Бог пороха

Бог пороха

Торта Карф, начальник Полиции Паравремени, велел себе перестать дергаться. Осталось всего сто с чем-то дней до Дня Конца Года, и тогда, ровно в полночь, он встанет со своего кресла, уступив его Веркану Валлу, а потом можно будет предаться выращиванию винограда и лимонов ц воевать с кроликами острова Сицилия, который принадлежит ему в одной из необитаемых линий времени Пятого Уровня. Интересно, когда Валлу надоест кресло начальника, как ему сейчас.

А Валлу оно уже заранее надоело. Он никогда не хотел быть начальником. Престиж, авторитет — все это для него мало значило, а свобода значила много. Но кто-то эту работу должен делать, и его обучали для этой работы, так что Валл ее на себя примет и будет делать, как подозревал Карф, лучше, чем он сам. За поддержание порядка в почти бесконечном числе разных миров, каждый из которых был одной и той же планетой, Землей, можно будет не волноваться, когда за это возьмется Валл.

Двенадцать тысяч лет назад, перед угрозой уничтожения истощенной планеты, раса Первого Уровня открыла существование второй, побочной размерности времени и способ физического путешествия между мирами альтернативной вероятности и собственным миром. И пошли незаметно транспортеры, доставляя несметные богатства на родную Линию Времени Первого Уровня — кусочек оттуда, кусочек отсюда, понемногу, чтобы не заметили. И этим всем надо было управлять. Иногда паравременники позволяли себе злоупотребления по отношению к вневременникам — он бы ушел на покой пять лет назад, но была раскрыта массовая паратемпоральная работорговля, и только недавно удалось ее прихлопнуть. Чаще же случалось, что из-за чьего-нибудь невезения или предательства оказывался под угрозой секрет Паравремени, и его раскрытие надо было предотвратить любой ценой. Не только средства паратемпорального перемещения — тут и вопросов нет, — но и само существование расы, которая ими владеет. Даже не говоря о других причинах а их много, — было бы крайне безнравственно заставить вневременных людей жить, зная, что среди них есть чужаки, неотличимые от них самих, и они наблюдают за ними и используют их. Для того и существовала Полиция Паравремени.

Второй Уровень. Здесь цивилизация существовала почти так же долго, как и на Первом, но случались долгие интерлюдии Темных веков. Второй уровень был почти равен Первому, только в нем не знали паратемпорального перемещения. Цивилизация Третьего Уровня была более молодой, но все же вполне респектабельного возраста. Четвертый Уровень начал поздно и продвигался медленно; там некоторый гений открыл земледелие, когда на Третьем Уровне уже устарела паровая машина на угле. На Пятом Уровне — на некоторых временных линиях — человекообразные звери, не знающие ни речи, ни огня, кололи камнями орехи и собственные черепа; а почти на всех прочих линиях даже человекообразных не появилось.

Четвертый Уровень был велик. Остальные ответвлялись при маловероятных генетических изменениях; Четвертый имел максимальную вероятность. Он был разделен на множество секторов и подсекторов, в большинстве которых цивилизация впервые возникла в долинах Нила и междуречье Тигра и Евфрата, а впоследствии — на Инде и Янцзы: Евро-Американский сектор — оттуда можно вообще уйти, это уж пусть решает Веркан. Слишком много термоядерного оружия и национальных суверенитетов — это комбинация, чреватая катастрофой. Такое уже случилось на всем Третьем Уровне на памяти Основной Линии Времени. Александрийско-римский мир имел хороший стартовый задел в виде греческой фундаментальной науки и римской развитой инженерии, и тогда, тысячу лет назад, две полузабытые религии вытащили из старого чулана, и их поборники стали друг друга истреблять. Они и сейчас этим занимались, только уже с копьями и фитильными ружьями, не умея сделать ничего получше. Евро-Американский сектор тоже к этому придет, если не обуздать политических сектантов. В Китайско-Хиндском секторе была не цивилизация, а тяжелый случай культурного паралича. Индо-Туранский — точная копия Евро-Американского тысячу лет назад.

И еще Арийско-Восточный; миграция ариев три тысячи лет назад пошла на восток, а не на запад, как в большинстве секторов, и докатилась до Китая.

А вот Арийско-Тихоокеанский — этот был под наблюдением. Он отпочковался от Арийско-Восточного; завоеватели Японии проплыли на северо-восток вдоль Курильских и Алеутских островов и распространились по всей Северной Америке, привезя с собой лошадей, скот и умение обрабатывать железо, истребили индейцев и разделились на множество народов и культур. На побережье Тихого океана была цивилизация, а кочевники на равнинах пасли бизонов и скрещивали их с азиатским скотом: Еще одна цивилизация существовала в долине Миссисипи и другая — у Великих Озер. Совсем новая цивилизация возникла всего четыреста лет назад на Атлантическом побережье и в Аппалачах.

Уровень развития техники был как в средневековой Европе, в некоторых подсекторах чуть повыше. Но цивилизации развивались. Карф полагал, что скоро события в Арийско-Тихоокеанском секторе созреют.

Ладно, это уже забота Веркана.

Она попыталась не слышать окружающих голосов и всмотрелась в карту между двумя свечами на столе: Тарр-Хостигос стоял над расщелиной, тоненькой блесткой золота на пергаменте, но она видела все это в уме — стены, внешний двор, цитадель и бастион с уставленной в небо сторожевой башней. Внизу поблескивала Дарро, устремляясь на север, чтобы влиться в Листру и вместе с ней в широкий Атан к северо-востоку. Город Хостигос, белые стены и черепичные крыши, забитые улицы, шахматная доска лесов и полей.

Один из голосов, громче и резче других, вернул ее к настоящему:

— Он ничего не собирается делать? Зачем вообще нужен Великий Царь, если не затем, чтобы хранить мир?

Она оглядела сидящих вокруг стола, одного за другим. Голос крестьян в конце стола, чувствующий себя неудобно в праздничной одежде и не в своей тарелке среди высших — голосов ремесленников и купцов, горожан, младших сыновей родов, ленников. Чартифон, начальник стражи, с белокурой бородой, где сверкали седые волоски, разделенной пополам, как крылья его позолоченного нагрудника, положивший перед собой на стол длинный меч. Старый Кеентос, сдвинувший назад клобук своего облачения, белоснежная голова, обеспокоенные синие глаза. И её отец, князь Птосфес Хостигский, рядом с которым она сидела во главе стола, плотно поджавший губы между остроконечными усами и острой бородкой. Как давно она уже не видела улыбки на отцовских губах!

Кеентос жестом отрицания провел рукой перед лицом. — Великий Царь, Каифранос, сказал, что долг каждого князя — оберегать свои владения, и отгонять разбойников от Хостигоса — дело князя Птосфеса.

— О великий Дралм, неужто ты ему не сказал, что они не просто бандиты? — бухнул новый голос. — Это же носторские солдаты, это же война! Гормот Носторский хочет захватить Хостигос, как захватил долину Семи Холмов его дед, когда предатель, имени которого мы не называем, продал ему Тарр-Домбру!

Это была часть карты, которой избегал ее взгляд. Котловина к востоку, где расселина Домбры делила горы пополам. И оттуда приходили разбойники Ностора.

— А можем ли мы надеяться на помощь Дома Стифона? — спросил ее отец. Он знал ответ, но хотел, чтобы они услышали его своими ушами.

— С ними говорил Чартифон, ответил Кеентос. — У жрецов Стифона нет речей для жрецов других богов.

— Первосвященник не стал со мной говорить, — доложил Чартифон. — Это был один из высших жрецов. Он принял наши подношения и сказал, что будет молить Стифона за нас. Когда я попросил огненной пыли, он мне ее не дал.

— Совсем не дал? — вскрикнул кто-то. Значит, нас отлучили!

Отец пристукнул по столу рукоятью жезла.

— Вы слышали худшее, — сказал он. — И что нам теперь делать? Говори первым, Фосг.

Представитель крестьян неуклюже поднялся, прокашлялся.

— Господин, моя хижина так же дорога мне, как этот замок тебе. Я буду сражаться за своё, как ты за свое.

Вдоль стола зазвучал легкий ропот одобрения. Остальные стали выступать по очереди, некоторые пытались произнести речь. Чартифон только и сказал:

— Сражаться. Что же еще?

— Сдаться силам зла — тягчайший из всех грехов, — произнес Кеентос. — Я — жрец Дралма, и Дралм — бог мира, но я скажу: биться, и благословение Дралма на нас.

— Рилла? — обратился к ней отец.

— Лучше умереть в доспехах, чём жить в цепях. Когда наступит время, я облачусь в доспехи вместе с вами.

Отец кивнул:

— Я не ожидал от вас другого. — Он встал, все встали вместе с ним. — Благодарю вас всех. На закате — совместная трапеза, а если проголодаетесь до этого, приказывайте слугам. Теперь, если не трудно, прошу оставить меня с моей дочерью. Кеентос и Чартифон, будьте добры задержаться.

Раздался скрип кресел, шарканье ног, бормотание голосов, и дверь закрылась. Чартифон стал набивать объемистую трубку.

— Сарраск Саскский нам, конечно, помогать не станет, — сказал отец.

— Сарраск Саскский не дурак, — коротко бросил Чартифон. — Должен бы понимать, что когда Гормот завоюет Хостигос, настанет его очередь.

— Он это знает, — спокойно ответил Ксентос. — И попытается ударить раньше Гормота. Но даже если бы хотел, он не стал бы нам помогать. Сам Царь Каифранос не решится подать помощь тем, кого решили уничтожить жрецы Стифона.

— Им нужна земля в Волчьей долине, под храмовую ферму, — медленно произнесла она. — Я знаю, что это плохо, но…

— Поздно, — ответил Ксентос. — Дом Стифона настроен нас извести под корень в назидание другим. — Он повернулся к князю. — Это по моему совету, господин, ты им отказал.

— Я бы им отказал и вопреки твоему совету, Я давно поклялся, что Дом Стифона не войдет в Хостигос, пока я жив, и, видит Дралм, так оно и будет! Они приходят в княжество, строят храм, при храме — ферму, а крестьян обращают в рабство. С князя они берут налоги и заставляют его брать налоги с народа, пока не высосут досуха. Посмотрите на эту храмовую ферму в долине Семи Холмов.

— Да, в это трудно поверить, — сказал Чартифон. — Они заставляют крестьян телегами свозить к себе навоз, так что тем не хватает на собственные поля. Дралм один знает, что они с ним делают. — Капитан пустил клуб дыма. Интересно, зачем им Волчья долина?

— Там есть что-то такое, что придает водам ключей мерзкий вкус и запах, — заметила Рилла.

— Сера, — подтвердил Ксентос. — Но зачем им сера?

Капрал Кэлвин Моррисон, полиция штата Пенсильвания, затаился в кустах на краю старого поля и смотрел из-за ручья на стоящее в двухстах ярдах облезлое желтое здание фермы с ободранной крышей веранды. Стайка белых куриц безразлично копалась в дворовой, грязи, и других признаков жизни не было, но Моррисон знал, что внутри сидит человек. Человек с винтовкой, которую готов пустить в ход; он уже убил однажды, сбежал из тюрьмы и не задумается убить снова.

Моррисон посмотрел на часы: минутная стрелка стояла точно на девяти. Джек Френч и Стив Ковач начнут с дороги, где оставили машину. Он приподнялся, расстегивая кобуру.

— Выхожу. Следи за средним окном сверху.

— Слежу, — заверил голос сзади. Щелкнул затвор винтовки, досылая патрон в зарядную камеру. — Удачи.

Моррисон бросился бежать по заросшему бурьяном полю. Он боялся, как боялся в самый первый раз, в пятьдесят втором, в Корее, но с этим уже ничего не поделаешь. Он просто велел ногам двигаться, зная, что через несколько мгновений бояться будет уже некогда. Моррисон почти уже добрался до ручейка и поднес руку к рукояти кольта, когда это случилось.

Полыхнула ослепительная вспышка, потом на миг упала тьма. Он подумал, что в него попали, и чисто рефлекторно револьвер оказался у него в руке. И тут вокруг засияла многоцветная радуга, четкой полусферой тридцать футов в диаметре и пятнадцать в высоту, а перед ним оказался овальный письменный стол или комод, на нем — приборная панель, а за ним — вращающееся кресло, с которого вставал, поворачиваясь, какой-то человек. Молодой, хорошо сложенный, в свободных зеленых штанах, черных ботинках до щиколоток и бледно-зеленой рубашке. Под левой рукой у него висела наплечная кобура, а в руке было оружие.

Моррисон не сомневался, что это оружие, хотя с виду оно было больше похоже на электропаяльник с двумя тонкими металлическими стержнями там, где полагалось быть стволу. Спереди стержни соединялись синей керамической нашлепкой. По сравнению с этим оружием его табельный пистолет был почти наверняка детской пистонной пукалкой, и оно очень быстро наводилось на цель.

Моррисон выстрелил, придержал курок, чтобы боек остался на стреляной гильзе, и бросился на пол; услышал, как что-то с грохотом упало, приземлился на левую руку и левое бедро, перекатился, переливчатый купол вокруг исчез, и Моррисон обо что-то стукнулся. Секунду он пролежал неподвижно, потом встал, отпустив курок кольта.

Влетел он в дерево. Этого не могло быть, потому что здесь не должно было быть деревьев, только кустарник. А это дерево… нет, все деревья вокруг были мощными колоннами, придерживающими зеленую крышу, через которую пробивались лишь редкие блики солнца. Эти деревья наверняка росли здесь еще тогда, когда Колумб уговаривал Изабеллу заложить свои драгоценности. Если подумать, то такие рощи он видел в лесу Алана Сигера. Может быть, туда он сейчас и попал.

