Блистательные дикари

Глава 17

Они расположились за одним из тех деревянных столиков, которые владельцы паба расставляют на тротуарах, как только это позволяет погода. Крис не мигая смотрел на двойную порцию виски, которую поставила перед ним Кэтрин. Ей казалось, что он постепенно начал отходить от шока. Тогда в парке он был просто в невменяемом состоянии, вместе с Кэтрин наблюдая, как удаляется Рейчел.

– Давайте начнем с вашей фамилии, – предложила Кэтрин, обращаясь к Крису. – Что за тайны с ней связаны?

– Официально я именуюсь Лэнгом, но при рождении мы с сестрой носили фамилию Мартин. Как уже говорила эта дама, я был вынужден проживать со своими дядей и тетей в Сан-Франциско. Они усыновили нас.

– Нас? – переспросила Кэтрин. – Насколько я понимаю, вы говорите о Джулии?

– Да.

– Но вы сказали мне, что ни сестер, ни братьев у вас нет.

– Я помню.

– Тогда зачем лгать?

– Потому что ложь в данном случае куда легче правды. Мне не хотелось касаться слишком болезненных воспоминаний.

– Ваша сестра – болезненное воспоминание?

Крис сокрушенно покачал головой.

– Нет, но она присутствует во многих из них. Она средоточие всех моих страхов.

– Я опять вас не понимаю.

– Разумеется. Как вам меня понять?

В голосе Криса прозвучало такое неприкрытое отчаяние, что Кэтрин оторопела. Но стоило ей перевести взгляд на лицо Криса, как тот отвернулся, чем окончательно вверг девушку в смущение. Она даже почувствовала себя виноватой, хотя и не понимала почему. Возможно, ее вопрос прозвучал немного шутливо, тогда как Крису было вовсе не смешно. Но вот самообладание снова вернулось к Крису, и он спросил:

– Скажите, когда вы вспоминаете Дженнифер, что прежде всего всплывает у вас в памяти?

Теперь уже Кэтрин испытала подобие шока. С его стороны было слишком жестоко задавать такой вопрос. Тем не менее Кэтрин решила уточнить:

– Что вы имеете в виду?

На лице Криса не появилось ни малейших признаков раскаяния. Наоборот, его взгляд выражал непреклонную решимость получить ответ. Он или не понимал, что причиняет ей боль, или – что всего вероятнее – его это мало заботило.

– Я спрашиваю вообще, а не говорю конкретно о ее смерти. Итак, что прежде всего приходит вам на ум, когда вы думаете о Дженнифер?

Кэтрин все еще чувствовала себя не в своей тарелке.

– Ну, трудно сказать что-либо наверняка, – несмело начала она. – Пожалуй, прежде всего я вспоминаю, как она играла на виолончели. Как-никак, она была великолепным музыкантом. Потом мне вспоминаются праздники, которые мы проводили вместе, ну еще, пожалуй, ее неумение выбрать одежду себе к лицу… Шутки, над которыми мы вместе смеялись…

– Все так. Обычно это называют «добрыми старыми временами».

– Как сказать. Далеко не всегда эти времена были добрыми, – возразила Кэтрин. – Я. к примеру, иногда вспоминаю, как угнетающе на нее порой действовали некоторые поступки Дэвида. И телефонные разговоры между нами, которые затягивались за полночь, когда ей хотелось поведать мне свои печали. Потом ее неоднократные приезды ко мне посреди ночи…

– Хорошо. Значит, «добрые старые времена» и «не очень добрые», – поправился Крис. – Но в целом все было нормально. И соответственно об этом остались нормальные воспоминания.

– Что ж, мне ничего не остается делать, как только согласиться с вами, – сказала Кэтрин и с любопытством взглянула на собеседника.

– А знаете ли вы, о чем думаю я, когда передо мной возникает образ Джулии?

В голосе Криса послышалась горечь, но Кэтрин не могла сказать с точностью, что было ее причиной – гнев или отчаяние.

– О чем же?

– Я думаю о ее ночной рубашке, изготовленной из пропахшей дезинфекцией бумаги. Стоит мне вспомнить этот запах, как у меня сразу же начинает першить в горле. А еще я слышу, как поворачиваются в замках стальные ключи размером с револьвер, и вижу перед собой стальные решетки на окнах. И я вижу ее больные глаза с желтоватыми белками – высохшими и мертвыми. Я вспоминаю похожие на широкие браслеты кожаные ремни, стягивающие ее предплечья и запястья. Но я все равно благодарен судьбе, что ремни есть, – потому что они скрывают рваные раны, нанесенные ножницами.

Кэтрин едва не разрыдалась – уж больно страшную картину нарисовало ее живое воображение. Особенно ее потрясло сочетание стальных ножниц и теплой, мягкой человеческой кожи. Крис отвернулся от девушки, но в памяти вставали сцены одна ужаснее другой, и он продолжал облекать их в слова.

