— Давай, сынок, присаживайся. Угощайся, чем Бог послал…

— Щедрый у вас, Бог, мама.

В зал вошел Иван Ильич с газетой в руке и сел в свое любимое кресло.

— Как спалось, сынок?

— Чудесно, давно так не спал.

Взглянув на газету, что лежала на столе, он поинтересовался у отца:

— Что пишут местные писаки, папа? Опять, наверное, грызутся между собой?

Иван Ильич усмехнулся.

— Пишут, что все скоро изменится, — произнес Иван Ильич. — Пишут, что Ленин уже два месяца ведет тайные переговоры с великим князем Борисом Владимировичем. Что в ближайшее время будет инсценирован государственный переворот. Идейные вожаки большевизма заблаговременно исчезнут, а всех комиссаров помладше, скомпрометировавших себя массовыми убийствами оставят на расправу. Это будет сделано для того, чтобы окружить большевизм мученическим ореолом…. Не знаю, верить или нет? Что Ленин и Троцкий, а также другие: Дзержинский и им подобные получат от государства пожизненную пенсию по пятьдесят тысяч рублей золотом и должны будут уехать из России в Америку.

Евгений громко засмеялся.

— Бред, полный бред, — произнес он. — Бред больного человека. Не для того они брали власть, чтобы вернуть ее за пенсию.

— Вот и я, такого же мнения…

Выпив рюмку коньяка, Евгений встал из-за стола и сел за рояль. Подняв крышку, его пальцы нежно коснулись клавиатуры.

— Боже мой! Неужели это не сон, — произнес Евгений. — Море, солнце, рояль….

За окном сверкало яркое солнце. Мягко набегали на песчаный берег малахитово-зеленые морские волны. Легкий ветерок играя, запутался в шторах.

Утро туманное, утро седое,

Нивы увядшие снегом покрытые……

Неожиданно для всех пропел Евгений. Голос у него был красивым. Он словно баюкал всех в мелодии стихов. Нина, словно впервые услышала голос брата. Музыка словно дышала морским ветром, красочными и далекими просторами.

— Странно, как-то все это — война, море и музыка. Скажи мне, Женя, почему эта жизнь словно гниль. Почему, гниль может быть такой красивой. Заходишь в магазин, а там все пузырьки с духами разбиты, запах, кружится голова, а уходить не хочется и вдруг ты — ветер, простор, солнце…

Евгений посмотрел на сестру. Глаза Нины как-то не естественно блестели. Вдруг он увидел ее совершенно по-другому — бесконечно усталое лицо, умный и пронзительный взгляд, прекрасные густые волосы…

«Как выросла, сестренка. Ты стала настоящей красавицей», — первое, о чем подумал он, продолжая рассматривать красивое девичье личико.

Он встал из-за рояля и стал застегивать ворот кителя.

— Мне пора, мама, — произнес он. — Простите если что не так. Вот играл и думал, вернусь или нет? Обойдет ли меня смерть или нет?

Мать заплакала. Он обнял ее за плечи и прижал к своей груди.

— Женя! Ты хоть награды сними, мало чего, — тихо попросил его отец.

— Нет, папа. Я их заслужил на войне и мне не стоит их стесняться.

Они вышли из дома и направились к центру поселка, где Евгения должен был ждать экипаж.

***

Катерина вошла в штабной вагон и, сняв с головы кожаную фуражку, со злостью швырнула ее на стол.

«Как он мог гарантировать белым жизнь, раздраженно думала она. — Мы должны их уничтожать и уничтожать, всех до последнего буржуя. Да и сам Ленин не доволен этим решением Фрунзе. Слюнтяй, не мужик, а баба! Куда им деваться из Крыма? Кругом море и мы».

В купе заглянул вестовой, молодой парнишка лет восемнадцати, одетый в английский военный френч, галифе и коричневые кожаные сапоги.

— Товарищ председатель, ваше приказание выполнено. Арестованные враги доставлены, — произнес красноармеец.

Она не сразу поняла о ком идет речь. Она наморщила свой лоб, размышляя над словами вестового.

— Раз доставлены, говоришь, тогда заводи! — приказала она ему и села в кресло.

Конвоир толчком руки завел двух матросов в купе. Судя по лицам, они были изрядно напуганы. О женщине, что сидела за столом напротив их, ходили настоящие легенды. Ее жестокость была известна всем бойцам 13-ой армии.

— Что скажите, орлы? Погуляли? — обратилась она к ним. — Хотели все выпить, однако, не получилось…

— Пьяные мы были, гражданин председатель, не помним, — произнес один из матросов. — Как сказать, отчета себе не отдавали…

Катерина улыбнулась. Ей нравилось чувствовать в себе и обвинителя, и защитника, и просто Бога, который легко может подарить или отобрать чужую жизнь. Она встала из-за стола и подошла к стоявшим перед ней матросам. Она пристально посмотрела в глаза матроса, отметив про себя красоту его больших глаз, сильного и мощного торса. В какой-то момент она поняла, что в ней начинает закипать женская страсть, которая могла выплеснуться из нее в каждую секунду. Она провела рукой по его груди и, отвернувшись, направилась к столу.

— Отчета, говоришь? — переспросила она их и взяла в руки донесение, написанное командиром сводного полка матросов.

Она снова, молча, посмотрела на матросов, с лиц которых не сходила маска страха.

— Докладываю, матросы Семенов и Черненко, будучи в состоянии опьянения распяли на церковных дверях настоятеля монастыря, а восьми инокам, обнаруженных в кельях, отрубили правые руки, а затем, устроили пьянку с девками, прямо в алтаре храма, — зачитала она рапорт командира полка.

Катерина отложила бумагу в сторону.

— Зачем же вы им отрубили руки? — спросила она их. — Что молчите? Может мне тоже приказать отрубить вам руки?

Один из матросов упал на колени. Второй, по-прежнему стоял и с вызовом смотрел прямо в глаза председателя ЧК.

— А чтобы не могли креститься, — произнес матрос. — Вы же сами говорили нам, что религия — опиум для народа.

Катерина усмехнулась. Ей явно понравился ответ матроса. Она еще раз взглянула на него. По ее лицу пробежала едва заметная усмешка.

— Вот тут ваш командир просит расстрелять вас, — как бы, между прочим, произнесла она, — наверное, он прав. Вот он пишет, что священник был очень уважаемым человеком и ваш поступок может настроить народ против Красной Армии.

— Простите нас, — ответил все тот же матрос, сверля ее своим взглядом. — Попы, буржуи всякие — враги трудового народа и мы это сделали не потому, что это был священник, а потому, что он был врагом Красной Армии, врагом нашего пролетарского государства.

— Смело, однако, — произнесла Катерина и крикнула конвоира.

Тот вошел в купе и застыл у двери. Катя, взглянув на него, велела ему позвать к ней командира полка. Минут через пять в купе вошел мужчина. Он был широк в плечах. Черные форменные брюки были расклешены. Под черным бушлатом виднелась тельняшка.

— Вызывали, товарищ председатель? — спросил он ее, а затем перевел свой взгляд на своих бывших подчиненных, которые, молча, ожидали приговора.

— Проходи, Алексей Фомич, проходи, — на распев произнесла Катя. — Вот разбираюсь с твоими бойцами. Скажи мне, Алексей Фомич, ты случайно не из семьи священников или буржуев?

Командир полка вздрогнул и с удивлением посмотрел на председателя ЧК, словно впервые видел его. Краска залила его заросшие щетиной щеки. Ее вопрос, похоже, застал командира полка врасплох. Он с шумом проглотил слюну.

— Нет. Вы же хорошо знаете, товарищ председатель, что я из рабочих, — как-то не совсем уверено произнес командир полка, стараясь угадать, куда клонит женщина. — Я на флоте с 1916 года…

— Вот тогда скажи мне, Алексей Фомич, являются ли врагами для «красной России» священники, буржуи другие царские недобитки? Что молчишь? Отвечай!

— Да, — не совсем уверено ответил командир.

— Тогда, что это? — произнесла Катерина и рукой указала ему на рапорт. — Что это? Кого ты обвиняешь в убийстве? Красных матросов? Которые готовы отдать свою жизнь за идеи революции. Нехорошо. Идет война, а вы распустили слюни, как гимназистка. Вы должны понять и усвоить одно, или мы их, или они нас.

Лицо командира полка побледнело.

— Бойцы революционной армии — не бандиты. Мы не можем убивать ни в чем не повинных людей, — произнес командир полка. — Вы же сами сегодня были на совещании у товарища Фрунзе. Разве вы не слышали, о чем он говорил? Разве вы не согласны с ним?

Катерина усмехнулась. Она поняла, куда клонит Алексей Фомич.

— Слышала, — ответила Катя. — А вы слышали, что говорил по этому вопросу товарищ Ленин? Не слышали, а я — слышала. Поэтому, развяжите руки этим матросам…. Чем меньше врагов мы оставим за своей спиной, тем меньше будет у нас потерь.

Командир, молча, взглянул на председателя ЧК армии и, развернувшись, вышел из купе.

***

Сотня кавалеристов под командованием поручика Варшавского спешилась в небольшом лесочке, что тянулся вдоль железнодорожного пути. Было темно, накрапывал небольшой дождичек, тихо ржали кони. Евгений, молча, передал удила своего коня ординарцу и знаком руки подозвал к себе подъесаула казачьей сотни.

— Петр! Успех в ваших руках. Пусть ваши пластуны снимут часовых у красных. Смотри у меня, чтобы было тихо, без шума.

Есаул улыбнулся. Ему было лет около сорока, и он был хорошим рубакой.

— Все понял, ваше благородие. — Козырнул казак и буквально растворился в темноте.

Варшавский достал из кобуры «Маузер» и проверил обойму. Убедившись, что тот полон патронов, сунул его обратно в деревянную кобуру. Сегодня утром разведка донесла, что на станции Лозовая стоят несколько штабных вагонов красных, принадлежащих тринадцатой армии. Было принято решение осуществить налет на станцию.

— Господин полковник, — обратился к командиру полка Варшавский. — Позвольте мне возглавить этот рейд.

Полковник с интересом посмотрел на Евгения.

— Что с вами, поручик? Что за просьба?

— Разрешите мне возглавить этот рейд. Я вас очень прошу, — снова обратился к нему поручик.

— Хорошо, Варшавский. Бог с вами…. Я смотрю, вас так и тянет в бой. Не смею вас держать.

Евгений щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Сейчас, присев на пенек, он почему-то подумал о Катерине.

«Как он поступит с ней? Сможет ли убить или нет? — размышлял он, прислушиваясь к звукам, доносившимся со станции. — Убить? Сколько крови на ее руках, а она бы смогла, убить его или нет? Наверное, да, а вот он до сих пор колеблется в своем решении. Так не обманывай себя Варшавский, ведь ты только из-за нее напросился в этот рейд, а сейчас вот сидишь и гадаешь, как тебе поступить в случае ее пленения».

От размышлений его оторвал голос подъесаула:

— Господин поручик, дозоры красных уничтожены, путь на станцию свободен.

— По коням!

Через пять минут тишину ночи разорвали взрывы гранат, пулеметные и винтовочные выстрелы. Из вагонов выскакивали полусонные красноармейцы, которые моментально падали наземь под шашками казаков. Несколько вагонов загорелись. В красном мареве пожара на небольшом станционном пятачке метались обезумевшие от страха люди. Из горевшего вагона, в белом исподнем выскочил мужчина с «Маузером» в руке. Он сделал два выстрела и двое казаков повалились на землю. Евгений сначала сбил его с ног конем, а когда тот захотел подняться, ударил его шашкой. Мужчина схватился руками за голову и повалился на землю. Вскоре все закончилось….

Казаки согнали в кучу пленных красноармейцев. Одного из них, одетого во флотскую форму подвели к Варшавскому.

— Кто ты? — спросил его Евгений. — Скажи, много ты людей положил?

— Я командир сводного полка балтийских матросов.

— Большевик?

— Да, — коротко ответил матрос. — Что вас еще интересует? Убивал ли я офицеров и казаков? Убивал… Я бы и тебя не пощадил, рука бы не дрогнула…

Варшавский усмехнулся.

— Для чего эта бравада, матрос? Если скажешь, что не боишься смерти, я все равно тебе не поверю. Смерти боятся все — ты, они. Человек живет лишь один раз и второго раза не бывает.

Матрос улыбнулся. Улыбка получилась какой-то не естественной, натянутой.

— Для чего вы меня спрашиваете о смерти? Я не думаю, что вы хотите мне подарить жизнь? Так давайте, кончайте меня, не тяните время, а то, что жизнь человеку дается лишь однажды, я знаю. Меня еще вспомнят товарищи, а вспомнят ли вас?

— У меня один вопрос. Скажи, где ваш главный чекист? Она должна была быть здесь, на станции.

— Ее здесь нет, господин офицер. Она еще днем еще выехала в штаб фронта к товарищу Фрунзе. Так, что напрасны все ваши хлопоты. Не угостите папиросой, господин офицер. Хочу перед смертью покурить.

Евгений достал из портсигара папиросу и протянул ее матросу.

— Скажи, а штаб фронта далеко?

— Отсюда не видать, — ответил пленный.

— Господин поручик! — обратился к нему подъесаул. — Что будем делать с пленными?

— А что они делают с нами? Может, ты забыл Петр, что они сделали с нашими сторонниками в Ростове?

— Все понял, господин поручик! — произнес подъесаул и, развернувшись, побежал к казакам.

— Всех повесить! — выкрикнул он громко.

Варшавский дернул поводья коня. Он хорошо слышал, как закричали пленные красноармейцы, когда им на шею накинули веревки. Вскоре все стихло. Запалив здание станции и пустые вагоны, отряд направился в обратную сторону.

***

Вечером, вся семья Варшавских направилась в гости к княгине Меньшиковой, которая проживала в конце улицы. Приглашенных гостей было не так много, многие из них, просто, не пришли. Катя толкнула дверь, и они вошли в большой зал. От горящих свечей воздух в помещении был каким-то неестественным, наполненный запахом цветов и воска. Княгиня сидела за роялем. Она играла Бетховена, Шопена. Ее большие глаза изнутри светились каким-то не земным зеленым светом, отчего казались необычайно прекрасными. Княгиня прекратила играть, встала и, придерживая подол роскошного зеленого платья, направилась навстречу Варшавским.

