Блуждающий огонь

Глава III

Капитан был очень доволен, когда, наконец, оставил дом вице-губернатора — дворец, как называли его простодушные островитяне; его утомили ученые разглагольствования Баррофальди, и хотя он немало знал морских анекдотов, немало посетил английских гаваней и мог сравнительно успешно выпутаться при подобных обстоятельствах, но такой длинный разговор о предполагаемой его родине ему пришлось поддерживать впервые. Если бы почтенный Андреа услышал все посылаемые ему капитаном проклятия, к нему бы не преминули воротиться все его первоначальные сомнения.

Была ночь, но ночь звездная, тихая, полная сладкой неги, такие ночи бывают только на побережье Средиземного моря. Едва ощущался легкий ветерок, казавшийся скорее нежным дыханием моря, и несколько человек продлили свою вечернюю прогулку. Когда моряк подошел к этому месту прогулок, он на минуту приостановился, как бы решая, куда идти. Женская фигура, тщательно задрапированная в широкий плащ, прошла мимо него и, окинув его внимательным взглядом, продолжала подыматься на гору. Неожиданность ее появления и мимолетность помешали молодому человеку в свою очередь рассмотреть ее; но, видя, что она направляется к местам, менее посещаемым, он последовал за ней. Вот она остановилась, и он не замедлил подойти к ней.

— Джита! — радостно воскликнул он, узнавая знакомое лицо, которое она больше не прятала. — Какая удача! Эта встреча снимает с меня большую заботу. Тысячу благодарностей за вашу доброту, дорогая Джита. Разыскивая вашу квартиру, я рисковал скомпрометировать и вас, и себя.

— Вот поэтому-то я и решилась встретить вас, Рауль, хотя это, может быть, и не особенно прилично для молодой девушки. Глаза всех в этом маленьком болтливом городке следят теперь за люгером и, конечно, следили бы за вами, его капитаном, если бы подозревали, где вы. Вы ведь не знаете, за кого принимают вас и ваше судно.

— Ничего постыдного, надеюсь, дорогая Джита?

— Говорят, что вы француз и ваше будто бы английское судно — одна уловка.

— Только-то? — засмеялся Рауль Ивар. — Что ж! Надо снести этот позор. Честное слово, они правы в своем обвинении; между нами всего один американец, нужный для нас при ведении переговоров. За что же мне обижаться, если жители Порто-Феррайо приняли нас как раз за то, что мы и есть на самом деле?!

— Я и не говорю, что вы должны себя чувствовать оскорбленными, но вам может грозить опасность. Если только вице-губернатору придет в голову эта мысль, то он велит в вас стрелять как в неприятеля, и вы погибли.

— Нет, нет, Джита, он слишком пленен капитаном Смитом, чтобы допустить подобную жестокость. К тому же ему придется совершенно переместить всю свою артиллерию, чтобы выстрелы смогли достигнуть «Блуждающего Огня» там, где он теперь стоит; я никогда не ставлю свое судно под выстрелы неприятельской артиллерии. Посмотрите, Джита, мы стоим вне всякой опасности.

— Я знаю, где вы стоите, я следила за вашим люгером, потому что узнала вас; скажу даже, что довольна была вашим появлением — больше еще, обрадовалась при виде такого старого друга, так как подумала, что и он меня, должно быть, не забыл и неспроста подходит к острову, где он знает, кого встретит. Но, когда вы вошли в бухту, я думала, что вы потеряли рассудок.

— И я бы его действительно потерял, если бы еще отложил свидание с вами. Чего мне бояться этих ничтожных островитян? Что мне стоит поджечь все их суда? «Блуждающий Огонь» недаром заслужил свое название — он всюду успеет перебывать, прежде чем опомнится наш неповоротливый неприятель.

— Однако этот неприятель уже подозревает вас, и вы должны быть постоянно настороже. Что я испытала сегодня, когда в вас стреляли!

— И что они мне сделали? Только даром потратили заряды. Они даже не изменили направления нашего люгера. Вы слишком бывалый человек, Джита, чтобы смущаться пустым шумом!

— Именно потому, что я кое-что понимаю в этих вещах, я так и испугалась. Ведь вы бы погибли, если бы эти ядра попали в люгер!