– Эти шрамы… – пробормотал он, запинаясь почти на каждом слове. – Их было много – не сосчитать. И все такие яркие, блестящие, розовые. Они пересекались во многих местах и напоминали дурно нарисованный план оживленного города. Стянутые хирургическими нитями, они местами образовывали рельеф и походили на городские эстакады и подъезды к ним – и все эти артерии воображаемого города были проложены в обыкновенной человеческой коже. Теперь я думаю, что более всего меня поражали именно шрамы. Куда больше, чем наркотики, которыми ее пичкали насильно, больше, чем всевозможные лечебницы, куда ее посылали. Даже больше, чем злодеяние Мэрилин Уэббер.

У меня, разумеется, имеются и другие воспоминания. Более светлые – ну, вроде тех, что у вас о Дженнифер. Но они, увы, редко всплывают в моей памяти. Прежде чем вспомнить хорошее, мне приходится продираться сквозь дурное, и даже если мне удается что-то вычленить, очень часто это бывает омрачено каким-нибудь другим событием. До сих пор меня мучают кошмары… Почти каждую ночь…

– Я знаю.

Крис взглянул на нее с удивлением:

– Откуда?

– А у меня на квартире? Или это было что-то другое?

Крис печально улыбнулся, оценив ее проницательность.

– Нет, нe другое. В моих ночных кошмарах всегда присутствует одно и то же.

Постепенно напряженное выражение на лице Криса уступило место более человечному, мягкому. Охотник на вампиров снова подобрел. Он глубоко вздохнул и, словно стряхивая злые чары, помотал головой.

Повинуясь внезапному импульсу, Кэтрин произнесла:

– Мне очень жаль…

– Не стоит расстраиваться. Печалиться надо мне. Незачем было вываливать все это на вас.

– Возможно, но при сложившихся обстоятельствах это вполне объяснимо. И я тоже хороша – я не имела никакого права своими расспросами теребить вам душу.

Он кивнул, принимая ее извинения, потом подмигнул и сказал:

– Вечно нас сестры подводят, правда?

Поблизости от них на небольшой скорости проследовала полицейская машина. Кэтрин, желая переменить тему разговора, решила переключить внимание Криса на что-нибудь другое.

– Расскажите мне о Рейчел, – попросила она. – Кто она такая?

Крис пожал плечами:

– Если бы я только знал.

– А что случилось в 1963 году? Уж она-то никак не могла принимать в этом участие. Я хочу сказать, что в то время она была всего лишь ребенком, если вообще…

– Я все отлично понимаю. Это какое-то сумасшествие, но и это не самое худшее. Она знает такие вещи, которые может знать только человек, побывавший там лично.

– Там – это где?

– Твм – это у меня дома, в тот самый день, когда Мэрилин Уэббер убила моих родителей.

Когда Крис произнес «убила», Кэтрин невольно повторила это слово про себя, причем ее губы задвигались. Впрочем, Крис ничего не заметил. В этот момент он прикуривал сигарету.

– Странно вспоминать об этом сейчас, – произнес он. – Со дня убийства прошло слишком много лет, и мне временами кажется, что этого на самом деле не было. Будто я все это видел на экране кинотеатра. Знаете, иногда мне кажется, что если некое событие – пусть и трагическое – проигрывать в памяти по многу раз, то оно начинает терять былую мощь, и эффект от его воздействия на вашу психику становится все слабее и слабее.

– Так что же все-таки случилось?

– Она пришла к нам в дом. Помню, ее визит чрезвычайно взволновал моего отца. И обрадовал. А вот мать ничуть не удивилась. Но это было в ее стиле. Я спросил тогда Джулию, что происходит в доме, но она тоже не знала, а может быть, ее это не беспокоило. Сейчас я думаю, что холодность матери явилась следствием ревности. Мэрилин Уэббер была девочка что надо, и отец мой, повторяю, был приятно взволнован. Ну, вы знаете, как это бывает – одно цепляется за другое и нате вам, пожалуйста…

– Это довольно естественно, – улыбнулась Кэтрин.

– Где-то в час тридцать ночи меня разбудили крики. Я вылез из кровати и пошел по коридору в комнату Джулии. Некоторое время мы просто тихо сидели и ждали, когда крики прекратятся. Потом мы не выдержали, двинулись по направлению к лестнице, а когда дошли до нее, начали спускаться на первый этаж.

С каждым нашим шагом крики слышались все отчетливее.

Потом мы с Джулией добрались до двери в гостиную и замерли, не решаясь войти. Дверь оказалась незапертой, и мы принялись заглядывать в гостиную сквозь узкую щелку, образовавшуюся между стеной и дверной створкой.

Глаза Криса сверкали лихорадочным блеском, который увеличивался по мере того, как его рассказ приближался к трагической развязке. Кэтрин даже спросила себя: какие из описываемых им событий имели место на самом деле, а какие явились результатом болезненных многолетних фантазий и обрели в глазах Криса видимость факта только в силу его обильно приправленных кошмарами бесчисленных экскурсов в прошлое?

