— А какое здесь может быть решение? Батька ведь союзник Красной армии?

— Временный союзник, Нина, временный. Нельзя допустить в Крыму двоевластия. Ты же сама видела, что творится на местах. Мы за власть рабочих и крестьян, а они, против власти. Так что расходятся наши с ними дороги.

Машина остановилась около здания, где работала Нина. Она, подобрав подол юбки, стала выходить из автомобиля.

— Погодите, Нина. Мне нужно с вами поговорить.

Они медленно направились вдоль бульвара.

— Нина, я не забыл, что вы спасли мне жизнь. Хочу ответить вам взаимно. ЧК разыскивает вашего брата — Евгения. Они подозревают вас, что вы помогаете ему скрываться от них. Вам грозит большая и вполне реальная опасность. Вам нужно срочно уехать из города. Надеюсь, что наш разговор останется тайной. Ваш брат является одним из организаторов белого подполья в Крыму.

— Как уехать? Куда уехать?

— Куда угодно: в Москву, Киев, Петроград. Главное подальше отсюда. Я вам все сказал.

Он повернулся и направился обратно к автомобилю, оставив Нину в полной растерянности.

***

Нина вздрогнула и посмотрела на двух вошедших в помещение мужчин. Один из них был одет в матросскую форменку, второй в кожаную куртку.

— Нам бы гражданку Варшавскую, — спросил тот, что бы в кожанке. — Как нам ее найти?

— Зачем вам она? — спросила сотрудница.

— Мы из ЧК, — ответил в форменке и оглядел помещение, в котором более пятнадцати женщин сидели за столами и работали. — Ты что, глухая? Давай, шевелись быстрее!

— Вон она сидит за последним столом слева…

Они, молча, направились к ее столу. Нина не сразу узнала в одном из них Леонида, старшего сына соседей. Она не видела его больше года. Он возмужал, разошелся в плечах. Лицо его рассекал сабельный шрам и, судя по его цвету, получил он этот удар не так давно. Он улыбнулся девушке и сел на стул рядом с ее столом.

— Узнала, Нина? — спросил он ее.

— Узнала, Леонид. Какими судьбами? Если скажешь, что искал меня — не поверю.

Он немного смутился и тяжело вздохнув, произнес:

— Врать не буду, Нина. Служба привела меня сюда.

Он посмотрел на своего товарища, словно советуясь, что делать с ней дальше.

— Вот получил приказ доставить тебя в областное ЧК, так что собирайся, поехали.

— Если вы хотите меня спросить в отношении брата, то я ничего не знаю. Я не видела Евгения больше чем полгода.

— Вот там все и расскажешь, если спросят.

Нина поднялась из-за стола и, убрав документы в ящик стола, направилась вслед за чекистами.

«Прав был Горелов, нужно было сразу уезжать из города, а я направилась на работу, — подумала она, шагая в окружении мужчин. — Видно Евгений здорово им насолил, если они решили меня арестовать».

Она села в автомобиль и тот, чихая черными клубами дыма, медленно тронулся с места. В какой-то миг, страх сковал ее душу, но это продолжалось не долго. Туман страха редел в голове. Непонятно было, откуда взялась это предательская слабость в теле. Она посмотрела на Леонида. Тот сидел неподвижно, не обращая на нее никакого внимания. Красный свет заходящего за горы солнца, бросал на дорожные камни сквозь листья придорожных кустов неподвижно-черные узоры. Было тихо, только равномерный звук работающего двигателя нарушал эту тишину. Из-за поворота выскочило несколько всадников, и устремились вслед за автомобилем.

«Махновцы, — мелькнуло у нее в голове, — пытаются догнать автомобиль».

За спиной все нарастал яростное улюканье преследователей, а затем над головой засвистели пули. Леонид достал из кобуры «Наган» и сделал несколько выстрелов. Похоже, что он попал в кого-то из махновцев, так как они рассыпались по степи и снова открыли огонь из карабинов. Машина неожиданно резко вильнула в сторону и ударилась в камень.

— Уходим! — выкрикнул Леонид и, схватив Нину за руку, потянул ее в кусты.

Бежавший рядом с ними чекист в форменке, вдруг споткнулся и упал лицом вниз. Леонид нагнулся над ним, стараясь помочь ему подняться с земли, но вдруг резко отпрянул от товарища. Ладонь правой руки была красной от крови.

— Побежали! — произнес он. — Ему уже ничем не поможешь.

По лесу гулко раздавались мужские голоса, трещали кусты под копытами лошадей. Иногда, словно удар пастушьего кнута, по лесочку перекатывался звук выстрела, но это уже было в стороне оттого места, где они укрылись от погони.

***

Они вышли из леса и остановились на дороге.

— И что ты теперь собираешься делать со мной, Леня? Потащишь меня в ЧК на аркане или застрелишь меня прямо здесь?

Он немного помолчал, видимо прикидывая, как ему поступить с девушкой.

— Скажи, Леня, что случилось такого, что ты стал служить красным? Обида на царскую власть? Ведь вы жили достаточно хорошо — не голодали, ты окончил гимназию, поступил в технический институт. Что не дала тебе прежняя власть такого, что дала тебе новая — советская.

— Пойдем туда, куда направлялись, — произнес он. — Приказ, есть приказ. Ты и твой брат — Варшавский, никогда не поймете меня. Вы страшны тем, что у вас еще осталась идея, ради которой вы готовы отдать свою жизнь.

— Вот мы ехали, и я все думала, глядя на тебя, зачем вы эту грязь разводите вокруг себя? Это хамство, это издевательство над людьми? Ведь такого циничного надругательства над жизнью никогда еще, нигде не было. Вы так все обставили, что только хамы и карьеристы могут идти к вам, и те, кому власть, как вино. И все человеческие слова отскакивают от вас, как горох от стены.

Он слабо усмехнулся и, остановившись на секунду, указал ей на дорогу.

— Удивительные вы люди, буржуа! Как ты не понимаешь, Варшавская, все кругом до самого основания изменилось. Все прежние отношения сломались, нет больше их, Нет! Раньше была, как ты говоришь, была светлая хорошая жизнь и ей якобы не давали развиваться маленькая кучка мерзавцев. Мерзавцев мы убрали, но жизнь пошла, как мы хотели. Неужели ты не понимаешь, что произошел взрыв, который никто не ожидал! Вся грязь полетела вверх, и огонь очищения запылал по нашей стране. Подумай, какие нужны были силы для такого взрыва, какая должна быть ненависть к вам….

Теперь уже она усмехнулась.

— Да, мы с тобой разные люди и говорим на разных языках, Леонид, — произнесла Нина. — Для вас главный вопрос, нужны эти люди, как ты говоришь буржуа, революции или нет. Раз, они не нужны, тогда и нечего с нами разговаривать. Все к стенке! У вас у чекистов страшная работа, голова пьянеет от власти и крови. Вы еще сами не знаете, сколько вас таких, как ты исполнителей самих расстреляют.

Опять, в голосе Нины зазвучали митинговые ноты, как будто она говорила все это не ему, а невидимой и сочувствующей ей толпе. Девушка замолчала. Она огорченно опустила голову. Леонид поднял брови, почесал в затылке…

— Может, ты и права в чем-то, Варшавская. Кругом враги — махновцы, недобитые белые, буржуи. Как жить то? Я помню октябрьские дни в Москве. Теперь смешно даже вспомнить, как мы, интеллигенты, были мягкосердечны, как боялись пролить лишнюю каплю крови, как стыдились всякого лишнего орудийного выстрела, чтобы, упаси боже, не задеть купола храма Василия Блаженного или Ивана Великого. А солдатам нашим было совершенно непонятно, и они, конечно, были абсолютно правы…. Что с тех пор произошло с нами, кем мы стали?

— Вот-вот и я об этом, — тихо произнесла Нина. — Сейчас вы утопили страну в крови, вы даже не заметили, как превратились в палачей своего народа.

Девушка замолчала, молчал и Леонид. Они медленно шагали по дороге.

— Ты знаешь, Варшавская, я сейчас живу в банкирском особняке. Так вот недавно мне попалась в руки книга Достоевского «Преступление и наказание». Полкниги солдаты выдрали на цигарки…. Стал я читать. Смешно стало. «Посмею? Не посмею?». Сидит интеллигент и копается в душе у себя.

— Вот у тебя товарища сегодня убили, завтра тебя, и кто вас вспомнит, кто помянет?

Леонид замолчал. Впереди показались пригороды города. Нина сорвала несколько полевых цветов и, прижав их к груди, произнесла:

— Вот и город…

— Вот что, Нина. Я отпускаю тебя. Хоть ты и считаешь меня жестоким, но я не такой. Да среди нас много морфинистов, кокаинистов, это естественно для нас. Не каждому такая работа по плечу. Но выбора нет. Вспомни об этом, когда тебя захлестнет ненависть к нам. Домой не возвращайся…

Нина остановилась посреди дороги. Ей очередной раз здорово повезло в этой жизни.

***

Фитилек в стакане с лампадным маслом тускло освещал милую, знакомую до боли, закоптелую кухню. Нина, с голыми руками и плечами, сидела на табурете и рассказывала матери о своей схватке с махновцем. Мать, слушая ее, перевязывала ей ободранную о ветви руку. Анна Ивановна ахала и любовно смотрела на дочь в свои круглые очки.

— Нина, Нина, — тяжело вздохнула мать, — видел бы тебя отец. Война не женское дело. Значит, Ленька теперь у красных служит, в ЧК.

— Да, мама, там.

В глазах Анны Ивановны мелькнул какой-то беспощадный огонек. Она прошла по кухоньке и с недоброю улыбкой переспросила Нину:

— Значит в чекистах ходит?

— Ах, оставьте его мама, пусть служит, где хочет. Спасибо, что хоть отпустил, не довел меня до ЧК.

— Марию то давно видела? — спросила ее мать.

— Дня за два до ареста.

— Смелая она девушка. Рассказывали мне, что когда она работала учительницей на донецком руднике, она публично не подала руки врачу, присутствующему при смертной казни. Говорили, что ее за это уволили и выслали куда-то на север. Интересно Мария служит у махновцев. Что же, и теперь она не подает руки людям, причастным к казням мирного населения?

— Ну, мама, я не хочу с тобой об этом говорить…

— Почему же не поговорить о ней… вы ведь раньше были подругами. Надо же, как жизнь изменилась: одна соседка политический комиссар у красных, другая у махновцев. Похоже, мир сошел с ума.

— Мама! Вы все на кухне и на кухне. Отчего вы не переберетесь на летнюю половину дома?

— А там, дочка, красноармейцы — пограничники живут. Как отец погиб, так они сразу и заняли весь дом. С мезонина глядят в подзорную трубу на море. Беда с ними, Нина. Воруют кур, колют балясины от террасы, рубят деревья. Что им стоит сходить в горы и набрать хворосту? Ведь круглые сутки ничего не делают. Нет, лень. Вчера два табурета сожгли…

Нина вдруг вспыхнула.

— Так нужно их начальнику заявить об этом безобразии!

Анна Ивановна усмехнулась.

— Говорила. А он мне: представьте с поличным, я такого расстреляю. И ведь, правда, расстреляет. Жалко, он же за табурет убьет человека.

Они сели за стол и стали ужинать. Ужин был как никогда — скудный. Маисовая каша без масла. Хлеба не было.

— Как ты здесь живешь мама, с кем встречаешься?

— У нас новый председатель ревкома. Прежнего председателя выгнали за пьянку и за то, что в нем практически отсутствовала местная беднота. Теперь в ревкоме главный человек — Гребенкин. Ох, свиреп! Первым делом он выселил из дома графиню и разместил в ее доме ревком. Отобрал у всех состоятельных людей коров, лошадей, завладел всей их одеждой. Сейчас раздает все это бедным мужикам.

Она замолчала и посмотрела на дочь, которая внимательно слушала последние местные новости.

— Да и местные мужики то стали такими настойчивыми. Таскают людей в ревком по самым пустяковым поводам. Многие так отъелись, что не узнать. Им сейчас все равно, как мы живем.

Разговор прервал инженер Заботин — высокий, с большим кадыком на чахоточной шее. Увидев Нину, нахмурился. Немного поколебавшись, протянул ей руку.

— Какими ветрами? — спросил он девушку. — Говорят, служишь большевикам?

— Вот приехала навестить маму…

Не получив ответа на второй вопрос, он развернулся и вышел с кухни.

***

Жаркое солнце заливало землю. Воздух словно смеялся, лаская своими порывами бирюзовое море. Не верилось, что скоро наступит осень. Откуда-то издали доносились голоса мужчин, которые о чем-то спорили между собой.