— Добрый вечер, княгиня, — поздоровался с ней Иван Ильич и поцеловал протянутую руку.

Рука графини была очень красивой, а длинные музыкальные пальцы, подчеркивали ее изящность.

— Проходите, господа, располагайтесь. Я рада, что вы не отказались посетить мой дом.

Они сели за стол. Молодая женщина в белом переднике разлила по бокалам темное красное вино. В свете горящих свечей, вино заиграло в хрустале разноцветными искрами. Княгиня подняла бокал и, улыбнувшись гостям, произнесла тост за победу добровольческой армии. Все выпили. Нина посмотрела на княгиню. Женщина сидела, словно на царском троне. Ее красивое лицо с тонкими изящными чертами, носило на себе отпечаток многовековой культуры. Судя по всему, ее еще не коснулось лихолетья: бриллианты в ушах, белые руки, изящное платье.

— Ниночка! Сыграйте нам что-нибудь, — неожиданно для девушки к ней обратилась княгиня. — Не откажите, будьте так добры…

Нина села за рояль и коснулась клавиш, которые мягко и легко ответили ей на ее прикосновение. Она заиграла Чайковского. Затасканная мелодия под ее пальцами стала новой, хватающей за душу. Княгиня низко опустила голову, плечи ее стали тихонько вздрагивать. Нина бросила играть и присела рядом с ней.

— Ну, Мария Александровна, не надо, — тихо произнесла девушка. — Еще ничего не кончилось, наши войска еще погонят красных назад. Нужно стать выше судьбы! Нужно бодро нести все, что бы ни послала жизнь…

Нина взяла в руки ее руку и стала нежно гладить.

— Дорогая девочка, они убили моего Бориса, — тихо произнесла княгиня дрожащим от слез голосом. — Они сожгли его в топке паровоза. Ужасная смерть, сколько мучений…. Я не хочу больше жить в этой страшной стране, где нас так ненавидят. Что же им сделали такого, что они вот так жестоки к нам. Что творится на белом свете? Боже! Почему ты отвернулся от нас, разве ты не видишь, как мучится твой православный народ?

Нина поднялась со стула и подошла к Ивану Ильичу. Она опустила руки ему на плечи.

— Может, домой пойдем папенька? Митя обещал навестить нас сегодня.

Отец посмотрел на дочь.

— Ты иди, а мы еще немного побудем здесь. У княгини всегда мило, много хороших людей.

Кто-то из гостей ударил кулаком по столу. Все обернулись в его сторону.

— Я все-таки верю в русский народ! Верю! Вынес он самодержавие — вынесет и большевизм!

Это было произнесено так не естественно, что вызвало у гостей саркастические улыбки.

— Да бросьте вы, батенька. Какой русский народ! Где вы его видели? Нет народа, есть палачи русского народа! — произнес Конев, сосед Варшавских. — Вы знаете, что творит этот русский народ? Я бы воздержался об этом говорить.

— Врете вы, я верю в русский народ! — снова завелся мужчина. — Нам трудно понять, почему он так жесток к нам. Ленин назвал это классовой борьбой. Они уничтожают лишь тех, кто с ними борется, а я не борюсь! За что они меня должны уничтожить? Вот и я так думаю, не за что!

В комнате стало тихо. Неожиданно налетел ветер, который поднял штору. Все вздрогнули от этого порыва. Горевшие на столе свечи погасли, и в комнате стало темно.

— Вы плохо их знаете, уважаемый. Они убивают не зато, что с оружием в руках борешься с ними, они уничтожают нас как класс, который они назвали — буржуазией.

Возразил кто-то из присутствующих. Нина вышла из дома. Красный полумесяц уходил куда-то за море. С севера дул холодный ветер.

***

Катерина, молча, обходила остовы сгоревших вагонов. Только сейчас она стала реально понимать, что ей неимоверно повезло в тот весенний день. Если бы не приказ Фрунзе о прибытии на совещание в штаб фронта, ее бы ожидала незавидная доля. Сзади нее шел ее ординарец, молодой человек с «Маузером».

— Сколько их было? — обратилась она к ординарцу.

— Говорят, чуть больше сотни, — ответил тот. — Говорят, что белые появились так неожиданно, что матросы даже не успели организовать оборону.

— Говорят, говорят, — передразнила она ординарца. — Пьянствовали, сволочи, небось, вот и прозевали.

Она развернулась и направилась к станционному зданию, около которого на земле лежали около тридцати трупов, снятых с растущих рядом деревьев.

— Организуйте проверку домов в поселке. Подозрительных, всех сюда!

Вскоре до слуха Катерины донеслись крики, выстрелы. Она поднялась с сиденья автомобиля и посмотрела в сторону железнодорожного поселка. Из него двигалась большая толпа, окруженная вооруженными красногвардейцами. К ней подбежал ординарец и, тяжело дыша, сообщил, что в поселке было обнаружено сорок дезертиров, несколько раненных белогвардейцев.

— Кто укрывал белогвардейцев?

— Здесь все они, мы их тоже повязали. Что прикажите делать с ними?

Катерина вышла из автомобиля и поднялась на крыльцо, еще дымившегося здания станции.

— Товарищи красногвардейцы! Перед вами стоят враги нашей революции. Они еще пытаются огрызаться, словно собаки, загнанные в угол истории. Сегодня ночью белоказаки напали на станцию и порубали наших товарищей — моряков. Это тех, кто доказал свою верность революции своей кровью. У всех их остались дома жены, дети, которые ждали их домой, а теперь их нет. Я ставлю вопрос ребром, как нам с ними поступить? Многие упрекают нас в излишней жестокости, но есть поговорка, что клин жестокости можно выбить только аналогичным клином.

Чекистка замолчала. Она окинула взглядом людей и, поправив кожаную куртку, продолжила:

— Товарищи! Так ответим своим красным террором на террор наших врагов! Смерть врагам революции!

Площадь огласилась криками женщин, так как среди приговоренных к смерти жителей поселка оказалось много женщин. Красноармейцы развернули пулеметы, установленные на тачанках, и открыли огонь. Пули, словно косы, сметали с площади людей. Кто-то попытался бежать, но и их доставали свинцовый ливень.

— Добейте раненых, — выкрикнула Катерина и, взобравшись в салон автомобиля, коснулась рукой плеча водителя.

Тот мотнул головой. Мотор машины взревел, и автомобиль покатил со станции.

***

Следующий день принес новые новости. Жители из поселка стали передавать друг другу, что красные заслали к ним своих лазутчиков, которые должны организовать несколько боевых групп и обеспечить захват населенного пункта малой кровью. Сколько этих лазутчиков и где они скрываются, никто из сельчан не знал. Однако эти слухи вселили в жителей страх, люди попрятались по домам, поселок притих, словно вымер. Поздно вечером в окно дома Варшавских постучал незнакомец, одетый в офицерскую шинель. Хозяин дома, набросив на плечи пиджак, подошел к двери.

— Кто там? — громко крикнул Иван Ильич и, взяв в руки керосиновую лампу, подошел к окну.

Он отодвинул занавеску и ахнул от удивления.

— Леонид? Ты откуда? — спросил он его.

Это был младший сын его родного брата. Молодой человек снял с себя шинель и, потирая озябшие руки, прошел в дом. Он с интересом осмотрел комнаты и сел в кресло.

— Ты откуда, Леня? — снова спросил он племянника. — Почему ты здесь, а не на фронте?

— Оттуда, — тихо ответил Леонид. — Что, напугались, дядя? Славная у вас дачка, славная. Давно снимаете?

В углах губ племянника задрожала дразнящая улыбка.

— Когда мы будем здесь, мы ее непременно реквизируем под клуб коммунистической молодежи.

— Как это так, реквизируем? На каком основании, а нас куда? Погоди, погоди, ты красный?

Словно не слыша вопросов Ивана Ильича, Леонид продолжил:

— Думаю, что недельки через две наша армия займет ваше село.

— Вон ты о чем, Леня? Выходит, ты из красных теперь будешь? А я то, не сразу понял, о чем ты говоришь.

— Да, — коротко ответил племянник и засмеялся, глядя на побелевшее лицо родственника. — Не всем же воевать в добровольческой армии. А Евгений, выходит, воюет за белых, я правильно вас понял, дядя. Это его головорезы порубали матросов на станции Лозовой? Ну что, Иван Ильич, бегите в контрразведку сообщайте им, что к вам пришел красный агитатор….

— Не паясничай, Леня. Ты же знаешь, что я никуда не пойду…

Услышав разговор, из спальни вышла супруга и дочь Нина, которые были удивлены, увидев в зале Леонида. Иван Ильич, по-прежнему недоброжелательно поглядывал на племянника. Он посмотрел на женщин и улыбнулся.

— Что смотрите? Давайте, арестовывайте меня, расстреливайте…. А мне плевать, что вы обо мне думаете, просто плевать и все. В этой жизни побеждает лишь тот, кто сильней, а сильнейшие это мы — красные. Да не пугайтесь, я не сошел с ума, я просто научился по-другому смотреть на жизнь.

— Погоди, Леня, — остановила его Нина, присаживаясь на диван. — Зачем мы тебя будем арестовывать? Это же бред какой-то. Неужели ты бы нас арестовал, если бы мы пришли к тебе в дом?

— Не знаю, — ответил он. — Все зависит от обстоятельств. Кого нужно, того и арестовываю, а прикажут, то и расстреливаю….

— И много ты расстрелял? Одного, десять, сотню…

— Многих, Нина, многих, не считал. Контры много еще у нас в России. Мы как ассенизаторы, чистим наше общество от буржуев и царских прихвостней. Чистим и не можем очистить.

— Что с тобой, Леня? В кого ты такой? Отец у тебя всю жизнь преподавал в университете, людей учил, а ты….

Леонид громко рассмеялся. Он словно наслаждался страхом этих людей.

— Прекратите, дядя. Трудового народа мы не трогаем, его мы убеждаем, и знаем, что он постепенно весь перейдет к нам. А буржуазия, — да, с нею церемониться мы не станем, она с нами никогда не пойдет, и разговаривать мы с нею не будем, а будем поголовно уничтожать! Всех! Детей, стариков и женщин, чтобы больше не рожали врагов революции. Это называется классовой борьбой, про которую говорит Ленин.

— Погоди, Леня, погоди. Уничтожать? Я что-то тебя не пойму. Как же — физически уничтожать? Ты же сам, из какого сословия будешь? Думаю, явно не из пролетарского….

Леонид встал и стал шагать по комнате. Он явно пришел к Варшавским не затем, что бы спорить здесь о белых и красных. Несколько часов назад разъезд конных казаков порубал шашками всю их группу. Ему единственному удалось бежать, воспользовавшись темнотой. Он пришел к своим родственникам, чтобы укрыться на время облавы, однако, страх и злость заставили его вступить в этот никому не нужный спор.

— Леонид, насколько я знаю марксизм, для него важно уничтожение условий, при которых возможна буржуазия, а не физическое ее уничтожение. Как ты можешь вот так спокойно говорить об этом? Что и нас Варшавских всех под топор? Что молчишь? Меня, твоего отца и мать?

Леонид пренебрежительно взглянул на нее.

— Э, милая Нина! Кто вам сказал, что революцию можно делать чистыми руками! Марксизм это, прежде всего — диалектика, для каждого момента он вырабатывает свои методы действия.

— Как же так, Леня? — произнес молчавший до этого Иван Ильич. — Ведь вы сами при Керенском боролись против смертной казни. Я хорошо помню, читал речь Ленина, в которой он говорил, что совесть пролетариата никогда не примирится со смертной казнью. И что же теперь? Как быть народу, который поверил вам, большевикам?

Племянник насмешливо блеснул глазами. Он достал из кармана галифе папиросы и закурил.

— Да неужели вы, дядя, не понимаете, что революция — не миндальный пряник, что она всегда делается так. Неужели вы никогда не читали про Великую французскую революцию, не слышали, про великих ее вождей — Марата и других? Они тоже мало ли что говорили, главное — они не предали революцию, — произнес Леонид. — Вы считаете, что мы предали революцию? А вы, верные ее знаменосцы до сих пор несете это знамя? Но нас много, за нами стихия, а сколько вас? Что, возразить не чем? Да нас миллионы, мы море, перед которым рушатся стены.

— Да, я соглашусь с тобой Леонид. Вас действительно много, потому что хамов всегда было больше, чем хороших и грамотных людей. Вы хорошо используете низменные чувства народа. А ваш лозунг — грабь, награбленное имущество, стал не только лозунгом, но и программой вашей партии. Вы не партия народа, а партия бандитов….

Леонид выпустил струю дыма в потолок и с насмешкой посмотрел на Варшавских.

— По-вашему, «хамы» делают революцию, льют потоками чужую кровь — да!

Иван Ильич встал с кресла и посмотрел на дочь и жену, а затем вдруг круто остановился перед племянником.

— Скажи, Леня, пожалуйста, для чего ты сюда пришел? Что ты хотел здесь найти — кров, сочувствие, спасение?

Родственник застыл на месте. Он удивленно посмотрел сначала на дядю, а затем на его жену и племянницу.

— Зачем же тебе нужно было пробираться через фронт, подвергать себя опасности? Ведь для таких как ты, отдых создается просто — выгони буржуя из его особняка и отдыхай себе вволю от расстрелов и пыток. Набрался сил и снова, стреляй…. Вот что, голубчик! Я не доносчик и на тебя не донесу. Но …уходи, милый мой, от нас сейчас же. Мы разные люди, а ты чекист…. Мне стыдно, что ты стал палачом!

— Погоди, папа, не гони его. Пусть Леня останется до утра. Куда он сейчас в ночь то пойдет.

— Нет! — с бешенством в глазах закричал Иван Ильич. — Сейчас и на всегда — вон! Доносчик, палач! Я не позволю поганить наш дом. Вы что, самого Иуду готовы в постельку уложить и укрыть теплым одеялом. Нет! От него за версту пахнет мертвечиной!

Леонид, молча, направился в прихожую, где стал одевать шинель. Он достал из кармана шинели «Наган» и крутанул рукой барабан.

— Погоди, Леня!

Нина быстро отрезала половину большого хлеба и подала ему.

— Вот возьми…

Он взял хлеб и, хлопнув дверью, вышел.