– Джулия решила до конца выполнить долг старшей сестры. Она закрыла мне ладонями глаза и заключила меня в объятия, чтобы избавить мой слух от ужасных воплей, но ей удалось лишь отчасти их приглушить. Впрочем, куда больше криков меня занимали невероятно странные звуки, которые я раньше никогда не слышал. Неожиданно со звоном посыпались стекла, и для меня все стихло. Зато Джулия видела и слышала все. Когда самое страшное было позади, Джулия отпустила меня, и мы вдвоем на цыпочках вошли в гостиную.

Крис на мгновение замолчал, чтобы передохнуть. Он по-прежнему избегал смотреть Кэтрин в глаза. Девушка чувствовала, как у нее от страха руки покрываются гусиной кожей.

– Они оба лежали на полу, а их… их сердца были… лежали на полу рядом. Они были вырваны.

Кругом все было забрызгано кровью. Валялась поломанная мебель – и куски раздробленных костей. Я, честно говоря, не могу припомнить, что был слишком расстроен. Просто мне, что называется, хватило – мозг был перегружен, полетели предохранители, и память вообще отказалась регистрировать что-либо.

– Боже мой! Вы говорите – сердца?!

– Да, – кивнул Крис.

– И то же самое, по вашим словам, случилось с Дженнифер?

– Я говорил – «могло случиться».

Кэтрин согласно кивнула.

– А что же Мэрилин Уэббер? Куда делась она?

– Исчезла. Через окно в гостиной. Не знаю, что она делала, но пострадала вся конструкция. Целиком. Не только рамы и стекла. Она едва не пробила стену. И вот мы с Джулией стоим на полу в гостиной по щиколотку в крови родителей и умираем от ужаса, не имея ни малейшего представления, как быть дальше.

Крис одним духом допил виски. Говорил он довольно спокойным голосом, и со стороны могло показаться, что он рассуждает о трагедии, случившейся не с его, а с совершенно чужим семейством. Кэтрин взяла его стакан и удалилась с ним, чтобы вернуться с новой порцией бодрящего напитка, а заодно и получить столь желанную для нее передышку. Тем временем Крис сидел в одиночестве за столиком и курил. Когда Кэтрин вернулась, он, казалось, окончательно пришел в себя.

– Но каким образом Мэрилин Уэббер вообще оказалась в вашем доме? Где и как ваш отец с ней познакомился?

Крис с минуту помолчал.

– Честно говоря, я уже не помню, когда впервые услышал это имя, но когда отец напал на ее след и познакомился с ней лично, она терроризировала одну маленькую городскую общину в Аппалачах в штате Виргиния. Эти люди были бедны и вели довольно унылое существование, но из того, что мне удалось узнать, их жизнь до появления Мэрилин могла показаться настоящим праздником по сравнению с тем, во что она превратилась усилиями этой женщины.

Берроуз был забытый Богом и людьми городишко, отрезанный в прямом и переносном смысле от остального мира. Жители этого поселка обслуживали полуразрушенную угольную шахту, самое место которой было бы в какой-нибудь нищей стране «третьего мира». Для властей штата этот поселок являлся не более чем недоразумением, о котором старались вспоминать как можно реже. Соответственно и людей, там проживавших, считали неполноценными физически и умственно и записали всех скопом в разряд люмпенов. По этой же причине на них почти не обращали внимания, когда они стали подавать заявления, где утверждали, чти их город терроризирует некий монстр, поселившийся в горах, со всех сторон окружавших поселение.

На самом же деле все обстояло именно так. Мэрилин Уэббер и в самом деле жила в лесу неподалеку от Берроуза и вела себя подобно дикому зверю.

И снова за столиком установилось молчание. Крис задумался над угрозами, которые им с Кэтрин выкрикивала Рейчел. Он ни на секунду не усомнился в их серьезности. Кэтрин размышляла о том, что ей поведал Крис. Его рассказ казался ей невероятным, поэтому поверить в него, а главное, принять в качестве отправной точки своих дальнейших поступков ей представлялось затруднительным.

– Когда я стал постарше, мною заинтересовался сам Джозеф Коптет, который предложил свою помощь и поддержал меня советом – из тех, что называют «отеческими». В моем случае, правда, это был скорее совет «отчима». В те дни Коптет только что основал свой знаменитый институт в Сиэтле, но его штаб-квартира располагалась в Лос-Анджелесе, где находился центр корпорации «Фармацевтика Коптета», приносившей ее владельцу основной доход в твердой валюте.

Поначалу я основательно его невзлюбил, поскольку мне казалось, что он каким-то образом ответствен за то, что приключилось с моими родителями. Коптет, однако, умел добиваться своего, и между нами установились хорошие отношения. Я стал все больше интересоваться проблемами, которыми занимался мой отец. Я привык считать, что отец был обыкновенным врачом, – тогда, в детстве, я был слишком глуп, чтобы понимать истинную сущность его работы. Чем больше я проникался его идеями, тем легче мне было в выборе своего дальнейшего жизненного пути. В конце концов я вполне сознательно начал работать на Коптета в его институте в Сиэтле.

