Полковник В. П. Савельев БОЕВЫЕ БУДНИ ШТАБА

Глава первая НАЧАЛО ПУТИ

Позади тяжелый первый год войны, проведенный на Северо-Западном фронте. В августе сорок второго я получил назначение на должность помощника начальника оперативного отдела штаба 11-го гвардейского стрелкового корпуса.

— Освоитесь. Помогут. Многие с нуля начинали, — напутствовал кадровик. — Гордитесь: в штаб назначили, а это работа особая, штаб — мозг армии.

Командный пункт корпуса размещался в станице Вознесенской. Там и состоялось знакомство с начальником штаба подполковником М. В. Глонти. Он неторопливо прочитал все бумаги, подшитые в моем тощем личном деле, бодро заверил:

— Работать научим, капитан. Не боги горшки обжигают.

Строг и требователен был Михаил Варламович. Терпеливо выслушивал собеседника. За хорошее не упускал случая похвалить. Исполнителя, допустившего непростительную оплошность, сердито отчитывал, при этом его глаза-угли становились суровыми. Но быстро отходил, глаза добрели. Они словно успокаивали: «Знаем твои способности, верим, что можешь работать лучше. Больше не подводи».

М. В. Глонти познакомил меня с системой обороны, представил в штабах бригад.

Оборонительный рубеж корпуса вытянулся на многие километры вдоль Терека. Уже обозначились на нем редко расположенные опорные пункты, оборудованные и одиночными окопами, и траншеями.

К этому времени в состав корпуса входили: 8, 9, 10-я гвардейские и 62-я отдельная морская стрелковые бригады.

С наблюдательного пункта 10-й гвардейской стрелковой бригады, размещенного на высоте недалеко от станицы Терской, отчетливо виднелся извилистый и бурный Терек. По ту сторону реки — фашисты. С колокольни, что возвышалась в Моздоке, они просматривали нашу оборону. На участке бригады было спокойно, лишь иногда вспыхивала на короткое время перестрелка, гремели взрывы снарядов.

По пути в штаб Глонти поинтересовался моим мнением относительно оборонительных позиций. Я отметил, что сделано много, однако нет предела для их совершенствования. Сколько бы ни перекопали земли, какие бы сложные сооружения ни возвели, всегда предстояло сделать еще больше — такова особенность обороны. Мой ответ, кажется, понравился ему.

В штабе уже ждала работа — требовалось писать боевое донесение. Начальник штаба вменил мне в обязанность разрабатывать отчетные документы, а днем быть на НП вместе с командиром. Самые первые донесения и оперативные сводки писал почти под диктовку. Очень неприятное занятие: сидишь и будто пережевываешь чужие мысли.

Чтобы быстрее освоить технику составления документов, вчитывался в старые, а некоторые из них даже переписывал. Я понимал, что не всегда можно рассчитывать на помощь — ведь у каждого были свои срочные дела. Памятен один такой случай.

— Пиши, потом я посмотрю, — сказал заместитель начальника оперативного отдела майор Т. И. Дроздов.

Я долго сидел над составлением короткого боевого документа. Не хотелось повторять то, что писалось раньше, а новое никак не давалось. Перед глазами лежали донесения штабов бригад. Казалось, чего же проще: выбрать из них данные, сложить вместе и подготовить новый документ. Однако это не получалось — слишком разными были данные. Один штаб сообщал о вновь отрытых траншеях, второй — о количестве подготовленных одиночных окопов, третий указывал, сколько отрыто метров траншей и ходов сообщения… А как отделить мелкое и второстепенное от большого и важного? Для бригады, может быть, звучало солидно: «уничтожен наблюдатель и подбита машина», а для корпуса эти данные мне казались слишком мелкими фактами. В итоге придирчивого процеживания донесений бригад исчезли многие данные, документ получился коротким, сухим, нежизненным. Время истекло. Молча положил донесение на стол.

Майор Дроздов был невысок ростом, подвижен. На лице его выделялся высокий лоб, который едва прикрывали редкие волосы. По возрасту он оказался лишь на три года старше меня, но по опыту работы в штабе нас разделяла большая дистанция.

Отложив в сторону свою работу, принялся читать донесение. Для начала зачеркнул первый пункт и стал быстро писать его заново своим ровным, убористым и красивым почерком. Включал он в текст данные не столько из донесений бригад, сколько из своей памяти. Знал в деталях состояние обороны на всей полосе корпуса, иногда, не глядя на карту, уверенно вел разговор по телефону, безошибочно называя высоты, населенные пункты, рощи, перекрестки дорог. К донесениям бригад Дроздов относился не одинаково: одно внимательно прочитывал, выписывая нужные сведения, другое пробегал взглядом, будто убеждаясь, что данные не расходятся с теми, что ему известны, из третьего выбирал лишь некоторые цифры.

Из преподанного мне урока майор сделал вывод: прежде чем приступать к составлению донесения, надо самому видеть и знать оборону, отчетливо представлять, в каком состоянии она была позавчера, вчера, что изменилось в ней за предшествующую ночь и минувший день, как она будет выглядеть завтра и послезавтра. Тогда можно уверенно черпать сведения из донесений штабов. Но даже большой ворох собранных данных — пока еще сырье, которое нужно переработать, оценить, обобщить, а затем уложить в строгую форму документа.

Я почувствовал, что на эту работу, которая являлась завершающей и наиболее трудной, у меня нет способностей. Зачем же тогда заставлять начальников переделывать написанные мною документы? Лучше сразу по-честному признаться, что не гожусь для этой должности.

Только теперь я в полной мере осознал, что совершил необдуманный шаг, согласившись работать в штабе, но проявив в кадрах необходимой настойчивости, чтобы остаться на строевой должности, хотя бы командиром стрелковой роты. Видимо, кадровики выделили в одной из характеристик фразу: «но уровню образования (я окончил техникум) и деловым качествам целесообразно использовать на штабной работе», и она определила мою дальнейшую судьбу.

Дроздов по-своему написал первый пункт, наполовину изменил второй, в третий внес поправки.

Вскоре я положил донесение перед Глонти.

— Направьте меня в строй. Не могу работать в штабе.

— Что-о? Дезертировать? Испугались с первого шага? — Он строго посмотрел на меня и, не ожидая ответа, осуждающе покачал головой. — Не годится так. Будете работать в штабе. Не знаете — спрашивайте. Учитесь. Донесение еще раз перепишите. Плохо отредактирован четвертый пункт… Почему опаздываете? Сроки — закон в нашей работе. Голову выше. С плохим настроением нельзя написать хорошего документа. Сроки… — Он костяшками пальцев постучал по столу. — Быстро переделайте и — на подпись.

Только через 90 минут я отнес донесение для отправки в штаб армии. Глонти взглянул на часы. Я его понял: «На первый случай — прощаю, при повторении — накажу». Дроздов по-дружески обхватил за плечи, успокоил тем, что все, мол, так начинали свой путь в штабе.

— Не огорчайся, — сказал он. — Опыт дело наживное. Второй блин будет лучше. Пока затишье на фронте — освоишься.

Но затишье оборвалось совсем быстро. Перед рассветом 2 сентября грохот орудий вспорол тишину. Так всегда было на войне: ждали — «вот-вот начнется», а когда обрушивался этот самый удар, то казалось, что все произошло неожиданно.

Судя по силе огня, враг нацеливал главный удар на участке 8-й бригады, но и штабы 9-й и 10-й бригад докладывали о сильных огневых налетах по их боевым порядкам.

Фашисты, понеся большие потери, форсировали Терек и захватили плацдарм. Мужественно бились подразделения 8-й и 9-й бригад, но отбросить врага за реку им не удалось. Противник наращивал силы на южном берегу. Здесь, на моздокском направлении, действовала 1-я немецкая танковая армия, стремившаяся прорваться через долину Алхан-Чурт к Грозному.


Генерал И. П. Рослый в командование корпусом вступил недавно. И сразу же на него свалилось тяжелое испытание. Было не ясно, какие силы противник сумел ночью перебросить через реку, но не вызывало сомнения, что через час, а тем более через два их будет больше. Командир корпуса зашел в оперативный отдел, послушал оценку обстановки операторами. Имел право бросить упрек, что штаб не знал последних данных, но промолчал, видимо понимая, что пока этих сведений никто еще не получил. К сожалению, они не всегда поступали в штаб в тот же момент, когда происходили изменения в положении и состоянии группировок войск на фронте, а их особенно ждали. А если противник добивался успеха и теснил наши части, то еще медленнее доходили от подчиненных данные обстановки. Вроде оберегали они вышестоящий штаб от плохих сообщений, выжидали более удобное время для передачи подобных сведений.

Комкор доложил обстановку командарму, попросил его нанести удары авиацией по переправам и резервам противника, выдвигающимся к реке. Отдав необходимые указания штабу, выехал на НП 8-й бригады. При выезде командира в войска с ним обычно следовал офицер оперативного отдела. В этом случае все распоряжения, отдаваемые командиром, сразу же становились известны штабу, а через него — начальникам родов войск и служб, соседям, вышестоящему штабу и взаимодействующим с корпусом частям и соединениям. Тем самым все органы управления немедленно подключались к активной работе по обеспечению выполнения распоряжения командира, что, несомненно, повышало эффективность проводимых мероприятий.

На этот раз довелось ехать мне. Комкор не порадовал командира бригады тем, что дополнительно усиливает ее артиллерией или проводит здесь контратаку своим вторым эшелоном. Но на месте событий он глубже вник в обстановку, объективно оценил усилия, предпринятые бригадой по ликвидации вражеского плацдарма.

Обстановка на участке обороны бригады все более накалялась. Мелкие контратаки, проведенные до этого командирами батальонов, не принесли ожидаемых результатов. По всем данным, фашисты продолжали спешно накапливать силы, намереваясь в ближайшее время приступить к активным действиям по расширению плацдарма. Для срыва их замысла требовалось незамедлительно перебросить сюда необходимые силы и средства, чтобы противодействовать врагу. По корпус не имел резервов, нечего было сиять и с других участков.

Оставалось самое простое: провести контратаку двумя батальонами 8-й бригады, с тем чтобы несколько задержать переход противника в наступление.

— Где же взять батальоны? — удивился комбриг, услышав распоряжение.

Склонившись над картой, командир корпуса и командир бригады долго вместе перебирали все участки, оценивали возможные направления ударов противника, заново размечали границы районов обороны батальонов.

После многих прикидок все-таки высвободили необходимые силы для проведения контратаки. Трудно было перестраивать боевой порядок под сильным огнем. Многие сотрудники штаба бригады выдвинулись в подразделения, чтобы на месте в короткие сроки обеспечить выполнение решения командира.

Контратака, проведенная бригадой, до некоторой степени нарушила планы фашистов, задержала начало их активных действий. Она подтвердила, что противник уже создал на южном берегу Терека довольно сильную танковую группировку и, чтобы выдержать ее удар, мало одного упорства подразделений и частей на занимаемых рубежах, потребуется предусматривать быстрый маневр силами корпуса на угрожаемые направления. Только при этом условии возможен успех в предстоящей схватке с противником.

На другой день мне пришлось снова, теперь уже с майором Т. Н. Дроздовым, выехать в бригады. Комкор хотел услышать мнение операторов о возможных действиях противника: где он начнет атаки и какими силами, надежно ли прикрыт стык бригад западнее станицы Терской.

Дроздов остановил машину около редких кустов, вблизи огневой позиции батареи. Отсюда я направился в левофланговый батальон 10-й бригады, которым командовал майор П. П. Климентьев. Поднявшись на бугор, почувствовал горячее дыхание боя. Впереди густо ложились взрывы. Отчетливо просматривалась бескрайняя долина, по которой в любом направлении могли наступать танки.

Комбат со своим штабом располагался в наспех отрытых окопах. Для него этот бой, как выяснилось, был первым испытанием в новой должности. Связь с ротами осуществлялась только посыльными. Климентьев показал положение подразделений на местности. Правее кукурузного поля оборонялась первая рота. Мы направились туда. Командир роты лейтенант Н. А. Донец обрадовался нашему приходу. Я понимал его: приятно в преддверии серьезной схватки с врагом видеть старшего. «Значит, все нормально. Начальники тоже следят за обстановкой и беспокоятся за исход боя».

— Я развернул второй взвод под углом к канаве, — жестикулируя руками, быстро говорил Донец. — Противник пустит танки вдоль дороги. Мои хлопцы будут бить по бортам. Врылись в землю. Два расчета ПТР держу рядом, на всякий случай. Пехота не страшна. Один пулемет роту положит, — смело оценивал лейтенант возможности своих сил и средств.

— А где ваш комиссар? — поинтересовался я.

Донец поднял кверху лопатку. Слева, около редких стеблей подсолнечника, показалась такая же.

— Он на фланге. Опасное место. Дыра там, соседа близко нет. Если танки прорвутся в стык, то придется поворачивать фронт первого взвода и выдвигать туда ПТР, — пояснил он свой замысел.

Понравился мне лейтенант. Взвод, по его оценке, — большая сила: он способен прикрыть стык с соседом, нанести поражение огнем превосходящему противнику. Иначе и не могло быть. Из успехов вот таких взводов и рот вырастала победа. Если устоят бойцы, не дрогнут, не оставят свои позиции, то противник не пройдет. Даже если проскочат танки — пехоту задержат.

Только издали поле казалось ровным, а вблизи оно, как кожа под микроскопом, бугристое, в промоинах, исполосованное заросшими канавами. С трудом я увидел выступающие над землей две башни танков, да и то после того, как прозвучали оттуда выстрелы.

Лейтенант Донец сообщил о замеченных передвижениях пехоты и танков через поляну в сторону кукурузного поля, которое охватывало с обеих сторон дорогу, идущую от Моздока на юг. Видимо, противник накапливал здесь силы для атаки. Хотя местность везде была доступна для танков, скорее всего, враг собирался обрушить удар вдоль дороги, где ему уже удалось вклиниться в оборону. Наших сил на этом направлении было мало.

Встретившись с Дроздовым на КП, я доложил о результатах работы, вместе оценили обстановку. Мнение было единодушным: в ближайшее время противник введет в бой основную группировку вдоль дороги на Вознесенскую. Сюда требовалось срочно выдвигать противотанковые средства и уплотнять боевые порядки пехоты.

Перед тем как принять решение, комкор часто заслушивал мнение операторов. С большим вниманием относился к предложениям Дроздова. Наши выводы совпали с мнением Рослого.

