Божество реки

— В значительной степени именно ты, лекарь, виноват в том, что я женился на этом ребенке, твоей новой госпоже, — сказал фараон, пока я втирал мазь. — Твоя мазь может излечить сыпь, но сможет ли другое твое лекарство дать мне сына? — спросил он. — Времена сейчас смутные, и мне нужен наследник не позже чем через год. Династия в опасности.

Мы, врачи, всегда неохотно даем гарантии своим пациентам так же, как адвокаты и астрологи. Я задержался с ответом, и он сам подсказал мне его:

— Я уже немолод, Таита. Ты лекарь, и я могу сказать тебе это. Мой клинок повидал множество свирепых битв. Его острие совсем не то, что было раньше, и в последнее время он часто подводит меня именно тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь. Нет ли у тебя в этом сундучке чего-нибудь такого, что укрепило бы увядающий стебель лилии?

— Фараон, я рад, что вы решились поговорить со мной об этом. Иногда пути богов столь таинственны… — мы оба сделали знак, защищающий от сглаза, прежде чем я продолжил, — и ваша первая ночь с моей девственной госпожой должна стать совершенной. Малейшая осечка, малейшее отклонение от нашей цели, малейшая неудача в попытке высоко поднять царский скипетр вашего мужества может сорвать наши усилия. У вас будет только одна возможность, и ваше первое воссоединение должно быть успешным. Если нам потребуется еще одна попытка, вам угрожает опасность родить еще одну девочку. — Я бы не сказал, что медицина подтверждает мои слова, тем не менее мы оба приняли очень серьезный вид, и фараон выглядел гораздо серьезнее, чем я.

Я поднял указательный палец.

— Если бы мы сделали попытку сегодня ночью, и… — Я замолчал, красноречиво согнув указательный палец, и покачал головой. — Нет, удача преградила нам дорогу, и теперь нам предоставляется другая возможность. Боги не оставят нас.

— Что же нам делать? — беспокойно спросил он. Я замолчал и довольно долго стоял на коленях у его кровати, погрузившись в размышления.

Мне было очень трудно скрыть чувство облегчения и удовлетворения, переполнявшие меня. В первый же день замужества госпожи я уже получил влияние на царя, и у меня появился прекрасный повод сохранять ее девственность еще некоторое время, может быть, даже достаточно долгое для того, чтобы приготовить к жестокому потрясению — первому детородному акту с мужчиной, которого она не любила и к которому испытывала физическое отвращение. Я сказал себе, что умелыми действиями я смогу продлить этот период.

— И правда, ваше величество, я могу помочь вам, но на это потребуется много времени. Сыпь вылечить гораздо легче. — Мысли бурей проносились у меня в голове. Мне нужно было выжать каждую капельку из этой губки. — Но вам придется перейти на очень строгую диету.

— Только умоляю, лекарь, никаких бычьих яиц.

— Я думаю, этого достаточно. Однако нам потребуется согреть вашу кровь и смягчить детородную жидкость для судьбоносной попытки. Для этого понадобится теплое козье молоко с медом три раза в день. И разумеется, особые лекарства, которые я приготовлю для вас из рога носорога и корня мандрагоры.

Он вздохнул с облегчением.

— Ты уверен, что оно подействует?

— Оно всегда действует, но есть одно необходимое условие.

— Какое же? — Облегчение его улетучилось. Он сел на постели и беспокойно поглядел на меня.

— Полное воздержание. Нужно дать царственному члену отдохнуть, чтобы он полностью восстановил прежние силу и мощь. Вам придется оставить ваших женщин и все радости, с ними связанные. — Я произнес эти слова с самоуверенным видом врача, которому нельзя возражать, потому что только таким образом я мог обеспечить неприкосновенность госпожи Лостры. Однако меня беспокоила ответная реакция царя. По вполне понятным причинам его могла рассердить сама мысль о лишении супружеских наслаждений. Он мог отказаться от моих средств, и тогда я потерял бы то преимущество, которое только что получил. Но приходилось рисковать ради благополучия своей госпожи. Мне нужно было защищать ее как можно дольше.

Реакция царя поразила меня. Он просто откинулся на подголовник и самодовольно улыбнулся.

