Блистание полированных лезвий

2

Я нашел идеальное место – небольшое кафе, втиснутое среди узкогрудых зданий в тихом переулке, но совсем рядом с одной из главных магистралей. Оно словно создано для моих целей. Достаточно большое, чтобы затеряться среди других клиентов, но и достаточно маленькое, чтобы высмотреть подозрительных субъектов за соседними столиками. Видимо, в основном его посещают семьи с детьми и мало преуспевающие коммивояжеры. Я их сразу распознаю – главным образом по пришибленности и стареньким чемоданчикам с образчиками, которые они с такой нелепой бережностью ставят под свои стулья. Никаких женщин, одиноко сидящих за столиком. Коммивояжеры с их уныло-безнадежными лицами и запавшими глазами напоминают мне, насколько я счастлив, что свободен от подобного рабства. Свободен заниматься своим искусством, свободен путешествовать – то есть когда я при деньгах, свободен выбирать своих друзей, особенно женщин. Я мог бы долго рассуждать на эту тему, но вести этот дневник я решил настолько холодно профессионально, насколько сумею. Мое место в окне этого маленького заведения позволяет без помех наблюдать движущийся мимо нескончаемый спектакль. Непрерывный поток всевозможных людей – молодых и старых, мужчин и женщин, детей, девушек, бродяг и бездомных, – которые движутся медленными волнами по ту сторону кружевной оконной занавески, из-за которой я могу разглядывать их, оставаясь незамеченным.

Мой взгляд останавливает девушка. Она высока, прекрасно сложена, а длинное платье чудесно обрисовывает ее бюст. Длинные каштановые волосы под шляпкой зачесаны назад от широкого гладкого лба. Я дал бы ей не больше двадцати – двадцати двух лет. Несколько раз она проходит туда-сюда в людских валах, катящихся мимо моего окна, не подозревая о моем пристальном взгляде из-за спасительной занавески. Просто прогуливается, как большинство в текущем мимо потоке? Или у нее есть цель? Может быть, встреча с подругой или с кем-то противоположного пола? Во всяком случае, она не проститутка. Этот тип я знаю очень хорошо, а ей присущи все признаки принадлежности к респектабельным труженицам.

Я уже живо заинтересовался, но тут от наблюдений меня отвлек официант, юнец с землистым лицом и очень заметными сальными пятнами на белой рубашке. Мое раздражение возрастает, потому что девушка больше не появляется перед моим окном. Но я скрываю свои чувства за внешним безразличием и заказываю свои любимые сосиски, которые подаются с горкой вареного картофеля. Я дерзаю заказать к ним стакан красного вина, наличие которого подтверждается прошлым опытом. С наслаждением принимаюсь за еду, а затем, утолив первый голод и испытывая теплоту от вина, вновь возвращаюсь к своему наблюдению, но почему-то радость от него угасла. Исчезновение девушки, на которой я сосредоточил внимание, что-то изменило.

Теперь, пока я ужинаю, а клиенты входят в кафе и покидают его, я начинаю поглядывать на людей за соседними столиками. Рядом со мной – трое мужчин грубого вида, чьи пестроклетчатые костюмы и жирные откормленные физиономии открывают моему напрактикованному взгляду, что они коммивояжеры преуспевающего типа. Теперь я внимательно слежу за ними и замечаю пухлый бумажник. Который вытаскивает один из них. Они слегка навеселе, и я также замечаю, что перед каждым стоит графинчик красного вина и что тот же официант с землистым лицом время от времени восстанавливает уровень вина в графинчиках.

Говорят они больше о делах. Подробности я пропускаю мимо ушей, но напрягаю слух, когда они понижают голоса, чтобы отпустить грубую шуточку на счет той или иной привлекательной женщины, которая проходит за окном. К этому времени я уже разложил их по полочкам и подгадываю так, чтобы выйти из кафе одновременно с этой сомнительной троицей. Их побагровевшие лица и громкие голоса уже привлекают внимание других посетителей. Apfelstrudel [яблочный пирог (нем.)] просто восхитителен, и в миг бесшабашности я заказываю еще кусок ко второй чашке крепкого сладкого кофе – специальности этого заведения.

Наконец обед завершается, и я трачу минуту-другую на изучение счета в ожидании, чтобы соседняя компания встала из-за столика. Я отсчитываю требуемую сумму из кошелька и оставляю маленькие чаевые для официанта, который как-никак обслуживал меня отлично. Завтра я опять сюда приду. Троица встает и на заплетающихся ногах направляется между столиками к кассе, где восседает ледяного обличия матрона с совершенно белыми волосами, облаченная в строгое черное платье, а на жалящего вида металлическом стерженьке у ее локтя распяты уплаченные счета.

Мой друг, стоя в очереди передо мной, извлекает свой пухлый бумажник и гогочет над какой-то шуткой своих приятелей. Он широко взмахивает рукой, и я наталкиваюсь на него будто случайно и хватаюсь за его локоть. Проделано это безупречно – я очень горд своим профессионализмом в такие моменты. Он бормочет ругательство, так как бумажник падает на пол, извергая веер банкнот. С невнятным извинением я нагибаюсь, подбираю бумажник и вручаю его с дальнейшими вежливыми сожалениями. Он добродушно кивает. Секундная тревога, когда он начинает перебирать содержимое бумажника, но он просто ищет бумажку нужной деноминации для уплаты по счету.