На перегруппировку частей и инженерное оборудование новых рубежей времени оказалось мало. Уже 4 сентября фашисты, сосредоточив силы на узком участке, после короткого, но сильного артиллерийского налета нанесли удар танками и пехотой. В трудном положении оказалась 8-я бригада. Противник продвигался вдоль шоссе на Вознесенскую. Танковый таран захватил также участок 62-й морской стрелковой бригады. Пропала связь с командиром бригады полковником С. П. Кудиновым. Генерал Рослый не отходил от радиостанции.

— Брось позывные, — распорядился он, — вызывай открыто. Может быть, забыл Кудинов свои клички.

С нашего НП было видно, как вражеские танки прорвались к пункту управления бригады. Комкор среагировал немедленно. Приказал провести контратаку силами 9-й бригады во фланг противнику. Подразделения врага остановили. На связь вышел Кудинов.

Спокойный, мужественный голос:

— Все в порядке. С места не сдвинулся. Спасибо за помощь.

Из девяти танков, прорвавшихся к КП бригады, пять были уничтожены бутылками с горючей смесью. Бригада совместно с танковым батальоном контратаковала прорвавшуюся группировку противника. Смело и напористо действовали подразделения моряков. Враг не выдержал, отошел. На поле боя застыло около трех десятков его танков.

Противник производил сильные огневые налеты. От близких взрывов осыпались стенки НП. Стереотрубу пришлось опустить. Поступили данные, что на правом фланге 10-й стрелковой бригады отошли с рубежа подразделения, пропала связь со штабом. Комкор вглядывался в оборону 10-й, но из-за густого дыма от взрывов снарядов трудно было определить занимаемый ею рубеж. Мы понимали: если противник прорвется там, это поставит в тяжелое положение весь корпус. За ночь в центр полосы обороны перебросили основные силы, пошли на большой риск, оставив на участке 10-й бригады на широком фронте отдельные подразделения.

Командир корпуса повернулся ко мне, приказал:

— Срочно выяснить, в чем там дело.

Водитель с места рванул машину напрямик, некогда было объезжать кусты и канавы. Проскочив лощину, попали на штаб одного из батальонов 10-й бригады. Начальник штаба лейтенант С. А. Воронин мирно беседовал с помощником начальника оперативного отделения штаба бригады старшим лейтенантом Н. В. Поповым. Тревога оказалась ложной: была атака — отбили.

Разговорились с Поповым. Где только не встретишь своих однополчан! В первые дни войны, командуя взводами, оказывается, вместе бились под Резекне, на Западной Двине. Я воевал тогда в составе 202-й стрелковой дивизии, а он — в 5-м воздушно-десантном корпусе. За плечами тоже большой путь войны. Здесь, в Орджоникидзе, принимал участие в формировании бригады. Николай Попов был очень молод, храбр. На вихрастой голове непослушно топорщились волосы.

На других участках бой не стихал, вражеские танки лезли напролом. Все поле заволокло пороховым дымом. Серьезное испытание выпало на долю 62-й бригады. Ее атаковали 95 танков. Весь огонь комкор направил в полосу этой бригады. Минут сорок все грохотало. Радовало, что пехота не попятилась и танки противника остановлены.

Вскоре штаб бригады передал первые фамилии отличившихся воинов. Батарея 76-мм орудий старшего лейтенанта Хотулева с тремя орудиями выдержала натиск двух десятков танков. Командиры орудий подбили — сержант Фирсанов 4, старший сержант Шульгин 3 танка. Командир батареи 45-мм пушек старший лейтенант Мильчаков дал команду на открытие огня только при подходе танков на дальность 300 м. Внезапный огонь сыграл свою роль. Командир орудия сержант Печерский уничтожил 6 танков[1].

Отважно сражался в 10-й бригаде военком 2-й батареи истребительно-противотанкового дивизиона политрук П. А. Коледа. Танки атаковали батарею. В разгар боя его ранило. Но рядом от взрыва снаряда вышел из строя орудийный расчет. Один танк наползал на замолкнувшее орудие. Превозмогая боль, Павел Антонович Коледа встал к орудию. Два танка подбил комиссар, сам погиб у орудия, но враг не прошел через позицию батареи[2].

С наступлением темноты, когда спадало напряжение боя, у операторов начиналась основная работа на КП. Отчеты, сводки, донесения. На карте четко вырисовывался вбитый врагом клин в оборону. Но бригады держались, и фашисты вынуждены были выделять значительные силы на прикрытие своих флангов, что, несомненно, ослабляло их ударную группировку.

Теперь уже и я, разрабатывая очередную оперативную сводку за корпус, вчитывался в содержание донесений бригад, сравнивал с теми событиями, что протекали на моих глазах за время нахождения на наблюдательном пункте. Незаметно приходило умение видеть в документах и докладах не только истинную правду, но и улавливать, где срезаны острые углы и опущены неприятные эпизоды. Иногда в докладах штабов об обстановке встречались противоречивые данные. То возникала путаница в определении количества танков противника на поле — их насчитывалось больше за счет включения и тех, которые действовали вблизи, но в полосе другой бригады; то якобы сосед не проявил упорства в отражении атак врага на своем фланге, что послужило причиной отвода частей на другой рубеж.

Подполковник М. В. Глонти сравнивал два донесения.

— Зачем фантазировать? — горячился он. — Небылицы — страшное зло. Конечно, плохая правда колюча, но лучше по-честному сказать: не выдержали — отошли. При чем тут сосед, если сами не могли удержать рубеж.

Донесение, которое я написал, Глонти долго изучал, а потом принялся переставлять. Вначале исчезли чрезмерно оголенные слова: «отошли», «оставили рубеж» — их заменили другие: «перенесли усилия», «вышли». Но ни одно из них не отражало в полной мере характер действий войск. Пришлось зачеркнуть и эти слова. Наконец окончание последнего предложения: «прочно закрепились на рубеже…» придало тексту необходимую стройность и убедительность. Тот, кто будет наносить с этого донесения обстановку на карту, сам безошибочно сделает вывод, что в центре полосы обороны войска отошли… Выходит, мужество нужно не только на поле боя, но и здесь, в штабе, при разработке боевых документов и подготовке докладов об обстановке начальникам. До чего же тяжело писать донесение, когда нет успеха и отходят войска!

Поздно вечером, после напряженного боя подразделения 10-й бригады оставили станицу Терскую. Противник расширил участок прорыва, несколько отодвинул угрозу со своего левого фланга. Генерал Рослый терпеливо выслушал доклад командира бригады.

— Говорите, внезапный удар? — сердито переспросил он. — Да разве враг обязан предупреждать вас о своем решении? Почему не ведете разведку? Забыли о. маневре силами.

Хорошая была черта в характере комкора: умел сдерживать себя в любой обстановке. Давно известно: криком не учат, а запугивают.

Вместе с тремя офицерами штаба я выехал в батальон, чтобы изучить подробности боя за станицу.

— Обратно ее пока не вернуть, но важно, чтобы второй раз не повторили своих ошибок, — сказал подполковник Глонти.

Роты занимали рубеж южнее станицы. По крупинкам восстанавливались прошедшие события. Случилось непредвиденное. Ручей начинается с капли, пожар — с искры, болезнь — с микроба — все большое развивается из мелочей. Здесь, в самый разгар напряженного боя, один взвод, выдвинутый на прикрытие фланга, не выдержал, подался назад, появилась дыра, которая стала разрастаться. В нее вползли танки и пехота врага. Удар с тыла был неожиданным для защитников станицы.

Такой уж настрой у проверяющих, что сначала они настойчиво ищут причину случившегося. Но чем отчетливее вырисовывались перипетии боя за станицу, тем яснее проступало мужество действий ее защитников. Отважно бились бронебойщики роты старшего лейтенанта П. П. Вилкова, на их счету три подбитых танка. Заслуживали похвалы пулеметчики взвода лейтенанта В. Н. Чепурного, которые своим огнем нанесли большой урон врагу и до последней возможности удерживали занимаемые позиции.

Адъютант старший батальона старший лейтенант С. А. Воронин прикинул соотношение сил во время боя за станицу. На весы ложились танки, пушки, пулеметы, и стрелка уверенно склонилась в пользу врага. Но, какие бы точные ни были весы, невозможно безошибочно взвесить силы сторон. Главные компоненты — выдержка, воля, упорство, умение с достоинством вести смертельную схватку с противником — не поддавались арифметическому подсчету. На этот раз они оказались ниже у бойцов взвода, который прикрывал фланг: люди, впервые столкнувшись с сильным врагом, не устояли я тем самым поставили в тяжелое положение других.

В завершение состоялся разговор с командиром батальона капитаном Г. И. Диордицей. Комбат производил впечатление боевого человека: на шее автомат, на поясе две лимонки, одет в легкий ватник. Во всем его облике проглядывало столько жизненной силы, напористости и смелости, что невольно у всякого, даже из тех, кто мало его знал, появлялась твердая уверенность, что такой не растеряется перед опасностью и найдет достойный выход в любой сложной обстановке.

Замыслы врага не ограничивались захватом станицы, но мерами комбата они оказались сорваны — танки и пехота противника не смогли продвинуться дальше. Говорил капитан веско, реально оценил обстановку, свои силы, не упустил и просчетов в организации обороны:

— Танки решили бой. С фланга и тыла ударили. Лично подбил два. Все дрались как львы. Такой бой — паука на всю жизнь, — заключил он.

После отхода пункт управления батальона расположился вблизи переднего края. Когда я объяснил ему, что при наступлении противника сам комбат окажется на положении стрелка, он не согласился. Имел свои взгляды на управление: не со стороны подавать команды, а быть рядом с бойцами.

— Личный пример командира — вот что главное, — убежденно заявил он.

Проверяющие единодушно определили причины неудачного исхода боя за станицу. Основная из них состояла в том, что командир и штаб бригады не предусмотрели вовремя необходимые меры по усилению обороны на этом направлении. Еще засветло в штаб поступали сведения о выдвижении танков к роще, что находилась вблизи станицы. У командира батальона не оказалось ни одного артиллериста, и в нужный момент он не смог быстро вызвать огонь по целям.

Бесспорно, враг дорого заплатил здесь за свой небольшой успех. Командиры и рядовые получили боевую закалку, стали мужественнее и опытнее, глубоко осознали просчеты. Штаб корпуса, основываясь на уроках этого боя, разработал приказ с указанием мер, исключающих повторение отмеченных недостатков. Стало правилом: в одном окопе находятся командир стрелкового и приданного или поддерживающего артиллерийского подразделений.

С утра 6 сентября снова разгорелся бой. 65 танков атаковали рубеж в центре полосы обороны корпуса, но противник не достиг успеха. Все атаки оказались отбитыми с большими для него потерями. К вечеру враг начал перегруппировку своих сил.

Создавались благоприятные возможности для разгрома его группировки на правом берегу Терека. По распоряжению командующего 9-й армией корпусу предстояло нанести ряд ударов. Большие надежды возлагались на создаваемую группу полковника С. М. Бушева. В ее состав после разбора многих вариантов были включены части из разных соединений, что в известной мере снижало ее боеспособность: 1372-й полк 417-й стрелковой дивизии, 258-й отдельный танковый батальон, 4-й стрелковый батальон с 3-й ротой 1-го стрелкового батальона, противотанковый дивизион, две батареи минометного дивизиона 10-й бригады, три артиллерийских дивизиона.

Одновременно с группой полковника Бушева перешли в наступление также 62-я стрелковая и 52-я танковая бригады. Противник в ответ выдвинул танки. Наши части продвигались медленно. Клин не срезался, а скорее выдавливался. Враг пятился к реке, оставляя на поле подбитую технику. Вот он оставил уже станицу Терскую. Нужен был еще один рывок, чтобы сбросить его с южного берега, но не хватило сил…

Наблюдательный пункт находился близко к переднему краю. На нем вместе с командиром корпуса были и командующий артиллерией и четверо офицеров штаба: разведчик, связист и двое нас, операторов. Отсюда ярче высвечивались происходящие события на поле боя, отчетливо просматривались в центре полосы обороны занимаемые рубежи и действия наших частей, имелась возможность безошибочно пересчитать на этом направлении атакующие танки врага.

Майор Дроздов по каким-то только ему известным приметам определил назревающую беду. В кукурузном поле замелькали головы перебегающих бойцов. Отход всегда похож на пожар в сухом лесном буреломе. Вмиг заполыхает, затрещит, захватит в свои когтистые лапы людей, и если вовремя не прихлопнуть огонь, то потом уже нелегко потушить взметнувшееся пламя. Вблизи появились вражеские танки. Ползли они медленно, с остановками для стрельбы. Справа отчаянно билась одна наша батарея. Перед ней горели три танка.

В мгновенной реакции на события ярче всего проявляются качества командира: или он сам бесстрашно рванется навстречу отступающим, или бросит свой последний резерв, чтобы преградить путь врагу, или же начнет перебирать возможные варианты решений, потеряет время, а потом ничего не останется другого, как спешно отходить на другой рубеж. Генерал Рослый не терял ни секунды.

— В цепь! Задержать! — приказал он густым, сильным басом.

Из командиров штаба и связистов набралось для этой цепи пять человек. Машина подкинула нас к кустам, сразу же развернулась и скрылась в лощине. Быстрым шагом мы пошли навстречу отступающим.

— Назад! Почему отходите?!

Таких бойцов я встречал в первый месяц войны. Они также уверяли, что остались одни, а вся рота уничтожена, своими глазами видели, как погибли офицеры. Не знали одного — что по другую сторону хлебного поля пробирались однополчане и то же самое говорили о них. Появился командир роты. Прихрамывая, тяжело дыша, подошел ко мне. Оказывается, вышли из строя ПТР, отражать атаку танков нечем. Не успел он договорить, как на нас выскочили двое с противотанковым ружьем… Короткими перебежками бойцы возвращались назад. Теперь они снова займут оставленные позиции, выдержат атаки врага и не сдвинутся с места.