И подумал, как будет это объяснять.

— При попытке подхода к дому, — начал он официальным тоном, — я был перехвачен летающим блюдцем, пилот которого угрожал мне лучевым пистолетом. Я в целях самозащиты применил оружие и произвел один выстрел…

Нет. Так не пойдет.

Он вытолкнул барабан кольта, выбросил стреляную гильзу и вставил новый патрон. Потом огляделся и направился, перепрыгнув по дороге ручей, туда, где должна была находиться ферма.

Веркан Валл видел, как замигал ландшафт за пределами почти невидимого мерцания поля перемещения. Горы остались на месте, но какие деревья где растут — это при перемещении от одной линии времени к другой было во многом делом случайным. Иногда мелькали открытые поля, здания и сооружения — базы Пятого Уровня, созданные его подчиненными. Красный свет наверху подмигивал, и каждый раз, когда он гас, гудел зуммер. Купол транспортера превратился в непроницаемую радугу, потом стал холодной неподвижной металлической сеткой. Красный свет зажегся и уже не гас. Валл взял со стола сигма-лучевой пистолет и сунул в кобуру, когда дверь скользнула в сторону и заглянул лейтенант Полиции Паравремени.

— Здравствуйте, помощник командующего. Что-нибудь не так?

Теоретически рассуждая, Галдроно-Хесторово поле перемещения не допускает проникновения снаружи, но практически, особенно когда два транспортера, идущие в противоположных паратемпоральных направлениях, проникают одновременно, поле слабеет, и туда могут вторгнуться различные предметы — иногда живые и враждебные. Вот почему полицейские Паравремени держат оружие под рукой, а транспортеры в нештатной ситуации срочно проверяются; и вот почему некоторые паравременники иногда не возвращаются домой.

— На этот раз все нормально. Готова моя ракета?

— Да, сэр. Небольшая задержка аэрокара в ракетопорт. — Лейтенант шагнул в комнату в сопровождении патрульного, который стал вытаскивать из ящика магнитную ленту и фотопленку. — Как-только он появится, вам тут же доложат.

Валл с лейтенантом неспешно вышли в игру звуков и цветов ротонды транспортера. Валл взял себе сигарету и предложил лейтенанту, лейтенант щелкнул зажигалкой. Они сделали только пару затяжек, как рядом в пустом пространстве материализовался другой транспортер. Дверь открылась, два паракопа медленно подошли, держа излучатели наготове. Один заглянул в дверь, тут же сунул оружие в кобуру и схватил с пояса радиотелефон. Второй осторожно вошел внутрь. Валл, отбросив сигарету, решительным шагом двинулся к прибывшему транспорту. Лейтенант за ним.

Кресло было перевернуто, на полу лежал паракоп без гимнастерки и с расстегнутым воротом, вытянутая рука не доставала до излучателя. Бледно-зеленая рубашка потемнела от крови. Лейтенант, не дотрагиваясь, внимательно его осмотрел.

— Жив еще, — сказал он. — Пуля или меч?

— Пуля, слышен запах кордита. — Тут Балл заметил лежащую на полу шляпу и обошел раненого вокруг. Уже входили два санитара с антигравитационными носилками, они с патрульными погрузили раненого. — Вот сюда посмотрите, лейтенант.

Лейтенант поглядел на шляпу. Это был серый фетр, с широкими полями, на верхушке четыре зазубрины.

— Четвертый Уровень, — сказал Балл. — Евро-Американский сектор.

Он поднял шляпу и заглянул внутрь. На ленте было золотыми буквами написано: «КОМПАНИЯ ДЖОН Б. СТЕТСОН. ФИЛАДЕЛЬФИЯ, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ». И чернилами от руки: «Капрал Кэлвин Моррисон, Пенн., полиция штата». И какой-то номер.

— Знаю я этих ребят, — сказал лейтенант. — Отличные парни, ничуть не хуже наших.

— Один из них оказался на долю секунды лучше одного из наших. — Балл достал портсигар. — Лейтенант, это дело может обернуться очень плохо. Пропавшего хватятся, и люди, которые его хватятся, служат в полиции, входящей в мировую десятку лучших в своей линии времени. Тут не пройдут объяснения для слабоумных, которые обычно сходят в Евро-Американском секторе. Этим людям нужны факты и вещественные доказательства И нам придется найти, где он вышел из транспортера. Человек, который умеет вытащить оружие быстрее паракопа, не пропадет бесследно ни в какой линии времени. Он там поднимет волну, которую нам придется успокаивать.

— Надеюсь только, он не вылезет в ближайшей линии времени и не явится в дубликат собственного участка, где как раз дежурит его дубликат с одинаковым пальцевым узором, — предположил лейтенант. — Вот тут бы и пошла волна.

…. — И в самом деле. — Балл подошел к ящику и вытащил регистрирующую ленту и фотопленку. — Ракету пока придержите, она мне потом понадобится. А этой историей я сам займусь. Беру под личный контроль.

Кэлвин Моррисон сидел на краю низкого обрыва, болтая сапогами, и жалел, что потерял шляпу. Где он находится, он знал точно: на обрывчике над дорогой, где они оставили машину, но под этим обрывом сейчас дороги не было, и никогда раньше не было. Здоровенный гемлок четырех футов у основания рос там» где должен был стоять фермерский дом, и не было ни следа каменного фундамента или сарая. Но приметы по-настоящему неизменные, вроде Бодд-Иглз на севере или горы Ниттани на юге, были точно там, где должны были быть.

Вспышку и затемнение можно счесть субъективными и отнести в графу недоказанного. Он был уверен, что причудливой красоты мерцающий Купол был на самом деле, как и овальный стол с приборной панелью и человек со странным оружием. И уж точно ничего субъективного не было в этом девственном лесу, где должны были быть поля фермы.

Ни на минуту Моррисон не усомнился в собственных ощущениях или в здравом рассудке; также не позволил он себе ругательств вроде «невероятно» или «невозможно». Необычайно — да, это точное слово. Он был вполне уверен, что с ним случилось нечто необычайное. Это необычайное делилось на две части. Первое: купол жемчужного света и то, что случилось внутри, и Второе: возникновение его в этом том же самом, но совершенно другом месте.

И в том, и в другом присутствовало нечто неправильное — анахронизм, и эти анахронизмы друг другу противоречили. Ничто из Первого не могло иметь места в 1964 году, а также, как подозревал Моррисон, еще несколько ближайших столетий. Ничто из Второго не могло иметь места в 1964 году, а также еще несколько предыдущих столетий. Трубка погасла, и какое-то время Моррисон забыл, что ее надо разжечь, вертя оба эти факта так и сяк. Потом он достал зажигалку, щелкнул колесиком, сунул зажигалку в карман, а карман застегнул.

Несмотря на то — нет, благодаря тому, что по настоянию отца он учился на пресвитерианского священника, Моррисон был агностиком. Агностицизм для него означал отказ воспринимать или отвергать что бы то ни было без доказательств. Кстати, неплохая философия для копа. Итак, он не собирался отвергать возможность машины времени, особенно когда его зашанхаили из своего времени в какое-то еще с помощью такой штуки. Где бы он ни был, а это не было двадцатое столетие, и вряд ли он в него когда-нибудь вернется. Это он принял сразу и окончательно.

Слезши с обрыва, он подошел к ручейку и пошел вниз по течению до слияния с потоком побольше — как он и знал, оно было недалеко. Сороки поднимали шум при его приближении. Дорогу перебежали два оленя. Небольшой черный медведь подозрительно посмотрел в его сторону и заспешил прочь. Если еще удастся найти индейцев, которые не будут швыряться томагавками до вопросов…

К броду у ручья спускалась дорога. На миг, и он это признал, у него захватило дыхание. Настоящая дорога, с колеями! И на ней — конские яблоки; самая красивая вещь, которую увидел он с момента попадания в это «здесь и сейчас». Это значит, что он все же не опередил Колумба. Будет, конечно, трудно представиться, но хотя бы можно будет сделать это по-английски. Может, он даже еще успеет поучаствовать в Гражданской дойне. Перебредя ручей, Моррисон пошел по дороге на запад, туда, где должен был располагаться Беллефонте.

Солнце перед ним клонилось к закату. Массивные гемлоки здесь уже были вырублены, и на их месте росла вполне приемлемая вторичная флора, в основном темнохвойная. Наконец, уже в сумерках, Моррисон услышал рядом с дорогой запах вспаханной земли. Огонек впереди он увидел уже в полной темноте.

Дом был видел неясным силуэтом, а свет выходил из узкого горизонтального окошка под крышей. За домом можно было разглядеть конюшни и, если доверять обонянию, свинарники. На дорогу выбежали, заливаясь лаем, два пса.

— Эй, есть кто живой? — крикнул Моррисон.

Из открытых окон послышались голоса: мужской, женский, еще один, мужской. Он снова позвал, заскрипел засов, и дверь распахнулась. Крупная женщина в темном платье посторонилась, приглашая его войти.

Это была одна большая комната, освещенная одной свечой на столе, другой на каминной полке и огнем из очага. У одной стены — двухъярусные кровати, посреди — заставленный едой стол. В комнате были трое мужчин и еще одна женщина, кроме той, что его впустила, и из-за двери, которая вела вроде бы в пристроенный сарайчик, выглядывали детские глаза. Один из мужчин, светлобородый, крупный, стоял спиной к огню и держал в руках что-то вроде короткого ружья. Но это было не ружье — арбалет с наложенной стрелой, натянутый.

Остальные двое мужчин были моложе — может быть, сыновья арбалетчика, у них тоже были бороды, хотя у одного — только пушок. На каждом была кожаная безрукавка и кожаные чулки. У одного из молодых людей была алебарда, у второго — топор. Старшая женщина что-то шепнула молодой, и та ушла за дверь, прогнав туда детей.

Моррисон миролюбивым жестом протянул руки:

— Я — друг, — сказал он. — Я иду в Беллефонте, это далеко?

Мужчина с арбалетом что-то сказал; молодой с алебардой что-то добавил. Женщина ответила, молодой с топором что-то сказал, и все засмеялись.

— Меня зовут Кэлвин Моррисон. Капрал полиции штата Пенсильвания. — Ага, этим не отличить полицию штата от швейцарских гвардейцев. — Это дорога в Беллефонте?

Еще какой-то обмен словами. Это не был голландский, на котором говорят в Пенсильвании, Моррисон был в этом уверен. Польский, может быть? Нет, он его достаточно слышал, чтобы узнать, если не понимать. Он огляделся, пока они спорили, и увидел в дальнем углу слева от очага три иконы на полке. Моррисон хотел подойти посмотреть. Иконы есть у римских католиков и у греко-католиков, и он знал разницу.

Человек с арбалетом опустил оружие, но не разрядил его, и заговорил медленно и отчетливо. Этого языка Моррисон в жизни не слышал ни разу. Он так же отчетливо ответил по-английски. Остальные переглянулись, озадаченно разводя руками. Потом его знаками пригласили сесть и поесть и впустили детей — всех шестерых.

К столу подали жареную ветчину, картошку и кукурузу. Столовыми приборами служили ножи и несколько двузубых вилок; мужчины пользовались кинжалами, висящими на поясе. Моррисон вытащил пружинный нож, отобранный при одном аресте. Нож произвел фурор, и пришлось несколько раз показать действие пружины. Еще подали ягодное вино, крепкое, но не особенно изысканное. После еды женщин оставили убирать со стола, а мужчины набили себе трубки табаком из кувшина на полке, предложив и Кэлвину. Моррисон набил трубку и зажег, как и все остальные, горящей головней из очага. Шагнув назад, он смог рассмотреть иконы.

Центральной фигурой был старик в белой мантии с синей восьмиконечной звездой на груди. С одной стороны от него находилась сидящая женщина с преувеличенными признаками беременности, коронованная венцом из колосьев и с кукурузным початком в руке, с другой стороны — мужественная фигура в кольчуге и с шипастой палицей. Единственное, что в. нем было необычного, — голова у него была волчья. Бог-отец, богиня плодородия, бог войны — нет, эти ребята; не католики. Ни греко-, ни римо-, ни как-нибудь еще. Моррисон склонил голову перед центральной фигурой, коснувшись лба, и повторил этот жест перед двумя другими. За спиной раздался одобрительный шепот: все увидели, что он не язычник какой-нибудь. Кэлвин сел на стул у стены.

Дверь не стали снова запирать на засов. После еды детей загнали обратно в пристройку. Никто не разговаривал, все прислушивались. Он вспомнил, что за столом осталось пустое место. Одного из молодых послали с сообщением. Докурив трубку, Моррисон сунул ее в карман и как бы невзначай расстегнул кобуру. Прошло около получаса, когда послышался стук копыт по дороге. Он притворился, что не слышит, и остальные поступили так же. Старик передвинулся поближе к своему арбалету, старший поднял алебарду и взял тряпку, будто полируя рукоять. Стук копыт замер снаружи, зазвякали доспехи. Собаки яростно залаяли. Моррисон достал револьвер и взвел курок.

Молодой подошел к двери, но не успел ее коснуться, как она распахнулась, отбросив его назад, и ворвался человек — борода под высоким шлемом, стальной нагрудник, черный с оранжевым шарф, — размахивая длинным мечом. Все, кто были в комнате, закричали в тревоге — это было не то, чего они ждали. Совсем не то. Из-за спины первого ворвавшегося напирал второй, и высунулось дуло короткого мушкета. Снаружи бухнул выстрел, и раздался собачий визг.