***

За окном было темно, лишь иногда где-то в бархатной темноте, мелькал одинокий огонек. Высоко в небе висел золотисто-желтый блин луны. Паровоз протяжно загудел, извещая о том, что впереди находится большая узловая станция. Катерина отошла от окна вагона и села на диван. Из-за вагонной перегородки до нее доносились мужские голоса, прерываемые громким смехом. Это свободные от наряда красноармейцы играли в карты. Бронепоезд, к которому были прицеплено несколько пассажирских вагонов, стал мягко тормозить, лязгая чугунными буферами. Она взглянула на часы, которые лежали перед ней на столе. Они показывали начало двенадцатого ночи.

«Наверное, можно немного отдохнуть, — подумала она. — День был тяжелым…».

Она сняла с ног хромовые сапоги, пошитые по заказу и кожаную куртку. Положив рядом с собой «Маузер», Катерина прилегла на диван и закрыла глаза. Сон не шел. За перегородкой по-прежнему громко говорили бойцы. Она поднялась с дивана и несколько раз стукнула рукояткой пистолета в стенку. Голоса на какой-то миг затихли, но это продолжалось не долго.

— Что разорались, черти! — произнесла она, открыв дверь в соседнее купе. — А ну, прекратить!

Красноармейцы притихли, они хорошо понимали, кто к ним обращается. Слухи об ее жестокости шла впереди Катерины. Она прилегла на диван и попыталась заснуть, но у нее ничего не получалось. Память, словно какой-то поржавевший механизм стал с трудом откручивать события в обратную сторону.

«Как все началось, что ее заставило стать непримиримым борцом за мировую революцию», — в который раз подумала она.

Она неоднократно пыталась найти ответ на этот вопрос, но его не было. Катя хорошо помнила зиму 1905 года. Она, хрупкая девушка, одетая в черный шерстяной жакет, со здоровым румянцем на щеках, пытается поднять боевой дух небольшой группы рабочих, оборонявших последнюю баррикаду в городе. Силы были явно на стороне правительственных войск и, по сути, эта баррикада уже ничего не решала. Против небольшой горстки рабочих, губернатор бросил регулярные силы армии, однако расходиться по домам никто из них не собирался.

— Друзья! Кто считает, что мы проиграли войну с царизмом, пусть уходит. Я никого из вас не держу. Мы проиграли только бой, но не войну! Сейчас они снова пойдут в атаку, чтобы опрокинуть нас, но пока жив кто-то из нас, они здесь не пройдут! Да здравствует пролетарская революция! Смерть царизму!

Из-за поворота улицы показались группы солдат, которые, прижимаясь к стенам домов, короткими перебежками, стали продвигаются к баррикаде, над которой, развевался на ветру красный флаг. Несколько рабочих, бросив винтовки, скрылись в ближайших подворотнях. Когда до ближайших солдат осталось метров пятьдесят, Катерина громко выкрикнула «Огонь» и нажала на гашетку пулемета. Молоденький офицер схватился за прострелянную грудь и упал на покрытую снегом мостовую. Воздух разорвал треск выстрелов. Пулемет замолчал, закончились патроны. Солдаты, словно догадавшись об этом, устремились в атаку.

— Ура! Ура! — несется вдоль улицы.

Солдаты все ближе и ближе. Один из них взбирается на баррикаду и срывает красный флаг. Он не успевает бросить его вниз, пуля из револьвера Катерины сбивает его с баррикады. Озверевшие от крови солдаты не щадят никого — раненных рабочих добивают штыками. Ей тогда повезло. Она и еще двое рабочих скрылись в подворотне дома, и ушли дворами. Именно после этих событий за ней закрепляют новый псевдоним — Рысь.

***

Шум в соседнем купе, снова отвлек Катерину от воспоминаний.

— Свиридов! — громко крикнула она. — Свиридов! Зайди ко мне!

Дверь открылась, и в дверях показалось заспанное лицо ординарца. Он расправил китель и посмотрел на сотрудника ЧК.

— Пусть прекратят этот шум. У меня уже голова раскалывается от их хохота. Если не прекратят, то я найду, чем заткнуть их глотки.

— Есть, товарищ…, — ответил ординарец и исчез за дверью.

Что он им сказал, Катя не знала, но шум моментально прекратился. Она снова закрыла глаза и стала вспоминать те далекие годы. Она перебиралась с одной квартиры на другую, но оторваться от преследования охранки ей не удавалось. Каждый прожитый день — ожидание ареста. Однажды ей передали письмо Владимира Ильича Ленина. Он обращался к ней с просьбой материально помочь газете «Искра». Это была первая подобная просьба вождя.

— Поймите, сейчас, когда мы вынуждены на время отойти от активной деятельности, нам как воздух нужна газета для рабочих. Однако, в настоящий момент, партия не располагает средствами для поддержания «Искры». Если у вас есть хоть малейшая возможность помочь газете, помогите ей.

Используя связи отца, Катя нашла средства, которые передала Ленину, для издания газеты «Искра». Владимир Ильич высоко оценил этот жест.

— Катерина! Вы просто не представляете, как выручили партию, — произнес он при встрече с Катериной. — Чтобы мы делали без этих денег?

Но это произошло чуть позже, а сейчас она много выступала перед рабочими от имени Ленина, который для нее стал просто кумиром. Однажды ей передали письмо от Ленина, в котором он критиковал ее высказывания. Письмо обожгло ее, обида, засевшая в сердце, стала потихоньку разъедать ее из нутрии. Она ни как не могла понять, что она сделала такого, что вызвало гнев вождя.

«Вам хорошо критиковать меня, — размышляла она. — Сидите там, в Швейцарии, пьете пиво, а я здесь. Попробовали бы пожить хоть немного здесь, находясь на нелегальном положении».

Несмотря на прошедшее время, эта обида до сих пор жила в ее сердце и иногда, словно застрявшая заноза, напоминала о себе душевной болью. Чувствуя, что не сможет уснуть, Катерина встала с дивана и подошла к окну. В свете мощного прожектора установленного на крыше станции, она увидела массу народа с мешками и чемоданами, которые пытались прорваться к стоявшему на путях составу. Постояв с минуту, она задернула занавески и снова села на диван.

Катя невольно улыбнулась, вспомнив, как тогда написала скандальное письмо Ленину, в котором потребовала, что бы он считался с ее мнением, потому что ей виднее здесь, в России, что и как, говорить. Она тогда не особенно рассчитывала, что Ильич ей ответит, но он ей написал. Владимир Ильич принес ей свои извинения и признал свои ошибки. В конце своего письма Ленин отметил ее преданность делу революции и пожелал ей успехов. Однако ее письмо сыграло с ней плохую шутку. По просьбе Ильича ее не выбрали в Центральный Комитет партии, невзирая на признанный партией героизм, проявленный на баррикадах.

После победы большевиков в октябре 1917 года Ленин в очередной раз оставил ее на задворках политической власти. В новое советское правительство она почему-то не вошла. Обида вновь захлестнула Катерину, она просто не знала, что ей делать дальше. Товарищи по партии, которые все это время отсиживались в Европе, теперь заняли все руководящие посты в правительстве. О ней вспомнили лишь, когда началась гражданская война. По решению ЦК, ее отправили на дальние рубежи представителем ЧК. Она должна была следить за комсоставом 8-й южной армии.

«И ради этого я все эти годы лезла под пули, вела пропагандистскую работу, рисковала здоровьем и свободой? — часто думала она. — Где она элементарная справедливость?»

Именно, на Южном фронте, она встретилась со Сталиным, в лице которого и приобрела надежную поддержку. Катерина полностью разделяла мнение Сталина, которое шло в разрез мнению Ленина и Троцкого об использовании белых офицеров в Красной Армии. Это не осталось незамеченным со стороны этих людей. Вскоре ее сняли с должности представителя ЧК при 8-ой армии. Тогда она почувствовала, что жизнь ее находится в реальной опасности, она ждала ареста со стороны Троцкого и расстрела. Как-то вечером, она позвонила Ленину домой. Как не странно, ей ответили. Трубку сняла Надежда Константиновна Крупская.

— Надежда Константиновна, помогите мне, пожалуйста. Я прошу вас, организуйте мне встречу с Владимиром Ильичом. Мне эта встреча, просто, необходима.

Ей удалось встретиться с Лениным через три дня. Они долго разговаривали: его интересовало положение на фронте, ее встречи со Сталиным и Львом Троцким, ее мнение об этих лицах. Похоже, Ленин простил ее. Вскоре Катерину вновь назначили представителем ВЧК 13-ой армии. Почему Ленин снова направил ее в армию, можно было лишь догадываться. Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Ленин заявил:

— Сейчас в Крыму 300 000 белогвардейцев разных мастей — офицеров, казаков и другой буржуазии. Все вы отлично понимаете, что это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их, не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним и переварим. Как все это будет происходить, покажет время.

Катерина без лишних слов поняла поставленную перед ней задачу. На следующий день, она направилась в Крым добивать остатки Белой Армии.

***

Ночь была тихой, как перед грозой. Листья замерли и даже пыль, словно уставшая за день, прижалась к земле. На северо-востоке все время слышались глухие буханья. Гул канонады то затихал, то усиливался. Все было ясно, что это била артиллерия. Часа через три, из города потянулись первые подводы с раненными солдатами. С каждой минутой поток все нарастал и нарастал. К дому Варшавских медленно шагая, направились три офицера. Высокий молодой офицер с лентою патронов через плечо, подошел к двери.

— Хозяйка, откройте! — произнес он. — Откройте!

Иван Ильич, шлепая по полу ночными тапочками, направился к двери.

— Кто там? — по привычке спросил он.

— Вам привет от Евгения, — прозвучало из-за двери.

Он быстро открыл дверь. Перед ним стоял офицер с винтовкой в руках, из-за пояса торчали две ручки ручных гранат. Чуть в стороне чернела казенная двуколка и еще две фигуры с винтовками.

— Скажите, здесь живет доктор Варшавский? — спросил офицер. — Мы от Евгения.

— Да. Это я, — ответил Иван Ильич. — Кто вы?

Офицер сунул руку во внутренний карман кителя и достал оттуда конверт.

— Вот, пожалуйста, возьмите. Вам письмо от сына.

— Спасибо, штабс-капитан. Зайдете, выпейте хоть стакан чаю?

— Благодарю вас, но меня ждут товарищи.

— Так ведите и их.

Двуколка, нагруженная большим бочонком, спустилась с горы. Штабс-капитан поднялся на террасу с еще двумя офицерами. В зал вошла Нина с наброшенным на плечи шерстяным платком.

— Присаживайтесь, господа, я уже поставила самовар. Отдыхайте.

Иван Ильич вскрыл конверт и стал жадно читать письмо. Письмо было написано наскоро, взволнованным подчерком. Евгений писал, что их полк экстренно направляется в Керчь, где красные хотят прорвать их оборону. Он быстро прочитал и протянул конверт Нине.

Хозяин дома посмотрел на офицеров.

— Скажите, господа, а почему вы не с полком?

Штабс-капитан улыбнулся вопросу и посмотрел на своих товарищей.

— У нас другая задача, господин Варшавский, — ответил он.

— Скажите, почему наши войска отходят или я ошибаюсь?

— Нет, Иван Ильич. Просто гонят нас большевики. Да и гнать-то, в сущности, некого. Армии, если сказать вам честно, больше не существует, расползлась по швам и без швов. Надеяться больше не на кого. Союзники нас предали, французы отдали большевикам Одессу, — ответил ему подпоручик и посмотрел на своего старшего товарища.

— Вы не профессиональный военный, — заметил штабс-капитан, — поэтому все вам и кажется, так страшно. Во всякой войне бывают разные колебания в ту или иную сторону. Вы не беспокойтесь, вот соберемся с силами, подойдут резервы, и погоним красных, как стадо овец. Их только раз разбить, а дальше работа будет лишь кавалерии.

— С таким командным составом никого не разобьем, это точно, — произнес третий офицер, смуглый артиллерист, с родинкой на шее и шрамом на щеке от сабельного удара. — Наше горе — командиры уже сидят на чемоданах и готовы бежать заграницу. Им глубоко наплевать на наш народ.

Штабс-капитан вскочил со стула и нервно зашагал по комнате.

— Вы правы! Ох, уж этот командный состав! Совсем как при царе-батюшке: бездарность на бездарности, штабы кишат франтами-бездельниками, которые и носа не кажут на фронт. Грандиозное воровство опутало войска: наши солдаты сидят в окопах в рваных шинелях, а в тылу идет распродажа обмундирования, все мужики в деревнях ходят в английских френчах и армейских ботинках.

Он остановился, глубоко вздохнул и продолжил:

— Фронт трещит. Бросили наш полк недавно, нас три тысячи штыков против пятнадцати тысяч красных! Смешно! Порубили они нас в капусту! Рубили десятками и сотнями. Рубили без разбора — больных и раненных шашками в захваченных лазаретах. А в ночь с 16 на 17 на железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не успевших эвакуироваться. А почему? Да о них просто-напросто забыли? А я хорошо помню все это! Сволочи! Пока буду жить, буду стрелять, и вешать это хамье!

Он сел за стол и достав из кармана папиросы, попробовал прикурить. Было видно, как дрожат его руки.

— Знаете, господа, с немцами и австрийцами мы были рыцари. А против большевиков мне совесть моя разрешает все! Меня пьяные матросы били по щекам, плевали в лицо, сорвали с меня погоны, Владимира с мечами. На моих глазах расстреливали моих товарищей. В нашей родовой усадьбе хозяевами расхаживают мужики, рвут фамильные портреты, плюют на паркет…. Не могу, господа, увольте… Жена, моя нищенствует! Расстреливать буду, жечь, пытать…. Развалили армию, отдали Россию жидам. Без рук, без ног останусь, — поползу, зубами буду грызть и стрелять!

Нина разлила чай по чашкам, поставила на стол вазочку с кизиловым вареньем и села на диван.

— А у меня такой ненависти к большевикам нет, — тихо произнес подпоручик. — Но я человек деятельный, сидеть в такое время, сложа руки, не мог. А выбора у нас действительно нет: либо большевики, либо мы. Когда в Питере, за покушение на Ленина, большевики расстреляли пятьсот ни в чем не повинных заложников, я почувствовал, что с этими людьми жить не смогу. Кровь залила Россию… Нужно уходить за кордон…..

— Бежать? Куда? — громко произнес штабс-капитан. — Мы недавно расстреляли двух таких, которые тоже решили уйти за кордон.