К вечеру спало напряжение боя, офицеры штаба включились в работу на КП. Бойко стучал телеграфный аппарат. Связист, высокий, с усталыми глазами, привычно наклеивал полоски на бланк. Штаб армии второй раз запрашивал: почему задерживается донесение? Не поступили к нам последние данные о положении батальонов 10-й бригады. С нетерпением ждал я этих данных, поминутно поглядывая на часы. За соседним столом капитан П. И. Васильев заканчивал оформление карты с решением командира на ночные действия. Он чаще занимался подготовкой графических документов и ведением журнала боевых действий. Почерк у него был красивый, буквы получались пузатенькими, с острыми вершинками, похожие на созревшие луковицы, стояли они ровно, будто по линейке. С картой работал увлеченно, не спеша, и когда завершалось ее оформление, то даже специалисты-чертежники с восхищением любовались надписями и условными знаками. Все признавали: талант у капитана, и потому прирос он к столу, к картам, документам, редко удавалось выезжать в бригады.

Я с большим уважением относился к нему, пытался копировать его надписи на картах, но вскоре убедился, что это не под силу мне. Хотя большую часть времени у него занимало оформление документов, он не был просто техническим исполнителем. Обладая даром видеть планируемые события в развитии и законченной форме, он любое решение, даже высказанное командиром схематично, крупными мазками, наполнял недостающими подробностями и деталями, придавая ему не только красивую выразительность, но и убедительную обоснованность.

Наблюдая за выполнением обязанностей разными офицерами штаба, я убеждался, что исполнитель не мог быть универсалом. В какой-то области он оказывался мастером высокого класса, в другой — самым заурядным специалистом. Даже из хорошо подготовленных операторов не всякий сразу врастал в обстановку, находясь на НП, где требовалось решать многие практические вопросы в короткие сроки, без всякой подготовки, проявляя при этом инициативу и самостоятельность. Подполковник М. В. Глонти, видимо, лучше всех понимал этот принцип и обычно поручал офицеру выполнение работ, в которых наиболее полно проявлялись его мастерство и природные качества.

К сожалению, с Васильевым довелось работать недолго, он погиб при налете авиации противника.

Когда уже все сроки истекли, я доложил старые сведения. После передачи донесения штаб бригады сообщил, что один из батальонов потеснен противником. «Наказать виновников представления ложных данных», — сухо отстукивал аппарат из штаба армии. Глонти быстро пробежал глазами горькие, но справедливые телеграфные буквы.

— Кого наказывать? Себя! — возбужденно говорил он. — Поехали в штаб бригады. На месте разберемся, почему затянули. — Уже в машине говорил мне: — Плохо у тебя вчера с донесением получилось. Одна строка при печатании перескочила, я не заметил. В штабе армии обнаружили. Не годится так работать.

— Торопят. Некогда проверить, — нашел я оправдание.

— В штабе надо волчком крутиться, но брак не выпускать. Учти…

И больше ни слова об этой ошибке. Вроде со стороны он стал разбирать наши документы. По его словам, не удавалось в них изложение динамики боя, вместо обобщений и анализа получался сухой перечень фактов и событий.

— Какие бы ни отводились короткие сроки, надо давать боевым действиям солидную оценку, показывать главное, без мелочей, — неторопливо делился он своими мыслями.

Совсем стемнело, бой затихал. Вдалеке хлопали одиночные взрывы. В небольшой балке находился КП бригады. Начальник штаба майор Е. И. Семибратов, удивительно спокойный, с мужественным взглядом, выслушал горячего Глонти, ответил:

— Опоздали — наш грех. Виновных я наказал. Виноват.

Майор Семибратов восстановил события. Он и командир только что вернулись из батальона, который наносил удар, пытаясь срезать выступ, образовавшийся в центре. Дважды переходил в атаку батальон, но не хватило сил, чтобы решить задачу.

Глонти внимательно слушал, взгляд его теплел, недовольство проходило. Из добрых побуждений затягивали офицеры штаба сроки доведения данных, но их надежды не оправдались.

…В последние дни сентября противник, перегруппировав силы, нанес удар в направлении на Сагопшин. В короткий срок была переброшена туда часть сил корпуса. Командиры и штабы привыкли к неожиданным и быстрым броскам. Без смелого маневра не приходилось рассчитывать на успех в обороне.

С третьей попытки вражеские танки проскочили в глубину нашей обороны, но около двух десятков их было подбито.

— Отсекаем огнем пехоту, — спокойно докладывал начальник штаба 57-й бригады майор М. М. Музыкин.

Вроде так и предусматривалось раньше: пропустить танки, а пехоту задержать. Но и танки, что прорвались через передний край, были также уничтожены в глубине. Одна только батарея младшего лейтенанта Корешева подбила 10 машин, из них 4 пришлись на орудие старшего сержанта Прохорова[3].

Беспримерный подвиг совершил 3 октября на восточных скатах высоты 488,4 командир 2-й роты 4-го батальона 57-й бригады лейтенант П. Мазуренко. 15 танков противника атаковали позицию роты. Вышли из строя ПТР и оба приданных орудия. Командир роты схватил гранаты и бросился с ними под ближайший танк. Ценою жизни он взорвал машину. Воины, воодушевленные подвигом лейтенанта, успешно отразили атаки врага и удержали занимаемые позиции.

Всю свою силу противник вложил в этот удар и не достиг цели. Задолго до темноты он ослабил натиск. Слишком широко размахнулись фашисты, не по своим силам поставили задачу. Пленный ефрейтор из 668-го полка 370-й пехотной дивизии разъяснил: за последние дни боев дивизия понесла большие потери, в ротах было по 120–130 человек, а осталось по 20–30.

Среди разведчиков, доставивших пленного, особенно отличились сержант Н. А. Богатенко и рядовой X. М. Хуштов. На их счету было немало захваченных «языков». Как-то сержант пояснил:

— Если притащили пленного — выполнили задачу, не удалось — вхолостую прожили день войны.

О нем командир сказал:

— Николай у нас всегда в группе захвата. Ловкий, быстрый и бесстрашный.

Если бойцы сами хвалили своего товарища, то можно не сомневаться — заслужил.

Отдыхать разведчикам некогда. В ночь они снова уходили на задание. Противник часто менял состав своей группировки и направления ударов — разведчики могли помочь разгадать его замыслы. Под утро они захватили в плен офицера, которого доставили на НП корпуса. Отсюда хорошо просматривалось поле боя. Пленный не мигая оглядывал местность. Низко над землей ползли тяжелые облака. В просвет между ними выглянуло солнце, и оно большим светлым пятном, подгоняемое ветром, бежало издалека по земле к нам навстречу. Десятки машин, обгоревших, со сбитыми башнями, опрокинутых набок, стояли среди редких, чудом уцелевших кустов виноградника.

— Долина смерти, — как помешанный твердил пленный, потрясенный видом поля боя. — Это наш конец.

Мы и без него знали, что это их финиш, дальше дорога для них была надежно перекрыта. Но, как и всякий загнанный в тупик зверь, противник мог еще бросаться в стороны, добиваясь кратковременных успехов.

С темнотой залязгали гусеницы вражеских танков, чтобы скрыть перегруппировку, артиллерия противника усилила огонь. Где следует ожидать атак? Надо отдать должное врагу: умел он скрытно перебрасывать танки на новое направление. Вовремя распознать их маршрут — половина успеха в предстоящем бою. Наступило затишье. Изредка пролетал снаряд да прорезала тишину короткая пулеметная очередь.

Днем пришлось побывать в 10-й бригаде. Около дороги врывалась в землю рота лейтенанта Г. Л. Емеца. Лейтенант, молодой, энергичный, терпеливо выслушал мои замечания. Он согласился, что недочетов в организации обороны пока много.

— Сделаем в лучшем виде, — бойко заверил он. Помедлив, раздумчиво добавил: — Теперь надо наступать, а не врываться в землю.

Бойцы выжидательно смотрели на своего ротного. Я знал, что не в почете у них саперная лопатка: попадая под огонь, расползались они по воронкам, канавам и лежали в таких ненадежных укрытиях, рассчитывая, что на этот раз осколок пролетит стороной, а танк прогрохочет мимо. Конечно, гвардейцам смелости не занимать, но нельзя так легко оценивать события. Суровая боевая практика учила, что нужно всегда воевать с полным напряжением сил как в наступлении, так и в обороне.

На Северо-Западном фронте я хорошо познал оборону. Она там создавалась капитально. За первой траншеей отрывалась вторая, третья, потом появлялись вторая и третья позиции, оборудовались дзоты, землянки для отдыха, устанавливались проволочные заборы и минные поля. Здесь же совсем другие условия: оборона на короткий срок — как пауза, наступившая после тяжелого боя.

Подключился к проверке состояния обороны адъютант старший батальона лейтенант Н. А. Донец, Совсем недавно его назначили на эту должность. Ротным он был смелым и авторитетным, не шагал по проторенным тропинкам, искал новое, которое помогало успешному выполнению поставленной задачи.

— Пришелся ли штаб по сердцу? — поинтересовался я у него.

— Осваиваю, — неопределенно ответил он. — Пока все незнакомо, колко.

Он не скрывал, что многие вопросы решал на ощупь, а нередко — по-командирски, как делал, будучи ротным. На днях получилась у него обидная осечка: скомандовал выдвинуть прибывшую на усиление противотанковую батарею к первой роте — перед ней противник держал танки и мог в любой момент бросить их в атаку. Но комбат видел опасность удара танков не с фронта, а со стороны левого фланга.

— Думать надо, напомнил он, отменив распоряжение.

— Приобретаю опыт с помощью таких уроков. — невесело пошутил Донец, рассказав мне об этом. — Обижаться надо на себя. Не усвоил простую истину: нельзя штабному работнику отдавать приказы без ведома командира.

У меня много времени занимало участие в проверках. В ходе их приходилось видеть организацию и методы работы в разных штабах. Каждый штаб действовал по-своему, но у всех отмечалось общее — согласованность с командиром в выполнении задач. Если же нарушалась она, то чаще всего штаб попадал в неприятные ситуации, как произошло с лейтенантом.

Удачно подметил Донец: на первых порах от новой должности тянет холодком, сыростью. Но это пройдет, работа закрутит, приветливее и ближе станут лица сослуживцев.

В штабе никогда не убывало работы. В дни затишья сохранялся тот же темп, что и в горячую пору боев. Помимо предписанных нам ежедневно выполняемых мероприятий на оперативный отдел обрушивалось немало других, ранее не предусмотренных, но таких же срочных и важных. Так, в эти дни предстояло спланировать проведение сборов снайперов и истребителей танков. Требовалось подготовить расписание занятий и подобрать специалистов, способных за несколько суток научить воинов мастерству меткого выстрела.

Появилась необходимость принять срочные меры по повышению бдительности. Командир корпуса с осуждением в адрес штаба сказал, что полоса обороны напоминает проходной двор. Теперь операторам предстояло разработать мероприятия, осуществление которых поставило бы заслон движению посторонних лиц по всем дорогам и тропинкам в пределах обороны корпуса.

Однажды вся ночь ушла на составление отчета за месяц. Утром майор Дроздов, с зажатой в зубах цигаркой, начал его читать. Я всегда удивлялся его работоспособности. То, что написано им, уже не нуждалось в правке. Все признавали, что лучше его вряд ли кто сможет написать. На этот раз он не кромсал отчет, а приглаживал его отдельные слова и выражения. Никогда он не говорил, что написано плохо, а молча, опустив над столом свою лобастую голову, сам выправлял.

Трудно сказать, что лучше и быстрее: заставлять исполнителя вносить поправки в разработанный им текст или самому начальнику выправить документ. Но, по моему мнению, когда сроки подготовки документа уже истекли, что чаще всего случалось, а исполнитель «исчерпал» свои возможности, то целесообразнее старшему самому выправить текст. К тому же по своему опыту знал, что такие исправления — самые эффективные уроки в обучении подчиненного в процессе его практической работы.

Казалось, была выполнена самая обычная работа, но для меня она явилась своеобразным экзаменом, который сдают ученики при переходе в другой класс. Все основные мысли и положения, вложенные мною в отчет, получили одобрение, и это радовало.

Вчитываясь в исправления и поправки, я видел вспаханное поле, на котором заботливой рукой были устранены допущенные при вспашке огрехи. Их оказалось немного. Росла убежденность, что при более внимательном отношении к делу, терпеливом подборе слов и выражений можно самому зачищать огрехи, не перекладывая утомительную работу на начальников.

В эти дни затишья на фронте группа воинов была направлена к тем, кто должен скоро стать в наши ряды, — в лагерь запасного полка. Мы прибыли для передачи боевого опыта. Большой успех выпал на долю сержанта Виктора Нестерова. Привез он броневую плиту от немецкого танка. Плита с зазубринами, тяжеленная. Нестеров лично подбил под Моздоком два танка. Стрелял из противотанкового ружья без промаха. Утром он установил плиту около заросшей канавы. С огневой позиции она с трудом просматривалась. Молодые бронебойщики с интересом следили за действиями сержанта.

Нестеров взял из рук одного бойца ПТР, занял позицию. Пять выстрелов сделал он по цели. К броневому щиту двинулись десятка четыре воинов. Нестеров, высокий, широкоплечий, уверенно шел впереди всех. Пять пробоин в щите почти касались друг друга. Бронебойщики смотрели на щит как на чудо. Такого они еще не видели. К щиту подходили другие бойцы, и, чтобы видеть пробоины, двое подняли плиту. Нестеров стоял рядом, переступал с ноги на ногу, смущаясь, торопливо пояснял:

— Ружье хорошее. Бьет без промаха. Танк не страшен бронебойщику. Главное — смелость, выдержка и злость. Не дрогнешь — победишь.

Бронебойщики окружили сержанта.

— Если ты бьешь, а он — ползет? — спрашивал молодой боец. — Может, броня попалась крепкая, не берет ее.

Нестеров припомнил из своей практики похожий случай:

— Два выстрела сделал в лоб. Брызнули искры, — значит, попал, а танк невредим. Дистанция сокращалась. Успел сделать третий выстрел в гусеницу. Развернулся танк, а я ему еще одну пулю в борт. Подбил… Надо с умом выбирать позицию. Не бить в лоб, — и он постучал пальцем по голове.

Сержант выдвинулся к одиноко стоящему дереву, оглядел поле, спросил, откуда выгоднее атаковать танкам. Справа с шумом билась в крутых берегах речка, прямо — холмистое поле с редкими кустами, слева виднелись котлованы, отрытые под фундаменты построек.

Все были единодушны в выборе направления удара противника, но, где расположить позицию ПТР, мнения разошлись. Нестеров неторопливо обошел рубеж, несколько раз ложился на землю, придирчиво оглядывал поле. У крутого берега реки он нашел место:

— Здесь!

