Бог и человек - путь навстречу

Ирина Монахова

Бог и человек: путь навстречу

Некоторые вопросы христианства, рассматриваемые на основе мистического опыта.

Содержание

Часть первая

СВЕТ БЕЗ ТЕНИ

1. Рождение свыше

2. Видение

3. Что скрывается за внешней оболочкой

4. Безразличие и любовь к людям

5. "Я - путь"

Часть вторая

ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА К БОГУ

1. Что такое любовь к Богу ?

2. Любовь и вера

3. Осуждение

4. Раб Божий

5. Кроткие враги мира сего

6. Свобода выбора

7. Религия - спутник земной жизни

8. Единственный оппонент

9. Еще один мир

Часть первая

СВЕТ БЕЗ ТЕНИ

1. Рождение свыше

Рождение свыше, или явление истины, или откровение об истине - это просто свет после тьмы, продолжавшейся в течение всей предыдущей земной жизни. Всего лишь свет и ничего больше, но это главное. Как без дневного света не было бы жизни на земле, так без света истины не было бы другой жизни - жизни вечной. Жить без такого света - все равно, что постоянно находиться в темном помещении или в темной местности, когда нельзя увидеть окружающие предметы и явления и узнать, какие они есть на самом деле и вообще что собственно вокруг происходит, а можно только догадываться, пытаясь по звукам, запахам или наощупь представить всю картину. Причем эти догадки совсем не обязательно будут правильными и объясняющими действительное положение вещей, скорее наоборот.

Что можно понять из окружающей обстановки, будучи всю жизнь слепым? Совсем не то, что она собой на самом деле представляет, а свои фантазии о ней, отражающие в основном не ее, а того, кто фантазирует. Что можно понять о жизни, воспринимая ее вслепую, без света - какие-то обрывки чувств и мыслей, которые никак не складываются в нечто целое, законченное и понятное, как ни старайся. Ясно, что слепому предпочтительнее не подробное объяснение окружающей обстановки, а обретение зрения. Тогда просто, в один момент, без всяких дополнительных усилий он может узнать сразу все. Нужен только свет.

Так и истина не представляет собой каких-либо сложных умозаключений, а ее явление не содержит никакого действия, никакой суеты, никакого постороннего (потустороннего) вмешательства, ничего не трогает, не перемещает, не переставляет с места на место. Просто освещает все. А сама является тем светом, по сравнению с которым земной, то есть солнечный, свет - это тьма.

Соответственно, если человек нашел истину, то это вовсе не значит, что он за ней куда-то шел, специально ее искал или старательно вычислял. Вовсе не эти действия требуются с его стороны и не способности идти за истиной и вычислять ее, а какие-то совсем другие способности. Потому что идти никуда не надо и вычислять ничего не надо. Явление истины можно назвать светом, заполняющим все окружающее пространство вместо бывшей до этого тьмы, а можно назвать и обретением зрения после слепоты. И тогда истина видится без всяких усилий, как какой-либо предмет, находящийся тут же рядом. Можно сказать, что явление истины, или рождение свыше - это одновременно и предоставление той информации, которая до сих пор была скрыта, и вдруг приобретенное умение эту информацию увидеть. Причем, это умение, раз обнаружившись, так и остается насовсем, и свет истины, появившись, уже не исчезает.

* * *

Рождение свыше, или явление истины, - это еще и полный переворот в том, что приблизительно можно назвать шкалой ценностей. Все ее содержание (то есть все ценности этой жизни, построенные друг за другом по мере уменьшения их ценности для этой жизни) переворачивается и становится с головы на ноги, и то, что было в начале, во главе этой шкалы, оказывается в конце, и наоборот. И именно с головы на ноги, то есть с некоего совершенно неправильного, ложного положения - на нормальное, настоящее. Дальнейшая жизнь с такой перевернутой шкалой ценностей среди многих других (не всех, но многих), у кого шкала ценностей обыкновенная, земная, - на самом деле очень трудна, бывает, что и непосильна. Выдерживать такое существование и продолжать жить как ни в чем не бывало возможно, наверное, только при большой доле смирения - за счет этого смирения. А иначе... Знать, совершенно точно знать, что на самом деле все не так, как утверждается, насаждается окружающей жизнью и царящим в ней порядком вещей, стать в ней неким чужеродным предметом и в то же время продолжать оставаться ее частью - для кого-то, слишком увлекающегося и нетерпеливого, это может оказаться невыполнимо трудным.

Тем более, что как оказывается, как открывается рождением свыше, эта замечательная жизнь, земная жизнь, которую многие считают самой большой драгоценностью, на самом деле еще не самое замечательное, что существует "есть магнит попритягательней". Ведь рождение свыше - это не только явление истины, все освещающей и переворачивающей всю шкалу ценностей (то есть информация, касающаяся этого, земного, мира), но и информация о другом мире. Впрочем, это все взаимосвязано, и сам факт присутствия и даже просто наличия другого мира с соответственно другими (качественно другими противоположными) свойствами как раз и является источником истины и света и одновременно причиной переворота всей шкалы ценностей (или силой, осуществляющей этот переворот).

* * *

Другой мир и рождение свыше обусловлено тем, что невозможно ведь родиться второй раз, уже живя на земле, уже родившись здесь. Рождение свыше имеет смысл и возможность именно при наличии того другого мира, куда человек входит при его втором рождении. Подобно тому, как при первом своем рождении он входит в земной мир.

Другому рождению соответствует другой мир и другая жизнь в этом мире. Подобно тому, как рождение в земном мире (или в земной мир) начинает земную жизнь, так рождение свыше начинает другую жизнь в другом мире. При этом испытываешь странное, непривычное, но и замечательное, великолепное чувство вдруг открывшейся в необозримом будущем новой жизни. Это совершенно определенное ощущение огромного, несравнимого с масштабами земной жизни бесконечного будущего. По сравнению с ним так мало имеет значения степень продолжительности оставшейся земной жизни (это тоже сложный и коварный момент - с точки зрения сохранения равновесия, существуя как бы в двух измерениях сразу).

Одновременно понимаешь, что оставшаяся часть земной жизни с каждым днем, как шагреневая кожа, сокращается, и чувствуешь бесконечность своего существования в другой жизни. Даже в самом юном возрасте, в самом начале жизни не дано ощутить так буквально, что все еще впереди, как в начале другой, бесконечной жизни. Не говоря уже о том, что даже сама смерть главный страх, главное "пугало" земной жизни, этот постоянный "дамоклов меч", нависающий над каждым, - даже она меркнет, отодвигается на второй план и из некоего ужасающего события в итоге жизни, а для кого-то - просто катастрофы, превращается всего лишь в промежуточный остановочный пункт на едином непрерывном пути без конца. И оказывается, что нет тупика, глухой стены, в которую упирается в конце концов все сущее, а есть наоборот столь безмерная, безграничная перспектива, что и невозможно ограниченными земными возможностями воспринять и постичь ее вполне.

Нет смерти, оканчивающей (или прерывающей) жизнь - есть смерть, меняющая (изменяющая) жизнь - всего лишь меняющая. Другой вопрос - как, каким образом каждую конкретную жизнь она меняет. И всем ли такая перспектива изменений и вечной жизни покажется великолепной. Всем ли нужна эта бесконечная перспектива, где смерть - всего лишь промежуточный пункт. Может быть, кто-то наоборот предпочел бы ее в качестве полного и окончательного конца - чтобы никаких неизвестных (и неподвластных) поворотов и чтоб концы в воду. Для таких действительно вечность, неизбежная вечность большая проблема.

* * *

Так вот рожденным свыше вряд ли эта перспектива может представляться в каком-либо ином виде, чем только радость, только свет, только великолепие неких невиданных и неведомых до сих пор пространств.

Сказать, что великолепие этих неведомых пространств заключается в их красоте и величии - это не совсем точно. Вернее, эти слова и обозначаемые ими понятия полностью принадлежат земной жизни и обозначают впечатления от земных явлений. Рождение свыше, или явление другого мира, или явление вечности - явление неземное. Красота и величие - эти понятия, хотя и могут по опыту земных впечатлений приблизительно обозначить и впечатление от явления другого мира (явления вечности), но все же очень отдаленно и слабо, и даже искаженно.

Великолепие в явлении другого мира не в его красоте и величии - там нет таких вещей. Свет, освещающий все до конца, до дна, свет истины - вот что есть там. Атмосфера, состоящая полностью из любви, только из любви, как земная атмосфера состоит из воздуха - вот что там есть. И еще полное отсутствие времени, временности и материальности. Вполне передать это земными словами, земными ощущениями невозможно, на земной язык это непереводимо. Однако всякий имеющий глаза - видит, то есть всякий рожденный свыше, получающий при этом рождении еще один мир, вечный мир - видит его.

И это единственный вариант познания этого мира - только непосредственно видеть его. Или при отсутствии такого непосредственного познания - верить. Обрисовать его черты с помощью наших земных слов и понятий невозможно. Насколько же далекими, куцыми и бедными кажутся все наши земные слова, понятия и масштабы, которые мы им придаем, в присутствии другого мира, в присутствии вечности и настоящего, не имеющего теней, границ и преград, света. Как ни трудно было бы это себе представить, но свойственные другому миру свет истины и "атмосфера", состоящая из любви, подобно тому, как земная состоит из воздуха, - далеко и недостижимо превосходят все то, что в земном понимании превознесено до самой высокой степени, так что дальше и выше, казалось бы, ничего уже не поместится. И вот то, что там тем не менее свободно и бесконечно помещается, превосходя все земное - это всего лишь истина, всего лишь любовь - "всего лишь", с точки зрения земной действительности, где они являются весьма эфемерными вещами и вечно вытесняемыми куда-то на задворки, на задний план. И еще вечность, которая не то чтобы является в этом мире эфемерной, а вообще здесь не присутствует.

И вот из этих эфемерных, не принимаемых всерьез, пренебрегаемых вещей сделан, как из строительного материала, целый мир, так же, как земной мир из земли, воды, воздуха, причем первый из них, эфемерный -намного "прочнее". И с этими вещами, с которыми здесь не привыкли считаться, там надо не только считаться - надо им соответствовать.

Но это уже другой вопрос, привносящий драматическую подробность в общее великолепие иного мира - мира радости. Мир радости это, возможно, и не для всех, а для его, так сказать, участников или, вернее, его детей - словом, для причастных к нему, живущих в нем. Живущих даже еще (или уже) при этой жизни. То есть для рожденных свыше - для тех, кому другой мир дан, подарен.

* * *

Как это происходит - как его дают, дарят? Свет, радость - вещи, хотя и понятные, известные, но все же слишком общие, как бы статические. А что все-таки происходит, какое совершается действие, знаменуя рождение свыше? Что происходит в этот краткий (или не очень краткий) момент времени, отделяющий жизнь до рождения свыше от жизни после рождения свыше?

Может быть, это всегда бывает по-разному, а может быть, это всегда в сущности бывает одинаково - точно этого знать невозможно. Не всегда же остаются свидетельства об этом. Скорее всего, наоборот - обычно их не остается. Но в данном случае и нет такой задачи - обобщить этот опыт, каким он вообще в жизни бывает. Есть задача сказать только то, что известно не понаслышке, а непосредственно, на собственном опыте - то есть написать как бы картинку с натуры. При том что изобразить эту натуру так же наглядно, как какой-либо земной предмет, в принципе невозможно.

Картина эта, если быть точнее, предстает не глазам все-таки, а некоему внутреннему зрению. Разница между этими двумя зрениями такая, что с точки зрения первого все остается на своих местах, небо ясное и спокойное, ничего лишнего, а с точки зрения второго - как говорится, "разверзаются небеса"... Нет, все-таки они не "как говорится" и не в кавычках, а действительно разверзаются, открываются (или приоткрываются), как окно или дверь, и через образовавшийся проем, как ветер с улицы в окно, входит вечность. Потому что присутствие другого мира - это присутствие вечности. Это точно и однозначно, как аксиома. Это очень просто и ясно видно (конечно, внутренним взором).

Так вот это одновременно все врывается в распахнутый проем: и другой мир, и вечность, и свет, и истина, и осознаваемый и оцениваемый постепенно факт рождения свыше. Сказать, что это счастливый и радостный момент - значит ничего не сказать. Слов и чувств, соответствующих данной ситуации, как бы и вообще нет. Возможно, потому, что сама ситуация нездешнего происхождения не от мира сего, а от того мира, где вообще нет слов и чувств в нашем земном варианте.

В частности, явление истины (одной из составляющих, так сказать, частей данной ситуации), которое, казалось бы, не может обойтись без слов, вполне успешно без них обходится. И даже лучше, чем могло бы быть с помощью слов. Слова, произнесенные, написанные, прочитанные, могли бы быть слишком несовершенным, ненадежным способом передачи информации в такой ответственный момент - и такой ответственной информации.