— Вот передайте моему сыну небольшую записку, произнес Иван Ильич и протянул ее штабс-капитану. — Скажите, что все у нас хорошо.

— Если встречу, то непременно. Спасибо за чай. Он сейчас громит тылы красных, бьет их и в хвост, и в гриву. Мы все удивляемся его мужеством.

— Насколько я слышал, он все пытается встретиться с какой-то женщиной, что представляет ВЧК в 13-ой армии. Кто она для него, никто из офицеров не знает, — произнес подпоручик, вставая из-за стола.

Офицеры вышли и направились к двуколке. Колеса загремели по каменистой дороге, по которой двигались на юг, отходящие войска добровольческой армии.

***

Небо сначала посерело, а затем приобрело цвет топленого молока. По земле пополз густой туман. Видимость упала до ста метров. Варшавский оторвал от глаз бинокль и посмотрел на казаков, которые буквально срослись с винтовками. Все ждали атаки красноармейцев.

— Никак идут, ваше благородие, — произнес стоявший рядом с ним пулеметчик.

Евгений снова приложил к глазам бинокль. Сквозь рваные клочья тумана показались плотные цепи красноармейцев.

«Сколько же их», — успел подумать Варшавский, заметив идущих за первой цепью, вторую.

— Огонь по моей команде. Подпусти их ближе!

Тишина, висевшая над полем, похоже, пугала красных. Цепь постепенно стала ломаться и вскоре превратилась в десятки небольших групп, которые осторожно двигались вперед. Судя по их сгорбленным фигуркам, страх все больше и больше вселялся в их души. Отдельные красноармейцы останавливались и оглядывались назад, словно старались определить расстояние до своих позиций.

«Боятся, — подумал Евгений. — Все мы смертны и красные и белые».

— Огонь! — громко выкрикнул Евгений.

Шквал свинца буквально снес первую цепь атакующих бойцов. Красные попятились назад, сначала медленно, а затем уже бросились бежать, бросая на бегу оружие.

— В атаку! Вперед! — выкрикнул Варшавский и, выхватив из ножен шашку, ударил кВ бока коня шпорами.

Вслед за ним из кустов выскочили казаки. Все бросились догонять бегущих красногвардейцев. Началось простое истребление врага. Обезумевшие от страха красные метались по полю стараясь спрятаться от атакующих их казаков. На этом порыве, сотня ворвалась в небольшой поселок, улицы которого были забиты обозом. Пленных не брали по одной причине, что просто не знали, что с ними делать дальше. По поселку носились напуганные грохотом лошади, то тут, то там шла ожесточенная стрельба, которая перерастала в рукопашные бои. Вскоре все стихло. По улицам бродили казаки, полупьяные от крови и боя.

Раздался протяжный вой, а затем раздался сильный взрыв, который разметал избу. Это по населенному пункту ударила артиллерия красных. Поселок заволокло дымом горящих хат.

— Отходим! — громко прокричал Варшавский.

Казаки стали быстро покидать поселок, гоня впереди себя, захваченный красный обоз.

— Господин поручик! Смотрите, что мы нашли в одной из подвод, — произнес один из казаков.

Евгений подошел к подводе и откинул в сторону укрытый шторой мешок. Он был набит носильными вещами: шубами, меховыми шапками, между ними были аккуратно уложен немецкий фарфор.

— Вот сволочи, награбили! — возмущенно произнес Варшавский. — Вот она, пролетарская правда — грабь, убивай…

Развернувшись, Евгений направился к лошади, которая мирно щепала траву. Она иногда вздрагивала своим крупом от грохота рвущихся в поселке снарядов. Он ловко вскочил в седле и, ударив коня плетью, помчался в голову колонны, которая медленно втягивалась в глубокую балку. Впереди послышалась стрельба. Варшавский придержал коня, ожидая донесения.

— Господин поручик! Впереди красные!

— Много их?

— Человек сорок — пятьдесят, — произнес казак. — Какие будут указания?

— Атакуем! Шашки наголо. Рысью марш!

Отряд Варшавского вылетел из балки и со свистом, и криками устремилась на красноармейцев. Раздалось несколько выстрелов, которые не могли остановить конную лаву, которая буквально смяла, а затем поглотила в себе красноармейцев. Вскоре все стихло, все красные были порублены.

***

Всю ночь по дороге двигались отходящие части белой армии. Под утро стало тихо, ни голосов, ни стука копыт. Из-за моря встало яркое солнце. Теперь по дороге, непрерывной вереницей катились линейки и тачанки, на них плечо к плечу сидели мужские фигуры в красных повязках, с винтовками. Молодежь, из ближайших деревень, выкопав из земли, запрятанные еще при немцах винтовки, отовсюду шла и ехала записываться в красную армию. Неожиданно, вся эта колонна войск замерла на месте. По дороге, с развивающимся красным флагом мчался автомобиль. На повороте дороги машина неожиданно запыхтела и остановилась, окутавшись, синим бензиновым дымком. С сиденья автомобиля поднялся человек в черной кожаной куртке и стал громко говорить. В воздухе замелькали белые листки воззваний, раздавались крики, переходящие в громкое и продолжительное ура!

Нина стояла у калитки и с интересом смотрела на дорогу. Мимо нее медленно катилась ликующая человеческая река, кипящая общим подъемом. Она невольно вспомнила Киев. Как тогда билось у нее сердце в один такт с огромным всенародным сердцем, как сладок был свист пуль. Все, о чем так тогда грезилось — все рухнуло, развалилось, все утонуло в трясине кровавой грязи….

Через день столбы и заборы пестрели приказами военного коменданта Наливайко. Жителям запрещалось выходить после девяти часов вечера. За нарушение приказа — смерть. Поселок замер. Улицы опустели, нигде не видно было огней. Из деревни, что находилась не так далеко от поселка, часто слышались пьяные крики, прерываемые хаотичной стрельбой.

— Нина! — обратилась к ней мама. — Утром заходила княгиня, попросила тебя переночевать у нее.

— Зачем, мама?

— Боится она одна. Вчера к ней ломились какие-то люди, то ли красноармейцы, то ли бандиты.

— Неужели вы мама думаете, что я смогу ее каким-то образом защитить?

— Не знаю, Катя, но ты уж сходи, соседи вроде.

Была глухая ночь. На даче княгини все спали тревожным сном. Около часа ночи в дверь террасы кто-то тихо постучал. Нина накинула халат на ночную рубашку и направилась к двери.

— Кто там?

— Барыня откройте, это ваш садовник — Тихон.

Узнав по голосу садовника, Нина открыла дверь. Отстранив ее в сторону, в дверь быстро вошли три солдата с винтовками. Один из мужчин, видимо командир, властно спросил:

— Вы княгиня?

— Нет, княгиня, думаю спит. Что случилось?

— Разбуди ее, а то мне придется самому ее будить, а этому она будет не рада.

Три винтовочных ствола уставились в грудь Нины. Свеча в ее руке мелко задрожала, от чего тени на стене стали неимоверно кривляться, из стороны в сторону, приобретая какой-то страшный и непонятный вид.

— Хорошо, господа-товарищи, я ее сейчас разбужу. Скажите, что вам от нее нужно?

— Контрибуция на нее наложена в сумме пять тысяч рублей! Понятно? Что вы так на меня смотрите, словно впервые слышите это слово.

Солдат громко засмеялся. У него были большие крупные зубы, желтые от табака. На лице, заросшей рыжий щетиной, блуждала похотливая улыбка. Нина торопливо вошла в дверь спальни княгине. За спиной раздался чей-то ехидный смех. Солдаты смотрели на блестевший в лучах луны паркет, на черный стоявший в углу рояль. Один из них подошел к белой двери и открыл ее. За ним последовали и его друзья.

— Кто ты? — спросил солдат, заметив девушку, сидящую на кровати.

— Ася. А вы кто?

Солдаты, не отвечая, стояли посреди спальни и с жадным любопытством рассматривали бледные шелка, кружева подушек. В свете луны все это казалось им каким-то непонятным и сказочным. Услышав голос княгини, они вышли в зал.

— Товарищи! — выговаривая каждую букву, произнесла женщина. — Вот вам деньги, а теперь уходите.

Один из солдат тихо кашлянул.

— Извините, княгиня. Обыск нужно делать.

— Какой такой обыск? — возмущенно произнесла княгиня. — Что вы собираетесь искать в моем доме? Я никого не прячу….

Лицо княгини пылало от негодования. Один из солдат, словно испугавшись ее, начал пятиться назад, пока не уперся в рояль.

— Оружие графиня, прокламации там разные там против революции. Вы же враг, а у врага может быть все что угодно.

Он подошел к туалету и стал выдвигать ящики столика. Затем переместился к большому серванту. Он быстро нашел два футляра с колечками и опустил их в карман своей потертой и грязной шинели. Теперь княгиня хорошо рассмотрела его. Это был Арсений, сын местного кузнеца. Второй был прыщеватый, с опухшим лицом: известный деревенский пьяница — Левченко. Петр взял со столика, около кровати, золотые часики.

— Левченко, вот еще…. Смотри, какие красивые, наверное, очень дорогие.

Петр протянул ему небольшой футляр, в котором лежало ожерелье из жемчуга. К Нине подошел третий солдат — высокий, в рваной, прожженной шинели. Его редкие светлые волосы грязными сосульками спадали на его узкое лицо. Он оскалил свой беззубый рот, из которого пахнуло чесноком и каким-то спиртным.

— Что у тебя на руке? Покажи! — произнес он и схватил девушку за руку.

Нина робко протянула руку с небольшим золотым колечком. Глаза мужчины заблестели.

— Чего смотришь? Снимай! Хочешь, чтобы я тебе его снял вместе с твоим пальцем?

Он выхватил из ножен нож и посмотрел на испуганную девушку. Она сняла и молча, протянула кольцо солдату. В это время Петр и Левченко рылись в комоде, вываливая из него на пол чистое постельное белье.

— Где ценности!? — закричал высокий солдат на княгиню. — Тварь буржуйская! Отдай добровольно, пока мы тебя не расстреляли.

— У меня нет ценностей. Я их променяла на муку и мясо, — тихо произнесла графиня. — Можете не искать, вы ничего не найдете.

Солдат, молча, подошел к ней и сорвал с ее шеи золотую цепочку с крестиком.

— До утра никому из дома не выходить! Если тявкните о нас — убьем.

Развернувшись, они покинули дом.

***

Катерина подняла свой взгляд к бескрайнему звездному небу. Что-то непонятное екнуло в ее груди. Она почему-то вспомнила детство, когда она и Женька Варшавский вот также смотрели на небо, загадывая желание, каждый раз заметив падающую звезду. Тогда они даже предположить не могли, что жизнь их разметает в разные стороны. Она снова посмотрела на небо.

«Миллиарды людей до меня были рождены под этим небосводом, под взглядом вечных светлячков, — подумала она. — Сейчас я почему-то чувствую необъяснимую печаль и очередная победа Красной Армии, почему-то уже не так и радует. Жалко, что этот небесный свод больше не волнует меня и не радует, так, как раньше. Как раньше уже ничего не будет».

— О чем задумалась? — спросил ее заместитель командующего армии.

— Да так, Василий Семенович, о жизни. Вот думала, жизнь проходит, молодость уходит, а счастья нет. Все бои, бои…

— Сколько вам лет, Катерина Игнатьевна?

— Я, с 1886 года рождения, вот сами считайте сколько мне. Сколько воды утекло…. Я хотела с вами посоветоваться Василий Семенович. Жалуются мне на ваших красноармейцев, разбойничают, тащат все, что плохо лежит. Вчера вот изнасиловали пятнадцатилетнюю девочку, кобели. Если не пресечь все это, то можем настроить против себя массы народа.

Заместитель командующего встал из-за стола. Он сделал несколько шагов в сторону Катерины и встал рядом с ней. Он мельком взглянул на звездное небо и, не обнаружив ничего того, что могло бы привлечь на небе, посмотрел на женщину. Он был из бывших офицеров царской армии и хорошо знал, к чему может привести анархия, которая процветала в полках и дивизиях армии.

— Я с вами согласен, Катерина Игнатьевна. Нам, партизанщина не нужна. Она просто разлагает полки и дивизии. Для искоренения подобного явления нужно принимать исключительные меры. Красная Армия это не сборище бандитов, мародеров и насильников.

— Я рада, что мы нашли понимание в этом вопросе, — произнесла она.

— Катерина Игнатьевна! Меня очень беспокоит летучий отряд белых, что действует у нас в тылу. Говорят, что им командует какой-то поручик по фамилии Варшавский, что его отряд буквально следует по попятам нашего штаба. Я уже распорядился усилить охрану.

Она улыбнулась, так как хорошо знала, чего хочет Варшавский. Его отряд численностью выше триста сабель, словно, заноза засел в теле штаба армии и каждый его удачный налет на тылы армии, приводил к пополнению его сил.

— Ничего, Василий Семенович, я думаю, что у нас достаточно сил, чтобы уничтожить этот отряд. Я уже направила несколько своих людей в его отряд. Скоро нам станет известна его берлога.

Катерина, пожав руку, Василий Семеновичу, покинула кабинет.

Она шла по коридору, размышляя о своем разговоре с заместителем командующего армией.

«Выходит правду говорят о нем командиры полков и дивизий. Одно дело — слюнтяй. Похоже, он до сих пор еще не определился к какому берегу прибиться. Наверняка, в случае чего, переметнется к белым. Единственно в чем он прав, это в том, что в армии отсутствует дисциплина, а армия без нее, уже не армия. Что делать с ним? — подумала Катерина. — С кем советоваться с Лениным, Сталины или Фрунзе. Наверное, со Сталиным. Его позиция в отношении военспецов, мне больше импонирует».

Она вышла из здания и направилась к ожидавшему ее автомобилю.

***

Под утро в дверь террасы дома княгини вновь постучали. На этот раз стук был сильный и властный. Хозяйка дома со страхом посмотрела на дверь и подняла руки к небу:

— Господи, когда же все это прекратится!? Уже забрали все, что могли унести, что еще нужно этим людям!

В дом вошли солдаты с винтовками. Впереди солдат вышагивал командир, одетый в кожаную куртку с револьвером у пояса. Он остановился посреди зала и сурово посмотрел на хозяйку дома.

— Хозяйка! Оружие, бинокли, велосипеды есть? Как в отношении военного обмундирования?