– Сегодня утром мне звонил Джек Кларк, – сообщил ей Роберт. – Я едва удержался от желания сразу же бросить трубку. Всякий раз, когда я открывал рот, мне стоило большого труда не задать ему вопрос: спал он с Сарой или нет.

Рейчел вздохнула:

– Мне остается только сожалеть, что я тебе об этом сказала. Лучше бы мне держать язык за зубами.

– Но ведь тебе было необходимо убедить меня в своей правоте. Или по крайней мере попытаться это сделать. Однако ты добилась одного: окончательно меня запутала. Джек – один из моих самых старых и преданных друзей, а между тем мне хотелось вышибить из него дух. Я просто не могу отделаться от этой мысли!

– Мне очень жаль, дорогой.

Рейчел медленно направилась в его сторону. Стоило ей посмотреть на него своими полными любви глазами, как все, содеянное ею – даже самое ужасное, – отодвигалось на задний план. Она в прямом смысле его поработила. От каждого ее прикосновения, каждого поцелуя он терял голову. Те, кто утверждает, что физическая красота преходяща, бессовестно лгут: Красота Рейчел была обеспечена ему на веки вечные. Никаких тебе печальных изменений, связанных с возрастом. Кроме того, ее красота заключалась не только во внешности.

Они отправились на прогулку. Солнце стояло в зените на мутноватом, горчичного цвета небе. Понт-стрит была до отказа забита автомобилями и автобусами. Когда они проходили мимо отеля «Кэдогэн», Рейчел кивком привлекла его внимание к зданию.

– Видишь приоткрытое окно на первом этаже? В-о-о-н то, где открыта фрамуга?

– Вижу.

– Это комната 114. Там я выучилась играть на скрипке и виолончели.

Роберт взглянул на окно в стене из красного кирпича. Этой фразой Рейчел хотела сказать, что именно в этой комнате она разорвала на куски двух несчастных музыкантов. Она выразила эту мысль иносказательно-изящно, и, судя по всему, это доставило ей немалое удовольствие. Роберт притворился, что разделяет ее восторг.

– Тебе осталось совсем немного, дорогой, – спокойным голосом сообщила своему спутнику Рейчел.

– О чем это ты?

– О том, что я уже вижу кое-какие знаки. Твоя кожа теряет естественный цвет, плоть иссыхает, а глаза тускнеют. Сегодня утром я обратила внимание, что твои зрачки с опозданием реагируют на свет. Они пытаются приспособиться к освещению, но делают это слишком медленно.

– Не могу сказать, что у меня наступило резкое ухудшение.

– Поверь, мне уже приходилось такое видеть. У тебя в запасе очень мало времени. Очень скоро тебе придется ответить на вопрос: «Быть или не быть?»

Они купили литровый пакет охлажденного апельсинового сока и французский батон, после чего вошли в Гайд-парк. Люди играли в футбол на бежевой от зноя траве, используя в качестве штанг на воротах груды скинутых с себя рубашек и футболок. Велосипедисты в обтягивающих шортах из лайкры и разноцветных жилетках из набивной ткани сновали во всех направлениях, обгоняя степенных пешеходов, чинно прогуливавшихся вдоль посыпанных гравием дорожек, протянувшихся в каждый уголок парка. Роберт и Рейчел сошли с плавящегося асфальта и ступили на твердую почву.

– И что же нам делать?

– Нам необходимо снова обменяться кровью. Точно так же, как первоначальный обмен вызывает болезнь и смерть – вернее, уже вызвал болезнь и смерть, вторичный обмен кровью спасет тебя. Ты умрешь, а затем…

– Умру?

– А потом моя кровь снова вернет тебя к жизни, как ныне она эту жизнь у тебя забирает.

– Значит, я умру?

– Не беспокойся, дорогой. Я буду рядом. Все пройдет просто великолепно.

Роберта охватило паническое чувство.

– Но ты раньше ничего не говорила о смерти, Рейчел. Господи Боже мой, я не хочу!…

– В обмен на вечную жизнь? – перебила его женщина. – Ты только подумай, от чего отказываешься! От жалкого прозябания, в конце которого – смерть в мучениях. Вот что тебе предстоит. А что ты получаешь взамен этой убогой жизни? Не просто бессмертие, хотя оно само по себе – вещь невероятная. Ты обретаешь возможность подняться на высшую ступень развития, на какую только может рассчитывать разумное существо.

Роберт отлично слышал слова Рейчел, но упоминание о смерти не шло у него из головы. Она схватила его за руку и пристально посмотрела в глаза.

– Ты станешь равен богам, Роберт. И смерть явится ничтожной платой за это. – Она поцеловала его. – Подумай, Роберт, разве не об этом мечтали лучшие умы на протяжении тысячелетий?

Они подошли к пруду и перебрались через мостик. Что бы ни говорила Рейчел, страх продолжал железной рукой сдавливать его сердце, и в горле у него пересохло. Роберт взял у Рейчел пакет с соком и сделал несколько больших глотков.

