Блюз для черного кота

Петер Нья вышел с сестрой из кино. После душного кинозала, где воняло еще не просохшей краской, приятно было вдыхать свежий, чуть пахнущий лимоном ночной воздух. Показали глубоко безнравственный мультфильм, и Петер Нья был так разъярен, что стал размахивать курткой и нанес телесное повреждение одной пожилой, еще совсем не тронутой даме. Людей на улице опережали запахи. От света фонарей, фар машин и огней кинотеатров слегка рябило в глазах. Толпа запрудила боковые улочки, и Петер с сестрой свернули к Фоли-Бержер. В каждом втором доме — бар, перед каждым баром — по паре девиц.

— Сплошь сифилитички, — пробурчал Нья.

— Неужели все? — спросила сестра.

— Все, — заверил Нья, — я вижу их в больнице. Иногда они предлагают себя: мол, они уже выздоровели.

Сестра поежилась:

— А как они это определяют?

— Они считают, что вылечились, когда реакция Вассермана становится наконец отрицательной, но это еще ни о чем не говорит.

— Видно, мужчины не очень-то разборчивы, — сказала сестра.

Они повернули направо, потом сразу налево; из-под тротуара доносилось мяуканье, и они остановились посмотреть, в чем дело.

Сначала коту вовсе не хотелось драться, но каждые десять минут петух пронзительно орал. Петух этот принадлежал даме со второго этажа. Его откармливали, чтобы съесть, когда придет время. По праздникам евреи всегда едят кур, у них губа не дура, что и говорить. А у кота петух уже в печенках сидел; если бы еще он просто забавлялся, так нет, ходит на двух ногах и воображает о себе невесть что.

— Получай? — крикнул кот и как следует заехал ему лапой по голове.

События разворачивались на подоконнике у консьержки. Петух вообще-то драться не любил, но тут ведь дело чести… Он взревел и принялся обрабатывать клювом кошачьи бока.

— Сволочь, — возмутился кот, — что я тебе, какое-нибудь жесткокрылое?.. Ты у меня запоешь по-другому?..

Бах! Удар головой в куриную грудь петуха. Ну и скотина этот петух! Еще раз клюнул кота в позвоночник, а потом в крестец.

— Посмотрим, кто кого! — воскликнул кот и вцепился петуху в горло, но чуть не подавился перьями, и тут петух влепил ему два прямых крылом, и кот, не успев опомниться, покатился на тротуар. Прошел человек. Наступил коту на хвост. Кот подпрыгнул, упал на мостовую и, отскочив от мчащегося велосипеда, установил, что глубина канализационного колодца около метра шестидесяти, что на расстоянии метра двадцати от земли есть уступ, но что колодец очень узок и полон нечистот.

— Это кот, — сказал Петер Нья.

Вряд ли какой-то другой зверь стал бы так коварно подражать крикам кота, обычно называемым по принципу ономатопеи мяуканьем.

— Как он туда свалился?

— Это все из-за чертова петуха в сообществе с велосипедом, — пояснил кот.

— Вы первый начали? — спросила сестра Петера Нья.

— Вовсе нет, — ответил кот. — Он сам меня вынудил своими бесконечными воплями, ведь знает, что я этого не перевариваю.

— Не надо на него сердиться, — сказал Петер Нья. — Ему скоро перережут горло.

— И поделом, — сказал кот, злорадно ухмыляясь.

— Нехорошо радоваться несчастью ближнего, — сказал Петер Нья.

— Вот еще, — возразил кот, — ведь я и сам попал в переплет. — И он горько заплакал.

— Мужайтесь! — строго сказала сестра Петера Нья. — Вы не первый кот, которому довелось свалиться в люк.

— Да плевать я хотел на других, — проворчал кот и добавил: — Может, вы попробуете вытащить меня отсюда?

— Конечно, попробуем, — сказала сестра Петера Нья, — но если вы снова начнете драться с петухом, так не стоит и стараться.

— О! Я оставлю петуха в покое! — сказал кот равнодушным тоном. — Он свое получил.

