Блондинка в Париже

Страдания юной Энни

«…отношения у них испортились, они ругались почти каждый день. Тётя не переживала из-за порядка в доме, а новый бойфренд, как выяснилось, был помешан на чистоте. Он выравнивал полотенца в ванной и десять раз в день мыл унитаз и раковины. С пылесосом в руках он охотился за крошками и пылинками и ватной палочкой вычищал пазы в оконных рамах. Везде теперь пахло дезинфицирующими средствами, а от хлорки щипало глаза. Мне были выданы белоснежные носки, только в них было позволено перемещаться по дому. И запрещалось что-то трогать, двигать. И, желательно, никогда не пользоваться туалетом.

Думаю, бойфренд был натуральным психом. Нормальные люди не бьются в истерике, увидев пятнышко на полу. Но, вероятно, у него были и положительные качества, потому что тётя мирилась с его манией довольно долго. Но они постоянно скандалили. Элизабет из-за этого превратилась в настоящую фурию, а доставалось, конечно же, мне. Я слонялась по улицам, лишь бы не идти домой. Впрочем, мне к этому было не привыкать, ведь раньше я часто натыкалась на запертую дверь, когда возвращалась из школы. А ключа у меня не было…»

– Стоп, девочка моя! – сказала я себе. – Кажется, ты перескочила на другую страницу! Энни отправилась в гости к однокласснику есть яблочный пирог. А, вот это место:

«…Точно, мальчишка в меня влюбился. Я доверчиво озиралась, стоя в прихожей с тяжёлым портфелем за спиной – глупый одиннадцатилетний ребёнок. В квартире у мальчика не оказалось ни бабушки, ни пирога! Зато там находился его старший брат. И он был… абсолютно голый!

Ничего не понимая, потрясённая открывшимся мне зрелищем, я ошарашенно смотрела на семнадцатилетнего дяденьку. Центр композиции притягивал взгляд. Раньше я никогда такого не видела. Картина была и пугающей, и смешной одновременно. К приходу маленькой гостьи верзила, очевидно, основательно возбудился. Любопытство было сильнее страха, я не сводила глаз с необычного предмета. И, так как я по обыкновению была ужасно голодна, в голове возникла гастрономическая ассоциация – я вспомнила о любимой витрине с колбасными изделиями, такими же красно-коричневыми, плотно обтянутыми плёнкой или натуральной кишкой…

– Иди сюда, Энни! Подойди поближе! Посмотри, что у меня есть! Давай поиграем.

– А-а-а-а!!! – заорала я, похлеще пожарной сирены. – А-а-а-а-а!!!! Выпустите меня отсюда!!!

– Заткнись, дура! – закричал великовозрастный идиот. – Я ничего тебе не сделаю, только не ори!

Не прекращая вопить, я рванула из комнаты в прихожую. Едва не затоптала одноклассника, коварно заманившего меня, маленькую девочку, в логово маньяка. Еле-еле справилась с замком…

Очутившись на улице, я остановилась и отдышалась только тогда, когда оказалась за три мили от злополучного дома. Обязательно нужно было кому-то рассказать о происшествии, пожаловаться, поделиться ужасом и узнать, действительно ли все мужчины выглядят такими страшными в раздетом виде. Но к кому я могла бы пойти? Девочек-подруг у меня не было. Единственная родственница – тётя Элизабет – обращалась со мной так, что я не попросила бы её помощи, даже если бы случайно проткнула себе руку ножом.

Я никому ничего не сказала. Ночью мне приснился кошмар – распухшая красно-коричневая палка сервелата пыхтела, шевелилась и смотрела на меня умоляющими глазами: «Поиграй со мной, поиграй!». И даже моргала, скотина!

На следующий день в школе симпатичный одноклассник отводил взгляд в сторону. На перемене я прижала его к стене.

– Я, вообще-то, иду к директору!

– Не надо, – тихо попросил мальчишка. – Прости. Он меня заставил. А ты зачем пошла, дурында?

– Ты пообещал мне яблочный пирог! – с болью воскликнула я. Пирог в результате уплыл. Это было настоящее горе.

– Если пойдёшь к директору, я скажу, что ты сама попросила моего брата показать тебе… это.

– Без разницы. Я маленькая. А твой брат большой. В любом случае виноват он. Знаешь, что будет? Твоих родителей за это накажут. А вас у них отберут и отправят в приёмную семью.

– Энни, пожалуйста, не рассказывай! Мы больше так не будем! Скажи, что для тебя сделать? Что ты хочешь?

Я вовсе не собиралась его шантажировать. Хотела только напугать, чтобы он понял, как скверно поступил. Но теперь, после его предложения, меня одолела алчность.

– Принеси шоколадку! – приказала я. – Большую, с орешками. Нет, лучше две!

– Хорошо! – А ещё… А ещё клубничное мороженое. Я его обожаю

– Да, Энни, да! Я куплю тебе всё, что захочешь! Только никому не рассказывай.

Таким образом, неприятная ситуация принесла мне выгоду. Испуганный одноклассник ещё долго снабжал меня божественными деликатесами – булками, шоколадками, мороженым…

Пробегали дни и недели, я выживала, как могла. Трагическое событие – гибель родителей – отодвигалось в прошлое, боль притуплялась. Да и моя жизнь теперь состояла из бесконечной череды ран и обид, они заслоняли собой то, что случилось раньше.

Из любимой дочки, каждое желание которой угадывалось родителями, я превратилась в загнанного волчонка, давно забывшего, что такое доброе слово. Меня никто не любил, я не умела приспосабливаться к людям, заводить дружбу. Попав в новую школу сразу после трагедии, из-за свалившегося на меня горя я была замкнута и нелюдима.

Если бы я изначально была брошенным ребёнком, тогда, возможно, я бы научилась подлизываться и устраиваться. Но до десяти лет меня оберегали родители, дрожали надо мной. Я была их «очаровательным пончиком», мои пухлые щёки и толстая попа вызывали у них не отвращение, а умиление. О том, что являюсь страхолюдиной, я узнала только от тёти Элизабет. Она постоянно противопоставляла собственную красоту моему «уродству» и не могла поверить, что у нас общие гены. Её издевательства ещё сильнее ранили от того, что внешне она была очень похожа на мою маму. Те же безупречные черты лица, те же яркие бездонные глаза. Я смотрела на Элизабет и видела мамино лицо. И вот, эти глаза – такие же, как у мамы – горели злобой, когда тётя обращалась ко мне, эти губы – такие же, как у мамы – кривились от отвращения, когда тётя на меня смотрела… Разве можно такое понять? Что за насмешка судьбы!..

Когда мне исполнилось тринадцать, случилось страшное…»

Я бы молниеносно одолела книгу писательницы Сьюзен Кросс, если бы в течение дня располагала свободным временем. А так – роман снова подвернулся в тот момент, когда я уже начала клевать носом. После вина, горячей ванны и развратной телефонной баллады товарища Константинова я стала почти невменяема. Вот и отключилась, не дочитав новой главы.

А через три часа уже заиграет будильник – пора на работу.

На мою любимую работу.