Подняв револьвер на уровень груди, Моррисон выстрелил в меченосца. Доведя наполовину взведенный после выстрела курок, он застрелил того, у которого был мушкет. Оружие пальнуло в потолок. Стоявший за меченосцем получил арбалетную стрелу в лоб и свалился на первых двух, уронив пистолет, из которого так и не выстрелил.

Перебросив Кольт в левую руку, Моррисон схватил меч, оброненный первым вошедшим. Он был легче, чем казался с виду, и отлично сбалансирован. Перепрыгнув через трупы в двери, Моррисон оказался лицом к лицу с еще одним меченосцем. Несколько секунд они наносили удары и отбивали их, потом Моррисон вогнал острие в незащищенное лицо противника и выдернул клинок. Противник рухнул. Мальчик, сбитый в начале схватки с ног, подобрал пистолет и выстрелил, попав в человека, который держал на дороге лошадей. Старший сын выскочил с алебардой и тоже кого-то зарубил. Отец поднял с пола мушкет и загонял в него заряд.

Вогнав меч в землю, Моррисон сунул кольт в кобуру. Мимо пролетала лошадь без всадника; он схватил ее за поводья, остановил и вспрыгнул в седло. Нагнувшись, он подобрал меч, от души благодаря полицию штата, которая даже в моторизованный век обучала своих сотрудников умению ездить верхом. Схватка закончилась — здесь по крайней мере. Шестеро нападавших лежали на земле, очевидно убитые. Еще двое галопом мчались прочь. Вокруг носились пять вырвавшихся лошадей, и двое сыновей старика стали их ловить. Сам старик, подсыпая порох на полку мушкета, вышел из дому и огляделся.

Но это была только стычка местного значения. Основные события разворачивались в полумиле отсюда по дороге, откуда слышались выстрелы, вопли и стоны, и вдруг в ночь полыхнуло оранжевое пламя. Моррисон как раз думал, во что же он влетел, когда на дороге показались беженцы. Нетрудно было понять, что это именно беженцы; он достаточно повидал их в Корее Рядом с первым пожаром вспыхнул еще один.

Кое у кого из беженцев было оружие: копья и секиры, несколько луков, мелькнул один большой мушкет. Бородатый хозяин что-то им крикнул, и толпа остановилась. — Что там происходит? — требовательно и громко спросил Моррисон.

Ему ответил беспорядочный гул голосов. Кто-то попытался проскользнуть мимо него; он остановил их ударом плашмя, энергично выругав. Его слова были им непонятны, но тон не оставлял сомнений. В Корее это тоже помогало. Все остановились, сбившись в кучу, некоторые издали возгласы одобрения. Много женщин и детей, мужчины тоже не все вооружены. Примерно двадцать активных бойцов. С тел на дороге быстро сняли оружие; краем глаза Моррисон видел, как хозяйки что-то выносят из дому. Пять лошадей без всадников удалось поймать, на них уже сидели люди. Подходили новые беженцы и, увидев происходящее, присоединялись.

— Вот так! — рявкнул Моррисон. — Вы что, вечно жить собрались? — Он взмахнул мечом, обведя всех собравшихся, и ткнул им вдоль дороги. — А ну, вперед!

Общий одобрительный вой. Моррисон тронул коня, и толпа полилась за ним, оглашая воздух криком. Встречные беженцы, видя эту импровизированную контратаку — если это слово сюда подходит, — поворачивали назад. Свет пожара стал ярче, наверное, горело уже с полдюжины домов, но стрельба прекратилась. Очевидно, уже не в кого стрелять, решил Моррисон.

И тут, на полпути к горящей деревне, раздался залп сорока или пятидесяти выстрелов за время меньше десяти секунд, и снова вопли — в основном панические Еще выстрелы, и на дорогу вылетели всадники в беспорядочном бегстве. По ним стали стрелять все, у кого были ружья или луки. Упала лошадь, у другой опустело седло. Если вспомнить, сколько выстрелов требовалось на одного убитого в Корее, результат неплохой. Моррисон привстал на стременах, которые были для него на дюйм коротковаты, и заорал! «В атаку, ур-ра!» — как Тедди в «Мышьяке и старом кружеве».

Скакавший навстречу человек нацелил рубящий удар ему в голову. Он отпарировал и нанес колющий удар, скользнувший по нагруднику, и противник не успел натянуть поводья, как лошадь вынесла его под удары копий и вил позади. Моррисон уже обменивался ударами с другим всадником, успев подумать, почему никто из этих дебилов не слышал, что у меча есть не только лезвие, но и острие, К этому моменту дорога, на сто ярдов и открытое поле слева превратились в водоворот лошадей и людей, рубящих и стреляющих друг друга.

Моррисон всадил острие меча под мышку противника, меч чуть не вывернуло из руки, и тут он увидел летящего на него всадника, без брони, в широкополой шляпе и плаще, и пистолет был длиной почти с державшую его руку. Моррисон бросил коня вперед, замахиваясь для удара по оружию, и уже знал, что не успевает. Что ж, Кэл, везение кончилось. На полке пистолета полыхнул огонь, дуло изрыгнуло пламя, и что-то ударило Моррисона кувалдой в грудь.

Он еще успел до того, как потерять сознание, сбросить с ног стремена. И в этот последний момент он понял, что стрелявший всадник — это была девчонка.

Веркан Валл положил зажигалку на стол и вытащил изо рта сигарету. Торта Карф откинулся в кресле, в которое слишком скоро предстояло сесть Валлу.

— Но нам с самого начала повезло в одном. В эту линию времени мы уже проникали. Один из наших людей в редакции одной филадельфийской газеты — в ближайшем большом городе — сообщил об исчезновении. В прессу это тоже попало — здесь мы ничего не можем сделать.

— Ладно, так что конкретно произошло в исходной линии времени?

— Этот капрал Моррисон и еще трое из полиции штата приближались к дому, где прятался разыскиваемый преступник. Моррисон и его напарник шли спереди, остальные двое заходили сзади. Моррисон пошел вперед, напарник прикрывал его с винтовкой. Он и оказался ближайшим свидетелем, хотя в основном наблюдал за домом, а на Моррисона почти не смотрел. Он слышал, как двое других полицейских ломятся в заднюю дверь и требуют сдаваться, и тут преступник, которого они искали, выбежал из передней двери с винтовкой в руках. Напарник Моррисона крикнул ему стоять, тот поднял винтовку, и полицейский выстрелил первым, убив его на месте.

По его словам, только здесь он обратил внимание, что Моррисона нигде не видно. Он позвал его, но ответа не получил. Поскольку человек, за которым они приехали, был мертв и никуда не убежал бы, они стали все втроем искать Моррисона и затратили на это полчаса. Потом они повезли тело в центр округа и там выполнили множество формальностей, так что к себе на подстанцию попали только к вечеру. В это время там оказался репортер местной газеты. Он узнал всю историю, включая пропажу Моррисона, передал ее по телефону в редакцию, а оттуда ее уже получили информационные агентства. В настоящий момент полиция штата отказывается обсуждать исчезновение и даже пытается его отрицать.

— Они считают, что их сотрудник сдрейфил, сбежал, а теперь от стыда боится показаться, — сказал Торта Карф. — Естественно, полиция не хочет, чтобы такая вещь просочилась. Вы как-то будете использовать эту версию?

Валл кивнул:

— Шляпа, которую он потерял в транспортере. Ее положат в миле от места происшествия, у ручья. Потом один из наших людей поймает местного жителя, лучше всего мальчишку, и под гипнозом заставит его найти шляпу и отнести в полицию штата. Газетчик, сделавший первый репортаж, будет извещен анонимным телефонным звонком. А потом будут распущены обычные слухи, что Моррисона видели в самых разных местах.

— А родственники?

— Здесь нам тоже повезло. Холост, родители умерли, с немногочисленными дальними родственниками контакта нет.

— Это хорошо. А что вы знаете насчет места выхода? — Знаем приблизительно, что это Арийско-Тихоокеанский район. Даже сектора мы наверняка не знаем, поскольку ослабление поля перехода наблюдалось на нескольких тысячах паралет, и трудно определить точку, где он вывалился из транспортера. Есть одна вещь, которую точно следует там искать. — Стреляная гильза, — кивнул начальник.

— Да. Он стрелял из револьвера, где нет автоматической эжекции. Как только он оказался снаружи, вне непосредственной угрозы, наверняка открыл барабан, выбросил стреляную гильзу и вставил новый патрон. В этом я уверен так, будто видел своими глазами. Может быть, мы ее не найдем, но если найдем, это будет верный знак.

Он проснулся в кровати под мягким одеялом и несколько секунд еще лежал с закрытыми глазами. Рядом слышадесь металлическое щелканье, вдали — звон молота по наковальне, и еще — кто-то кричал. Моррисон открыл глаза. Он лежал в просторной комнате, с деревянными панелями по стенам и расписным потолком, с одной стороны два окна, оба открыты, и в каждом видно только синее небо. Под одним сидела крепко сбитая седая женщина и вязала. Ботинки Моррисона стояли рядом с комодом у дальней стены, а на комоде лежала сложенной его одежда и револьвер. Рядом с ботинками к стене был прислонен длинный меч с широкой гардой и бронзовым наконечником рукоятки. Все. тело болело и саднило, а верхняя половина туловища была замотана бинтами.

Когда он зашевелился, женщина быстро подняла глаза, отложила вязанье, встала, подошла к столу и налила Моррисону воды. Кувшин и чаша были серебряные, с тонкой затейливой резьбой. Он принял чашу, выпил воду и отдал чашу, поблагодарив. Женщина поставила чашу на стол и вышла.

Он не пленник — об этом свидетельствуют меч и револьвер. Толпа, налетевшая врасплох на разбойников в деревне. Ему во всем этом деле сильно повезло. Моррисон провел рукой по подбородку и оценил щетину как трехдневную. Ногти тоже отросли достаточно, чтобы это подтвердить. В груди дырка, наверное, сломано ребро.

Женщина вернулась в сопровождении мужчины, одетого в синюю мантию с капюшоном и восьмиконечной звездой натруди. Цвета, обратные тем, что были на иконе в доме крестьянина; жрец, заодно и врач. Человек положил Моррисону руку на лоб, пощупал пульс и заговорил жизнерадостно и оптимистично. Кажется, манеры у врачей являются общемировой константой. Вместе с женщиной он переменил повязку и смазал рану мазью. Женщина унесла грязные бинты и вернулась с дымящейся миской. Бульон из индейки с мелко накрошенным мясом. Когда Моррисон доел, вошли еще двое посетителей.

Один был одет как врач, только с откинутым назад капюшоном. У него были седые волосы и открытое, приятное лицо. С ним была девушка, светловолосая, постриженная, как говорили в двадцатом столетии, «под мальчика». У нее были синие глаза и красные губы, а также нахальный курносый носик, усыпанный золотистыми веснушками. На ней была безрукавка из чего-то вроде коричневой замши, сшитая золотой нитью, желтая рубашка с длинными рукавами и высоким воротником, вязаные чулки и сапоги до бедер. Вокруг шеи была золотая цепь, а на поясе — кинжал с золоченой рукоятью. Увидев ее, Моррисон стал смеяться — они уже встречались.

— Ты меня застрелила! — обвинил он ее, навел воображаемый пистолет, сказал «бух!» и показал себе на грудь.

Она что-то сказала старшему жрецу, тот ответил, и она обратилась к Моррисону, изображая пантомимой стыд и скорбь: закрыла лицо рукой и подмигнула из-под этой руки Моррисону. Когда он рассмеялся, она рассмеялась вместе с ним. Двое жрецов пустились в длинный разговор, и молодой принес Моррисону четыре унции чего-то в высоком стакане. Вкус был алкоголя и какой-то лекарственной горечи. Ему знаками показали, что надо спать, и вышли, оставив его с седой женщиной, которая вернулась к вязанью. Моррисон задремал.

Он проснулся вечером. Снаружи кто-то занимался муштрой. Ноги отбивали шаги, голоса выкрикивали команды: долгие, растянутые подготовительные, потом резкие исполнительные; лязгало снаряжение. Еще одна общемировая константа. Он улыбнулся: в этом «эдесь-и-сейчас» ему нетрудно будет найти работу.

Это не прошлое. В колонии Пенсильвания никогда ничего подобного не было. Больше похоже на Европу шестнадцатого столетия, но нет: попадись в те времена кавалерист, настолько не умеющий работать мечом, он бы и первой пары казенных сапог не успел сносить. А два года в колледже и множество прочитанных книг дали Моррисону знания о богах в его истории, хоть и поверхностные. Там не было ни одного, включая египетских и шумерских, хоть сколько-нибудь похожих на иконы в крестьянском доме.

Значит, это будущее. Далекое будущее, может быть, через тысячу лет после 1964 года от Рождества Христова. Мир, опустошенный атомными войнами, отброшенный в каменный, век и потом развившийся до чего-то вроде Средневековья. Но это, впрочем, не важно. Сюда он заброшен, и здесь он застрял.

Так воспользуйся тем, что есть, Кэл. Ты — солдат, и ты снова на службе.

Он опять погрузился в сон.

На следующее утро, после завтрака, он знаками попросил приглядывающую за ним женщину принести его гимнастерку и достал из карманов трубку, табак и зажигалку. Она принесла ему табуретку и поставила возле кровати, чтобы было куда сложить вещи. Нагрудная табличка была искорежена и покрыта потеками свинца — вот почему он остался жив.

Через час пришли старый жрец и девушка. На этот раз на ней было серое с красным вязаное платье, которое вполне могло бы красоваться в витрине у Берфорда Гудмена с ярлычком двухсотдолларовой цены, но висящий на поясе кинжал не слишком соответствовал Пятой авеню. Они поздоровались, подсели к его кровати и занялись делом.