– Отчего, когда я рядом с тобой, я чувствую себя значительно лучше? – спросил молодой человек.

– Потому что ты подпитываешься моей энергетикой.

– Но твоя энергетика действует далеко не на всех, верно?

– Верно. Только на тех, кто находится в сходном с тобой состоянии. Это напоминает принцип действия радиоприемника. Ты получаешь мой сигнал, потому что уже настроен на ту волну, на которой я веду передачу.

По песчаным дорожкам легкой рысцой пронеслось несколько всадников. Лошадиные копыта вздымали облачка пыли от пересохшей земли. Кони были взмылены, из-под седел клочьями выступала пена.

– Значит, я все равно умру – несмотря на то, что в твоем присутствии мне лучше? Выходит твоя энергетика мне помочь не в силах?

– Не в силах.

– А когда все закончится – кем же я тогда буду?

– Кем? Ты станешь бессмертным. Ты будешь жить вечно.

– Но как это будет? Что я стану чувствовать?

– Мне не хотелось бы вдаваться в детали, поскольку они вряд будут тебе понятны в данный момент. Скажу одно: по мере того как ты станешь привыкать к своему новому состоянию и к тем изменениям, которые, разумеется, с тобой произойдут; ты скорее всего придешь к выводу, что вещи, почитавшиеся тобой ранее как святыни, едва ли должны занимать то высокое место.

– Какие вещи? Назови!

– Человеческая жизнь, к примеру, – сказала она. Сказала так, что иной бы решил, будто эти слова вырвались у нее спонтанно. Однако Роберт сразу понял, откуда дует ветер, и не поверил в случайность. Рейчел тем временем продолжала свои наставления: – Я не пытаюсь тебя убедить, что твое личное бессмертие мгновенно обесценит жизни прочих людей. Просто они займут в шкале твоих новых ценностей соответствующее, и далеко не первое, место.

На клетчатом шерстяном одеяле возлежала парочка. Молодые люди обнимались и целовались, к вящему удовольствию болтавшейся рядом детворы. Поблизости носились кругами две собаки в тщетной попытке вцепиться друг другу в холку. Под кустом лежал на спине толстяк и храпел, прикрыв лицо номером «Дейли мейл».

– Но почему все-таки я, Рейчел? Если все, что ты мне говоришь, – правда, то ты могла бы заполучить любого. Кого бы только не захотела. Однако ты выбрала меня. По мне, в этом нет никакого смысла.

Рейчел сочувственно ему улыбнулась и произнесла:

– В любви не существует логики. Я не знаю, почему влюбилась в тебя, дорогой. Но поверь, что это случилось, как только я тебя увидела. Я сразу же это почувствовала. ТЫ буквально ворвался в мое сердце. Неужели ты не веришь в любовь с первого взгляда?

Роберт засмеялся:

– Честно говоря, нет.

– И я не верила. Когда поживешь с мое, поймешь, что результатом длительного одиночества очень часто становится здоровый скептицизм. Но стоило мне тебя увидеть, как он, куда-то исчез. Без следа. Так что любовь с первого взгляда существует.

В отдалении послышался вой сирены «скорой помощи». Взволнованная мамаша взывала к своей маленькой дочери, которая слишком близко подошла к краю пруда, чтобы покормить уточек.

– После долгих лет, проведенных мной в одиночестве, я ни секунды не сомневалась.

– Как же это случилось? И когда? – поинтересовался Роберт – без всякого, впрочем, энтузиазма.

– Я заметила тебя в ресторане. Я была там в сопровождении одного скучного банкира, который вел переговоры о покупке дома на юге Франции.

– Отличный, видимо, был дом…

– Так и есть. Впрочем, ты сам в этом довольно скоро убедишься. Когда мы покончим с трансформацией, то обязательно туда съездим. Так вот, я сидела и делала вид, что слушаю весь этот деловой вздор, а сама от скуки разглядывала посетителей. И вот я увидела тебя. За столиком вас сидело четверо, но я наблюдала только за тобой. Ты казался таким печальным и…

Неожиданно она замолчала. Роберт некоторое время ждал продолжения, но потом убедился, что такового не последует.

– Так что же дальше?

– Трудно подобрать нужные слова, чтобы описать случившееся со мной. Пожалуй, это более всего напомнило мне выстрел. Огромное чувство – почти болезненное, впрочем, что я говорю, не почти, а именно болезненное – расцвело у меня внутри. Но расцвет этот больше походил на взрыв, от которого меня стало лихорадить. Я снова посмотрела на тебя, и мне показалось, что ты сияешь в ярком луче света, в то время как все остальное – весь ресторан – погрузилось во мрак. И я ничего не могла поделать. Впервые за столько лет я поняла, что значит потерять контроль над собой.