Бронебойщики один за другим занимали облюбованную позицию, осматривали местность. Все согласились, что лучшего места для позиции трудно здесь подыскать. Не было сомнений, что каждому запомнился этот наглядный урок.

А Нестеров подошел к выбранному месту ближе:

— Ты не один на поле. Рядом — твои друзья. Тебе неудобно стрелять — сосед поможет, ему почему-либо неловко — ты бей за него. Взаимовыручка в бою — мощное оружие.

Наша поездка удалась. Она оставила добрый след. Даже скромный и малоразговорчивый старший сержант Николай Лагунов, когда вернулись с полевых занятий, выступил перед молодыми воинами. Тему предложил один из политработников: «Самое интересное событие на фронте».

Говорил Лагунов о том, как у него, танкиста, возникла идея притащить танк противника, подбитый огнем нашей артиллерии на ничейной полосе.

— Рукой подать до него, — говорил Николай. — Долго мы примерялись с сержантом Пантюхиным, изучили все подходы, договорились с пехотой, чтобы прикрыла нас. Ночью поползли к танку. Осмотрели — перебита гусеница. Ремонт несложный, но нелегко его сделать в темноте, да еще когда рядом враг. Два часа проковырялись. Исправили. Устали. Сели покурить. Слышим — кто-то крадется к танку с другой стороны. Притихли. Полез этот пришелец к люку. Я подскочил и за ноги его стащил на землю. Оказалось, что это механик-водитель подбитого танка. Он приполз, чтобы свое барахло забрать. Посадили мы его за рычаги управления, и повел он танк в нашу сторону. Фашисты открыли бешеный огонь. Машина проскочила к нам, но снова была подбита, на этот раз немецким снарядом.

Каждый из нас вспомнил наиболее яркий эпизод из своей жизни, и вечер прошел интересно.

По возвращении в штаб я в тот же день участвовал в рекогносцировке горных районов, расположенных в полосе обороны корпуса. К этому мероприятию привлекались начальники оперативных отделений бригад. Необходимо было на случай, если противнику удастся прорвать оборону, познакомиться с горной местностью, на которой нам пока еще не приходилось воевать. Глядя на скалы и крутые утесы, я думал о том, что хоть они и затрудняют в значительной степени маневр, зато позволяют малыми силами надежно удерживать широкую полосу обороны. Кавказ я знал только по картинкам. Теперь он предстал без всякой романтики, в будничной обстановке. Вроде и Терек выглядел не так уж грозно.

На карте были определены участки обороны бригад, изложены основные вопросы взаимодействия, которые следовало уточнить на местности, наметить районы батальонов и опорные пункты рот, организовать систему огня. Внимательное изучение местности показало, что одна разгранлиния между бригадами проведена неудачно, она разрезала пополам две высоты и тем самым не позволяла ни одной из бригад создать на них опорные пункты. На другом участке передней край обороны намечался вдоль отвесного скального обрыва…

Не вызывало сомнения, что нужно выправить допущенные ошибки. Разгранлиния была уточнена. Изменение границы и начертания переднего края повлекли за собой уточнение вопросов взаимодействия и организации системы огня. Почти весь день заняла работа офицеров штаба на местности. С наступлением темноты мы вернулись на КП.

Доложив командиру корпуса о внесенных изменениях в его решение, с нетерпением ждал ответа. Внимательно изучив по карте местность, он одобрил поправки:

— Обоснованно. Спасибо, что ошибка не проскочила дальше.

Начальник штаба тоже согласился с уточненным мною районом для размещения командного пункта. Это было для меня большой удачей. Я почувствовал, что становлюсь равноправным членом коллектива штаба.


В конце октября короткая передышка на фронте внезапно оборвалась. Противник, сосредоточив сильную группировку на нальчикском направлении, где на широком фронте оборонялись войска 37-й армии, нанес удар с целью захвата Орджоникидзе. Немцы прорвали оборону. Соединения 37-й армии, а также 10-го стрелкового корпуса, который спешно занял оборонительный рубеж по восточному берегу реки Урух, отходили на Алагир.

11-му гвардейскому стрелковому корпусу было приказано отстоять Орджоникидзе и не допустить врага к Военно-Грузинской дороге. В его состав вошла новая, только что прибывшая 34-я стрелковая бригада, укомплектованная моряками. Она заняла рубеж по реке Фиагдон, севернее Дзуарикау. Для прикрытия Эльхотовских ворот на рубеж Манкульского хребта спешно выдвигалась 10-я бригада.

Я выехал вперед, чтобы подготовить место для КП в большом осетинском селении Гизель. Чистенькие, аккуратные дома стояли среди садов. Осетины приветливы, гостеприимны. Хозяин дома, в котором предстояло работать операторам, глубокий старик, познакомившись со мной, покачал головой:

— Как же вы допустили сюда басурманов? У нас закон суровый: живой не уходит с рубежа — бьется с врагом, пока стучит сердце.

Он не стал ждать моего ответа, будто забыл о войне, заговорил о мирных делах. Ему девяносто лет, вырастил 12 детей. Четверо сыновей сражались на разных фронтах…

Первой вступила в бой 10-я стрелковая бригада. В горах стоял непрерывный гул от взрывов снарядов, лязга и грохота танков. Тяжелое положение создалось в обороне 4-го батальона. Контратаку возглавил начальник штаба бригады майор Е. И. Семибратов. Противник был отброшен, но в ходе этого боя тяжелое ранение получил Ефим Иванович. Вместо него штаб бригады возглавил один из лучших командиров батальонов — майор П. П. Климентьев.

Так уж вышло, что большую часть времени я занимался 10-й бригадой. Направленцы в штабе корпуса в то время не выделялись, но если появлялась возможность выбора, то я просил направить меня именно в эту часть. И начальник штаба приветствовал это. Такое закрепление оператора за определенной бригадой, безусловно, себя оправдывало. Я всегда был в курсе дел, знал детально положение, состояние и характер боевых действий каждого подразделения, изучил деловые качества многих командиров подразделений и работников штаба, безошибочно определял по голосу, кто говорил со мной по телефону или радио, в короткие сроки мог уточнить вопросы, не называя при этом ни нумерацию батальонов, ни действительных наименований местных предметов, ни истинных цифр и значений.

Климентьев вступил в должность в трудный период. Танковая группировка противника настойчиво продвигалась вдоль шоссе на Орджоникидзе. Бригада вместе с другими частями корпуса встала на ее пути. Я отвечал за постоянную и непрерывную связь с ней.

А штаб корпуса между тем развернулся на новом месте, в Гизели. Уже оттуда я дважды выезжал на передний край, чтобы выяснить состояние и положение отходящих войск. Обстановка продолжала оставаться сложной, и меня не покидало чувство вины в случившемся. Я понимал, что именно мы, работники штабов, обязаны своевременно обнаружить приготовления противника к наступательным действиям на новом направлении. И вот проглядели выдвижение его сильной танковой группировки, по вскрыли время и направление удара, а это не позволило создать на возможных участках прорыва необходимые плотности сил и средств. За промахи в работе штабов приходилось тяжело расплачиваться.

По всем данным, танки врага могли скоро появиться около Гизели. К вечеру я выехал с группой командиров, чтобы отыскать и оборудовать новое место для командного пункта. Совсем стемнело, когда в небольшом ущелье, в стороне от направления удара противника, мы нашли наконец удобную площадку.

К рассвету штаб перебрался на новое место. Спать не пришлось: майор Дроздов требовал уточнить последние данные об обстановке в трех штабах бригад, подполковник Глонти приказал срочно сообщить в штаб армии и соседям место командного пункта. А генерал Рослый уже вызвал Дроздова и приказал через час выехать на НП. Я уже привык к такому ритму работы. Что делать!

Буквально на глазах обстановка изменялась. Противник наносил удар между Ардоном и Алагиром. 34-я бригада оказалась разрезанной на две части: 1-й и 3-й батальоны были оттеснены на север, в район Фиагдона и Нарт, где под командованием начальника штаба майора Г. М. Каравана перешли к обороне, остатки 2-го и 4-го батальонов отошли на юг, в горы. В районе Майрамадага оставалось командование бригады с батальоном автоматчиков.

С НП корпуса были отчетливо видны танки противника. Они ползли через огонь и дым. Резервы были выдвинуты навстречу танковому клину. Весь день шел тяжелый бой. Вражеская авиация бомбила Гизель, где оборонялись отдельные корпусные части.

Связной 54-го отдельного пулеметного батальона доставил донесение, в котором сообщалось, что пулеметчики отбили атаки врага и удержали занимаемые позиции. Из 10 танков, которые атаковали их, два они подбили бутылками с зажигательной смесью. Около 60 трупов оставил противник перед рубежом батальона.

Связной повторил как клятву слова комбата: «Будем стоять насмерть, с места не сдвинемся». Он передал изъятую из кармана убитого захватчика памятку, отпечатанную в типографии. В ней были страшные слова:

«Помни и выполняй:…у тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай. Этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишь себя навеки».

В карманах гимнастерок наших погибших воинов также лежали записки, но написанные от руки, карандашом, и нередко обесцвеченные от попавшей на них крови. В них было одно: «Иду в бой за Родину. Если погибну, считайте меня коммунистом».

Соединения 1-й танковой армии фашистов ползли к окраине города. В бой вступили 12-я дивизия НКВД и отдельные части Орджоникидзевского гарнизона. Наступил решающий момент. Все силы и средства были уже задействованы, все возможные меры приняты, командиру и штабу осталось ждать исхода боя, рассчитывая теперь на стойкость, сообразительность и инициативу воинов.

Разговаривая с командирами частей, командир корпуса требовал удерживать занимаемые позиции во что бы то ни стало.

Из штаба армии настойчиво спрашивали: почему противник продолжает продвигаться? Какие меры приняты, чтобы остановить его танки?

Звонил по телефону командарм. Разговор с ним у командира корпуса был коротким:

— Вы должны удержать рубеж любой ценой.

— Удержим, — твердо заверил генерал И. П. Рослый.

Сказано смело. Взвесив все детали обстановки, комкор понимал, что есть основания для такого вывода. Подойдя к нам, присел, спросил наше мнение о дальнейших планах.

— Аппендикс, — уверенно поставил диагноз майор Дроздов, показывая на карте мешок, в котором оказался противник. — Остается отсечь его — и мышеловка закрыта.

— Согласен. Бить надо на Майрамадаг, — комкор провел карандашом направление удара. — Тут самая узкая, не более пяти километров, горловина, ее легче всего перерезать.

Но в каком положении находились части 34-й бригады, оборонявшие вход в Суарское ущелье, в штабе корпуса было неизвестно. Меня направили на установление связи с этой бригадой. Сразу возник вопрос — как ехать: через Орджоникидзе, а дальше по ущелью до Майрамадага или же по короткому пути, вдоль отрогов гор? Выбрал второй маршрут.

На полпути взрывом снаряда разворотило передок машины и выбросило нас с водителем на обочину дороги. Видимо, родились под счастливой звездой. Меня встряхнуло сильнее: онемели шея и спина. Шофер помог встать, поддержал меня за плечи. Шли медленно. Спина вроде «оттаивала», боль отступала.

Командир корпуса, увидев нас без машины, удивился. Я рассказал, что произошло.

— Разве ты обстановку не знаешь? Куда тебя понесло? — И уже мягче добавил: — Не покалечились? Связь с Ворожищевым установлена по радио…

К исходу 4 ноября танковый клин врага, плотно зажатый с флангов нашими частями, вытянулся на два десятка километров вдоль орджоникидзевского шоссе. Острие его, где находились ударные силы, уткнулось в непробиваемую стену огня защитников города. Страх перед окружением заставил фашистское командование отказаться от лобовых атак на город и бить в обход.

В боевом донесении корпуса об одном таком броске штаб написал: «25 танков и батальон пехоты противника атаковали подразделения 62-й бригады вдоль шоссе Гизель — Архонская и шоссе Орджоникидзе — Архонская. Танки, пройдя через боевые порядки, достигли р. Черной. Огнем артиллерии 4 танка подбиты, остальные рассеяны по полю»[4].

Нас, сотрудников оперативного отдела, направляли туда, где осложнялась обстановка, чтобы мы могли на месте оценить события. Всегда ли нужны были такие проверки? Штаб 62-й бригады, к примеру, отличался исключительной добросовестностью в докладах обстановки. Он не допускал передачи непроверенных и необъективных данных — в этом мы уже не раз убеждались. Но командир корпуса увереннее чувствовал себя, когда получал те же самые данные и от офицеров своего штаба. Такие параллельные доклады заставляли подчиненные штабы с большей тщательностью вникать в обстановку и сообщать сведения, которые не вызывали сомнения.

Грозные события, как обвал в горах, чаще всего обрушиваются внезапно. Днем дюжина гитлеровских танков прорвалась к МТС, где расположился КП корпуса. Противник даже не предполагал, какой впереди объект. Мы по команде начальника штаба заняли рубеж, чтобы отразить атаку. Ни у кого не возникало сомнений, что мы выдержим натиск и не оставим своих позиций.

И все-таки, думается, каждый, находясь на своем привычном месте у средств связи на КП, сделал бы неизмеримо больше, чтобы пресечь развитие атаки противника. Расположившись в окопах, мы превратились в небольшое подразделение, которое своими средствами не могло повлиять на изменение обстановки. Выгоднее было бы штабу отойти назад, уклониться от боя. Но, видимо, начальник штаба решил, что это плохой пример для подчиненных, и ложный стыд помешал принять иное, более оправданное решение. К счастью, танки противника действовали нерешительно.

Все это позволило перебросить сюда противотанковую батарею, которая, вступив в схватку, подбила два танка — остальные отползли назад.

Враг задыхался в большом мешке, правда пока еще окончательно не затянутом. Весь день он пытался расширить прорыв, сбить наши части, угрожавшие его левому флангу, но сил для этого у него явно не хватало. По такой же заученной схеме развертывались события под Моздоком и Сагопшином: враг наносил удар на узком фронте, глубоко вбивал клин в оборону, надеясь, что наши части дрогнут и оставят позиции, но этого не случалось. Прошло время, когда такая тактика врага приносила ему успех. Теперь наши войска стали другими, и клиньями их нельзя было испугать.

Решение на проведение контратаки командир корпуса принял 5 ноября. Замысел был. простым: узкую горловину в направлении на Майрамадаг перерезают 10-я и 57-я стрелковые бригады с двумя танковыми, имеющими по две роты танков, после чего 57-я нацеливается на создание внешнего фронта, а 10-я — внутреннего кольца, чтобы надежно закрыть «крышку» котла, в который попадает гизельская группировка врага.

