя. Посмотрел на часы и ужаснулся: было уже два часа дня. Когда он начал читать проклятый буклет, была половина двенадцатого, то есть прошло более двух часов, а он и не заметил!..

«Да нет, не может быть, – подумал он. – Наверно часы не в порядке».

– Который час? – как можно спокойнее спросил он.

– Два часа, – с готовностью хором ответили Паша и Зина.

«Я, наверно, схожу с ума», – подумал Иван Ильич, а вслух сказал:

– Кажется, у меня переутомление или хроническая усталость. Извините, что я накричал.

– Да мы тоже хороши: ушли на именины, а Вам ничего не сказали, – обрадовалась примирению Зинаида Олеговна.

– Так у неё день рождения или именины? – спросила Машенька.

– У Лидки-то? Именины. Я ж тебе говорила, – с видом знатока принялась объяснять Зинаида. – День рождения у неё был месяц назад, а сегодня именины. У тебя, кстати, тоже скоро День ангела. Машка, надо разбираться в таких вещах и не путать. Сейчас на каждом шагу продают такие буклетики…

Иван Ильич весь сжался, как будто приготовился к тому, что ему сейчас сделают очень больно. Он почувствовал, что должен прервать этот диалог.

– Так, давайте всё-таки начнём работать, – строго сказал он. – До конца дня ещё три часа.

– И то верно, – согласилась Зинаида Олеговна. Все остальные молча разошлись по своим местам.

Иван Ильич мельком посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся: на него смотрел тревожным взглядом всклоченный гражданин с расстёгнутым воротом рубашки. «А где мой галстук? – подумал он, и сказал сам себе: – Сейчас же возьми себя в руки!»

Остаток дня тянулся мучительно долго. Иван Ильич не находил себе места. Ему казалось, что время тянется неправдоподобно медленно. Он куда-то выходил, снова возвращался, что-то по несколько раз переспрашивал, опять на кого-то накричал безо всякой причины, потом извинялся, потом снова накричал, а в голове его сумбурно вертелись разные мысли: «Когда же закончится этот треклятый день? Ничего-ничего… После работы – в аптеку, купить витамины и какое-нибудь успокоительное, а то нервы ни к чёрту… Никакой цензуры: печатают всякую чушь! Чёрт меня дёрнул взять в руки этот растреклятый буклет: выкинул бы вчера где-нибудь. Надо бы его спрятать, чтоб никто не увидел…»

В аптеку он не пошёл. Ноги сами повели его к метро, и поехал Иван Ильич в книжный магазин искать справедливости. Он сам не знал, зачем это делает, но ничего не мог с собой поделать.

Войдя в магазин, Иван Ильич долго петлял по залам с блуждающим взором, пока на его пути не возникла девушка с приколотой карточкой на груди, где было написано: «Елена – продавец-консультант».

– Подсказать Вам что-нибудь? – вежливо спросила она.

– Нет! То есть да! В смысле… Э-э… У вас есть литература о происхождении имён?

– Это называется антропонимика. Вам нужны научные труды или литература более простого изложения?

– Мне… мне нужно… Всё! Всё, что только есть по этому вопросу.

Девушка провела Ивана Ильича вдоль длинных стеллажей и указала на одну из полок:

– Вот здесь и ещё есть в соседнем зале.

Иван Ильич жадно впился глазами в корешки и обложки книг. Чего здесь только не было: и «Русские фамилии», и «Имена тюркского происхождения», и ещё много всякой всячины. Иван Ильич просматривал всё очень быстро и внимательно, как технические документы, и становился всё мрачней и мрачней. Книг было много, очень много.