Каким же образом она без слов передается? Очень просто, предельно просто - то есть без каких-либо посредников, без затрат времени и пространства, материалов, усилий. В одно мгновение ты еще не знаешь этого, в следующее мгновение - ты уже знаешь и ты уже другой человек. Сразу, вдруг, без всякого процесса, без труда, без всякого зазора между этими двумя мгновениями. Подобно тому, как не надо ни труда, ни времени, чтобы увидеть при полном свете находящийся прямо перед глазами предмет. Только вот этот свет и нужен. Такой вот предельно простой и совершенный способ передачи информации, не зависящий ни от каких внешних условий и помех: ни от языка, ни от расстояния, ни даже от желания или нежелания эту информацию узнать, ни даже от способности или неспособности ее воспринять. Вернее, способность такая у кого угодно, кто бы ни оказался в этом качестве, сразу возникает одновременно с самой информацией.

Более легкого, простого и совершенного способа передачи информации, наверное, не существует. Однако при всей его легкости и незаметности отчетливо понимаешь, что все это не само собой происходит ни с того ни с сего. Не сам собой откуда-то взялся свет посреди тьмы, не само по себе приоткрылось "окно" в вечность и таким же образом не само по себе в тот же самый момент возникло в уме, в душе знание истины.

Все это сам для себя человек сделать не может. Ни узнать все это по своей воле, ни не узнать, если по судьбе ему это выпало. Здесь присутствует некое непостижимо могущественное и эффективное и одновременно легкое и незаметное усилие. (Может быть, таким же незаметным усилием был и мир когда-то создан - незаметно и легко - не так, как каменщик кирпич за кирпичем в поте лица постепенно по несколько сантиметров наращивает стену.) Человек хоть и меньше целого мира, но создать его заново, как бы второй раз, внутренне нового и противоположного всем тем, кто еще заново не создан - эта задача, очевидно, сложнее. Иначе все давно уже были бы созданными заново рожденными свыше.

Это сложное и великое (для каждого, с кем оно происходит) событие почему-то больше всего похоже просто на весьма совершенный способ передачи информации, а результат этого события, то есть рождение свыше - просто на некий довольно высокий уровень информированности.

Совершенство данного способа передачи информации состоит в том, что он предполагает не только ее доведение на расстояние, отделяющее источник информации от ее адресата, но и доведение самого адресата (качественное доведение, как бы дозревание) до того уровня (или состояния), чтобы он стал способным эту информацию понять и, что важно - оценить. Важно, потому что ей (информации) предстоит, начиная с этого момента и на всю дальнейшую жизнь, затмить и отодвинуть на второй план все остальное ее содержание.

Сказать, что для совершения такого переворота нужна какая-то очень большая сила - не совсем точно. Не сила, а возможность совершить чудо. Это нечто совсем другое.

Долго ли продолжится это усилие и этот момент совершения чуда, надолго ли приоткрывается окно в другой мир, надолго ли устанавливается, подобно солнечной погоде, присутствие вечности здесь, рядом прямо перед внутренним взором живущего еще в земном мире человека? Мгновенье, несколько мгновений или несколько дней - нет точного ограничения во времени. Потому что вторжение другого мира постепенно из внешнего впечатления, из наглядной картинки, на которую смотришь со стороны, превращается в свое собственное ощущение, в часть жизни, часть души. И другой мир (как бы частица его) поселяется в душе, и душа начинает существовать отчасти в другом мире, еще живя здесь. И душа начинает постепенно привыкать к своему новому (и настоящему) месту жительства, где, однажды поселившись, она, возможно, останется навсегда.

Дальше уже необязательны такие экзотические внешние впечатления, все уходит вглубь, в жизнь, в ежедневную и ежеминутную практику существования, в которой, может быть, данные экзотические впечатления не имеют большого значения. Однако и само земное существование обретает свое настоящее место, как когда-то Земля из центра вселенной "превратилась" всего лишь в спутник светила. И обнаруживается настоящий центр, к которому все притягивается и отношением к которому все измеряется.

Остается душа, уже поселившаяся в какой-то степени там, где этот центр, и содержащая в себе некий отблеск или осколок его притягивающей силы. От этого, от резкой смены направления притяжения для души здесь, в земном мире, для нее образуется не то чтобы невесомость, а, скорее, просто - свобода. Та самая, о которой сказано, что "истина сделает вас свободными". (Иоан.8:32). Впрочем, невесомость, в переводе с языка физических явлений на язык явлений другого порядка, и есть свобода.

* * *

Во всем этом рассказе, в описании процесса рождения свыше, явления истины, явления другого мира, что, в сущности, сводится к передаче информации весьма совершенным способом, явно не хватает одной немаловажной детали - собственно содержания этой информации. Из-за чего все это событие, которое, на первый взгляд, может показаться мистическим и экзотическим, и произошло. Хотя на самом деле мистическая часть здесь очень незначительна, просто минимальна, по сравнению с тем количеством (не говоря уже о качестве) информации, которую она с собой несет или сопровождает.

Конечно, весь объем информации, как бы он ни был велик, дан очень концентрированно, как бы зашифровано. В том виде, в каком ее можно воспринять, понять, но не передать дальше - кому-то другому или другим. Не в виде слов, фраз или умозаключений, а в виде некоего сгустка знаний (или информированности) с добавлением еще и внешней, наглядной стороны этого явления. Больше всего из земной реальности это напоминает такое явление, как художественный образ - вещь тоже очень концентрированную, до конца необъяснимую и воспринимаемую каждым индивидуально именно в таком необъясненном, концентрированном виде. Но для того, чтобы передать этот образ, его неизбежно нужно расшифровать, расписать, как роман, по отдельным словам, фразам и предложениям, разложить, как мозаику, по всем составляющим частичкам.

Так и информация, данная свыше, - для того, чтобы ее передать, для того, чтобы кто-то другой мог воспринять ее если не в таком же первозданном виде, то хотя бы приблизительно в таком, - ее так же нужно сначала расшифровать, расписать на отдельные слова, перевести с языка оригинала на другой, общедоступный язык. И в таком расшифрованном, переведенном виде эта информация представляет собой не фразу, не предложение, а целый довольно большой текст, являющийся второй частью данной книги.

2. Видение

Этот текст возник вследствие не только того события, о котором было сказано. Кроме рождения свыше, явления истины и другого мира, есть и еще один, более наглядный и конкретный источник информации для того же текста, который является как бы общей расшифровкой двух информаций из этих двух источников.

Во втором источнике информации, появившемся через год-полтора после первого, можно было все четко видеть и назвать своими именами. Он представлял собой наглядную картинку и основывался, в отличие от первого, не на труднообъяснимых ощущениях, впечатлениях и внутренних переменах, а на объективном, внешнем действии, которое воспринималось как бы со стороны.

Этот второй источник информации был сон (или видение). Впрочем, не важно - сон или видение. Важно здесь то, что по степени воздействия, по своим возможностям передачи огромного количества информации (по сравнению с минимальным количеством времени - наверное, несколько секунд) и по той ценности, с которой намертво увиденная раз картинка прикрепляется как бы к внутреннему взору и так и остается перед глазами, наверное, навсегда - по всем этим незаурядным свойствам, доведенным до весьма высокой степени, этот источник информации очень далек от обычных сновидений, которые чуть ли не каждую ночь снятся и забываются, и, может быть, и от многих видений, являющихся порой кому-то.

Отличие это в том, что каким бы замечательным ни было само по себе видение, но заключенная в нем информация обычно не выходит за рамки здешней, земной жизни (или земных требований к жизни, или объяснения каких-то земных обстоятельств). Но так ли уж важны наши земные, чисто земные подробности, чтобы искать для них руководства свыше? Все-таки о себе и своих делах мы и сами более или менее информированы и можно в этих делах самим как-нибудь разобраться.

Наверное, большее, что может сообщить всякое явление из другой реальности, другого мира, - это информацию о себе как о части этого мира. Ведь о нем мы ничего непосредственно не знаем - только из книг, преимущественно из Библии. Но это знание не непосредственное - знание, требующее еще и веры.

Увидев собственными глазами (пусть во сне или в видении - а как же иначе, ведь предусмотрено только еще второе пришествие, не больше), - можно узнать то же самое, во что обычно только верят, непосредственно. Наверное, это единственная возможность в земной жизни что-то узнать о том мире и о взгляде на человека и его земную жизнь и о требованиях к человеку и его земной жизни с точки зрения другого мира, другой жизни - с точки зрения свыше.

Может ли быть для человека в его земной жизни что-либо интереснее, чем эта информация? И интерес этот - самый непосредственный, а не умозрительный, не из любопытства, самый жизненно важный - это его судьба, его дальнейшая судьба. Что с ним будет - но не на время, как в земной жизни, а в вечности? Что от него требуется здесь для получения им той или иной судьбы - там, причем, не временно, как сейчас, а уже окончательно, навсегда? Это ли не самое интересное?

* * *

Так вот, сон. Иисус Христос явился двум людям. Эти люди, двое мужчин лет 30-40, находились в обычной комнате, но не жилой, а, скорее, в каком-то учреждении или библиотеке. Они сидели рядом за одним длинным столом или за двумя рядом стоящими столами и листали какие-то бумаги, как будто искали что-то в них. Вроде бы занимались своей работой. Больше никого там не было. Люди эти были неизвестно кто, да и вообще какие-то неопределенные, средние, как бы среднестатистические - вообще люди, ничего конкретного о них не скажешь. Правда, лиц их было толком и не видно, взгляд на них был сбоку и сзади. Но в то же время сон этот представлял собой такой способ передачи информации, что, независимо от угла зрения и других ситуационных подробностей, если было бы что передать, это было бы передано.

Иисус Христос возник перед ними непонятно как, но вряд ли Он вошел в дверь, потому что невозможно войти в дверь мгновенно. Появление же Его было мгновенно: в одно мгновение Его здесь еще не было, а в следующее мгновение Он уже здесь был. Он возник прямо перед ними почти рядом. Кажется, их разделял только тот стол, за которым они сидели.

У Него была очень ясно и ярко видимая внешность. Но сам факт видения, такого простого и близкого видения Его внешности производит странное впечатление - как взгляд на солнце без темных очков. Явная излишность, чрезмерность этого взгляда требуют какой-нибудь преграды (и одновременно защиты) и отдаления, роль которых обычно успешно исполняет земная жизнь человека, вообще вся земная реальность, стремящаяся максимально отвлечь человека от Бога, затмить Его в глазах человека.

Непривычно и странно, когда столь внушительная преграда, как земная реальность, вдруг отсутствует и видишь непосредственно и без помех то, что обычно несовместимо с земной жизнью человека и доступно взгляду, наверное, только за ее пределами. Наверное, за ее пределами это запросто доступно каждому, запросто - ценой этой жизни. Но еще в ее присутствии... Слишком странна эта преждевременная (неоплаченная и неожиданная) информированность.

Он был одет в длинную неопределенной формы одежду темно-красного (может быть, бордового) и черного цветов. Вид этой одежды был несколько мрачноватый, но красивый, как и вообще весь Его вид. Лицо Его было смуглое, глаза и волосы темные, но не черные, возраст - Его, то есть немного за тридцать.

Что неожиданно в Его внешности - это то, что Он очень красив, даже кажется, что слишком. Это вообще один из немногих удивительных и не вполне понятных моментов этого сна (или видения) - необыкновенная, преувеличенная, доведенная до некоего совершенства, не существующего в земных условиях, красота Его внешности. Все-таки, казалось бы, здесь главное - содержание, а не форма.

И вот эта идеализированная, нереальная для земного мира красота делает Его внешний облик, с виду вроде бы вполне земной, неким нездешним, не относящимся к земной реальности явлением. Да и само Его лицо, являющееся вроде бы нормальным человеческим лицом, хотя и слишком красивым, в то же время не является как раз просто человеческим лицом, а представляет собой как бы обобщенный и улучшенный, идеализированный образ человеческого лица вообще.

В нем нет тех индивидуальных черточек, особенностей, недостатков, неправильностей, морщинок и т.д., делающих человеческое лицо вообще конкретным человеческим лицом. В нем нет индивидуальности, которая есть в лице каждого человека. И поэтому можно точно сказать, что такое лицо никогда никому из людей, живших или живущих на земле, не могло бы принадлежать. И не только потому что оно обобщенное и идеализированное, но и выражение его, особенно выражение глаз, отражающее Его сущность, Его внутреннее содержание - оно тоже не имеет ничего общего, близкого ни с чем земным, оно тоже не от мира сего. Потому что не от мира сего само это содержание, которого ни сравнить ни с чем, существующим в земном мире, невозможно, а значит, и ни постичь вполне и ни передать.

Можно только или верить, постигая это каким-то необъяснимым образом, или непосредственно видеть, о чем вполне можно рассказывать и пытаться объяснить, но тоже невозможно передать все вполне - адекватно увиденному. И в связи с этим становится совершенно ясно, что никакой рисунок, картина или икона не могут изобразить Христа так же просто и точно, как могут изобразить человека. Невозможно более или менее точно передать даже только внешний вид Его, потому что в нем отражены (или выражены) Его внутренние качества, Его нечеловеческие свойства - а это не поддается изображению.

