Блистательный недоносок

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Жилище московских бомжей, расположенное где-то глу­боко под землей, рядом со станцией метро. Время от времени слышен гул прибывающих и отправляемых поез­дов, а также голоса пассажиров. Н е м ч и н с к и й, переодетый бомжем.

Н е м ч и н с к и й(один, говорит сам с собой). Уже третий день живу я здесь, в подземном обиталище бомжей, и сам не знаю, зачем я это делаю? Какую правду я ищу, ответы на какие вопросы хочу я полу­чить? У меня есть любовь, и я не знаю, настоящая она, или выдуманная? У меня есть работа, и я не знаю, фарс ли это, или действительно необходимая людям профессия? Я писал бессмысленные заметки, я не знал, к чему приложить свои силы, я думал, что уже погиб окончательно, и никогда не смогу стать стоящим журналистом. И вот передо мной, как искра, как вспышка света, мелькнуло какое-то видение, я ухватился за кончик истины, всего лишь подозревая, что это нечто большее, такое огромное и необъятное, что изменит в корне всю мою жизнь, а, возможно, и жизнь окружающих. Я услышал всего лишь два слова: «Блистательный Недоносок», – и был околдован их мра­чной и тайной магией, о сути которой я еще не дога­дывался. Я стал разматывать этот клубок, я спустил­ся в московские катакомбы, я стал временным бомжем, я пробирался по лабиринтам и подземным коллекторам, я полз по заброшенным шахтам, ходил на дело со свои­ми новыми друзьями, вступал в стычки со случайными конкурентами. За три дня я узнал жизнь так, как не мог узнать ее за двадцать три ранее прожитых года, И вот наконец-то я раскопал то, что искал, ухватив­шись за кончик ниточки, всего лишь за два гипноти­чески подействовавших на меня слова; я наконец-то выяснил, что Блистательный Недоносок – всего лишь имя одного московского бомжа, который обитает в этой норе (обводит рукой свое тесное жилище), временно ставшей и моим вынужденным прибежищем. Ну и что дальше, ну и что мне это дало? Ровным счетом ничего, и моя бессмысленная статья, обманом, с по­мощью, очевидно, Марины тиснутая в газету, так и останется, по всей видимости, набором бессмысленных метафор и восклицаний, за которую меня, разумеется, уже успели с треском уволить. Вот итог моих неяс­ных и полумистических прозрений, вот итог моей не­удавшейся жизни. Я сижу в крысиной норе и жду воз­вращения моих новых товарищей, и, по всей видимос­ти, путь наверх, в мир света и настоящей человечес­кой жизни, мне отрезан уже навсегда!

Некоторое время удрученно молчит. Входит Н е д о н о с о к.

А р к а д и й. Привет, Недоносок!

Н е д о н о с о к. Привет, Крапива! (Вынимает из сумки припасы, расставляет на столе, наливает в стаканы вино. А р к а д и ю.) Давай, Крапива, выпьем, се­годня был хороший день, и неизвестно еще, что будет завтра, так что давай ловить миг удачи! (Поднимает вверх стакан.) За тебя, Крапива, за твое приобще­ние к миру московских бомжей!

А р к а д и й(поднимает в ответ свой стакан). За тебя, Недоносок, и за удачу, которая сегодня есть, а зав­тра может исчезнуть, как исчезает все в этой жизни!

Чокаются, пьют, некоторое время молча едят.

А р к а д и й. Расскажи мне, Недоносок, откуда ты получил такое странное имя? Если, разумеется, это не очень большой секрет, и ты не прячешь его от своих това­рищей по несчастью?

Н е д о н о с о к(смеется, откидывается на стуле, или на каком-то подобии стула). О нет, это, разумеется, не секрет, и о нем знают все, кроме тебя, Крапива. Недоноском меня прозвали из-за того, что я действи­тельно недоношенный, и родился семимесячным потому, что мою матушку, царство ей покойной, небес­ное (крестится), кто-то по глупости испугал. Но зна­ешь, Крапива, родиться семимесячным гораздо лучше, чем восьмимесячным. Восьмимесячные живут очень не­долго, а у семимесячных шанс дожить до седин и до солидных годов гораздо больше, и многие этим шансом успешно пользуются!

А р к а д и й. Вот оно что! Все, оказывается, очень про­сто. Ну, а приставку «Блистательный» ты за какие подвиги к своему имени получил?

Н е д о н о с о к. А приставку «Блистательный», Крапива, я получил к своему имени уже гораздо позже, после того, как стал поэтом, переехал в Москву и издал здесь свою первую, а также и последнюю, книгу сти­хов.