«Ну не может же такого быть: по всем пунктам «евр.», – лихорадило его. – Хоть бы девичья фамилия жены не «евр.», а она… как на грех… этот самый… «евр.». Вот: «Фомина – от имени Фома (евр. – близнец)»… Как это мы с ней подгадали встретиться? И ведь что самое ужасное: я всегда думал, что еврейские имена – это Альберт, Борис, Лев и Софья, потому что все евреи, как правило, или Львы Борисовичи, или Альберты Львовичи, или вот соседка наша, преподаватель русского языка и литературы Софья Альбертовна, но на самом-то деле всё наоборот! Замаскировались! Ведь какая изощрённая провокация получается: Борис – имя русского происхождения, а Иван – вот этого самого евра… Ты посмотри, что делается! И Мария тоже!!! – у Ивана Ильича потемнело в глазах, когда он увидел запись: «Мария – от евр. «госпожа». – Да что же это, да как же это! Иван да Марья – имена еврейского происхождения?! Вот это да! Как же там в песне про Россию-то поётся: «Иванами да Марьями гордилась ты всегда». Ха-ха-ха! Вот так дела! И ведь никто даже не догадывается, а ты догадался. Что же теперь делать? Ведь зачем-то ты это узнал?.. Чёрт меня дёрнул!.. Антропонимика – раздел ономастики, семантика – раздел семиотики… Хм, семантика, семиотика… Словечки-то всё какие-то… семитские. Грубо говоря, жидовские!».

Когда же Иван Ильич выяснил, что его домашний любимец кот Гаврила тоже носит имя евр-происхождения, то он громко захохотал.

– Гражданин, Вам плохо?

– А? Что? – от неожиданности Иван Ильич даже выронил книгу из рук.

– Вы хорошо себя чувствуете? – рядом стояла та же девушка и немного растерянно глядела на него.

– А с чего Вы взяли, что я должен себя плохо чувствовать? – вдруг неожиданно для самого себя, повысил голос Иван Ильич.

– Я просто хотела… там, то есть тут, – совсем растерялась девушка. – В соседнем зале есть научные работы по антропонимике.

– Да кому нужны ваши труды? Да плевать я на них хотел! Кому могут быть нужны все эти ваши труды? – вдруг, опять-таки совершенно неожиданно для самого себя, заорал Иван Ильич. – Печатают всякую херню, а народ должен читать и переживать!

– Да… Вы… Вы ничего не должны читать, если не хотите…

– Здесь нет ни одной умной книги, ни одного русского автора! – брызгал слюной Иван Ильич. – Вот этот Бэ Хигир, Борис, так называемый! Кто он такой, какое право он имеет писать о русских именах?! – и с этими словами он разорвал небольшую книжицу пополам: – И-эх!

У девушки трогательно задрожал подбородок, глаза наполнились слезами, и она воскликнула голосом обиженного ребёнка:

– Лариса Николаевна! Тут покупатель книгу порва-а-ал! Пья-а-аный!

Откуда-то вынырнула дама с решительным лицом, надо полагать, та самая Лариса Николаевна, и Иван Ильич понял, что влип в нехорошую историю.

– Гражданин! Здесь книжный магазин, а не кабак! – атаковала Лариса Николаевна. – Вот в кабаке и будешь себя так вести, там тебе самое место, алкаш!.. Леночка, вызывай охрану!

Потом Иван Ильич опять что-то кричал, что-то про авитаминоз и заговор жидомасонов, но его никто не слушал. Пришёл милиционер, что-то долго писал, потом Иван Ильич трясущимися руками заплатил сорок пять рублей за порванную книгу, подписал какую-то бумагу об административном взыскании за хулиганство, и, наконец, оказавшись на улице, рухнул без чувств, как подкошенный. В момент падения его измученному сознанию показалось, что на витрине магазина от обложки макета большой книги отделился мужчина с редеющими локонами и в одежде XVI века, прошёл сквозь стекло и, склонившись над Иваном Ильичом, произнёс на безупречном английском:

– What’s in a name? Tat which we call a rose by any other name would smell as sweet.[1]

– Ты кто? Ху а ю? – спросил Иван Ильич, теряя сознание.

– «Хуаю, хуаю», – передразнил незнакомец по-русски. – Хоть горшком назови, только в печку не ставь… Ай’м Роджер Мэннерс, граф Рэтленд. А может быть, и не он…

Очнулся Иван Ильич оттого, что кто-то ласково гладил его по голове. «Мама», – подумал он и открыл глаза. Но это была не мама, а жена Аннушка, а мама Ивана Ильича умерла в прошлом году.

– Ваня, что с тобой случилось? Я не верю: тебя с кем-то спутали. Ты не мог так поступить, – запричитала жена.