Многочисленные, вызванные, наверное, верой и познаниями, изображения (или попытки изображений) Христа на рисунках, картинах и иконах подтверждают эту невозможность. Их изобразительные возможности заканчиваются там, где заканчивается земная реальность с ее земными подробностями. То, что не от мира сего, не может быть "вытащено", так сказать, на поверхность таких земных предметов, как картина или икона.

А лицо Христа (якобы лицо Христа) со взглядом человека, а не Богочеловека - это уже не лицо Христа. Во всем земном мире нет ничего похожего на взгляд Христа, отражающий Его нечеловеческие, неземные свойства, не с чем сравнить, не с чего списать (нет такой натуры) - земное искусство тут бессильно. И словом (словами) тоже, конечно, невозможно это вполне передать - если только намекнуть, приблизительно обозначить.

* * *

Внешний и самый поверхностный сюжет этого сна (или видения) очень краток и прост. Он спросил двух людей о том, как они живут (или что делают, чем занимаются). Они вкратце рассказали Ему то ли о своей жизни, то ли о своей работе. Он им ответил очень доброжелательно, одобрительно и в то же время безучастно к подробностям их рассказа - буквально одно-два слова. И на этом сон закончился.

Вообще своей предельной краткостью и лаконичностью этот сон похож на аудиенцию большого начальства: ни одного лишнего слова и движения, ни одной лишней секунды сверх необходимого. Но в эти несколько секунд умещается все, вся информация, больше которой уже нечего желать узнать, находясь здесь, в пределах земной жизни. Единственное исключение - лицо Бога, которое осталось неувиденным, неизвестным. Но это как раз в порядке вещей - странно, если бы было наоборот.

И, конечно, эта информация заключается вовсе не в том кратком, в двух словах, разговоре, содержание которого само по себе еще ничего не значит. Не случайно, наверное, как бы он ни был краток, ни одного слова из него точно не запомнилось. Хотя в то время, в те секунды, когда этот разговор происходил, все слышалось дословно, каждое слово. Но когда закончился разговор и одновременно и весь сон, тут же забылись все сказанные слова и помнился только смысл сказанного.

Вряд ли вообще эти слова произносились, как в обычном разговоре иначе, наверное, запомнились бы. Скорее всего, передавались как бы мысли на расстоянии, которые уже в моем восприятии превращались в слова, но лишь на короткое мгновенье - только чтобы быть воспринятыми и понятыми, а потом сразу исчезали.

Не в нем, конечно, не в этом разговоре и не в этом поверхностном слое смысл и содержание этого сна. Хотя даже и на этом поверхностном уровне, при самом первом впечатлении удивляет то весьма равнодушное, безучастное отношение Его к подробностям земной жизни людей, о которой Он сам же их и спрашивал.

На первый взгляд, возникает вопрос: зачем Он этим интересовался, если Ему безразличен их ответ, да и вообще все подробности их земного существования? Так велика степень этого безразличия, что, на первый опять же взгляд, просто наглядно создается такое впечатление, что эти люди, находящиеся перед Ним, что бы они тут ни делали: мирно листали свои бумаги или делали бы что-нибудь ужасное, убивали кого-нибудь - Он так же невозмутимо и безучастно отнесся бы и к этим "подробностям".

Это самый непонятный, удивительный, поразительный момент из всего сна. Это очень хорошо видимое, явное, бросающееся в глаза с первого взгляда безразличие как бы не вмещается в восприятии - это невозможно до конца понять и смириться с этим.

Правда, смягчается этот удивительный момент тем, что Его безразличие к подробностям их земной жизни имеет в то же время очень доброжелательный, да и просто добрый характер (или оттенок) по отношению к ним самим, к этим людям - кто бы и какие бы они ни были и чем бы они ни занимались. Как будто независимо от "качества", так сказать, любого человека Он все равно заведомо добр к нему, заведомо любит его (хотя самому человеку такая заведомая и, казалось бы, беспричинная любовь, может быть, и непонятна) и в каждой без исключения душе пытается найти что-то родственное Себе и одновременно всему другому миру, нечто общее, общую как бы точку соприкосновения.

Что это общее, как не способность любить ("ближнего, как себя"), которая присуща Самому Христу настолько же явно, зримо, как и Его божественные свойства?

* * *

В связи с таким всеобщим подходом к человеку, то есть заинтересованностью в каждом, а не только в некоторых избранных, и люди в этом сне тоже явлены как бы вообще - не какие-то особенные, избранные, а "вообще люди". Такое впечатление о "вообще людях" возникает оттого, что они, хотя и имеют вполне конкретную внешность, но проявляют себя так неопределенно и непонятно по отношению к Христу, который, ни много ни мало, стоит перед ними на расстоянии вытянутой руки. И вот именно в отношении этой ситуации, в отношении Его они ведут себя совершенно неопределенно, как будто они сонные или замороженные, как будто они помещены в эту ситуацию не в роли конкретных людей, а в роли "людей вообще", и даже, может быть, совсем не в роли, хотя и второстепенной, а просто в качестве статистов, изображающих "людей вообще". Такой полуживой, полуодушевленный объект, обозначающий собой: "вот это - люди".

Они как бы не заслоняли своей индивидуальностью (вернее, своими двумя индивидуальностями) всю ситуацию в целом и ту информацию, которую эта ситуация содержит и которая важней, чем их индивидуальное восприятие Христа, их реакция на Его появление, их эмоции и т.д. Впрочем, как-то значительно заслонить Его явление они не могли бы, если только в какой-то степени помешать, отвлечь внимание, хоть на секунду - одну из тех немногочисленных секунд, отведенных для Его аудиенции.

И вся ситуация в таком случае выглядит не как Его явление двум конкретным людям, а как Его явление людям вообще. Каждый, кто видел бы эту ситуацию со стороны, легко мог бы представить на месте этих двух людей (и одновременно - на свободном как бы месте) себя, свое восприятие явления Христа, свою реакцию, эмоции, мысли, слова и т.д. Потому что они вместо всего этого оставили пробел, пустоту - они никак не реагировали на Его явление, не удивились, даже не встали со своих мест, никаких эмоций, жестов, слов и даже ответ на Его вопрос был какой-то машинальный. Если бы обычный прохожий на улице спросил бы у них "который час", то это вызвало бы у них больше эмоций.

Вот весь внешний слой данного источника информации - этого сна (или видения). И сам по себе этот внешний слой - мимолетная картинка и еще более мимолетный разговор - еще мало что значат.

* * *

Все содержание этого сна, которое собственно и делает его не просто картинкой, а источником информации, в том, что кроме первого поверхностного уровня, здесь существуют еще и другие, более сложные, и все они воспринимаются одновременно.

В общей сложности это огромное количество информации (не говоря уже о качестве), и все это за несколько секунд, и для не очень подготовленного восприятия - и в то же время существует, наверное, стопроцентная гарантия восприятия и полного понимания этой информации каждым, кто бы ее ни получил. Это еще одно замечательное свойство данного способа передачи информации чтобы она была воспринята и понята в любом случае, несмотря ни на что. Замечательный и, кажется, не встречающийся в земной жизни способ передачи информации.

3. Что открывается за внешней оболочкой

Другой уровень (или другой слой) этой информации - это как бы более глубокий уровень, открывающий то, что спрятано за внешним, и то, что в земных условиях при земных возможностях восприятия обычно так и остается спрятанным и неузнанным.

Так, за внешностью человека невозможно видеть его свойства, его внутренние качества, его сущность, особенно если видеть его так мимолетно всего несколько секунд. Можно только догадываться и предполагать, но не видеть и знать. Внешний, видимый слой - непроницаемый, и информированность им и ограничивается.

Так вот другой уровень этой информации каким-то образом, труднообъяснимым в пределах земных понятий, дает возможность увидеть и внутреннее содержание (свойства, возможности) этого Существа (или Явления) Богочеловека.

Этой возможности, наверное, не было у современников Христа, современников Его земной жизни, видевших Его в виде земного человека. Они видели Его так же, как и всех других людей, то есть видели только Его внешность и не видели Его божественных свойств. Иначе они не сомневались бы в Его божественном происхождении и не удивлялись бы проявлению соответствующих качеств - то есть Его чудесам.

Впрочем, может быть, дело не в существовании такой возможности самой по себе, а в том, что Он сам в своей земной жизни был другим и действительно имел вид обычного человека, в котором сколько ни смотри, ничего особенного не разглядишь. Ведь понадобилось такое опять же чудесное событие, как Преображение, чтобы сделать сам вид Его весьма отличающимся от простого человеческого.

В данном случае информация совсем не ограничилась одним только Его внешним видом. Его внешний человеческий облик вовсе не был непроницаемой преградой и не скрывал Его божественной сущности. То ли эта проницаемость, открывающая как бы второй план картины, вообще свойственна для такого способа передачи информации, то ли просто в данном случае этот второй план существует так же реально, как и первый - то есть Его божественная сущность явлена так же зримо, как и Его человеческий облик, чего не было при Его земной жизни.

Но скорее всего и то, и другое: и Его облик в данном случае отличается от того, каким он (облик) был при Его земной жизни, и возможность Его в таком облике увидеть, находясь еще в этой жизни, еще в этом мире, существует только такая и с помощью такого способа передачи информации, о котором идет речь.

* * *

Одновременно с Его внешностью, вроде бы вполне человеческой, были также явно и определенно видны Его совершенно не человеческие свойства и возможности: нечеловеческое величие, передать которое словами невозможно, потому что не с чем сравнить в земной реальности - если только со всем земным миром, с величием такого неколебимого монолита, как весь земной мир если было бы возможно вот так в целом его себе представить.

Да и все остальные Его свойства тоже не были человеческими, и даже одного из них было бы достаточно, чтобы увидев, сразу понять: Кто это. Все Его божественные свойства трудно представить себе, не видя, потому что будучи не от мира сего, они не имеют ничего похожего в этом мире: Его нечеловеческая способность любить людей (именно любить ближнего, как себя), Его нечеловеческое по масштабу безразличие к подробностям земной жизни тех же самых людей, Его способность легко и естественно совершать любые чудеса. Эти качества по своим масштабам настолько далеки от человеческих, что человек со своими земными качествами в принципе не может к ним даже приблизиться - никакой, никогда. И во всем земном мире им можно найти нечто соразмерное если только в качестве самого земного мира - всего в целом.

В связи с этим становится вполне ясна и проста и даже как бы естественна та кажущаяся на словах фантастической и невероятной картина, о которой сказано: "Как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого". (Матф.24:27). В этом сравнении с молнией не так уж много собственно сравнения - настолько эти два явления соразмерны по своему величию. И это можно видеть в какой-то степени уже и сейчас, не в такой грозной ситуации, а просто по Его божественным свойствам.

Да и все другие Его нечеловеческие свойства и возможности, которые кажутся фантастическими, в которые одни верят, другие не верят - все они просто видны как внутреннее содержание этого Существа или Явления Богочеловека. Видны без каких-то особенных усилий и проницательности - при первом же взгляде на Него.

Это трудно представить - насколько, оказывается, просто может быть явлена божественная природа Христа. Трудно представить - учитывая то, что столько сомнений, споров и разногласий возникало и возникает о возможности или невозможности связанных с Ним различных чудес, о которых говорится в Евангелии, как о доказательствах Его божественного происхождения. Предлагаются даже иногда гипотезы их научного обоснования - не менее фантастические, чем они сами.

Можно сказать совершенно точно, что увидев Его в таком виде, не скрывающем Его божественной природы, все, кто когда-либо сомневался или трудился искать научные объяснения, были бы убеждены в реальном существовании всех этих чудес и бесчисленных других - и совершенных, и возможных. Потому что очень хорошо видно, что для этого Существа (или Явления) вовсе не является чудом или чем-то сверхъестественным то, что является чудом и сверхъестественным для человека. Для Него это как раз естественно, это проявление Его естества, Его характера взаимоотношений с миром, то есть со всем мирозданием и в том числе с его частью - человеком.

То, что считается чудом, - это чудо только для человека. Для Него это такое же естественное, обыкновенное действие, как для человека ходить, видеть, говорить. Так же легко и просто и соразмерно Его природе ходить по морю, укрощать бурю, родиться от Девы, воскрешать мертвых, воскреснуть Самому.

* * *

Единственный и неожиданный вопрос, возникающий в связи с этим, - как Он умудрился умереть. Кажется, это единственное, что в отношении Его трудно представить. Тем более, не просто умереть самому, а быть убитым людьми. Ведь очень хорошо, наглядно видна разница между Ним и людьми, находящимися перед Ним (то есть вообще людьми) - огромная разница, почти бесконечная, почти пропасть. И очень хорошо видно, что никто из людей, ни все они вместе ничего не могли бы с Ним сделать, если бы Он сам этого не захотел.

Вообще о каком-то воздействии на Него людей, тем более насилии, не может быть и речи. Речь может быть только о соответствии в какой-то степени человека - Ему, Его природе, Его закону, Его требованиям, предъявляемым к человеку.