— На какое время? — спросил он довольно веселым голосом, и меня поразила одна мысль: строгое ограничение было приятным для него. Я, как человек, для которого акт любви с красивой женщиной навсегда стал недосягаемой мечтой, мог лишь с огромным усилием понять, что фараона удовлетворил мой совет, так как давал ему повод освободить себя от выполнения обязанностей, когда-то приносивших радость, но сейчас, после стольких лет повторений, ставших обузой.

В то время во дворце находилось по крайней мере три сотни жен и наложниц, а некоторые из азиатских женщин славятся своим неутолимым аппетитом. Я даже не мог без сочувствия подумать о том, каких усилий стоило ему год за годом каждую ночь изображать бога в постели. И теперь перспектива ограничить его страсти уже не пугала меня, так как он, похоже, просто устал от них.

— Девяносто дней, — сказал я.

— Девяносто дней? — задумчиво переспросил он. — Девять египетских недель по десять дней каждая?

— По меньшей мере столько, — твердо подтвердил я.

— Хорошо, — кивнул он без всякого неудовольствия и легко переменил тему разговора.

— Постельничий сказал мне, что ты умеешь не только лечить людей, но и являешься также одним из трех самых выдающихся астрологов нашего Египта. Так ли это?

Я с удивлением спросил себя, почему мой друг постельничий так меня охарактеризовал? Что касается меня, то я просто не слышал о двух других астрологах. Однако скромно склонил голову.

— Он льстит мне, ваше величество, хотя, возможно, я и обладаю некоторыми знаниями о небесных телах.

— Составь мой гороскоп! — приказал он и быстро сел в постели.

— Теперь? — с удивлением спросил я.

— Да, теперь! Почему бы и нет? По твоему приказу мне все равно сейчас делать нечего. — Улыбка, неожиданно появившаяся на его лице, была настолько любезной, что я неожиданно почувствовал симпатию к нему, несмотря на вред, который он нанес Тану и моей госпоже.

— Мне придется принести кое-какие свитки из дворцовой библиотеки.

— В нашем распоряжении вся ночь. Неси все, что нужно.

Время и день рождения царя были задокументированы очень точно, а в свитках я нашел все необходимые наблюдения небесных тел, сделанные пятьюдесятью поколениями астрологов до моего рождения. Пока царь жадно следил за моими действиями, я сделал первый набросок гороскопа, но не успел закончить его и наполовину, как увидел характер человека таким, каким сам узнал, — звезды предопределяли его до мельчайших подробностей. Великая красная блуждающая звезда, которую мы называем глазом Сета, господствовала над его судьбой. Это была звезда столкновений и неопределенности, смятения и войны, печали и несчастья, а в конце она обещала насильственную смерть.

Но как мог я сказать ему такое?

Я быстро составил по порядку список слегка затуманенных событий его жизни и вставил среди множества широко известных сведений несколько мало известных, которые узнал от своих осведомителей, — царский постельничий был одним из них. Затем закончил гороскоп обычными уверениями в его добром здравии на будущее и долгой жизни, ожидающей его. Посетители астрологов всегда рады слышать их.

Описание собственной жизни произвело на царя глубокое впечатление.

— Ты действительно обладаешь всеми талантами, о которых говорит твоя репутация.

— Благодарю вас, ваше величество. Я рад, что смог услужить вам. — Я начал собирать свитки и письменные принадлежности перед тем, как попрощаться и уйти. Было уже очень поздно. В темноте за стенами дворца кричали первые петухи.

— Подожди, Таита, я еще не отпустил тебя. Ты не сказал мне то, что я действительно хочу узнать. Будет ли у меня сын и продлится ли моя династия?

— Увы, фараон, звезды не могут предсказывать такое. Они могут только указывать общее направление своего влияния или общее течение вашей жизни, но не проясняют подобных деталей…

— Да, — оборвал он меня, — но есть другие способы заглянуть в будущее, не так ли? — Меня встревожила новая тема разговора, и я попытался отвлечь его, но Мамос упрямо стоял на своем.

— Ты заинтересовал меня, Таита, и я навел о тебе справки. Ты ведь один из адептов лабиринтов Амона-Ра.

Меня расстроили его слова. Как он узнал об этом? Очень немногие знали об эзотерическом даре, которым я обладал, и я не хотел, чтобы весть о нем распространялась. Однако не мог открыто отрицать и промолчал.