Кот Гаврила, как всегда при пробуждении хозяина, радостно замурлыкал, но встретив ледяной взгляд Ивана Ильича, немного опешил, а потом и вовсе ушёл на подоконник. Иван Ильич повернулся на другой бок.

– Дай мне немного поспать, – сказал он жене.

– Да-да, конечно. Врач сказал, что это от переутомления. Это ничего. Я вот тут купила тебе витаминчики, таблеточки…

«Надоела ты мне, – подумал Иван Ильич. – Всё чего-то со мной сюсюкаешься, как с младенцем. Я здоровый мужик, а ты со мной всю жизнь, как с инвалидом».

– Вот я сейчас ещё в магазин сбегаю, и весь вечер буду рядом.

«О Господи, за что?»

Он сделал вид, что спит, чтобы жена ушла. Потом, когда щёлкнул замок на входной двери, повернулся на подушке и начал складывать в общую картину события прошедшего дня. Картина оказалась неутешительная.

«Скандал в книжном магазине наверняка до работы дойдёт, если уже не дошёл, – размышлял Иван Ильич. – И чего я так распоясался, ну что такого ужасного произошло: ведь так недолго и в психушку угодить. Нет, надо решительно взять себя в руки, надо взять абонемент в бассейн: говорят, плавание укрепляет нервную систему. Вот со следующей зарплаты куплю себе абонемент».

Иван Ильич потянулся, сладко зевнул и заснул сном младенца.

И опять приснился ему странный и даже страшный сон, ещё хуже предыдущего: будто он в огромном зале то ли библиотеки, то ли книжного магазина, где над ним возвышаются высоченные стеллажи с книгами, и какую книгу он не откроет, везде написано: «Иван – евр., Илья – евр., Семён – евр.». И Иван Ильич всё вымарывает и вымарывает эти «евр.» и на их место вписывает «рус., рус., рус.». А книг не становится меньше, и вот уже сил совсем не осталось. Он перебирает эти огромные горы книг, смотрит на последний лист каждой книги, где указан тираж и видит огромные числа: 8000 экз., 40000 экз., 250000 экз. И вдруг выходит Леночка-консультант и говорит о том, что в соседнем зале есть ещё книги по интересующей его тематике. А сзади подходит Лариса Николаевна и дышит в самое ухо жарким шёпотом, что это ещё не все книги, что ещё на складе в пять раз больше, чем здесь. Иван Ильич начинает плакать в голос. Он ищет по карманам спички, чтобы сжечь все эти книги, чтобы никто никогда не смог узнать, что его имя еврейского происхождения. И тут он вспомнил, что не курит, поэтому у него нет спичек. И тогда он начинает крушить все эти полки с диким звериным рёвом: «Что в имени тебе моём?..».

– Ваня, Ванечка! Господи, да что ж такое! Я сейчас врача вызову…

«Это сон был. Как хорошо, что это сон, – первое, что подумал Иван Ильич, когда очнулся. – Что ж хорошего: мне надо не во сне, а наяву… Чего тебе надо наяву? Ты опять с милицией хочешь встретиться? Дур-р-рак! Сказал же: взять себя в ру к и».

Иван Ильич встал, вышел в прихожую, где жена пыталась дозвониться до врача, и нажал на рычаг телефона.

– Анечка, не надо врача, всё нормально, – ласково сказал он и прижал жену к себе. – Прости меня, что я тебя напугал. Нервы ни к чёрту стали… Всё будет хорошо. Всё пройдёт и будет хорошо.

Но странный и страшный сон не покидал Ивана Ильича. Он бесцеремонно врывался в его измученную душу каждую ночь. Анна Михайловна не знала, что делать: Иван Ильич съел уже целую упаковку витаминов и ещё кучу разных лекарств, но всё тщетно. Надо отдать ему должное, что он изо всех сил крепился и скрывал свои душевные муки. На его лице теперь, казалось навсегда, застыло выражение какого-то невыносимого страдания, и ему иногда казалось, что если бы выяснилось, что он неизлечимо болен какой-нибудь страшной болезнью, то он страдал бы меньше, чем сейчас, потому что по его мнению было лучше умереть, чем жить после такого ужасного открытия. Ему даже казалось, что он был бы несказанно счастлив, если бы вдруг выяснилось, что его зовут не Иван Ильич, а, скажем, как в одном маленьком чеховском рассказике артиста театров звали Женский Дифтерит Алексеич. Или пусть даже он носил бы вовсе такое невозможное имя, какие так едко придумывал для своих многочисленных героев Александр Островский. Перспектива именоваться как-нибудь типа Отёл Федулыч, Истукарий Стоеросович, Тигрий Львович или Уар Лупыч не так расстроила бы его теперь, когда он узнал такое о своём «нерусском» имени.