Этот вопрос вообще единственный, возникающий в отношении всего содержания этой информации. Впрочем, в этом вопросе есть частица той, может быть, непостижимой до конца тайны такого явления, как Богочеловек.

При Его земной жизни существовала очень правдоподобная видимость Его смертности, в том числе и возможности ее по воле людей. И была непонятна и диковинна Его возможность воскреснуть. Так же как сейчас, при Его уже совсем другом виде, непонятна возможность Его смерти, зато по поводу Его способности воскреснуть нет никаких вопросов.

Здесь, на этом неясном и противоречивом месте наступает некая граница, за которой кончается информация о столь сложном явлении, как Богочеловек. Кончается (в данном случае) информация, и дальше можно было бы только рассуждать, предполагать, верить, не верить и т.д.

Но оставаясь в пределах жанра (то есть свидетельства), рассуждать и предполагать - это уже лишнее. Тем более, что за исключением этого единственного вопроса, в остальном вся информация состоит из ответов. И как бы ни было оно сложно и таинственно, это явление - Богочеловек, однако наглядный вид Его позволяет полностью (за исключением только того вопроса) Его узнать. Не только увидеть, как, например, человека, но и узнать о Нем все (или почти все).

* * *

Странно иметь такую информацию еще при этой жизни. Но, наверное, за пределами ее она (информация) становится доступна каждому - почему-то есть такая уверенность.

И уж совершенно точно можно сказать, что никакими умозрительными усилиями, сколько бы их ни было, невозможно создать даже хотя бы более или менее приблизительное представление о Нем и о том, что такое Богочеловек. Это можно только видеть, если дано видеть. Или верить в это.

Земная реальность просто не дает подручного материала, из которого можно было бы такое представление соорудить. Даже такая на вид простая (более простая, по сравнению с остальными Его свойствами) вещь, как сосуществование и единство Его человеческой, пусть и не совсем обычной внешности и Его нечеловеческих, божественных свойств, совершенно не представима в ее настоящем, действительно существующем, живом виде.

В этом смысле легче, наверное, представить Его существование в пределах Его земной жизни и вообще Его самого, каким Он тогда был. Ведь тогда Он был гораздо больше похож на обычного земного человека - всего лишь земного человека. Вернее, Он с виду просто - был таким человеком, что и вызывало постоянные сомнения в Его божественном происхождении, и только совершаемые Им чудеса могли убедить людей в этом божественном происхождении, да и то не всех.

В отличие от Христа в Его земной жизни, тот Христос, что явился двум людям, при Его человеческой внешности все-таки не похож на обычного земного человека и даже на необычного не похож - вообще ни на какое земное существо. И встретив Его такого, никто не мог бы принять Его за человека - Его нечеловеческие, божественные свойства очень хорошо видны всякому с первого же взгляда. И вряд ли кто-нибудь стал бы с Ним общаться и обращаться, как с человеком.

Довольно удивительна и непонятна эта разница между Ним и Ним, так же как и вопрос о возможности Его, земного, смерти. Простые, наверное, вопросы - если знать на них ответ. Так же как просты эти две фразы из Евангелия, которые если не дают точного ответа, то, возможно, на него намекают: "Будете искать Меня и не найдете", "Я иду к Отцу Моему, и уже не увидите Меня". (Иоан.7:34, 16:10). "Не найдете", "не увидите" - значит ли это только "не найдете и не увидите на земле" или значит "не найдете и не увидите никогда и нигде - такого, каким был на земле"?

Если никогда и нигде, то, значит, Его, земного, с тех пор уже никогда не было, нет и не будет. А если кто и видит Его, то видит Его такого, какой Он, наверное, есть сейчас, то есть Его современный, так сказать, вид, не скрывающий ни Его божественной природы, ни Его величия, ни Его славы. И не только современный (в смысле - сегодняшний), а вообще такой, какой существует за пределами Его земной жизни.

В этой разнице между Ним и Ним есть нечто, слишком трудно постижимое. Трудности добавляет то, что один из Них - как бы навсегда утраченный "объект" для познания или "общения" (насколько это в данном случае возможно). Даже если и можно Его увидеть, сегодняшнего, то Его, земного, "не найдете" и "не увидите", также как и связанной с Ним, земным, тайны Его (Его!) смерти.

* * *

Еще дальше от Его земного облика и вообще от Него, земного, следующий (уже третий) уровень информации о Нем, существующий тут же, одновременно. Его содержание и сам факт его существования еще более труднообъяснимы с точки зрения возможностей земного восприятия. Но он как бы придает окончательную полноту и завершенность информации об этом Явлении (или Существе) - Богочеловеке, насколько здесь вообще окончательность и завершенность возможны. К тому же за счет этой многоплановости становится возможен и такой большой объем информации в столь краткое время, потому что воспринимается она сразу на всех трех уровнях.

Так вот если первый план - чисто внешний, второй - вмещает внутреннее содержание, то третий - открывает другие возможности (или формы) Его существования. То есть не в том человеческом облике, в котором Он существует в данный момент, а в облике уже совершенно не земном и не имеющем ничего общего с земной реальностью.

Трудно понять, как именно, каким образом эта информация сообщается, но она сообщается: не видя наглядно этого другого облика, знаешь, что он не только существует, но и является более близким Его существу, Его сущности, чем внешность человека.

Что представляет собой этот другой облик - точно назвать невозможно, а может быть, и нет вообще этому названия. Больше всего он похож на некий сгусток света. Но свет этот не подобен земным примитивным источникам освещения, будь то солнце или электрическая лампочка. Этот свет - выражение чего-то совсем другого и значительно лучшего, чем земной физический свет.

Именно этот облик, а не человеческий, больше всего соответствует существу Богочеловека и лучше всего выражает Его сущность. Как ни жаль (и как ни неожиданно это узнать), но человеческий облик, столь близкий и понятный нам - его носителям, вовсе не является таким уж гармоничным и соответствующим Его сущности. Видно, что Его настоящая и лучшая сущность вот этот свет. А Его человеческий облик - не лучшая форма Его существования и в данной ситуации (не в Его земной жизни, а именно в данной ситуации) является как бы "вынужденной мерой" - только для общения с земными людьми, для того, чтобы быть близким и понятным земным людям. Потому что некую сущность, напоминающую сгусток света, земному человеку понять, конечно, труднее.

Но вот за пределами земной жизни, скорее всего - наоборот, и различные чисто внешние моменты, вроде человеческой внешности, не только не необходимы, но даже неуместны. Почему-то есть такая уверенность, что и без всех этих внешних моментов одна сущность узн*ет (если ей это суждено) Другую Сущность.

* * *

Вообще отношение Его к человеку, к людям, явленное в этом сне (или видении) - это самый радостный и счастливый его момент. Люди - это, конечно, не те конкретные два человека, вернее, не только они, а вообще люди, все люди.

На первый взгляд кажется, что отношение это выражается через Его взгляд, который представляет собой нечто, столь же невыразимое и непередаваемое, как и Он Сам. Действительно, этот Его взгляд, обращенный к людям и наполненный Его отношением к ним - самый привлекательный момент этого видения, самая яркая его точка. К нему, необыкновенному, небывалому и выражающему как бы в концентрированном виде все Его существо, больше всего притягивается внимание и именно его больше всего хотелось бы сохранить в памяти и всегда как бы держать перед глазами, как фотографию или картинку. В этом смысле это видение имеет свойство быть "всегда с тобой".

Но при более пристальном рассмотрении Его отношение выражается не только в одном Его взгляде, но и каким-то образом - вообще в Нем Самом, так же как и другие Его свойства, одновременно и скрытые за Его внешним видом, и очень явно видимые.

4. Безразличие и любовь к людям

Отношение Его к людям - двойственное. Это одновременно большой интерес, даже заинтересованность (точнее, наверное, сказать - любовь) к ним и полное равнодушие и холодность - к ним же.

Труднопредставимое сочетание в одном существе в один и тот же момент несоединимых, казалось бы, свойств (или чувств). Но, наверное, именно в этом невероятном экзотическом сочетании, в самих этих свойствах (чувствах) смысл всей информации и вообще Его явления людям в данном случае. В этом, в основном, смысл, а не в содержании Его разговора.

Равнодушие и холодность Его относятся не ко всему человеку в общем и целом, а только к подробностям его земной жизни, то есть ко всему земному в его существовании - ко всему, что в его жизни есть земного (для кого-то это вообще все, что есть). Словом, очень большая часть всего земного существования человека, к которой относятся Его равнодушие и холодность. Если совсем точно, то это вся земная жизнь, за исключением только того, что выходит за ее рамки и принадлежит не только ей - то есть души.

Получается, что и весь разговор, произошедший между Ним и двумя людьми, относящийся именно к земным подробностям, произошел специально для того, чтобы продемонстрировать Его отношение к этим земным подробностям - полное безразличие. Оно выражается и в Его ответе, по смыслу слов одобрительном, но по тону - совершенно безразличном и каком-то отстраненном, и во взгляде Его на людей, и в Нем Самом, во всем Его существе.

И не только разговор, но в какой-то степени и само присутствие людей, земных, с видимыми и рассказываемыми земными подробностями их жизни - только объект для демонстрации Его совершенно равнодушного и прохладного отношения к ним (подробностям). Причем эти безразличие и холодность, как и все другие Его свойства, имеют нечеловеческие масштабы и нечеловеческую силу. И ни с чем земным невозможно их сравнить - если только с равнодушием и холодностью, опять же - по отношению к человеку, всей природы, всего мироздания. Даже сама земная жизнь не может достичь такого размаха, таких масштабов, какие свойственны Его равнодушию к ней.

Довольно неожиданный поворот сюжета - если видеть в этой информации некий внутренний сюжет. Его (Его!) равнодушие и холодность, да еще в такой максимальной степени - к человеку, к людям. Поверить в это, смириться с этим, перестать удивляться этому очень трудно, даже увидев это собственными глазами.

Почему-то, несмотря на всю очевидность, все равно хотелось бы, чтобы это было не так - видимо, все-таки земное сознание притягивает к земле. Но это так. Хотя и неожиданно, и непривычно, и не столь благообразно, как хотелось бы. И естественная реакция - свой собственный холодок - от неожиданности, необъяснимости и невмещаемости непостижимого ни в какие по-земному понимаемые рамки.

* * *

Его равнодушие к земным подробностям жизни людей, даже при его максимальной степени, все-таки имеет очень мягкий характер, может быть, потому что существует (во всяком случае, является людям) одновременно с любовью к ним - в такой же степени. Поэтому равнодушие и холодность не делают Его чужим и далеким, но, скорее, - несерьезным. То, что в земном контексте называется: юмор, насмешка, ирония. Поэтому Его отношение так и неожиданно, что у самого человека неискоренимо (в крови) отношение к земным подробностям своей жизни, наоборот, максимально серьезное, иначе он не был бы человеком. Находясь в самой этой жизни и являясь ее частью, невозможно относиться к ней несерьезно.

И даже Христос в своей земной жизни вроде бы не проявлял таких качеств, как юмор, ирония, несерьезность. Но здесь, в данном случае, эти качества придают всему Его облику некий оттенок несерьезности (односторонней, впрочем, несерьезности - не в отношении людей к Нему, а в отношении Его к людям), каким-то непостижимым образом сочетающейся со всем тем величием, которое все равно остается при Нем и также в максимальной степени.

Как Его видимое величие, так и эта несерьезность - довольно непривычная черта Его облика. И этим Он тоже не похож на Себя, бывшего в пределах своей земной жизни.

Почему? Наверное, вполне объяснить невозможно. Хотя некоторые объяснения вроде бы лежат на поверхности. Слишком велика разница между тем земным миром, в котором Он жил (и вообще земным миром), и тем миром, где Он сейчас. Слишком чужим Он был земному миру - со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть помимо тяжелой ноши своего предназначения, своего креста, была еще и просто тяжесть существования в чуждом мире. Как-то не до юмора в такой ситуации. Слишком много сразу тяжести и несовместимости с окружающим, несмотря на всю Его любовь к людям.

В Его современном состоянии, точнее - за рамками Его земной жизни - из всего этого осталась только любовь к людям. А любовь - это Его стихия и Его сущность, так же как и стихия всего другого мира.

* * *

Явление Его равнодушия и холодности к земным подробностям жизни человека имеет смысл, конечно, не само по себе и не для произведения эффекта непонятности и неожиданности. Так же как и вся информация меньше всего имеет целью удивить, озадачить. Скорее, наоборот - объяснить и, по мере возможности, быть понятой. И смысл этот как бы служебный - для того, чтобы было понятно что-то другое и, может быть, главное во всей информации.

Удивление и непонимание должны как бы "разбудить", растормошить вечно успокоенное (или стремящееся к успокоенности) понятие о Боге, о Его отношении к человеку и требованиях к нему. В какой-то степени, в силу своей сложности и противоречивости, такую же задачу выполняет и Евангелие. "Проснувшись", можно обрести совсем другие возможности и способности понимать то, что действительно существует, а не только то, что содержится в собственных представлениях.