Из комнаты консьержки донесся радостный вопль петуха. К счастью, кот его не услышал. Петер Нья размотал шарф и лег на живот посреди улицы.

Вся эта суматоха привлекла внимание прохожих, и вокруг люка собралась толпа. Здесь была проститутка в меховой шубе, из-под которой виднелось плиссированное розовое платье. От нее чертовски приятно пахло. С ней были два американских солдата, по одному с каждой стороны. У того, что справа, не было видно левой руки, и у того, что слева, — тоже, но он был левшой. Были здесь также консьержка из дома напротив, судомойка из соседнего бистро, два сутенера в мягких шляпах, еще одна консьержка и старая кошатница.

— Какой ужас! — сказала проститутка. — Бедное животное, я не могу этого видеть.

И она закрыла лицо руками. Один из сутенеров предупредительно протянул ей газету с шапкой: «Дрезден разрушен до основания, около ста двадцати тысяч убитых».

— Люди-то ладно, меня это не трогает, — сказала, прочитав заголовок, старая кошатница, — но я не могу видеть, как страдает животное.

— Животное! — возмутился кот. — Сами вы животное!

Но пока только Петер Нья, его сестра и американцы понимали кота, потому что он говорил с сильным английским акцентом, который у американцев вызывал отвращение.

— The shit with this limey cat![1] — сказал тот, что повыше. — What about a drink somewhere?[2]

— Да, дорогой, — сказала шлюха. — Его, безусловно, оттуда вытащат.

— Сомневаюсь, — сказал Петер Нья, поднимаясь, — у меня слишком короткий шарф, и он не сможет за него уцепиться.

— Это ужасно! — простонал хор голосов.

— Заткнитесь! — процедил кот сквозь зубы. — Дайте ему сосредоточиться.

— Ни у кого нет бечевки? — спросила сестра Петера Нья.

Бечевка нашлась, но было ясно, что коту за нее не уцепиться.

— Не годится, — сказал кот, — она проскальзывает у меня между когтей, и это очень неприятно. Попадись мне сейчас скотина петух, я бы ткнул его носом в это дерьмо. Здесь отвратительно воняет крысами.

— Бедняжка, — сказала судомойка из бистро. — От его мяуканья прямо сердце разрывается. На меня это так действует…

— Как будто ребенок плачет, даже жалостней, — заметила шлюха.

— Это слишком тяжело, я ухожу отсюда.

— To hell with this cat[3], — сказал второй американец.

— Where can we sip some cognac?..[4]

— Ты и так перебрал, — проворчала девица. — Вы тоже несносны… Пошли, не могу больше слышать этого кота.

— О! — возмутилась прислуга из бистро. — Вы могли бы немного помочь этим господам!..

— Я бы с удовольствием! — сказала шлюха, разрыдавшись.

— Эй, потише вы там, наверху, — повторил кот. — И поторопитесь, не то я простужусь…

С противоположной стороны улицы подошел человек без шляпы, без галстука, в тапочках. Видно, вышел покурить перед сном.

— В чем дело, госпожа Пьешь? — обратился он к одной из женщин, по всей видимости консьержке.

— Бедный котик, его, видно, мальчишки сбросили в эту канаву, — вмешалась кошатница. — Ох уж эти мальчишки! Будь моя воля, я бы всех их отправила в исправительные дома до совершеннолетия.

— Петухов бы туда отправить, — откликнулся кот. — Мальчишки хоть не орут весь день напролет под тем предлогом, что, может быть, взойдет солнце…

— Я сбегаю домой, — сказал человек в тапочках. — У меня есть одна штука, которая поможет вытащить его оттуда… Подождите минутку.

— Надеюсь, он не шутит, — сказал кот. — Я начинаю понимать, почему в сточных канавах всегда застаивается вода. Попасть сюда легко, а вот обратный маневр чуточку сложнее.

— Не знаю, что и придумать, — сказал Петер Нья. — До вас никак не доберешься, уж очень место неудобное.

— Сам знаю, — ответил кот, — если бы я мог, то вылез бы и без вашей помощи.