Варшавский сидел за столом и чистил свой наган. На диване сидел бывший прапорщик и тихо перебирал струны гитары. В дальнем углу зала, двое резались в карты.

— Прапорщик! — обратился к нему Евгений, — Вы, что мучаете гитару? И так на душе тоскливо, а вы еще…

Он не договорил, так как в комнату вошла молодая женщина, одетая в черное платье.

— Господа! — обратилась она к ним. — Литерный состав уходит сегодня в двадцать два часа. Охрана восемь человек.

— Противно, господа, — произнес Варшавский. — Вам не кажется, что мы потихоньку начинам превращаться из борцов с красными, в каких-то обыкновенных уголовников. Не знаю, как вам, но мне противно. Мне бы сейчас сотню казаков, я бы им показал, как нужно сражаться.

— Да бросьте, поручик, какая разница, кто сейчас мы. Руководство подполья считает, что мы не должны дать возможность красным вывести из Крыма ценности. Вы все когда-то присягали на верность царю и отчеству, так и нужно следовать присяги и не столь уж важно, в какой форме это будет. Нам нужны деньги, на которые мы сможем купить оружие необходимое нам для борьбы.

Все подошли к столу, на котором была разложена карта.

— Состав остановится на этой станции, — произнес мужчина среднего роста, с большой лысой головой. — Вы поручик и вы прапорщик войдете в вагон как чекисты, якобы для проверки состояния груза. Вот получите мандат, он настоящий, так что вопросов не будет. Думаю, что с охраной сложности не будет…

— Как сказать, господин Кирилов, — ответил Варшавский. — Их восемь, нас двое.

— Неужели вы испугались, господин поручик?

— Нет, господин Кирилов, просто не хочется глупо умирать…

В комнате повисла тишина. Все смотрели на него. Варшавский открыл портсигар и, достав папиросу, закурил.

— Что вы предлагаете в этом случае?

— Проникнуть в вагон на ходу. Это первое. Во-вторых, усилить группу, как минимум на два человека. Все это, мы должны будем сделать до этой станции, — произнес Варшавский и ткнул пальцем в карту. — На станции всегда много народу и случае неудачи, нам из поезда просто не выбраться.

— Я должен согласовать ваши предложения с руководством подполья. Вы, наверное, и сами догадываетесь, что это вопрос не одного часа.

— Хорошо, господин Кирилов, мы подождем. У нас еще в запасе несколько часов.

Кирилов надел шляпу и направился к двери.

— Господа, — обратился Варшавский к присутствующим мужчинам, — нужно собираться. Проверьте оружие… Сбор через час у Черепанова.

***

Черепанов Сергей Леонидович был обычным путевым обходчиком. Работал он в этой должности уже не первый десяток лет. Дом его, находился недалеко от железной дороги и утопал в это время года, в зелени. Два года назад, его единственный сын погиб в бою под Царицыном от руки красного кавалериста и где сейчас его могила, Сергей Леонидович не знал. Рассказал ему об этом товарищ сына, который по ранению, вернулся домой. Через год после смерти сына, он схоронил жену, которая не могла перенести это горе. Каждое воскресенье он ходил в небольшую часовенку и молился за упокой убиенных воинов и за жену, с которой прожил около тридцати лет.

В тот вечер он был дома, когда в дверь кто-то осторожно постучал.

— Кто там?

Он подошел к двери и отодвинул в сторону засов. В комнату вошли четыре человека. Судя по их выправке, это были офицеры.

— Добрый ночи, — произнес один из них.

— Добрый, — нехотя ответил он. — Что вам нужно от меня?

— Да не тряситесь вы от страха, мы от Кирилова.

По лицу Черепанова пробежала едва заметная тень сомнения.

— Так и будем стоять или вы предложите нам присесть? — произнес все тот же человек.

Судя по всему, он был командиром этой небольшой группы офицеров.

— Нас интересует литерный состав. Мы хотим попасть на него. Скажите, где и как нам это сделать?

— Я не знаю, как это сделать. Поймите меня, я лишь путевой обходчик.

По лицу офицера пробежала тень гнева.

— Выходит вы смерились со смертью вашего сына. Он дрался геройски с большевиками и погиб, как герой. А вы выходит, испугались и смирились с режимом большевиков. Вот что делает время с людьми…. Вот сейчас у вас есть возможность отомстить за смерть сына, но вы, похоже, не желаете это сделать. Вам дороже селедка с хлебом, чем память о сыне. Тогда извините нас, мы просто ошиблись, рассчитывая на вашу помощь.

— Погодите, господа. На перегоне Бурдяева — Выселки составы, как правило, тормозят. Там крутой поворот и машинист из-за этого поворота не видит, что творится позади состава. Вы там легко сможете запрыгнуть на ходу в состав.

Варшавский пристально посмотрел на Черепанова. Под его взглядом, обходчик словно сжался в маленький серый комочек.

— Спасибо за помощь. А сейчас вы поедите с нами и покажете этот участок.

— Хорошо. Поехали.

Они вышли из дома и сели в бричку, которая ожидала их за углом дома. Извозчик ударил лошадь плетью и та, словно дремавшая до этого момента, дернулась крупом и понесла их в ночь. Минут через сорок, Черепанов велел извозчику остановить пролетку.

— Вот где-то здесь, господа, — произнес он. — Литерный состав не большой, всего пять или шесть вагонов. Вы должны успеть запрыгнуть, больше подобных участков нет. Приходит состав на станцию в три утра. То есть у вас всего чуть больше трех часов.

— Спасибо, — поблагодарил его Варшавский. — Надеюсь, вы доберетесь самостоятельно?

— Да, — ответил обходчик и, развернувшись, исчез в темноте.

— Господа, приготовьте оружие. Пленных не брать…

***

Тишину ночи разорвал гудок паровоза, который словно ножом прорезал темноту ночи и вынырнул из леса. Черепанов был прав, скорость состава была не столь большой, и им удалось без труда запрыгнуть на него. Евгений достал из кармана шинели револьвер и посмотрел на прапорщика, который держал в руках гранату.

— Ну, с Богом, прапорщик, — произнес он и, открыв дверь, направился вдоль вагона.

Варшавский знал, что ценности везут в шестом купе и поэтому, он сразу же направился именно туда. Он на какой-то миг остановился, увидев, что ему навстречу движется красноармеец с чайником в руке.

— Кто вы? — успел спросить он, прежде чем Евгений выстрелил ему в грудь.

Выстрел прозвучал так сухо, что его никто не услышал. Перешагнув через тело, Евгений открыл дверь купе. За столом сидело пять красноармейцев, которые пили самогон. Не говоря не слова, Евгений стал их расстреливать из револьвера. У Варшавского закончились патроны. Один из охранников вскочил с полки и попытался дотянуться до кобуры с револьвером. Поручик попятился назад, но в это время за его спиной грохнул выстрел. Охранник, схватившись за простреленную грудь, с грохотом повалился на грязный пол вагона.

— Спасибо, прапорщик. Вы спасли мне жизнь, — произнес Евгений. — Где еще двое? Их должно быть восемь человек!

Они пересчитали шинели, которые висели в купе. Их было восемью. Варшавский присел полку и посмотрел на прапорщика.

— Сейчас придут, — произнес он и стал снаряжать барабан револьвера патронами. Прошло минут пять, когда дверь купе широко раскрылась, и в ней показались двое красноармейцев. Евгений нажал на курок. Через мгновение все было кончено. Он поднял полку, под ней находилось три баула с ценностями.

— Берем и быстро уходим, — приказал он прапорщику.

Груз оказался довольно тяжелым. Они с трудом донесли его до тамбура.

— Зови на помощь! — приказал он прапорщику.

Тот быстро исчез за дверью. Через минуту в вагон вошли еще два офицера.

— Господа! В баулах, похоже, золото и камни. Думаю, что их нужно сбросить с поезда. Вслед за каждым баулом, прыгает кто-то из вас. Сейчас ночь и это очень опасно, можно разбиться или серьезно покалечится. Кто первый?

Первым вызвался прыгать прапорщик.

— С Богом! — произнес Варшавский и сбросил в темноту первый баул.

Вслед за ним спрыгнул прапорщик. Насколько был удачным его прыжок, тогда никто не мог судить.

— Теперь вы, Ульянцев.

Офицер перекрестился и посмотрел на Варшавского.

— С Богом! — произнес Евгений и положил свою руку на плечо офицера.

Вслед за баулом в темноте исчезла и фигура Ульянцева. Евгений посмотрел на оставшегося офицера.

— Григорий, твоя очередь.

— Может вместе?

— Нет и ты, знаешь почему. Так, что с Богом.

Григорий обнялся с Варшавским и шагнул к открытой двери, из которой доносился стук колес. Еще раз, взглянув на Евгения, он столкнул баул ногой и прыгнул. Оставшись один, поручик вновь вернулся в купе, в котором вповалку лежали убитые им красноармейцы. Он посмотрел на часы, до станции, было, еще минут сорок. Он прошел в тамбур и открыл дверь. В лицо ударил холодный ветер с запахом сгоревшего в топке угля. Он наклонился между вагонами и стал отцеплять вагон. Подняв голову, он увидел удаляющийся состав. Теперь настало его время. Он оттолкнулся и прыгнул.

***

Нина шла по улице, на которой еще валялись убитые. Кругом запекшаяся кровь, винтовочные и пулеметные гильзы. Дворники мели улицы, сжигая в кучах мусора обрывки каких-то бумаг и документов. Улицы города пусты, только редкие прохожие, по случаю большой надобности, выходят во дворы и стремятся, как можно быстрее скрыться от суровых глаз красноармейцев, которые прочесывали дом за домом в поисках махновцев. Проходя мимо одного из домов, Нина увидела, как из подъезда красногвардейцы вывели трех человек. Судя по их одежде и внешнему виду, один из них был офицер.

— Что остановилась? — спросил ее красноармеец и ударом штыка в грудь, добил раненного мужчину. — Давай, гражданочка, проходи.

Это бы сказано так обыденно, словно он добивал раненых каждый день. Нина вздрогнула, увидев около стены с десяток убитых мужчин и женщин. Похоже, их просто расстреляли у этой стены, так как она была вся в крови. Накануне, красноармейцы начали зачистку города от махновцев, которые стали попирать советскую власть в этом небольшом приморском городке. Руководила этой операцией Катерина.

— Красноармейцы! Сегодня решается судьба Советской власти в Крыму! Махновцы и белогвардейское подполье посчитало, что они могут творить здесь безвластие, подменять все государственные органы. Не бывать этому! Советская власть не для того освобождала Крым от этой белой сволочи, чтобы передать его бандитским частям батьки Махно. Сейчас от вас и только от вас зависеть, чей будет Крым — наш или батьки Махно. Вы помните, как мы поступали с офицерами и казаками, все правильно, мы их просто уничтожили. Так пусть же не дрогнет ваша рука и сегодня!

На окраине города завязался бой. Это передовые части Красной армии столкнулись с разъездом махновцев. Бойцы батьки ударили по наступающим красноармейцам из пулеметов. Красные цепи залегли.

— Подавите пулеметы, — приказала Катерина командиру полка. — Вы что не понимаете, как это нужно сделать. Где ваши броневики? Почему они не поддерживают наступающих бойцов?

— Махновцы окопались у жилых домов, можем зацепить мирных жителей, — ответил командир полка.

— Это война, а на войне жертвы неизбежны. Командуйте, а иначе…

Рука Катерины потянулась к кобуре. Командир полка развернулся и побежал в сторону ординарца, который придерживал коня под уздцы. Вскочив на коня, он галопом помчался к небольшому лесочку, где стоял броневики. Через несколько минут броневики двинулись в сторону пригорода, поливая перед собой из пулеметов. Этой атаке было достаточно для того, чтобы тачанки махновцев бросив позиции, рванулись в сторону города.

— Вперед! — закричала Катерина и, размахивая маузером, бросилась вперед.

Цепи красноармейцев, словно стали маленькие ручейки большой реки, стали растекаться по улицам и переулкам города. То там, то здесь слышались выстрелы, и трудно было понять, кто и в кого стреляет. Красноармейцы врывались в дома граждан, выталкивали из них мужчин, которых под конвоем вели к зданию исполкома. Тех, кто оказывал сопротивление, расстреливали прямо на месте.