Наверное, для того, чтобы произошло такое "пробуждение", нужен довольно сильный толчок - что-то такое, чего не заметить невозможно. Обычно человек так усиленно погружен в земные подробности своей жизни и так уверен, что они не только его самого интересуют, так уверен в предельной значимости не только для себя этой стороны жизни, что наткнуться вдруг на столь полное и непредставимое по масштабам безразличие свыше ко всему этому его драгоценному "хозяйству" - означает именно такой толчок, от которого "проснуться" можно надолго, если не навсегда.

А "проснувшись", наткнувшись на ледяную стену полного равнодушия вместо столь же полного участия, естественно отпрянуть от этой стены и попытаться найти что-то лучшее в другом направлении. Что как раз и требуется в данной ситуации. Потому что единственное "другое" направление здесь может быть лишь то, что не входит в область земной жизни или не только в эту область, а именно - душа. К ней, видимо, (больше не к чему) в результате столь драматического столкновения с ледяной стеной должно обратиться внимание человека, отвлеченное от земных подробностей его существования. И так трудно, наверное, произойти этому обращению и отвлечению, что понадобился столь жесткий способ.

Такова своего рода "внутренняя драматургия" данной ситуации и данной информации, вернее, одного ее момента. И на первый взгляд, можно удивляться степени и масштабу равнодушия и холодности свыше к земным подробностям жизни человека, но ведь известно, как намертво он к этим подробностям привязан и оторвать его от них хоть в какой-то степени - тоже своего рода чудо. А вот для чего оторвать и обратить внутрь себя, к своей сущности, к душе?

Для того, что именно здесь находится главный (и даже - единственный) объект интереса к человеку - не его самого к себе, а как бы со стороны свыше. Именно к душе, к сущности человека обращено выраженное в столь же максимальной степени, как безразличие и холодность, но противоположное отношение Христа - бесконечный интерес, даже заинтересованность и (что, может быть, то же самое) любовь.

И все это противоположное выражено каким-то образом одновременно в одних и тех же взгляде и голосе Христа, обращенных к двум людям, и в Нем Самом, во всем Его облике и существе.

x x x

Но если все остальные Его свойства, явленные тем же людям, могут вызвать лишь интерес или удивление, или восхищение, то Его любовь к людям, так наглядно явленная, вызывает гораздо более личные и более индивидуальные чувства - радость и счастье, только радость и счастье. Такой своего рода свет без теней.

И, наверное, каждый, кто стал бы свидетелем такого явления, был бы поражен не только самим этим явлением, но и тем впечатлением, которое оно производит - однозначно радостным и счастливым. И для каждого, независимо от его представления о Христе, настоящий, наглядный Его вид был бы неожиданным. Дело в том, что как бы кто ни пытался представить себе эту любовь, сколько бы ни надеялся на нее, ни верил в нее, ни был бы даже уверен в ней - увидев ее, встретившись с ней на самом деле, он найдет нечто большее.

Как бы человек ни умел верить, любить, надеяться и как бы он ни старался (если вообще старался бы) заслужить "ответную", так сказать, любовь Христа, Его любовь все равно будет больше и поэтому ее все равно в принципе невозможно заслужить вполне. В какой-то степени именно от этого создается столь однозначное впечатление радости и счастья, света без теней - потому что здесь нет места подсчетам, расчетам, соотношениям, условиям. Потому что Его любовь во всяком случае максимальна, беспредельна и гарантирована.

Отступая несколько в сторону, можно сказать, что это, наверное, единственное во всей земной жизни явление, столь однозначно положительное и столь однозначно гарантированное.

Любовь Христа к людям, как и все другие Его свойства - явление необыкновенное и небывалое для земной жизни. В буквальном смысле, то есть такого здесь не бывает, в принципе не бывает, и сравнить не с чем, чтобы можно было бы хотя бы приблизительно представить.

Это явление чужеродное здесь - пришелец из другого мира, как и сам Христос. И даже несколько странное для обычного земного восприятия. Потому что вряд ли какой-либо человек, увидев всю степень любви Христа к людям, в том числе и к нему, был бы в силах понять, почему его так любят, чем он заслужил эту любовь? Тем более что он, может быть, вовсе и не стремился ее заслужить. Зачем он вообще нужен Христу при таком явном "неравенстве", такой дистанции, почти как пропасть, между ними?

Можно еще понять намерение спасти душу человека. Но любовь, именно любовь, бесконечную заинтересованность в человеке - этого до конца понять, наверное, невозможно.

x x x

Чем уж он так дорог (каждый без исключения) и что в нем такого ценного, чтобы так его любить и быть настолько в нем заинтересованным? Ведь сам человек не только никого другого, но и сам себя так не любит и сам в себе так не заинтересован, как, оказывается, его любят и в нем заинтересованы свыше. Может быть, просто не знает ценности всего того, чем он является. Так подобное наглядное явление любви к человеку свыше должно сообщить и об этом. Потому что кому много дано, от того много и требуется.

Но о требованиях - это другой вопрос. Каким-то образом в любви Христа к людям заключается и большая требовательность к ним, и одновременно безусловность, несмотря на вполне вероятную безответность этой любви.

При этом требования - вещь более или менее знакомая на примере земной реальности, где они на каждом шагу встречаются, а вот любовь, безусловная, безграничная и к тому же еще и "беспричинная", которая как раньше, так и сейчас земному миру не свойственна - это действительно новость.

Впрочем, новость - для тех, кто еще этого не знал. Не для тех, кто не слышал об этом, а для тех, кто - не знал, лично и непосредственно. Потому что даже тот, кто слышал и теоретически осведомлен об этом, был бы тоже удивлен, узнав, то есть - увидев. И для него это тоже была бы новость: качество и степень любви к человеку свыше представить себе невозможно, она всегда превзойдет любые представления. Так же как невозможно точно представить себе жизнь (вернее, формы жизни) на другой, неизвестной планете.

Любовь к человеку свыше - это тоже своего рода "форма жизни на другой планете", то есть вещь из другого мира, из другой реальности. Поэтому всегда новость.

В составе, так сказать, данной информации это, может быть, главная новость, главная информация. И если надо было бы свести все содержание данной информации к нескольким словам, то это выглядело бы довольно просто: если кто не знал до сих пор, то знайте, знайте еще при этой жизни, что вы здесь отнюдь не одиноки и не предоставлены сами себе, что вы нужны как некая большая ценность, вас любят, в вас бесконечно заинтересованы - именно в вас, земных - владельцах и растителях ваших душ.

Обретение такого заинтересованного покровительства свыше для земного человека можно приблизительно сравнить в земной реальности только с тем, что значит для ребенка найти своих родителей и избавиться от пугающего одиночества в чуждом мире. Наверное, такое же, если не большее, одиночество заключается в самом существовании человека посреди неизвестности, окружающей его земную жизнь.

Любовь к человеку свыше означает для него не только избавление от этого одиночества, а невозможность его, наверное, уже никогда. А это, помимо радости и счастья, как и всякое неодиночество, подразумевает и некоторые требования к человеку свыше.

* * *

Эти требования - еще один немаловажный пункт данной информации, имеющий не меньшее значение, чем предыдущий, а "практическое", "прикладное", так сказать, значение - может быть, и большее. Для того, чтобы понять эти требования и их значение, в том числе и практическое, надо понять, что представляет собой такое свойство Христа, как любовь.

Такое свойство Христа, как любовь, подобно другим Его свойствам, явлено в максимальной степени, но, в отличие от них, оно неоднозначно.

Есть любовь Христа к людям - это наглядно явленное отношение Его к ним.

И есть любовь - сущность Самого Христа, то есть нечто более основательное, чем просто Его свойство. Это как бы вещество или материал, из которого Он состоит, как какой-либо земной предмет состоит из материи.

Трудно представить себе воплощенным и наглядно видимым столь необычное существо - состоящее только из любви. Однако существует известная и часто повторяемая формула "Бог есть любовь". Может быть, некоторые из тех, кто это повторяют, думают, что это только метафора. Но это не метафора, это простое обозначение.

Таким образом, любовь Христа к людям, вернее, та максимальная степень этой любви, которая Ему присуща, - это не только Его воля (или милость) любить людей, но и способность к такой степени любви. Возможно, такая Его способность и означает живое, наглядное воплощение заповеди "возлюби ближнего твоего, как самого себя". (Мар.12:31). Правда, в реальной земной жизни такой степени любви нет даже по отношению к себе самому, не говоря уже о ближнем.

Эта способность, как и другие свойства Христа, явлена вполне наглядно: Христос представляет собой существо, как бы лишенное всякой защитной оболочки, свойственной любому земному существу, всякой преграды между Ним и окружающим миром, в том числе и людьми. Эта максимальная открытость и незащищенность (по земным понятиям - слабость) позволяет Ему беспрепятственно передать Свое содержание, Свою сущность - окружающему миру, в том числе и людям.

Естественно, такие свойства невозможны в условиях земной жизни. Если бы человек не был более или менее надежно огражден и защищен от агрессивности окружающего мира, то он просто не мог бы существовать. Но та же самая ограждающая и защищающая оболочка мешает ему любить ближнего своего, как себя.

Довольно суровое требование представляет собой эта заповедь, выполнить которую человек в принципе не способен в пределах земной жизни. Это как какой-нибудь измерительный прибор, шкала которого заведомо превышает возможные колебания измеряемого параметра.

Человек не может соответствовать той заповеди вполне, не способен действительно любить ближнего, как самого себя, подобно Христу. Но может быть разная степень такой способности. Или степень неспособности. Вот очень важный момент, имеющий более практическое значение, чем остальное содержание.

x x x

Дело в том, что отношение Христа к людям не ограничивается явлением любви и заинтересованности. Есть и в столь же максимальной степени требовательность к ним. Вернее, в самой этой заинтересованности есть одновременно момент любви и момент требовательности. То есть человек - не только объект любви, как избалованный несмышленый ребенок, но и тот, кто что-то должен - что-то сделать или чему-то соответствовать.

Взгляд Христа на людей - необыкновенный не только по той степени любви, которая в нем выражена, но и по его проницательности, по его проникающей, так сказать, способности. Он как будто хочет проникнуть взглядом в самую сущность, самую сердцевину этих людей, чтобы узнать, что собой представляет их сущность, какова она.

И этот вопрос, судя по степени заинтересованности и проницательности в Его взгляде, так важен, как будто от этого зависит вся их судьба, вся жизнь, вообще все. Наверное, это действительно так и есть, только они об этом не знают или не вполне знают. Видимо, вполне знает об этом только Христос, и Его любовь к ним заставляет Его так усиленно интересоваться их сущностью, то есть их судьбой - больше, чем они сами интересуются.

Что такое эта сущность, как не душа? Что в этой душе может так интересовать и притягивать внимание Христа (единственное вообще в человеке), как что-то близкое Ему самому и непосредственно Его касающееся? Для Него, существа, состоящего из любви и воплощающего Собой в полной мере способность "любви к ближнему, как к себе", этим единственным предметом интереса и притяжения может быть только та же самая способность в человеке, вернее, в его душе.

Конечно, в той же мере, как у Христа, этой способности ни у кого нет, но она может быть хоть в какой-то степени. И даже если ее нет ни в какой степени, всегда есть потенциальная возможность ее существования. Осуществлена ли эта возможность и в какой степени - вот единственное, что интересует Христа во всем человеке и во всей его земной жизни. И вот для того, чтобы указать, обратить внимание на интерес к этому (только к этому!) вопросу и отделить этот вопрос от всего остального, понадобилось "продемонстрировать", так сказать, максимальное безразличие ко всему остальному.

И наверное, одному Богу известно (в буквальном смысле), насколько незначительно все остальное содержание человека в его земной жизни, по сравнению с состоянием его души - наличием в ней любви. Возможно, каждый человек в свое время, то есть за пределами земной жизни, тоже все это легко и просто поймет и узнает. Легко и просто, но поздно и непоправимо.

В этом и причина столь требовательного, при всей любви, отношения Христа к людям. И в какой-то степени в этом же и причина самого факта всей данной информации, самого факта этой "аудиенции" Христа двум людям. Один из способов напомнить об истине, которая для любого человека жизненно (буквально - жизненно) важна, но судя по всему, малоизвестна.

x x x

Так вот требования к человеку свыше довольно жесткие, при всей любви, как можно понять из данной информации. Дело в том, что Христос не иносказательно, не метафорически "есть любовь", а просто - есть любовь. То есть это не игра в слова и понятия - это просто факт.

Возможно, и весь мир, частью которого (органической, однородной частью) Он является, имеет ту же природу, то есть так же состоит из любви. Ведь сказано: "Бог есть любовь". Подобно тому, как земной человек состоит из того же материала, как и весь земной мир.

Соответственно и от человека требуется не игра в слова и ни во что другое, а само его существо, нутро. При этом слова и какие-то другие поверхностные вещи не имеют никакого значения. Этим существом, нутром нужно просто, элементарно соответствовать тому недостижимому образцу, который представляет собой и сам Христос, и, возможно, весь другой мир.