Как бы то ни было, я воспользовалась каким-то надуманным предлогом, чтобы удалиться из заведения. На улице шел дождь. Я перешла через дорогу и остановилась под навесом ювелирного магазина, изо всех сил пытаясь привести в порядок расстроенные чувства. Меня трясло от волнения и возникшего вдруг сильнейшего замешательства. Подумать только, два века спокойного размеренного существования разлетелись вдребезги – и все от одного случайного взгляда! Я, разумеется, не могла поначалу в это поверить.

Я решила, что просто-напросто ошиблась. Но все равно продолжала стоять под жалким мокрым навесом и ждать, когда ты выйдешь. И ты вышел. И меня снова обожгло. Вот тогда я окончательно поняла, что со мной приключилось.

Я пошла следом за тобой и выяснила, где ты живешь. Я была достаточно разумна и сдержанна, чтобы не пороть горячку. Необходимо было все продумать до мелочей, но ты и представить себе не можешь, как мне было трудно бороться с переполнявшими меня чувствами, которые требовали – скорее! Тем не менее мое расследование было проведено безукоризненно. И каждая деталь, которую я узнавала о тебе и о твоей жизни, наполняла меня энтузиазмом. Я в буквальном смысле парила на крыльях любви. Я проводила час за часом, наблюдая за тобой, выслеживая тебя, и часы эти пролетали для меня словно минуты. Моя жажда заполучить тебя все возрастала и возрастала, а заочное знакомство с тобой убеждало, что я не зря провела в одиночестве долгие-долгие годы. Ты был человеком, ради которого стоило пересечь два столетия.

Но я не могла посвящать все свое время одному только подслушиванию и подглядыванию за тобой. Мне требовалось большее. Я считала, что вполне заслужила за столько лет одинокой жизни немного личного счастья. И свидание с любимым человеком. Когда на Леннокс-гарденс освободилась квартира на втором этаже, я незамедлительно ее купила.

Вот ты спрашивал, отчего я в тебя влюбилась? Повторяю: я не знаю, да, признаться, и знать не хочу.

Отец семейства пытался продемонстрировать своему непоседливому сыну достоинства огромного воздушного змея. Увы, в воздухе не было ни ветерка. чтобы помочь ему с этой затеей. Какой-то юнец мчался на скейт-борде, заткнув уши наушниками своего плейера, вколачивавшего ему в череп ритм рок-н-ролла. Другой юноша с длинными засаленными волосами расположился, задрав ноги, на скамейке и с прилежанием изучал страницы «Ямайка инн». Неподалеку от него, у кромки воды, стоял толстяк средних лет и сосредоточенно глядел в туманную даль, отрешенно покуривая сигарету.

– Когда ты увидела меня в первый раз?

– Я уже говорила – в ресторане.

– В каком? Ты помнишь название?

Она улыбнулась.

– Помню ли я? Да как же я могу забыть? Ресторан назывался «Вилла Манзари».

Роберт порылся в памяти. «Вилла Манзари». Ему потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить и место, и время. В самом деле, тогда за столом их было четверо, и он, Роберт, помнится, был чрезвычайно зол на астрономические цены в заведении, которые остальные трое воспринимали как вполне сносные.

– Это было больше года назад, – заметил он.

– Я знаю.

– Ты хочешь сказать, что начиная с того дня воплощала в реальность свой план?

– С того дня!… – засмеялась Рейчел. – Ведь этот год для меня – одно мгновение, как ты не понимаешь?!

Когда они вернулись на квартиру Кэтрин, день уже перешел в вечер, но Крис, казалось, избавился от навязчивых воспоминаний, которые подобно птице Феникс восставали из пепла прожитых лет.

– Ну и что мы будем с ней делать? – деловито осведомилась Кэтрин.

– Не знаю, – сознался Крис. – Просто не знаю.

– Вы верите, что она – та самая Мэрилин?

Крис улыбнулся:

– Я ведь видел ее. Будь она той самой женщиной, ей было бы сейчас по меньшей мере пятьдесят, а скорее всего даже больше. Скажите, похожа она на шестидесятилетнюю даму?

Кэтрин потягивала из бокала вино. Она на мгновение опустила пальчик в холодный напиток и ответила:

– Ну конечно, нет. Но вы же сказали, что она знает такие вещи. которые может знать только очевидец преступления. Или тот, кто его совершил.

– Знаю. И это меня ставит в тупик. Это означает, что мы столкнулись с проблемой, у которой нет логического решения.

Было еще кое-что, о чем Кэтрин хотелось поговорить с Крисом, но она стеснялась затевать об этом разговор. Правда, часом раньше он начал было обсуждать эту тему, но она так и не поняла: случайно или намеренно он этого коснулся.

– Что случилось с Джулией? – спросила она.

Некоторое время Крис рассматривал собственные руки. Кэтрин заметила, что он не торопится начинать разговор, и сразу же сказала:

– Вам вовсе не обязательно отвечать – особенно если не хочется. Просто мне стало любопытно, и я…

– Да ладно. Все нормально.