Когда первые группы красноармейцев достигли центра города, с чердака одного из домов ударил пулемет. Бойцы сначала попятились назад, но под кинжальным огнем пулемета, бросились бежать. А пулемет все бил и бил, словно старался выплеснуть наружу все, что скопилось у пулеметчика за все время красного нашествия. Вскоре на площадь выкатил броневик. Он остановился, словно стараясь понять, что здесь происходит, а затем двинулся в сторону дома, из которого вел огонь пулеметчик. Броневик ударил по чердаку из своих пулеметов, заставив стрелка замолчать. Из парадного подъезда выскочил мужчина, одетый в офицерский френч и швырнул в бронированную машину гранату. Раздался сильный взрыв. Броневик окутался черным сначала черным дымом, а затем появились рыжие языки пламени, которые стали жадно пожирать металлический корпус машины.

Катерина опустила бинокль, через который она наблюдала за поединком бронированной машины и человека. Что-то больно ударило в ее сердце, ведь в этом человеке она узнала Евгения Варшавского.

***

— Найдите этого человека, если даже вам придется перевернуть этот город вверх тормашками! Вы меня поняли? — произнесла она, обращаясь к начальнику городского ЧК.

— Все понял.

— Скажу вам больше, это Варшавский, непримиримый враг советской власти.

…. Евгений забежал в арку и, сбросив офицерский френч, остался в нательной рубахе. Сунув револьвер в карман галифе, он направился по известному лишь ему адресу. Поручик подошел к окну и тихо постучал. В комнате погас свет, и занавеска слегка отодвинулась в сторону.

— Поручик! Заходите, — услышал он женский голос.

Он прошмыгнул словно тень в открытую дверь.

— Как я рада, что вы живы, — произнесла женщина и повернула фитиль в керосиновой лампе. — Как вам удалось уцелеть в этой мясорубке? Да вы не стойте у двери, проходите.

— Еще в доме кто-то есть? — спросил женщину Варшавский.

— Нет. Я никого не жду.

Евгений прошел в зал и сел за стол.

— Я только до утра, а там уйду. Меня будут искать….

Женщина посмотрела на него и прошла в другую комнату.

— Вот одежда моего мужа, вам нужно переодеться.

— Спасибо, — коротко поблагодарил он ее и стал быстро переодеваться.

Женщина вышла на кухню и, судя по звону посуды, доносившейся оттуда, готовила чай.

— Евгений! Вы встречались с Григорием? Он один из вашей группы, который бесследно исчез после вашей акции с ценностями. Неужели он погиб?

— Не думаю, что он погиб. Скорей всего подался за кордон.

— Вот оно офицерское благородство, стянуть деньги, предназначенные для борьбы с советской властью.

Варшавский замолчал. Его насторожили шаги за окном. Он посмотрел на женщину и, достав из кармана револьвер, прижался к стенке. В окно кто-то тихо постучал.

— Откройте, — произнес Евгений.

Хозяйка подошла к двери и скинула крючок. В прихожую вошел священник.

— Отец Константин? — произнесла женщина. — Что произошло?

— В городе идут аресты. ЧК ищет какого-то Варшавского.

Заметив Евгения, священник замолчал.

— Откуда вы знаете о Варшавском?

— Они уже провели обыск у меня и в храме.

— Присаживайтесь отец Константин. Хотите чая? — поинтересовалась у него Мария Федоровна.

— Не откажусь.

Подобрав рясу, священник сел за стол и разгладив руками бороду, перекрестился.

— Что делается на белом свете? Никакого покоя. Рубят друг друга союзники, не могут поделить власть на полуострове. Сегодня на моих глазах махновец застрелил человека. Просто так, был пьяным…. А к вечеру его зарубил красный конник. Народ божий превратился в мусор, который никому не нужен.

— Мария Федоровна, Я хочу покинуть ваш гостеприимный дом. Где мои вещи?

— Что вы, Евгений. За окном ночь…

— Вот и хорошо.

Варшавский прошел вслед за хозяйкой дома, в комнату. Она потянула за кольцо, которое едва заметно выделялось на полу, и открыла подпол.

— Все там, — тихо произнесла она.

Евгений достал из углубления саквояж. Открыв его, он достал гранату и сунул ее в карман галифе.

— А теперь, прощайте Мария Федоровна. Бог даст, еще увидимся, а если не приведется, не поминайте лихом.

Он накинул на плечи пиджак и, взглянув на женщину, направился в прихожую.

***

Вечер выдалась теплым. Ветер с моря надул тучи, которые заволокли все небо. В город въехала тачанка и направилась к центру города. Заметив патруль, тачанка остановилась.

— Браток! Как проехать к ЧК? — спросил одного из патрульных мужчина.

— Езжай прямо, как проедешь площадь сворачивай снова налево, там метров сто. Большое белое здание — это и будет ВЧК.

— Спасибо, — поблагодарил мужчина и направился к тачанке.

Он сел в тачанку и посмотрел на товарища, который, молча, набивал пулеметную ленту патронами.

— Ты слышал? — спросил мужчина, поправив на себе кожанку.

Тот кивнул головой и стегнул лошадь кнутом. Тачанка с шумом двинулась в сторону ЧК.

— Порфирий! Я один зайду в здание, вы меня прикрываете.

— Варшавский! Может, я пойду вместо тебя? — произнес мужчина, закончив набивать пулеметные ленты.

— Нет, Порфирий, у меня с ними свои счеты. Как-нибудь в следующий раз. Война еще не закончилась.

Евгений подумал о сестре. Два дня назад он встречался с ней ночью. Его мать скончалась от тифа, и он пришел проститься с ней. Днем этого было сделать нельзя. ЧК узнав о смерти его матери, устроила засаду у них дома.

— Нина! Ты должна уехать отсюда, — произнес он, покидая дом. — Здесь они не оставят тебя в покое.

— И куда же мне ехать, Женя?

— Куда угодно, только подальше отсюда.

— Я не хочу.

— Нина! Ты не маленькая девочка. Катерина не даст тебе жить в Крыму…. Пойми меня, я просто боюсь за тебя.

— А как же ты, Женя? По твоим пятам идет ЧК?

— За меня не беспокойся. Я выполняю свой дог перед отчизной. Я офицер и никто не снимал с меня выполнения той присяги, которую я давал. Завтра совершу казнь. Я убью Председателя Крымского ревкома Бела Куна.

— Но это же, верная смерть, — произнесла Нина и на глазах у нее заблестели слезы.

— Женя! Одумайся! Убийство одного человека не остановит красный террор.

— Может, ты и права, Нина. Но, я думаю, что такие люди не должны жить на этой земле. Ты знаешь, что по его приказу убивают десятки офицеров и казаков. Эти люди поверили Фрунзе, его заверениям об амнистии…. Мне тоже предлагали зарегистрироваться в исполкоме, но я отказался делать это. Те, кто зарегистрировался и встал на учет, уже мертвы.

Они обнялись и стали прощаться. Каждый из них хорошо знал, что эта встреча была последней в их жизни. Варшавский сел в бричку и махнув ей на прощание рукой, тронул извозчика за плечо. Экипаж тронулся с места и быстро исчез за поворотом улицы.

Тачанка остановилась. Евгений посмотрел по сторонам. Улица была пуста. Он поправил кожанку и медленным шагом направился к подъезду двухэтажного здания, около которого стоял часовой. Он достал из внутреннего кармана куртки мандат и протянул его часовому. Судя по лицу мужчины, по тому, как он шевелил губами, Варшавский сделал вывод, что последний не слишком силен в грамотности.

— Начальник у себя? — спросил он часового, который судя по лицу, еще не успел дочитать документ.

— Да, — коротко ответил часовой и вернул Евгению документ.

Он прошел мимо часового и, войдя в небольшой холл, направился на второй этаж. Остановившись напротив кабинета начальника ЧК, он взвел курок револьвера и лишь только после этого постучал в дверь.

— Заходи! — раздался мужской голос из-за двери.

Варшавский толкнул дверь и оказался в небольшом кабинете, который занимал начальник ЧК.

— Что у вас? — спросил Евгения мужчина, сидевший за столом.

— Представитель 13-ой армии Новиков, — представился он. — У меня пакет для Бела Куна.

Начальник ЧК оторвался от бумаг и посмотрел на посетителя. У него было крупное лицо, покрытое множеством следов от оспы, его черные усы делали его лицо воинствующим.

— Вы опоздали, товарищ Новиков. Председатель Крымского ревкома выехал минут тридцать назад.

— Как же так? — с горечью в голосе, произнес Варшавский. — У меня письмо от Фрунзе.

— Ничем помочь не могу, товарищ Новиков.

Евгений стоял, не решаясь покинуть кабинет. Он еще не решил, что ему делать в этой ситуации. Начальник ЧК вновь взглянул на него, не понимая, почему этот человек еще до сих пор находится в его кабинете. Варшавский вытащил из кармана револьвер и направил его на хозяина кабинета. Варшавский, хорошо видел, как побелели губы начальника ЧК. Он хотел что-то сказать, но из горла его вырвался лишь рык.

Пули ударили в грудь мужчины. Его зеленая гимнастерка покрылась темными пятнами. Падая, он сбил письменный прибор, который с грохотом упал на пол.

***

В кабинет заглянул совсем молодой парнишка. Увидев тело начальника ЧК, лежавшего в луже крови, он побледнел. Он перевел свой взгляд с тела чекиста на Евгения и, заметив в его руке револьвер, все понял. Он хотел закричать, но выстрел Варшавского, оборвал его на первой ноте. Он быстро подошел к столу и, собрав все лежавшие на столе документы, сунул их в портфель, который лежал на стуле. Перешагнув через его тело юноши, он вышел в коридор. Евгений шел по коридору и, стреляя в каждого, кто попадался ему навстречу.

Он спокойно прошел мимо часового и сел в тачанку. Порфирий взглянул на него и сразу все понял.

— Гони! — спокойно произнес Варшавский и молча, стал перезаряжать свой револьвер.

Из здания ЧК выскочило челок пять красноармейцев, которые бросились в сторону тачанки.

— Держи их! — закричал пожилой красноармеец и выстрелил в них из винтовки.

Пуля обожгла щеку Евгению. Порфирий нажал на гашетку пулемета. Длинная очередь буквально скосила всех красноармейцев. Тачанка неслась по улицам городка, поливая из пулемета всех, кто хотел ее остановить. Наконец они выскочили из узких городских улиц и лошади, словно почувствовав степной простор, помчались еще быстрее.

— Неужели ушли? — спросил Порфирий Варшавского. — Похоже, Бог у нас с тобой на нашей стороне. Рисковый вы человек, поручик.

— Кто не рискует, тот не знает вкус победы. Рано нам с тобой радоваться. Наверняка, сейчас красные устроят за нами погоню….

Словно в подтверждении его слов позади их в небе вспыхнула ракета.

— Вот видишь, Порфирий, рано еще говорить об удаче.

Тачанка, словно, вихрь летела по степи, поднимая за собой клубы пыли.

— Они, наверняка, постараются отрезать нас от дороги, — произнес Евгений. — Думаю, что нам не прорваться в Колай.

— Что ты предлагаешь? — спросил Варшавского Порфирий.

Молчавший все это время извозчик неожиданно для них предложил повернуть в сторону города.

— Они думают, что мы вырвались их города, а мы вернемся обратно. У меня есть один адресок на окраине, думаю, что в приюте нам не откажут.

— Хорошо, — согласился с ним Евгений. — Давай, разворачивай….

Они проехали еще километра два, когда их тачанку остановил разъезд красных.

— Кто такие? — спросил их кавалерист, на пританцовывающей лошади.

— Из штаба 13-ой армии с пакетом, — ответил ему совершенно спокойно Варшавский. — Вы кто такие в такое время в степи?

Кавалерист не ответил на вопрос Евгения.

— Вам не попадалась по дороге тачанка? — спросил их снова кавалерист.

— Попадалась. Они свернули в сторону Колай. А что случилось?

— Белая сволочь застрелила начальника ЧК и наших товарищей.

— Зверствует белое подполье, — произнес Евгений.

Кавалерист промолчал и, махнув нагайкой, разъезд рысью направился в сторону населенного пункта.

— Что дальше? — спросил извозчика Варшавский. — Давай, поехали в твой адресочек.

Тачанка свернула в небольшой переулок и вскоре остановилась около ворот. Извозчик соскочил с козел и громко постучал в них.

— Амвросий! Открывай, свои!

Они въехали в большой двор. К ним подошел мужчина небольшого роста с редкой седой бородой. Они обнялись, и он повел гостей в дом.

***

Бела Кун сидел и молча, слушал доклад заместителя руководителя ЧК. Доклад изобиловал различными версиями произошедшего, но не давал реального результата розыска преступников, совершивших дерзкий налет на здание ЧК.