— Я видел лабиринты на дне твоего сундучка с лекарскими принадлежностями, — сказал фараон, и я почувствовал облегчение. Хорошо, что не попытался отрицать свой дар и не был пойман на открытой лжи. Я смиренно пожал плечами, потому что знал, что сейчас произойдет.

— Обратись к лабиринтам и скажи, будет ли у меня наследник и не оборвется ли моя династия, — приказал он.

Гороскоп — это одно, тут требуется только знание расположения звезд и их свойств. Немного терпения, и правильная процедура поможет получить довольно точное предсказание. Однако ясновидение в лабиринтах Амона— Ра — совершенно иное дело. Оно требует расхода жизненных сил, при этом сжигается нечто, находящееся глубоко в существе видящего, и истощение и усталость долго не покидают его после путешествия в мир видений.

Уже в те дни я всячески старался избегать обращения к этому дару. Правда, в редких случаях меня еще можно было уговорить обратиться к лабиринтам, но затем многие дни после этого я чувствовал себя истощенным и духовно, и физически. Госпожа Лостра, которая знала об этих странных силах моей души и о том, как они действуют на меня, запретила, ради моего же блага, обращаться к ним, за исключением тех случаев, когда она сама просит об этом.

Однако раб не может отказать царю, и я со вздохом достал со дна сундучка кожаный мешочек с лабиринтами. Я отложил его в сторону и приготовил смесь сушеных трав, которые открывают глаза души, чтобы она могла заглянуть в будущее. Выпил смесь этих трав и подождал, пока знакомое ужасное ощущение, будто я поднимаюсь из собственного тела, не охватило меня. Я чувствовал сонливость, реальность казалась далекой, когда наконец достал из кожаного мешочка лабиринты.

Лабиринты Амона-Ра состояли из десяти кружков слоновой кости. Десять — таинственное число величайшей силы. Каждый кружок представляет одну из сторон человеческой жизни от рождения до смерти и после нее. Собственными руками я вырезал знаки на плоской стороне каждого лабиринта. Каждый из них был маленьким шедевром. Постоянными обращениями к ним, прикосновениями и своим дыханием за многие годы я сумел вдохнуть в них часть собственной жизненной силы.

Я высыпал их из мешочка и начал ласкать, сконцентрировав на них всю свою энергию. Очень скоро они стали теплыми на ощупь, как живая плоть, и я почувствовал знакомое состояние опустошения, когда моя собственная сила стала перетекать в кружки слоновой кости. Я расставил лабиринты лицевой стороной вниз двумя стопками и предложил фараону взять по очереди каждую стопку и тереть диски пальцами, сосредоточив на них все свое внимание и повторяя одновременно вслух свои вопросы: «Будет ли у меня сын?», «Выживет ли моя династия?».

Я полностью расслабился и раскрыл свою душу, чтобы духи пророчества вошли в нее. Звук голоса фараона начал проникать в мою душу все глубже и глубже, как камни, выпущенные из пращи, когда они бьют в одну и ту же точку.

Я начал раскачиваться, сидя на полу, как кобра качается под флейту факира. Зелье подействовало всей своей силой. Я почувствовал, будто тело мое не имеет веса, а сам я парю в воздухе. Заговорил, и голос мой раздался где-то далеко и странным эхом откликнулся в моей собственной голове, как будто я сидел в пещере глубоко под землей.

Я приказал царю подышать на каждую стопку, а потом поделить их на две половины, отставив в сторону одну часть и взяв себе другую. Я снова и снова заставлял его делить стопки пополам и снова складывать остатки до тех пор, пока у него в руках не осталось два кружка лабиринтов.

Он последний раз подышал на них, а затем по моему указанию вложил кружки в мои ладони. Я сжал пальцы и прижал кулаки с лабиринтами к груди. Почувствовал, как сердце мое забилось, ударяясь о сжатые кулаки и поглощая влияние лабиринта.

Я закрыл глаза, и в темноте начали появляться тени, странные звуки наполняли мои уши. Ни в звуках, ни в тенях не было ни формы, ни связности — только смятение. Голова моя кружилась, чувства притупились. Я почувствовал, что стал еще легче и поплыл в пространстве. Позволил себе улететь вверх, словно превратился в стебелек сухой травы, подхваченный смерчем, песчаным демоном летней Сахары.

