Бог неудачников

Глава V

Я пребывал в отличном настроении. По дороге домой заглянул в супермаркет, где долго и сосредоточенно прогуливался вдоль полки с собачьим кормом, все еще мысленно переживая свой недавний триумф в «Расслабься». При этом больше всего меня беспокоило, не сдурил ли я, оставив «Лаковую шкатулку» до лучших времен? А не благоразумней ли ковать железо пока оно горячо?

Да, но куда б я ее потащил? В свою неубранную берлогу, в которой теперь еще и собака? С другой стороны, возможно, это был бы как раз беспроигрышный шанс. Игривый вопрос: «Девушка, вы в собачьем корме разбираетесь? Не поможете ли спасти несчастное животное от голодной смерти?» – и дело в шляпе! Черт! И как же я сразу не сообразил? А ведь, помнится, по этой части я когда-то был профи. Мог уболтать любую: дурочку брал неприкрытой лестью, перед умной разыгрывал наивного простачка… М-да, вот, что бывает, когда утрачиваешь навык по причине долгого отсутствия практики!..

Я еще раз окинул пытливым взором полку с собачьим кормом, после чего вычислил в полупустом торговом зале молодую особу – менеджера или консультанта, или как у них там, короче, не важно, и дал ей понять, что нуждаюсь в ее мудром профессиональном руководстве. Она тут же безропотно ко мне подрулила и оказалась вблизи почти девчонкой, с широко расставленными восточными глазами и едва заметными веснушками, не очень равномерно рассыпанными по ясному скуластенькому личику.

– Девушка, – нажал я на кнопку встроенного внутри меня старого дребезжащего магнитофона, – вы в собачьем корме разбираетесь? Не поможете ли спасти от голодной смерти несчастное животное?

– А какой породы ваша собака? – вежливо поинтересовалось у меня скуластенькое личико.

– Без понятия, – легкомысленно пожал я плечами, изучая бэйджик на отложном воротнике ее форменного халатика. А на нем, между прочим, значилось: «Айгуль Терентьева, менеджер торгового зала», и это сочетание почему-то меня взволновало.

Скуластенькое личико меж тем замутилось:

– Ну, тогда возьмите что-нибудь универсальное, что всем подходит. Вот это возьмите.

Она сняла с полки довольно объемистый разноцветный пакет и протянула его мне, а я, принимая у нее собачий корм, успел коснуться ее пальцев.

– Айгуль – красивое имя, – снова зашелестела затертая пленка моего старого магнитофона. – А как вас подружки называют? Гуля?

Она ничего не ответила, только кивнула, по-видимому, теряясь в догадках, как расценивать мой интерес: как экстравагантную выходку добродушного дядечки-покупателя или непритязательное заигрывание? Подумать только, а ведь еще каких-то десять лет назад у нее не возникло бы и тени сомнений на сей счет! Вот только смириться с данным безрадостным фактом – все равно, что отдать себя на милость похотливым перезрелым Натальям с их душными ванильными объятиями и складчатыми, как у рептилий, телами. Нет-нет, в этот омут я не кану, пусть не надеются и не ждут, я навечно останусь на залитой солнцем поляне, где резвятся быстроногие скуластенькие Айгуль, не ведающие, как скоротечна молодость.

– Гуля… Можно я буду вас так называть? – Я почувствовал, как дрогнул мой голос, так, словно старый магнитофон «зажевал» пленку. – А вдруг моя собака откажется это есть? Вдруг она вообще голодную забастовку объявит? Что мне тогда делать?

– Ну, я не знаю, – девушка поправила прядь волос на лбу, – тогда попробуйте другой корм взять. У нас всегда большой выбор.

– Это я вижу. А если, допустим, я захочу узнать, есть ли в наличии тот корм, который понравится моей собаке? Могу я вам позвонить? – Я не собирался сдаваться ни при каких условиях.

– Конечно, звоните по нашему справочному телефону.

Я сделал вид, что призадумался:

– Но по телефонам для справок бывает трудно дозвониться, а я человек очень занятой… Может, вы на всякий случай дадите номер своего мобильного? Обещаю, я не буду беспокоить вас по пустякам…

– Хорошо, – девушка то ли была покладистой от природы, то ли решила, что я совершенно не опасен, а потому спокойно продиктовала мне номер своего телефона. После чего ее позвала одна из кассирш, и мне волей-неволей пришлось нажать на кнопку «стоп». Старый магнитофон заунывно взвизгнул, щелкнул и заглох, не оставив ясности, включится ли он в следующий раз.