— Меня не интересуют ваши версии, важен результат. Вы хоть понимаете политический вызов, который бросили нам в лицо эти враги революции? Похоже, вы это еще не поняли, товарищ. Если они посчитали устроить эту бойню в сердце ЧК, то выходит, все наши жертвы положенные на щит революции бесполезны. Нужно срочно провести зачистку города, всех буржуев, офицеров, казаков и тех, кто припеваючи жил при старом режиме мы должны поставить на учет, а затем ликвидировать. Вам это понятно?

По лицу заместителя руководителя городского ЧК пробежала какая-то тень. Он был явно не доволен репликой Бела Куна. Он сам был из бывших сотрудников полиции и поэтому все, что было связано с прошлым, вызывало у него своеобразное отторжение.

— Я вас хорошо понял, — ответил, глядя в лицо Бела Куна. — Мне непонятно лишь одно, мы ищем исполнителей или нам важно уничтожение враждующих нас классов?

Из-за стола поднялась Катерина Игнатьевна, которая до сих пор, молча, слушала эту полемику.

— Спорить здесь не нужно. Я полностью поддерживаю слова Бела Куна. Хочу привести цитату вашего непосредственного руководителя Лациса. Он сказал следующее: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора». Как много в этой цитате, она полностью определяет деятельность ЧК в поиске виновных в этом убийстве.

Она окинула взглядом кабинет наполненный руководством области и города. Все сидели, молча, уставившись, кто в пол, кто отрешенно смотрел в окно кабинета. Лицо Катерины покраснело, словно кто-то ударил ее по лицу. Сверкнув глазами, привыкшая к публичным выступлениям, она заговорила. Ее слова, словно гвозди, впивались в головы сидевших представителей советской власти в Крыму. Послушайте, что сказал Ленин:

«Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».

Это он сказал, выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива. Вот этими директивами мы и должны руководствоваться в нашей борьбе с мировой буржуазией. А на мое приглашение в Крым товарища Троцкого, последний открыто мне заявил: что он приедет в Крым лишь тогда, “когда на его территории не останется ни одного белогвардейца. Пока мы не уничтожим наших врагов, мы так и будем нести потери от их вылазок. Кто-то хочет еще выступить товарищи?

Она посмотрела в зал. Делегаты молчали. Зная крутой нрав Катерины, многие предпочли молчание, спору с ней.

— Что молчите? — обратилась она к ним. — Может кто-то из вас против политики партии, товарища Ленина и Троцкого?

В зале стало тихо так, что было слышно, как на улице переговариваются извозчики, ожидая своих руководителей.

— Пусть прольется море крови, которая очистит Крым от всякой буржуазной и белогвардейской нечестии!

— А что делать с махновцами, вы не сказали. Они тоже наши враги?

По лицу Катерины пробежала едва заметная ухмылка.

— Махновцы, это тоже враги нашего с вами советского государства.

Зал загудел. Заместитель начальника ЧК поднял руку, гул стих.

— У кого еще есть вопросы? Если нет, то все свободны.

Зал наполнился шумом. Все покидали его с новыми установками партии.

***

Утро выдалось туманным. На землю пала обильная роса. Евгений проснулся от какого-то непонятного для него предчувствия беды. Он осмотрелся по сторонам. Недалеко от него на полу спал Порфирий. Из его широко раскрытого рта доносились звуки, похожие на рык зверя. Варшавский спустился с печи и, шлепая голыми ногами по полу, подошел к ведру. Он зачерпнул ковшом воду и посмотрел в окно, за которым жена хозяина дома доила корову.

«А она намного моложе мужа», — подумал он.

Взгляд его скользнул по ее белым бедрам, сильным рукам и остановился на ее лице.

«Симпатичная женщина, — подумал он. — Если ее приодеть, будет выглядеть даже ничего».

Словно устыдившись своих мыслей, он развернулся и, повесив ковш на гвоздь, вернулся обратно в горницу. Он снова лег, но вскоре понял, что заснуть не может. Он сел за стол и начал чистить свой «Наган». Он сам не понял, но почему-то подумал о Катерине.

«Как же так, из такой милой и кроткой девочки она превратилась в кровавого палача. Я же хорошо помню, как она плакала над умирающим котенком, которого подстрелил из рогатки мальчишка из соседнего двора.

— Не плачь, Катя, он не умрет, я это знаю.

— Как не умрет?

— Его нужно отнести к Гавриловым. Он врач, он лечит животных.

Котенок все же умер. Сколько было слез. А сейчас она свободно убивает людей….».

От воспоминаний оторвал его хозяин дома, который вошел в горницу.

— Ваше благородие, кони накормлены, — доложил он Варшавскому.

— Спасибо, Мартын. Сегодня мы уйдем.

— Я вас не гоню, ваше благородие. Живите….

Евгений улыбнулся.

— Говорят, что это вы кончили главного чекиста города. Это правда?

Варшавский не ответил. Он привычными движениями пальцев заполнил барабан револьвера патронами и крутанул его. Убедившись в том, что оружие исправно, он велел поднимать извозчика и Порфирия.

Хозяин дома во время завтрака предложил им остановиться в Преображенском мужском монастыре.

— Настоятель монастыря отец Михаил. Он всегда был против большевиков и поэтому он не откажет вам в приюте. Передадите ему привет от меня. Как-никак родственники мы с ним.

— Спасибо, Мартын.

В дверь дома кто-то громко постучал. Хозяин отодвинул занавески и посмотрел в окно.

— Что тебе нужно, Васек? — открыв окно, спросил он белобрысого мальчишку, что стоял около двери.

— Дядя, Мартын! Чекисты и милиция обыскивает дома, — громко произнес он.

— Спасибо, Васек, — ответил хозяин дома, закрывая окно. — Ваше благородие! Уходить нужно, чекисты и милиция обыскивают дома.

Евгений быстро натянул на ноги сапоги и посмотрел на Порфирия, который стоял около двери.

— Уходим! — произнес Варшавский. — Спасибо вам за приют.

Он вышел во двор, где извозчик уже запрягал лошадей в тачанку. Порфирий установил пулемет и вынес из сарая еще три коробки с пулеметными лентами.

— Открывай ворота! — крикнул извозчик хозяину дома.

Тачанка вылетела со двора и, подняв в воздух дорожную пыль, помчалась по улице.

— Стой! Будем стрелять! — закричал красноармеец, выскочивший из ворот соседнего дома.

Он вскинул винтовку, но пуля Евгения, сбила его с ног. Винтовка вылетела из его рук и упала на землю. Он еще сделал два или три шага и повалился на дорогу, разбросав руки словно крылья. Сзади хлопнуло несколько выстрелов, но остановить мчавшую тачанку они не могли. Тачанка огрызнулась пулеметной очередью и помчалась дальше.

***

Отец Михаил облачался. Сегодня ему предстояла служба Божия и проповедь, как водится. Монастырь у него был довольно скромным, монахи все разошлись еще в 1919 году. Сейчас его паства была столь малочисленная, что он порой вел службу для двоих или троих прихожан, жителей небольшой деревни, которую сожгли наступающие красноармейцы. Тем не менее, к проповеди отец Михаил готовился заранее. Он всегда знал, что говорить прихожанам, что они хотят услышать от него. Он просто выходил к людям, из глубины его памяти выплывала, как старый деревянный парусник, цитата из Святого Писания, которая тут же рождала слова, которые словно горный поток, нес поток изречений неизвестно откуда взявшийся. Отец Михаил верил, что слова эти исходят из Царства Небесного, из Божьих помыслов. Сегодня у него возникло чувство, что эта проповедь будет последней проповедью в его жизни. Самой последней. Он задумался и застыл: «А кто вообще понимает мои проповеди? Кто-нибудь понял хоть одну из них? Или все они прозвучали в пустоту и не коснулись душ, молящихся здесь людей? Сам виноват — люди понимают то, что просто, сказал бы им, что нужно меньше пить, не нужно грешить, а ты им, старый дурак, о человеколюбии, о душе человеческой, забираешься в дебри богословия и дремучий лес психологии…. Нет, зря ты жизнь прожил, Михаил, зря…». Еще он вдруг подумал, что он уже очень стар, как этот мир стар. Пора ему уже на погост. Пора.

Услышав за окном кельи цокот копыт, отец Михаил выглянул в окно. Во двор монастыря въехала тачанка.

«Кто это и с какой целью? — подумал он, поправляя крест на груди. — На красноармейцев они не похожи, особенно тот, что по моложе двух других. Судя по выправке — офицер».

Он спустился вниз и направился в сторону гостей, которые продолжали стоять посреди двора и рассматривать монастырские постройки.

— Здравствуйте, батюшка, — произнес Евгений, направляясь навстречу настоятелю. — Я вам привез привет от вашего родственника — Мартына. Он велел кланяться вам.

— Спасибо, гости дорогие. Как он там?

— Как и все сейчас.

Они отошли в сторону от тачанки, с которой Порфирий стал снимать пулемет.

— Вы надолго? — спросил настоятель Варшавского.

— Нет. Дня на два не более. В городе чекисты устроили облавы, вот нам и пришлось перебраться куда-нибудь оттуда. Скажите, батюшка, а красные к вам часто наведываются?

— Бывают, не часто, но бывают. Приедут, бывало, обшарят обитель и укатят. Вот на той неделе были, все ищут заговорщиков….

Варшавский улыбнулся.

— Порфирий, установи пулемет на колокольне, — приказал ему Евгений.

Отец Михаил с осуждением посмотрел на него и отвернулся в сторону. Он явно не одобрял решение этого молодого офицера.

— Что вы так на меня смотрите, батюшка?

— Вот смотрю, вроде бы сражаетесь за веру, а сами что творите? Пулемет на колокольню… Бога не боитесь?

— Сейчас уже нет, отец Михаил. Бог примет всех убиенных….

Настоятель перекрестился.

— Принять примет, а вот дальше всех расставит в разные стороны. И в какой стороне стоять будете вы, этого пока никто не знает….

К Евгению подошел Порфирий с двумя коробками пулеметных лент и вопросительно посмотрел на него.

— Это тоже туда…

— Вы на службе будете? — спросил его настоятель.

— Наверное, нет. Боюсь, что своим присутствием могу навлечь на вас беду. Время сейчас такое…

Отец Михаил развернулся и направился в храм. Проводив его взглядом, Евгений подошел к тачанке и, откинув мешковину, взял в руки ящик с гранатами и понес его на колокольню. Варшавский спустился с колокольни вниз и, перекрестившись, вошел в храм.

***

Поручик лежал на жестком топчане. Ему почему-то не спалось в эту ночь и это не потому, что ложе было жестким и не удобным, его по-прежнему не покидало предчувствие навалившейся на него беды. Почему-то перед его глазами стоял ноябрь 1918 года.

Пленные красноармейцы стояли на изрытом взрывами поле. Над головами пленных дрожал прозрачный пар дыхания. Штабс-капитан Иванов со стеком в руке, озабоченно поглаживая русые усы и небритый подбородок. Он ходил между пленными, словно разыскивал среди этой толпы, скованной страхом смерти, кого-то знакомого. Наконец он становился напротив одного из пленных. Босой красноармеец, в измятой шинели, поднялся с травы, со страхом, исподлобья посмотрел на белого офицера.

— Из какой губернии? — спросил его штабс-капитан.

Рослый парень, серый с лица, зябнущий от страха и ожидания своей участи, глухо ответил. Иванов стал его о чем-то расспрашивать вполголоса.

— Капитан! Ты что ему отходную читаешь? — спросил офицера Варшавский.

Наверно, это были самые простые вопросы, которые задавал красноармейцу Иванов: о деревне, земле, бабе, стариках. Евгений хорошо помнил, как менялось лицо красноармейца. Оно посветлело, на нем вдруг заскользил какой-то непонятный ему добрый свет. Пленный улыбнулся.

Капитан слегка коснулся стеком его плеча, точно посвящая пленного в достоинство честного солдата.

Выстрел прозвучал как-то неожиданно. Красноармеец словно переломился пополам. Фуражка слетела с его головы и покатилась по мерзлой земле.

— За что ты его? — спросил Иванова Евгений.

— Ты не поверишь, его отец служил у нас на мельнице.

— И что?

— Он мне рассказал, как плакала и визжала моя сестра, когда они ее насиловали.

Штабс-капитан замолчал и посмотрел на пленных.

— Они здесь все такие, Варшавский.

— Ты что надумал, Иванов?

Он плечом отодвинул от пулемета солдата и, заправив ленту, повернул его в сторону пленных. Первой очередью он скосил передний ряд красноармейцев. Толпа сначала отпрянула назад, а затем устремилась на них, давя своими ногами раненых и мертвых. Ударило еще два пулемета. Вскоре все было кончено. Солдаты, молча, добивали раненых штыками.

