Боевые асы наркома

Глава 3

Сосновский медленно шел по железнодорожной платформе, заложив руки за спину. На его лице застыло брезгливо-спесивое выражение представителя высшей расы, временно вынужденного прозябать в неблагоустроенности и антисанитарии чуждой ему земли, обстановки, культуры. И вообще по его лицу было понятно, что сейчас майору Франку Дункле приятнее было бы идти по Монмартру в Париже, а не по пыльной разбитой железнодорожной платформе Харькова.

Документы у Сосновского были относительно надежные. Их обладатель месяц назад попал в плен на Восточном фронте в районе Белгорода. Он попал в руки советской разведгруппы, поэтому в результате допросов у Сосновского были не только настоящие документы, но и довольно приличная легенда. Немного подводила фотография, на которой лицо обладателя было несколько полнее, чем у Сосновского. Но обычно на такие нюансы в военное время особого внимания не обращают. Фото делалось два года назад, а за два военных года человек может измениться, порой довольно сильно.

Двое суток торчать на перроне – это самоубийство, учитывая, что здесь, в районе вокзала, патруль на патруле. Но у Михаила еще до войны был огромный опыт работы за границей. Он умел видеть многое, не выдавая своего интереса и не крутя беспрестанно головой из стороны в сторону. Он умел исчезать и появляться на улице, не привлекая к себе внимания. Единственное место, где можно встретить генерала, – это вокзал. Можно, конечно, встретить генерала возле одного из штабов в городе, но торчать там или маячить на улице возле подобного рода заведения было нельзя. «Сгоришь» в два счета! И чтобы выйти на нужного ему человека, Сосновскому нужен был другой генерал. Любой. Ведь в чужом городе, куда ты прибываешь, ты ищешь свою компанию, свой круг общения. Не с лейтенантами же тебе пить коньяк!

К концу второго дня Сосновский понял, что нужно менять тактику. Генералов не находилось, и придется ему заводить дружбу иного характера с офицерами помладше. Например, можно выручить из беды кого-то, кто имеет отношение к нужному ему генералу. Чтобы устроить какому-то фашистскому офицеру «беду» в таком немаленьком городе, как Харьков, нужны помощники. И значит, придется выходить на подполье. А этого делать Платов как раз не рекомендовал – слишком высока была вероятность, что в подполье засел враг, провокатор, агент гестапо или оуновцев.

Генерала он увидел сразу, как только свернул к лестнице, ведущей на привокзальную площадь. Невысокий, с орлиным носом и кустиком модных усиков под ним. Генерал стоял, то и дело дергая шеей в удушливо-узком воротнике френча, и нервно притопывал ногой. Рядом стоял черно-белый «Мерседес» с открытым верхом. Из-под поднятого капота виднелся объемистый зад водителя. Ситуация была очевидной и вполне понятной. Сосновский улыбнулся и, убыстряя шаг, двинулся к генералу. План созрел в голове мгновенно. Запыленная машина – значит, генерал только что приехал в город, поломка – он раздражен, ломаются его какие-то планы, и он ищет выход, какое-то решение. Еще немного, и генерал остановит патруль и прикажет вызвать себе машину из комендатуры. А, так у него еще и спичек нет!

Сосновский увидел, как генерал сунул в рот сигарету и безуспешно пытался прикурить, но зажигалка в его руке упорно не хотела загораться. Михаил достал свою зажигалку, подошел к немцу и, козырнув, вежливо спросил:

– Господин генерал, могу я предложить вам свою помощь?

Генерал смерил взглядом высокого статного майора в опрятном обмундировании. Он прикурил от зажигалки Сосновского, выпустил вверх струю дыма и осведомился:

– Вы давно здесь, майор? Или вы служите в комендатуре?

– Майор Франк Дункле! – представился Сосновский и боднул головой воздух, как того требует этикет. – К вашим услугам, господин генерал. С вашего позволения, нахожусь в краткосрочном отпуске после ранения под Белгородом. Просил разрешения командования провести отпуск здесь, в Харькове. Хочу найти могилу моего старого друга, с которым вместе воевал в Бельгии и во Франции.

– Вот как? – Генерал с интересом посмотрел на майора. – Но я вас понимаю. И у вас нет семьи, или память о боевом товарище вам важнее, и вы не поехали навестить близких?

– Увы, господин генерал, – грустно улыбнулся Сосновский. – Я вырос в доме моего дяди, но он умер еще в тридцать пятом. С тех пор мой дом – армия, а мои близкие – это мои боевые товарищи.

– Вы достойный человек, майор, – похвалил Сосновского немец.

– Благодарю вас, – сдержанно сказал Михаил и склонил голову. – Могу я что-то для вас сделать, господин генерал? Вы в дороге, устали, а тут, я вижу, вас подвела машина. И могу поклясться, что вы голодны. Если вы не против, то я мог бы проводить вас в уютный подвальчик неподалеку, где приличная местная кухня. А еще там подают восхитительный ягодный морс, а если пожелаете, то и аперитив. Я здесь несколько дней, но почти каждый вечер провожу там. Очень опрятно, обслуживают вежливые люди. Господа офицеры местного гарнизона там бывают часто.