Сначала его научили словам, означающим «ты» и «я», «он» и «она», и назвали свои имена. Девушку звали Рилла, старика — Ксентос. Младшего жреца, пришедшего осмотреть пациента, звали Митрон. Имя «Кэлвин Моррисон» их озадачило — очевидно, в этом «здесь-и-сейчас» не было фамилий. Договорились на том, что его будут звать «Калван». У пришедших были с собой белые доски и угольные палочки, чтобы рисовать картинки. Рилла курила трубку с небольшой каменной чашечкой и тростниковым мундштуком — трубка висела на поясе рядом с кинжалом. Девушку заинтересовала зажигалка, и она показала ему свою. Это было огниво, где кремень прижимался к полукруглому кресалу пружинкой. Другая пружинка возвращала кресало на место после удара, как в ружейном замке. К полудню они уже смогли ему объяснить, что он — их друг, а он смог сказать Рилле, что не винит ее за то, что. выстрелила в него в неразберихе на дороге.

После полудня они вернулись, приведя с собой джентльмена с седыми усами и эспаньолкой, одетого в убор, похожий на купальный халат с меховым воротником, перехваченный перевязью с мечом. У джентльмена на шее была большая золотая цепь. Его звали Птосфес, и после долгой пантомимы и многочисленных рисунков выяснилось, что он отец Риллы и князь в этом дворце, который называется Хостигос. Мать Риллы умерла. Налетчики, с которыми он бился, пришли из области, называемой Ностор, к северо-востоку, где правит князь Гормот. Этот Гормот не пользовался в Хостигосе популярностью.

Наследующий день Моррисон уже сидел в кресле, и ему дали твердую пищу и вино. Вино было великолепно, как и табак, который ему тоже дали. Моррисон решил, что это «здесь-и-сейчас» ему, пожалуй, нравится. Рилла заходила не реже двух раз в день, иногда одна, иногда с Ксентосом, а иногда ее сопровождал крупный мужчина с седой бородой, Чартифон, который, кажется, был главным солдатом у Птосфеса. Он всегда приходил с мечом, а часто и в украшенных, но зазубренных стальных доспехах. Иногда он приходил и один, а бывало, что и в компании с молодым офицером, кавалеристом по имени Хармакрос. Этот офицер участвовал в стычке у деревни, но командовала тогда Рилла.

— Боги, объяснил Хармакрос, — не дали сына князю Птосфесу. У князя должен быть сын, чтобы оставить ему княжество, и потому княжна Рилла должна стать ему сыном.

Он подумал, что богам следует снабдить Птосфеса приемным сыном, то есть зятем, по имени Кэлвин Моррисон — нет, Калван. И решил, что богам надо будет в этом помочь.

Чартифон показал ему карту, тщательно вырисованную на пергаменте. Хостигос занимал Центральные и Соединенные Графства, захватив юг от того места, где должен

быть Клинтон, запад от Лок-Хейвсна, юго-восток от Лайкаминга, восток от Уэст-Бранч, который здесь назывался Атан, и юг Болд-Иглз, то есть гор Хостигос. Ностор находился в долине Уэст-Бранч над Лок-Хейвеном от разветвления реки и выдавался с юга в Хостигос через расщелину Анте, расщелину Домбра, захватывая Ниппеноз в долине Семи Холмов. К востоку, занимая весь округ Блэр и часть Хантингтона и Бедфорда, располагалось Княжество Саскское, где правил князь Сарраск. Сарраск не был другом, Гормот был явным врагом.

На карте побольше было видно, что Пенсильвания, Мэриленд, Делавэр и южная половина Нью-Джерси составляли Великое Царство Хос-Харфакское со столицей в городе Харфакс в устье Саскуэханны, и правил там царь Каифранос. Птосфес, Гормот, Сарраск и дюжина еще других князей номинально считались его вассалами. Судя по той ночи, когда он прибыл в это «здесь-и-сейчае», власть Каифраноса простиралась на расстояние дня пути пехоты от столицы, и не дальше.

У него возникло подозрение, что Хостигос сильно зажат между Ностором и Раском. Что-то этих людей грызло. Слишком часто, смеясь вместе с ним (она его учила читать и писать, и это было весело), Рилла вспоминала что-то, что ей явно хотелось забыть, и тогда смех становился напряженным. Чартифон всегда думал о чем-то своем, иногда он даже забывал, о чем говорит. И никогда Моррисон не видел, чтобы Птосфес улыбнулся.

Ксентос показал ему карту мира. Мир был не круглый, а плоский, как блин. Бухта Гудзон находилась в его центре, Северная Америка была по очертаниям больше похожа на Индию, Флорида выдавалась прямо на восток, а Куба тянулась на север и на юг. Острова Вест-Индии были случайно разбросанными точками, будто составитель карты о них от кого-то что-то слышал. Азия соединялась с Северной Америкой, но была белым пятном. По периметру карты стелился бесконечный океан. Европы, Африки и Южной Америки попросту не было. Ксентос хотел, чтобы Моррисон показал, из какой страны явился. Моррисон ткнул пальцем примерно в центральную часть Пенсильвании. Ксентос решил, что его не поняли.

— Нет, Калван, это теперь твой дом, и мы хотим, чтобы ты остался с нами, но из какой страны ты пришел?

— Из этой, — настаивал он. — Но из другого времени, за тысячу лет от сегодня. У меня был враг, злой волшебник. Другой волшебник, мой друг, наложил на меня защиту, и меня нельзя было убить чернокнижием, и потому мой враг вывернул время вокруг меня и закинул меня в такое далекое прошлое, когда мой самый первый известный предок еще не родился. Теперь я: здесь, и здесь должен остаться.

Рука Ксентоса быстро описала круг около белой звезды у него на груди, и он что-то быстро забормотал. Еще одна общемировая константа.

— Какая страшная судьба!

— Да. Я не люблю об этом говорить, но вы имеете право знать. Можешь сказать князю Птосфесу, княжне Рилле и Чартифону, но попроси их со мной об этом не говорить. Я должен забыть старую жизнь и построить новую в этом времени. А другим скажи, что я из далекой страны. Вот из этой. — Он показал туда, где примерно находилась бы Корея. — Я там был однажды, бился на великой войне.

— Да, я знал, что ты наверняка был воином. — Ксентос поколебался, но все же спросил: — Ты владеешь чернокнижием?

— Нет. Мой отец был жрецом, как и ты, и он хотел, чтобы я тоже стал жрецом, а наши жрецы ненавидят чернокнижие. Но я знал, что из меня не выйдет хорошего жреца, и когда пришла эта война, я оставил учение и ушел сражаться. Потом я был воином в собственной стране, поддерживая в ней мир.

Ксентос кивнул:

— Человек, который не может быть хорошим жрецом, вообще не может быть жрецом, а быть хорошим воином — это почти что не хуже. Скажи мне, каких богов чтит твой народ?

— О, многих. И Конформизм, и Авторитет, и Общественное Мнение. И еще — Статус, символов коего множество, и он ездит на колеснице по имени Кадиллак, которая и сама почти бог. И есть еще Атомная Бомба, Ужас Разрушения, и когда-нибудь она положит конец миру. Что до меня, я не поклонялся ни одному из них. Расскажи мне о Своих богах, Ксентос.

Он набил трубку и зажег ее огнивом, которым научился пользоваться вместо «зиппо», у которой вышел бензин. Дальше ему не пришлось говорить — он слушал Ксентоса, который рассказывал о своем боге, Дралме, и о Йиртте, Матери Всего, и о Галзаре с волчьей головой, боге войны, и о хромом боге ремесел Транте (забавно, что все боги ремесел хромые), и обо всех остальных.

— И еще — Стифон, — добавил он угрюмо. — Стифон — бог зла, и служат ему люди зла, и даны им богатство и власть непомерные.

После этого разговора он заметил легкую перемену в отношении к себе. Пару раз он ловил на себе любопытно-жалостливый взгляд Риллы. Чартифон только крепко сжал ему руку и сказал: «Тебе у нас понравится, Калван». Князь Птосфес мекал, бе кал, потом высказался: «Ксентос мне сказал, что есть вещи, о которых ты не хочешь говорить, Калван. И никто тебе не будет; об этом напоминать. Мы рады, что ты с нами. Оставайся, пусть здесь будет твой дом».

Все прочие относились к нему с глубоким уважением. Им было сказано, что он князь из далеких земель, свернутый с трона предательством. Ему дали одежду — столько одежды у него никогда не было, и оружие. Рилла подарила ему пару собственных пистолетов, один из которых и ранил его в схватке. Они были длиной два фута, но легче, чем его кольт, — стволы к дулу истончались как бумага. Замки работали на том же принципе, что и огниво, и на рукоятях было выгравировано имя Риллы, Ему отвели другую комнату, побольше, и личного слугу.

Как только Моррисон смог передвигаться без посторонней помощи, он пошел смотреть, как обучают войска. Формы не было, если не считать шарфов и кушаков с цветами Птосфеса — красным и синим. Пехота была одета в брезент с нашивками в виде металлических пластин и в шлемы, несколько напоминавшие каску, которую он носил в Корее. Кто был вооружен пиками, кто алебардами, кто охотничьими копьями, а кто и косами на восьмифутовых шестах. Движения ног были примитивными, отделение — понятием неизвестным, и маневры выполнялись взводами по сорок или пятьдесят человек.

Из огнестрельного оружия было несколько пятнадцатифунтовых мушкетов, стрелявших с подставок. В основном же были более легкие аркебузы, пищали и различные охотничьи ружья. На каждый взвод с копьями и косами было два или три мушкетера и с дюжину аркебузиров. Кроме того, были еще лучники и арбалетчики. Кавалерия была хороша. Солдаты были одеты в кирасы и шлемы с гребнями, а вооружены они были мечами и пистолетами и либо копьями, либо короткими мушкетонами. Артиллерия — курам на смех: кованые пушки от шести до двенадцати фунтов, вручную заваренные трубы, стянутые обручами, без лафетов, поставленные на четырехколесные тележки. Он отметил, что надо будет с этим что-то делать.

Еще он отметил, что лучники и арбалетчики все время тренируются, но ни одного учебного выстрела из огнестрельного оружия сделано не было.

Свой меч он отнес к дворцовому кузнецу и попросил отковать из него рапиру. Кузнец принял его за сумасшедшего. Тогда Моррисон позвал кавалерийского лейтенанта и показал на паре тренировочных деревянных мечей. Лейтенант тут же тоже захотел рапиру. Кузнец пообещал. К вечеру следующего дня рапира Моррисона была готова.

— У вас противник с двух сторон, Ностор и Саск, а это плохо, — сказал он как-то вечером, когда он, Птосфес,

Рилла, Кеентос и Чартифон сидели за бутылкой в кабинете князя. — Вы меня приняли как своего. Теперь скажите мне, чем я могу помочь.

— Об этом, Калван, — ответил Птосфес, — ты можешь судить лучше нас. Ты знаешь много такого, чего не знаем мы. Колющий меч, — он любовно взглянул на собственную райиру, — и то, что ты сказал Чартифону о креплении пушек. Что ты еще можешь нам дать, чтобы сражаться с врагами?

— Ну, я мог бы научить вас делать оружие вроде этой моей шестизарядки, и патроны для него. — Он попытался как можно проще рассказать о машинной индустрии и массовом производстве; они же только смотрели, не понимая и дивясь. — Я могу показать вам вещи, которых вы не знаете, но можете сделать с помощью своих инструментов. Например, у нас в стволах оружия делается винтовая нарезка, чтобы пуля вращалась. У нарезного оружия больше убойная сила и дальность прицельного огня, чем у гладкоствольного. Я могу показать вашим оружейникам, как сделать это с тем оружием, что у вас уже есть. И еще одно. — Он сказал, что ни разу не видел учебных стрельб. — У вас очень мало пороха, который вы зовёте огненной пылью. Это так?

— У нас в Хостигосе его не хватит, чтобы выстрелить по разу из каждой пушки, — сказал Чартифон. — И нам его не достать. Жрецы Стифона нам его не дают, а в Ностор отправляют подводами.

— То есть вы получаете порох от жрецов Стифона? А нельзя купить у кого-нибудь другого или сделать самим?

Все посмотрели на него, пораженные, что он таких простых вещей не знает.

— Только Дом Стифона делает огненную пыль, и только с помощью Стифона, — сказал Ксентос. — Вот почему я говорил, что Стифон дает своим слугам великое богатство и власть, превосходящую власть Великих Царей.

Он относился с Дому Стифона с мрачным уважением, как любой коп к по-настоящему умному жулику. Неудивительно, что эта страна — змеиное гнездо сражающихся князей и баронов. Так хочет Дом Стифона — торговля порохом процветает. Моррисон поставил кубок на стол и расхохотался.

— И вы думаете, никто не умеет делать огненную пыль, кроме Дома Стифона? — спросил он. — Знаете, в мое время это умели даже дети. — Ну, скажем, дети, освоившие школьную химию. Его самого однажды чуть из школы не выперли. — Я могу сделать огненную пыль прямо на этом столе!

Птосфес откинул голову назад и захохотал. Чуть истерично, но впервые Моррисон услышал, как князь смеется. Чартифон ударил кулаком по столу и завопил:

— Ага, Гормот! Скоро твоя голова будет торчать на твоем же воротном столбе!

И никаких глупостей насчет военных преступлений. Рилла обхватила его руками:

— Калван! Ты и в самом деле можешь?

— Но ведь только мощью Стифона… — начал Ксентос.