Я уплачиваю по своему счету и торопливо выхожу, огибая троицу, которая на тротуаре громогласно обсуждает планы на вечер. Я присоединяюсь, к движущимся толпам, хотя, в отличие от них, не покидаю переулка, пока не убеждаюсь, что мои сотрапезники удалились в противоположную сторону, а тогда двигаюсь с волной, наслаждаясь непривычной роскошью полнейшего душевного спокойствия, разглядывая прохожих, особенно женщин, и стараясь разгадать их занятия. Измученные продавщицы, чьи замороженные лица светятся радостью, потому что временно они освободились от своей кабалы; усатые отцы семейства с дородными супругами и тоненькими дочерями; маленькие мальчики, гоняющие железные обручи между прохожими, и нищие неизбежные нищие обоего пола, – пристроившиеся у слепых стен между магазинами. Продавцы спичек, искалеченные отставные солдаты – один полулежит в самодельной деревянной тележке, которую везет пожилая женщина, возможно, его мать, а его культи, слава Богу, укрыты одеялом.

Я пускаю монетку в его шапку и торопливо отхожу, чтобы избежать его пристыженных благодарностей. Теперь я могу позволить себе быть щедрее. Мои пальцы нащупывают в кармане хрустящую пачечку, но я сдерживаю нетерпение до того, как вернусь к себе. Затем огибаю угол в конце переулка. Там стоит та девушка, беспомощно озираясь. Я спокойно ее разглядываю, делая вид, будто заинтересовался витриной скобяной лавки. Там за штабелем цинковых ведер висят зеркала, и с моего места я вижу девушку очень ясно. Она выглядит даже еще более желанной, чем тогда за окном кафе.

Она стояла в растерянности, сжимая и разжимая кулачки в белых перчатках все время, пока я наблюдал за ней. Затем она повернулась на каблуках, словно приняв решение, и направилась к людной улице. Я последовал за ней на разумном расстоянии так, чтобы нас все время разделяли другие прохожие, останавливался, когда останавливалась она, делая вид, будто рассматриваю витрины. Хотя не думаю, что такие предосторожности были необходимы. Она не замечала моего присутствия, как не замечала никого вокруг.

Мы кружили, наверное, больше часа, хотя время перестало существовать. Уже смеркалось, и фонарщики зажигали уличные фонари, когда я вдруг обнаружил, что мы вновь оказались возле кафе, где я обедал. Я стоял всего в нескольких шагах от нее на противоположном тротуаре, но вполне мог быть невидимкой – она ни разу даже не взглянула в мою сторону. Затем внезапно среди толп, медленно редеющих в сумерках, раздался топот бегущих ног. Молодой человек, без шляпы, чьи темные волосы блестели в свете фонарей, кинулся к девушке и порывисто заключил ее в объятия. Прохожие с любопытством смотрели на них, но юная парочка никого и ничего не замечала.

Были слезы и бессвязные извинения. Видимо, он явился на свидание с опозданием в несколько часов. Затем они скрылись в медленно движущейся толпе, и я отвернулся, а в сердце у меня ярость мешалась с разочарованием. Между мной и полной народа улицей будто повисла завеса. Позднее я вдруг оказался на проспекте и наконец различил вдали массивные очертания Бранденбургских ворот. И тут я почувствовал, что ел уже давно, а потому остановился у кулинарной лавки и купил себе на ужин два больших пирожка со свининой и две сладкие булочки.

С ними я вернулся в пансион фрау Маугер. Когда я открыл боковую дверь, то никого не увидел. Из комнат опять доносились голоса, и щелки под дверями светились, но нигде никакого движения. В кладовке бледно горели газовые рожки, и я воспользовался удобным случаем забрать керосиновую канистру с номером моей комнаты. К счастью, она оказалась наполовину полной, и я поднялся с ней по лестнице. Газовый свет выбелил лестничную площадку, а потому я без труда нашел маленькую замочную скважину в моей двери. Дверь я оставил открытой, пока наливал керосин в лампу и зажигал ее, а затем поставил канистру в угловой шкаф, из которого пахнуло сыростью и плесенью.

Заперев дверь и задернув занавески, я вымыл руки под краном в нише и сел в одно из мягких кресел заняться своей добычей. Пересчитывая банкноты, я увидел в зеркале свое возбужденное лицо. Более четырех тысяч марок! Невероятная сумма за пятисекундную работу! На эти деньги вместе с теми, которые у меня есть, я смогу прожить месяцы и месяцы. Можно сосредоточиться на моем великом труде, не беспокоясь более о стоимости крова над головой и еды. Возможно, даже выкроится время для какого-нибудь любовного приключения. Мне не удавалось выкинуть из памяти милое лицо девушки, ожидавшей в переулке. Возможно, я увижу ее завтра или послезавтра.

Я убрал заметки в кожаный нательный пояс и сел за свой одинокий ужин, который съел с большим удовольствием. Кончив, я расслабился на краю кровати, занятый бурлящими в голове мыслями. Отвлек меня звон курантов, пробивших полночь на угловой колокольне. Я быстро разделся, перенес лампу на тумбочку, погасил ее и забрался под одеяло. Через три минуты я погрузился в сон без сновидений.