Степень соответствия - настолько определенная и примитивная вещь, что этот образец, наверное, мог бы просто "измерить" ее в каждом конкретном случае, как некий прибор. И никакие слова и внешние ухищрения здесь не помогут. Соответствовать - и все. То есть не хотеть или стараться соответствовать, не говорить или думать об этом, а уже соответствовать на самом деле.

Примерно так же, как нужно соответствовать требованиям земной жизни (дышать, есть, пить и т.д.), чтобы просто физически смочь в ней существовать. И только потом, после выполнения этих минимальных условий, может идти речь обо всем остальном ее содержании.

Таким же минимальным, а может быть, и единственным, условием существования в другом мире является способность любить, которая или есть, или нет. Поэтому вряд ли можно надеяться, что какие-то другие способности смогут в этом случае помочь. Да и есть ли возможность существования в душе каких-то других способностей, кроме способности любить.

В том числе не приходится надеяться и на разум, которым человек так привык гордиться и который, казалось бы, должен "роднить" его с "высшим разумом". Но вот не видно этого родства между Христом (и, в какой-то степени, представляемым Им миром) и людьми, которым Он явился. Не видно вообще возможности такого родства, да и самого "высшего разума" - тоже. Откуда только возникла такая распространенная идея о Боге как о "высшем разуме"? Среди многочисленных и замечательных свойств Христа (и Его мира) нет ничего похожего на разум, который, видимо, полностью является достоянием только человека как некая неполноценная компенсация за отсутствие гораздо более ценных качеств.

Приписывание же этого чисто человеческого качества Богу, пусть даже в высшей степени, - совсем не комплимент Ему. Хотя само стремление найти как бы общий язык, общую точку соприкосновения и момент родства с Богом в этой области, в разуме, вполне понятно - так легче, гораздо легче, чем искать настоящий путь к Нему.

Действительно, любые усилия в области разума всегда более просты, понятны и, так сказать, "человечны", то есть вполне в духе земной реальности, чем самые незначительные усилия в области души - те усилия, которыми "всякий входит в Царствие Небесное". Вся область души и тем более столь высокое требование к ней: состоять в какой-то степени из любви - это такая экзотика, которая своей труднодоступностью не перестает каждый раз подтверждать свое происхождение "не от мира сего".

x x x

Малоосновательной представляется даже и та последняя, наверное, надежда, которая, казалось бы, всегда может быть у человека - надежда на милость Бога к нему в любом случае, независимо ни от чего. Безграничная любовь Бога к человеку означает и столь же безграничную и безусловную милость к нему. Но в то же время Его весьма высокая требовательность (может быть, столь же бесконечная, как и любовь) к человеку, как ни странно, ограничивает даже и Его бесконечную милость. Слишком уж определенное и четкое это требование (или другим словом - закон), данное человеку в качестве единственного задания на всю его земную жизнь.

Для того, чтобы он мог существовать в Боге и в Его мире, чт*, может быть, одно и то же, он должен быть сам "физически" (как сказали бы в условиях земной реальности) быть способен там существовать. То есть должен быть не чужд, не чужероден, а однороден в какой-то мере Богу и тоже, как и Он, состоять хоть в какой-то степени из любви.

Может быть, то, что называется загадочным словом "рай", и означает эту возможность существовать в какой-то мере в Боге и Его мире - наверное, в той же мере, в какой человек, вернее, его душа состоит из любви в итоге ее земной жизни. В той же мере эта душа будет способна и воспринять любовь Бога к ней. Впрочем, это, наверное, одно и то же: способность воспринимать любовь Бога и способность существовать в Его мире. Слишком все определенно и четко, нет места какой-либо субъективности, которое могла бы занять милость.

Действительно, сколько бы ни было любви Бога к душе человека и каким бы "раем" она ни была окружена, но если она "физически" не способна все это воспринять - что ей может помочь? Для нее наоборот это будет как бы чужеродная, невыносимая среда, в которой ей невозможно существовать, как, например, для земного человека - в безвоздушном пространстве.

Но если в земном мире можно умереть, и на этом все закончится, то вечный мир даже такого избавления не предполагает. Не эта ли действительно бесконечно (буквально - бесконечно) трагическая ситуация обозначена другим загадочным словом "ад"?

Если ни "рай", ни "ад" вовсе не обеспечиваются какими-то внешними усилиями для ублажения или истязания человека, а только в нем содержатся, то есть каждый сам в себе воспитывает, выращивает свой будущий рай или ад, то надежда на милость свыше кажется в этом случае весьма иллюзорной. Она имеет основание, скорее всего, только для времени земной жизни. Если бы милость Бога не ограничивалась ее пределами, если бы все было так фантастически легко и просто, то зачем надо было бы ценой таких усилий, в том числе и Его же собственных усилий, заставлять человека думать о спасении своей души в течение его земной жизни, потому что потом будет поздно.

Существование (и явление столь наглядное) одновременно бесконечной милости Бога и Его бесконечной требовательности, которая каким-то образом ее ограничивает - вещь труднопостижимая, несмотря даже и на эту наглядность. Наверное, в этом есть так же момент чуда и тайны для человека, как и в других свойствах Христа и Его мира.

Каким-то образом вся та бесконечная требовательность, о которой здесь говорилось, принадлежит тому же Существу, чье явление для земного человека производит впечатление только радости, только счастья. Есть, правда, более простое объяснение того же самого: Сам Он не обещает никого ни карать, ни миловать, но это будет делать закон, оставленный Им на земле. "Я пришел не судить мир, но спасти мир. Слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день." (Иоан.12:47,48).

Поэтому, наверное, ни страха, ни священного трепета не внушает Его явление, а только радость и счастье от такого наглядного явления Его любви к людям и такой непостижимой степени этой любви. Несмотря на в высшей степени проницательный и вопросительный интерес к ним же - насколько они, со своей стороны, соответствуют той любви, которая предназначена для них свыше, насколько они способны сделать то усилие, которым человек входит в Царствие Небесное.

5. "Я - путь"

Путь, или дверь, в Царствие Небесное - еще одно свойство Христа, которое явлено в данном случае так же наглядно, как и другие. И эта наглядность показывает, что формулировки "Я есть дверь" и "Я - путь", также как и "Бог есть любовь" - не метафоры. Потому что Христос в данном случае (как, наверное, и вообще всегда Он существует) явился не один сам по себе. Вместе с Ним, а вернее - за Ним, как бы за Его спиной явилось и присутствие Бога. Не Сам Бог, лица Которого никто не видел и никто не знает, чт* Он собой представляет, а только Его присутствие.

Присутствие Бога выглядит как присутствие другого мира. Присутствие другого мира выглядит как присутствие вечности - это совершенно точно и однозначно. Как выглядит и на что похоже присутствие вечности - трудно сказать точно.

Приблизительно это можно сравнить с присутствием как бы другой среды в том же самом месте. Как, например, вода вместо воздуха, то есть водная среда вместо воздушной. Если там, где обычно существует воздух, вдруг окажется вода, то это место на вид не очень изменится. Предметы, если они там есть, не исчезнут и, возможно, даже не сдвинутся со своих мест. Но в то же время что-то существенное изменится - может быть, самое существенное, может быть, главное. Так, например, человек или другое сухопутное существо, бывшее в воздушной среде живым, в водной - станет утопленником, хотя внешний вид его останется примерно тем же самым. Но нечто главное изменится до противоположности.

Таково и присутствие вечности в нашем земном невечном мире. Она не нарушает, не меняет, вообще не трогает ничего внешнего, материального, потому что сама не материальна и потому что ей как бы дела нет до материальных, внешних подробностей. Но она несет с собой что-то в сущности принципиально другое, противоположное земной реальности, чт*, минуя ее внешние подробности, касается самой сущности ее, то есть самой сущности человека, и своим прикосновением изменяет ее до противоположности. Пример такого присутствия вечности, ничего не меняющего внешне и все меняющего в сущности, и был наглядно явлен - в некой комнате с некими двумя людьми.

* * *

Так вот Христос соотносится и с вечностью, и с Богом, и Его миром (что, может быть, все одно и то же) как часть их, но как единственная открытая их часть, доступная всему окружающему, внешнему. Действительно, как вход, или дверь, в доме. И других входов там нет, в остальном все замкнуто и, наверное, непроницаемо. Кроме Христа, там нет ничего, что искало бы прямого контакта с этими двумя людьми.

Другой мир, кроме Христа - это как бы вещь в себе, которая только продемонстрирована, показана этим людям. Непосредственного отношения к ним она вроде бы и не имеет. В другом мире, вернее, в присутствующей его части (если может быть у этого мира - часть) вовсе не наблюдается той любви и заинтересованности к людям, как у Христа. Хотя тем, кто находится в этом мире и является его частью, наверное, (можно предположить) там очень даже неплохо. Но в отношении земного человека он как бы чужой, как чужой дом, стены которого для того и существуют, чтобы оградить то, что внутри, от того, что снаружи.

Создается такое впечатление - из данной наглядной картинки - что вся тяжесть взаимоотношений и контакта с земными людьми переложена на Христа, или, мягче говоря, поручена Ему. Он как будто даже заслоняет собой присутствующую часть другого мира - и вход, и заслон одновременно. Впрочем, на словах все-таки невозможно вполне передать, насколько наглядно и буквально место и роль Христа соответствуют этим обозначениям: дверь, или вход, или путь.

Такое единое с другим миром и с Богом существование Христа и одновременно в какой-то степени отдельное - из-за Его открытости вовне, наверное, и есть единство Отца и Сына - одно из необъяснимых и непредставимых явлений, в которое в пределах земной жизни можно только верить. Или видеть, то есть знать. Так же, как и такое явление, как Богочеловек.

Оба эти явления, как, наверное, и все, что принадлежит другому миру, невозможно представить, вообразить по аналогии с чем-то земным. Нет в земной реальности того материала, из которого воображение могло бы, ориентируясь на словесный рассказ, составить, слепить нечто, хотя бы приблизительно похожее. Правда, есть в этих явлениях что-то настолько далекое от нашей земной реальности и нашего земного сознания, далекое не по расстоянию или не столько по расстоянию, а по существу, по своему качеству (как снежная горная вершина, далекая от остальной земли не только своей высотой, но и чистотой), что, наверное, можно спокойно оставить всякие попытки вообразить, чт* собой представляют эти явления. Тем более, что в свое время легко можно будет увидеть и узнать их. Прикасаться к этой ослепительной вершине так просто еще при этой жизни даже как-то странно вдруг ни с того ни с сего без крайней, так сказать, необходимости.

* * *

Христос и присутствие Бога (и другого мира) одновременно вместе возникли в этом сне и одновременно исчезли. Друг без друга, отдельно их не было. Но в то же время Они при всем Их единстве - не одно и то же и не сливаются до неразличимости. Есть Христос - и часть, и как бы представитель другого мира вовне. И есть сам другой мир. Разница между этим другим миром, присутствие которого есть присутствие Бога и присутствие вечности, и Самим Богом трудноразличима и вообще, наверное, непостижима для человека при его скромных земных возможностях.

Есть эта разница или нет? И если нет, то следует ли из этого, что все это одно и то же: Бог, другой мир, вечность? Что Бог, лица Которого никто не видел, и есть тот другой мир? И что какого-то лица, удобопонимаемого для человека (да и вообще хоть в какой-то степени доступного для его понимания) у Него и нет? А то, что есть, находится за пределами его возможностей понимания? И вообще Сам Он, то, что Он есть - тоже за этими же пределами? Может быть, и видеть Его лица не дано не просто потому, что на то Его такая воля, а потому что слишком уж оно непостижимо для человека, как и вообще Он Сам. Таким образом получается, что не только благодаря убеждению атеистов для человека на земле Бог и есть и нет одновременно, но это и на самом деле так.

Такого Бога, каким Он понимается и представляется человеком, вернее, каким он Его в силах представить - такого, наверное, и на самом деле нет. А такого, какой Он есть, - человек не способен понять, воспринять, вообразить - словом, хоть как-нибудь (мыслью, чувством, движением души) достичь Его, как это возможно по отношению к Христу. Во всяком случае, пока не способен. Или, может быть, это ему вообще не дано, не предназначено, не запрограммировано, так сказать, в его земной судьбе. И смертельно опасным для него лик Бога является именно поэтому. Не из-за его слишком яркого, или слишком светлого, или слишком величественного вида, а из-за совершенно, безусловно непреодолимой разницы между способностью человека понять и предметом понимания.

Для того, чтобы понять это запредельное, человеку, возможно, надо перестать быть собой, выйти за пределы своей природы и перейти в какие-то другие пределы. Перестать быть собой, а значит, для начала, - перестать быть.