— А вы поручик мягкотелый. Похоже, что эти скоты еще никого не тронули из вашей семьи. У меня они вырубили всех: мать, отца и младшего братишку. Пришли ночью и стали грабить. Представьте себе, банально грабить. Ведь их вождь открыто провозгласил лозунг — грабь награбленное барахло.

Капитан замолчал и, достав из портсигара папиросу, нервно закурил.

— Я видел, Варшавский, что ты не стрелял. Почему? Жалко? Погоди, тебе еще станет стыдно за свою слабость. Вот придут они к тебе домой, и порубят всех твоих, отберут дом…

Евгений тогда еще не совсем понимал штабс-капитана Иванова, но это с ним вскоре прошло, после Ростова, где красноармейцы расстреляли всех пленных офицеров и казаков. После пережитого, он словно потерял чувство жалости и сострадания. Именно тогда, под Царицыно, когда красные утопили в Волге около двух тысяч раненых и пленных, он понял одно, что в этой войне не может быть сострадания и жалости, здесь правило лишь одно — или ты его, либо они тебя.

Где-то недалеко залаяла собака.

«Откуда здесь собаки? — подумал Варшавский. — Я здесь не видел ни одного пса».

Он встал с топчана и подошел к окну. Густой и плотный туман висел над землей и не позволял поручику разглядеть идущую к монастырю дорогу. Он вышел из кельи и направился в другой конец коридора, где находилась келья Порфирия.

— Вставай, похоже, красные у монастыря. Я на колокольню…

Он заскочил к себе и, схватив кожанку, направился на колокольню. Теперь он уже отчетливо слышал не только скрип подвод, но и отдельные голоса красноармейцев. Лучи солнца, словно волшебные иглы прошили молочный туман, а легкий ветерок разорвал его на клочья и понес его в низину. Красных было не так много, человек сорок от силы. Они еще вечером зачистили Кузьминку и сейчас гнали перед собой с десяток крестьян и офицеров, которые по всей вероятности пытались отсидеться в этом селе.

Евгений заправил в пулемет ленту и стал наблюдать за красноармейцами через прицел пулемета. Двое конных подскакали к воротам монастыря и стали громко стучать. Из спального корпуса вышел отец Михаил и направился к воротам. Он снял засов и широко распахнул ворота.

***

Громко цокая подковами по выложенному камнем двору монастыря, в ворота въехал молодой всадник. Грудь его была затянута ремнями. Лицо командира было как у всех, солдатское, скуластое. На лице его было нечто скрытое и вместе отвратительное, смесь подобострастия и подлости, наглости и жадной вседозволенности. Он ловко спрыгнул с коня, и демонстративно ударив ногайкой по глинищу сапога, подошел к настоятелю монастыря.

— Как дела, черный ворон? Кого в этот раз прячешь в своих кельях?

— Никого. Здесь лишь православные….

— А ну-ка ребята поскребите по сусекам….

Несколько человек бросились в спальный корпус, держа винтовки наперевес. В какой-то момент Евгений понял, что от желания открыть огонь у него судорогой свело пальцы рук, лежащие на пулеметной гашетке. Он попытался разжать пальцы, но они словно приклеенные, отказывались ему подчиняться.

Варшавского отвлек крик. Из дверей спального корпуса красноармейцы волоком тащили за ноги извозчика, все лицо которого было залито кровью.

— Товарищ командир, — произнес один из красноармейцев, что был в буденовке, — ты только посмотри, кого вы отловили? Наверняка беляк!

— К стенке всех! — громко скомандовал командир отряда. — Отсюда путь к Богу намного короче!

Красноармейцы штыками и прикладами вытолкнули к стене человек десять двенадцать, среди которых было несколько человек в офицерских кителях.

— А с этим что делать? — спросил все тот же красноармеец, показывая рукой на отца Михаила.

— Его тоже туда же! — приказал командир. — Пусть будет проводником у заблудших божьих овечек!

Он громко засмеялся и посмотрел на небо, с которого словно слезы, закапали первые капли дождя.

— Не тяните! — произнес командир.

Человек десять красногвардейцев выстроились в ряд, перед стоящими у стены людьми.

— Приготовится! — выкрикнул солдат в буденовке.

Сухо щелкнули затворы винтовок, но залпа не последовало. С колокольни ударил пулемет. Несколько красноармейцев повалились на землю, так и не поняв, что произошло. Евгений снова прицелился и, найдя глазами командира, направил ствол пулемета в его сторону. Короткой очередью он буквально перерезал его тело пополам. Командир сполз по стенке, оставив на ней словно свою роспись, кровавый след.

Потеряв командира, красноармейцы словно потеряли смысл в сопротивлении. Первыми это поняли пленные офицеры. Они, подняв валяющиеся на земле винтовки, начали расстреливать обезумевших от страха красных. Бой разорвался на мелкие стычки. То там, то здесь вспыхивали перестрелки, которые заканчивались полным поражением бойцов Красной армии.

Варшавский спустился с колокольни и, держа в руках «Наган», направился к группе офицеров, которые собрались на небольшой площадке посреди двора.

— Позвольте представиться. Поручик Варшавский.

Офицеры один за другим стали представляться.

— Спасибо, поручик, — стали благодарить его офицеры.

— Господа! Я уверен, что каждый бы из вас поступил также на моем месте. Что думаете делать дальше, господа офицеры?

Единого решения он не услышал. Евгений хорошо понимал внутреннее состояние каждого из них. Сейчас, когда не стало Белой армии, их уже ничего не держало в Крыму, ни присяга, ни приказы командующего армией.

— Вы свободны в своих решениях господа. Я в отличие от вас, складывать оружие пока не собираюсь. Пока есть сила в этих руках, я буду воевать с красными.

Евгений обернулся. К нему направлялся извозчик.

— Ваше благородие, что будем делать с этими? — произнес он, показывая на трупы мертвых красноармейцев.

— Погрузите на подводы и захороните в каком-нибудь овраге.

— Господин поручик! Я тоже хочу сражаться с красными, — произнес совсем молодой офицер. — Позвольте мне следовать с вами.

Варшавский посмотрел на него и слегка обнял его за плечи.

— Хорошо, прапорщик….

Вскоре монастырский двор опустел. Вдали виднелась тачанка, которой управлял Порфирий.

***

Нина открыла глаза и, увидев мужчину, который шарил рукой в сумке спящей соседки, вздрогнула.

— Вы что делаете? — громко спросила она у мужчины.

— Молчи, барышня, пока я не разрисовал твое лицо, — еле слышно прохрипел он и, достав из кармана нож, показал его девушке.

Она толкнула в бок женщину и когда та открыла глаза, произнесла:

— Вот этот мужчина что-то искал в вашей сумке.

Вор улыбнулся Нине и став с места, направился в дальний конец вагона. Женщина, открыв сумку, стала что-то искать в ней. Похоже, не найдя то что искала, женщина закричала на весь вагон:

— Караул! Обокрали! Держите вора!

Женщина кинулась вслед за мужчиной, но тот быстро спрыгнул из вагона. Женщина вернулась вся в слезах.

— Что я скажу мужу? — произнесла она и снова горько зарыдала. — Да, я буквально задремала…. Что же ты дочка его не остановила?

Нина промолчала, ей не хотелось оправдываться перед этой женщиной. Паровоз пронзительно засвистел. Пуля ударила в окно чуть выше головы девушки, угодив лежавшему на верхней полке мужчине в голову. Она посмотрела в окно. Вдоль поезда мчалась группа коников, стреляя по вагонам из револьверов и обрезов.

— Бандиты! — закричал кто-то из пассажиров, вызвав этим криком настоящую панику.

Пассажиры стали вскакивать со своих мест и бросились к выходу из вагонов. Паровоз опять загудел, в этот раз его гудок больше напоминал стон больного человека. Состав дернулся и стал тормозить. Многие пассажиры не удержались на ногах и словно кули повалились на пол. Где-то рядом захлопали выстрелы. Нину подхватил людской поток и понес ее к выходу.

— Что у тебя в бауле? — спросил ее мужчина в надвинутой почти на глаза папахе. — Открывай, вытряхивай!

Он нагнулся и стволом револьвера стал рассматривать ее вещи.

— Вот это оставь, а остальное можешь складывать обратно, — приказал он ей.

Девушка, молча, выполнила его команду. Сложив вещи в баул, она направилась в сторону вагона. Она направилась обратно в сторону вагона, обходя стороной разбросанные на земле вещи: белье, какие-то не совсем понятные ей вещи. Кругом стояли крики, кто-то кричал, требуя отдать баул или чемодан, другие кричали и умоляли бандитов не отбирать у них последнее. То тут, то там слышались выстрелы. Неожиданно Нину остановил голос мужчины, который подъехал к ней на коне.

— Поехали со мной, красавица! Не пожалеешь, — предложил он ей. — У меня большой дом, крепкое хозяйство. Заведем детей….

Нина посмотрела на него, отметив про себя, что он внешне выглядит неплохо. Ему было лет двадцать пять, хорошо сложен. Из-под кубанки выбивался русая прядь волос. Она улыбнулась ему, так была несколько удивлена столь неожиданному для нее приглашению.

— А что у столь гарного хлопца нет дивчины? Есть все, кроме дивчины?

— Ты права, дивчина. У меня есть все, а вот любимой нет.

— Неужели влюбился? Впервые увидел и влюбился?

— Да. А разве так не бывает в жизни?

— Может и бывает. Простите, хлопец, но не могу. У меня мать больная в Киеве…

Всадник улыбнулся. У него оказалось очень красивая и обворожительная улыбка.

— А если я вас сейчас украду, — произнес он, гарцуя рядом с Ниной.

— Степан! Иди же помогай укладывать вещи. Хватит обхаживать барышень!

Он еще раз улыбнулся, девушке и, стеганув плеткой коня, помчался в сторону, где человек десять укладывали на подводы, отобранные у пассажиров вещи. Нина зашагала быстрее, так была напугана словами этого молодого красивого бандита. Она забралась в вагон и села возле окна, наблюдая, как бандиты продолжали обирать пассажиров поезда. Одна из женщин схватила за край мешка, стараясь вырвать его из цепких рук бандита. Тот поднял револьвер и выстрелил женщине в лицо.

«Что делается на белом свете, — подумала она. — Когда это все закончится?»

Поезд еще простоял на перегоне минут сорок, а затем словно проснувшись, протяжно загудел. Звонко ударились чугунные буфера, поезд дернулся и стал медленно набирать скорость.

***

Отряд поручика Варшавского тихо вошел в село. Он еще утром от разведчиков узнал, что в населенном пункте остановилась небольшая часть красноармейцев из подразделения особого назначения, которая занималась продразверсткой. Задача красноармейцев была довольно простой это изъять из крестьянских запасов излишки зерна. Крестьяне хорошо знали, что красноармейцы забирали все зерно, что находилось в крестьянских амбарах и поэтому, многие из них предпочитали сгноить зерно в ямах, чем отдать его советской власти. Отряд у Варшавского был небольшим все-то в тридцать сабель. Это позволяло ему наносить колющие точные удары по таким же небольшим красным гарнизонам.

Евгений стоял около коня, держа его под уздцы, ожидая сигнала разведчиков, которые выдвинулись в сторону села около часа назад. К нему подскакал казак и вскинул руку для приветствия.

— Ваше благородие! Все тихо, часовые сняты.

Он вскочил на коня и громко скомандовал:

— По коням!

Выхватив из ножен шашку, Варшавский первым ворвался в село. Где-то совсем рядом хлопнул выстрел, затем второй, скоро все это превратилось в настоящие звуки боя, которые перемещались к центру села. Из-за забора, держа винтовку в руках, выскочил красноармеец в белом нательном белье. Увидев конника, он поднял винтовку и выстрелил в него. Пуля просвистела рядом с ухом Евгения. Он хотел еще раз выстрелить, но удар шашки поручика расколол его голову, словно спелый арбуз. Красноармеец схватился за голову и повалился на землю.

Красноармейцы засели в доме, который раньше принадлежал приказчику помещика Семенчука и, установив пулемет, не давали возможности атаковать их в лоб.

— Степан! — подозвал Варшавский казака, который лежал у плетня и вел огонь из карабина по окнам дома. — Нужно запалить дом, а иначе мы их оттуда не выбьем.

— Есть поджечь дом, — ответил казак и пополз в сторону дома.

Пулеметная очередь легла в метре от его головы.

— Огонь по окнам! — скомандовал Евгений и несколько раз выстрелил в окно, из которого бил пулемет. На какой-то момент огонь красных ослабел, и это позволило Степану преодолеть еще несколько метров. Пулемет красных словно проснулся и новая очередь, подняв дорожную пыль, легла впереди, ползущего к дому казака.