— Стифон — мыльный пузырь, а его жрецы — шайка бессовестных мошенников. Хочешь посмотреть, как я сделаю огненную пыль? Позовите Митрона, у него есть все, что мне нужно. Сера — она у него есть, селитра тоже есть. — Митрон использовал серу с медом для лечения простуд, а селитра, считалось, охлаждает кровь. — И еще мне нужен древесный уголь, пара медных ступ с пестами, сито для муки и аптекарские весы.

— Быстро! — крикнул Птосфес. — Принести все, что он скажет!

Кеентос вышел. Моррисон попросил пистолет, и Птосфес достал один из ящика за спиной. Открыв полку, Моррисон высыпал заряд на кусочек пергамента и поджег от горящей щепки. Пергамент обуглился, чего не должно было быть, и осталось слишком много черного остатка. Стифон не был особенно честным производителем пороха; он удешевлял товар, кладя угля больше, а селитры меньше, чем надо было.

Вернулся Ксентос с Митроном. Жрецы принесли кувшины, ведро угля и все прочее. Ксентос явно недоумевал, Митрон боялся, но старался этого не показывать.

Моррисон поручил Митрону размалывать уголья в одной ступке, а Ксентосу — уголь в другой. Сера и без того была в порошке. Просеяв порошки через сито, он смешал их в сухом кубке в пропорции: селитра — 0,75, уголь — 0,15 и сера — 0,10. Ему пришлось чуть задуматься, чтобы вспомнить.

— Но это же просто пыль! — возразил Чартифон.

— Да, Эту смесь еще надо увлажнить, смешать в пасту, спрессовать в лепешки, высушить, а потом растереть и просеять. Все это можно сейчас сделать, но вспышку даст и так. Смотрите!

Он насыпал на полку щепоть порошка, нацелился в полусгоревшее полено в очаге и нажал курок. Пистолет рявкнул с дикой отдачей. Птосфес не признавал уменьшенных зарядов, это точно. Снаружи закричали, затопали, и двери распахнулись. Заглянул охранник с алебардой.

— Благородный Калван показывает нам свое искусство стрельбы, — объяснил ему Птосфес. — Будут и еще выстрелы, волноваться не нужно.

— Отлично, — сказал Моррисон, когда охранник вышел. — Теперь посмотрим, как оно стреляет. — Он насыпал в пистолет примерно сорок гран, зарядил тряпичным пыжом, насыпал на полку порох й протянул оружие Рилле. — Стреляй ты. Великий миг в истории Хостигоса!

Она взвела курок, нацелилась в камин и выстрелила. Грохот был не такой мощный, но пистолет стрелял. Попробовали его зарядить пулей, которая ушла в полено на полдюйма. Моррисон положил пистолет на стол. Комната была полна дыма, все кашляли, но никто не обращал на это внимания. Чартифон подошел к двери и заорал в холл, чтобы принесли еще вина.

— Но ты же не произнес ни одной молитвы! — ужаснулся, Митрон. — Ты просто сделал огненную пыль, как суп сварил!

— Именно так. А скоро ее кто угодно будет делать.

И когда наступит этот день, жрецы Стифона будут просить милостыню на тротуарах. Чартифон хотел сразу же знать, когда можно будет идти походом на Ностор.

— Нужно будет больше огненной пыли, чем может сделать Калван на этом столе, — сказал ему Птосфес. — Нам будет нужна селитра, и сера, и уголь. Надо будет научить людей их добывать, измельчать и смешивать Нам понадобятся вещи, которых у нас нет, и инструменты, чтобы их сделать. Все это знает только Калван, а он у нас всего один.

Ну, слава создателю, Птосфес что-то понял из лекций о производстве.

— Митрон, я думаю, тоже кое-что знает. Где ты взял серу и селитру? — спросил он доктора-жреца.

Митрон осушил первый кубок вина одним глотком, на второй у него ушло три секунды, а сейчас он тщательно работал над третьим и потихоньку выходил из оцепенения. Все оказалось так, как думал Моррисрн, Селитру находили в виде кусков под большими кучами навоза и очищали, серу добывали выпариванием воды серных источников в Сахарной долине — Волчьей долине в «здесь-и-сейчас». Почему-то упоминание об этом привело в ярость Птосфеса и Чартифона. Он знал, как добывать оба эти вещества в небольших масштабах. Узнав, сколько их нужно будет на военные цели, он был несколько смущен.

— Но на это потребуется время, — указывал Чартифон. — А как только Гормот об этом прослышит, он ударит раньше, чем мы сколько-нибудь сделаем.

— А пусть не прослышит. Установите карантин секретности. — Это пришлось объяснить. — Конные патрули на всех тропах и дорогах Хостигоса. Всех впускать, никого не выпускать. И еще одно. Мне придется отдавать приказы, и они людям не понравятся. Мне будут повиноваться?

— Все, кто хочет сохранить голову на плечах, — ответил Птосфес. — Ты будешь говорить моим голосом.

— И моим, благородный Калван! — Чартифон вскочил на ноги, протягивая меч рукоятью вперед. — Ты командуешь, я повинуюсь.

Ему отвели комнату в главных воротах цитадели, напротив кордегардии — большой дом с плиточным полом и неопределимым, но совершенно четким духом полицейского участка. Стены — белая штукатурка, на ней можно было писать и рисовать углем. Бумаги в «здесь-и-сейчас» не знали. Он подумал, что после войны надо будет этим заняться. Непонятно, как эти люди без бумаги дошли до такого уровня развития. Рилла сама себя приставила к нему адъютантом. Он сам привлек Митрона и главного жреца Транта, всех мастеров искусств из Тарр-Хостйгоса и из города Хостигоса, пару офицеров Чартифона и несколько солдат для связи.

С углем было просто, его было всюду достаточно. Для выпаривания серы нужны были большие кастрюли и листовое железо побольше, чем нагрудник или кухонная кастрюля, — ничего этого не было в наличии. Были рудники болотного железа в Болд-Иглз, в долине Листра, и были кузницы, но не было прокатных станов. Железные листы надо было ковать вручную двухфутовыми квадратами и сваривать, как лоскутный килт. Селитру можно было набирать повсюду. Навозные кучи, не менее одной на каждой ферме, — это был наилучший источник, а еще конюшни, погреба, подземные дренажные канавы. Он создал селитряную комиссию, которую возглавил один из офицеров Чартифона. Комиссия имела власть заходить куда угодно, вешать любого, кто злоупотребит этой властью, и точно так же поступать со всяким, кто ей воспротивится.

Мобильные отряды — запряженные быками телеги, нагруженные тиглями, трубами, инструментами и прочим снаряжением, — ездили от фермы к фермы. Крестьянок привлекали к работе и учили выщелачивать селитряные почвы и очищать нитраты.

Мельницы для размола ингредиентов. Водяная энергия была в избытке, и водяное колесо тоже было известно в «здесь-и-сейчас». Мельницы можно было переоборудовать, специальные жернова — сконструировать. Сита для просеивания, ткань. Смесители, большие баки с вращающимися навстречу друг другу лопастями. Прессы для пасты. Мельницы для размола спрессованного пороха. Много времени пришлось затратить на разработку правил, чтобы кто-нибудь случайно не высек искру где-нибудь рядом, и подкрепить эти правила угрозой смерти.

Утром он размолол брикет, сделанный накануне, и прогнал через два сита для нужной тонкости. Стограновый заряд такого пороха в большом мушкете загнал двухунциевое ядро на дюйм глубже такого же заряда стифоновского пороха, а вони произвел намного меньше.

К полудню Моррисон был уже почти уверен, что все члены его Военно-Промышленного Совета поняли почти все, что он им говорил. Во второй половине дня он собрал во внешнем дворе замка столько людей, работающих в проекте «Огненная пыль», сколько удалось найти. Ксентос воззвал к Дралму. Птосфес произнес речь, особенно подчеркнув тот факт, что благородный Калван получает полную власть, подкрепленную, в случае необходимости, рукой палача. Чартифон описал картину опустошения, которое останется там, где был Ностор. Сам Моррисон тоже произнес речь, напирая на то, что в природе огненной пыли ничего нет сверхъестественного. Собравшихся разбили на мелкие группы, и каждому объяснили его работу. Моррисон бегал от группы к группе, Объясняя тем, кто объяснял.

Вечером устроили пир. К тому времени они с Риллой набросали углем на белой стене его комнаты примерную схему работ.

В следующие четыре дня он четырнадцать часов в сутки торчал в этой комнате, разговаривая с пятью-шестью сотнями людей. Ремесленники, организованные в гильдию, не хотели допускать к своим ремеслам крестьян. Мастера жаловались, что ученики и молодые подмастерья отбиваются от рук — то есть начинают думать сами. Крестьяне возражали, что их кучи навоза срывают и под них копают, и еще — что их самих ставят на непривычные работы. Землевладельцы возражали, что крестьян забирают с полей, и предсказывали гибель урожая.

Насчет этого не волнуйтесь, — объяснил им Моррисон. — Если мы победим, съедим урожай Гормота. Если нет, то мертвым еда не нужна.

И пал Железный Занавес. Бродячие торговцы стали скапливаться в Хостигосе, застряв неизвестно насколько. Рано или поздно Гормот и Сарраск заинтересуются, почему никто из Хоститоса не выходит, и станут засылать шпионов по лесным тропам. Организовать контрразведку, заслать несколько своих шпионов к ним.

На пятый день вступил в строй завод по выпариванию серы, и началось производство селитры — поначалу всего несколько фунтов, но выход быстро увеличивался. Моррисон оставил Митрона в конторе старшим и отправился посмотреть на строительство мельниц. К этому времени он начал надевать доспехи, не менее шести, а то и восьми часов в день — на подшлемнике шлем с кольчужной лентой тонкой работы вокруг шеи и под подбородком, стальной панцирь на грудь и спину с кольчужными рукавами, кольчужная юбка на бедрах, кожаные поножи. Вся броня весила фунтов сорок, и жизнь Моррисона зависела от того, привыкнет ли он ее носить.

Веркан Валл глядел, как Торта Карф вертит пустую гильзу на крышке стола. Очень была ценная гильза: она стоила более десяти тысяч человекочасов ползания на четвереньках и раскапывания среди мертвых стеблей болиголова — это не считая времени переходов.

— Великолепно, что вы ее нашли, Валл. Арийско-Тихоокеанский?

— Да, конечно. Мы с самого начала не сомневались. Подсектор Дома Стифона. — Он дал цифровое обозначение точной временной линии.

— Дом Стифона. Это пороховая теократия? Это она и была. Когда-то Стифон был мелким божком

исцеления и почти во веем Арийско-Тихоокеанском секторе им и остался. Но триста лет назад на одной из временных линий один жрец Стифона, составляя новую микстуру для чего-то, смешал серу, селитру и уголь — и поставил на огонь. Пятьдесят лет после того смесь оставалась храмовым чудом, потом открыли ее метательные свойства, и Стифон от медицинской практики перешел к изготовлению боеприпасов. Жрецы-исследователи улучшали порошок, было создано оружие для его применения. Ни один царь или князь, не имеющий пороха, не мог устоять против конкурента, у которого порох был. Кто бы ни сидел на троне, хозяином его был Дом Стифона, потому что мог сбросить любого монарха по собственному капризу.

— Интересно, умеет ли этот Моррисон делать порох, — произнес Торта Карф.

— Я это выясню Я сам туда собираюсь.

— Вы сами знаете, что не обязаны. У вас есть сотня людей, для которых это работа.

Валл упрямо качнул головой.

— Наступит день конца года, и я буду прикован к этому вашему креслу. А до тех пор я собираюсь работать во внешнем времени сколько смогу. — Он наклонился над картоэкраном и заиграл селектором, пока не вывел Великое Царство Хос-Харфакса. — Я вот сюда направлюсь, — сказал он. — Отправлюсь как коробейник — их всюду пропускают без вопросов. У меня будет верховая лошадь и три вьючные с товарами. Вот соседнее княжество Саск. Я поеду медленно, чтобы вести шли впереди меня. Может, услышу про этого Моррисона раньше, чем доберусь до Хоститоса.

— А что вы будете делать, когда его найдете? Валл пожал плечами:

— Будет зависеть от того, что он там делает, в особенности — как он смог себя поставить. Мне не хочется, потому что он же полицейский, как мы, но, боюсь, придется его убить. Он слишком много знает.

— А что он знает, Валл?

— Во-первых, он побывал внутри транспортера. Он знает, что это нечто совершенно чуждое его технологии и его культуре. Далее, он знает, что перенесен во времени, потому что его не переносили в другое место, и он сообразит, что транспортер и был средством такого переноса. Из этого он сделает заключение о наличии расы путешественников по времени.

Он обладает достаточными знаниями истории своей временной линии, чтобы сообразить, что не перенесен в прошлое. Также он поймет, что не перенесен в будущее. И что вся известняковая страна, где его взяли и где сбросили, в его собственной временной линии интенсивно разрабатывалась. Следы работ должны сохраняться десятки тысяч лет, а он их не обнаружит. Итак, что ему остается?

— Предположить боковой сдвиг и людей, которые перемещаются по времени в сторону, — сказал начальник, — Да, это и есть Тайна Паравремени.

Этим вечером в Тарр-Хостигосе ожидался пир. Все утро тащили и забивали мычащих и хрюкающих быков и свиней. Кололи дрова для ям-жаровен, из погребов доставали кувшины вина. Хорошо бы пороховые мельницы так же интенсивно работали, как кухни и пекарни замка. Целый рабочий день простоя! Это он и сказал Рилле.

— Калван, но они же так счастливы! — Ее тоже сильно радовала перспектива пира. — И они так усердно работали.