А р к а д и й(удивленно). Ты был поэтом и издал в Москве свою первую книжку стихов?

Н е д о н о с о к(продолжая закусывать). А что тут странного? Многие люди приезжают в Москву и изда­ют здесь свои первые книги стихов. Пробиться в Москве вообще гораздо проще, чем в провинции. Москва – открытый город, это блистательный мегаполис, и во­обще вселенная духа, здесь происходят стремительные взлеты и не менее стремительные падения вниз, здесь делаются состояния и имена, пишутся романы и стихи, ставятся блистательные спектакли и совершаются гну­сные преступления. Здесь можно все получить и все потерять, и я, как видишь, тоже испил до конца эту сладкую чашу соблазна!

А р к а д и й(заинтригованно). Ну а потом, что было по­том? После того, как ты издал свою первую книгу стихов. Тебя заметили, ты стал известен? Тебя приг­лашали на какие-то презентации и вечера?

Н е д о н о с о к(грустно улыбаясь). Что стало потом? Потом, Крапива, произошло то, что происходило до меня уже не с одним поэтом, – я испугался. Я испугался своих несовершенных стихов, я испугался большого пространства, яркого света пюпитров и люстр, который вдруг осветил меня всего, с головы до ног, со всем моим несовершенством и самомнением. Со всем моим блистательным несовершенством и блистательными, очевидно, блестками таланта, который во мне был и никуда не ушел, и который как раз и дал мне при­ставку к моему первому прозвищу.

А р к а д и й. Ты испугался собственных стихов? Их воз­можного несовершенства и незаконченности? Да, я го­тов допустить, что так может быть, что люди дейст­вительно страшатся того, что родилось в их душе. И что же ты сделал после этого?

Н е д о н о с о к(грустно улыбаясь). После этого? После этого я утопил свои стихи в ближайшем пруду.

А р к а д и й. Ты утопил в пруду собственные стихи?

Н е д о н о с о к. Да, Крапива, я поступил именно так. Их было очень много, не меньше пятидесяти пачек, и я утопил их все до одной, методично, со слезами на глазах, с судорожными всхлипываниями и с осознанием того, что топлю в пруду собственное творение, свое родное дитя, которое сам же взрастил и взлелеял, сам дал жизнь, а теперь эту дарованную жизнь отни­маю. Я смотрел на свои пачки стихов, которые не хо­тели тонуть, которые плавали посередине пруда, а на них садились лягушки и утки и лили вместе со мной горькие слезы. Но я был упорен и беспощаден, я на­шел на берегу какую-то длинную палку, и методично, одну за одной, пустил на дно все злополучные пачки стихов, и к тому времени, когда они наконец-то ушли на дно, я действительно стал Поэтом. Поэтом с бо­льшой буквы, которому не страшно уже ничего. За мо­ими подвигами у пруда наблюдали собаки, дети и бом­жи. Последние отвели меня, полубольного и полубезум­ного, в эти подземные катакомбы, и дали мне мое ны­нешнее имя, то есть Блистательный Недоносок. Наверное, я и есть на самом деле такой, то есть гений и ничтожество одновременно, но это все временно, до тех пор, пока я не закончу писать новую книгу сти­хов, и не выйду наверх, чтобы снова издать ее, и на­чать все сначала.

А р к а д и й. Ты продолжаешь писать стихи? А не прочитаешь ли мне что-нибудь из вновь написанного?

Н е д о н о с о к. Пожалуйста, Крапива, я охотно сделаю это! (Читает.)

Пауза.

А р к а д и й(восхищенно). Вот это да! А можешь еще?

Н е д о н о с о к. Могу и еще. Охотно продолжу! (Читает.)

Пауза.

А р к а д и й (восхищенно). Обалдеть можно! Ты действи­тельно Блистательный Недоносок, и это самое верное прозвище изо всех, что я когда-либо слышал! Прошу тебя, почитай мне еще!

Н е д о н о с о к. Ну что же, могу и еще, тем более, что товарищи пока не пришли, и не будут смеяться над моим скромным творчеством! (Читает.)

Пауза.

А р к а д и й (восхищенно). Ты, Недоносок, очень большой поэт, и ты не должен больше ничего топить из своих стихов. Возможно, тебя захотят утопить другие, но это уже другая история, и ты, я думаю, полностью к ней подготовлен.

Н е д о н о с о к. После пруда с лягушками, моих слез и моего отчаяния, а также этих катакомб, Крапива, я подготовлен уже ко всему. Ну а ты, почему тебя про­звали Крапивой?

А р к а д и й. Я пытаюсь жечь, но у меня это не очень-то хорошо получается. Возможно, к моему первому имени, «Крапива», следовало бы прибавить второе: «Ласко­вая». А, каково тебе это, Недоносок, – Ласковая Крапива, прямо как прозвище у американских индейцев!