Часть вторая

ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА К БОГУ

1. Что такое любовь к Богу

Путь человека к Богу не проходит через боязнь Его. И в отношении Бога к человеку ни в какой степени нет угрозы, осуждения, насилия. Отношение это состоит только из любви и указания той единственной дороги, ведущей душу человека в жизнь вечную, которое (указание) и происходит только по причине этой любви. Если бы ее не было, то не было бы и возможности у нас жизни вечной, к которой мы просто не знали бы дороги. И, сколько бы ни блуждали в темноте, мы не вышли бы из пределов этой земной, очень ограниченной и очень временной жизни. И никакие наши страдания, сколько бы их ни было у нас, не помогли бы нам обрести жизнь вечную, потому что мы не знали бы их смысла.

Любовь Бога к человеку - тот свет, при котором видны и ясны смысл всех событий, происходящих на земле, в том числе и наших страданий, и дорога, ведущая в жизнь вечную.

Отношение человека к Богу тоже состоит только из любви, если оно есть, это отношение. Из страха перед Богом это отношение состоять не может, потому что, боясь Бога, человек не идет к Нему единственно возможной дорогой, которой является любовь, а стоит на месте. Отношение же человека к Богу это движение к Нему по дороге любви. Нет этого движения - нет и отношения. А значит, для такого человека Бог остался неузнанным, непроявленным в жизни.

Только добровольно, самому сделав первый шаг к Богу, что само по себе уже является выражением любви к Нему, человек может найти, открыть для себя Бога и начать ту часть своей жизни, где будет присутствовать не только Бог (так как Он и так везде и всегда присутствует), но и отношение этого человека к Богу.

* * *

Но что же такое любовь к Богу, в чем проявление ее в наших земных условиях и в чем выражается этот шаг человека к Богу? Вернее, что в нашей земной жизни можно считать таким шагом?

Конечно, понятие Бога, так же как понятие вечности, непостижимо для нашего земного рассудка, во всяком случае, не вполне постижимо. Поэтому и любовь к Богу тоже не вполне постижимое понятие. Ведь мы здесь, в области времени, а Его царство там, в области вечности, и только одна тонкая тропинка соединяет эти две области.

Может быть, и не надо нам стараться постичь такие заведомо непостижимые понятия, как вечность, Бог, любовь к Богу? Тем более, что одно только рассудочное постижение этих понятий, в какой бы степени оно ни состоялось, само по себе еще не имеет смысла. И может оказаться просто зря потерянным на это временем, если не найдет своего выражения в земной жизни человека. Выражения, а не только мысленного постижения.

Выражение же, проявление в нашей земной жизни и любви к Богу, и причастности к вечности - это любовь к ближнему, то есть к любому другому человеку. К другу, врагу или просто постороннему. Главное, что именно к другому, а не к себе. А это вещи не только разные, но даже противоположные и несовместные.

Любовь к себе - это интересная, увлекательная и иногда даже весьма приятная сторона жизни. Любовь к другому - тяжелая работа, за которую не платят, не награждают, не благодарят, скорее, наоборот, осуждают, презирают и, чаще всего, снисходительно жалеют, как жалеют несчастных.

Но это не так уж важно для человека, осознавшего, что есть что в этой жизни. Что эта любовь к другому, к ближнему и есть единственно возможное в этой жизни для человека выражение, осуществление его любви к Богу. Каждый момент такой любви, пусть даже и единственный во всей жизни человека - это шаг на пути к Богу. И это, только это составляет все положительное содержание нашей жизни и положительный ориентир, дающий направление движения всей земной жизни на много лет вперед.

В хаосе и темноте, которыми оказывается при ближайшем рассмотрении наша земная жизнь, если мы вдруг захотим разглядеть в ней какой-нибудь смысл, этот ориентир представляет собой негасимый огонек, единственный в темноте жизни, способный осветить ее смысл, впрочем, для тех, кто хочет его видеть. Без такого огонька мы в темноте жизни блуждали бы, как слепые, и нам много пришлось бы ухищряться в придумывании различных небылиц для того, чтобы как-то объяснить самим себе этот смысл.

Так вот, слава Богу (в буквальном смысле), что нам не надо придумывать никаких небылиц. Нам был дан однажды и навсегда такой негасимый огонек, с начала христианской эры он существует для нас и как единственный источник света, который один только и может сделать видимым для нас смысл нашей жизни, и как своего рода ориентир, указатель пути для человека в темноте и хаосе жизни.

И это постоянное, неподвижное, как Полярная звезда, направление нашего движения существует для человека еще с тех пор до сегодняшнего дня и будет существовать еще неопределенно долго, и не известно, дойдем ли мы когда-нибудь до этой цели, к которой человек призван идти последние две тысячи лет и все последующие годы, сколько бы их еще ни осталось. Все события, происходящие с ним, направляют его по этому пути, стремясь увеличить в нас количество этого положительного содержания и уменьшить количество противоположного содержания.

x x x

Все развитие человека и состоит в этом движении, в качественном изменении его. Цель этого движения, совершенствования - заполнить этим положительным качеством человека целиком, вытеснив все остальное. Весь он в итоге долгого и мучительного пути должен состоять только из любви к Богу и к ближнему своему, что одно и то же. То есть вернуться к тому, что было с самого начала, но неосознанно, как данность. А теперь он должен прийти к этому же изнутри, свободно выбирая из всего именно это - любовь к Богу, любовь к ближнему.

Допустим, нам сейчас, на нашем сегодняшнем уровне такой итог многих лет страданий и усилий может показаться скучным и нестоящим всех тех страданий и усилий, сколько их произошло за много веков. Потому и может так показаться, что мы находимся на весьма низком уровне и нам еще очень далеко до цели нашего движения, тем более что движемся мы в этом направлении максимально медленно, медленно как только возможно, что, конечно, не оставляет нам каких-то особенных надежд до нее дойти.

Видимо, вполне осознать ценность этой цели можно только приблизившись к ней. Так же как невозможно описать звуки - их надо слышать, и невозможно описать картину - ее надо видеть. Вот тогда и можно было бы ощутить на собственном примере, что это значит - человек, состоящий только из любви к Богу и к ближнему, что одно и то же. То есть с виду, может быть, и тот же самый человек, но по существу совсем другого качества.

Трудно представить, что это может существовать не только как идея, но и как реальность. Но независимо от того, как близко мы подойдем к этому качеству, все-таки другого направления у нас нет и никогда не будет. А сейчас можно только поверить на слово тому, кто скажет, что, кроме любви к Богу и к ближнему, человеку в сущности ничего не надо на свете. Если бы он переродился до такой степени, что весь состоял бы из любви к Богу и к ближнему, ему было бы дано все, само собой было бы дано все, и он нашел бы потерянный рай.

И если это возможно на земле - значит на земле. Если не на земле значит, не на земле. Не земля - мера вещей, а человек - мера вещей, но не только тот, что существует сейчас, а вообще весь, в том числе и его не существующее сейчас, но требуемое от него качество. Конечно, рамки земного времени вряд ли позволят ему это требуемое качество осуществить, так что задача, наверное, заведомо невыполнима, но это ничего не меняет.

Как это ни могло бы показаться далеким от истины, но все происходящее на Земле, вся история, какая она была, есть и будет, существует только для того, чтобы осуществить это движение человека к Богу. Однако не механическое перемещение того же самого человека, каким он был тысячи лет назад или какой он есть сейчас - такой человек еще очень далек от Бога, а внутреннее его движение от одного качества к другому.

Все это нагромождение событий, и мелких, частных, и глобальных, поражающих своими масштабами, различных страстей, идей, страданий - как бы все это, вместе взятое, называемое историей, ни выглядело грандиозно, внушительно, но это не самоцель. Это всего лишь своего рода декорации, на фоне которых происходит собственно действие - изменение самого человека. Как нелепо было бы прийти в театр только для того, чтобы посмотреть на декорации, стоящие на сцене, так же нелепо и события внешней, материальной жизни воспринимать как нечто само для себя существующее и имеющее в самих себе цель своего существования и смысл его. Хотя чаще всего так и получается.

Громоздкая, иногда весь свет застящая материальная часть жизни с ее лежащими на поверхности событиями воспринимается не как часть, а как вся жизнь, а значит, тут ее и смысл, и цель, и вообще все, что надо для человека. Наверное, жаль тех людей, которые именно так все воспринимают они как бы пробыли в зрительном зале два-три часа, глядя на декорации, в полной уверенности, что для этого и пришли в театр, но сегодня так поступает большинство. Видимо, не имеет смысла приходить в театр только для просмотра декораций. Поэтому главная, вернее, считающаяся главной на сегодняшний день идея и забота человеческого общества - продолжение своего рода. Так это осознается и для многих действительно это самое существенное, что они могут сделать в жизни, самая большая работа.

x x x

А работа души гораздо труднее, и немного есть желающих делать ее. Поэтому так медленно, такими черепашьими шагами осуществляется главное, вернее, единственное происходящее в этом мире движение - движение человека от себя к себе, от себя, состоящего немного из любви и много - из всего остального, к себе, состоящему из одной только любви.

На что похоже это движение? На выращивание на одной грядке и пшеницы, и сорняков одновременно, при том что пшеница все время охраняется и подкармливается хозяином грядки, а сорняки постоянно им же вырываются, вырываются из земли.

Сначала, когда ростки еще маленькие, они как бы наравне с сорняками. Их даже не вполне можно с виду различить, кто есть кто, как в известной евангельской притче. Их силы как бы уравновешиваются. И кажется, вот-вот сорняки возьмут верх и вытеснят, выживут ростки пшеницы, ведь сорняков гораздо больше, они наглее, сильнее. А пшеница слаба и противостоит сорнякам, выживает рядом с ними только благодаря помощи хозяина.

Такое состояние равновесия - мучительное своей неопределенностью, когда силы добра и зла примерно равны и каждая минута не свободна от страха из-за возможности победы зла. Именно такое состояние равновесия существует, кажется, и сейчас, и существует оно уже давно, и долго, видимо, будет существовать. Словом, затянулось время этого равновесия. Очень медленно растут драгоценные ростки, и много заботы о них требуется от хозяина и терпения, чтобы так долго ждать их роста и при этом все заботиться, заботиться о них.

Мы никогда или почти никогда не задумываемся, не вспоминаем о том, как мы, весьма нерадивые и ленивые ученики, испытываем терпение Того, кто заботится о нас, вернее, о тех пока еще слабых, но драгоценных ростках, которые существуют в нашей жизни. Мы обычно ограничиваемся сочувствием к своим, таким земным и понятным страданиям. Не думая о том, что само наше существование, вернее, качество нашего существования и взаимоотношений друг с другом может причинить гораздо большие страдания всякому, кто посмотрит на них со стороны, особенно если этот смотрящий любит нас.

x x x

Если бы когда-нибудь закончился этот мучительный неопределенный период равновесия, период небольших слабых ростков, когда пшеница наравне с сорняками и неизвестно еще кто кого, мы увидели бы совсем другую ситуацию на той же самой грядке. Заботами хозяина пшеница, охраняемая им, приняла уже более зрелый вид. Теперь понятно, что она выжила рядом с сорняками и ей не страшно их соседство, потому что сама она стала более сильной и сила ее больше их наглости. Ростки пшеницы превратились в колосья, и стало видно, для чего они растут, для чего вообще существуют на свете, почему так заботливо оберегались хозяином в то время, когда были слабы и беспомощны и не могли выжить без его содействия. Когда же колосья окончательно созреют и, таким образом, выполнят полностью свое предназначение на земле, тогда рядом с ними скорее всего не останется ни одного постороннего растения, ни одного сорняка, для которого здесь не хватит ни места, ни земли, ни света.

Вот на что похоже то движение, для которого мы существуем все отведенное нам время. И как это ни печально сознавать, сегодня мы находимся еще в том самом трудном и мучительном периоде небольших ростков, которые еле-еле выживают рядом с многочисленными сорняками и то только благодаря помощи и защите посеявшего эти ростки, но все-таки выживают. И каждую минуту мы не свободны от колебаний этого неустойчивого равновесия, колебаний между добром и злом, не свободны от страха перед этими постоянными колебаниями, от страха неопределенности.

Мы не видим в нашей жизни каких-либо наглядных подтверждений того, что добро, любовь, свет когда-нибудь останутся одни в душе человека и будут полностью ею владеть, что зло на самом деле имеет короткий век (по масштабам вечности) и вовсе оно не равно добру по своим правам на существование в душе человека, и вовсе оно не равносильно добру и у него нет будущего и отмирание его - дело времени. Но какого времени? Сколько мы уже живем с тех пор, когда были посеяны в душе человека семена христианства, а все еще мы никак не пройдем этот период слабых небольших ростков, все еще у нас добро и зло существуют наравне, и, кажется, многие уверены, что это так и должно быть всегда, что это нормально. Нормально, конечно, для нашего сегодняшнего состояния и соответствующего ему понимания самих себя и всего остального.