Приближался еще один американец. Он твердо держался на ногах. Петер Нья объяснил ему, что происходит.

— Can I help you?[5] — спросил американец.

— Lend me your flash-light, please[6], — попросил Петер Нья.

— Oh! Yeah!..[7] — сказал американец и протянул ему свой карманный фонарик.

Петер Нья снова лег на живот, и ему удалось краем глаза увидеть кота. Тот воскликнул:

— Вот, вот, посветите мне этой штуковиной… Похоже, что так что-нибудь выйдет. Она что, америкашкина?

— Да, — сказал Петер Нья. — Я вам спущу свою куртку, попробуйте за нее уцепиться.

Он снял куртку и опустил ее в канаву, держа за один рукав. Люди начинали понимать кота. Они привыкали к его акценту.

— Еще немножко, — сказал кот и подпрыгнул, чтобы уцепиться за куртку. Послышалось страшное ругательство — на этот раз на кошачьем языке. Куртка выскользнула из рук Петера Нья и исчезла в водостоке.

— Что случилось? — взволнованно спросил Петер Нья.

— А, черт побери! Я только что стукнулся башкой о какую-то штуковину. Чертовски больно!..

— А моя куртка? — поинтересовался Петер.

— I'll give you my pants[8], — предложил американец и начал снимать брюки, чтобы помочь делу спасения.

Сестра Петера Нья его остановила.

— It's impossible with the coat. Won't be better with your pants[9], — сказала она.

— Oh! Yeah, — согласился американец, застегивая брюки.

— Что он делает? — возмутилась шлюха. — Он в дымину пьян!.. Не давайте ему снимать штаны посреди улицы. Ну и свинья!..

Толпа вокруг все росла. Освещенная электрическим светом, дыра водостока приняла странный и зловещий вид. Кот чертыхался, и эхо его ругательств, странно усиленное, доносилось даже до последних прибывших.

— Мне бы хотелось получить назад свою куртку, — сказал Петер Нья.

Человек в тапочках протискивался сквозь толпу. Он нес длинную палку от швабры.

— Вот теперь, может, что-нибудь получится, — сказал Петер Нья.

Но палка, прямая как палка, не прошла в глубину колодца, образовывавшего наверху колено. Для этого ей надо было изогнуться, а она заартачилась.

— Надо бы найти крышку люка и снять ее, — подсказала сестра Петера Нья.

Свое предложение она перевела американцу.

— Oh! Yeah, — сказал тот.

И он тотчас же начал поиски крышки. Просунул руку в прямоугольное отверстие, дернул, но поскользнулся и рухнул, стукнувшись головой о стену ближайшего дома.

— Позаботьтесь о нем, — велел Петер Нья двум женщинам из толпы, которые подхватили американца и повели к себе, чтобы проверить содержимое карманов его кителя. Среди прочего там оказалось душистое мыло «Lux» и большая плитка «O'Henry», шоколада с начинкой. Взамен он наградил их хорошей гонореей, которую заполучил от одной восхитительной блондинки, встреченной за два дня до того на площади Пигаль.

Человек, который принес палку от швабры, хлопнул себя по лбу и, воскликнув: «Эврикот!» — снова отправился к себе домой.

— Он надо мной издевается, — возмутился кот. — Эй вы там, поторопитесь, а не то я возьму и уйду. Найду какой-нибудь другой выход.

— Если пойдет дождь, вас затопит, — предупредила сестра Петера Нья.

— Дождя не будет, — заявил кот.

— Ну, тогда вам встретятся крысы.

— Подумаешь!

— Ну что ж, счастливого пути, — сказал Петер Нья. — Но учтите, они бывают покрупнее вас. И очень мерзкие. Да, смотрите не напрудите на мою куртку.

— Если они грязные, это меняет дело. Но главное, от них воняет. Нет, кроме шуток, поторапливайтесь там! И не беспокойтесь о вашей куртке, я за ней присматриваю.