Звуки в моей голове прояснились, и темные образы стали приобретать формы.

— Я слышу крик новорожденного. — Голос мой звучал искаженно, словно небо мое было разодрано при рождении.

— Это мальчик? — Вопрос фараона забился, запульсировал у меня в голове так, что я скорее почувствовал, чем услышал его.

Затем видение начало укрепляться и твердеть, и я увидел себя в длинном черном тоннеле, в конце которого сиял свет. Кружки из слоновой кости, сжатые в моих руках, обжигали кожу, как головешки.

И вот в конце тоннеля в нимбе света я увидел ребенка, лежащего в кровавой луже родовых вод, а на животе у него свернулся питон плаценты.

— Я вижу ребенка, — прохрипел я.

— Это мальчик? — спросил фараон из окружающей меня темноты.

Ребенок заорал и вскинул ножки вверх, и я увидел между пухлыми бедрами маленький пальчик плоти, увенчанный колпачком из сморщенной кожи.

— Мальчик, — подтвердил я и почувствовал вдруг неожиданную нежность к этому призраку, рожденному в моем сознании, как будто он был реальным существом из плоти и крови. Сердце мое потянулось к нему, но образ уже угас, и крик новорожденного затих в темноте.

— А династия? Что станет с моей породой? Выдержит ли она испытания?

Голос царя достиг меня и снова затерялся в какофонии других звуков, заполнивших голову, — он затерялся в звуках боевых рогов, криков людей в смертельном бою и звоне бронзовых клинков. Я увидел небо над своей головой: оно было темным от стрел, пролетавших надо мной.

— Война! Я вижу огромную битву, которая изменит этот мир! — прокричал я, чтобы перекрыть звуки сражения, заполнявшие мое сознание.

— Выживет ли моя династия? — В голосе царя слышалась лихорадочная тревога, но я не обращал на него внимания, потому что в ушах у меня стоял могучий рев, подобный самуму пустыни или же водам Нила, прорывающимся через скалистые пороги. Я увидел странную желтую тучу, которая закрыла горизонт, в туче то и дело вспыхивали огоньки, и я понял, что это солнце отражается на доспехах и оружии.

— Как же моя династия? — Голос фараона снова притягивал меня, и видение это угасло. В голове наступила тишина, и я увидел дерево на берегу реки. Это была огромная акация в полном расцвете сил, ветви ее клонились под тяжестью плодов. На самой верхней ветке сидел царственный ястреб. На моих глазах ястреб изменился, превратился в двойную красно-белую корону обоих царств Египта, в которой сплелись папирус и лотос — символы Верхнего и Нижнего царств. Затем перед моими глазами воды Нила поднялись и спали. И так пять раз наступало половодье Нила. Я смотрел до боли в глазах. Вдруг небо над деревом потемнело, и плотная туча саранчи опустилась на него. Саранча полностью скрыла дерево. Когда стая поднялась, оно было объедено, не осталось ни следа зелени. Ни листочка не было на сухих коричневых прутьях. Затем мертвое дерево наклонилось и тяжело рухнуло на землю. Падение раздробило ствол, и корона разлетелась на кусочки. Осколки ее превратились в пыль, и ветер пустыни унес их. Ничего не осталось на том месте, кроме ветра и сыпучих песков.

— Что ты видишь? — спросил фараон. Видение угасло, и я снова ощутил себя на полу царской спальни. Я задыхался, словно пробежал огромное расстояние, соленый пот жег глаза и ручьями тек по моему телу, на полу подо мной образовалась лужа. Меня трясла лихорадка, я чувствовал знакомое подташнивание и тяжесть в животе. Знал, что буду испытывать их еще много дней.

Фараон смотрел, широко раскрыв глаза, и я понял, какой страшный и осунувшийся у меня вид.

— Что ты видел? — прошептал он. — Выживет ли моя династия?

Я не мог правдиво рассказать ему свое видение, поэтому придумал другое, чтобы удовлетворить его.

— Я видел лес могучих деревьев, который простирался до самого горизонта. Деревьям этим не было числа, и на вершине каждого из них сияла корона. Красно-белая корона обоих царств.