Графиня с удивлением посмотрела на этого молодого мужчину. Лицо со впалыми щеками, нездоровый взгляд холодных серых глаз, не сулили ей ничего хорошего.

— Извините, товарищ, я не знаю, как вас называть, но у меня ничего нет. Золото, деньги и ценности сегодня ночью забрали ваши солдаты. Все это они почему-то назвали контрибуцией.

Командир удивленно посмотрел на княгиню. Он был явно удивлен словами женщины.

— Наши? Какую контрибуцию? Что вы мне голову, морочите…. Какие солдаты? Я никого к вам не направлял!

— Не знаю, товарищ. Все забрали и ушли. Еще обещали расстрелять, если я кому-то пожалуюсь.

Командир закусил губу и посмотрел на княгиню. Только сегодня утром он получил указание командования армии о пресечении фактов мародерства, грабежей и насилия и вдруг, этот не совсем приятный факт. Можно было бы махнуть рукой на все это, ведь эта старая княгиня все равно никуда не пойдет, и не будет жаловаться на этот факт, но какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, чтобы он правильно отреагировал на услышанную от нее информацию. Он сел за стол и посмотрел на красноармейцев.

— Я сейчас велю построить перед вами весь свой отряд, всех до одного. Укажите, кто это сделал. Не бойтесь, они не посмеют вас тронуть.

Графиня растеряно посмотрела на мужчину.

— Я не могу сказать, являются ли эти бандиты бойцами вашего отряда. Они здешние, деревенские.

Как показалось графине, командир облегченно вздохнул и снова окинул взглядом своих красноармейцев.

— Кто такие, их фамилии? Да не бойтесь, бойцам Красной армии запрещено заниматься грабежами. За эти преступления предусмотрен суд и расстрел.

— Вы знаете, товарищ командир, я боюсь назвать их фамилии, они грозились убить нас, если мы назовем их. У них здесь живут родственники, которые могут отомстить мне за это.

Командир усмехнулся и посмотрел на своих солдат.

— Тогда, я вас просто арестую, за то, что вы хотите очернить бойцов Красной Армии. Мы не можем позволить, чтобы буржуи чернили Советскую власть.

— Боже мой, и здесь угрожают. Один Левченко, второй Петр, а третьего я не знаю.

Графиня обессилено опустилась на стул и снова посмотрела на командира.

— Хорошо. Сейчас сделаем у них обыск. К двенадцати часам приходите в ревком.

Командир развернулся и направился к двери. Вслед за ним поплелись и солдаты, обсуждая сложившуюся ситуацию.

***

На площади, перед поселковым правлением, выстроился отряд красноармейцев с винтовками. Их было довольно много, человек сто, если не больше. Напротив них темной массой стояли местные жители. Солнце жгло, ветер с моря трепал красный флаг над крыльцом, гнал по площади обрывки каких-то никому ненужных бумаг. Из ревкома вывели под конвоем Петра и Николу Левченко, с оторопелыми и недоумевающими глазами. Лица их были в крови, а под глазом Петра темнел большой кровоподтек. Следом решительным шагом вышла женщина, в блестящих, лакированных сапогах и кожаной куртке, перетянутой ремнем, сбоку, у бедра в деревянной кобуре весел «Маузер».

«Неужели это Катерина, наша бывшая соседка, — подумала Нина, внимательно рассматривая стоявшую на крыльце женщину. — Не может быть…. А почему не может быть? Ведь Евгений рассказывал, что она связала свою жизнь с большевиками».

Женщина стала громко говорить, жестикулируя руками. Сомнения пропали, это действительно была их бывшая соседка — Катерина.

— Товарищи красноармейцы! Героическим усилием рабочих и крестьян в Крыму свергнута власть белогвардейских бандитов. Золотопогонные сынки помещиков и фабрикантов соединились в так называемую добровольческую армию, чтобы удушить нас с вами, отобрать у нас обратно свои земли, дома, фабрики и заводы. Красная рабоче-крестьянская армия раздавила гнездо этих кровососов. От нас не будет пощады никому, кто жил за счет нас с вами. Мы выгоним их всех из роскошных дворцов, обложим беспощадной контрибуцией, отберем съестные припасы и одежду, заставим возвратить все то, что они награбили у нас за долгие и долгие годы…

Слова были до того затасканные и выдохшиеся, но от грозного блеска ее глаз, от бурных интонаций голоса они оживали и становились значительными. Катя продолжала:

— Однако, товарищи бойцы, это не значит, что власть разрешает любому желающему грабить, убивать и насиловать всякого встречного человека и набивать себе карманы и мешки его добром.

На лицах солдат читалась растерянность, ведь еще несколько дней назад подобное считалось вполне обыденным явлением и не пресекалось их командирами, а теперь буквально все менялось у них на глазах. Многие из них не хотели верить тому, что слышали.

Катерина сделала паузу и посмотрела на строй, который словно загипнотизированный смотрел на нее.

— Я, как представитель ВЧК, ответственно заявляю, что все имущество буржуазии принадлежит не одному человеку, а республике трудящихся в целом, помните это! Только она будет отбирать у буржуазии имущество, чтоб по справедливости разделить между всеми нуждающимися. Я это к чему? Сегодня ночью три человека, — два из них — вот они, — записавшись вчера вечером в Красную Армию, ночью сделали налет на поселок, взыскали в свою пользу контрибуцию с местной княгини, награбили у нее золотых вещей, белья, даже женских ночных рубашек. При обыске их нашли у этих людей…. Теперь скажите мне, что с ними нам делать. Всего один день в Красной Армии, а какой позор на вас всех.

— У, у, у, у, — загудела и заволновалась толпа местных жителей.

— Что молчите? Как поступить с этими людьми!

Красноармейцы крепче сжали винтовки.

— К стенке их! — закричал кто-то из местных жителей. — Бандиты! Чего их жалеть!

Строй солдат заволновался. И было это опять не от слов комиссара, а от грозного возмущения жителей поселка, каким горели эти слова.

— Мы, что рабочего обобрали? — неожиданно для всех, громко выкрикнул Петр. — Буржуйку! У нее сын у белых. Сколько он нашего брата пострелял, а вы меня судите за то, что я отобрал у нее какие-то тряпки!!

На какую-то секунду вдруг стало тихо.

— Ты не оправдывайся, бандит ты! — громко выкрикнула Катерина и рукой коснулась кобуры «Маузера». — Что молчите, товарищи? Нас сюда направила партия не для того, чтобы мы грабили население, а для того, чтобы уничтожить всю буржуазную мразь! Смерть, это лучшее, что они заслужили! Бандиты они и им не место в Красной армии.

— Пьяные мы были, товарищи. Плохо соображали, что делали… Мы, думали с Левченко, что Борька действовал по приказу командира. Это он нас позвал провести контрибуцию!

— Товарищи! Наша армия это не сборище бандитов! Мы боремся для всемирной революции, а не для того, чтоб набивать себе карманы ворованным золотом. Эти люди вчера только вступили в ряды Красной Армии, и первым же их шагом стал грабеж. Больше опозорить Красную армию они не могли.

И как будто стальная молния пронзила напоенный солнцем воздух:

— Я предлагаю им наказание: расстрел!

Это было так неожиданно, что толпа поселковых граждан просто ахнула. Петр побледнел, а Левченко затрясся и упал на колени.

— За что расстрел? — громко выкрикнул Петр. — За эту буржуйку, товарищи? Я что убил кого-то или снасильничал? Вы же забрали у меня все ее вещи, золото, все в целости. Побойтесь Бога!

— Приговор уже произнесен! — громко произнесла Катерина. — Есть желающие привести его в исполнение?

Красноармейцы молчали. Этот неожиданный для всех приговор, был нелеп по своей сути, ведь многие из них не только сами грабили, насиловали, но убивали, и это все сходило им с рук.

— ЧК своих бойцов не казнит! За что? — снова закричал Петр, чувствуя поддержку красноармейцев. — С кем вы будете воевать, если за подобные провинности будете убивать своих же бойцов. Вспомните, что сказал Христос — пусть меня убьет тот, кто сам безгрешен.

Катерина расстегнула кобуру и достала из него «Маузер». Привычным движением руки она взвела курок и направилась к осужденным.

— Раз добровольцев нет, то я сама приведу приговор в исполнение!

— Братья! За что?

Он не договорил до конца. Пуля ударила ему в грудь. Петр упал на земли. Ноги его еще несколько раз дернулись, словно он куда-то бежал, а затем затих. Катерина направила пистолет на второго осужденного. Пуля вошла ему прямо в лоб. Вложив «Маузер» в кобуру, она поднялась на крыльцо.

— Что молчите? — обратилась она к красноармейцам. — Запомните одно, если кто будет замечен из вас в грабежах и кражах, расстреляю без всякого суда и следствия! А теперь можете разойтись.

Она взглянула на жителей поселка и вошла в дом.

***

Варшавский сидел на пеньке и рассматривал карту, которая была расстелена перед ним на земле. Судя по донесению разведки, красные потеснили полки добровольческой армии и заняли поселок, в котором проживали его родные.

«Как они там? — подумал он. — Все ли живы?»

Он посмотрел на карту и, достав из портсигара папиросу, закурил.

«Может попытаться захватить поселок и вывести из него отца с матерью, но куда? Кругом красные, пробиться в Крым, едва ли возможно. Таскать за собой стариков, дело не благородное».

От раздумий его отвлек подъесаул.

— Господин поручик! Мои казачки поймали дезертиров. Что с ними делать?

— Что за люди?

— Сброд всякий, однако, в обозе у них много награбленного барахла. Говорят, что все это они отобрали у жителей рабочего поселка, что рядом с железной дорогой.

Евгений посмотрел на карту и, найдя на ней поселок, ткнул в него карандашом. От него до поселка, где находились его родные, было всего два перехода.

— Давай, Петр, тащи их ко мне!

Он свернул карту и сунул ее в полевую сумку. Он поднялся с пенька и направился на полянку, на которой, сбившись в кучу, стояло человек тридцать мужчин. Варшавский медленно обошел их, а затем произнес:

— Ну, кто хочет послужить отечеству?

Толпа молчала, еще плотнее сбившись в кучу. Похоже, многие из них не верили, что этот симпатичный офицер может спасти их от смерти.

— Выходит, желающих среди вас нет. Защищать родину никто не хочет. Однако наловить рыбку в этой мутной воде вы оказались не прочь. И что вы прикажите мне делать с вами? Отпустить, чтобы вы продолжали грабить народ?

Из толпы вышел мужчина в солдатской шинели.

— Я хочу служить, — произнес он громко. — Василь! Выходи! Господин подпоручик раненными мы были, отстали от полка. Вот к ним и прибились…

— Хорошо. Как твоя фамилия?

— Рядовой Куренков.

— Выходи. Кто еще хочет послужить родине?

Из строя вышли еще три человека. Остальные, словно, затравленные волки, исподлобья смотрели на окруживших их казаков.

— Петр! Остальных отведите в овраг, — скомандовал Варшавский.

Минут через пять раздался залп, и стало тихо. Вновь запели птицы, в листве зашумел запутавшийся легкий летний ветерок.

***

— Нина! Открой дверь! — громко произнес Иван Ильич. — Ты что, не слышишь, что кто-то стучится в дверь?

Девушка открыла дверь. На пороге стояла Катерина с улыбкой на лице.

— Надеюсь, подруга, ты меня узнала? — спросила она Нину. — Представляться надеюсь не надо?

Нина провела по волосам, стараясь пригладить вьющиеся волосы.

— Проходите, Катя, — тихо произнесла она, пропуская вперед себя гостью. — Папа! Мама! Вы только посмотрите, кто у нас в гостях!

Катерина прошла в зал и, оглядевшись по сторонам, села на диван. Она с интересом посмотрела на Нину, отмечая про себя, как та похорошела. Из соседней комнаты вышел Иван Ильич. Взглянув на гостью, он не сразу признал в ней бывшую соседку.

— В чем дело? — спросил он дочь. — Что-то случилось, Нина?

— Папа! Ты что не узнал Катю? Да это же дочка нашего бывшего соседа?

Только сейчас, в этой одетой в кожаную одежду, он признал в ней ту Катерину, которая так нравилась ее сыну Евгению. Женщина сняла с головы кубанку и положила рядом с собой. В ее густых, русых волосах, словно серебреные нити, просматривалась седина. Она с интересом посмотрела на хозяина дома.

— Давно вы здесь, Иван Ильич? — спросила она хозяина дома. — Неплохо вы здесь устроились.

Иван Ильич сглотнул слюну.

— Второй год. Ушли вместе с армией…. Вот такие дела.

В комнате повисла тишина. Хорошо было слышно, как в соседней комнате тикали напольные часы.

— А как ваши родители, Катя? Надеюсь, все живы и здоровы?

— Спасибо, Иван Ильич, — ответила она, — все живы и здоровы. Правда, папа стал чаще болеть…. Что сделаешь — возраст, да и время сейчас такое.

— У него и тогда было не очень хорошее здоровье.

— Вы знаете, я зашла узнать, что с Евгением. Он жив?

Иван Ильич испуганно посмотрел на Нину, не зная, что ответить Катерине.

— Не знаю. Он две недели назад навещал нас…, но на войне, вы сами это хорошо знаете, — Иван Ильич не договорил и посмотрел на жену, которая тихо вошла в комнату и присела на стул. — Нина мне рассказала, как вы лично расстреляли двух красноармейцев…. Скажите, откуда Катя в вас такая жестокость? Ведь вы раньше были такой нежной и хорошо воспитанной девушкой. Я хорошо помню, как вы пели, как гуляли с Евгением…. Мы тогда были так рады за вас…

Она усмехнулась и посмотрела на Нину.

— Это были не красноармейцы, а бандиты. К таким людям везде подобное отношение. Что в красной армии, что в белой армии или вы думаете по-другому, Иван Ильич?

Она явно ждала ответа от хозяина дома, но он неожиданно для нее произнес:

— Не хотите чая, Катя? У нас есть неплохое варенье.

— Спасибо, Иван Ильич, не откажусь. Давно вот так в домашних условиях не пила чая.

Хозяйка дома, молча, встала и также тихо, как и вошла, вышла на кухню.

— Скажите, Катя, что будет с нами? Я вот всю жизнь лечил людей, а сейчас я в глазах вашего правительства — буржуй, эксплуататор, с которыми у вас разговор короткий — стенка. А может быть, господа большевики не собираются болеть?