Было слышно, как кот падает духом. Появился человек в тапочках. Он нес авоську, привязанную к концу длинной веревки.

— Отлично! — воскликнул Петер Нья. — Теперь уж ему удастся зацепиться.

— Что это? — спросил кот.

— Вот, смотрите, — сказал Петер Нья, опустив ему авоську.

— Ну, теперь совсем другое дело, — одобрительно сказал кот. — Подождите тащить, я захвачу куртку.

Через несколько секунд показалась авоська, а в ней, удобно расположившись, сидел кот.

— Наконец-то, — сказал он, выкарабкавшись. — А куртку свою доставайте сами. Поищите крючок или еще что-нибудь. Уж очень она тяжелая.

— Дерьмо! — выругался Петер Нья.

Появление кота было встречено радостными возгласами. Его передавали из рук в руки.

— Какой красивый котик! Бедняжка! Он весь в грязи…

От кота чудовищно воняло.

— Вытрите его, — сказала шлюха, протягивая свою светло-голубую шелковую косынку.

— Вы ее потом не отмоете, — сказала сестра Петера Нья.

— Неважно, — ответила шлюха в порыве великодушия. — Косынка все равно чужая.

Кот пожал всем руки, и толпа стала рассеиваться.

— Так что же, — сказал кот, видя, что народ расходится, — теперь, когда меня вытащили, я уже никому не интересен? Кстати, где петух?

— Хватит! — сказал Петер Нья. — Пойдемте выпьем и забудьте о петухе.

Вокруг кота теперь оставались только человек в тапочках, Петер Нья, его сестра, шлюха и два американца.

— Пошли выпьем за здоровье кота, — предложила шлюха.

— А девочка не дурна, — сказал кот. — Но какого пошиба! А в общем-то я бы охотно переспал с ней сегодня ночью.

— Успокойтесь, — сказала сестра Петера Нья.

Шлюха стала трясти своих спутников.

— Пошли!.. Пить!.. Коньяк!.. — объявила она, стараясь произносить каждое слово как можно отчетливее.

— Yeah! Cognac![10] — разом откликнулись проснувшиеся американцы.

Петер Нья шел впереди с котом на руках, остальные следовали за ним. Бистро на улице Ришер было еще открыто.

— Семь рюмок коньяку! — заказала шлюха. — Я угощаю.

— Вот это девочка! И живется же ее коту, — с завистью сказал кот. — Официант! Мне добавьте немного валерьянки.

Подали коньяк, и все радостно чокнулись.

Бедный котик, наверно, простудился! Может, дать ему выпить антигриппина?

Услышав это, кот поперхнулся и выплюнул коньяк.

— За кого она меня принимает, — обратился он к Петеру Нья. — Кот я или не кот, в конце концов!

Теперь, при свете ламп дневного света, все увидели, что это был за кот. Кот хоть куда! Толстый котище с желтыми глазами и длинными подкрученными усами а-ля Вильгельм II. Рваные уши с бахромой свидетельствовали о его доблестных похождениях, а спину пересекал широкий белый шрам, кокетливо оттененный по краю фиолетовым.

— What's that?[11] — спросил американец, потрогав шрам. — Вы были ранены, сударь?

— Йеп, — ответил кот. — ФФИ[12].

Он произнес, как полагается, на английский манер: «Эф эф ай».

— Fine![13] — сказал второй американец, энергично пожав ему руку.

— What about another drink?[14]

— O'key doke, — сказал кот. — Got a butt?[15] Американец протянул коту свой портсигар, не досадуя на отвратительный для него английский акцент кота, который, желая быть приятным собеседнику, употреблял выражения американского жаргона.

Кот выбрал самую длинную сигарету и прикурил от зажигалки Петера Нья. Остальные тоже взяли по сигарете.

— Расскажите, как вас ранили, — попросила шлюха.

Петер Нья клюнул и отправился выуживать куртку. Может, и она клюнет.

Кот покраснел и скромно опустил голову:

— Я не люблю говорить о себе. Можно мне еще коньяку?

— Вам будет плохо, — сказала сестра Петера Нья.