Это он должен был признать, и, быть может, повышение боевого духа компенсирует потерю целого рабочего дня. И сейчас уже есть целых сто фунтов огненной пыли, на пятьдесят процентов превосходящей «Лучшую Стифонскую», и половина этого количества сделана за последние два дня,

— Так давно уже не было причин радоваться. Когда бывал пир, каждый старался как можно быстрее напиться, чтобы не думать о том, что грядет. А теперь, может быть, ничего такого и не грядет.

Теперь все пьяны от ста фунтов черного пороха. Не меньше пяти тысяч выстрелов аркебуза Но надо поднять выработку выше двадцати пяти фунтов в день, не меньше, чем до ста. Узким местом оставались смешивание, брикетирование и размол — это значит, надо еще больше мельниц, а слишком мало есть людей, способных их строить. Значит, придется остановить работы над нарезальными машинами и над повозками и лафетами.

Чтобы создать армию, которую он хочет, нужно не меньше года, а Гормот Носторский нападет не позже чем через два месяца.

Он поднимал сегодня этот вопрос на заседании Генерального Штаба. Как и нарезка орудий и лафеты, как использование острия меча, это были новые понятия в «здесь-и-сейчас». Тут просто загребали кучу крестьян и вооружали — вот и вся Структура Вооруженных Сил. Выбирали маршрут — вот и вся Стратегия. Выстраивали людей в ряд и приказывали им стрелять и колоть тех, кто перед ними стоит, — это Тактика. А Разведка — это были несколько конных лазутчиков, если они вообще были, пущенные дозором за милю вперед. Радовала только мысль, что у Гормота было то же самое представление об Искусстве Войны. Да какой-нибудь Густав-Адольф, или герцог Пармский, или Гонзало де Кордова с десятком тысяч человек прошел бы насквозь пять таких Великих Княжеств, как нож сквозь масло.

Птосфес и Рилла присутствовали ex officio как Князь и его Престолонаследница. Благородный Калван был Главнокомандующим. Чартифон — Фельдмаршалом и Начальником Штаба. Хармакрос был Разведотделом Генштаба, а пожилой пехотный капитан был инструктором по строю, казначеем, квартирмейстером, генеральным инспектором и начальником мобилизационного управления. Штатский купец, который на этом не проигрывал, отвечал за снабжение. Ксентос, который был у Птосфеса канцлером, как и первосвященником, занимался политическими вопросами, а также деятельностью пятой колонны еще одна блестящая новая идея благородного Калвана. Последнее было поручено ему потому, что он держал связь с жрецами Дралма в Носторе н Саске, а эти жрецы ненавидели Дом Стифона так, что словами не передать.

Он был рад заметить, что первый огонь оптимизма начал угасать. Чартифон ворчал:

— У нас не больше трех тысяч, в у Гормота десять тысяч: шесть тысяч наемников и четыре тысячи своих людей. Огненная пыль собственного производства дает нам шанс, которого раньше не было, но это и все.

— Своих людей у него две тысячи, — возразил кто-то. — Он не будет брать крестьян с полей.

— Тогда он нападет раньше, — сказал Птосфес. — Пока наши крестьяне собирают урожай.

Моррисон посмотрел на рисованную карту на стене. Гормот может вторгнуться в долине Листра, но это даст ему только половину Хостигоса — даже меньше. Вся линия гор Хостигоса была защищена у каждой расщелины, кроме одной. Расщелина Домбра, защищенная крепостью Тарр-Домбра, утраченной из-за предательства сто лет назад, а за ней — долина Семи Холмов.

— Мы должны захватить Тарр-Домбру и очистить долину Семи Холмов, — сказал он.

Все уставились на него. Первым обрел голос Чартифон.

— Да ты что! Ты никогда не видел Тарр-Домбру, иначе бы ты такого не говорил. Она меньше Тарр-Хостигоса, но укреплена еще сильнее.

— Так оно и есть, — подтвердил призванный из запаса капитан, который был у Моррйсона отделом личного состава штаба и отчасти — отделом тыла.

— А носторцы тоже считают, что ее нельзя взять? — спросил Калван. — Значит, будет можно. Князь, есть у тебя планы этой крепости?

— О да. На большом свитке в одном из моих сундуков. Он принадлежал моему деду, и дед всегда надеялся…

— Я хотел бы их видеть. Позже. Кто-нибудь знает; были ли там изменения?

Внешних по крайней, мере не было. Он спросил о гарнизоне. Хармакрос оценил его в пятьсот человек. Сотня регулярной пехоты Гормота и четыре сотни кавалерии для патрулирования долины Семи Холмов. Это наемники, которые часто совершают налеты на Хостигос.

— Тогда перестаньте убивать налетчиков; которых можно взять живыми. Пленников можно заставить говорить. — Женевская конвенция тоже была бы новым понятием в «здесь-и-сейчас». Он повернулся к Ксентосу: — В долине Семи Холмов есть жрец Дралма? Можешь ли ты є ним связаться и поможет ли он нам? Объясни ему, что это война против Дома Стифона.

— Он это знает и, чем сможет, поможет нам. Но он не может проникнуть в Тарр-Домбру. Там есть жрец Галзара для наемников и жрец Стифона для коменданта замка. Среди носторцев Дралм — всего лишь бог крестьян.

Это было удачно. Да, жрецы Дралма будут помогать.

— Ладно, но он же может говорить с людьми, которые попадают внутрь? И может посылать донесения и организовать шпионскую сеть среди крестьян. Я хочу знать все, что можно узнать, вплоть до самых обыденных вещей. В частности, хочу знать, как охраняется замок и как он снабжается. Я хочу, чтобы за ним все время следили. Хармакрос, найди для этого людей. Я понимаю, что идти на штурм мы не можем, иначе вы бы давно это сделали. Значит, надо захватить замок неожиданной хитростью.

Торговец Веркан ехал по дороге; его лошадка трусила ленивой рысцой, вьючные тянулись сзади. Под стальной броней было жарко и липко, из-под шлема на недавно отращенную бороду тек пот, но никто и никогда не видал безоружного торговца, а потому приходилось терпеть. Доспехи были местного производства — из соседней временной линии, и такой же была одежда, меч, карабин в чехле у седла, сбруя лошади и груз товаров — все, кроме металлического сундучка поверх одного из вьюков.

Достигнув вершины холма, он начал спуск, и тут заметил суету перед стоявшей неподалеку обветшалой фермой. Люди садились на лошадей, блестели доспехи, мелькали хостигские цвета — белый с красным. Кавалерийский дозор; уже третий после границы Саска. Первые два не обратили на него внимания, но эти люди собирались его остановить. У двоих пики, у третьего мушкетон, а четвертый — судя по виду, сержант — расстегнул обе кобуры и держал правую руку на шее лошади.

Веркан натянул поводья. Обученные вьючные лошади тоже сразу остановились.

— Доброй радости вам, солдаты! — произнес он.

— Доброй радости и тебе, торговец, — ответил человек, держащий руку возле рукояти пистолета. — Из Саска?

— Сейчас — оттуда. Вышел из Ультора, родом из Греффтшарра. — Ультор был озерным портом на северо-западе, Греффтшарр — царством около Великих Озер. — Иду в город Агрис.

Один из солдат засмеялся, сержант спросил:

— Огненная пыль есть?

— Примерно двадцать зарядов. — Он коснулся фляги на поясе. — Пытался купить в Саске, но жрецы Стифона узнали, что я иду через Хостигос, и не продали.

— Знаю, мы тут под отлучение попали. — Казалось, это его не очень огорчает. — Только, боюсь, ты в Агрис попадешь не скоро. У нас тут вот-вот война с Ностором будет, и благородный Калван хочет, чтобы слухи не разносились. Вот он и приказал, чтобы из Хостигоса никто не вышел.

Торговец выругался — этого от него и ждали.

— Я бы тоже на твоем месте чувствовал, что меня обули, — понял его сержант. — Но когда принцы и знать приказывают, мы, простолюдины, повинуемся. Может, еще все не так будет и плохо. В Хостигосе или в Тарр-Хсетигосе тебе могут дать хорошие цены, а если знаешь какое ремесло, можешь неплохо заработать. Или встать под наше знамя. Ты вооружен и с конями, благородный Калван таких принимает охотно.

— Благородный Калван? Я думал, в Хостигосе княжит Птосфес.

— Он и княжит, храни его Дралм, но войной командует благородный Калван, храни Дралм и его. Говорят, он и сам князь из далеких земель. Еще говорят, он чародей, но в этом я сомневаюсь.

Ага, неизвестный князь издалека. Среди этих людей капрал Кэлвин Моррисон—он сразу же одернул себя, чтобы даже мысленно называть этого человека «благородный Калван» — будет немедленно заподозрен в чародействе. Валл вел непринужденную болтовню с сержантом и его людьми, расспрашивая о гостиницах, о ценах на то и на это — вопросы, которые и должен задавать странствующий торговец, потом пожелал всем удачи и поехал дальше. По дороге попадались и другие фермы. Почти на всех шла работа: мужчины ворошили навозные кучи и копали под ними, горели костры, над ними кипели котлы, пуская пар. Так. А сержант очень легкомысленно отозвался о наложенном на них Домом Стифона отлучении.

Кажется, у Стифона появился конкурент. Город Хостигос раскинулся у низкого холма возле родника размером с небольшое озеро, лицом к горам, которые в Евро-Американском секторе обрывались неприступными утесами. Этот благородный Калван наверняка это заметил. Над расселиной стоял укрепленный замок, очевидно, Тарр-Хостигос. «Tapp» — это и значит замок или крепость. Улицы были забиты телегами и фургонами, квартал ремесленников грохотал молотами кузнецов и лудильщиков. Торговец нашел «Знак красной алебарды» — гостиницу, которую советовал сержант. Он поставил лошадей в конюшню и надежно устроил вьюки — все, кроме личных вещей, карабина и металлического сундука. Багаж и карабин взял трактирный слуга; сундук он вскинул на плечо и направился вслед за слугой в отведенную ему комнату.

Оставшись один, он поставил сундук на пол. Это был почти сплошной кусок бронзы, без видимых петель и замка — только два стальных овала на крышке. Прижав к ним пальцы, торговец услышал щелчок — фотоэлектрический замок опознал рисунок. Крышка открылась. Внутри находились четыре шара из светящейся медной сетки, несколько приборчиков с рукоятками и циферблатами, сигма-лучевой пистолет дамской модели, настолько маленький, что помещался в ладони, но не менее смертоносный, чем большой, который Валл обычно носил с собой. Он был беззвучен и убивал, не оставляя следов, которые можно было бы обнаружить на вскрытии.

Еще в сундуке было встроенное антигравитационное устройство возле дна. Оно было включено, о чем свидетельствовал красный огонечек. Валл его выключил, и половицы под сундуком скрипнули. Окованный сжатым металлом сундук весил больше полутонны. Валл закрыл крышку, которая открывалась лишь его пальцевыми узорами, и услышал, как щелкнул замок.

В общем зале на первом этаже было людно и шумно. Торговец нашел свободное место за одним из длинных столов и сел… Сидящий напротив лысый человек с пробивающейся бородкой дружелюбно усмехнулся.

— Новая рыбка в нашем садке? — спросил он. — Добро пожаловать. Откуда к нам?

— Из Ультора, товар на трех вьючных лошадях. Веркан меня зовут.

— А я — Скранга. Лысый оказался из Агриса.

— Они у меня взяли все пятьдесят, — рассказал он. — Заплатили меньше, чем я просил, но больше, чем я рассчитывал, так что цена вполне приличная. Со мной были четверо тригатийских табунщиков, они сейчас все в кавалерии. А я работаю на мельнице, где огненную пыль размалывают.

— Чего? — Веркан не стал скрывать недоверия. — Ты хочешь сказать, эти люди сами делают огненную пыль? Но ведь это же умеют только жрецы Стифона! Скранга засмеялся.

— Я тоже так думал, пока сюда не попал. Это каждый может. Не труднее, чем суп сварить. Понимаешь, берешь селитру из-под навозных куч…

Он описал процесс шаг за шагом: Его визави поддержал разговор, он даже понимал теорию, хотя и смутно. Уголь— это то, что горит, сера то, что поджигает, а селитра дает воздух, который раздувает пламя и выдувает пулю из ствола. И никакой тайны здесь нет, для жителей Хостигоса уж точно. Главное, чтобы не дошло до Ностора, пока у нас не хватит огненной пыли на войну, а на остальное благородному Калвану плевать. — Благодарю Дралма, что он меня сюда привел, сказал торговец лошадьми. — Когда отсюда начнут выпускать, я осяду где-нибудь и сам стану делать огненную пыль. За пару лет смогу разбогатеть. Да и ты тоже.

Он доел, сказал, что должен вернуться на работу, и ушел. Офицер-кавалерист, сидевший через несколько стульев от него, взял свой стакан и бутылку и занял освободившееся место.

— Только приехал? — спросил он. — Из Ностора?

— Нет, из Саска. — Кажется, этот ответ кавалериста разочаровал, и пришлось повторить историю насчет Ультора и Греффтшарра. — А сколько еще нас тут продержат?

— Пока не начнется война и мы не разобьем носторцев. Чего там в Саске думают, что мы тут делаем?

— Там думают, что вы ждете, пока вам глотки перережут. Они же не знают, что вы сами делаете огненную пыль.

— Ха! — рассмеялся офицер. — Как бы им самим не пришлось глотки подставлять, если Сарраск не поостережется. Ты говорил, у тебя три вьючные лошади с товаром из Греффтшарра. Оружие есть?