Он вспомнил, что в русской литературе есть герои и с его именем, и вот с ними почему-то случаются не самые приятные истории: то скверный анекдот выйдет, то хождение по мукам выпадет вместо нормальной жизни, а то и ещё чего похлеще, вплоть до летального исхода – бр-р! И ещё он вспомнил, как смеялся с женой, когда их старший сын по прочтении «Шинели» Гоголя написал в школьном сочинении, что у человека с именем Акакий Акакиевич Башмачкин не могло быть никакой иной судьбы, потому что невозможно себе представить счастливого и успешного человека с таким «плаксивым и хилым» именем. Он даже согласился бы сейчас принять на себя крест беззлобного маленького чиновника, «затюканного бездушной государственной машиной царской России», чем так страдать.

Может, сменить имя, мучился он, но тут же представлял себе удивление многочисленных друзей и знакомых – ведь в самом деле не поймут. А самое отвратительное было то, что окружающие часто замечали это его страдание и, что ещё хуже, участливо интересовались, могут ли они хоть чем-нибудь помочь Ивану Ильичу. И вот это доводило его до крайнего бешенства, так что многие коллеги по работе стали его сторониться. Но Ивана Ильича теперь это мало беспокоило: ему не было скучно без прежних друзей, без того безобидного трёпа с ними, как это было раньше. В нём словно появился ещё один человек, который повадился постоянно с ним разговаривать:

«В бассейн пойдёшь, говоришь? Ну-ну, ну-ну… Нервишки, говоришь, расшалились. Ну-ну, Иоанн – благодать Божия. Да пойми ты, дурья башка, что речь идёт о всемирном заговоре. И ведь миллионы русских людей ходят и даже не догадываются о таком ужасном положении вещей. Твоя миссия – довести до их сведения…»

«Да иди ты! – отвечал ему внутренний голос Ивана Ильича. – Надоел! И заткнись, вообще: мешаешь работать».

«Ну-ну, ну-ну, работай, русский человек с именем еврейского происхождения, – не отлипал этот кто-то другой. – Ведь ты только посмотри, какая чудовищная насмешка над русским народом! Вот Никодимов сидит: стопроцентный еврей, а зовут его Владимир Богданович. И имя и отчество русского происхождения, а у тебя…»

«Да чтоб ты сдох!»

«Не по одному пункту: ни имя, ни отчество, ни фамилия…»

«Ты заткнёшься или нет?!»

«И у жены твоей Анны Михайловны…»

– Вот падла! – громко вслух говорил Иван Ильич.

Окружающие испуганно оглядывались на него, но он даже не обращал на это внимания.

«И даже до кота твоего сионисты добрались. Гаврююша-а! Кис-кис…»

Иван Ильич в сердцах бросал об пол какую-нибудь рабочую папку, подскакивал к кому-нибудь, кто ближе сидел и обязательно находил, к чему можно придраться.

– Зинаида Олеговна! – орал он, например. – Вы опять всё перепутали в отчёте! У Вас на уме одни магазины, Вы по полдня в них проводите, а работу Вашу кто будет выполнять: я что ли?

– Павел Александрович, – шипел он Клещу, – Вы ещё не устали курить? Если Вам наплевать на работу, то пожалейте хотя бы свои лёгкие.

После таких вспышек гнева он ужасно себя чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. Он вёл себя так только для того, чтобы хоть на какое-то время заглушить в себе голос этого другого, которого он не знал, как и величать. Со временем коллеги его привыкли к такому стилю поведения и стали меньше обращать внимания на такие непредсказуемые выпады, хотя за глаза и называли его теперь психом.

Жена Ивана Ильича постоянно плакала, когда он вёл себя с ней подобным образом, и не знала, что делать. Подруги ей говорили, что ничего страшного, что жив-здоров и слава Богу, а то, что кричит много, так на многих жён мужья кричат.