На востоке заалела заря. Где-то на окраине село закричал полусонный петух. Из окон дома вырвалась вспышка, а затем прогремел взрыв. Это Степан бросил гранату в открытое окно дома. Варшавский и несколько его человек бросились к дому. Вскоре все было кончено. Пленных отряд не брал.

— Молодец, Степан! — поблагодарил его Евгений. — А сейчас, передай сельчанам, пусть забирают обратно хлеб.

Минут через тридцать отряд покинул село. Варшавский оглянулся назад. Над селом стоял черный столб дыма. Это горел дом помещика Семенчука, подожженный кем-то из его казаков. Евгений хорошо понимал, что его очередная акция вызовет очередную попытку красных уничтожить его отряд. Так оно и случилось.

….. Катерина Игнатьевна нервно бросила трубку на рычаг телефона, услышав об очередной акции поручика Варшавского. Открыв дверь, она громко выкрикнула фамилию вестового, которого не оказалось на месте. Через минуту, вестовой буквально влетел в кабинет.

— Срочно найди начальника ВЧК и командира полка. Через полчаса я жду их у себя в кабинете.

Вскоре началось совещание. Катерина Игнатьевна стала отчитывать начальника ВЧК в том, что тот не в состоянии уничтожить белогвардейский отряд поручика Варшавского.

— Мне только что сообщили, что банда Варшавского совершила налет на село Мальцево. Весь наш отряд, направленный туда для выполнения плана продразверстки погиб. Крестьяне растащили весь собранное ими зерно. Сколько вам нужно времени для уничтожения этих бандитов?

Начальник ВЧК поднялся из-за стола и посмотрел на заместителя председателя Крымского ревкома, глаза которой метали молнии.

— Как минимум две недели, — ответил тот.

— Что? Вы понимаете, что вы говорите? Если вы не в состоянии выполнить подобное поручение ревкома, так и скажите. Я буду звонить в Москву Якову Петерсу, пусть он тогда решает эту задачу! — чуть ли не закричала на него Катерина.

— Зачем же сразу Петерсу? — произнес начальник ВЧК. — Думаю, что мы и без него здесь справимся.

— Даю вам трое суток, — жестко произнесла заместитель председателя Крымского ревкома. — Трое суток и не более. Вам поможет кавалерийский полк Нежданова. Вопросы есть?

Вопросов не было все встали, молча, расходиться.

***

Отряд Варшавского третьи сутки уходил от погони. Красные висели на хвосте отряда и не давали ему возможности ни отдохнуть, ни оказать помощь раненым. Впереди показался небольшой лес, который, как посчитал Евгений, мог дать им временное убежище. Углубившись в лес, отряд остановился около большого и глубокого оврага.

— Прапорщик! Выставите боевое охранение, а остальным отдыхать! — приказал поручик.

Уставшие от столь длительного перехода люди, буквально повалились на землю. Вскоре, все погрузились в сон. Евгения разбудили выстрелы, которые гремели совсем рядом с их стоянкой. Он залег за пулемет. Через минуту-другую он увидел свое боевое охранение, которое ведя огонь из винтовок, отходило к оврагу.

— Красные! — закричал прапорщик и, схватившись за прострелянную грудь, повалился в траву.

— Занять оборону! — выкрикнул Варшавский и, заметив среди деревьев фигуры красноармейцев, открыл по ним огонь из пулемета.

Пули словно остро отточенные косы срезали тонкие деревья, срезали ветви, прижимая атакующую цепь красных к земле. Огонь пулемета поддержали винтовочные залпы, выбивая из людской цепи целые бреши. Наконец красные, не выдержав огня обороняющихся офицеров, стали отходить назад.

«Что делать? — размышлял Варшавский, лежа за пулеметом. — Сейчас они предпримут новую атаку и постараются выдавить нас из леса. Если это произойдет, то в поле они просто порубают их всех».

Между деревьями снова показались красноармейцы. В этот раз они атаковали своеобразно, подковой, охватывая отряд с флангов. Евгений развернул пулемет и первой же очередью срезал несколько человек. Один из красноармейцев швырнул в его сторону гранату. Она ударилась в дерево и отскочила в сторону. Ее взрыв сразил еще двух красноармейцев. Со стороны красных ударили два пулемета. О бронированный щиток его пулемета ударило несколько пуль, которые с визгом ушли куда-то вверх.

Евгений оглянулся назад. Несколько человек из его отряда были уже на дне оврага и стали пытаться подняться из него на противоположную сторону. Раздался взрыв гранаты, и они попадали замертво на дно оврага.

«Выходит, окружили, — подумал он. — Сейчас перегруппируются и ударят снова. Чем их встречать, патронов осталось еще минут на десять хорошего боя».

Расстреляв очередную пулеметную ленту, Евгений двинулся в сторону красных. Этот план у него родился спонтанно. Он дополз до места, где недавно брошенная граната красноармейца посекла своих товарищей. Отбросив в сторону свою фуражку, он быстро стянул с себя офицерский китель и швырнул его в кусты. Сняв с красноармейца гимнастерку, он надел ее на себя. Намазов свое лицо кровью убитого, он надел на голову буденовку и лег рядом с телами убитых им красноармейцев. Потому, как редко раздавались выстрелы, он понял, что его отряд полностью истреблен красными. Прошло минут двадцать прежде, чем он услышал голоса бойцов, которые прочесывали лес, добивая раненых белых офицеров.

— Гаврилов! Посмотри, сколько здесь наших они накрошили, — произнес один из красноармейцев, становившись рядом с Варшавским. — Надо будет направить сюда подводу, чтобы собрали тела.

— Понял, товарищ комиссар. Сейчас пришлю….

Вскоре подъехала телега. Двое мужчин преклонного возраста стали грузить трупы красноармейцев. Один из них подошел к Евгению.

— Посмотри, этот кажется еще живой. Что будем с ним делать?

— Клади его поверх тел. Пусть Настя посмотрит, что с ним….

Они с трудом забросили в телегу Варшавского. Ударив лошадь кнутом, они двинулись из леса.

***.

В то утро атака Корниловского полка, в составе которого воевал Евгений Варшавский, мгновенно опрокинула красных. Откатившись до вокзала, красные перешли в контратаку, но их погнали снова. Сотня, которой командовал Варшавский, одной из первых оказалась на железнодорожных путях, на которых под парами стояло два состава. Из вагонов, словно из порванного мешка, как горох, посыпались красноармейцы.

— Руби их! — громко скомандовал Евгений и, выхватив из ножен шашку, первым помчался на врага.

Несмотря на то, что красные превосходили его сотню в несколько раз, организовать оборону они не смогли и стали легкой добычей кавалерии. Остановить это побоище смог лишь броневик красных на борту, которого белой краской было написано «Товарищ Артем». Первой же пулеметной очередью он свалил на землю несколько конников.

— Спешиться!

Казаки открыли по броневику огонь из винтовок. Варшавский буквально нырнул под вагон. Он побежал вдоль стоявшего железнодорожного состава. Остановившись, он увидел броневик, который вел огонь по белым.

«Сейчас я тебя достану», — подумал Евгений, доставая из кармана галифе гранату.

Он снова нырнул под вагон и, сорвав чеку, швырнул гранату под колеса броневика. Яркая вспышка на какой-то миг ослепила его. Колесо броневика отлетело в сторону, а сама бронированная машина завалилась на бок. Поручик вскочил на поверженную им машину и открыл люк. Водитель всем телом навалился на руль. Из его разбитой головы текла кровь, смешанная с мозгами. Рядом с ним на сиденье находилась молодая красивая женщина, которая по всей вероятности была пулеметчицей. Светлые густые волосы женщины были в крови.

— Добей! — прошептала она.

Рука Варшавского державшая револьвер дрогнула.

— Живи, — прошептал он и спрыгнул на землю.

Ему подвели его коня и он, вскочив в седло, повел сотню дальше на Харьков. Сейчас он смотрел на женщину, которая склонилась над его головой, смывая с его лица запекшую кровь. Неожиданно ее рука дрогнула.

«Похоже, узнала, — подумал он. — Что делать?»

Женщина пристально посмотрела на Варшавского.

— Живи, — тихо произнесла она.

Она бросила мокрую тряпку в таз и неторопливо, отошла в сторону. Евгений сполз с телеги и направился в сторону, где стояли кони красноармейцев. Он быстро вскочил на коня и, натянув поводья, ударил его каблуками сапог. Конь взвился на дыбы и словно выпущенная из тугого лука стрела, помчался по степи.

— Стой! Буду стрелять! — выкрикнул выбежавший из кустов ему наперерез молодой человек в буденовке на голове.

Евгений ударил его ногой в грудь. Сзади послышались винтовочные выстрелы. Пули, словно крупные шмели, загудели у него над головой. Одна из них ударила его в ногу, заставив поручика вскрикнуть от сильной, пронизывающей все тело, боли. Он чуть не свалился с коня и поэтому, чтобы удержаться в седле, крепко схватился за конскую гриву.

Конь словно почувствовав боль своего хозяева, сбросил скорость бега. Евгений оглянулся назад, погони за ним не было.

***

Варшавский открыл глаза.

«Где это я?» — подумал он, снова теряя сознание.

Сколько он был без сознания, он не знал. Почувствовав на губах влагу, Евгений открыл глаза. Перед ним стояла молодая женщина с чашкой в руке.

— Где я? — спросил он ее.

— Не беспокойтесь, вы у друзей. Мы вас подобрали в поле и привезли ко мне.

— Как давно я у вас?

— Шестой день. Вы все это время были без сознания, бредили. Как сказал Михаил Иванович, у вас серьезное ранение бедра. Я бы тоже хотела знать, кто вы?

— Я офицер армии, которой уже нет. Фамилия моя Варшавский, зовут Евгений.

— Вот мы с вами и познакомились. Меня зовут Лизой.

Лицо Лизы стало расплываться в глазах поручика. В комнату вошел мужчина и посмотрел на женщину.

— Насколько я понял, он представился вам, Лиза?

— Да. Он офицер….

— Вы слышали приказ Крымского ревкома? Власти приказывают сообщать о местах, где укрываются офицеры и казаки. Как бы вы голубушка не пострадали из-за своей жалости.

— Кроме нас с вами, о нем никто не знает.

— Как знать, как знать, дорогая. Все в руках Бога.

Доктор забрал свой саквояж и направился к выходу из дома. Евгений заснул, Он спал словно ребенок, улыбаясь и почему-то чмокая губами. Ему снился его уже покойный командир полка.

— Вот вы и убиты, господин поручик… вот и убиты…. А вы такой хороший, гордый…

— Я вам отдаю своего Георгия, господин полковник. Мне теперь совсем не страшно, совсем…. Посмотрите, я смеюсь, ваше превосходительство!

Лиза сидела около кровати, слушая шепот этого незнакомого ей человека. За окном дома прошла колонна красноармейцев.

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был не чем, тот станет всем…

Пели бойцы не стройно, и поэтому песня звучала как-то не естественно и фальшиво. Она поднялась со стула и закрыла окно. Глядя на заросшее бородой лицо этого человека, она хорошо понимала, что ей грозит, если чекисты обнаружат его у нее дома. Евгений застонал и открыл глаза.

— Вам плохо? — поинтересовалась она у него.

— Да сон нехороший видел, будто расстреливать меня повели.

— Евгений! Можно поинтересоваться у вас? Что будет, если вас схватят красные?

Он усмехнулся.

— Меня сразу же поставят к стенке, без суда и следствия. Уж больно много я насолил этой власти, Лиза.

— Почему вы не ушли за кордон?

— Вы же тоже не ушли. Я давал присягу, Лиза, сражаться за родину до последней капли крови. Эти большевики, в отличие от меня, не любят нашу Россию, они продают ее по частям. А, я за единую и неделимую Россию….

Он улыбнулся женщине.

— Скажите, Лиза, а где ваш муж?

Она не ответила и, судя по ее глазам, в которых заблестели слезы, он понял, что мужа у нее уже нет.

— Они убили его, — тихо произнесла женщина. — Он был директором гимназии, учил их детей, а они взяли и убили….

Евгений положил на ее кисть свою ладонь. Лиза вздрогнула и посмотрела на него.

— У меня тоже красные убили отца. Он был врач, лечил людей…. Мать умерла, а где сейчас моя сестра — Нина, я не знаю. Жива она или нет, один Бог знает…

Он замолчал. В комнате стало так тихо, что было слышно, как билась об стекло залетевшая в комнату муха.

— Лиза! Помогите мне подняться, боюсь залежаться.

— Может, дождемся врача? — спросила она у Варшавского.

— Не стоит ждать врача. Я же не враг себе….