— Мечей немного есть, кинжалов. С дюжину ружейных замков, три отличные кольчуги, литье для пуль. Ну и там медь, украшения — это уж обязательно.

— Тогда вот что: тащи свой товар в Тарр-Хостигос. Там на внешнем дворе каждый вечер вроде ярмарки, и сможешь продать все, что захочешь. Приходи пораньше. Назовешь мое имя, — кавалерист назвал себя, — и спросишь капитана Хармакроса. Он с удовольствием выслушает все твои новости.

Веркан, закончив еду, навьючил лошадей и повел их вверх по дороге, к возвышавшемуся над расселиной замку. Вдоль стены внешнего двора, уже за воротами, было полно Мастерских, и все они работали. Веркан заметил, как собирают лафет для легкой полевой пушки — не тележку, а два больших колеса и хобот. Сама пушка была четырехфунтовиком, для этого сектора обычным, но у нее была цапфа, что обычным уже не было. Опять благородный Калван.

У капитана Хармакроса была аккуратная бородка по моде местной знати. Доспехи у него были богатые, но как следует иззубренные, а вот длинная рапира на поясе — это было ново. Он задал несколько вопросов, внимательно выслушал подробный рассказ купца Веркана о том, что он видел и слышал в Саске; о ротах наемников, которые набрал Сарраск, Имена командиров, силу и вооружение новых частей.

— Ты держал глаза открытыми и ушки на макушке, — отметил он. — Жаль, что ты шел не через Ностор. Ты был когда-нибудь солдатом?

— Все торговцы — солдаты на службе у самих себя.

— Ладно, когда продашь свои товары, рады будем видеть тебя у нас на службе. Вьючных лошадей тоже продаешь? Мы тебе дадим за них твою цену.

— Продаю, если смогу продать весь товар.

— Это ты сделаешь без труда, Оставайся здесь, столоваться будешь с офицерами. Мы найдем для тебя службу.

У него были с собой инструменты для работы по металлу и по дереву, и он их распродал ремесленникам за хорошую цену серебром и еще лучшую — информацией. Помимо полевых пушек с цапфами, Калван еще придумал нарезку в стрелковом оружии. Никто не знал, откуда Калван родом, знали только, что очень издалека.

Офицеры, с которыми он обедал, заинтересованно слушали, что он рассказывал о своих наблюдениях в Саске.

Сначала Ностор, потом Саск — очевидно, таков был план. При упоминании благородного Калвана самым сдержанным чувством было глубокое уважение с примесью поклонения герою. Но никто не знал о нем ничего до той ночи, когда он появился в крестьянской усадьбе и возглавил карательную экспедицию против напавших на деревню разбойников.

Кольчуги, мечи и ружейные замки Веркан продал оптом одному офицеру, остальное раздал подарками обитателям замка. Он видел благородного Калвана, как тот идет через толпу в доспехах, с рапирой и кольтом тридцать восьмого калибра на поясе. Он отрастил бороду, которой не было на фотографии, взятой Полицией Паравремени из Евро-Американо ко го сектора. На его руке висела красивая блондинка в кольчужных доспехах для верховой езды — Веркану сказали, что это дочь князя Птосфеса, Рилла. Он уже слышал историю, как она по ошибке подстрелила Калвана в стычке и велела доставить его в Тарр-Хостигос, чтобы выхаживать самой. Выражение счастливой собственницы, с которым она держала Калвана за руку, и нежность, с которой он на нее глядел, заставили Веркана улыбнуться. Улыбка застыла на губах и погасла в глазах, когда он подумал, что мог Калван ей рассказать по секрету. Вернувшись в «Красную алебарду», он потратил некоторое количество времени и денег в распивочной. Насколько он узнал, все были довольны появлением Калвана, по божественному повелению или без него. Потом Веркан ушел к себе.

Приложив пальцы к овалам, он открыл сундук и вытащил один сверкающий шар из медной сетки. От нажатия на незаметный рычажок шар раскрылся; Веркан вытащил проводок с микрофоном и довольно долго в него говорил.

— В настоящий момент, — заключил он, — ничто не указывает на какие-либо паранормальные мысли об этом человеке у кого бы то ни было. Пока что я не нашел никого, общение с кем убедило бы меня в обратном. Мне была предложена возможность служить в его войсках разведчиком, и я собираюсь это сделать. В этой работе мне может быть оказана некоторая помощь. Я найду место для посылки транспортера, где-нибудь и лесу возле Хостигоса. Тогда я пошлю шар. Веркан Валл, конец связи.

Веркан поставил таймер генератора поля перехода и включил антиграв. Потом, поднеся шар к окну, выпустил его из рук. Шар быстро поднялся в ночь, и там, среди множества ярких звезд, полыхнула вспышка. Быть может, метеор.

Калван сидел под деревом на камне, жалея, что нельзя курить, и понимая, что начинает бояться. Он выругался про себя. Страх ничего не значил, потому что, как только начнется, времени бояться не останется, но так бывало всегда, и Калван этого не любил. Здесь, на вершине горы, все было тихо, хотя рядом с ним сидели, лежали и полулежали двести человек, и еще пятьсот под командованием Чартифона и князя Птосфеса расположились в пятистах ярдах позади. И еще пятьдесят на сто ярдов дальше — цепь стрелков, вооруженных винтовками.

Это тоже было новое слово в военном лексиконе «здесь-и-сейчас». Первые стрелки на поле битвы за всю местную историю. Несколько винтовок были большими пятнадцати- или двадцатифутовыми мушкетами, калибра от восьми до шести, а в основном — аркебузы калибра шестнадцать и двадцать, размером и весом с мушкет времен Гражданской войны. Ими командовал этот греффтшаррский торговец, Веркан. Высказывались сомнения, можно ли такой ответственный пост доверять неизвестному иностранцу. Сомневающимся он сухо напомнил, что сам недавно был неизвестным иностранцем.

Впереди цепи Веркана, там, где защитники Тарр-Домбры полагали нейтральную территорию, спрятались пятнадцать снайперов. У всех у них были крупнокалиберные мушкеты, с нарезкой, снабженные диоптрическим прицелом, пристрелянные именно на нужное расстояние. Вот это состояние якобы нейтральний зоны подхода было наиболее многообещающим моментом всей операции. Деревья свели и пни выкорчевали, но носторцы считали, что Тарр-Домбру взять невозможно и никто не попытается этого сделать, а потому несколько распустились. На поле выросли кусты в половину человеческого роста, а за некоторыми можно было спрятаться даже стоя.

Но людей Калвана было бы трудно заметить даже на открытом месте. Шлемы были тщательно покрыты ржавчиной, как и доспехи, и каждый ствол, и каждое копье. Все были одеты только в зеленое и коричневое, и многие замаскировали шлемы и одежду зелеными ветками. Вся операция, в которой участвовали тысяча двести человек, была десятки раз отрепетирована, и на каждой репетиции некоторых выводили из строя, пока численность не падала до восьмисот.

Рядом послышался шум, как будто в кустах пасется дикая индейка, и голос произнес:

— Благородный Калван!

Это был Веркан, греффтшаррец. У него в руке была винтовка, и он был одет в серо-зеленый балахон с капюшоном, меч и цояс были замотаны коричневыми и зелеными тряпками.

— Я тебя не видел, пока ты не заговорил.

— Фургоны подходят. Они уже на вершине последнего перевала.

Он кивнул:

— Тогда начнем. — У него пересохло во рту. Как там в «По ком звонит колокол» насчет сплюнуть, чтобы показать, что ты не боишься? Этого он сейчас сделать бы не смог.

Калван кивнул сидевшему рядом мальчишке. Мальчик подобрал аркебузу и направился назад, где стояли главные силы Птосфеса и Чартифона.

А еще Рилла! Калван энергично выругался по-английски: упоминание имени Дралма всуе или богохульство в адрес Стифона не приносили того удовлетворения. Рилла объявила, что участвует в операции. Он ей сказал, что она ничего подобного не сделает, и его слова подтвердили и ее. отец, и Чартифон, Она устроила дикий скандал, и не один.

Кончилось тем, что она в операции участвует. Когда они поженятся, с ней будет очень непросто управиться.

— Ладно, — произнес Калван. — Давайте отрабатывать свое жалованье.

По обеим сторонам от него поднялись солдаты, по два копья или косы на каждую аркебузу, хотя у некоторых копейщиков были на поясе пистолеты. Калван и Веркан пошли вперед, остановившись на опушке, где заняли позицию за кустами стрелки, и увидели в четырехстах ярдах Тарр-Домбру, крепость, которую нельзя взять. Белокаменные стены поднимались над пропастью, обрывавшейся прямо от вершины горы. Подъемный мост был спущен, ворота подняты. В воротах слонялись солдаты в черных с оранжевым шарфах — старые цвета его колледжа, не стрелять бы в них. Еще несколько стояли на наблюдательных постах на стенах.

Чартифон и Птосфес подвели своих людей, по одной пике на каждые три аркебузы, поднимая страшный треск и грохот, от которого у Калвана волосы под. шлемом встали дыбом, но в замке, кажется, никто не услышал. Чартифон накинул поверх кирасы мешок с дырами для головы и рук, а шлем обернул чем-то вроде старого посудного полотенца. Птосфес был одет в коричневое, и броня окрашена в коричневый цвет, как и у Риллы. Все поглядели налево, где по склону горы к вершине поднималась дорога.

На ней появились четыре всадника в черных с оранжевым шарфами и вымпелами на пиках. Это были поддельные принстонцы, даст бог, они не забудут сорвать эти цвета, пока другие хостигцы их случайно не пристрелят. За ними шел длинный фургон, запряженный быками, нагруженный сеном, под которым сидели восемь хостигских пехотинцев, за фургоном — еще двое всадников в цветах Ностора, еще один фургон и еще шесть всадников. За ними — еще два фургона.

Первые четыре всадника въехали на мост и заговорили со стражниками, потом проехали внутрь. За ними проехали два фургона. Третий загрохотал по мосту и остановился точно под подъемными воротами. Погонщик, очевидно, перерезал упряжь, и фургон застрял. Четвертый фургон, нагруженный доверху камнем, остановился на дальнем конце моста, придавив его. За воротами хлопнул пистолетный выстрел, еще один, послышались крики «Хостигос! Хостигос!». Сено в первых фургонах будто взорвалось, когда из него полезли люди.

Калван дунул в полицейский свисток, и рявкнули полдюжины слоновых мушкетов оттуда, где — можно было бы присягнуть — никого вообще не было. Взвод стрелков Веркана открыл огонь, послышались резкие хлопки, которых никогда не бывает у гладкоствольного оружий. Оставалось надеяться, что стрелки не забудут заделывать пули — это для них была вещь новая. Калван дважды дунул в свисток и бросился вперед.

Показавшиеся на стенах люди уже все исчезли — снайперы сняли их всех. Калван пробежал мимо человека с рыбьей сетью на голове; он забивал заряд в мушкет. В воротах висел серый пороховой дым, слышались крики «Хостигос!», «Ностор!», выстрелы и лязг клинков изнутри. Калван приостановился и обернулся — его двести человек летели за ним, держа нужную дистанцию друг от друга, аркебузиры пока не стреляли. Огонь велся оттуда, где Чартифон и Рилла — Как он надеялся — расположили бойцов цепью на расстоянии двухсот ярдов от стен и поливали бастионы, успевая только перезаряжать. Когда Калван был уже на мосту, сверху бухнула пушка, и опускные ворота запоздало рухнули вниз, остановившись в семи футах от земли, упершись в деревянную раму, скрытую сеном третьего фургона.

Все шестеро быков последнего фургона были мертвы — для этой цели погонщикам были выданы короткие топоры. Быков фургона, застрявшего под воротами, тоже убили. Ворота башен с обеих сторон уже были взяты. Черные с оранжевым шарфы валялись там, где их сбросили, а больше всего их было на трупах. Но из цитадели раздались выстрелы, и из ее ворот на внешний двор выплеснулась толпа носторцев. Калван подумал, что самое время потратить несколько патронов кольта.

Расставив ноги и держа левую руку на бедре, он навел кольт и расстрелял весь барабан, убив шесть человек шестью выстрелами, уложившись во временной норматив. В тире выступал не хуже, и здесь было то же самое.

Он свалил шесть в первой шеренге, остальные на миг остановились, и тут из-за его спины повалили солдаты Хостигоса, заговорили аркебузы, бросились вперед копьеносцы, Калван сунул в кобуру пустой кольт — у него осталось только восемь патронов, и выхватил рапиру. На внешней стене опять бухнула пушка — оставалось только надеяться, что Рилла и Нартифон не оказались перед ней. И Калван стал прокладывать себе путь через ворота цитадели.

Позади к крикам «Ностор!» и «Хостигос!» стали примешиваться иные слова. А именно:

— Пощады, друг! Пощады, я сдаюсь!

Чем дальше, тем больше было этих выкриков. Еще до полудня носторский гарнизон либо получил пощаду, либо в ней уже не нуждался. Было всего два пушечных выстрела, хотя между ними хостигцы тоже потеряли пятьдесят человек убитыми и ранеными. Не было на свете сумасшедших, способных атаковать Тарр-Домбру, и потому пушки не были заряжены, а времени хватило только на то, чтобы зарядить и выстрелить из двух. Вряд ли удастся второй раз подловить Гормота на этот трюк.

Самый упорный бой шел внутри цитадели. Там Калван увидел Риллу, Чартифон пытался от нее не отставать. На коричневом шлеме была яркая царапина, меч блестел кровью. Она смеялась счастливым смехом. Калван ожидал, что арсенал придется брать еще большей кровью, но как только цитадель оказалась в руках нападавших, арсенал сдался. К тому времени патронов для кольта у него больше не осталось.