Фараон вздохнул и на некоторое время закрыл ладонями глаза. Мы сидели молча, и я понимал, что моя ложь принесла ему облегчение. Даже исполнился сочувствием к нему.

Потом я снова солгал.

— Лес, который я видел, представлял ваших потомков, — прошептал я, пожалев его. — Он простирался до конца веков, и на каждом из них была корона Египта.

Он убрал ладони с глаз, и на лице засияла такая благодарность, что сердце мое наполнилось жалостью.

— Благодарю тебя, Таита. Я вижу теперь, как ясновидение сказалось на твоих силах. Ты можешь пойти отдохнуть. Завтра двор отплывает в мой дворец на острове Элефантина. Я отведу тебе и твоей госпоже отдельную ладью, чтобы вы путешествовали в полной безопасности. Храни ее! Ты отвечаешь за нее жизнью, потому что она — тот самый сосуд, в котором зреют семена моего бессмертия.

Я так ослаб, что мне пришлось опереться на спинку кровати, когда вставал на ноги. Доковылял до двери и оперся о косяк. Однако я не настолько ослаб, чтобы забыть свои обязанности по отношению к госпоже.

— Нужно позаботиться о брачной простыне. Жители города будут ждать ее, — напомнил я ему. — И ваша репутация, и репутация моей госпожи зависят от этого.

— Что ты предлагаешь, Таита? — Он уже целиком полагался на меня. Я сказал, что нужно сделать, и он кивнул.

— Позаботься об этом!

Я осторожно свернул простыню, покрывавшую царскую кровать. Она была сделана из тончайшего полотна, белого, как кучевые облака летом, и вышита тончайшей шелковой нитью, которую лишь изредка доставляют караваны с востока. Унося с собой сложенную простыню, я покинул спальню царя и отправился по спящему дворцу на женскую половину.

Госпожа моя спала как мертвая. Я дал ей столько красного шепена, что она проспит целый день и проснется скорее всего только к вечеру. Я посидел немного рядом с ней на кровати. Чувствовал себя усталым и подавленным, потому что лабиринты истощили мои силы. Образы, рожденные ими, еще тревожили меня. Я был уверен в том, что ребенок этот был рожден моей госпожой, но как объяснить остальную часть видения? У этой загадки, казалось, не было ответа, и я отложил ее в сторону, потому что у меня была другая, более срочная работа.

Усевшись на корточки перед кроватью Лостры, я расправил вышитую простыню. Кинжал у меня был такой острый, что мог сбрить волосы с руки. Я выбрал одну из голубых рек крови на запястье и проткнул ее кончиком кинжала, а затем посмотрел, как тоненькая струйка крови потекла на простыню. Когда размеры пятна удовлетворили меня, я обмотал запястье полоской полотна, чтобы остановить кровь, и связал запачканную простыню в узел.

Рабыня все еще оставалась в прихожей. Я приказал, чтобы никто не смел беспокоить сон Лостры. Зная, что о ней хорошо позаботятся, я мог оставить ее здесь и забраться по лестнице на внешнюю стену гарема.

День только начинался, но толпа любопытных, в основном состоявшая из старух и зевак, уже собралась под стенами дворца. Они все с любопытством посмотрели вверх, когда я появился на стене.

Я картинно встряхнул простыню перед тем, как разложить ее по краю стены. Пятно крови в середине имело форму цветка, и толпа тут же загудела, обсуждая этот знак девственности моей госпожи и мужской силы жениха.

Позади толпы я заметил человека, который был намного выше остальных. Голову его скрывал полосатый шерстяной платок. Только когда он откинул его и открыл лицо и голову с копной горящих красно-золотых волос, я узнал его.

— Тан! — закричал я. — Мне нужно поговорить с тобой.

Он посмотрел вверх, и в глазах его я увидел такую боль, какую не хотел бы увидеть еще раз. Это пятно крови на простыне разбило его жизнь. Я знал муки потерянной любви и до сих пор помнил их во всех подробностях, хотя прошло столько лет. Рана в сердце Тана была свежей, она кровоточила и мучила его гораздо сильнее, чем любая другая, нанесенная бронзовым клинком на поле брани.

Ему не выжить без моей помощи.

— Тан! Подожди меня.