Утром 6 ноября части перешли в атаку. 57-я стрелковая бригада не смогла выполнить задачу: огонь прижал пехоту к земле, а приданная 5-я гвардейская танковая бригада ввязалась в огневую дуэль с бронированным кулаком противника. Фашисты создали перед ними большую плотность огня и танков. Но комкор не отступал от своего замысла: рассчитывал, что сдвинется бригада с места, подомнет огневые точки и выполнит поставленную задачу. Однако время шло, огонь врага усиливался, подразделения несли потери, а ожидаемый успех не приходил.

10-я стрелковая и 63-я танковая бригады успешно продвигались вперед. Противник, оценив нависшую над ним угрозу, бросил все имеющиеся на этом направлении силы против них. Весь день шли упорные бои. По 6–7 контратак отразили батальоны, но к вечеру выполнили поставленную задачу — вышли к Майрамадагу и соединились с частями 34-й стрелковой бригады. Горловина была перерезана, группировка врага оказалась в котле.

Но сил и средств для того, чтобы создать внешний и внутренний фронты окружения, оказалось недостаточно. Все в оперативном отделе понимали, что фашистское командование скорее всего выберет направление для своего удара через полосу обороны 10-й стрелковой, полагая, что здесь не только слабое звено в наших боевых порядках, но и самый короткий путь для вывода своих частей из окружения. Перед 57-й бригадой, которая могла быть переброшена для закрепления успеха 10-й стрелковой, противник не ослаблял огонь, периодически проводил контратаки. В какой-то мере она сковала часть сил врага и не давала их использовать на другом направлении.

Поздно ночью мы с капитаном П. М. Мурашко, который, как и я, являлся помощником начоперотдела, проверили, насколько прочно закрыт котел. У Павла Михайловича были замечательные качества, которые необходимы работнику штаба: большая выдержка и умение сохранять деловой настрой в любой, самой сложной обстановке. Такие операторы, как Мурашко, всегда вызывали к себе уважение. Во всем его облике, неторопливых и расчетливых действиях чувствовались уверенность, смелость; он не боялся брать на себя ответственность за предлагаемые им мероприятия. На первых порах часто приходил мне на помощь в решении возникающих трудных вопросов. Если получалась заминка в разработке документа, он брал карандаш, садился рядом, показывал, как лучше выполнить ту или иную работу.

Еще в штабе корпуса, перед выездом, мы с ним тщательно изучили решение командира бригады на закрепление рубежей. Большая часть сил бригады была повернута на восток, откуда ожидался наиболее сильный удар. Генерал И. П. Рослый на нашей карте отметил район, где нам предстояло наиболее тщательно проверить организацию закрепления рубежей. Начальник штаба бригады майор П. П. Климентьев пошел вместе с нами, он по-своему, как всегда коротко и точно, оценил обстановку:

— У нас здесь горячая сковородка.

Двигался он уверенно, быстрым шагом. В темноте безошибочно нашел все батальоны.

Ближе к центру — батальон автоматчиков. Адъютант старший батальона старший лейтенант В. П. Река недавно отметил свое двадцатилетие. Батальон автоматчиков составлял второй эшелон и был в готовности к выдвижению на любое направление, где могут возникнуть осложнения. Начальник штаба подготовил таблицу с расчетами времени на выдвижение подразделений по каждому возможному маршруту.

— Сам лично с часами в руках промерил шагами. Ошибки не может быть, — заверил он.

Среди отличившихся в дневном бою он назвал немало бойцов. Особенно выделил отважного командира сержанта А. Ф. Швеца. При отражении контратаки, когда фашисты приблизились на бросок ручной гранаты к рубежу, занимаемому ротой, вдруг замолк пулемет. Его расчет вышел из строя. Швец быстрее всех почувствовал надвигающуюся опасность. Он метнулся к замолкнувшему пулемету и открыл огонь по набегавшим фашистам. Контратака была отражена.

Побывал я и в 1-м батальоне, где адъютантом старшим батальона был старший лейтенант С. А. Воронин. Удивительно большой запас энергии, бодрости, оптимизма в этом человеке. Решения он принимал смело, умел предвидеть развитие обстановки.

Сергей Андреевич был всегда в поиске наиболее целесообразных решений. Докладывал четко, полно и ясно:

— Одна рота заняла рубеж под углом к переднему краю. Для противника создан огневой мешок. Влезет в него — легче бить. Если удар фашистов придется на фланге, то рота займет другой рубеж — опять огневой мешок. Весь успех — в огне. Контратаки — после, когда обессилеет враг. Сорокапятки выдвинуты на передний край. КП батальона — в 200 метрах от передовой. Резерв расположен около КП. Этим создана глубина обороны.

Пользуясь картой, он убедительно доказал, что выгоднее в любых условиях при отражении танковых атак не располагать подразделения на переднем крае прямолинейно. Противнику труднее подавлять огнем позиции, которые не видны с наземных НП.

Да, опыт накапливался по крупинкам. Постепенно учились мы воевать лучше и умнее.

Я показал на заплатку, приклеенную к его уху. Он засмеялся, пошутил:

— Дырку пуля сделала для серьги. Теперь замок можно вешать, а не только украшения… На этот раз костлявая промахнулась на полсантиметра.

Батальон располагался на самом горячем и бойком месте. Даже теперь, ночью, не затихал огневой бой — приходилось на ряде участков передвигаться быстрым шагом, а то и перебежками.

— Ночью не начнут, — заверил Воронин. — Производят перегруппировку, вынюхивают, где выгоднее нанести удар. Думаю, атакуют рано утром. Скорее всего здесь, вдоль шоссе.

Такого же мнения был и заместитель командира батальона капитан М. П. Буторин. Он прошел ступеньки взводного и ротного, приобрел хороший боевой опыт, был расчетлив в бою. Запомнились его слова:

— Броситься в огонь или толкнуть туда подчиненных — не смелость, а безрассудство и глупость. На огонь летят мотыльки, да и то в темноте. Воин должен не сгорать, а побеждать.

Михаил Петрович часто бывал на самых опасных участках.

Командир 1-го батальона капитан Г. И. Диордица, вернувшись с переднего края на свой командно-наблюдательный пункт, встретился с нами. Когда я спросил его о положении дел в батальоне, он ответил:

— Окружить противника легче — труднее не выпустить из котла. Мало сил у нас… Но передайте командиру корпуса, что гвардейцы с честью выдержат удар. Не сомневайтесь: рубеж отстоим.

Из батальона мы направились на командный пункт 10-й стрелковой бригады. Полковник Бушев терпеливо выслушал выводы и предложения. Он всегда уважительно прислушивался к мнению офицеров штаба корпуса. Оборона в целом оставила у нас хорошее впечатление. Все, что можно было предпринять за эти короткие часы, сделано и делалось. Недочеты, которые встречались нам в ходе проверки, сразу же устранялись.

Рано утром 7 ноября фашисты ударили вдоль шоссе, пытаясь вырваться из окружения. Такова уж психология авантюриста: он чаще возвращается по знакомому маршруту, чтобы не тратить время и силы на освоение новой дороги. Огонь и мужество вступили в схватку с танками. Силы сторон были неравными. Противник превосходил во много раз обороняющихся. Но гвардейцы 10-й стрелковой не дрогнули. Они открыли меткий огонь по танкам и пехоте врага, и бронированные машины заметались перед позициями батальонов.

Не сразу в штабе корпуса становилось известно о подвигах бойцов и командиров. Быстрее передавались сведения о занятых рубежах, о силах врага, количестве уничтоженных вражеских танков, потерях, и только к исходу дня в штаб поступали донесения о мужестве и отваге воинов.

В 3-й пулеметной роте пулеметного батальона вместе с командиром роты младшим лейтенантом Д. А. Гилевым и его заместителем по политчасти младшим политруком И. Г. Витченко было 34 человека. Восемь расчетов станковых пулеметов занимали огневые позиции. Если бы атаковала одна пехота, то не нашлось бы сильнее и опаснее для нее оружия, чем пулеметы. Но 16 танков и до роты пехоты нанесли удар по позициям. Пулеметчики били по пехоте, отсекая ее от танков. Гранаты и бутылки с горючей смесью полетели навстречу гитлеровским бронированным машинам, когда те подошли на расстояние броска. Два танка загорелись.

Вражеская пехота не смогла преодолеть пулеметный огонь, залегла. Артиллерия противника усилила огонь по нашим позициям. Танки проскочили передний края обороны, и снова, теперь уже им вслед, полетели гранаты и бутылки.

После небольшой паузы накатилась на позиция роты вторая волна танков. Они шли на окопы, утюжили их, пытаясь уничтожить защитников. Только два фланговых расчета, несмотря на близость танков, не прекратили огонь по пехоте.

Рота держала рубеж. Пулеметчиков оставалось меньше половины прежнего состава. Им уже приходилось воевать не только за себя, но и за погибших, биться с удесятеренной энергией и настойчивостью. Раненые не уходили с поля боя, не выпускали оружия из рук.

Без артиллерии и ПТР — только гранатами и бутылками с горючей жидкостью было подбито 5 танков и уничтожено не менее сотни фашистов. До последней минуты своим примером стойкости и бесстрашия воодушевлял воинов командир роты, вселял в них уверенность в успех. Всех видел, и люди видели его.

Геройски сражался с врагом замполит роты И. Г. Витченко. Из личного оружия Иван Гаврилович в упор поразил несколько гитлеровцев, которые прорвались с тыла в расположение роты. Когда вышел из строя наводчик, он лег за пулемет, метко поражая атакующие цепи врага.

Рота удержала рубеж. Враг не прошел. Большой ценой досталась победа. Из 34 защитников погибло 22. Погиб и бесстрашный командир роты Дмитрий Алексеевич Гилев. Почти все оставшиеся в живых получили ранения.

Немало подобных примеров сохранилось в моей памяти.

Недалеко от шоссе находились позиции двух расчетов ПТР братьев-близнецов Ивана и Дмитрия Остапенко. В окопах они отметили свое девятнадцатилетие. Оба невысокого роста, крепкие, неторопливые.

На большой скорости двигались на них танки. Артиллерия противника усилила огонь по позициям. Иван насчитал двенадцать вражеских машин. Бронебойщики вступили с ними в единоборство. Счет уничтоженным танкам открыл Иван. На каждую цель братья тратили по два, реже по три патрона. Дмитрий, подбив третий танк, почувствовал острую боль в левой руке. Перевязывать руку было некогда — танк наползал на окоп. Дмитрий почти в упор поразил его.

Наступила короткая пауза. Танки врага шли где-то в стороне. Там их встречали другие бойцы. Дмитрий в последний раз разглядел в окопе брата. Перед позицией Ивана стояли застывшие четыре машины врага. Брат помахал рукой: мол, все в порядке.

Короткая передышка оборвалась быстро: на позиции вновь ринулись вражеские танки. Братья встретили их огнем. И тут же артиллерия ударила по окопам бронебойщиков. Вздыбилась от взрывов земля.

Если Иван, словно подбадривая себя, в полный голос подсчитывал каждый подбитый танк, то Дмитрий не считал их. Он стрелял только по ближним машинам, чтобы поражать наверняка. Запас патронов иссякал. Второй номер, который мог бы пополнить его, вышел из строя. Последний танк наползал на окоп Дмитрия. Патронов уже ее было. Под рукой оказалась связка гранат. Он метнул ее, и танк остановился с перебитой гусеницей на краю окопа. Стрелять было нечем. От потери крови затуманились глаза. Дмитрий сполз на дно своего полузасыпанного окопа. Его подобрали санитары, отнесли в санроту, а оттуда отправили в госпиталь.

Иван тоже устал. Он оглядывал поле, выжидая новую цель. Но фашисты, видя кладбище своих машин, не решались больше приближаться к позициям бронебойщиков.

К исходу дня подсчитали подбитые и сгоревшие танки. На долю братьев Остапенко пришлось 20 таких машин: Дмитрий поразил 13, Иван — 7. За этот беспримерный подвиг Дмитрию Яковлевичу присвоено звание Героя Советского Союза, а Иван Яковлевич награжден орденом Ленина[5]. За всю войну ни на одном фронте никому не удалось повторить подвиг братьев Остапенко.


В 1-м батальоне в окружении оказалась 2-я рота. Крохотный островок среди бурлящего и клокочущего потока. Бойцы сражались с врагом, не имея связи со своими, не пополняя боеприпасов, не эвакуируя раненых, не получая питания. Рота мужественно держала плацдарм. Фашисты много раз пытались захватить его: он торчал у них как кость в горле. Дважды атаковывали после сильных артиллерийских налетов, один раз пытались ворваться на позиции внезапно, без стрельбы, приблизившись скрытно, но кустарнику, к району обороны почти на бросок ручной гранаты.

Гвардейцы бились смело, настойчиво. Мужественно руководил ими командир роты старший лейтенант И. Ф. Юдаков. Быстрый, подвижный, он следил за передвижением противника, точно оценивал его силы и намерения. На правом фланге и в тылу, где местность не просматривалась из занимаемого им окопа, находились опытные сержанты. Они докладывали ему о всех изменениях в обстановке. Туда, где назревала опасность, Юдаков перебрасывал свой небольшой резерв — группу воинов. Чаще сам возглавлял ее. С какой бы стороны ни начинал атаки противник, он наталкивался на упорное сопротивление.

Но командиру роты доложили, что больше нет патронов. Что делать? Можно было ночью напасть на одно из подразделений врага, разгромить его, овладеть оружием и боеприпасами. Но как быть с ранеными? Им нужна помощь. Взвесив все обстоятельства, Юдаков решил пробиваться к своим.

Иван Филиппович раздал оставшиеся у пулеметчика патроны — их пришлось на каждого по два, — распорядился о погребении погибших, выделил бойцов в помощь раненым, собрал всех, объяснил задачу. Как только стемнело, рота двинулась по кратчайшему пути к своим. Бесшумно, без стрельбы, действуя только штыками, они пробились к своим. А тот островок, что удерживала рота, даже на второй день после ухода ее враги обходили стороной, не решаясь приближаться к нему.

Комбат похвалил воинов за стойкость и мужество и, не теряя времени, сразу же поставил роте новую задачу: прикрыть огневые позиции противотанковой батареи, куда уже просочились вражеские автоматчики.