— Чепуха, — запротестовал кот. — У меня луженые кишки. Уж про меня-то не скажешь, что у меня кишка тонка. И потом, после этого стока… Брр! Как там воняло крысами!..

Он залпом выпил свою рюмку.

— Как он ловко опрокидывает! — с восхищением сказал человек в тапочках.

— В следующий раз налейте мне в стакан для лимонада, — бросил кот.

Второй американец отошел, сел на скамейку, расставил ноги и стал блевать, поддерживая голову руками.

— Это было в апреле сорок четвертого, — начал кот. — Я возвращался из Лиона, где установил связь с котом Леона Плука, который тоже участвовал в Сопротивлении. Кот что надо, между прочим; позже он был схвачен кошачьим гестапо и отправлен в Бухенкатце.

— Какой ужас, — сказала шлюха.

— Я за него не беспокоюсь, — продолжал кот, — он сумеет выпутаться. Так вот, я пробирался к Парижу, но в поезде, себе на беду, повстречал одну кошечку… Вот стерва…

— Выбирайте выражения! — строго сказала сестра Петера Нья.

— Простите! — извинился кот и отпил большой глоток коньяка. При этом его глаза зажглись, как две фары, а усы встопорщились.

— Ну и ночка была у меня в этом поезде, — сказал он, сладко потягиваясь. — Ух! Что было! Ик!.. — заключил он, одолеваемый икотой.

— И что же было дальше? — спросила шлюха.

— Да так, ничего особенного, — сказал кот с наигранной скромностью.

— А как же вы получили рану? — спросила сестра Петера Нья.

— У хозяина кошечки башмаки были подбиты железом, и он целил мне в зад, но промахнулся! Ик!

— И это все? — разочарованно спросила шлюха.

— Вы что же, хотели бы, чтобы он меня убил, да? — язвительно осклабился кот. — Интересная у вас психология! Кстати, вы не бываете в Pax-vobiscum?

Речь шла об одной из гостиниц квартала, говоря точнее, о доме терпимости.

— Бываю, — напрямик ответила шлюха.

— Я на дружеской ноге с судномойкой. У нее всегда находится для меня выпивка.

— С Жерменой? — спросила шлюха.

— Да, — сказал кот, — с Жер-ик-меной…

Он залпом допил свой стакан.

— Я бы охотно подцепил трехцветную, — продолжал он.

— Как вы сказали? — переспросила шлюха.

— Трехцветную кошечку, — пояснил кот, — или совсем еще зеленого котика. — Он пошло засмеялся и подмигнул правым глазом. — Или петуха! Ик! — Встав на все четыре лапы, кот потянулся, выгнул спину, задрал хвост и сладострастно задрожал.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Меня так и разбирает…

Сестра Петера Нья, смутившись, стала рыться в сумочке.

— У вас нет кого-нибудь на примете? — спросил кот у шлюхи. — Ваши подруги не держат кошечек?

— Вы свинья! — возмутилась шлюха. — В таком обществе…

Тип в тапочках был неразговорчив, но, возбужденный кошачьими речами, он приблизился к шлюхе и произнес:

— От вас приятно пахнет. Что это?

— Серный аромат старого партнера, — ответила та.

Положив руку на соблазнительную округлость, он спросил:

— А это, это что такое?

Он встал на место американца, которому стало плохо.

— Ну-ну, дорогуша, будь паинькой, — сказала шлюха.

— Официант! — позвал кот. — Принесите мне мятной настойки!

— Хватит! — запротестовала сестра Петера Нья. — Наконец-то! — воскликнула она: дверь открылась, и вошел Петер Нья. Он вернулся с перепачканной курткой.

— Не давай ему больше пить! — попросила сестра. — Он и так налакался.

— Подожди! — сказал Петер Нья. — Я должен почистить куртку. Официант! Принесите мне два сифона!

Он повесил куртку на спинку стула и обильно сифонизировал ее.

— Странно! — сказал кот. — Официант! Эта мятная настойка… Ик!.. Спаситель ты мой! — воскликнул он, облапив Петера Нья. — Выпьем! Я угощаю.