Я все-таки взял собачий корм, который посоветовала бесхитростная (или бесстрастная?) Айгуль. Уж очень симпатичный пес был нарисован на пакете. Заодно прихватил кое-что из продуктов для себя, оплатил все это дело на кассе и двинулся домой, где, как выяснилось, меня поджидал весьма неприятный сюрприз. Оставшись без присмотра, приблудная псина погрызла мои комнатные тапки (ладно, они были сильно поношенные) и, что много хуже, мой же кожаный брючный ремень (еще вполне приличный).

Я разозлился и стал на нее орать:

– Ты что себе позволяешь, серая ты скотина?! И это за мою доброту?

Собака воззрилась на меня с недоумением.

– Какого черта ты изгрызла мои тапки? А ремень? – конкретизировал я свои претензии.

В этот раз лохматая пришелица завиляла куцым хвостом.

Тогда, дабы ее устыдить, я продемонстрировал ей собачий корм в разноцветном пакете:

– Вот, видала? Между прочим, специально для тебя купил. А ты, тварь неблагодарная, сожрала мои тапки!

Собачонка смотрела то на меня, то на пакет глазами ягненка и не делала ни малейшей попытки оправдаться.

В конце концов, стыдно стало мне. Я принес из кухни тарелку, доверху насыпал в нее собачьего корма и примирительным тоном пригласил ее к трапезе:

– Ну, ешь уже, что ли…

Псина подошла, понюхала, посмотрела на меня с некоторым укором, осторожно захватила зубами несколько коричневых комочков, пожевала их с такой осторожностью, словно у нее флюс, облизнулась и уже больше к еде не притронулась, сколько я ее не уговаривал.

Естественно, очень скоро я снова стал психовать. Нет, где это видано: я разорился на целый пакет импортной жратвы, а она, видите ли, брезгует! Ну и наглое же это четвероногое!

В какой-то момент мои громкие возмущенные вопли, по-видимому, достигли ушей Славки, который, оказывается, успел вернуться домой, а теперь обнаружился в дверях моей комнаты в обрезанных по колено джинсах и драной майке.

–На кого это ты орешь? – осведомился он с недовольным видом и пожаловался. – Только заснул…

––Спать надо ночью, – окрысился я на него.

И тут Славка увидел собаку:

– Ой, а это еще что такое!

– А то ты не видишь, – съехидничал я, – крокодил!

– Где ты ее взял? – Славка присел на корточки рядом с псиной.

– Да нигде я ее не брал, она сама ко мне приблудилась. Проснулся, а она лежит на диване рядом. Наверное, ночью за мной притащилась, – проворчал я. Мне было странно, как Славка мог не слышать шума за стенкой? Неужто так крепко спал?

– А она симпатичная, – Славка сделал нахальной бродяжке комплимент.

– Симпатичная, – покосился я на собаченцию, – только ничего не жрет, кроме тапок и ремней.

– И правильно делает! – Славка заглянул в стоящую перед псиной тарелку и присвистнул. – Сам бы попробовал эту гадость!

Теперь я злился не только на собаку, но и на Славку. Умный какой! Лучше бы вовремя за комнату платил!

– Ну, а чем мне ее кормить прикажешь?

– Нормальной едой. Мясом. Или колбасой, на худой конец.

– Вот и корми, если ты такой хороший, – злость у меня сменилась обидой. Причем не только за себя, но еще и за Айгуль из супермаркета. Стараешься, понимаешь, стараешься, а все как всегда зря… Бездомной собаке и той не угодишь!

А Славка, тот и впрямь сгонял на кухню и принес из холодильника колбасы. И, что бы вы думали, эта серая тщедушная животина неизвестной породы умяла ее за обе щеки (если у собак они бывают)! А потом преспокойненько взобралась на диван и как ни в чем ни бывало свернулась в калачик.

От такой картины я в буквальном смысле потерял дар речи, а Славка удовлетворенно развел руками: мол, что и требовалось доказать. А потом прочитал мне мораль о том, что собак нужно не только кормить, но и выгуливать. В результате от моего приподнятого после блистательной победы в «Расслабься» настроения почти ничего не осталось.