Н е д о н о с о к (хохочет). Вот это точно, прямо как прозвище в племени американских индейцев! Не хвата­ет еще Сломанного Пера, и каких-нибудь Сладенькой Злючки и Востренькой Штучки, чтобы было не так тос­кливо коротать долгие зимние вечера!

Оба смеются, разливают вино, пьют, закусывают. Появляется К о л о т у н.

Н е д о н о с о к(насмешливо). А вот и наше Сломанное Перо, то есть, прошу прощения, Колотун! Привет, ста­рый бродяга, где это ты шатался так долго? Уж не на именинах ли у президента был ты, старый пропойца?

К о л о т у н(ставя свой узелок в уголке, вытаскивая из него разного рода добро, и внимательно разгляды­вая его в свете тусклой лампочки, висящей под пото­лком). Нет, не на именинах у президента – у меня не было для этого подходящего смокинга. Да и зубы себе я еще не успел вставить, а на именины к пре­зиденту щербатого ни за что бы не пустили.

Н е д о н о с о к(удивленно). Это почему же?

К о л о т у н. Потому что на именинах у президента, как на всякой важной попойке, обязательно должен быть мордобой, а без мордобоя какая же это попойка? Ну а раз мордобой, то и выбитые зубы на нем тоже дол­жны присутствовать. Так что туда пускают только тех, у кого можно хоть что-то выбить, а у меня давно уже все выбито, и я для президентской вечеринки не подхожу!

Н е д о н о с о к(смеется). Резонно, вполне резонно. Ну а скажи мне, Колотун, как там дела наверху, и не намечается ли какого нового веяния и поворота в отношении к нам, жителям подземелья?

К о л о т у н(серьезно). Облава сегодня намечается но­вая, и не будь я Колотун, старый бомж, который в свое время имел и смокинг, и возможность ходить на вечеринки хоть к президенту, хоть к самому черту, если это не так. Советую тебе, Недоносок, забрать из тайника те деньги, которые копишь ты на свою книгу стихов, и держать их на всякий случай поближе к сердцу. Как гарантию от случайной пули, которая и сюда, в подземелье, иногда залетает.

Н е д о н о с о к(блаженно-расслабленно). Кому мы нуж­ны, Колотун, и кому нужны наши несчастные миллионы?

К о л о т у н. Тем и нужны, кто сюда скоро придет! Мое дело предупредить, а дальше делайте, как хотите. Что до меня, то я пакую свои чемоданы и сматыва­юсь отсюда к чертовой бабушке!

Набивает барахлом свои сумки. Появляется Е р ш.

Н е д о н о с о к(поворачивается к Аркадию). А это Ерш, еще один индеец из нашего славного племени…

Е р ш(с порога). Полундра, облава, спасайся, кто может! Выследили нас, голубчиков, выследили, согласно зако­ну о зачистке стоков и коммуникаций, и сейчас будут мочить!

Пробегает через помещение и скрывается в его противоположном конце.

Туда же, взвалив на себя сумки с добром, устремля­ется К о л о т у н.

Где-то рядом слышатся свистки и раздается топот тя­желых ног. Потом крики: «Стой, всем оставаться на местах, стреляем без предупреждения!»

А р к а д и й прячется в углу, и замирает, в ком­нату врываются л ю д и в у н и ф о р м е. Крики, шум, брань, отчаянный голос Н е д о н о с к а: «Ребята, за что?! Я поэт! Это деньги на мою заветную книжку!» Ответные слова: «В гробу своей бабушке будешь про книжку рассказывать!»

Неровное освещение, лампочка под потолком то гаснет, то загорается снова. Несколько выстрелов, потом рез­кая тишина.

В мертвенном свете лампочки на полу тело Н е д о­ н о с к а с разбросанными в стороны руками и лужей крови около головы. Он мертв. Рядом несколько мятых купюр.

Пауза.

А р к а д и й выбирается из укрытия, подходит к Н е д о н о с к у, пытается приподнять его, прикла­дывает ухо к груди, потом выпрямляется, поняв, что он мертв. Плачет, размазывая слезы по щекам.

А р к а д и й(сквозь слезы). Прощай, поэт, ты так и не издал свою заветную книгу! Но не волнуйся, эту кни­гу издам за тебя я, и, поверь, ее не надо будет топить в пруду!

Идет в угол, забирает там рукописи Н е д о н о с­ к а, и скрывается в темноте.

Неровный свет раскачивающейся из стороны в сторону лампы. Черно-белые тени по сторонам.