– Может, у него какая-нибудь пассия появилась? – предположила Галина Петровна, лучшая подруга Анны Михайловны. – А что? Нынче это очень даже запросто: мужики наедятся каких-нибудь омолаживающих таблеток и начинают за девками молодыми гоняться. Вон по телеку какие экземпляры показывают…

– Да нет, мой Ваня не такой.

– Да каждая жена думает, что её Ваня не такой, а он ещё ого-го какой! – накаляла обстановку Галина Петровна. – У них всё так шито-крыто в этом плане, что ни одна родная душа не догадается.

– Какой же это он «такой»? – настороженно спросила Анна Михайловна.

– Да видный он мужик, вот что! А девки молодые сейчас знаешь какие? Это не то, что мы в юности были, всего стеснялись, – при этом Галина Петровна посмотрелась на себя в зеркало и поправила свой новый парик. – Они сейчас сами на мужиков вешаются, и просить не надо. Морду дорогой косметикой намажут, сексуяльно оденутся: точнее говоря, всё, что можно с себя снять из одежды, снимут и даже то, что нельзя, и идут на чужих мужей вешаются. А эти дураки и рады стараться, лишь бы их импотентами никто не посчитал. Насмотрятся порнушки по телевизору, а потом пытаются всё это к своей неказистой жизни примерить.

Анна Михайловна была женщиной впечатлительной от природы, и её живое воображение быстро нарисовало колоритную картину, как на её высоком и статном Иване с первыми прядями благородной седины в густой шевелюре повисла какая-то полуголая размалёванная девица развязного поведения. Жена Ивана Ильича горько заплакала, а Галина Петровна, увидев, что перегнула палку, принялась её успокаивать.

Иван Ильич только что вышел из кабинета техотдела, и все с облегчением вздохнули.

– Уф, совсем дёрганный стал, как комок нервов, – вытирала слёзы Зина. – А эти заразы на рынке сказали, что тушь водоустойчивая, а какая же она водоустойчивая, если течёт, – быстро переключилась она.

– Так то не вода, а слёзы, – попытался рассмешить её Паша.

– Нет, совершенно невозможно стало с ним работать: он каждый день кого-нибудь доводит до слёз, а больше всех меня, – сморкалась в кружевной платочек Зинаида Олеговна.

– А Вы, Владимир Богданович, что молчите? Вы же начальник, в конце концов.

Товарищ Никодимов неотрывно продолжал смотреть на экран компьютера. Было видно, что ему самому это всё надоело, но он не знает, как быть.

– Ну может у человека проблемы в семье, мало ли что, – неопределённо сказал Паша. – Ты бы, Зинаида, действительно, поменьше в магазинах торчала и побольше бы на рабочем месте сидела.

– Нет, вы только послушайте, и этот туда же! – обиженно воскликнула Зина. – Ты сам-то по пять часов в день куришь на пожарной лестнице с девчонками из бухгалтерии.

– Какие пять часов?! Два раза в день сбегаешь покурить…

– Ага, два раза по два часа каждый!

– Ну хватит вам! – раздражённо сказал Никодимов и хлопнул ладонью по столешнице. – Не хватало только нам всем теперь меж собой переругаться. Я с Семёновым потом поговорю.

Вдруг зашла лаборантка Машенька. Она несла в руках тарелку с яблоками.

– Маша, ты всегда напоминаешь мне приход весны, – осклабился Паша.

– А где же Иван Ильич? Я хотела угостить его фруктами, – пропела своим серебряным голосом Машенька.

– И протянула ему Ева яблоко из райского сада, – произнёс на манер библейских сказаний Паша.

– Не понимаю, как тебе охота с ним общаться, – удивилась Зинаида Олеговна, – с этим психом?

– Как Вы так можете говорить! – возмутилась Маша. – Просто он душой болеет за работу. Он очень хороший.

– Ага, очень хороший! Вот, опять сегодня орал, как с цепи сорвался.

– Может у мужика климакс начинается, – предположил Паша.

– До чего же Вы, Павел Александрович, любите скабрезности разные говорить, – сказала Машенька. – Нехорошо так о человеке отзываться, тем более в его отсутствие.