– Вы так аппетитно рассказываете, майор, что мне уже захотелось посетить этот ваш волшебный подвальчик, – засмеялся генерал. – Вы правы, у меня с утра во рту не было ничего, кроме дыма моих сигарет, а от курения я переполнен горечью и скоро начну срываться на собственном денщике. Ведите меня, я с удовольствием принимаю ваше приглашение.

Через двадцать минут Сосновский и его новый знакомый вольготно расположись за столиком возле окна. Из парка тянуло запахом свежей зелени и полевых цветов, несмелый ветерок колыхал занавеску на окне, а аперитив на березовом соке очень нравился генералу. Подвернувшийся патруль генерал отправил в комендатуру и велел прислать за ним машину к 19 часам. А заодно принять меры к починке его машины.

Генерал заметно захмелел. Он уже называл Сосновского просто Франком, много рассказывал о своем поместье в Зетале на берегу озера Кимзе. А Сосновский рассказывал веселые истории о своих романтических приключениях на ночном Монмартре, где поют и играют простые музыканты. Михаил сознательно избегал тем, связанных со службой или с Восточным фронтом. Важно было не пробудить подозрения насчет себя. Ведь случайный знакомый, и сразу расспросы, это ведь подозрительно, тем более на оккупированной территории. Единственное, о чем Сосновский говорил с сожалением, – это о том, что здесь не удается собрать приличное общество. А он ведь привез с собой из Парижа настоящее хорошее вино, из лучших сортов винограда, изготовленное в Провансе.

– Ничего, Франк, – генерал покровительственно похлопал майора по руке, – будет приличное общество. Я уверен, что здесь, в этой дыре, мы найдем приятных людей, культурных и состоятельных, с которыми можно хорошо выпить и провести в умных беседах вечер.

«Ну что же, – размышлял Сосновский, проводив взглядом машину, которая увозила генерала. – Вот и сделан первый шаг на пути к цели. Значит, обещаете собрать приличную компанию, господин генерал? Значит, как только прибудет нужный мне человек, он тотчас попадет в список ваших друзей, нашего с вами избранного общества».

Два молодых лейтенанта, проходя в дверь ресторана, бойко козырнули, вытянувшись перед майором. Сосновский ответил небрежным движением руки, поднеся ее к фуражке.

Буторин бежал, демонстративно выписывая круги, изображая зайца, улепетывающего от лисы. Два выстрела были сделаны в сторону. От одной пули разлетелось стекло заброшенного дома, вторая выбила искры из каменной стены. В ночи это было очень красиво, но любоваться таким зрелищем было некогда. Буторин выстрелил назад, задирая ствол пистолета повыше, потом еще дважды нажал на спусковой крючок и свернул в переулок. Все, на этом лимит фантазии был исчерпан. Если не сработает, то рисковали зря. Вполне реально сейчас нарваться на немецкий патруль или вообще на группу мотоциклистов, которая устроит в этом районе ночную облаву. «Хотя нет, – отдышавшись за углом, подумал Виктор. – Немцы в городе ночью воевать не любят, когда ничего не видно и неизвестно, кто с кем и зачем стреляет».

Ладно, хватит на сегодня. Побегали, и будет. Буторин опустил голову и вытер потный лоб рукавом. И именно в этот момент в ночи грохнул очередной выстрел, и пуля ударилась в кирпичную стену в паре десятков сантиметров от его головы. Виктор выругался в полный голос, отшатнулся и, присев на корточки, стал всматриваться в ночную улицу.

– Вы что там? Охренели? – проворчал он. – Договорились же, три квартала, и все.

Но где-то совсем недалеко затопали ноги, потом шаги затихли, и чей-то властный голос приказал:

– Посмотри до конца улицы, а ты в том переулке. Где-то здесь он, бегун этот. По ногам стрелять! Живым взять!

«Кто такие? Явно не немецкий патруль, явно не гестапо! Вот задача, – подумал Буторин, приглаживая седой ежик на своей голове и озираясь по сторонам. – Черт, ночь безлунная и ничего не видно. Бежать или сдаваться, отстреливаться до последнего или все же не убивать никого? Перестрелять я их могу и в темноте, пусть только сунутся поближе. Вопрос в том, надо ли их убивать?»

По легенде, Буторин после шумного преследования и в простреленном пиджаке (дырку в нем сделали свежую, она еще пахла порохом) явится по нужному адресу и попросит укрытия. А теперь? Разобраться бы, кто это, прежде чем принимать решение! И Буторин, низко пригибаясь, бросился на другую сторону улицы, чтобы скрыться в развалинах. Оттуда, если подняться повыше, можно попытаться разглядеть преследователей. Но выполнить задуманное Виктору не удалось.