Чтобы прийти в какое-то равновесие, я походил из угла в угол, пнул ногой стул и накатил на Славку:

– Ты когда за комнату заплатишь?

Тот поскучнел буквально на глазах:

– Да заплачу я тебе, заплачу, не переживай… На днях заплачу. Вот как только получу за халтуру, так сразу!

Однако, исполненный духом мщения, я не собирался так просто отступать:

– Ага!.. А ты не забыл, что я твои обещания уже вторую неделю слышу? Короче, не заплатишь до пятницы, собирай свои манатки!..

– Да что на тебя наехало? – возмутился Славка. Можно подумать, это я ему должен, а не он – мне! – Из-за каких-то паршивых двенадцати тысяч! Сам уже, можно сказать, без пяти минут миллионер!

Нет, вы слышали такое, а? И зачем я только ему свой издательский договор показал? Он же теперь будет мне им в глаза тыкать! И это притом что первые причитающиеся мне за перелицовку романа денежки я получу в лучшем случае через месяц!

– Я тебе сказал: до пятницы! – рявкнул я на Славку и решительно указал ему на дверь.

Славка, судя по всему, хотел продолжить препирательства, и открыл уже, было, рот, но потом передумал и счел за лучшее ретироваться и переждать грозу. И правильно сделал: не так уж часто я позволяю себе подобные сцены, чтобы меня нельзя было уважить и хотя бы притвориться уязвленным. Ведь, по большому счету, ему это ничего не стоит, а мне маломальское удовлетворение.

Правда, когда он ушел, меня одолела невероятная тоска. Я снова остался один на один с собой и своей рукописью, бездомная псина на диване – не в счет. Как ни крути, а пора уже было приниматься за дело, а я к этому был совершенно не готов и, что намного хуже, вряд ли буду готов в обозримом будущем. А что хуже некуда, даже деньги – этот главный двигатель прогресса всех времен и народов не способны разбудить во мне энтузиазм.

В общем, за работу я взялся с откровенной неохотой. Может, потому что я давно от нее отвык? Ведь с тех пор, как я сжег свой последний, слепой, экземпляр рукописи я, по сути, ничего, кроме халтуры, не писал. Чтобы понять это, достаточно заглянуть в мой компьютер. Одни названия файлов чего стоят! Взять хотя бы первый навскидку, который я ернически поименовал для себя «поэмой о серной пробке». Рекламный текст, сделанный по заказу одного частного медицинского центра, призывающий незамедлительно воспользоваться услугами тамошнего отоларинголога. Помнится, я бился над ним целый день, а получил сущие копейки. Да уж…

Но все, проехали… Серные пробки теперь в прошлом. Я должен немедленно о них забыть, и, как в пафосной революционной песне, отряхнуть их прах со своих ног. К чертям, к чертям, к чертям!.. А чтобы настроиться на работу, мне необходимо снова углубиться в текст собственного романа, милостиво предоставленный мне сладкоречивым Кириллом из «Дора», а заодно наметить, куда вставлять диалоги и любовные сцены, которых в них, якобы, не хватает.

Собственно, так я и сделал. Снова взялся за читку своей рукописи, чудом сохранившейся в издательской базе данных, мрачнея с каждой страницей. То, чем я восхищался позапрошлой ночью, казалось мне теперь, при свете дня, совершенно неудобоваримым беспомощным детским лепетом. В глаза бросались бесчисленные повторы, убогие метафоры, банальные и скучные сентенции. А сама история, которая, как принято выражаться, легла в основу этого, с позволения сказать, произведения, на редкость незамысловатой. Впрочем, именно такой она и была в жизни, из которой я ее взял и переложил на бумагу, наскоро сдобрив выспренней лирической чепухой.

Ладно, оставим до поры героя. Что же до героини – та вообще никакой критики не выдерживает. Такими грубыми мазками прописана, что едва ли имеет половые признаки. И при этом, как следует из текста, они вроде бы даже спят, правда, за рамками повествования. А теперь скажите, как можно спать с чем-то аморфным, неуловимым и скорее разлитым в воздухе, нежели существующим во плоти? И не странно ли после этого, что однажды героиня объявляет, будто беременна?