И сколько еще будет продолжаться этот период слабых небольших ростков, сколько еще человеку мучиться на этом свете, живя так, как сейчас, и при таком уровне взаимоотношений, как сейчас, весьма низком, неизвестно. Проблема в том, что мы и не хотим расти, вернее, не делаем усилий для того, чтобы ростки добра, существующие в наших душах, росли. Не просто существовали, а росли. Хотя, может быть, наши усилия не то чтобы совсем отсутствуют, но микроскопически малы. А насильно в рай за уши не тянут. Вот и получается, что, хотя и мучаемся, но все же никак из этого мучительного периода выбраться не спешим.

x x x

Что из себя представляют эти ростки, наши спасительные ростки, которые являются нашей единственной надеждой на лучшее? И мы должны были бы их так воспринимать и цепляться за них, как за соломинку утопающий. Но на самом деле эти наши ростки настолько заслонены от наших же глаз сорняками и притесняемы ими постоянно, что мы почти не замечаем и не выделяем их. И уж если и возлагаем на что-то надежды, то на что-то совсем другое.

А могли бы хотя бы из любопытства иметь побольше интереса к своему будущему, далекому будущему, каким оно будет и как будет выглядеть. Это можно уже и сейчас увидеть по тем небольшим слабым росткам, из которых это будущее вырастет, если хватит для этого времени. Оно будет выглядеть примерно так же, как они, но гораздо более зрело и совершенно.

Ну и как же выглядят эти ростки? Они выглядят, как это простое и очень редкое сейчас явление - любовь к ближнему, к другому, а не к себе. Они и есть эта любовь и ни что другое. И если присмотреться пристальнее к многочисленным разнообразным явлениям нашей здешней жизни, можно заметить, как выделяется среди других явлений, как непохоже на них, как будто не от мира сего (что действительно так и есть), как в сущности бесконечно далеко от всего остального это диковинное явление - любовь к ближнему, к другому, а не к себе, то есть любовь к Богу, что одно и то же.

Как раз по количеству любви к ближнему можно вполне точно составить впечатление о существующем на данный момент среди людей количестве любви к Богу. Так, например, сейчас это количество очень мало, особенно по сравнению с количеством лет, столетий, прошедших с тех пор, как мы впервые услышали эти слова и узнали эту истину - любовь к ближнему.

x x x

Для того, чтобы понять, что это такое - любовь к ближнему, именно к другому, а не к себе, а значит, и любовь к Богу, во-первых, наверное, надо забыть само это понятие - любовь. Оно, в его традиционном понимании, может только ввести в заблуждение, увести совсем в другую сторону, даже противоположную. Потому что то, что в нашей земной жизни принято называть любовью к кому-то или к чему-то - это на самом деле нечто другое и иногда даже противоположное, хотя и называется тем же словом. Это тоже любовь, но любовь к себе. Не к чему-то и не к кому-то, как на словах говорится, а к себе - это то, что на самом деле, а не на словах.

Почему же все-таки говорится о любви к чему-то или к кому-то конкретно, почему ощущение любви связано именно с этим предметом, явлением, человеком? Ведь кажется, что любишь вот этот предмет, вот этого человека, а не себя, любимого. Это означает только то, что в данный момент именно этот предмет, это явление, этот человек может удовлетворить твои собственные желания, потребности, то есть стать средством для осуществления любви к себе.

В самом деле, невозможно же удовлетворять свои желания, не имея в жизни ничего, кроме самого себя. Вот потому и любят, например, любимую еду или любимого человека. В переводе с русского языка на русский это означает, что любят себя, себя. И может быть, не было бы потребности во всех этих "любимых" вещах в нашей жизни, мы и не утверждали бы, что "любим" их. Но поневоле приходится с ними иметь дело. Ведь жизнь так устроена, что есть сам себя не будешь, нужно что-то постороннее, чтобы его съесть. И жить сам с собой не будешь. Ну и где же тут любовь к другому, предмету или человеку?

Правда, что касается предметов, то в этом случае мы не притворяемся, что будто бы любим сами эти предметы, а не себя, употребляя их. Например, говоря, что "любим жареного цыпленка", мы все-таки совершенно точно имеем ввиду, что мы "любим есть жареного цыпленка", а не то, что мы любим его самого, а зажарили его, видимо, тоже от очень большой любви. То есть в случае с предметами мы вполне понимаем, что здесь имеет место просто игра слов и выражение "люблю цыпленка" означает на самом деле нечто совсем противоположное: "люблю есть цыпленка", для чего его надо предварительно убить и поджарить.

Таким образом, оказывается, что настоящее содержание понятия любви на самом деле противоположно названию этого слова. Действительно, ведь если ты не "любишь" жареного цыпленка, ты его не убьешь и не зажаришь, а оставишь в покое. И это будет как раз действительно любовь к нему - уже в настоящем смысле слова. Но поскольку любовь в случае с жареным цыпленком существует все-таки к себе, а ведь любовь к себе требует удовлетворения своих желаний, а значит, и чужих жертв в свою пользу, то так в результате и получается, что "любовь" выражается в необходимости бесконечных жертв от предмета "любви" себе, любимому.

x x x

Так вот со всеми остальными предметами, кроме человека, нет неясности и нет каких-то лишних иллюзий в том случае, когда речь идет о любви. Ясно, что говоря о "любви" к этому предмету, имеют ввиду любовь к себе посредством этого предмета. А вот что касается любви к человеку, то здесь существует столько красивых иллюзий, столько самообмана и самообольщения. Будто бы в мире существует столько любви (имеется ввиду любовь к другому человеку, а не к себе), будто бы каждый человек хоть кого-то любит, а некоторые и многих даже в жизни любят. То есть просто море любви, океан любви к человеку существует в жизни. И все, что связано с этой любовью - ярко, увлекательно, а иногда и счастливо. Просто не жизнь, а какой-то праздник на фоне жизни. И весь этот праздник, весь этот фейерверк, при всей его бесспорной увлекательности и красоте, все же в сущности представляет собой все то же самое, что и в случае с жареным цыпленком - любовь к себе. Правда, она в этом случае так красиво расцвечена, разукрашена до неузнаваемости и сопровождается столь сладкоголосыми комментариями в виде произведений искусства и просто мыслей, идей и слов на эту тему, витающих в воздухе, что многие считают этот праздник на фоне жизни, без которого она не очень увлекательна, самой любовью, любовью к человеку, к другому человеку, а не к себе.

И так удачно получается, что это одновременно и красиво, и нравственно, и гуманно. Словом, все в этой любви соединяется, как в фокусе лучи, и самое несоединимое, и приятное с полезным, и волки сыты, и овцы целы. Но не бывает таких фокусов в жизни. И то, что приятно, - это всего лишь приятно, что само по себе уже немало и достаточно для того, чтобы существовать на свете. И то, что красиво - это тоже всего лишь красиво, и это тоже ценно уже само по себе. Так же, как и любовь к себе - это красиво, приятно и весьма ценное и значительное явление в жизни. Но при всей его ценности и значительности, все же волки не станут овцами, а овцы - волками, и никогда они не будут совместимы, только лишь как хищник, пожиратель и его жертва.

Так же несовместимы любовь к себе и любовь к другому человеку. Любовь к себе принадлежит к той области жизни, где красота, счастье и несчастье, иллюзии и разочарования и другие тому подобные страсти-мордасти. А любовь к другому человеку - это просто жертва. Любовь к другому человеку вообще не выглядит как любовь, как ее обычно понимают. И это явление совсем из другой области жизни, где нет особенного блеска и красоты, очарований-разочарований, но есть нечто совсем другое, что есть только здесь - соприкосновение с вечностью, или путь к Богу.

Настоящая любовь к другому, а не к себе, вовсе не напоминает праздник или фейерверк, выделяющийся на фоне всей остальной жизни. Она как бы растворяется в жизни и, растворяясь, становится самой жизнью, и с первого взгляда так сразу можно и не заметить, что это - любовь. Вроде - просто жизнь. Потому что эта любовь заключается в том, чтобы отдать, только отдать что-то - часть жизни, времени, здоровья, жизненных сил, не рассчитывая получить в ответ что-то соответствующее. То есть отдать другому то, что нужно именно ему для его интересов, а не то, что служило бы как бы платой за его ответную любовь.

А поскольку отдавать возможно только свое, значит, нужно это оторвать от себя, причинить ущерб себе - иначе невозможно отдать. Поэтому любящий это непременно наносящий себе ущерб, страдающий в жизни - и это заметно со стороны по нему и по его жизни. А любимый - это, наоборот, прирастающий теми жертвами, которые получает от любящего - и это тоже по нему и по его жизни заметно.

x x x

Внешне такие отношения вовсе не похожи на любовь в обычном смысле слова. Одному человеку трудно, плохо всю жизнь или часть ее - он любящий, отдающий. Другому лучше и легче - он любимый, берущий. Но разве придет кому-то в голову, что человек, которому плохо - просто отдает себя другим, а значит, любит, поэтому ему и плохо. Нет, скорее всего он будет считаться несчастным, не умеющим быть счастливым. Что означает: не умеющим взять на себя роль берущего, любимого в жизни. И разве подумает кто-то, что человек, которому легче и лучше - преимущественно любимый, берущий. Скорее всего, его сочтут более счастливым, сумевшим быть более счастливым. Что означает: сумевшим взять на себя роль преимущественно берущего, любимого в жизни.

А человек почему-то устроен так, что, получая, он вовсе не стремится ответить тем же. И если с него не требуют ответной отдачи, как, например, в магазине денег за купленный товар, то он спокойно проглатывает все, что ему безвозмездно отдают, и даже не подумает отдать что-нибудь в ответ. Тем более, что ответ может быть только аналогичный - то есть надо оторвать от себя, чтобы отдать что-то в ответ. Ну а кто же будет просто так, только из сознательности отдавать другому часть себя, часть своей жизни, если ничто к этому не принуждает. И даже наоборот: будешь раздавать себя другим - скоро иссякнешь и будешь самым несчастным человеком. А будешь только брать будешь, естественно, процветать.

И вот такие взаимоотношения, когда один отдает, не рассчитывая получить ничего в ответ, а другой берет не думая отвечать тем же, и есть настоящая любовь к ближнему, к любому другому человеку, а не к себе. И внешне она ничем не напоминает ту любовь, которая обыкновенно считается любовью. Просто обычная жизнь, как обычный обед, за которым мы, не замечая этого, в который раз вынуждены съесть чью-то чужую жизнь.

И эти люди, участвующие в таких взаимоотношениях, кто в качестве берущего, кто в качестве отдающего, это совсем не обязательно любовники, это могут быть и родственники, и знакомые, и незнакомые, вообще кто угодно. Ближний - это ведь всякий человек.

x x x

Ну а что же заставляет несчастного отдающего человека отдавать, рискуя остаться ни с чем? С берущим все ясно - чем больше удастся взять, тем лучше жить. С отдающим - еще яснее. У него вообще нет никаких побудительных мотивов. Просто судьба заставляет.

Судьба, которая у каждого своя, делает одного человека преимущественно берущим (любимым то есть), и тогда он сам изо всех сил способствует этой своей особенности и старается развить ее до бесконечности, и считает эту свою особенность и связанные с ней выгоды в жизни только своей заслугой, а не просто тем местом в жизни, которое ему предназначила судьба. Другого же так же просто судьба определяет на некое противоположное место и делает его преимущественно отдающим (то есть любящим), хотя сам он, может быть, и против своего такого предназначения и скорее всего против, кому же хочется быть несчастливым, и упирается, насколько может, как животное, ведомое на живодерню, не желая занимать в жизни то место, которое предназначено ему судьбой.

Впрочем, каких-то крайностей в этом отношении обычно не бывает. Не бывает только берущих и только отдающих. У каждого в разных соотношениях встречается в жизни и то, и другое. Но воспринимается каждый из этих моментов всеми примерно одинаково. Если кому-то хоть один раз в жизни пришлось побыть в качестве отдающего, он так же чувствовал себя в этот момент несчастным и забытым своей судьбой (или Богом), как и тот, кто почти всю жизнь проводит в таком качестве. И воспринимается это всегда как несчастье, недоразумение, ошибка, трагедия, но не как просто осуществление своего предназначения в жизни.

И, конечно, такое свое предназначение никто осуществлять не стремится и даже не хочет признавать это за свое предназначение. Ведь известно, что "человек рожден для счастья". И даже если вся судьба человека, весь ход его жизни говорит о чем-то противоположном, заставляя его все время или почти все время отдавать, все равно он не хочет видеть в этой закономерности признак своего предназначения, а только не перестает удивляться, что нет у него счастья, для которого он рожден. К тому же так называемое счастье, а точнее, участь человека, преимущественно берущего в жизни, гораздо более престижна и почетна в обществе, так что несчастный (преимущественно отдающий) несет двойную отрицательную нагрузку - своего несчастья и общественного пренебрежения одновременно.

Конечно, никто сам добровольно никогда не согласится на такую участь в жизни - быть преимущественно отдающим, чем берущим, то есть быть более любящим, чем любимым. Такое только по принуждению судьбы делается. Любить (в настоящем, христианском смысле слова) только судьба может заставить, оказав этим, на самом деле, большую честь.