— Мне трудно сказать вам, Иван Ильич, что будет завтра. Но сегодня, вы относитесь к той категории людей, с какой борется Советская власть. Это наш ответ, на ваш «белый» террор, на то, что творит ваш сын — Евгений. На днях его люди порубили около двадцати красноармейцев….

— Катя! Бог с вами, о каком терроре вы говорите? Ведь я только лечу людей и никого не убиваю, я врач…. Вы же меня хорошо знаете…. А в отношении сына могу сказать одно, не он развязал эту войну, он просто военный.

— Дело вовсе не профессии, Иван Ильич, дело в сословии, к которому вы относитесь. Задача Красной армии уничтожить буржуазию, как класс. Вам это понятно? Как класс! Я не в состоянии остановить победоносное движение масс….

По лицу мужчины пробела гримаса недопонимания. Он посмотрел на нее и задал ей не совсем приятный вопрос:

— А как же будет Катя, с вашими родителями? Вот вы только представьте, что в этот момент человек с винтовкой заходит в ваш дом и убивает ваших маму и папу? Или вы это исключаете? Ваши родители не являлись никогда не пролетариями, ни крестьянами. Или существует какое-то отдельное сословие, которое прощает ваша пролетарская революция?

Катерина промолчала. В этот момент дверь открылась, и хозяйка внесла в зал поднос с чаем. Она осторожно поставила чашки на стол и слала разливать в них заварку. Моментально в помещении поплыл запах настоящего цейлонского чая.

— Вот вы, Иван Ильич, пьете чай, да еще какой чай, а вот рабочие, кто добывает руду, уголь, такой чай не пьют. Они пьют морковный чай. Вот мы и боремся за то, чтобы все могли пить такой чай.

— Если следовать вашей логике, Катя, то вы убиваете людей за чай. Я правильно понял вашу мысль?

С улицы донесся звук автомобильного клаксона, а через секунду в дверях показалась фигура красноармейца.

— Товарищ Катерина! Вас срочно к себе вызывает товарищ Фрунзе.

Она, молча, поднялась с дивана и, надев кубанку, не прощаясь, направилась к выходу.

***

На столе горела керосиновая лампа. Тени, отбрасываемее ей были какими-то фантастическими, страшными. В камине горели дрова, отчего в помещении было тепло. Утром хозяева усадьбы отбыли в город с целью перебраться за границу и сейчас в доме хозяйничали солдаты добровольческой армии.

— Варшавский! Давай выпьем за победу, — обратился к нему подпоручик Сазонов. — Бросьте писать, почты все равно уже давно нет.

— Оставьте меня в покое. Что вам не с кем пить самогон? Пейте с Петром, он уважает этот напиток.

— Вы не правы, Варшавский, — вступил в разговор штабс-капитан Мартынов. — Сазонов, душа-человек, на него невозможно обижаться.

— Я не обижаюсь, штабс-капитан, я просто устал и хотел бы немного побыть один.

Мартынов засмеялся.

— Еще успеете, господин поручик. Вот столкнут нас красные в Черное море, вот тогда и побудете один на чужбине. Так что, пейте, пока пьется…

Евгений протянул руку и взял стакан. Он поднял его и чокнулся с Сазоновым и Мартыновым. Звук получился каким-то глухим. Они, молча, выпили и стали закусывать виноградом. Ягода была недозрелой и кислой. Варшавский, взял в руки гитару и медленно провел пальцем по струна. Подтянув третью струну, он взял аккорд.

Утро туманное, утро седое

Нивы увядшие, снегом покрытые…

Все замолчали, слушая роман Тургенева. Даже солдаты, ранее громко спорящие, замолкли. Все они хорошо понимали, о чем поет офицер.

Евгений, закончил играть и отложил гитару в сторону. Было тихо так, что отчетливо слышалось потрескивание фитиля в керосиновой лампе. Евгений достал из портсигара папиросу и закурил.

— Что ты решил? Будешь уходить за море или останешься здесь? — спросил Евгения Мартынов. — Я слышал, что Фрунзе пообещал амнистию всем тем, кто прекратит сопротивление.

Варшавский саркастически улыбнулся. Он не верил обещаниям ни Фрунзе, ни Ленина. Глубоко затянувшись, он произнес:

— Нет, господа, я никуда не пойду. Это моя земля и мне, как офицеру императорской армии стыдно бежать с поля боя. Не знаю, как вы, но я буду драться за нашу Россию до конца, до последней капли крови. Кто я там за границей? Вот, вот, просто никто….

Евгений загасил папиросу и посмотрел на офицеров.

— Странно, мы деремся за Россию, и большевики дерутся за Россию…

— Ничего странного в этом, господа, нет. Они дерутся за Россию без нас, а я — за Россию с ними.

Мартынов усмехнулся. Он взял в руки бутыль с самогоном и разлил его по стаканам.

— Поручик, вы женаты? — спросил его Сазонов. — Я нет и оплакивать меня некому. Пройдет время, и все забудут про нас, забудет и Родина, за которую мы проливаем кровь и отдаем свои жизни. Не правда ли, странно все это?

— Нет, господа, как-то не успел я жениться, — произнес Варшавский. — Сначала война с германцами, а потом с большевиками. Может это и к лучшему, сейчас бы терзался мыслями о жене, детишках.

— Скажите, а правда ли это, что главный чекист тринадцатой армии ваша хорошая знакомая? Просто интересно, господа?

— Правда, Сазонов. Мы жили на одной улице и часто ходили, друг к другу, в гости. Наши родители мечтали соединить нас браком, но, увы…. Давайте выпьем, господа, за наше безрадостное будущее.

Они снова подняли стаканы, и выпили без тоста. Сейчас каждый из них пил за свой тост — кто за семью, кто-то за детей. Где-то рядом послышалась пулеметная очередь. Все вскочили на ноги.

— Отдыхайте, господа, отдыхайте. Это наши солдатики пристреливают цели.

Все снова сели на свои места и облегченно вздохнули. Мартынов и Сазонов продолжили пить самогон, а Варшавский углубился в чтение. Утром следующего дня две сотни солдат и казаков ушли, надеясь пробиться к своим. С Варшавским осталось чуть больше сотни казаков под командованием подъесаула Петра. Они решили, что не станут пробиваться к Врангелю и решили умереть здесь на русской земле.

***

Около двух часов дня, в автомобиле с красным флагом по дороге пронеслись матросы, которые палили из винтовок и револьверов в воздух. Этого было вполне достаточно, чтобы поселок притих — ни людей на улицах, ни скотины. Около шести часов вечера, к Ивану Ильичу пришел почтальон с красным бантом на груди. За спиной у него болталась берданка.

— Вот что, гражданин Варшавский, собирайся! Мне приказано доставить тебя в поселковый Совет. Не вздумай отказаться, у меня не забалуешь!

— Зачем? Кому я там нужен?

— Ничего не знаю. Приказано всех вас собрать, вот я, и собираю, — он стеснительно улыбнулся, — короче всех буржуев. Кто не придет — расстрел. Так и сказал, председатель поселкового совета.

Иван Ильич громко засмеялся.

— Вы что там все заболели? — произнес хозяин дома. — Вот так вы возьмете меня и расстреляете? Без суда и обвинения? Какая же это власть, которая не имеет своего суда и расстреливает своих граждан по каждому случаю.

Почтальон виновато улыбнулся.

— Вы не шутите с властью. Приказано, значит нужно исполнять. Я что, приказали передать, вот и хожу, передаю.

Иван Ильич натянул на себя пыльник, фуражку и направился к двери.

— Папа! Погоди, я пойду с тобой, — произнесла Нина. — Я сейчас соберусь быстро…

В некогда сельском правлении, разместился поселковый Совет рабочих и крестьянских депутатов. В помещении собралось много людей из числа арендаторов дач. Все сидели неподвижно, с широко открытыми глазами, и изредка перекидывались словами.

— Чего это вы нас сюда согнали? — спросил Иван Ильич, мужчину с красным бантом на пиджаке.

Мужчина, молча, пожал плечами.

— Не знаю. Комендант Сорокин приказал собрать, вот и собрали.

— А где он сам? Он здесь или на выезде?

— Я откуда знаю, — со злостью ответил мужчина. — Он мне не докладывает. Сидите, ждите.

В дверь вошел еще один, не знакомый Варшавскому мужчина. Он окинул собравшихся людей взглядом и прошел к столу. Мужчина откашлялся и громко произнес:

— Граждане! Прошу вас поочередно подойти к столу и записаться. Это не просьба — это приказ коменданта. Всем ясно?

— Извините меня, грешного. А позвольте узнать, кто вы такой? Сейчас каждый человек с красным бантом на груди — начальник.

Мужчина улыбнулся, обнажив желтые прокуренные зубы.

— Я член ревкома. Вопросы еще есть? Раз нет, подходите и записывайтесь, граждане буржуи.

Прошел час, затем другой, а Сорокина по-прежнему не было. Однако собранные им люди покорно ждали.

— Послушайте, господа большевики, — громко произнес Иван Ильич, — долго вы нас тут будете держать? Для чего собирали?

— Не раздражай меня, старик, — зло ответил мужчина с бантом на груди. — Всем ждать, это приказ!

Солнце склонилось к горе. С гор потянуло сыростью и холодом. Местные парни, которые еще неделю назад снимали головные уборы перед собравшимися людьми, сейчас выглядели бодро. У всех были винтовки, многие сидели у входа в здание и курили. Послышался шум автомобильного мотора, который с каждым мгновением становился все громче и громче. Вскоре машина остановилась у дверей Совета. В машине сидел военный в суконном шлеме с красной звездой. К машине подошел член ревкома и что-то стал говорить начальнику, похоже, он докладывал о выполненном приказе.

— Что за народ? — громко спросил прибывший военный.

— Буржуев местных собрал, товарищ комендант, как вы и приказали.

— А-а, — зловеще протянул военный. — Что ж, здравствуйте, господа буржуи! Очень приятно таких людей встречать в наших рядах.

Комендант, похоже, был пьян, и все время переминался с ноги на ногу, стараясь упереться своей широкой спиной о стенку, так как его качало из стороны в сторону. На красном лице то и дело мелькала какая-то непонятная ухмылка.

— Я должен объявить вам печальную весть, господа буржуи. А впрочем — для многих может быть и радостное известие. Вы тоже имеете возможность послужить делу революции. Да, да вы не ослышались, послужить рабоче-крестьянской Красной армии. Вы все отправляетесь на фронт рыть окопы. Думаю, что вы оправдаете наши надежды. Тот, кто самостоятельно оставит эту повинность, будет расстрелян прямо на месте. Расстреляны будут и его родственники. Вам всем понятно? Отказники есть? И еще, никаких поблажек никому. Больной, старый — вы все одинаковы. Только смерть вас может освободить от этой повинности!

Все молчали. Слышно было лишь хрипящее дыхание священника отца Павла, который страдал болезнью легких.

— На окопные работы, по советскому декрету, отправляются мужчины только до пятидесяти лет, здоровые. А кого вы хотите отправить? Здесь все старики, больные, — громко произнес Иван Ильич.

Лицо коменданта моментально налилось кровью. Он, похоже, не ожидал подобного ответа от этого уже немолодого человека.

— Что ты сказал, буржуй недорезанный? — выругавшись матом, произнес комендант. — Это ты кому указываешь, вошь тифозная! Я что сказал, все мужчины, без исключений. Больные и старые, — все равно. Все должны отправиться сегодня ночью. Больных хоть на койках тащить будете! Если кого оставим здесь, лишь только мертвых. Еще есть какие-либо возражения? Кому еще, что не понятно?

Трепет пробежал среди людей.

— Господи! Их везут на расстрел! — завопила одна из женщин.

Курившие молодые парни с винтовками в руках вскочили на ноги и стали оттеснять женщин от мужчин. Плакали дети, плакали женщины, оглашая округу криками и проклятиями. Раздалось несколько выстрелов и снова стало тихо.

***

Иван Ильич воротился с Ниной домой. На улице стало совсем темно, поднялся холодный ветер. Он был таким сильным, что казалось, что под его натиском не устоит практически ничего. Анна Ивановна стала торопливо собирать белье и еду. Когда хозяин дома вошел в зал, она растеряно посмотрела на дочь, а затем на супруга.

— Иван, я думаю, что тебя быстро отпустят с этих земляных работ, — успокаивая его, произнесла жена. — Да и Нина обещала, что завтра непременно поедет к Катерине и поговорит с ней о тебе. Ты же не посторонней ей человек, а сосед. Ведь она знает, что ты врач, а не землекоп.

Хозяин нервно усмехнулся.

— Аня, а кто там землекоп? Может, отец Павел землекоп, или профессор Филиппов? Так что, нет среди нас землекопов. У меня в больнице остаются около десятка больных, а один — с явными признаками сыпного тифа, но им видно все равно. Мне сказали, что красные от кого-то узнали, что я бежал из ЧК, вот решили проверить, правда, это или нет.

Жена, молча, села на стул. Эта новость буквально ошеломила женщину.

— Когда это было, Иван. Ты же не политический….

— Ах, мама, ну что за вздор говоришь — политический, да у них все политические, кто не за них. У них разговор короткий — враг, стена и яма.

Нина внимательно посмотрела на отца. Таким беспомощным и растерянным она его еще не видела. Иван Ильич, словно заведенный кем-то болванчик, молча, ходил по комнате из угла в угол. Она всегда ждала в будущем самого лучшего, но теперь вдруг ей пришла в голову мысль: ведь правда, начнут там разбираться, — узнают, что отец сбежал из ЧК, здесь и бывшая соседка не поможет, вон она как этих двоих, без суда и следствия. У нее похолодело в душе. Все скрывали друг от друга ужас, тайна подавливавший сердце.

В дверь без стука вошел почтальон. По-хозяйски окинув зал, он остановил свой взгляд на Иване Ильиче.

— Что не идете? Все уж собрались, одного вас ждут. Если не хотите неприятностей, собирайтесь. Приказано вас привести.

Нина властно ответила:

— Это все? Тогда можете идти. Мы сейчас выходим.

Почтальон помялся у двери и зло ответил:

— Это вы бросьте, барышня. Сейчас господ нет. Поскорее велели вам двигаться. Понятно?

Почтальон вышел из дома и в сердцах хлопнул дверью.