– Ах, ах, ах! Какие мы деликатные! Ты, Маша, только тогда и замечаешь меня, когда я говорю что-нибудь похабное.

Повисло какое-то неловкое молчание. Машенька попросила, чтобы кто-нибудь передал Ивану Ильичу угощение, но все категорически отказались: мол, желающих общаться с ним нет, сама принесла – сама и передавай.

Маша села за стол Ивана Ильича и стала с интересом разглядывать всё, что на нём было. Она улыбнулась, когда увидела фото в рамочке, где была запечатлена жена Ивана Ильича с большим белым ангорским котом. «Какой он всё-таки хороший, этот Иван Ильич, – подумала она. – А это что такое? Именослов, надо же, как интересно!» – Машенька принялась листать маленький буклет.

– Что Вы здесь делаете?! – вдруг разразился гром над Машиной головой. – Кто Вам позволил копаться в моих вещах?!

Машенька не сразу поняла, что случилось. А случилось вот что: Иван Ильич отправился было в аккумуляторный цех, но на полпути вспомнил, что треклятый Именослов он оставил на столе. Обычно он запирал его в стол, и сам не понимал, что мешало ему его выкинуть. Должно быть, мысль о том, что кто-нибудь найдёт его и прочитает ужасную, с точки зрения Ивана Ильича, правду.

Он вернулся в техотдел и ещё в дверях увидел, что Машенька сидит за его столом, что само по себе ему было даже лестно, и внимательно читает, при этом очаровательно шевеля губами, не что-нибудь, а… Сердце у Ивана Ильича упало куда-то вниз, он в два шага подлетел к своему столу и вцепился железной хваткой в буклет.

Что происходило дальше, толком никто объяснить так не смог. С точки зрения Зинаиды Олеговны, у Ивана Ильича взыграла далеко не платоническая страсть к Машеньке: он хватал её за руки, кричал ей в лицо, что она, Мария, госпожа всей его жизни, что им грозит страшное разоблачение, тряс её за плечи и несколько раз падал на колени. Паша Клещ сразу выскочил из техотдела от греха подальше, а интересующимся по поводу шума говорил, что идёт совещание.

Больше же всех досталось товарищу Никодимову: когда он попытался оттащить Ивана Ильича от несчастной лаборантки, тот плюнул ему в лицо, обозвал жидом и выкрестом, который не имеет права носить своё имя. Какое именно имя не имел права носить Владимир Богданович он не объяснил, но товарищ Никодимов решил, что речь идёт о его звании начальника техотдела.

– Ах, вот оно что! Вот, значит, кто строчит на меня анонимные жалобы начальству! – воскликнул он обиженно.

– Да ты даже отношения на работе выясняешь по-жидовски! – взревел Иван Ильич. – Всё какие-то кляузы да компроматы тебя интересуют, вместо того, чтобы сразу по харе съездить той контре, которая рядом же с тобой сидит, и расставить все точки над «i»!

И тут Иван Ильич заехал своему начальнику в ухо, потому что все, кроме самого Никодимова, в техотделе знали, что жалобы на него строчит Клещ, так как Владимир Богданович отказался повысить ему категорию. И эта его то ли недогадливость, то ли тонкая дипломатия ещё больше разозлила Ивана Ильича. Потом же, когда Машенька лишилась чувств, он бережно усадил её на стул и, рыдая, начал собирать с пола клочки разорванного буклета.

Владимир Богданович воспользовался этой заминкой, взвалил лаборантку себе на плечо, решив, что Иван Ильич хочет её убить за невыполнение каких-то обязанностей по работе, и выскочил в коридор, схватив на выходе за шкафом швабру и подперев ею дверь с другой стороны. Он сам не понимал, откуда у него в предпенсионном возрасте взялись такие силы и быстрота реакции. Иван Ильич стал колотить в дверь и кричать, чтобы Никодимов вернул ему Машу, что он её им, жидам, не отдаст, потому что они и так уже всех поимели.

У дверей техотдела собралась толпа приличных размеров, и после последних слов заводские дамы во главе с Зинаидой Олеговной пришли к выводу, что Иван Ильич и Владимир Богданович вступили друг с другом в конфронтацию из-за Машеньки.