Она помогла встать ему с кровати. Он сделал шаг и снова повалился на кровать.

***

— Лиза! Открой дверь! Я тебе молока принесла, — послышался женский голос.

Евгений достал из-под подушки револьвер и, опираясь на трость, подошел к окну. Он отодвинул в сторону занавеску и увидел дородную женщину, которая стояла около калитки. Хозяйка дома вышла из двери дома и открыла ей калитку. Шагая по дорожке, они направились в сторону дома.

— Вы слышали, Лиза, что надумали эти советы? Они хотят организовать переселение рабочих из подвалов!

— Это дело хорошее….

— Да, вы что? Они хотят вселять этих рабочих в приличные дома. К моим соседям по дому уже поселили. Отобрали у них две комнаты, оставив им небольшую комнатенку. Я как подумаю, что и меня могут уплотнить, так страх берет.

Женщина достала из корзины четверть с молоком и поставила ее у двери. Лиза достала деньги и стала с ней рассчитываться.

— Лиза, душенька вы моя, откуда все это? — произнесла женщина и рукой указала на таз, в котором лежали окровавленные бинты.

Лицо хозяйки дома побледнело.

— Это ко мне племянник приходил. Играл в саду, да порезался сильно….

Торговка промолчала. Ее явно не устроил ответ хозяйки дома.

— Как он сейчас, ваш племянник?

— Слава, Богу. Все хорошо…..

Слушая их разговор, Варшавский нечаянно уронил на пол книгу, лежавшую на столе в зале.

— Это что у тебя там? — спросила торговка Лизу.

— Наверное, кошка. Кто еще может лазить в доме.

Торговка быстро распрощалась с хозяйкой и, семеня ногами, быстро двинулась дальше по улице.

— Мне нужно срочно уходить, — произнес Варшавский.

— Куда вы пойдете? Вы по комнате кое-как ходите. Что вы запаниковали? Я не думаю, что она побежала доносить на меня.

— Лиза! Вам тоже нужно уходить. Если они узнают, что вы оказывали помощь офицеру, то они просто расстреляют вас.

Она села на стул и посмотрела на Варшавского.

— Мне некуда уходить. У меня кроме этого дома никого и ничего нет.

— Какая разница, просто, нужно срочно уходить.

Он проковылял в прихожую и стал надевать на себя шинель. Евгений услышал, что где-то недалеко от их дома остановился автомобиль.

— Лиза! У вас есть «черный выход»?

— Да, — коротко ответила хозяйка.

Она провела Евгения до кухни и рукой указала ему на дверь, которая выходила в сад.

— Ну что вы стоите, Лиза? Одевайтесь….

— Уходите, Евгений…

Она обняла его и поцеловала в губы.

— Бог даст, еще увидимся.

Он вышел из дома и оказался в старом саду. Опираясь на трость, Евгений направился в дальний конец сада. Со слов хозяйки, там должна была быть калитка. Он услышал звон разбиваемого стекла, обрывки выкриков. Сейчас он не сомневался в том, что на Лизу донесла торговка молоком, стараясь спасти свой дом от возможного подселения к ней рабочей семьи.

«У меня есть еще пятнадцать минут, а там они бросятся в погоню за мной, — размышлял он. — Что они сделают с Лизой? Зачем я себя спрашиваю об этом? Они ее уничтожат, как уничтожили тысячи ей подобных».

— Гражданин! Остановитесь! Это ЧК!

Евгений продолжал ковылять к калитке, делая вид, что этот выкрик предназначен кому-то другому, но не ему. Он остановился лишь тогда, когда на его плечо легла тяжелая мужская рука.

— В чем дело? — произнес Варшавский, оборачиваясь к чекисту.

— Ваши документы, гражданин, — произнес мужчина средних лет, одетый в потертую кожаную куртку. — Я к вам обращаюсь!

Он еще что-то хотел сказать, но не успел. Евгений выстрелил ему в живот, не вынимая оружия из кармана шинели. Мужчина, схватившись за живот, медленно повалился около старой яблони. Он лежал среди спелых яблок, как-то неестественно поджав под себя ноги в стоптанных сапогах. Похоже, выстрел услышали в доме. В дверях показалась мужская фигура с зажатым в руке револьвером. Выстрел не позволил ему выйти из дома. Мужчина рухнул в кухню, дав Евгению еще лишнюю минуту, для побега. Он успел закрыть за собой калитку, прежде чем за его спиной раздался выстрел.

***

Нина достала из кармана жакета записку и вновь перечитала ее. Сунув ее обратно в карман, она подошла к женщине, которая торговала семечками.

— Гражданка! Вы не подскажите, как мне найти дом номер двадцать один?

— Да, вон он, — ответила она и рукой указала на угол двухэтажного дома, который был в метрах пятидесяти от них.

— Спасибо.

Она направилась к указанному ей дому, обходя большие и глубокие лужи, которые практически покрывали всю дорогу. Она остановилась напротив дома, стараясь угадать окна квартиры, в которую она направлялась. Она вошла в парадный подъезд дома, отметив про себя, былое его убранство. Поднявшись на второй этаж, она остановилась напротив двери, на медной дощечке которой была выгравирована фамилия обладателя этой квартиры. Она нажала на кнопку электрического звонка. Дверь осторожно приоткрылась, и она увидела седого небритого мужчину неопределенного возраста.

— Здравствуйте. Мне бы профессора Меньшикова?

— Кто вы барышня?

— Я от комиссара Горелова. У меня письмо к профессору.

Мужчина на какой-то миг словно оцепенел, стараясь вспомнить человека с фамилией Горелов.

— Прохор Михайлович! Этот человек учился раньше у вас, а в 1918 году спас вам жизнь.

На лице мужчины появилась улыбка. Видно он только сейчас понял, от кого пришла эта миловидная девушка.

— Проходите. Прошу извинить за внешний вид….

Он пропустил Нину и закрыл за ней массивную дверь. Квартира профессора была довольно большой. Пока он переодевался, гостья прошла по всем комнатам. Она сразу отметила про себя отсутствия женской руки. То тут, то там на мебели были видны следы пыли.

— Прохор Михайлович! Как давно вы живете один? — спросила его Нина.

Он вышел из спальни и с любопытством посмотрел на нее.

— Почему вы так решили, что у меня нет жены?

— Я просто спросила вас. Прошу прощения….

— Чая не желаете? Чай у меня знатный, из старых запасов.

— Давайте, я вам помогу. Где у вас кухня?

Нина передала ему письмо Горелова, а сама направилась на кухню, где стала готовить чай. Когда она зашла в зал с подносом, на котором стояли чашки и маленькие вазочки с вареньем, профессор уже закончил читать письмо.

— Вы знаете, милочка, о чем мне пишет комиссар Горелов?

— Нет, — коротко ответила девушка, расставляя чайные принадлежности на столе. — Интересно, о чем?

— Вы, оказывается, спасли ему жизнь, вот бы не подумал, глядя на вас. Он пишет, что вы смелая, образованная и главное честная девушка. Он просит меня взять вас на работу.

Девушка покраснела. Легкий румянец сделал ее лицо еще привлекательней.

— Вы когда-нибудь занимались химией? — неожиданно для нее, спросил ее Прохор Михайлович.

— Только в объеме школы…

— Для начала это даже хорошо. Как вы смотрите на то, чтобы работать лаборанткой в нашей лаборатории. Оклад небольшой, но с голода не умрете. Можете пока жить у меня, а там посмотрим.

Она не ожидала подобного предложения и, покраснев в очередной раз, дала согласие.

***

Евгений укрылся за деревом, в надежде, что чекисты, выскочившие вслед за ним на улицу, не заметят его. Однако этого не произошло. Высокий худой мужчина указал им на дерево и чекисты стали окружать его. Варшавский достал из кармана шинели гранату и, сдернув чеку, швырнул ее в сторону врага. Грохнул взрыв, двое чекистов так и остались лежать на булыжной мостовой.

— Врешь, не возьмешь! — шептал он, стреляя из револьвера по чекистам.

Они словно по команде перестали стрелять.

«Видимо, ждут подмогу», — решил Евгений.

Он сделал шаг, и сразу прозвучало несколько выстрелов. Пули впились в ствол дерева.

«Вот и все, — подумал Евгений. — Поджали они меня, поджали. Если бы не раненая нога можно было попытаться вырваться из окружения, но с такой ногой остается, лишь достойно умереть».

Он увидел, как из переулка показалось несколько человек с винтовками. Евгений нажал на курок, отметив про себя, как упал на землю один из них. Он сунул руку в карман и нащупал патроны. Их было мало, всего три патрона.

«Вот и все, отвоевался ты Варшавский, — подумал он, вставляя патроны в барабан револьвера. — И так, два патрона для красных. Последнюю пулю, для себя».

Раздалось несколько выстрелов, которые прижали его к дереву. Он отбросил трость в сторону, так как понял, что она ему больше не понадобится. Чекисты все плотнее и плотнее стягивали вокруг его кольцо окружения. Видя, что Евгений не стреляет, они стали активно совершать перебежки, все ближе и ближе приближаясь к дереву. Варшавский выглянул из-за дерева. Заметив перебегающего от дерева к дереву чекиста, нажал на курок «Нагана». Человек, словно споткнулся о невидимую преграду, упал на мостовую.

«И так, у меня осталось все два патрона, один из которых мой», — подумал он.

Пуля чекиста угодила ему в плечо. Он ойкнул и выронил револьвер.

— Кажется, попал! — донесся до него чей-то голос.

Варшавский поднял левой рукой револьвер и выстрелил на голос. Похоже, он тоже попал, так как до него донесся нечеловеческий крик. Так мог кричать лишь раненый человек. Он сполз по дереву и сев на землю прижался спиной к стволу. Он посмотрел на небо, которое окрасилось в багровый цвет.

«Завтра будет дождь или сильный ветер, — почему-то подумал он. — Впрочем, какая разница, если все это я завтра не увижу».

Он прижал холодный ствол револьвера к своему виску. Он уже отчетливо слышал топот сапог, это к нему бежали чекисты.

— Раз, два, три, — сосчитал он и нажал на курок.

Выстрела он не услышал, патрон дал осечку. Кто-то выбил из его руки револьвер и навалился на него всем телом. От сильной боли, Евгений потерял сознание. Варшавский пришел в себя, почувствовав чье-то прикосновение к лицу. Он открыл глаза. Перед ним, наклонившись над ним, стоял мужчина, лет шестидесяти и пристально смотрел на него.

— Вот и хорошо, — произнес он. — Я думал, что вы впали в кому. Ранение у вас серьезное молодой человек. Пуля раздробила ключицу и застряла в теле. Вам срочно нужна операция, нужно извлечь пулю. Только кто вас будет здесь оперировать, им проще расстрелять человека, чем вылечить.

— Мне сейчас уже все равно. Я хотел застрелиться, но меня подвел патрон, дал осечку. Так, что я не имею никаких претензий к возможной жизни.

— Бог, мой! Это вы о чем? Вам еще жить и жить.

— Я не хочу жить, я хочу не существовать!

Дверной глазок открылся и Евгений увидел, что кто-то внимательно наблюдает за тем, что творится в камере. Дверь с грохотом открылась и в дверях показалась крупная фигура надзирателя.

— Варшавский! На выход! — громко скомандовал надзиратель.

— Я не могу, у меня нет сил, подняться, — ответил он.

Надзиратель развернулся и скрылся за дверью. Евгений посмотрел на мужчину.

— Они сейчас придут с носилками, — произнес мужчина.

— Мне все равно.

Дверь снова с грохотом открылась. В камеру вошли два красноармейца с носилками.

— Давай, гад! Карета подана, ваше благородие.

Они положили его на носилки и вынесли из камеры.

***

Евгений с трудом сидел на стуле, который предложила ему Катерина Игнатьевна. Она внимательно наблюдала за тем, как врач делал ему перевязку. Когда тот закончил, она рукой указала ему на дверь. Когда они остались в кабинете один на один, она улыбнулась Варшавскому.

— Вот видишь, Евгений, я не такая страшная и гадкая, как обо мне писали ваши газеты.

— Зачем весь этот спектакль, если меня все равно расстреляете.

Она села за стол напротив него и долго всматривалась в его лицо.

— Ты знаешь, Варшавский, ты мало изменился, все такой же. Ты мне не поверишь, но мне в последнее время не хватало тебя. Я так хотела увидеть тебя, поговорить… Ты знаешь, что

нет существа более жестокого, чем мужчина, который когда- то сходил по тебе с ума, а теперь, больше не любит. Нет ничего ужаснее для женского сердца, чем наблюдать за тем, как тот, кто говорил тебе: "Ты — моё всё", теперь делает вид, что тебя больше нет.