– Я знаю, что вы не любите говорить на эту тему, но…

– Джулия пыталась покончить жизнь самоубийством, – сообщил Крис и вздохнул. – То, что произошло с родителями, потрясло нас с сестрой до глубины души. Это очевидно. Невозможно описать, как это повлияло на нас. Я не могу передать словами, насколько ужасной была открывшаяся нашим глазам картина.

С той ночи Джулия переменилась полностью. Я хочу сказать, я тоже переменился, но через некоторое время снова стал возвращаться к своему прежнему состоянию. Зато Джулия стала совсем другой.

Прежде всего она сделалась интроверткой. И перестала говорить. Она никогда не рассказывала о том ужасном убийстве – ни полиции, ни докторам, не говоря уже о друзьях и родственниках. А ведь она являлась, по сути, единственной свидетельницей того, что случилось с нашими родителями. Я-то мало что видел, поскольку она прикрыла мне ладонью глаза. И мне она ничего не сказала – как я ее ни просил. Я хочу сказать, что я видел в общем-то результат – чего мне, кстати, вполне хватило. – но она так ничего и не рассказала о том, как это происходило.

До этой злосчастной ночи она была само веселье и откровенность. Любила всякие детские проказы. Ну вы, конечно, хорошо знакомы с такого рода шутками – она, бывало, нальет собаке в миску джина, чтобы выяснить, станет та пить или нет. А если станет, то как будет выглядеть в пьяном виде. Вот что нас забавляло и интересовало до той ночи. Ну и тому подобное.

Когда мы переехали в Калифорнию, ею весьма основательно занялись врачи и психиатры. И чем больше они ее изучали, тем сильнее она замыкалась в себе. Они изводили на нее дорогие лекарства – некоторые из них предназначались для того, чтобы поддерживать у Джулии спокойное расположение духа, другие, наоборот, должны были вытащить сестру из ее замкнутого мирка, в который она никого не допускала. Черт бы их побрал, этих эскулапов – они не знали о воздействии и половины тех снадобий, которыми ее пичкали. По большому счету, они использовали ее как морскую свинку, проверяя на ней свойства всех новейших транквилизаторов.

Полагаю, что попытки самоубийства при сложившихся обстоятельствах было не избежать. Она приняла большую дозу аспирина, однако это было заблаговременно обнаружено. Ей сделали промывание желудка, что избавило ее от последствий – аспирин не успел раствориться и всосаться в кровь.

Кэтрин уже стала подумывать, что она зря затеяла эти расспросы. Крис тем временем отвернулся от нее, но продолжал говорить:

– После этой неудачной попытки она шесть месяцев провела в психиатрической больнице.

В его голосе явственно слышалась горечь – не заметить ее было невозможно, хотя он и старался не показать Кэтрин своей печали.

– Теперь она выглядела немного лучше. И иногда даже улыбалась. Завела себе парня. Его звали Пол, и он играл в оркестре на саксофоне. Как-то ему предложили сезонную работу в Филадельфии, и Джулия решила поехать с ним. Мы все понимали, что ничего хорошего из этого не выйдет, но с другой стороны, мы так радовались, что она почти выздоровела, и не решились ей противоречить. Мы боялись, что всякая попытка ее отговорить может… может…

– Может спровоцировать приступ?

– Да. Что-нибудь в этом роде.

Кэтрин очень сильно захотелось сказать что-нибудь такое, что могло бы успокоить его, но она никак не могла найти нужные слова. Крис отошел от окна и извлек из кармана бумажник, из которого, в свою очередь, достал маленькую фотографию и протянул ее девушке. Кэтрин всмотрелась в изображение улыбавшейся девушки с солнечным зайчиком на светлых волосах. От времени снимок несколько выцвел.

– Она была хорошенькой.

– Ее сфотографировали за день до того, как она поехала в Филадельфию вместе с Полом.

Кэтрин вернула снимок, и Крис спрятал его в бумажник. Он ничего не сказал. Кэтрин заметила, как заметался его взгляд, цепляясь за предметы в комнате, но ни на чем не останавливаясь.

Он докурил сигарету и потушил окурок в пепельнице. Затем он принялся нервно ходить по комнате, сложив за спиной руки. Кэтрин видела, как с силой сжимались и разжимались его пальцы, и задалась вопросом: чувствует ли он, что его ногти с силой впиваются в ладонь, оставляя на ней алые метки?

– Прошел месяц с тех пор, как я вернулся в Сан-Франциско. И вот однажды раздался телефонный звонок. Было около пяти утра или вроде этого. Звонил друг Пола. Он сообщил, что Пол и Джулия – оба – находятся в госпитале.

– Оба?

Крис посмотрел на Кэтрин.

– Она накинулась на него с ножницами. Хотела убить. А когда решила, что причинила достаточно зла, обратила оружие против себя.

Кэтрин почувствовала, как у нее в животе что-то сжалось.