— Хватит, старик! — сказал Петер Нья. — А то инсульт заработаешь.

— Он спас меня! — прорычал кот. — Он вытащил меня из дыры, где было полно крыс; я там чуть не сдох!

От избытка чувств шлюха уронила голову на плечо человека в тапочках, но тот вдруг покинул ее, отошел в уголок и стал ублажать себя собственными средствами. Кот вскочил на стойку и залпом допил остатки коньяка.

— Брр! — произнес он, помотав головой. — Не то чтобы мелкими пташечками! Если бы не он, я бы погиб, погиб! — прохрипел он.

Шлюха рухнула на стойку, уронив голову на руки. Второй американец тоже оставил ее и примостился рядом со своим соотечественником. Они стали блевать синхронно и изобразили на полу американский флаг. Второй позаботился о сорока восьми звездах.

— Приди в мои объятия! Ик! — закончил кот.

— Какой он милый! — сказала шлюха, прослезившись.

Чтобы не обижать кота, Петер Нья поцеловал его в лоб. Кот сжал его в объятиях, потом вдруг отпустил и рухнул на пол.

— Что с ним? — взволнованно спросила сестра Петера Нья.

Петер Нья вынул из кармана хирургическое зеркальце и ввел его в ухо коту.

— Он умер, — объявил Петер Нья. — Коньяк достиг мозга. Видно, как он просачивается.

— Господи! — сказала сестра Петера Нья и заплакала.

— Что с ним? — встревоженно спросила шлюха.

— Он умер, — повторил Петер Нья.

— Боже мой! — сказала шлюха. — После всех наших стараний!

— Такой славный котик! И какой собеседник! — сказал вернувшийся человек в тапочках.

— Да, — подтвердила сестра Петера Нья.

Официант пока ничего не говорил, но чувствовалось, что он уже выходит из оцепенения.

— С вас восемьсот франков.

— Ого! — встревоженно сказал Петер Нья.

— Я угощаю! — сказала шлюха, доставая тысячу франков из своей элегантной красной кожаной сумки. — Сдачи не надо, — сказала она, обращаясь к официанту.

— Благодарю, — ответил тот. — А что прикажете делать с этим? — Он с отвращением указал на кота.

Струйка мятной настойки стекала по кошачьей шерсти, образуя замысловатый рисунок.

— Бедняжка! — всхлипнула шлюха.

— Не оставляй его здесь, — сказала сестра Петеру Нья. — Нужно что-то придумать.

— Он пил как лошадь! — сказал Петер Нья. — До чего глупо. Но теперь поздно об этом говорить.

Шум Ниагары, служивший с момента ухода американцев звуковым оформлением сцены, вдруг прекратился. Они разом встали и подошли к остальным.

— Коньяку! — потребовал первый.

— Баиньки, мой мальчик, пошли спать. — И она обняла обоих американцев за плечи. — Извините, господа, я должна пойти уложить своих малышей. А котика все-таки жалко. И вечер так славно начался…

— До свидания, мадам, — сказала сестра Петера Нья.

Человек в тапочках соболезнующе похлопал Петера Нья по плечу, огорченно покачал головой и вышел на цыпочках, не проронив ни слова.

Официанту явно хотелось спать.

— Что мы будем с ним делать? — спросил Петер Нья. Сестра ничего не ответила.

Тогда Петер Нья завернул кота в свою куртку, и они вышли. Было холодно и темно. В небе одна за другой загорались звезды. Колокола церквей исполнили траурный марш Шопена, оповещая жителей города, что час ночи уже пробил. Дул резкий ветер, и было трудно идти. Брат и сестра добрались до угла. У их ног зиял черный люк, жадно поджидая добычу. Петер Нья развернул куртку. Он осторожно вынул уже совсем окоченевший труп кота, а сестра молча погладила его. Медленно, словно нехотя, кот исчез в водостоке. Раздался всплеск — яма, удовлетворенно хмыкнув, проглотила добычу.