— Ну, Анечка, давай прощаться. Увидимся ли еще или нет, один Бог знает. Прости, что не так.

Он улыбнулся и раскрыл свои объятия жене. Анна Ивановна всхлипнула и прижалась всем телом к нему. Посмотрев на нее, он снял со своего пальца обручальное кольцо и протянул его плачущей жене. Та испугано отшатнулась от него в сторону:

— Ванечка! Что это ты! Зачем мне твое кольцо? Ведь это…. Это только у покойников берут!

— Извини. Может быть, так надо!

Она промолчала и снова бросилась к нему на шею. В дверь снова заглянул почтальон.

— Вы что меня не поняли? — Грозно произнес почтальон и поправил ремень берданки, которая все также висела у него за спиной.

Иван Ильич оторвал от себя супругу и, взяв вещевой мешок, вышел из дома.

***

Евгений лежал на охапке соломы, которую ему принес его ординарец. Вечер выдался довольно прохладным, и он для того, чтобы не замерзнуть, укрылся буркой. Недалеко от него спал подъесаул, положив под голову седло. Где-то недалеко слышались голоса казаков, находившихся в боевом охранении. Северный ветер гнал по небу обрывки облаков. Варшавский, уже в который раз вспоминал свой разговор с командиром полка.

….. Полковник Никонов оторвал свой взгляд от карты и посмотрел на вошедшего в кабинет поручика Варшавского. Штаб полка размещался в этом доме вот уже третьи сутки. Бывшие хозяева побросали все свое имущество и спешно выехали в Крым, в надежде перебраться заграницу.

— Что у вас, поручик? — спросил его полковник.

— Вчера вечером вы обмолвились о вылазке в тыл красных. Я и мои люди готовы выполнить это поручение.

Полковник удивленно посмотрел на Евгения, словно не понимая, о чем говорит этот молодой офицер.

— Вы представляете всю опасность этой вылазки. Если, что-то произойдет, мы не в силах будем оказать вам, хоть какую-то помощь. Вы это понимаете, поручик?

— Так точно, господин полковник. Я и мои люди готовы выполнить это задание. Вы знаете, у меня есть опыт борьбы с красными и моя группа уже неоднократно громила их тылы.

— Поручик, но с красными можно бороться и здесь. Я готов дать вам батальон, вот и боритесь.

— Господин полковник! Разве кто-то из нашего командования отменял тактику партизанской войны Дениса Давыдова. Красные, опьяненные успехами на фронте, забыли об охране своих тылов, они сейчас практически не защищены. Вот по ним я и хочу ударить.

— Варшавский! Скажите, чем вызвано ваше решение? Сейчас, когда положение армии желает лучшего, и каждый здравомыслящий человек стремится каким-либо образом сохранить свою жизнь, вы добровольно желаете принять участие в этом непростом рейде. Вы думаете, что обязательно вернетесь обратно?

Поручик улыбнулся.

— Я уверен в этом, господин полковник. У меня с красными свои счеты. Они лишили меня не только дома, но счастья в личной жизни. Это одно, а другое, какая разница, где погибать, там или здесь. Я хорошо знаю, что меня ожидает в случае пленения, поэтому я в плен не сдамся.

Полковник снова удивленно посмотрел на поручика.

— Вам не кажется, Варшавский, что вы втягиваетесь в жизненно опасную авантюру.

Евгений усмехнулся.

— Господин полковник! Я не один в своем стремлении пройтись по тылам красных. Сейчас они опьянены успехами на фронте и наверняка, уже считают, что война закончена. У меня был подобный рейд в тыл красной армии в 1919 году.

— Хорошо. Я не против вашего рейда…

Варшавский щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Заметив ординарца, Евгений приказал ему собрать офицеров отряда. Вскоре все собрались в его небольшой комнате.

— Господа, сегодня в ночь выступаем. Подготовьте людей, рейд будет не из легких. Скажу честно, что не все вернуться из него, поэтому отберите лишь добровольцев, хочу быть уверенным с теми с кем пойду в рейд. У кого какие вопросы, господа офицеры? Если вопросов нет, выступаем через час.

Офицеры, молча, разошлись, оставив Варшавского одного. Он взял лист бумаги и сев за стол, начал писать письмо своим родителям. Написав полстраницы, он неожиданно смял его и бросил в корзину для мусора. Еще месяц назад, поселок в котором проживали родителя Евгения перешел в руки красных.

***

У поселкового Совета стояло несколько подвод. По улице медленно двигались трое — старуха и дочь, которые поддерживали под руки отца Павла. Они то и дело останавливались, чтобы больной мог перевести дыхание. Священник тяжело хрипел и кашлял. У него явно было воспаление легких. Комендант Сорокин стоял на крыльце и карандашом отмечал, прибывающих граждан.

— Давай, садись на подводы, — приказал он. — С теми, кто не явился, разберемся чуть позже.

Все стали, молча, усаживаться на подводы.

— Доктор! Варшавский! Иван Ильич! Помогите! — кто-то позвал Ивана Ильича.

Он подошел к подводе, на которой лежал отец Павел. Он быстро осмотрел его, пощупал пульс и жестким, не допускающим возражений голосом громко произнес:

— Гражданин Сорокин! Этого больного нужно оставить, его нельзя вести. Вы же сами видите, в каком он состоянии, он не работник.

Лицо коменданта изначально побледнело, а затем налилось кровью. Рука стала судорожно искать на поясе кобуру. Наконец, он нащупал ее и достал «Наган».

— Что ты сказал, буржуй! Прекратить здесь рассуждать, кто может работать, а кто нет. Здесь я все решаю — я для вас Бог! Понял ты! Еще одно слово и я пристрелю тебя прямо здесь. Моя рука не дрогнет! — закричал комендант и для убедительности сунул ствол «Нагана» Варшавскому под нос.

Иван Ильич, словно не слышал этого грозного предупреждения.

— Я вас только предупредил, товарищ Сорокин, что больной не вынесет дороги. Вся ответственность ложится на вас.

— Ты меня не учи, я ученый! Пусть лучше молит своего Бога о спасении. Если еще произнесешь, хоть слово — убью!

Нина хотела попрощаться с отцом, но ее остановил штык красноармейца, который уперся в ее грудь. Обоз тронулся. На перевале подул холодный ветер. Небо на востоке побледнело. За мостом, подвода, на которой ехал Варшавский, догнала такой же, как их обоз, на подводах, которых сидели люди из соседнего дачного поселка. Рядом — пролетка с пьяными красноармейцами.

— Эй, братишки! — закричал один из красноармейцев. — Есть что выпить?

— Есть, но не про твою честь, — прозвучал ответ, который потонул в громком хохоте.

Взошло солнце. Внизу, у бухты, голубел город, окутанный дымкою, сверкали кресты православных церквей, серели острые пики минаретов. Вскоре копыта лошадей застучали по булыжной мостовой. Услышав крик, Иван Ильич повернулся. Сбоку дома, мимо которого проезжала их подвода, красноармейцы выводили из подвалов арестованных: офицеров, казаков, гражданских, судя по одежде не пролетарского происхождения. Конвоиры кричали на них, ругали матерными словами:

— Стройся вдоль стенки. В затылок! Куда прешь, борода? Вот я тебе! Что не понимаешь, а еще генерал!

Красноармеец в буденовке замахнулся прикладом на худощавого, сгорбленного генерала с седой бородой. Чей-то голос громко произнес:

— К стенке строят, расстреливать будут!

— Глупости говоришь. Видишь, строят в два ряда, значит, расстреливать не будут.

Обоз остановился. К ним подкатил автомобиль. В нем находились матросы. Развивались по ветру гвардейские желто-оранжевые ленточки матросских бескозырок.

— Кто командир? — спросил один из матросов у красноармейцев.

— Комендант Сорокин! А вы кто будете?

— Это который? — спросил матрос, проигнорировав вопрос. — Рыжий что ли?

К матросу бросилась одна из женщин. Она была хорошо одета, в шляпке и вуали.

— Товарищ красный матрос! Мой муж арестован, а он советский служащий, вот его документы, сами можете убедиться.

— Иди к черту! — отмахнулся матрос от нее. — Если он арестован, то значит, было за что. Здесь нет случайных людей. А сейчас, проваливай, не путайся под ногами!

Матрос подошел к Сорокину и отвел его в сторону.

— Гнать всех в окопы! Никаких разговоров и поблажек. Перед революцией все равны! — донеслись до Ивана Ильича слова матроса.

Всем велели спешиться и построиться в две шеренги.

***

Луна исчезла за набегающей тучей. Стало темно и от этого как-то неуютно. Где-то вдали глухо ухнул филин. Варшавский ударил шпорами коня, отчего тот вздрогнул крупом и медленно двинулся вперед.

— Шашки на гало! — громко скомандовал Евгений. — Вперед! Ура!

Где-то сбоку ударил пулемет, но словно поперхнувшись, замолчал. Сотня на скаку ворвалась в село, рубя налево и направо, обезумевших от ужаса красноармейцев. Из-за забора в нижнем белье выбежал красноармеец, он на какой-то миг остановился и, вскинув винтовку, выстрелил в Евгения Варшавского. Пули просвистела около уха. Евгений вскинул шашку и опустил ее на голову противника. Он почувствовал, как шашка, прорубив кость черепной коробки, уперлась в ключицу. Боец тихо охнул и, выпустив из рук винтовку, упал под копыта коня.

— Руби, краснопузых! — выкрикнул казачий подъесаул, достав шашкой очередного красноармейца.

Где-то в центре села по наступающим кавалеристам ударил пулемет. Несколько казаков повалились с лошадей. Варшавский соскочил с коня и, сунув поводья ординарцу, бросился в темноту. Продираясь сквозь кусты вишни и терновника, он оказался в тылу пулеметчика, который вел огонь по казакам. Достав из-за пояса гранату, он швырнул ее в красноармейцев. Яркая вспышка озарила ближайшие дома. Евгений выскочил из кустов и двумя выстрелами из «Нагана» застрелил раненого красноармейца, рука которого потянулась к винтовке. Через минуту его окружили спешившиеся казаки, которые по его команде приступили к зачистке села.

На востоке заалела заря. Евгений сидел на крыльце дома, на котором все еще висел красный стяг. Достав из портсигара папиросу, он закурил.

— Ваше благородие, — обратился к нему казак, — что будем делать с пленными?

— Сколько их? — спросил он.

— Около пяти десятка набирается, — ответил казак. — Вон стоят голубчики.

Варшавский взглянул в сторону и увидел небольшую толпу. Одетые, в белое нижнее белье, они сгрудились в кучу. Многие из них были ранены и темные пятна крови были отчетливо заметны на светлом нижнем белье.

— Это не ко мне, — ответил он, — спроси об этом подъесаула. — Он знает, что с ними делать.

Казак козырнул и исчез внутри дома. Он вскоре вернулся, и, хлопнув нагайкой по голенищу сапога, велел вести пленных к оврагу. Из дома вышел Петр и посмотрел на Варшавского.

— Ваше благородие. Не хотите поупражняться в стрельбе по живым мишеням?

— Увольте, господин подъесаул, я не палач, я офицер. Я пленных не расстреливаю…. В бою, порубал бы, а так извольте…

— Как пожелаете, поручик, — ответил Петр. — Думаю, что они вас не пощадили бы?

— Я это знаю. Да, Бог им судья.

Бросив папиросу, Евгений направился к ординарцу, который держал под уздцы его лошадь. Где-то рядом, затрещали винтовочные выстрелы. На востоке небо посветлело, и первые лучи солнца, словно разбросанные бриллианты, засверкали в мелких каплях росы.

— Подъесаул! Собирай людей, уходим! — громко приказал Евгений.

Минут через десять, казачья сотня уже выходила из села. Позади, скрепя рессорами, двигалась повозка, на которой лежало несколько раненых в бою казаков.

***

Фрунзе сидел за столом. Он только что закончил свой доклад и сейчас слушал донесения командующих армиями. Иногда он жестом руки останавливал докладчика и что-то быстро записывал в свою тетрадь мелким убористым подчерком. Неожиданно он остановил доклад командующего 13-ой армии.

— Скажите, что вы предпринимаете по ликвидации банды белых казаков у себя в тылу? Насколько я знаю, она спокойно действует у вас в тылу около двух недель.

— Товарищ Фрунзе. Мы не однократно пытались ее ликвидировать, но они словно призраки исчезали из наших сетей. Впрочем, спросите об этом представителя ВЧК. Это она занимается поиском и ликвидацией этой группы поручика Варшавского.

Катерина поднялась из-за стола. Ее русые волосы, рассыпались по плечам, придавая ей какой-то сказочный образ. На ее щеках появился легкий румянец, что придавал ее лицу еще большую привлекательность.

— Скажите, это правда, что командир этой белоказацкой банды ваш жених? — спросил ее Фрунзе.

Катерина улыбнулась.

— У меня один жених, — это революция и других милых у меня больше нет. Я знаю Варшавского. Их семья жила напротив нашего дома и в детстве, мы часто ходили, друг к другу в гости. Наши родители дружили и мечтали соединить нас, но революция развела нас по разным баррикадам. Могу сказать, что мне удалось внедрить к нему несколько своих людей. Я располагаю сведениями об их дислокации, пока эти места не позволяют провести мероприятия по полному уничтожению этой группы.

Фрунзе пристально посмотрел на Катерину. Он много слышал об этой женщине. Он хорошо знал, что она за его спиной информирует ЦК о планируемых операциях, жалуется Ленину и Сталину о его попытках реабилитировать белых офицеров и казаков, добровольно отказавшихся от вооруженной борьбы с Красной армией.

— Выходит, что вы выступаете добровольным наблюдателем за тем, как эта шайка убивает наших товарищей? — спросил ее командующий фронтом и посмотрел на командармов.

— Почему же спокойно, товарищ Фрунзе. Я открыто борюсь с буржуазией…. И еще одна причина, товарищ командующий фронтом, нами выявлена контрреволюционная организация. Сейчас, проверяем, связана ли она с группой Варшавского.

— Что за группа, почему я не знаю ничего о ней? Численность, состав?

— Пока не могу ответить на ваш вопрос.

Фрунзе замолчал и посмотрел на Катерину.

«Что за группа? — подумал он. — Или это очередной маневр ВЧК? Не перегнуть бы палку в этом вопросе».