— Но вот этого-то непременного условия нашего несчастия и не было, они не попали. Ну, не будем больше говорить об этом, Джита, будем наслаждаться настоящим счастьем, мы так давно не были вместе.

— Вот потому-то, что это и для меня величайшее счастье, я и не могу не тревожиться, Рауль. Ну, что с вами будет, если вице-губернатору придет фантазия захватить ваш люгер, послав на него отряд солдат?

— Посмей он! Я подошлю к нему моих матросиков, и он славно прогуляется. Да нет, ему ничего не придет в голову, не стоит и говорить об этом.

Весь этот разговор происходил на французском языке, которым Джита вполне владела, хотя в ее произношении слышался несколько итальянский акцент.

— Но вот идея! — воскликнул капитан. — Завтра я подошлю ему моего первого помощника, мою правую руку, моего друга Итуэла Вольта, — пусть побеседует с ним о политике и о религии.

— О религии! — печально повторила Джита. — Чем вы меньше будете затрагивать этот священный предмет, тем мне будет приятнее, и тем лучше будет для вас. Положение вашей родины в настоящее время до некоторой степени извиняет отсутствие в вас религиозного чувства, но тем не менее это большое несчастье.

— Ну, хорошо! — снова заговорил моряк, чувствуя, что коснулся опасного пункта. — Поговорим о другом. Допустим, что нас захватят, чего можем мы опасаться в худшем случае? Мы честные корсары, имеем законные полномочия, находимся под покровительством французской республики и можем очутиться лишь в положении военнопленных. Это со мной уже было и привело лишь к тому, что я принял имя Смита и посмеялся над вице-губернатором острова Эльбы.

Джита невольно улыбнулась, несмотря на всю испытываемую ею тревогу, так умел Рауль расположить в пользу своих взглядов своей неподдельной веселостью и легкомыслием даже людей совершенно иного склада ума. Она знала, что Рауль был два года пленником в Англии, благодаря чему и изучил до некоторой степени язык и порядки этого государства. Он бежал из тюрьмы при содействии моряка, американца Итуэла Больта. Этот последний вполне проникся всеми мстительными планами своего более предприимчивого друга. Вынужденный служить на одном из английских военных судов вследствие насильственного набора в матросы, он горел жаждой мщения и своим примером мог подтвердить, насколько опасен может быть, по-видимому, слабейший из смертных, доведенный до отчаяния несправедливостью сильнейших, которым неизбежно приходится впоследствии расплачиваться за свой деспотизм с жертвой, до сих пор считавшейся слишком ничтожной и не опасной.

Джита была посвящена во все их дела, и хотя не симпатизировала Итуэлу Вольту и не любила американца за его характер, но не раз смеялась, слушая о тех хитростях, которые он постоянно изобретал, чтобы нанести вред англичанам.

— Вы переименовали ваш люгер, Рауль? — спросила Джита после некоторого молчания. — Было бы опасно сказать его настоящее название, так как еще совсем недавно я слышала рассказы одного моряка о грабежах, совершенных вашим люгером, и высказанные им причины, по которым, как он полагал, каждый честный итальянец должен его презирать. Счастье, что этот моряк в настоящее время уехал, а то он бы мог узнать судно.

— В этом я далеко не так уверен, Джита. Мы часто меняем цвета и до некоторой степени оснастку люгера. А что до названия, то раз он теперь считается находящимся на английской службе, то мы дали ему кличку «Крыло и Крыло».

— Мне слышалось несколько иное, когда вы отвечали на карантинный допрос. Но это странное название, «Блуждающий Огонь», мне несравненно больше нравится, — задумчиво проговорила Джита.

— Дорогая Джита, я бы хотел, чтобы вы имя Ивара предпочитали всякому другому, — заметил молодой человек с нежностью и упреком. — Вы обвиняете меня в недостаточном уважении к церкви и духовенству, но если бы вы знали, с каким благоговейным почтением опустился бы я на колени перед любым монахом вместе с вами, чтобы получить от него брачное благословение, о котором я мечтаю так давно и на которое до сих пор еще не получил вашего согласия. Только чтобы это было в Италии!