— Отдыхать придется после, когда отразим атаку, — добавил он.

Бойцы Юдакова действовали мужественно и решительно. А ведь два месяца назад они, сражаясь за станицу Терскую, потерпели поражение, оставили занимаемый рубеж.

Удачно подметил помощник начальника оперативного отделения 10-й стрелковой бригады капитан Н. В. Попов:

— Если бы теперь вернулись на прежние рубежи, то намного больше побили фашистов.

Война быстро выковывала мастерство бойцов, оттачивала навыки командиров и штабов в управлении войсками.

В ночь на 8 ноября фашистам удалось пробить вдоль шоссе коридор шириной до двух километров, разрезав боевые порядки 10-й бригады. Сюда с других участков спешно выдвигались артиллерия и стрелковые подразделения. Противник пытался через образовавшуюся щель вырваться из окружения, вывести на запад личный состав и технику. Однако горловина простреливалась с обеих сторон нашим многослойным огнем. Враг непрерывно атаковал, пытаясь раздвинуть пошире коридор, но ничего не мог сделать.

Недалеко от рубежа 10-й, разделенной на две части, бился в районе Майрамадага батальон моряков-автоматчиков 34-й бригады под командованием старшего лейтенанта П. Д. Березова. К автоматчикам присоединились уцелевшие в ходе прорыва танковой группировки противника бойцы 2-го и 4-го батальонов, но их было немного. Батальон с 5 ноября отразил несколько атак и нанес ощутимые потери противнику. Однако самые тяжелые часы выпали на утро 9 ноября. С обеих сторон лезли враги: с запада — подразделения румынской горнострелковой дивизии, с востока — танки и пехота окруженной группировки. Удары пришлись по стрелковым ротам, которыми командовали К. Е. Иконописцев и Э. Мирза-Туниев.

Противник не ставил уже цель пробиться через Суарское ущелье, чтобы выйти к Военно-Грузинской дороге, у него была более скромная задача — расширить коридор и через него вывести свою группировку на запад. Но на пути встали 10-я бригада и один из батальонов 34-й.

В каждом бою всегда есть самый горячий участок. Таким в обороне Майрамадага стали сложенные из кирпича и крупной речной гальки конюшни, которые стояли за околицей на западной стороне.

Группы автоматчиков огнем и гранатами отразили первые атаки врага. Когда поредевшее подразделение, оборонявшееся в одной из конюшен, израсходовав боеприпасы, вынуждено было отойти, командир роты Мирза-Туниев направил туда сержанта Павла Кудреватых с тремя бойцами. Проскочив простреливаемый участок, моряки ворвались в конюшню и уничтожили находившихся там гитлеровцев. В ходе схватки был тяжело ранен Кудреватых, еще двое вышли из строя, огонь мог вести только один. На помощь направился старшина 1-й статьи Николай Громов с четырьмя бойцами. На пути к цели группа вступила в неравный бой с танками противника. Две машины были подбиты гранатами, однако пехота противника при поддержке танков прорвалась в селение.

Перелом в обстановку внес парторг роты Рафаэль Хуцишвили. «Коммунисты и комсомольцы — за мной!» — крикнул он. Бойцы услышали этот призыв и бросились за парторгом. Навстречу двигался танк. Будучи уже раненным, Хуцишвили подбил его противотанковой гранатой. Контратака принесла успех, положение было восстановлено.

Напряжение боя у гвардейцев 10-й бригады не ослабевало. Противник принимал отчаянные попытки раздвинуть коридор и вывести свои войска из котла. Для наших частей не было более важной задачи, чем прочно закрыть «крышку» котла.

С юга поднялись в атаку оторванные от основных сил подразделения 1-го и частично 2-го батальонов, возглавляемые начальником штаба бригады майором И. П. Климентьевым. Навстречу им наступал 3-й батальон во главе со старшим лейтенантом А. Н. Бурдаковым. На завершающей стадии разгрома окруженной группировки в бой была введена 60-я стрелковая бригада, выдвинутая из резерва армии.

В эти напряженные дни но дорогам и большакам днем и ночью, в ненастье, под обстрелами и бомбежками разъезжали мы по штабам бригад, разыскивая их то на безымянных высотах, то в балках или в густых зарослях виноградника. Штабы и командные пункты часто меняли места своей дислокации. Случалось, что по нескольку суток мы не смыкали глаз, уточняя положение частей непосредственно на местности, доводя задачи до командиров, согласовывая вопросы взаимодействия.

Своеобразие в работе штаба вытекало из состава корпуса. В него входили 319-я стрелковая дивизия, 10, 34, 57, 60, 62-я стрелковые бригады, а также корпусные и приданные для усиления части и соединения. При наличии такого большого количества боевых единиц, безусловно, повышалась нагрузка на офицеров штаба корпуса. После того как наши войска ликвидировали попытки противника прорваться из окружения, все почувствовали, что наступает развязка схватки под Гизелью.

Во второй половине дня 9 ноября наши части захватили Гизель, а затем Новую Санибу. Накал боя сразу же спал. Дымилась большая гизельская равнина. Ветер разносил каленый запах горелой брони, резины и масла. Нам удалось захватить знамя 13-й танковой дивизии. Позже фашисты создали под номером «13» новую дивизию, но она по своей боеспособности уже не могла сравниться с разгромленной нами — отборные экипажи бесславно полегли в предгорьях Кавказа.

Затихло поле боя. На небольшой площади стояли покореженные и исправные машины, боевая техника. К вечеру подсчитали: 140 танков, 70 орудий, 2350 машин потерял враг. На поле лежали сотни трупов гитлеровских солдат[6]. В предыдущих боях врагу наносился немалый урон, но не всегда можно было увидеть результаты труда. Здесь же все было перед глазами.


После завершения разгрома гизельской группировки противника бои приутихли. Мне этот период запомнился тем знаменательным для меня событием, что я был принят в партию. На собрании ближе всех ко мне сидел заместитель командира корпуса по политчасти полковник П. Л. Базилевский. Несколько дней назад, перед тем как подать заявление о вступлении в партию, я зашел к нему. Павел Леонтьевич был приветлив.

— Мы никого не тянем за руку в партию, — с обычной прямотой заявил он. — Если вы готовы к этому, то я поддержу. Вас я знаю.

Теперь он сидел молча, чертил на листе какие-то завитушки. И тут послышался гул приближающихся самолетов. «Тяжелые бомбардировщики», — по звуку определил я. Такие сбрасывали бомбы с большой высоты. Собравшиеся примолкли. Все зависело от Базилевского. Если он не даст команду, то ни один не сдвинется с места и продолжит начатый разговор, напряженно прислушиваясь к гулу самолетов и свисту бомб. Базилевский же сразу скомандовал:

— По щелям!

В один миг опустел дом. Послышался свист падающих бомб. Один за другим загрохотали взрывы. Вдоль улицы поползли клубы едкого дыма.

Политработник поступил разумно. Хоть и говорят, что на миру смерть не страшна, но какое это геройство — бессмысленно оставаться под огнем?

После налета опять заняли места, продолжили собрание. Опытные товарищи давали советы, делились мыслями. Я схватывал основное: «Учитесь. Война — большая школа мужества. Прежде чем сделать шаг, подумайте: насколько он отвечает требованиям партии? Чаще советуйтесь с другими». Приняли единогласно…

Нам поставили задачу прорвать оборону противника на рубеже Рассвет, Дзуарикау. Казалось, после разгрома ударных сил противника создалась благоприятная обстановка для продвижения наших войск на запад. Но враг решил временно отсидеться в обороне, стал укреплять занятые рубежи, строить дзоты, создавать проволочные заграждения, устанавливать минные поля. Пошли дожди, дороги раскисли, подули промозглые ветры.

Части пробовали атаковать с расчетом, чтобы не дать возможности врагу маневрировать своими резервами и огневыми средствами, но слишком слабыми оказались удары, и противник отбил их. Сосредоточивали усилия на узком участке, однако опять не могли прорвать оборону — не хватало боеприпасов для подавления огневых средств врага.

Работники штаба немало времени проводили в войсках. Каждый день, возвратившись с передовой, они высказывали дельные замечания и предложения по улучшению организации дела, но перелома в действиях войск не отмечалось. Однажды, после очередного выезда, у меня состоялся обстоятельный разговор с полковником М. В. Глонти.

— Потеря веры в успех атаки приводит к тому, что снижается качество подготовки к бою, — говорил я ему. — Решение принимается чаще по карте, без детального изучения местности.

— Причина? — спросил Глонти. — Как вы думаете?

— Говорил с командирами. Считают, что отлично знают оборону противника, его огневые точки, проволочные заграждения и минные поля, — попытался пояснить я и прибавил: — Но упускают то, что предстоящий бой не повторяет вчерашний.

— Да, — согласился Глонти, — каждый бой по-своему нов и неповторим. И в каждом нужна победа, хотя бы небольшая, иначе ослабнет упорство в выполнении боевой задачи.

Глонти долго сидел, низко опустив голову над столом. Чувствовалось, что и он немало думал о том же.

— Что же ты предлагаешь? — спросил наконец.

— Убедить командующего армией в том, что атаки бесполезны. Надо накопить боеприпасы.

Полковник молча подвинул только что полученное боевое распоряжение штаба армии, в котором ставилась задача с утра силами двух бригад овладеть высотой 518,3. Подождав, когда я прочту, прибавил:

— Значит, так надо. Командующему, которому известна общая обстановка, виднее, что сейчас важно делать в полосе армии.


После завершения планирования боя М. В. Глонти собрал работников штаба, довел до них недостатки, имевшие место в организации наступления, потребовал не допускать их при подготовке очередной атаки. Большинство из нас выехали в бригады.

Как будто на этот раз удалось подготовить все. Организация боя была проведена в полном объеме, штабы бригад разработали все положенные документы.

Атака началась утром. Преодолеть сопротивление врага части корпуса не смогли. Огневые точки в обороне противника оказались не подавленными из-за недостатка снарядов. Наши стрелковые цепи залегли перед проволочными заграждениями. Несколько раз были попытки возобновить атаки. Ждали: вдруг произойдет чудо; но на войне чудес не бывает. Для успеха в бою требовалось иметь превосходство в силах над противником, а его не удалось создать даже на направлении главного удара.

17 декабря поступило распоряжение перейти к обороне. Пять недель мы наносили удары по врагу, не имея успеха. Напрасно? Нет, так мы не думали. Возможно, без этих настойчивых атак победа под Сталинградом пришла бы позднее: противник держал против корпуса солидную группировку и не смог выдвинуть ее на усиление своих войск, действовавших на решающем направлении.

А через несколько дней — 22 декабря враг побежал по старым следам. Испугался, что с выходом войск Юго-Западного фронта к Ростову захлестнется вся его кавказская группировка. В донесениях штабов бригад было одно: преследуем. Конечно, противник тронулся с рубежа не по доброй воле. К этому шагу его подвели не только успешные действия войск другого фронта, но и атаки наших соединений, проводимые в последние недели.

Части корпуса в составе войск 9-й армии стремительно преследовали противника в направлении Пятигорска. Фашисты не изменяли свои звериные повадки: взрывали, портили, сжигали все на своем пути. Жители с радостью встречали освободителей. Впереди действовал передовой отряд под командованием отважного майора А. Б. Казаева из штаба нашего корпуса. Днем и ночью продвигался его отряд, обходя опорные пункты и заминированные участки дорог, внезапно вклинивался в оборонительные рубежи, обрушивался на районы скопления вражеских войск. «Смелость и еще раз смелость, — учил Казаев своих подчиненных. — Быстрота решает исход схватки».

В ходе преследования многие офицеры штаба корпуса продвигались с частями. Находясь в одном из батальонов, я оказался свидетелем, как подразделения захватили небольшой поселок, но, не выдержав контратаки противника, отошли назад, а затем снова овладели им. Меня это не удивило, обычное дело в ходе маневренных боев… Подъехал Глонти. Я бодро доложил ему обстановку.

— Ты считаешь это нормальным? — строго переспросил он. Я не стал возражать. — Через полчаса восстанови динамику боя и доложи.

Когда я поглубже вгляделся в этот случай, то все оказалось не таким уж безобидным. А было вот как. В поселке предстоял обед. Личный состав, не получив твердых указаний о дальнейших действиях, разошелся по домам. Охранение не было выставлено. Только взвод ПТР, который запоздал с выходом сюда, с ходу вступил в бой, подбил танк. Взвод 45-мм орудий с опозданием развернулся, но, сделав несколько выстрелов, замолк — не было снарядов: повозка с ними остановилась на другой улице.

Маленький случай оставил зарубку в сознании многих офицеров. Да и для меня это явилось хорошим уроком: нельзя быть верхоглядом в оценке боевых действий.

На разборе участники этого боя сидели молча. После моего выступления Глонти оглядел лица офицеров, заговорил негромко, словно хотел поделиться с понятливыми собеседниками своими мыслями: забыли однополчане о бдительности, о необходимости поддержания подразделений всегда в боевой готовности.

Приказ о наказании виновников не был издан. Но трудно сказать, что сильнее действует на человека — грозная бумага или живое, доходчивое слово старшего начальника.

Когда разошлись офицеры, у Глонти состоялся разговор с комбатом и начальником штаба. Здесь у него совсем другой тон. С них спрос вдвойне. Гневно звучал его голос:

— Так командовать нельзя! Надо душой болеть за выполнение задачи.

Возвращаясь на КП, Михаил Варламович повернулся ко мне:

— Удивляюсь: почему ты сам не ударил в набат? Чего ждал? — Он почти в упор смотрел мне в лицо. — Ты же представитель вышестоящего штаба, а занял позицию постороннего наблюдателя.

В другой раз Глонти пригласил меня к себе в машину.

— Подброшу до бригады, — сказал он.

Машина старенькая, с выцветшим и изрешеченным дождями парусиновым верхом, но безотказная. По дороге шли и ехали на повозках и автомобилях воины. Газик поравнялся с бойцом, который шел неторопливо, опираясь на суковатую палку.

— Куда, дружище, топаешь? — участливо спросил Глонти, остановив машину.

— К себе в роту. С перевязкой задержался.

— Нога не беспокоит? Может быть, лучше в медсанбат?

— Я скорее выздоровлю на свежем воздухе. Да и бить фашистов надо.

Не по пути, большой крюк придется сделать, но Глонти подхватил под мышки бойца, втащил в машину.