Что делает герой? Он дает понять, что подобное развитие событий в его планы не входило. Она оскорбляется и исчезает из его жизни. Вот, собственно, и весь сюжет, если оставить за скобками побочные линии (весьма, впрочем, немногочисленные и столь же невнятные) и последовавшие за разрывом сомнения, угрызения и вялые попытки оправдаться. Опять же непонятно, в чем, если отринуть романтическую белиберду и взглянуть на ситуацию здраво. Ну, как бы он с ней жил, с такой, ни во что конкретно не оформившейся? Все равно, что с детским шаром, наполненным гелием, который только и ждет ветерка посильнее.

Прибавьте к этому, что в романе, как верно подметил мой издатель, они к тому же почти не говорят, а, если и изъясняются, то на каком-то полуптичьем языке. И имена у них странные: Та и Тот. Что касается кульминации отношений этих несчастных бессловесных, то здесь все до такой степени впопыхах, что невозможно понять логику их дальнейших поступков. Та сказала, что у нее задержка, Тот уточнил, насколько, и скрипнул зубами. И все.

Где, скажите мне, здесь разгуляться читателю, которого не выбирают? Такому, уж какой он ни на есть. Разве я дал ему катарсис, для которого, по утверждению Сереги, он создан, как птица для полета? Нет, не дал! Бедняга так и останется в неведении, кому тут сочувствовать и сочувствовать ли вообще. Про что эта книжка, спросит он в недоумении, а что я ему отвечу, если я и сам не знаю, про что? Про жизнь? Да где она там, эта жизнь? Про любовь? Допустим. Но почему тогда ни Та, ни Тот ни разу не произносят этого слова? Что бы им шевельнуть губами, так нет же!

Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. В голове у меня созрела странная фантазия, что моя писанина – нечто вроде немого фильма, который мне предстояло озвучить. И в самом деле, пусть герои наконец заговорят и пусть, черт возьми, друг до друга дотронутся! Хватит уже этим притворам отмалчиваться и целомудренно прятаться за пространными лирическими отступлениями, пришла пора высказаться и показать себя во всей своей красе, возможно, и неприглядной.

Кстати, вот уж и ропот с противоположной стороны послышался, а, значит, уста все-таки разверзлись. Они, видите ли, не желают. Хотят, чтобы все осталось, как было, а иначе, дескать, образы рушатся. Ну, уж, дудки, этот номер не пройдет! А поскольку особенно возражает Та, то с нее я, пожалуй, и начну. Куда денется, заговорит, как миленькая. Я заставлю ее снизойти до длинных, подробных объяснений, когда она в запале, с красным лицом и смешно трясущимся подбородком, будет выкрикивать обидные беспомощные слова, о которых сама же потом и пожалеет. На войне, как на войне, уж не взыщите!

И ведь, что б вы думали, мне удалось их расшевелить! Герои мои не просто заговорили, они стали такими болтливыми, что, записывая их диалоги, я едва поспевал тыкать пальцами по клавиатуре, а ближе к утру, уже совсем выбившись из сил, готов был орать благим матом:

– Да заткнитесь вы уже, наконец!

А когда, совершенно измочаленный, я вырубил компьютер и едва ли не на карачках дополз до дивана, то первое, что сделал, – заткнул уши пальцами. Потом накрылся одеялом и попытался забыться. Однако не тут-то было: в голове у меня продолжалась какофония. Та и Тот исступленно собачились, и не думая прекращать свару. Надо же, сколько в них накопилось за то время, что они были затворниками моей рукописи! И теперь каждое их слово отзывалось во мне тупой фантомной болью.

Уж не знаю, чем бы все закончилось, может, я сошел бы с ума или впал в кому, если бы посреди этого невыносимого птичьего базара, посреди этого вселенского хаоса, не раздался вдруг тихий и отчетливый человеческий вздох… Шум сразу прекратился, воцарилась тишина, а в ней – умиротворяющее посапывание. Источник его обнаружился у меня под боком – серая приблудная псина, от которой исходило беззащитное младенческое тепло, вызвавшее во мне приступ умиления.

Я стал медленно погружаться в дрему, и лишь на самой грани между явью и сном мое подсознание выстрелило в последний раз. Что же все-таки Та сделала с ребенком? Ведь в ней было столько гелия, что она могла с одинаковой легкостью как избавиться от него, так и оставить.