– Пол поправился, – предупредил он ее вопрос. – Но напугался изрядно. Сказал, что не имеет представления, отчего она это сделала. Они не ругались, особых трудностей тоже не было. Ни скандалов, ни волнений – ничего. Просто он, как обычно, встал поутру и принялся чистить зубы в ванной комнате. И вот, совершенно неожиданно, появилась она. Он рассказал, что она едва не выломала дверь и ухитрилась нанести ему пять или шесть ударов в спину, прежде чем он понял, кто это.

Крис обреченно покачал головой и замолчал, не докончив фразы.

– Остановитесь, Крис, прошу вас! – взмолилась Кэтрин.

– Что касается Джулии… Как раз после этого инцидента у нее на руках появились шрамы, похожие на дороги, как их изображают на картах. И не только на руках. На шее тоже. Вы можете себе представить? Она пыталась убить себя, распоров горло ножницами. Бог мой!

Кэтрин поднялась с места и направилась было к нему, но он остановил ее, протестующе подняв руки. Она снова уселась и сидела тихо.

– Итак, Джулию вернули в Калифорнию и заперли в лечебнице. Хотя она больше напоминала тюрьму. Не помню, сколько раз мне пришлось там побывать. Но в любом случае немало, если это заведение постоянно стоит у меня перед глазами. Все эти решетки, толстые стены, стальные двери, замки и ключи – и вонь от дезинфекции. Никак не могу от всего этого избавиться.

Когда я начинаю о ней думать, в моих мыслях она предстает вовсе не в голубых джинсах со знаменитой американской улыбкой на губах… На ней бумажная ночная рубашка и кожаные смирительные ремни, соединенные цепями. Каждый раз, когда я приходил ее навестить, на ее руках виднелись новые отметины от внутривенных вливаний. Ей кололи все подряд – чтобы успокоить или, наоборот, взбодрить. – Тут он горько рассмеялся. – Кожа настолько загрубела от многочисленных уколов, что им приходилось постоянно выискивать все новые и новые места Для инъекций. Вены у нее были, словно из свиной кожи.

Кэтрин вздрогнула.

– Сколько же она там провела лет?

– Восемь.

– Восемь лет?

– Да, восемь лет Ее выпустили в мае. Стояло теплое весеннее утро. Мы ее встречали – дядя, тетя и я и еще пара родственников. И мы все решили, что наконец-то она в норме. Несколько заторможенная, правда, но не более. Да и кто был бы не заторможенным, отсидев восемь лет в дурдоме? Но она выглядела неплохо. Определенно неплохо. Увы, через двадцать четыре часа все закончилось.

Кэтрин была поражена.

– Что случилось?

– Она снова взялась за ножницы. Но теперь все сделала основательно – напустила в ванну теплой воды и вскрыла вены не поперек, а вдоль.

На этот раз Крису не удалось остановить Кэтрин. Она приблизилась к нему и опустилась в кресло рядом. У Криса дрожали руки – это была его первая в жизни исповедь, и далась она ему нелегко. Впрочем, он и раньше подозревал, что при подобных обстоятельствах ему придется тяжко.

– Она оставила мне записку, – произнес он хриплым голосом, исподволь взглянув на Кэтрин, которая переместилась на подлокотник его кресла и положила ему на плечи руки. – Она была у меня в спальне, и позднее я обнаружил ее. Должно быть, Джулия спрятала ее там, пока я спал.

– И что в ней было? – прошептала Кэтрин.

– Я так ее и не прочитал. Не смог. Я просто…

Она нагнулась и нежно его поцеловала.

– Не надо, Крис. Ничего больше не говори. Ни слова.

Рейчел безостановочно ходила по комнате. Большую ее часть покрывали циновки. Женщина провела пальцем по зеленым атласным простыням. Внутри у нее все кипело.

Стефан Абрахам пообещал, что будет дома, но она уже тогда подметила в его голосе нотки неуверенности, хотя он божился и клялся, что дождется ее. Тем не менее она высказала ему все без обиняков. Он должен был оставаться дома, пока она не придет. Когда она позвонила, никто не вышел, поэтому ей пришлось сломать замок черного хода и войти в отсутствие хозяина. Она обыскала все от чердака до кладовки и убедилась, что в доме пусто.

Теперь она расхаживала по его студии, обдумывая, как быть дальше. Она прикоснулась рукой к шершавой поверхности мраморной глыбы, из которой готовилось воспарить ее еще не до конца сформировавшееся мраморное тело. Увы, ему уже не придется завершить работу. Ярость захлестнула ее, и она в сердцах ударила мрамор ребром ладони. Мгновенно верхняя часть скульптуры откололась и рухнула на пол, подняв облако пыли и разбросав вокруг мраморные осколки.

Тогда она окончательно дала волю гневу. Она уничтожала все, что попадалось ей на пути. Она подожгла висевшие на стене наброски, на которых Абрахам запечатлел ее – Рейчел Кейтс. И со злорадством следила за тем, как они темнели и обугливались. Потом она разломала на несколько частей голову лошади, вырезанную из талька. В конце концов она уничтожила целиком всю экспозицию к выставке «Прорыв сквозь кожу».

– Черт возьми, где же этот мерзкий Абрахам?