Газик накручивал километры. На взгорке, рядом с бурной горной речкой, догорали дома в деревне. Ни одного целого здания. Женщины рылись в неостывшей золе, отыскивая перегоревшие плитки, чугуны и разную хозяйственную рухлядь, которую пощадил огонь.

— Сожгли бандиты, — без слез, не поворачивая голову к пепелищу, проговорила пожилая женщина. — Жили месяц у нас. Ребятишки стали понимать их собачий язык. Окопы для них рыли. Норма большая. Не выполнишь — изобьют, второй раз — расстреляют. Изверги.

Глонти молчал, на скулах взбугривались желваки. Следы разбоя фашистов оставались на всем пути отступления врага.

Недалеко от КП бригады, около небольшой рощи, стояла походная кухня. Михаил Варламович остановил машину. Попробовал обед, остался недоволен, качеством пищи. Повар пожал плечами:

— Съедят, товарищ полковник. Здесь не ресторан…

Прибежал старшина с повязкой на голове.

— Найдите другого повара. Этот не научился уважать бойцов, для которых готовит еду, — приказал Глонти.

Большинство таких шероховатостей, влияющих на боеспособность подразделений и настроение воинов, ликвидировались начальником штаба сразу же, без всяких задержек…

Наши войска успешно преследовали противника. На отдельных рубежах он вгрызался в землю, и тогда приходилось вести напряженные бои. Так случилось под небольшим поселком Сурх-Дигора, за которым у врага скопились сотни машин и танков, оставшиеся без горючего Тяжелый бой выдержали наши части. Здесь, в поселке, я узнал о подвиге офицера 10-й бригады И. Г. Кишкина. По рассказам очевидцев, он попал посредине улицы под пулеметный огонь. Не лег, не метнулся за дом, а, выхватив гранату, побежал навстречу вражескому пулемету. Один — в атаку! Гранату он бросил по огневой точке, но и сам упал замертво. На его теле насчитали 38 пулевых ран.

Адъютант старший батальона старший лейтенант С. А. Воронин вспомнил тяжелые бои под Гизелью.

— Тогда выдержали, — неторопливо говорил он. — Шли в атаку под сплошным огнем. Обычно улавливаешь взвизг и посвист от пролетевших рядом пуль и осколков, а там я впервые ощутил, как сильно бьет в лицо от них упругая горячая волна.

Он шел в атаку с одной из рот. Я его спросил:

— Была ли такая необходимость?

Он пожал плечами:

— Никогда не думал об этом. Место свое в бою определяют так: где сложилась трудная обстановка и нет твердой уверенности в успехе — там должен находиться. — И, подумав, добавил: — Надо поддержать дух гвардейцев. Кому же больше, как не командиру, сделать это?

Бесспорно, он прав. Эти люди самые авторитетные и уважаемые в батальоне, за ними всегда смело шли воины на штурм и бились с утроенной энергией. Так же вел себя Воронин и здесь, под Сурх-Дигора.

В боях на подступах к Пятигорску части захватили три десятка пленных, четверо из них были ранены. При допросе один из них с горечью признался, что бросили его, никто не помог, а когда он приподнялся на руки, над головой просвистела пуля.

— Свой стрелял, пытался добить, — сказал пленный.

В первых числах февраля преследование противника закончилось. Были освобождены Пятигорск, Железноводск, Ессентуки, Минеральные Воды, Армавир, Кропоткин. Войска фронта вышли к Азовскому морю. Теперь предстояло очистить от врага низовья Кубани и Таманский полуостров, который удерживала 17-я немецкая армия. Попытка с ходу сбить противника с занимаемого рубежа не принесла успеха. Стало ясно, что без солидной подготовки оборону не прорвать.

Новый командир корпуса генерал И. Л. Хижняк взял меня в поездку по частям. Побывали в 57-й бригаде. После трехдневных напряженных боев бригада овладела большой станицей Кореновской. Достигнутый успех не удалось ей развить. Противник занял подготовленный рубеж впереди Ново-Корсунской и Дядьковской.

С КП одного из батальонов четко просматривались местность и оборона противника. Командир батальона показал рубеж, который занимали роты, огневые точки врага, доложил:

— Готовимся с утра наступать.

Иван Лукич спокойно, по-деловому расспросил комбата о предстоящих действиях, выслушал замысел. На местности генерал показал, как лучше расположить людей, где выгоднее установить пулеметы, куда отвести второй эшелон, чтобы дать воинам отдохнуть и подготовиться к наступлению. В этом и состояла учеба на фронте. Старший передавал свой опыт, учил подчиненных мастерству управлении подразделениями в бою.

На КП находились с десяток бойцов и командиров. Все подвинулись ближе к генералу. У Ивана Лукича была удивительная способность располагать к себе подчиненных. С уважением прислушивались они к его простым и ясным суждениям. А если кто-либо из присутствующих хотел высказать свои взгляды или заботы, то генерал был внимателен и приветствовал инициативу. Конечно, комкор был всегда очень занят, у него много разных больших и сложных дел, но среди них самыми важными всегда оставались встречи с тружениками поля боя.

Возвращались под вечер. По сторонам тянулись разбросанные на несколько километров хутора и станицы, недавно освобожденные нашими войсками.

— Ты приезжал в бригаду на проверку? — неожиданно спросил комкор.

Я подтвердил, что за последние дни дважды был в ней: в первый приезд изучил в штабе порядок ведения журнала боевых действий, а во второй — проверил обеспечение стыков с соседями.

Он не отрицал, что нужно проверять и эти вопросы, но делать это выгоднее в комплексе с другими.

— Почему не заглянул в батальоны и не посмотрел, как организовано закрепление рубежа? — спросил он.

Я пояснил, что на проверку отводилось совсем мало времени и приходилось спешить, чтобы вовремя вернуться в штаб, где ждала другая срочная работа.

— Пользы от такой проверки мало, — сделал вывод генерал. — Нельзя проходить мимо главного объекта — подразделений переднего края.

Машина, преодолев балку, выбралась на ровную дорогу.

Справа в редеющей темноте виднелся курган. Генерал вспомнил свой разговор с одним командиром батальона.

— Я ему толкую, что надо было атаковать опорный пункт в обход, а он мне отвечает: «Зачем обходить, прямо — ближе». Этого офицера война ничему не научила, — с раздражением говорил он. — Такого не беспокоит, какой ценой выполнит задачу. Подобных людей на пушечный выстрел нельзя допускать к должности командира.

Новый командир корпуса был горячим сторонником смелых и дерзких маневров. Участник гражданской войны, он, пока ехали до штаба, рассказывал о своей молодости, о лихих кавалерийских атаках во фланг и тыл врага.

7 февраля на рассвете командир корпуса провел рекогносцировку с командирами бригад, отработал вопросы взаимодействия в ходе предстоящего наступления. Мягкий ветер по-весеннему ласкал лица. В поле редкими грязными пятнами лежал мокрый снег.

С высоты хорошо просматривался участок полосы наступления, где намечался главный удар. Обстоятельно разбирались действия войск. Противник мог отвести свои части с переднего края, использовать резервы для контратаки или занятия обороны на первой позиции. Комкор настойчиво перебирал все возможные варианты, чтобы подчиненные были готовы к любым неожиданностям в ходе боевых действий.

Ночью вместе с комкором выдвинулись на НП командующий артиллерией, начальник разведки и два работника оперативного отделения. Атака началась в 4 часа. Рассчитывая на внезапность, атаковали без артподготовки.

Прошло полчаса, прежде чем послышалась стрельба. 7-я и 34-я стрелковые бригады зацепились за окраину Ново-Корсунской. Дальнейшее продвижение застопорилось. Подразделения 10-й гвардейской и 57-й стрелковых бригад залегли под сильным огнем, не достигнув станицы Дядьковской.

Перед рассветом разведчики притащили пленного, втолкнули его в окоп и даже не посмотрели на него. Не представляли они, какая большая цена этому «языку». За два дня — первый. Организовывали наступление, основываясь на старых данных, а противник мог изменить группировку. Пленный, старательно вытягивая руки по швам, торопясь, назвал полк и дивизию. Таких частей здесь, на переднем крае, раньше не было. Ошибки в показаниях не могло быть. Теперь и начальник, разведки, сопоставляя данные об огневой системе, которая вскрылась в ходе наступления, тоже пришел к выводу, что сил и средств в обороне стало значительно больше.

Много трудов вложили в организацию боя, в полном объеме штаб отработал положенные боевые документы. Сколько сил и времени заняла разработка одной только плановой таблицы боя! Трижды ее переделывали. Ни один, даже самый придирчивый, проверяющий не нашел бы в документах ошибок, неряшливо сформулированной фразы. Одним словом, возводили сооружение старательно, любовно обтачивали детали, подгоняли их друг к другу, прочно крепили все части, по, когда здание встало в законченном виде, обнаружилось, что фундамент сделан без расчета — он не выдержит нагрузки я здание может рухнуть, а вместе с ним пропадет и труд людей, вложенный в его сооружение.

Конечно, никто не застрахован от просчетов: нелегко распознать замыслы врага. Если бы на войне командир и штаб, приступая к организации боя, всегда знали планы противника, то победа добывалась бы быстрее и легче. В том-то и состояла особенность планирования боя, что оно в ряде случаев осуществлялось при отсутствии проверенных и подтвержденных данных о группировке и намерениях противника. В каждом замысле командира всегда большая доля риска.

Противник несколько часов назад выдвинул один полк на передний край. Плотность живой силы и огневых средств у него возросла, а наступающие стали слабее. Что же делать? Продолжать выполнять задачу в том же порядке, как было принято раньше, или же нужно вносить изменения в группировку войск и содержание задач?

Командир корпуса выслушал мнение подчиненных. Операторы высказались за то, чтобы сосредоточить усилия на овладении Ново-Корсунской. Тем более что там уже захвачено несколько домов и есть возможность скрытно накопить силы для нового удара. Начальник разведки высказался за то, чтобы сделать паузу, произвести перегруппировку и с утра следующего дня продолжить атаку.

Генерал И. Л. Хижняк запросил обстановку у командиров бригад. Доклады их не радовали. Присев к стереотрубе, он долго смотрел на поле боя. Взлетали султаны взрывов, низко над землей полз дым, редко перебегали одиночки. В докладах командиров бригад улавливалось одно: успеха нет и ждать его не приходится. Одни высказывали этот вывод открыто, другие — с оговорками, словно боялись огорчить комкора. К этому выводу пришел и он. Теперь предстояло убедить командующего. После доклада обстановки комкор с обычной твердостью в голосе доложил свое решение: прекратить атаки, с наступлением темноты произвести перегруппировку и с утра повторить удар.

Генерал Хижняк обычно смело высказывал любому начальнику свои взгляды, да и сам не уважал подчиненных, которые не имели своего мнения и жили тем, что всегда ждали указаний старшего. Вот и теперь возникла необходимость убедить командующего в нецелесообразности осуществления ранее намеченного плана. Но командующий не согласился с решением командира корпуса. Предстояло продолжать наступление. Лишь через несколько дней противник не выдержал напора наших войск и с боями стал отходить. Корпус перешел к преследованию. Жирная грязь тяжелыми комьями липла к колесам повозок. Машины с трудом ползли по раскисшим дорогам. Но успех заставлял позабыть об этих трудностях. Подразделения шли бодро, спорым шагом, выбирая места посуше. Впереди действовали передовые отряды.

Вскоре фашистам удалось зацепиться за новый, заранее подготовленный рубеж: Черноерковский, Староджерелиевская, Старонижнестеблиевская, на котором им удалось создать сравнительно высокую плотность живой силы и огневых средств. Значительно усилила активность вражеская авиация.

Попытки наших частей прорвать рубеж с ходу не принесли успеха. А тут еще прошли дожди, размыло дороги. Отощавшие кони даже пустую повозку тянули с трудом. Предстояло изыскивать пути для повышения боеспособности частей. Командование и штаб обратились к жителям, что оставались в станицах, с просьбой помочь доставлять снаряды. Женщины, старики и дети — все, кто мог двигаться, пришли на помощь. Люди с непривычным грузом шли гуськом по обочине грязной дороги. Снаряды и мины они укладывали в мешки или обвертывали в тряпки, несли их за плечами или держали на руках, как маленьких ребятишек. Вблизи огневых позиций, около кустов, вырастали небольшие штабеля боеприпасов. Бережно положив тяжелый груз, многие садились здесь же, на обочине дороги, отдыхать.

На другой день рано утром они опять отправлялись в путь. Штабеля снарядов и мин хранили тепло человеческих рук, капли пота, а может быть, и слез, выжатых из женских глаз болью и усталостью.

Плохо стало и с питанием личного состава. Но самым трудным препятствием на пути к переднему краю обороны противника оставалась местность — топкая, набухшая к весне водой, с редко торчащими пятачками твердой земли. Сложнее всех приходилось артиллеристам и минометчикам. После трех выстрелов станины орудий и опорные плиты минометов погружались в топь, и требовалось немало усилий, чтобы вытащить их и передвинуть на другое место.

С наступлением темноты пустели штабы: все, кто мог, уходили в подразделения. Задача стояла одна: поддержать боевой настрой воинов, помочь командирам в организации боя. При встречах с личным составом никто не спрашивал, для чего мы находимся в плавнях, какая в этом необходимость. Солдаты верили в жесткую разумность решений командования и не ставили под сомнение целесообразность осуществляемых им мер, считая, что они вытекали из высоких оперативных замыслов.

В конце февраля 11-й гвардейский стрелковый корпус был передан из 9-й армии в состав 58-й. Но содержание задач и условия их выполнения от этого для войск корпуса не изменились. Однажды я всю ночь пробыл в подразделениях 10-й бригады. Со многими гвардейцами поговорил. Ни одной жалобы. А командир роты старший лейтенант И. Ф. Юдаков даже пошутил:

— Я своим орлам говорю: «Когда мало ешь, то легче становишься — болото не засосет, да и в атаку можно бежать быстрее».

Недавно его рота выдержала натиск врага, находясь в огненном кольце. В том, что устояла она тогда, нанесла врагу большой урон и без боеприпасов проложила себе дорогу к своим, — во многом заслуга ротного, Здесь он тоже не терял бодрости духа, верил в успех.