– Счастливая Машка! – восклицал чей-то восторженный женский голос. – Вот если бы за меня мужики так сражались… Ну, хотя бы один раз в жизни почувствовать себя женщиной!

– Да-а! – мечтательно вторил ей другой голос. – Это ж надо, ну прямо как в мексиканской мелодраме!

– А Машка-то, Машка такой тихоней прикидывалась, а сама-то, сама-то!..

– Ага!.. А эти-то, эти-то! Два старых коблея!

– Да ни таких уж и старых, раз такие дела творят.

– Ну, ваще! Чудны дела Твои, Господи!

– А чё тута у вас так шумят? Аванс, что ли, дают?

Тем временем товарищ Никодимов и вышестоящее начальство решали, как быть.

– Может быть, не всё так плохо? А? – с надеждой вопрошал начальник Завода Максим Викторович. – Может, рассосётся всё само собой?

– Да В-вы ч-ч-что? – заикался и ужасался Владимир Богданович. – Он ж-же меня ч-чуть не убил!

– Он в последнее время вообще очень агрессивно себя ведёт, – угрюмо подтвердил Паша, несколько сожалея, что Иван Ильич не довёл начатое дело до конца.

Когда открыли дверь техотдела, Иван Ильич сидел за своим столом, закрыв лицо руками.

– Иван Ильич, потрудитесь объяснить, что здесь произошло, – сказал как можно нейтральнее Максим Викторович.

– Ничего, – с непроницаемым лицом ответил Иван Ильич, потому что он и сам не понимал, как это всё могло произойти.

– К-к-как это ничего, к-как ничего? – заверещал Никодимов. – И это называется «ничего»? Если это – «ничего», то что же тогда «чего»?!

– Подождите, Владимир Богданович, – начальник попытался приостановить поток его возмущения. – Дайте объясниться Ивану Ильичу.

– Да он и не собирается ничего нам объяснять! – ещё больше возмутился Никодимов. – Вы только посмотрите на него: наорал на всех, мне по уху съездил, – голос его задрожал, и он потёр ушибленное ухо, которое уже приобретало пунцовый цвет. – А теперь сидит, как ни в чём не бывало!

– Простите меня, – голос Ивана Ильича тоже дрогнул.

– А вот не прощаю! – распалялся пуще прежнего Владимир Богданович. – Я требую товарищеского суда на этим… затаившимся шовинистом!

– Вова, прости! Если хочешь, то ударь меня тоже…

– Да пошёл ты! Жидом меня обозвал… А какой я жид: у меня бабушка по отцовской линии была еврейкой, дед – поляк, а мать – русская, – зло втолковывал всем присутствующим Никодимов. – Я даже если в Израиль уеду, меня там никто евреем считать не будет. Здесь я – жид, а там – русский.

– Вова, прости пожалуйста! Сам не знаю, как это получилось, – вдруг вскочил Иван Ильич, и все, кроме Никодимова, резко отпрянули к дверям.

Владимир Богданович стоял на месте и с вызовом смотрел прямо в глаза Ивану Ильичу, но тот подошёл к нему – в этот момент все зажмурились, – обнял и снова сказал: «Прости Вова».

– Да ничего страшного, Ваня…

– Да я, Вова…

– Да ладно, Ваня…

– Вова…

– Ваня…

Все вздохнули с облегчением, что их дорогой Иван Ильич вновь стал прежним: таким, каким его знали уже много лет.

– Ну, я вижу, что товарищеский суд не потребуется, – обрадовался Максим Викторович, который очень не любил такие вот внезапные конфликты между подчинёнными, и, честно говоря, не умел их разрешать, потому что в годы его обучения в вузах будущие руководители изучали всё что угодно, но только не психологию и основы общения. – Товарищи, давайте будем внимательно друг к другу относиться, короче говоря, не будем мотать нервы друг другу. Ведь испортить отношения всегда легче, чем их наладить, поэтому давайте будем вести себя как взрослые люди.

Начальник Завода экспромтом прочёл эту короткую сентенцию и удалился, хотя на душе у него было неспокойно.

– Ваня, если тебе нездоровится, то поезжай домой, – предложил Ивану Ильичу Никодимов.

– Да, мне действительно как-то нехорошо.