Мелькнувшая перед ним темная фигура заставила отпрыгнуть в сторону, к разбитым кирпичам, но тут же появился второй человек. В темноте ярко полыхнул огнем пистолетный выстрел. Буторин всем нутром почувствовал, как близко от его ноги ударилась в камни пуля. Еще пара сантиметров, и ему бы раздробило кость. Разведчик еще не принял решение: делать вид, что сопротивляется, или бить насмерть. Но эти потерянные секунды оказались критическими. И когда он поднял пистолет, то получил сильный удар по голове. Оружие выбили из его руки. Как эти люди ориентировались на темной улице, было непонятно. На Виктора навалились сразу несколько человек. И сдвинуть с себя, сбросить двести с лишним килограммов ему не удалось. Его схватили за руки, силой вывернули их за спину и стали стягивать какой-то бечевкой. Буторин попытался ударить ногой наугад, но удар пришелся в пустоту, зато его ногу больно прижали коленом к камням, а на затылок обрушился такой удар, что из глаз разведчика полетели искры, и на какое-то время он провалился в мутную пелену на грани бессознательного состояния.

Виктор чувствовал, как его обыскивают. Он ощущал и понимал все, но не мог пошевелиться, руки и ноги не слушались. «Главное, не спешить, – говорил себе Буторин. – Сейчас все пройдет. Черт, вот это меня долбанули по голове. Не проломили бы череп, хотя кровь вроде не течет. Нет, просто сильный удар и шишка у меня там в полголовы сейчас. Документы, документы нашли, это хорошо. Сразу много вопросов возникнет. А когда много вопросов, то это значит, что меня не пристрелят, а будут эти вопросы задавать. Ну, тогда и поговорим, товарищи, или как вас там».

На какое-то время дурнота навалилась снова, и Буторин почти провалился в обморочное состояние. Но потом ему в лицо плеснули холодной водой, и стало легче. Он облизнул мокрые губы и сразу почувствовал, что хочет пить, просто дикая жажда. Он открыл глаза, щурясь от света керосиновой лампы, которую кто-то поставил рядом на табурет. Оказывается, Виктор лежал на полу на старой соломе. Его руки не были связаны, и это обнадеживало – значит, есть надежда на диалог. Перед ним сидел на втором табурете мужчина с узким длинным лицом и тонкими губами. Очки в круглой оправе тускло поблескивали. В руках он держал листы бумаги, пробегая глазами текст. Полувоенная одежда, френч, кажется польский, но без знаков различия. И мягкая фуражка немецкого образца. Такие егеря носят. Партизан, точно не подпольщик. Подпольщик не станет выделяться такой одеждой. А у этого вон и ремень офицерский, и кобура с пистолетом на немецкий манер – слева на животе.

– Кто ты такой? – холодно спросил незнакомец. – Партизан? Военная разведка?

– А ты кто такой? – Буторин медленно, чтобы не вызвать чувства тревоги у очкастого и двух других, которые сидели неподалеку, поднял руку и потрогал голову. – Гестаповец, что ли? По-русски чисто говоришь.

Незнакомец оторвал взгляд от документов и с интересом посмотрел на пленника. Теперь он внимательно осмотрел лежавшего перед ним человека, взглянул в глаза. Потом все же ответил:

– Нет, мы не гестапо, мы, скорее, наоборот. А вот ты от кого убегал, да еще так отстреливался? От наших?

– Я не знаю, кто тут ваши, а кто нет. Но если от «ваших», ты, думаю, легко это выяснишь. Связь-то у вас есть. И я хоть узнаю, от кого бежал. В темноте не больно-то разберешь.

– Ну, кто ты? – Очкастый выпрямился и посмотрел уже нетерпеливо.

– А вы кто такие? – упрямо ответил вопросом на вопрос Буторин.

– Мы ведь можем и по-другому спросить. И ты расскажешь все, что знаешь и что не знаешь.

– А вам зачем мое вранье? Вам же правда нужна, а ценнее всего правда, рассказанная с желанием. Поэтому я предпочитаю равноправный разговор. Ты же не знаешь ничего, хоть вы меня и обыскали. А вдруг я сейчас подниму ногу и каблуком топну, и крышка всем нам здесь будет. Вдруг у меня там взрывчатка в каблуке.

Очкастый замер и машинально бросил взгляд на ногу пленника, которую тот чуть приподнял. Двое его помощников моментально поднялись с лавки у стены. Они готовы были не столько кинуться на пленника, сколько броситься к выходу. «Интересно было бы посмотреть, – подумал Буторин с иронией, – как они будут толкаться у выхода, ведь дверь-то открывается внутрь». Но очкастый быстро сообразил, что пленник блефует. После ночного бегания по городу под пулями утверждать, что тебе достаточно топнуть каблуком, чтобы взорвать гранату в каблуке, – нелепо и даже глупо. Буторин сообразил, что его собеседник все понял, и рассмеялся ему в лицо.