Он снова набросил платок на голову, скрыв лицо, и отвернулся. Шатаясь как пьяный, пошел прочь.

— Тан! Вернись! Мне нужно поговорить с тобой. Он не оглянулся, но ускорил шаг.

К тому времени, когда я слез со стены и выбежал из главных ворот дворца, он уже исчез в лабиринте узких улочек и глинобитных хижин города.

ПОЧТИ ВСЕ утро я потратил на поиски Тана, но в отряде и дома его не было, как не было и в других обычных местах.

В конце концов мне пришлось оставить поиски и отправиться к себе на половину мальчиков-рабов. Царская флотилия готовилась отбыть на юг. Мне надо было собрать вещи и упаковать их, чтобы быть готовым к отплытию вместе с госпожой. Я отбросил тяжелые мысли, навеянные образами лабиринтов, и воспоминания о Тане и занялся увязыванием своих вещей. Я покидал единственный дом, который мог назвать своим на этом свете.

Мои зверюшки, казалось, почувствовали, что происходит что-то неладное. Они волновались, чирикали и скулили, и каждый из них старался по-своему привлечь мое внимание. Дикие птицы прыгали и порхали на мощенной каменными плитами террасе, а в углу, около моей кровати, сидели два моих любимых сокола сапсана; они расправляли крылья, ерошили перья на спинах, кричали на меня со своих насестов. Собаки, кошки и ручные газели толпились вокруг, стараясь потереться об меня, и мешали увязывать вещи. В отчаянии я обвел глазами комнату, пытаясь чем-нибудь отвлечь их внимание.

Мой взгляд упал на кувшин с кислым козьим молоком у кровати. Кислое молоко — один из любимейших моих напитков, и мальчики всегда стараются проследить, чтобы кувшин этот никогда не был пуст. Зверюшки тоже обожают свернувшееся молоко. Поэтому, чтобы отвлечь их, я вынес кувшин на террасу и наполнил их глиняные чашки кислым козьим молоком. Они столпились возле чашек, стараясь отпихнуть друг друга. Там я их и оставил и вернулся к своим занятиям, загородив вход в комнату плетеным щитом.

Удивительно, сколько может накопиться вещей даже у обыкновенного раба. Задолго до того, как я кончил увязывать свои вещи, у стены выросла высокая гора сундучков и узлов. К этому времени от усталости и подавленного настроения я едва держался на ногах. Однако не настолько потерял бдительность, чтобы не обратить внимания на странную тишину. Остановился на мгновение посередине комнаты и беспокойно прислушался. Тишину нарушал только звон бубенчиков на лапах самки сокола, сидевшей в заднем углу комнаты и смотревшей на меня безжалостным взором хищника. Самец, который был меньше ростом, но красивее ее, спал на своем месте в противоположном углу комнаты, так как голова его была накрыта мягким колпачком. Никто из моих любимчиком не издавал ни звука. Кошки не мяукали и не шипели на собак, дикие птицы не чирикали и не пели, щенки не рычали и не прыгали по полу, играя друг с другом.

Я подошел к плетеному щиту, закрывавшему вход, и отодвинул его. Солнечный свет хлынул в комнату и на мгновение ослепил меня. Потом зрение вернулось, и я закричал от ужаса. Тела моих зверюшек усеяли террасу и сад.

Они лежали, скрючившись, повсюду, там, где смерть застала их. Я выбежал к ним, звал моих любимчиков, становился на колени, брал их на руки и прижимал к себе бессильные теплые тела в поисках признаков жизни, но не мог найти даже искорки, хотя потрогал каждого. Птицы лежали у меня в руках маленькими комочками, смерть еще не успела лишить их оперение ярких красок.

Мне показалось, что сердце мое, и так перегруженное горем, вот-вот сломается под тяжестью новой беды. Я опустился на колени посередине террасы. Мое семейство лежало вокруг меня.

Прошло довольно много времени, прежде чем я смог заставить себя подумать о причине этой трагедии. Тогда встал и подошел к пустым чашкам, лежавшим на каменных плитах. Они чисто вылизали их, но я понюхал каждую, стараясь уловить запах, по которому можно узнать яд, предназначенный для меня. Запах кислого молока перебивал все. Я узнал только, что этот смертоносный яд действует быстро.