Черный флаг Гормота с оранжевой лилией сорвали и подняли синюю алебарду Птосфеса на красном фоне. Трофеями взяли четыре бомбарды, метавшие стофунтовые каменные ядра, воротом развернули их в сторону городка

Дисса возле устья ручья Пайн-Крик (река Красивая в «здесь-и-сейчас») и дали по выстрелу из каждой — пусть все знают, что у Тарр-Домбры новые хозяева. Замковых поваров поставили разделывать и готовить туши быков из двух задних фургонов. Потом занялись пленниками, согнанными во внутренний двор.

Сначала разобрались с наемниками. Они поступали на службу к Птосфесу, хотя их нельзя было посылать против Ностора, пока не кончится срок договора, заключенного с Гормотом их капитанами. Придется их направить на границу Саска. Потом пошли собственные войска Гормота: Их вообще нельзя было использовать для войны, но можно было поставить на работу, если платить им как солдатам и стращаться как с солдатами. Потом наступил черед коменданта замка, графа Феблона, двоюродного брата князя Гормота, и его свиты. Они будут отпущены под клятвенное обещание прислать в Хостигос свой выкуп серебром. Жрец Галзара решил сопровождать свою паству в Хостигос.

Что касается жреца Стифона, Чартифон хотел допросить его под пыткой, а Птосфес считал, что ему надо просто отрубить голову на месте.

— Пошлите его в Ностор с Феблоном, — предложил Калван. — Дать ему письмо для его епископа — нет, для Первосвященника, для Голоса Стифона. Сообщим Голосу Стифона, что мы сами делаем огненную пыль, что мы научим делать ее всех, кто захочет, и не остановимся, пока окончательно не уничтожим Дом Стифона.

Все, даже те, кто только что предлагал новые и интересные способы умерщвления жреца, разразились криками восторга.

— А копию письма отправить Гормоту вместе с другим письмом, где предложить ему мир и дружбу. Скажем ему, что готовы научить его солдат делать огненную пыль, и они будут ее делать, когда вернутся в Ностор.

— Калван! — чуть не взвыл Птосфес. — Какой черный бог спутал твой разум? Гормот — наш враг!

Каждый, кто умеет делать порох, не будет нам врагом, потому что Дом Стифона станет врагом ему. Если Гормот сейчас этого не понимает, то очень скоро поймет.

Веркан из Греффтшарра командовал отрядом, летящим галопом в Хостигос с добрыми вестями — Тарр-Домбра взята, захвачены двести пленников, сто пятьдесят лошадей, четыре тонны огненной, пыли, двадцать пушек. И долина Семи Холмов снова принадлежит Хостигосу. Хармакрос разгромил роту кавалерии наемников, убив двадцать человек и взяв в плен остальных, а еще он захватил храмовую ферму Стифона — отлично работающий селитряный завод, освободил рабов и перебил жрецов и охрану. А ранее гонимый жрец Дралма собрал крестьян на благодарственную молитву и объяснил им, что хостигцы пришли не завоевателями, а освободителями.

Похожие речи Веркан слышал не раз во множестве временных линий, в том числе в родной линии Моррисона.

Еще он вез копии писем, написанных князем Птосфесом, а вероятнее, написанных Калваном и подписанных Птосфесом, Первосвященнику Стифона и князю Гормоту. Оставив несколько солдат в городе распространять добрую весть, Веркан поскакал в замок и доложил Ксентосу. Пересказ всей истории занял много времени, учитывая перерывы, когда жрец-канцлер пересказывал ее Дралму. Когда он вышел от Ксентоса, его тут же затащили в офицерский зал, где уже вставили кран в винную бочку. Когда Веркан добрался до «Красной алебарды», было уже темно, все были пьяны до последней степени, а кто-то вытащил двухфутновку на улицу и садил в воздух, растрачивая огненную пыль, которую можно было бы использовать получше для войны с солдатами Гормота. Колокол на городской башне, начавший звонить, когда Веркан, въезжал в ворота замка, не перестал до сих пор.

Поднявшись к себе, Веркан открыл сундук и достал еще один медный шар, спрятав его под плащ. Отъехав на милю от города, он привязал лошадь в кустах и пробрался туда, где над раскидистым дубом поднималось высокое дерево. Там он достал сигареты и сел полчаса подождать, пока шар-посланец не доберется до линии времени полицейского участка Пятого Уровня, и еще полчаса, пока прибудет мобильный транспортер-антиграв.

Слуга приносил вещи одну за другой, и благородный Калван раскладывал их на столе, застеленном белой простыней. Штаны плащевой ткани, в кармане остался бумажник. Валюту Соединенных Штатов здесь не потратить, а удостоверение принадлежит другому человеку, который «здесьти-сейчас» не существует. Рубашка, рваная и измазанная кровью, гимнастерка с погнутой табличкой, которая спасла ему жизнь. Черные ботинки, по одному на каждой стороне стола; здесь обувь делают легче и удобнее. Полицейский пояс с кобурой и пустым патронташем, с наручниками в чехле. «Здесь-и-сейчас» каждого, кто заслужил бы наручников, приходится стрелять или бить по голове. Табельный полицейский кольт; с ним он расставаться не хотел, пусть даже для него нет патронов, но все остальное без него теряет смысл. Калван сунул кольт в кобуру и бросил поверх кучи полицейскую дубинку.

Слуга свернул простыню в узел и унес. Вечная память Кэлвину Моррисону, многая лета благородному Калвану Хостигскому. Завтра, после благодарственной службы, эти вещи будут переданы по обету в храм Дралма. Идея принадлежала Ксентосу, и Калван тут же согласился. Ему приходится быть не только генералом, военным инженером и промышленником, но и политиком, а политики не могут пренебрегать религией своего электората.

Калван наполнил кубок из бутыли и сел, вытянув ноги. Неохлажденное белое вино — преступление против природы, надо будет создать холодильную технику — после войны, конечно.

Но это может быть достаточно скоро. Границы уже были открыты, и проезжающие, которым пришлось здесь задержаться, после пира могут уезжать. Они разнесут вести, что огненную пыль может делать каждый, и многие из них знают как. Тот друг, у которого купил тригатских лошадей; Калван с ним перемолвился парой слов, и этот человек направляется в Ностор. Так же поступят и с полдюжины агентов, пятая колонна Ксентоса. Гормот начнет делать собственную огненную пыль, и это поставит его под отлучение Дома Стифона.

Но Гормот об этом не подумает. Единственное, чего он хочет, — завоевать Хостигос, а без помощи Дома Стифона он этого не может. И с его помощью тоже не может, потому что потерял маршрут вторжения. Через два дня после взятия Тарр-Домбры он послал две тысячи человек к устью Красивой и потерял при переправе через Атан не менее трехсот под артиллерийским огнем, пока его капитаны-наемники не взбунтовались, а на следующую ночь Хармакрос сделал вылазку в северный Ностор, поджигая фермы и деревни и угоняя лошадей и скот, опустошая все до конца долины Листры.

Может быть, Гормот теперь отброшен до зимы. Это значит — до следующей весны. «Здесь-и-еейчас» войн зимой не ведут — это против правил союза наемников. А к тому времени у него будет настоящая армия, обученная тактике, которую Калван извлек из своих воспоминаний об истории шестнадцатого и семнадцатого столетий. Четыре или пять батарей четырехфунтовок, каждая пушка на колесном лафете под четверку лошадей, и мобильность не хуже, чем у кавалерии. И достаточное число винтовок, и люди, обученные из них стрелять. И избавиться от этих медвежьих копий и кос на шестах, заменив их настоящими восемнадцатифутовыми швейцарскими пиками, тогда пехота сможет сдержать кавалерию.

Настоящий враг — это Дом Стифона. Гормота один раз как следует побить, он так битым и останется, а Сарраск из Саска — это как Муссолини рядом с Гитлером-Гормотом. А Дом Стифона огромен; он раскинулся по всем пяти Великим Царствам, от устья реки Св. Лаврентия до Мексиканского залива.

Большой, но уязвимый, и Калван знал его ахиллесову пяту. Стифон не был почитаемым богом, как, скажем. Драм; вот почему пятая колонна Ксентоса набирала в Носторе силу. Дом Стифона презирал простолюдинов и даже знать, он правил, давя на Великих Царей иих князей-вассалов, а как только они научатся сами делать порох, они повернутся против Дома Стифона, и народы их поддержат. Это не религиозная война, как были в шестнадцатом и семнадцатом столетии его бывшей истории. Это избавление от рэкета. Он поставил кубок, встал, сбросив легкий халат, и стал одеваться к обеду. На миг подумалось, кто выиграет в этом году выборы, демократы или республиканцы — он был уверен, что в другом измерении времени именно этот год, — и как там холодная война и гонка в космосе.

Веркан Валл, закончив рассказ, откинулся в кресле. На террасе не было прямого света, только зарево на небе от городских огней, настолько тусклое, что ясно были видны огоньки сигарет. Их было четверо: начальник Полиции Паравремени, глава Комитета Паравремени, председатель Совета Паратемпоральной Торговли и помощник начальника Веркан Валл, который через сотню дней станет начальником.

— И вы не предприняли действий против него? — спросил глава Комитета.

— Никаких. Этот человек не представляет угрозы Секрету Паравремени. Он знает, что он не в собственном прошлом, и по признакам, которых он должен был ожидать, но не нашел, знает, что и не в будущем. Поэтому он знает, что присутствует в ином измерении времени, и знает, что некто способен путешествовать по времени вбок. Это я признаю. Но он держит это знание про себя. Как говорит идиома его собственной временной линий, он отлично устроился в Арийско-Тихоокеанском. И у него нет желания менять ситуацию.

Вот смотрите, что у него есть, чего ой никогда бы не имел в Евро-Американском секторе. Он — из знатнейших дворян, а само это понятие вышло из моды в Евро-Американском секторе, где идеалом стал Простой Человек. Он собирается жениться на красавице принцессе, а это уже даже в детских волшебных сказках не встречается. Он — солдат удачи со шпагой, которые в нашем мире ядерного оружия давно исчезли. Он командует отличной армией, и собирается сделать ее еще лучше, и ему есть за что сражаться. Все отвлеченные рассуждения о пространственно-временном континууме он надежно запер у себя в черепе.

Обратите внимание на его легенду. Он рассказал Ксентосу, что был заброшен из далекого будущего злым волшебником. Чернокнижие в этой временной линии — вполне научное объяснение чего угодно. Ксентос, с его согласия, передал эту историю Птосфесу, Рилле и Чартифону под клятвенное обещание хранить тайну, Официально было объявлено, что он — князь-изгнанник из страны за пределами географических знаний. Эшелонированная оборона вокруг истинной тайны, и каждый получил приемлемое объяснение.

— А как вы об этом узнали? — спросил председатель Совета.

— От Ксентоса, на пиру. Я втравил его в теологический спор и подсыпал ему в вино немножко порошка правды. Он не помнит, что мне рассказал.

— Да, действительно, никто на той линии времени правды не знает и знать не будет, — согласился глава Комитета. — Но не рисковали ли вы, забирая из храма вещи Моррисона? Это действительно было необходимо?

— Ничуть не рисковал. Мы подогнали туда транспортер в ночь пира, когда в храме никого не было. Наутро жрецы в один голос завопили: «Чудо! Дралм принял пожертвование!» Я там был и сам это видел. Моррисон в это не верит; он думает, что их украли коробейники, ушедшие из Хостигоса наутро. Я знаю, что кавалеристы Хармакроса останавливали народ и обыскивали вьюки и фургоны. Официально, конечно, Моррисон тоже верит в чудо.

А необходимо ли было? Да. Вещи найдут в линии времени Моррисона, сначала одежду, потом бляху на гимнастерке, а затем, в связи с каким-нибудь преступлением, которое мы для этой цели организуем, и револьвер. Это ничего не объяснит, даже добавит таинственности, но таинственность эта будет обычного рода, из тех, что воспринимается как возможное.

— Что ж, это все очень интересно, — сказал председатель Совета Торговли, — но какое я к этому имею отношение — официально?

— Трент, вы меня удивляете, — ответил глава Комитета. Рэкет Дома Стифона — превосходное средство для проникновения в этот подсектор, а туда лет через двести будет стоить проникнуть. Мы просто войдем в Дом Стифона и захватим в нем власть, как сделали в храмах Ят-Зара в секторе Халгана. Получим тотальный контроль над политикой и экономикой.

— Только вам придется держаться подальше от линии времени Моррисона, — сказал Торта Карф.

— Абсолютно верно! — подхватил Веркан Балл. — Мы эту линию времени превратим в университет для изучения и объявим абсолютный карантин для всех остальных. И пять соседних линий времени для контрольного опыта. Вы понимаете, с чем мы имеем дело? — У него глаза засверкали энтузиазмом. — Это же начало совершенно нового подсектора, и точка ветвления определена абсолютно точно — впервые мы можем выделить ее из истории. Здесь, сейчас, я уже представил себя этим людям как Веркан, торговец из Греффтшарра. Я вернусь через время, правдоподобное для возвращения верхом, и построю торговый склад. Здание, в котором вполне сможет поместиться траспортер…

Торта Карф засмеялся.

— Я знал! — сказал он. — Знал, что ты что-нибудь придумаешь.

— У всех у нас есть свое хобби. У вас — фруктовый сад и охота на кроликов на Сицилии Пятого Уровня. У меня это будет подсектор Калвана, Четвертый Уровень, Арийско-Тихоокеанский сектор. Мне сейчас всего сто двадцать; и через пару столетий, когда я буду готов выйти в отставку…