— Садитесь. Я жду от вас подробного доклада по ликвидации группы Варшавского, а заодно и о выявленной вами подпольной организации.

Они возвращались из штаба фронта. Молчавший все это время командующий 13-ой армии повернулся к ней лицом и задал ей вопрос, который не давал ему покоя.

— Скажите, что за подпольная организация в моей армии? Почему я не знаю о ней?

— Даю вам честное слово, что вы первый узнаете о ее ликвидации, — ответила ему Катерина.

В тот же вечер силами сотрудников ВЧК было арестовано двадцать шесть бывших офицеров императорской армии, через два дня все они были расстреляны.

***

Варшавский дремал, покачиваясь в седле. Он иногда открывал глаза, но усталость, словно, непомерный груз, снова и снова закрывала его налитые свинцом веки. К нему подскакал казак и, придерживая танцующего коня, стал докладывать:

— Ваша благородь! Впереди монастырь!

— Проверьте, если там нет красных, то там и отдохнем.

Казак стеганул по крупу коня нагайкой и устремился вперед. Евгений поднял руку и, повинуясь его команде, сотня остановилась в ожидании возвращения разведки. К нему подъехал подъесаул.

— Казаки устали, поручик. Нужно хоть немного отдохнуть….

Варшавский промолчал, он тоже подумал об этом, наблюдая, за уставшими от длительного перехода людьми.

— Будем ждать разведку, что она скажет….

Прошло около получаса, прежде чем вдали показалась разведка.

— Все тихо, ваш благородие, — произнес казак, приложив руку к фуражке.

Евгений махнул рукой, и отряд двинулся вперед. Из ворот монастыря вышел настоятель и остановился, поджидая, когда к нему подойдут всадники.

— Здравствуйте, владыка. Пустите передохнуть в столь непростое время?

— Милости просим, — ответил настоятель и осенил казаков крестным знамением. — Проезжайте, чем богаты, тем и рады.

Отряд медленно втянулся в ворота монастыря. Казаки со смехом и шутками стали распрягать лошадей.

— Подъесаул, выставите боевое охранение, — скомандовал Варшавский и, передав поводья, направился вслед за настоятелем.

Евгений умылся и сел за стол.

— Как вы здесь? Красные у вас уже бывали или нет? — спросил он настоятеля. — Говорят, что зверствуют они в отношении иноков?

— Пока Бог миловал, — тихо ответил настоятель и велел подавать на стол. — Скажите, поручик, это ваши люди постреляли красноармейцев из продотряда?

Варшавский усмехнулся.

— Мне без разницы, кто они, батюшка, из продотряда или нет. Они просто красные и этого вполне достаточно чтобы их уничтожать…

— Ожесточились люди, брат на брата идет….

Варшавский, молча, приступил к трапезе. На первое подали наваристый борщ.

— Похоже, хорошо братия живет, — произнес Евгений и усмехнулся. — Мясо ест…..

Теперь усмехнулся настоятель.

— Всю скотину пустили под нож, — словно оправдываясь, ответил он. — Не ждать же пока красные отберут у братии. Вот так и живем одним днем.

— Спасибо за обед, владыка. Где бы у вас отдохнуть, устал я очень.

Настоятель крикнул и в дверях показался молодой послушник.

— Отведи гостя в келью, пусть отдохнет.

Варшавский поднялся из-за стола, перекрестился и направился вслед за послушником.

***

Нина приехала в город с надеждой увидеться с Катериной и переговорить с ней об освобождении отца. Однако встретиться с ней не удалось. Член ВЧК тринадцатой армии выехала в штаб фронта. Нина ходила по городу, не зная, что ей предпринять. Знакомых и родных у нее в городе не было. Немного подумав, она направилась к тюрьме, которая находилась на окраине города. По улице красноармейцы гнали толпу арестованных. Она сразу увидела высокую фигуру своего отца. Его длинные волосы, спутанные ветром, седыми косицами падали на его узкие плечи.

— Папа! Папа! — закричала она. — Папа!

Иван Ильич не сразу услышал голос дочери. Рядом с ним, с лопатой на плече, шел седобородый генерал и два священника в черных рясах. Ворота тюрьмы открылись, словно человеческий рот перед приемом пищи, пропуская внутрь арестованных.

— Папа! Папа! — снова закричала Нина.

Иван Ильич, увидел дочь и хотел выйти из строя, но штык красноармейца уперся ему в грудь.

— Куда прешь, буржуйская сволочь! — закричал на него конвоир. — Не положено!

— Солдатик, родненький! — обратилась она к нему. — Отпусти его на минутку.

— Отойди в сторону, белогвардейское отродье, а то стрельну! — заорал на нее красноармеец и передернул затвор винтовки.

Нина отошла в сторону и, прислонившись спиной к стене, горько заплакала. Она не заметила, как около нее остановился автомобиль с красным флагом.

— Нина! Варшавская! Ты как здесь? Откуда? — она сразу узнала Катерину.

— Катенька родная, помоги! Папу забрали, гонят на окопные работы. Вы же сами знаете, что он врач, какие для него могут быть окопы. Помоги, Катя, ведь ему шестьдесят пять лет. Посмотрите сами, какие старики там, есть совсем больные… Отец Павел… он из нашего поселка. Он совсем больной….

Катерина вышла из машины и, поправив портупею, направилась к воротам, которые еще были открыты. Она что-то сказала красноармейцу, который быстро исчез в подъезде серого административного здания. Нина хорошо видела, как к ней подбежал мужчина в буденовке. Она что-то ему сказала. Тот кивнул головой и направился в сторону Ивана Ильича. Мужчина крепко схватил его за руку и вывел за ворота.

— Ступай! Давай, двигай отсюда!

Катя подошла к нему, и они вместе направились в сторону Нины.

— Вот вам и ваш папа, — ответила она Нине. — Езжайте домой, так будет лучше для всех вас.

Катерина села в автомобиль и коснулась рукой плеча водителя. Машина, громко чихнув несколько раз и обдав их черным удушливым дымом, тронулась с места и помчалась по булыжной мостовой.

— Это что? Твои хлопоты? Выходит, по протекции Катерины освободили?

— Ну, папа, погоди…

— Что значит, погоди? Выходит, смилостивилась Советская власть над стариком Варшавским. А там отец Павел умер, он то, кому мешал? Тоже врага нашли…

— Хватит, папа, давай пошли. Тебя освободили, что еще нужно?

— А других?

Иван Ильич взглянул на ворота, которые уже закрылись, и молча, направился вслед за Катей.

***

Через две недели Нина перебралась на жительство в город. Переезд был вынужденным, так как комендант Сорокин не давал ей прохода, объясняясь в любви. Он вечно был пьян, груб и при очередной его попытке объясниться, Нина грубо оттолкнула его от себя.

— Я же вас просила, гражданин комендант, больше не приставать ко мне с вашими объяснениями. У меня есть молодой человек, которого я люблю. Да вы и пьяный всегда….

— И где он твой, хахаль? Неверное, там. На той стороне, — произнес он и рукой указал в сторону моря. — Знаем мы вас, благородных… Стервы вы все! И ты сука буржуйская….

— Не хамите мне, а в прочем, о чем это я. Вы же без хамства и унижения не можете жить. Вы еще свой револьвер достаньте и ткните им мне под нос. Да, он офицер и, не чиня вам…

Лицо Сорокина налилось кровью. Он закрутил своими выпуклыми глазами из стороны в сторону, вселяя страх Нине. Затем, он стал судорожно шарить по ремню в поисках кобуры. Наконец он нащупал ее….

— Вот что, мамзель! — с трудом произнес Сорокин. — У вас теперь два пути в этой жизни или вы станете моей супругой, или я вас просто уничтожу. Просто разотру в пыль! Вы поняли меня или нет? Так что подумайте над моими словами, я не шучу. И еще, я уничтожу не только вас, но и всю вашу семью. Вам это понятно?

— Вы меня не пугайте, гражданин Сорокин. За меня есть, кому заступится.

— А я вас и не пугаю. Я сделаю все, чтобы ты сама ко мне пришла.

Он хотел схватить ее за руку, но Нина вырвала свою руку и, развернувшись, направилась в сторону своего дома. Около калитки ее ожидал отец. Тюрьма сильно сказалась на его состоянии: он замкнулся в себе, мало говорил с домочадцами, старался не выходить из дома, словно боялся нового ареста.

— Папа! Ты, почему не дома? — спросила его Нина.

— Тебя жду, дочка. Сегодня утром княгиня Меньшикова рассказала мне, что тебе не дает прохода наш комендант Сорокин. Правда, это?

Нина испугано вздрогнула и посмотрела на отца.

— Откуда она это знает?

— Не важно, Нина. Я боюсь за тебя. Эти хамы могут надругаться над тобой. Тебе нужно срочно уехать из поселка.

— А как же вы? Я не могу бросить вас…

— Мы старики и свое уже отжили. Что он нам может сделать, этот Сорокин? Убить? Повесить? Так мы и так скоро умрем и без его помощи. Я намедни подумал об этом и написал письмо своему старому и доброму товарищу профессору Лапину. Прошу, чтобы он помог тебе на первое время, а там ты уж сама доченька определишься в этой жизни. Езжай прямо сейчас, в ночь, пока все спят. Я с Охримом договорился, он тебя и довезет до города. Вот возьми, здесь адрес профессора и немного денег.

— Как же так, папа? Почему вы все решили за меня?

— А потому, дочка, что завтра может быть уже поздно. Сорокин, словно пес, который сорвался с цепи и с наслаждением кусает людей. Он пьян от власти и это очень опасно. Защитить тебя здесь некому.

Они проследовали в дом. В зале на диване сидела мать с красными от слез глазами. Рядом с ней стоял большой баул с ее личными вещами. Нина бросилась к матери, и они крепко обнялись.

— Езжай, дочка. За нас с отцом не беспокойся.

Мать заплакала, вызвав непроизвольно слезы у дочери. К дому подъехала пролетка.

— Вы готовы? — спросил Иван Ильича, Охрим. — Давайте, прощайтесь, ехать нужно.

Город встретил Нину дождем. Немного поплутав по улицам города, они нашли нужный им адрес. Высадив свою пассажирку, Охрим, направился обратно в дачный поселок.

В отделе народного образования, куда пришла Нина — работа била ключом. Профессор Лапин, оказался неплохим организатором. Его хотели утвердить комиссаром по образованию, но он отказался, сославшись на то, что он не большевик. Лапин привлек к работе лучших местных педагогов. Нине отвели номер в гостинице «Астория». Это была когда-то лучшая гостиница города, но сейчас она смотрелась грустно и неприветливо. Из коридоров исчезли ковры, полы были заплеваны и белели окурками; никто их уже давно не подметал и не мыл. Горничные и коридорные куда-то исчезли. Вечерами коридоры наполнялись криками и матом, который разносился по пустым помещениям.

Жили в гостинице в основном советские служащие. Иногда в ней останавливались матросы и красноармейцы. Именно в эти дни, проживавшие в гостинице женщины, предпочитали не покидать свои номера. За эти несколько дней, что Нина жила в «Астории», она дважды видела Катерину, которая с пламенными речами выступала на митингах. Работа полностью захватила Нину, не оставляя ей возможности для личной жизни.

***

Поезд, медленно катил. Со стороны он очень походил на уставшего от работы человека. Он иногда издавал тяжелые вздохи, словно жалуясь на свою непростую судьбу. Машинист, вглядываясь в дорогу, заметил завал на путях. Он попытался затормозить поезд, но тот упорно катил вперед.

— Пресвятая Богородица, спаси…, — произнес он и, схватившись за поручни, спрыгнул с локомотива.

Паровоз, натолкнувшись на преграду, начал скатываться под откос, увлекая за собой вагоны. Из разбитых вагонов послышались истошные крики людей, а затем из них стали пытаться выбраться уцелевшие в аварии красноармейцы.

— Огонь! — громко крикнул Варшавский.

Его команда утонула в пулеметном грохоте выстрелов. Пули, словно гвозди прошивали стенки вагонов, выискивая среди массы раненых и убитых все новые и новые жертвы. Бой раскололся на отдельные стычки. То там, то здесь, раздавались выстрелы, это казаки добивали раненых красноармейцев.

— Ваше благородие, а что делать с зерном? — спросил его подскакавший казак. — В четырех вагонах мешки с зерном.

— Сообщите об этом в ближайших селах, пусть забирают. Жечь жалко, тащить за собой — бесполезно.

Вскоре к месту крушения поезда потянулись крестьяне. В течение часа, все зерно было вывезено.

— Поручик! Красные нам не простят зерно. Оно предназначалось для городского хлебозавода.

— Бог с тобой, подъесаул. Они нас с тобой и без этого хлеба с удовольствием вздернут на березе. Труби сбор, нужно уходить. Мы и так задержались здесь.

Отряд по команде Варшавского направился в сторону ближайшего леса. Около леса они натолкнулись на большую группу красноармейцев, которые отдыхали у небольшой речки. Кто-то из них купался, другие стирали одежду, третьи просто сидели в тени деревьев, покуривая самосад.

Казаки атаковали красных схода. Они словно лезвие ножа рассекли пополам лагерь красногвардейцев, заставив их бросать оружие и спасаться бегством.

— Руби их, братцы! — орал подъесаул, круша человечьи черепа своей шашкой.

Вырубив чуть больше сотни красноармейцев, отряд углубился в лес. Вскоре Варшавский приказал спешиться и казаки, словно пьяные от человеческой крови, молча, выполнили его приказ.

— Всем отдыхать! — приказал он подъесаулу. — Ночью уйдем. Думаю, что с утра большевики непременно нагрянут сюда.

— Поручик! Я думаю, что они не рискнут сунуться в лес.

Он в упор посмотрел на него.

— Петр! Пока я еще здесь командую….

Подъесаул лениво козырнул поручику и, постукивая нагайкой по сапогу, направился к казакам.

***

Катерина встала из-за стола и, поправив шерстяную гимнастерку, посмотрела на Председателя городского исполкома.

— И как это все понимать, дорогой товарищ Козуб? У вас под носом враги революции творят бесчинства, а вы сидите в своем кабинете и ничего не предпринимаете? Красная армия с такими большими усилиями оторвала от себя хлеб, чтобы накормить рабочих города и вдруг этот хлеб буквально растаскивают у вас под носом. Как это понимать? Это саботаж или прямое вредительство?