Я задумался было о том, кто же поставил кувшин у моей кровати, но разыскивать этого человека не имело смысла, так как я знал наверняка, кто приказал сделать это. «Прощай, мой милый. Ты уже мертв», — сказал мне вельможа Интеф. И он не стал долго ждать.

Гнев, который охватил меня, походил на безумие. Последствия обращения к лабиринтам и переживания предыдущей ночи только усилили мою ярость. Меня вдруг затрясло от такой злобы, какой я еще никогда не испытывал. Я вытащил из-за пояса свой кинжал и, не понимая, что делаю, бросился по ступенькам террасы с обнаженным клинком в руке. Знал, что Интеф сейчас находится в своем водном саду. Я не мог больше думать о нем как о своем господине. В памяти возникли все те оскорбления, которые он нанес мне, вся боль и унижения, которые он заставил меня испытать. Я собирался убить его, вонзив стократно свой маленький кинжал, и поразить это жестокое, злобное сердце.

Я уже почти добежал до ворот водного сада, но вовремя опомнился. У входа в сад стояло полдюжины стражников, а внутри их будет гораздо больше. Мне даже не удастся приблизиться к великому визирю. Они разрубят меня на куски. Я заставил свои ноги остановиться и повернуть назад. Сунул кинжал, украшенный драгоценными камнями, в ножны и перевел дыхание. Затем медленно вернулся на террасу и собрал маленькие жалкие тела своих любимцев.

Я собирался посадить по краю своего участка ряд смоковниц. Ямы для них были вырыты. Теперь никто не посадит эти деревья, так как я покидаю Карнак, и ямы послужат могилами для моих любимых зверюшек. Было уже за полдень, когда я засыпал последнюю могилу, но ярость моя не утихала. Если я не мог отомстить за все, то мог, по крайней мере, отомстить частично, в предвкушении будущей мести.

В кувшине возле моей кровати еще осталось немного кислого молока. Я взял его в руки и подумал, нельзя ли каким-нибудь образом доставить его на кухню великого визиря. Стоило отплатить ему его же монетой. Но в душе я подумал, что мысль эта бесполезна. Вельможа Интеф слишком хитер, чтобы его застали врасплох. Я сам помог ему разработать меры предосторожности, которые обезопасили его от яда наемного убийцы. Без тщательной подготовки к нему не подобраться, а сейчас он будет настороже. Нужно проявить терпение, но это было невозможно. Если я не мог убить его самого, то мог отплатить ему частично, как бы уверив в том, что полная расплата неумолимо последует за первым взносом.

Держа в руках смертоносный кувшин, я выскользнул через задний ход половины мальчиков на кухню и на улицу. Мне не пришлось долго разыскивать молочника, окруженного стадом коз. Я подождал, пока он наполнил мой кувшин до краев жирным молоком, выдоенным при мне из раздувшегося вымени, и отдал его мне. Кто бы ни приготовил этот яд, он положил в кувшин столько, что отравил бы половину жителей Карнака. В кувшине наверняка осталось более чем достаточно яда.

Один из стражников визиря лениво торчал у дверей в комнату Расфера. Если у дверей стоял стражник, Расфер еще сохранял ценность для вельможи Интефа, и потеря ближайшего помощника не только рассердит его, но и принесет серьезное беспокойство.

Стражник узнал меня и жестом пригласил в комнату больного, где воняло, как в свинарнике. Расфер лежал на грязной постели, обливаясь потом. Я сразу понял, что операция прошла успешно. Расфер открыл глаза и слабо выругался. Он уже был уверен в своем окончательном выздоровлении и мог со мной не цацкаться.

— Где ты был, бесполый мошенник? — прорычал он, и решимость моя окрепла. Я избавился от последних следов жалости. — Если бы ты знал, какая боль мучила меня с тех пор, как ты сделал дырку в моем черепе. Что ты за врач… Палач продолжал в том же духе, а я, сделав вид, будто не обращаю внимания на его ругательства, разбинтовал грязную повязку на голове и осмотрел рану. С чисто профессиональным интересом рассматривал маленькую ранку, оставленную сверлом. Операция была проведена безупречно, и я даже почувствовал какое-то сожаление от того, что мои труды пропадут даром.

— Дай мне что-нибудь от боли, евнух! — Расфер попытался схватить меня за край одежды, но я увернулся от него и отступил в сторону.