Я посмотрел на его сапоги — на одном отскочила подошва, шинель заляпана грязью, лицо совсем осунулось, выдались скулы. До чего же терпелив и скромен этот офицер! Притащили термос с похлебкой. Какая бы она там ни была, но запах ее аппетитно щекотал голодный желудок. Никто не поставил бы в вину старшему лейтенанту, если бы он первым получил свою порцию, но ротный ждал, пока все подчиненные не наполнили котелки и не принялись за еду, и только потом сам занялся обедом. При мне он похлебал ложкой одну жиденькую похлебку.

— Всем поровну. Такой порядок на переднем крае, — пояснил он.

Конечно, скромничал командир роты, не все поровну делил с рядовыми. На нем лежал неизмеримо более тяжелый груз ответственности за судьбы вверенных ему людей, за выполнение боевой задачи. Пока бойцы, положив руки под головы, спали, он принимал решение, по-разному расставлял гвардейцев, огневые средства, менял направление атаки, настойчиво искал тот самый, единственно лучший, вариант, который обеспечивал достижение цели. Он первый поднимался в атаку, сильнее всех радовался успеху и с болью переживал, когда события развертывались не так, как ему представлялось.

Близко раздались два взрыва. Иван Филиппович придавил меня за плечи и сам лег рядом.

Противник здесь слабый, — сделал он неожиданный вывод. — Один сильный удар — и побежит. У него две выгоды: сидит на сухом месте и имеет много снарядов. В лоб его не одолеть, надо просачиваться через передний край, бить во фланг и с тыла…

За редкими кустами находилась рота старшего лейтенанта П. В. Козака. Есть люди, которые не оповещают мир о своих успехах, не шумят, когда выполнят поставленную задачу или даже совершат подвиг. Если не знать их близко, то можно поставить под сомнение достигнутые ими успехи. Павел Васильевич один из таких. Скромный и деловой.

В этих условиях его рота сделала немного больше, чем другие. Она преодолела заболоченную местность, вклинилась в оборону противника и прочно вросла в землю. Фашисты понимали, что скорее всего отсюда русские нанесут удар. Ротный доволен, что удалось форсировать болото и захватить плацдарм. Ночью он рассчитывал овладеть полностью опорным пунктом.

— Батарея задушит три пулеметные точки, а две, что на флангах, возьмет под контроль, — коротко пояснил он свой замысел. — Главное — огонь пехоты. По пять гранат на каждого бойца. В два часа ночи — бросок.

Соседи пока просматривались. Но ведь выгоднее сосредоточить здесь основные подразделения батальона и, не ожидая общего сигнала, обрушить удар по опорному пункту. После моего разговора с комбатом тот согласился на проведение ночной атаки. Командир и штаб бригады поддержали эту инициативу, выделили средства для поддержки батальона.

Вернувшись на КП, часа два писал отчет. Не сгущал краски, но и не опускал колючие мелочи. События преподносились без обтекаемых фраз, коротко, а в конце — предложения. Мне казалось, что если их реализовать, то сразу произойдет перемена, батальоны резко повысят боеспособность и смогут быстрыми темпами продвигаться в глубину обороны противника.

Глонти долго читал, некоторые места подчеркивал, выписывал к себе в блокнот. Отложив в сторону листы доклада, потер подбородок:

— От земли не надо отрываться. Не мы определяем — наступать или обороняться. Ты вроде прокурора, тот всех обвиняет, а сам безгрешен.

Глонти не витал в облаках. Он всегда трезво оценивал события и дела людей. Терпеливо разобрал все мои замечания и предложения, как через решето их просеял. Осталось не так много — остальные проскочили, оказавшись пустой породой.

— Чем ты помог командирам подразделений? — спросил, выжидательно глядя мне в лицо.

Я знал, что Глонти не терпел, если представитель штаба в ходе проверки фиксировал факты, чтобы доложить о них командованию, и не принял нужных мер на месте. Довести новое — значит передать полезный опыт, подмеченный представителем штаба у других. У командиров подразделений обычно много своих забот и дел, не всегда удавалось им найти время, чтобы внимательно присмотреться к действиям соседей, уловить у них полезное, заслуживающее внедрения в практику. Работник же штаба в более выгодном положении: он не только мог быстрее заметить новое, но и обоснованно доказать полезность его. Весь опыт штабной работы убеждал, что, чем больше представитель штаба выдвигал разумных предложений, направленных на повышение боеспособности подразделений и на успешное выполнение боевой задачи, тем выше становился его авторитет в войсках.

Когда я доложил о том, что было сделано в ходе проверки, Глонти снова взял в руки исписанные мною листки.

— Вроде наши части оказались в тупике, — он сердито постучал карандашом по столу. — Можно подумать, что они исчерпали все возможности.

Глонти достал ведомость соотношения сил и средств, которую я позавчера составлял вместе с разведчиком. В сухих цифрах не просматривалось даже намека на такие безрадостные выводы. Заговорил задумчиво:

— Кому же верить? Согласен — трудные условия, но воины наносят врагу урон. По показаниям пленных, в ротах у фашистов осталось по 25–30 человек. Кто, по-твоему, их обескровил? — Глонти встал, закурил. Что-то было в нем свое, особенное, мудрое. Продолжил: — А вдруг подошьют твои бумаги в дело, на обложке поставят штамп: «Хранить вечно». Исчезнем мы с тобой, возьмут в руки эту папку наши потомки, прочитают и удивятся. До чего же, скажут, наши предки плохо воевали, бестолково распоряжались людьми! А ведь не так. Черное не должно забивать другие краски…

У Глонти свой подход к проверке: начинать ее с поисков хорошего, в отчетах и докладах ставить хорошее на первое место. Он взял цветной карандаш, начал подчеркивать в моих листках, как он выражался, ценные крупинки.

Прочитал:

— «Снаряды в первой батарее выдают только снайперским расчетам»…

Резюмировал:

— Умно. Зачем же напрасно жечь боеприпасы, которые на руках приносят жители? «Командир второй роты считает, что выгоднее проводить атаки ночью»… Правильная мысль. «Приближать исходное положение для атаки до 100 м к переднему краю обороны противника»? — И опять подчеркнул: — Разумно. Меньше будет потерь в подразделениях.

Он неторопливо выбирал эти полезные зерна, оценивал их, записывал для памяти в блокнот.

Разговор уже подходил к концу, когда зашел новый командир корпуса генерал М. Ф. Тихонов. Он только что приступил к своим обязанностям. Я снова повторил основные результаты проверки. Глонти предложил написать приказ, но генерал не согласился.

— Одними бумагами положение не выправить, — пояснил он. — Надо искать другие пути.

Он выехал в 10-ю бригаду, чтобы, как он выразился, «своими глазами посмотреть на обстановку». Командир бригады подполковник Н. Е. Терешков встретил нас на командном пункте. Генерал поздоровался, сразу перешел к делу.

— Что мешает выполнить задачу? — спросил он. — Мало людей? Дайте ведомость боевого и численного состава. Противник сильный? Покажите карту с последними разведданными. Снарядов но хватает? Пригласите начальника артиллерии.

Документы изучал внимательно. Неторопливо вникал в детали, уточнял сведения у непосредственных исполнителей. Делал это не потому, что не доверял данным штабных документов и сообщению комбрига. Просто хотел попутно познакомиться с другими должностными лицами.

Без всяких записей схватывал генерал основные данные. Жизнь убеждала, что командиру положено помнить, держать в голове все важнейшие данные. Бесспорно, штаб всегда имел эти сведения, но ведь командир постоянно жил обстановкой, яснее и ближе всех видел поле боя, и вряд ли он смог бы вовремя отдать обоснованные распоряжения, четко не представляя сам состояние и возможности подчиненных частей.

К вечеру комкор определил, что для успешных действий необходимо еще больше сузить участки прорыва, предусмотреть сосредоточение на них основных сил и средств. Он считал также, что полезно работникам штаба почаще осматривать поле боя не в окуляры бинокля и стереотрубы, а с переднего края. Там ярче выступают нужды и заботы однополчан, легче нащупывается верный путь для успешного выполнения боевой задачи.

На другой день мы пошли в подразделения. Настойчиво искали, что можно сделать, чтобы добиться перелома в ходе боя. До рассвета я пробрался в роту лейтенанта П. М. Волошина. Местность заболоченная. Командир роты приподнялся, раздвинул камыши: в серой дымке выделялись бугорки на рубеже противника.

— Три пулемета, — показал лейтенант на видневшиеся окопы. У сарая — автоматчики, а чуть дальше, в кустах, — минометный взвод. Сюда надо две пушки выкатить на прямую наводку. Если не подавить огневые точки — успеха не будет.

Волошин сдвинул камыши. Мы с ним лежали рядом. Он окончил курсы младших лейтенантов, месяц командовал взводом. Был ранен, вылечили и сразу назначили на роту. Он снова раздвинул камыши, обвел рукой, показывая своих подчиненных. Сказал:

— Все считают, что здесь рота, а реально-то — взвод. Задачу ставят как роте, с меня требуют как с ротного. Был командир взвода — вчера ранило.

Вблизи хлопнул взрыв, затем еще один. Волошин пояснил, что у противника норма: огневой налет — шесть мин; через полчаса повторяет. Я сосчитал шесть взрывов. Немцы аккуратны и точны.

Командир роты поведал о нуждах воинов, о снабжении боеприпасами, качестве пищи, о том, что неделю назад представил к награде двух рядовых, а ответа пока не было. Десятки нитей тянулись от лейтенанта к разным начальникам, от которых зависели боеспособность роты и моральный настрой воинов.

Не меньше часа я пробыл в роте. Перед уходом лейтенант показал мне, как лучше доползти до лощины.

— Голову не поднимайте, — посоветовал он.

Земля была сырой, с холодными лужами. Короткими перебежками я проскочил опасную зону.

По результатам таких проверок штабом были подготовлены предложения по объединению мелких подразделений и использованию командиров, высвобождающихся при этом, о выводе части сил во второй эшелон для отдыха и подготовки к предстоящему броску. Для всех стало ясно, что одно дело — когда штабной работник оглядывал колонки цифр, отражающих укомплектованность, состояние и обеспеченность подразделений, и совсем другое — если он лично встречался с бойцами и командирами, на месте выяснял готовность их к наступлению, вблизи наблюдал арт-налет по обороне противника и атаку стрелковых рот. Тогда эти цифры наполнялись плотью, становились вполне реальными величинами, из которых вырастал успех.


В начале марта противник под натиском наших войск отошел за реку Протока, ширина которой немалая — до 120 м, а глубина — 3–4 м. Вдоль западного берега тянулась насыпь, местами доходившая до двух метров высоты. В нее фашисты врезали огневые точки.

С полковником Глонти выехали на НП бригады, чтобы ознакомиться с рекой и обороной противника. По донесению из бригады, наши подразделения занимали рубеж вдоль восточного берега. Но находиться на открытом месте вблизи огневых точек врага не было смысла, и командир решил отвести их на 200 м от реки. Отодвинули подразделения, а в штаб корпуса почему-то не доложили.

— Кого вы обманываете? — без всякого вступления навалился Глонти на начальника штаба бригады. — Почему безответственно подписываете документы?

Голос твердый, сердитый. Никогда я не видел таким возбужденным Михаила Варламовича. Он знал, что у меня имелась махорка, попросил закурить. Скрутив козью ножку, задымил, продолжил:

— Могу простить глупость: с кем не бывает. Выдержу, если офицер старался, но не смог выполнить к сроку задание. Все мы люди, можем ошибаться, не все знать и уметь. Но не могу простить обмана. Никто ведь вам не поставит в вину, что отвели подразделения. Но если сделали — доложите. По-честному.

Долго он отчитывал начальника штаба. Возмущение Глонти было понятно: в данном факте он видел значительно более серьезное, чем просто случайный промах в работе подчиненных. В нем просматривалось пренебрежение штаба к точности, четкости и объективности в воспроизведении обстановки. Если штаб счел возможным не доложить в вышестоящий орган даже об изменениях в положении своих войск, что являлось одним из серьезнейших нарушений, то не было гарантии, что и другие, тем более мелкие, вопросы им не упущены или не скрыты от старших начальников.

По возвращении в штаб М. В. Глонти поручил майору Т. Н. Дроздову написать приказ о недостатках в работе штабов, в котором предстояло указать и этот случай.

На другой день рано утром я вернулся из 10-й бригады, где по поручению Глонти изучал работу штаба. Недостатки в работе, которые я обнаружил, сообщил Дроздову. Тот выбрал наиболее важные и вписал в приказ. Когда приказ был подписан, я еще раз взглянул на него, и меня поразило, что значительное место в нем заняли факты из работы штаба 10-й бригады. Получилось неладно: хороший штаб отругали, а о тех, которые допускали в работе непростительные ошибки, упоминали вскользь.

Я попытался отстоять правду, по не проявил нужной настойчивости, и приказ остался в силе.

Это, естественно, вызвало обиду в бригаде. Через день, когда пришлось заехать туда, сразу почувствовал прохладное и даже недружелюбное отношение ко мне. До этого я приходил в штаб как близкий и доверенный человек, где меня не считали посторонним и вели разговор открыто обо всем, не стесняясь, делились нерешенными проблемами, обсуждали имевшиеся недочеты. Теперь пропало прежнее доверие, словно пролегла незримая граница: здесь — наше, куда запрещено ходить другим лицам, а там, за незримым барьером, — место контролера. Начальник штаба майор П. П. Климентьев, увидев меня, сказал с обидой:

— Отругали ни за что.

Я пытался объяснить, что все в приказе указано правильно, за каждый факт я мог ручаться. Тем более я не обходил штаб бригады, даже когда направлялся в батальоны. В подразделения меня обычно сопровождал кто-нибудь из штаба, чаще старший лейтенант Н. В. Попов или же майор Н. В. Минаев. Результаты проверки сразу же становились известны командиру и начальнику штаба бригады.

Климентьев не оспаривал факты, но ставил под сомнение практику доклада командованию мелких недочетов, которые разрешимы непосредственно штабом бригады.

Начальник штаба был, несомненно, прав в том, что в каждом штабе всегда можно отыскать мелкие недочеты, которые можно устранить быстрее, чем они попадут в приказ. Тот случай заставил меня с особой силой прочувствовать высокую личную ответственность за проведение проверки работы подчиненных штабов и оценку их деятельности. Проверку в тот раз я провел добросовестно, однако основная часть работы проверяющего — устранение обнаруженных недочетов — осталась не выполненной, а значит, и деятельность моя принесла мало пользы и вызвала вполне оправданную обиду в штабе бригады.

Загрузка...