— Мне думается, что если бы я его вам дала, то вашему люгеру пришлось бы снова переменить имя и назвать его «Безумием Джиты», — принужденно засмеялась девушка, с трудом подавляя охватившую ее тоску. — Но довольно об этом, Рауль, нас могут выследить, подслушать, пора расстаться.

И после короткого обмена еще немногими заключительными фразами, слишком значительными и дорогими для обоих, они простились, и Джита поспешила домой, уверив капитана, что хорошо знает город и не чувствует ни малейшего страха, пробираясь по улицам в такое позднее время. И действительно, к чести Андреа Баррофальди надо заметить, что в городе было совершенно покойно, и только теперь с появлением Рауля этому миру могла грозить опасность.

Однако в Порто-Феррайо вовсе не было так спокойно. Томазо Тонти с группой своих приверженцев, слушавших его как оракула, имел обыкновение заканчивать день в кабачке прекрасной вдовушки, Бенедетты Галопо, на дверях которой на палке торчал часто возобновляемый свежий пучок зелени, служивший вывеской. Отчаянная кокетка, о которой, впрочем, остерегались говорить что-нибудь дурное, Бенедетта дорожила посещениями Томазо по двум причинам: во-первых, его всегда сопровождала интересная и привлекательная молодежь, а во-вторых, он пил много и был очень аккуратным плательщиком.

В то время, когда Рауль Ивар и Джита расстались на горе, Томазо Тонти с тремя приятелями сидел на своем обычном месте за столом в небольшой комнате первого этажа, где помещался кабачок интересной вдовушки, а в окно мог свободно наблюдать за всеми действиями приехавшего иностранного люгера. Приятели сидели не более четверти часа, а уже поставленная перед ними порция вина значительно уменьшилась.

— Я все это передал подесте, — говорил Томазо с важностью, осушая стакан вина. — Да, и я не сомневаюсь, Вито Вити сообщил об этом вице-губернатору, так что и он в настоящее время знает не менее нас. И подумать только, что такие дела творятся в Порто-Феррайо, в столице острова Эльбы, где такой бдительный надзор!.. Подеста обещал мне зайти сюда после свидания с вице-губернатором, чтобы сообщить результат их разговора.

— Синьор подеста всегда будет здесь желанным гостем, — заметила Бенедетта, принимаясь стирать пыль с соседних столов. — Он едва ли где найдет лучше вино.

— Бедняжка, — промолвил Тонти сострадательно, — и ты думаешь, что подеста придет сюда для того, чтобы пить твое вино? Он придет ради меня. Слишком часто угощается он превосходным вином вице-губернатора, чтобы его потянуло к твоему.

Бенедетта уже готова была горячо вступиться за свое, отстаивая свои интересы, но в эту минуту за дверью раздались тяжелые шаги, и в комнату к общему удивлению вошел Вито Вити в сопровождении вице-губернатора. Бенедетта остановилась неподвижно в немом почтении.

Посещение вице-губернатора было вызвано вновь зародившимися в нем сомнениями относительно личности и намерений Смита. Дело в том, что после ухода мнимого англичанина Вито Вити указал Баррофальди на некоторые подозрительные подробности, подмеченные им за ужином в разговоре капитана, и Андреа пожелал лично высмотреть люгер, а так как подеста обещал Мазо зайти сюда повидаться с ним, то они и пришли оба.

— Синьор, ваше посещение доставляет мне такое счастье! — заговорила Бенедетта, приходя, наконец, в себя. — Не часто выпадает мне на долю такое счастье, ваше сиятельство, мы бедные люди, хотя, может быть, такие же хорошие католики, как и те, что живут на горе.

— Так, так, Бенедетта, я не сомневаюсь, что вы хорошая христианка. Дайте-ка мне бутылочку вина!

Бенедетта присела с чувством благодарности — теперь репутация ее вина навеки обеспечена: уж если его пил сам его сиятельство, то кто же из моряков посмеет его бранить?

Она проворно вытерла два стула и через минуту подала бутылку действительно лучшего тосканского вина, которого у нее хранилось с дюжину для экстренных случаев.

— Пожалуйста, ваше сиятельство, наше скромное заведение едва один раз в столетие удостаивается такого высокого посещения. Да и вы, синьор подеста, всего второй раз у меня.