Евгений улыбнулся. Если честно, то он также хотел увидеть Катерину, поговорить с ней, понять, откуда вдруг у нее появилась такая патологическая жестокость. Вот теперь она сидит напротив него, разглядывая его, как какое-то ископаемое.

— Ты знаешь, Катя, я часто себя спрашивал, почему я полюбил тебя, а никакую другую женщину. Ведь еще тогда в поезде, я понял одно, что мы с тобой совершенно разные люди. Потом, когда ты появилась на Южном фронте, я никак не мог смириться с твоей жестокостью. Вот тогда у меня и появилось желание поговорить с тобой. Наверное, это глупо, но несколько раз мог убить тебя, но что-то в самый последний момент мешало мне сделать это. Тогда я понял, что мне трудно жить, трудно смериться с твоим отсутствием в моей жизни, когда ты была так необходима мне.

Катерина засмеялась. Смех ее был таким не естественным, что Евгений поморщился от него, как морщится человек от зубной боли.

— В какой-то момент я решил, что больше не собираюсь прощать тебя за то, что тебя больше нет в моей жизни. Я был сыт твоей нелюбовью по самое горло. Я оглох, от звенящей тишины, разрезающий воздух острым лезвием шашки. Я раньше не знал, что во мне может быть столько нежности… Подумать только — всего один человек раскрыл во мне целую лавину любви, готовую накрыть всё и всех вокруг! Он просто был!

Катерина слушала его внимательно. Теперь ей стало понятно, почему этот человек готов был умереть. Его толкала к смерти неразделенная любовь.

— Хочешь, я тебе помогу? Спасу твою жизнь?

Евгений усмехнулся.

— Зачем мне такая жизнь, в которой нет любви, нет России. Вы всегда будете ненавидеть меня за мою искренность, которая требует смелости. Требуется невероятная отвага. Чтобы обнажить свое сердце. Имей достаточно мужества для того чтобы ты лично убила меня, ведь счастье и любовь стремятся в открытое сердце.

Катерина засмеялась.

— Чего смеешься?

— Я почему-то вспомнила наши вечные споры о любви, мужестве, героизме. Могу сказать лишь одно, ты не изменился. Кругом кровь, революция, а ты все живешь романтической жизнью. Видишь ли, мог застрелить и почему-то пощадил своего врага, не убил. Ты думаешь, я тоже должна тебя пощадить? Сколько ты порубал моих хлопцев, сколько повесил? Нет, Евгений, этого я тебе простить не могу! Так, что извини. И спасать я тебя тоже не буду. Я тебя просто проверила, бросила тебе соломинку надежды, думала, ухватишься. Ошиблась, прости. Я знала, что тебя просто не купишь, не напугаешь смертью. Так оно и произошло.

— Расстреляйте меня быстрее. Поверь, я уже больше не могу смотреть, как вы насилуете Россию. Ведь она для вас, большевиков, лишь маленький шаг к мировой революции. Мне страшно представить, сколько вы еще прольете нашей крови…. Не смотри на меня, ведь самое страшное — это когда человек снова зажигает огонь ненависти в твоем потухшем сердце. Не проникай в мою душу, ты там все равно ничего не увидишь. Я солдат и воевал, как солдат не жалея себя и врага. Скажи, что тебя заставляло убивать безоружных людей. Вы убили моего отца лишь за то, что он лечил людей! О боже, ты вся в крови, Катерина. Смотри не утони в ней!

Варшавский замолчал и отрешенно посмотрел на окно, на карнизе которого сидела какая-то маленькая серенькая птаха. Катерина, поймав его взгляд, повернула голову в сторону окна. Птичка, взмахнув крыльями, улетела.

«Как и моя жизнь — взмахнут рукой, и полетит моя душа….», — подумал Евгений.

— Конвой! Уведите арестованного! — строго скомандовала Катерина.

Его подхватили под руки и выволокли в коридор, где он потерял сознание от боли.

***

Евгений не спал всю ночь. Сильные боли в плече и ноге не давали ему возможности занять какое-то удобное положение на полу. В небольшой камере находилось около пятидесяти человек. Среди них были не только офицеры Добровольческой армии, но гражданские люди, которые не подпадали под понятие пролетариата. Несмотря на осень, в камере было душно. Сильно воняла параша, которую не выносили уже третьи сутки.

Варшавский снова попытался задремать, но сосед по камере, молодой прапорщик во сне пнул его ногой. Удар хоть и был не очень сильным, однако в глазах Евгения заплясали разноцветные круги, которые слились в какое-то темное пятно. Он застонал от боли и отодвинул от лица подошву сапога прапорщика. Сколько прошло времени, он не знал, но боль стала затихать. Он словно провалился в какую-то темную бездонную яму. Перед глазами поплыло село Лежанка. Почему именно это село, он не знал.

Бух, бух ухали орудия. Это красная артиллерия обстреливала из села цепи Корниловского полка, который атаковал позиции красных. Над головами атакующих офицеров прожужжала шрапнель и высоко, впереди них, разорвалась белым облачком. Все смолкли, уже неслышно стало криков «ура», цепи словно наткнулись на какую-то невидимую глазу стену, замерли на месте. Где-то совсем рядом послышалась частая стрельба, заливался непонятно чей-то пулемет.

«Все ясно, первая цепь была встречена огнем красных пулеметов, — решает он. — Сейчас наступит их черед».

Конь под ним танцует, словно хорошо понимает, что через минуту-другую седок заставит его броситься под огонь пулеметов. Варшавский находит глазами полковника Свиридова. Он видит его по белевшее от напряжения лицо. Наконец полковник выхватывает из ножен шашку. Конная лава с визгом и криками помчалась на красных, обходя их с флангов. Красные дрогнули, и стали поспешно отходить. Бросая орудия и пулеметы. Евгений в этом бою зарубил пулеметчика китайца, у которого перекосило ленту пулемета и он, бросив его, побежал вдоль улицы. Из хат стали выводить пленных красноармейцев. Их было около шести десятков пестро одетых людей, многие из них были одеты в шинели, без шапок, без поясов, головы и руки у всех их опущены. По дороге их обогнал полковник Свиридов. Осадив коня, он остановился. Встав на стременах, он громко закричал:

— Желающие пустить пулю, этой красной сволочи есть?!

Варшавский оглянулся на своих офицеров.

«Вдруг никто не пойдет?» — пронеслось у него в голове.

Вышли человек пятнадцать.

— Евгений! Присоединяйтесь!

— Прошу прощение, господа. Я офицер, а не палач. В пленных не стреляю….

— Слюнтяй! Гимназист. Хочешь чистеньким быть.

Он взял коня под уздцы и направился в сторону от оврага, в котором и должно было все произойти. Прошла минута. До него долетела команда — пли! Раздался сухой треск выстрелов, крики, стоны… Пленные падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли офицеры Корниловского полка.

Некоторые расстреливавшие офицеры, молча, отходили от оврага, другие, медленно перешагивая через тела поверженных им врагов, добивали раненых штыками и прикладами. К Варшавскому подошел штабс-капитан, лицо у него как у побитого.

— Что не нравится? И мне не нравится, но это война, поручик. Может быть, эта сволочь, что лежит в овраге, моих родителей в Ростове перестреляла!

— Давайте без истерик, капитан. Сейчас, можно стало все оправдать, любое убийство, любой расстрел. Но я пленных все равно убивать не буду.

День медленно клонился к ночи. Сотня двинулась из села, оставив пехоту в домах, в которых еще утром отдыхали красные. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами…

***

Утро выдалось холодным и дождливым. Дождь словно барабанщик, монотонно стучал в зарешеченное окно. С моря дул сильный ветер, который гонял по небу темные свинцовые тучи. Где-то в тюремном дворе сухо щелкали винтовочные выстрелы. Все арестованные хорошо знали, что это расстреливали их арестованных товарищей.

Евгений сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Сильно болели недавно полученные раны. Особо беспокоила раненое плечо. Где-то в дальнем конце тюремного коридора послышались гулкие шаги конвоя. В камере вдруг стало очень тихо, так как все сидевшие в ней люди, хорошо знали, что так шагала тюремная расстрельная команда. Каждый из них почему-то в этот миг подумал о Боге и просил его о пощаде. Шаги стихли около соседней камеры.

— На выход!

Кто-то громко зачитывал фамилии, приговоренных к казне людей.

— Дяденька! Помилуйте! Неповинный я! — раздался детский голос. — Да, я ей Богу нигде не был. Не убивайте меня!

— Прощайте господа! — эхом разнеслось по коридору.

Сидевший напротив Варшавского молоденький прапорщик, вдруг зарыдал, уткнув свое лицо в фуражку.

— Не плачь! — строго произнес Евгений. — Ты же офицер, а не гимназист! Слезами их не разжалобишь!

— Поручик! Разве вы не боитесь смерти? — спросил он Варшавского. — Странно. Я думал, что все боятся смерти!

— Куда нам деваться, прапорщик. Бойся не бойся, все равно расстреляют. Просто, советую вам смириться с этим, и не вздумайте падать перед ними на колени.

Снова зазвучали выстрелы. Напряжение в камере нарастало. По коридору снова, уже в который раз загремели шаги конвоя. Шаги приближались. Многих арестантов охватил ужас. Дверь со скрипом открылась и в камеру, в сопровождении двух красноармейцев, вошел мужчина средних лет одетый в кожанку. Он, молча, достал из внутреннего кармана куртки листы — расстрельные списки.

— Гаранин! Гупало! Швецов! — монотонно перечислял он фамилии арестованных.

Последним в списке оказался прапорщик. Он испуганно посмотрел сначала на красноармейцев, а затем перевел свой взгляд на Варшавского.

— Смелее, прапорщик, — стараясь взбодрить его, произнес Евгений. — Смелее….

Он мотнул головой и последовал вслед за другими арестованными. Прапорщик остановился около двери и снова посмотрел на Варшавского. Махнув обреченно рукой, он вышел из камеры. Тюремный двор снова наполнился грохотом выстрелов. Евгений закрыл глаза, стараясь не думать о том. Что его ожидает через полчаса. Рядом с ним, тихо молился мужчина, в прошлом, имевшим небольшой винокуренный заводик.

— Отче наш…. — донеслось до поручика.

— Не переживайте, — тихо произнес Евгений. — Бог примет всех….

— Я тоже так думаю, — ответил мужчина. — Примет ли он души убийц, сказать не берусь.

В очередной раз загремели подкованные сапоги караула. Дверь камеры с грохотом открылась, и все тот же мужчина в кожанке вошел в камеру.

— Ну что, господа буржуи, вот и пришел ваш последний час, — произнес он и громко рассмеялся. — Ну, кто готов?

Варшавский с трудом поднялся с пола. Он, молча, застегнул шинель и с вызовом посмотрел на чекиста.

— Я готов, господин чекист, — громко произнес он и качнулся в сторону.

Его поддержал мужчина, с которым он разговаривал минуту назад.

— Будьте добры, помогите мне дойти до стены, — обратился к нему Евгений.

Тюремный двор был не очень большим. На небольшой площадке у стены в разных вывернутых позах лежали убитые. Налетел ветер, поднимая волосы убитых, он шевелил их одежды, а они неподвижно лежали, словно стараясь запомнить лица тех, кто лишил их жизни.

К убитым подъехала телега. Управляла ей уже не молодая женщина, одетая в черный жакет Она ловко слезла с телеги, подошла к телам и стала рассматривать их. Тех, кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать им больно. Евгений видел, как она, плача, укладывала одно мертвое тело за другим. Тяжелые непослушное тела, словно, не хотели лежать на телеге, свешивая с нее, то руки, то ноги Телега, скрипя колесами, тихо уехала… Их выстроили в ряд у стены. Евгений посмотрел на окна административного здания тюрьмы. В одном из них он увидел Катерину, которая наблюдала за казнью. Увидев, поручика Варшавского, она отошла от окна.

— Приготовиться! — громко скомандовал чекист.

Красноармейцы вскинули винтовки. Из-за тучи выглянуло солнце и весело заплясало на гранях штыков. Он снова посмотрел на окно, но там никого не было. Солнце сверкнуло, заставив Евгения закрыть глаза.

— Пли!

Залп вышел не совсем дружным и точным. Упало шесть человек, в том числе и Варшавский.

— Пли! — последовала новая команда.

Что-то сильно толкнуло Евгения в грудь. Он медленно сполз по стене, окрасив ее своей кровью.

— Всех добить!

Он открыл глаза и посмотрел на безусого красноармейца, который уперся в его грудь штыком. Последнее что услышал Евгений, был хруст входящего в его тело штыка. А где-то, совсем рядом, шумело море.