— Нам, холостякам, не безопасно посещать таких, как вы, молодых и горячих вдовушек, красота которых с годами только расцветает, а не увядает.

Ответ получился самый кокетливый. Между тем Андреа Баррофальди, спокойно наливая вино, приглядывался к находившимся в комнате скромным и молчаливым морякам; кроме Тонти и Даниеля Бруно он никого не знал, а потому шепотом спросил у Томазо, может ли он поручиться за благонадежность своих товарищей.

— За всех, от первого до последнего, синьор, — отвечал Томазо.

Тогда Баррофальди обратился к присутствующим:

— Вам, без сомнения, известна причина, побудившая нас прийти сюда? — спросил он.

Ответ прозвучал не сразу. После паузы Даниель Бруно ответил за всех.

— Мы догадываемся, ваше сиятельство. Мазо нам говорил, что этот люгер не английский, как нас хотят уверить, а французский.

Вдруг за дверью послышались шаги, и прежде чем Бенедетта, остерегавшаяся, по желанию вице-губернатора, неизвестной и, может быть, неудобной встречи, успела задержать нежданного гостя, дверь отворилась, и в комнату вошел не кто другой, как Итуэл Больт в сопровождении одного генуэзца.

Скажем несколько слов об этом новом лице. Итуэл Больт был, как говорится, каменным человеком. В нем совершенно отсутствовали все признаки общечеловеческой естественной чувствительности. Черты его лица и фигура были правильны, но слишком резки и угловаты. Он точно весь состоял из одних костей, нервы замечались гораздо позднее, а мускулы, которых на его долю было отпущено немало, не округляли тела, а напротив, придавали ему угловатость. Даже пальцы его казались не округлыми, а прямоугольными, а на открытой шее с небрежно повязанным черным шелковым платком, не служившим ее украшению и грации, выделялись все позвонки. Роста он был высокого, но его несколько скрадывала сутуловатость плеч. Черные волосы обрамляли подернутое сильными и неоднократными наслоениями загара лицо, подвергавшееся много лет действию самой разнообразной погоды и сильных ветров. Лоб у него был широкий, открытый, и рот замечательно красивый. Эту оригинальную физиономию как бы освещали проницательные и подвижные глаза, казавшиеся не пятнами на солнце, а солнцами на пятне.

Итуэл испытал все превратности жизни американца, вынужденного своими силами пробивать себе дорогу. Он был мальчиком у одного фермера, работником в типографии, младшим школьным учителем, кондуктором дилижансов и разносчиком, ему случалось даже не пренебрегать и более грубыми работами, например, мести улицы, изготовлять метлы. До тридцатилетнего возраста Итуэл не думал о море. Случай доставил ему место на каботажном судне, на котором он и совершил свое первое путешествие. Ему посчастливилось в том отношении, что капитан не сразу открыл его полнейшую неподготовленность, что произошло благодаря самоуверенности Итуэла, и ошибка обнаружилась лишь спустя несколько дней, когда судно было уже в плавании. Но и тут судьба сыграла на руку Вольту: по несчастной неосторожности капитан упал в море, и Итуэл естественно занял его место. Другой бы в его положении поспешил вернуться в гавань, но не в его правилах было отступать, да к тому же идти назад было так же трудно, как и вперед, и он избрал последнее. Матросы не могли им достаточно нахвалиться, а он действовал очень осмотрительно и отдавал только те приказания, какие они подсказывали ему. Погода ему благоприятствовала, ветер дул попутный, и ничто не препятствовало благополучному плаванию. Он приобрел друзей, и судохозяева каботажных судов вверили ему судно. Он поручил тогда своему лейтенанту все ведение судна, а сам, не показывая вида, что присматривается, через полгода уже научился этому новому для себя делу лучше, чем другой научился бы в три года.

Итуэл в конце концов потерпел крушение вследствие своего круглого невежества в мореходном деле. Этот несчастный случай привел его к долгому путешествию в положении подчиненного: он был забран в матросы одного английского судна, по уставу для набора рекрутов, когда капитан лишился значительной части своего экипажа, погибшего от желтой лихорадки. Итуэл не был таким человеком, которым можно было бы пренебречь в таком случае, а капитан притворился, что принял его за англичанина.