Сделал вид, будто сыплю лекарство из стеклянного флакончика в его чашу, — это была обыкновенная соль. Потом долил из своего кувшина молока и поставил чашу на пол.

— Если боль будет слишком сильной, это ослабит ее, — сказал ему. Даже сейчас я не мог заставить себя дать в руки чашу с ядом.

Он приподнялся на локте и потянулся к ней, чтобы выпить содержимое. Но не успели его пальцы коснуться чаши, как я оттолкнул ее ногой. В тот момент мне показалось, что мной двигало простое желание продлить удовольствие. Нравилось смотреть, как он мучается, и слушать жалобный вой:

— Добрый Таита, дай мне лекарство. Дай выпить его. Боль в голове сводит меня с ума.

— Давай-ка сначала поговорим, добрый Расфер. Ты слышал о том, что госпожа Лостра попросила меня в качестве прощального подарка от вельможи Интефа?

Несмотря на боль, он ухмыльнулся.

— Ну и дурак же ты, если думаешь, что он тебя отпустит. Ты уже мертв.

— Именно это мне сказал вельможа Интеф. Будешь ли ты горевать обо мне, Расфер? Будешь ты оплакивать меня, когда меня не станет? — спросил я. Он захихикал было, а потом остановился и посмотрел на чашу с лекарством.

— По-своему я всегда любил тебя, — прохрипел он. — А теперь дай чашу.

— А ты очень любил меня, когда кастрировал? — спросил я, и он уставился на меня, не говоря ни слова.

— Но ведь ты не можешь обижаться на меня так долго. Это было так давно, и, кроме того, я не мог не выполнить приказа вельможи Интефа. Будь умницей, Таита, дай чашу.

— Ты смеялся, когда резал меня. Почему ты смеялся? Почему это так развеселило тебя?

Он пожал плечами и поморщился от боли, которую причинило это движение.

— Я веселый человек. Я всегда смеюсь. Ну же, дружище. Скажи, что ты меня простил, и дай чашу.

Я подвинул к нему чашу ногой. Он схватил ее, и я увидел, что движения у него еще очень неуверенные. Молоко расплескалось, пока он поднимал чашу ко рту.

Я не сознавал, что делаю, до тех пор, пока не прыгнул вперед и не вышиб чашу у него из рук. Она упала на пол и, не разбившись, откатилась в угол комнаты. Молоко расплескалось по стене.

Расфер и я уставились друг на друга. Мои собственные глупость и слабость потрясли меня. Если кто-нибудь на свете и заслуживал мучительной смерти от яда, так это Расфер. Но перед глазами встали скрюченные тела моих любимчиков, разбросанные по саду и по террасе, и я понял, почему не смог дать Расферу яд. Только враг рода человеческого мог совершить нечто подобное. Я слишком высоко ценил себя, чтобы опуститься до такого позора.

Я увидел по налитым кровью глазам Расфера, что он начал понимать, в чем дело.

— Яд, — прошептал он. — В чаше был яд.

— Его прислал мне вельможа Интеф. — Не знаю, почему я рассказывал ему об этом. Наверное, просто старался оправдать свой отвратительный поступок — попытку отравить его, которую я чуть было не совершил. Не понимаю, почему я так странно вел себя. Может быть, это было последствием лабиринтов. Слегка пошатываясь, я пошел к двери.

Расфер рассмеялся за моей спиной. Сначала смеялся тихо, потом все громче и громче, пока его хохот не начал сотрясать стены.

— Ты дурак, евнух, — гоготал он. Я прибавил шагу и побежал. — Ты должен был сделать это. Ты должен был убить меня, потому что теперь, клянусь собственной задницей, я сам тебя убью.

Как я и предполагал, госпожа Лостра еще спала, когда я вернулся в ее комнату. Я устроился на полу у ее ног, собираясь подождать, пока она проснется. Однако после тяжелого дня и бессонной ночи усталость пересилила меня. Я тяжело опустился на пол и уснул, свернувшись, как щенок, на каменных плитах.

ПРОСНУЛСЯ я от того, что кто-то на меня напал. Меня ударили по голове так больно, что я вскочил на ноги, не успев толком прийти в себя. Следующий удар пришелся по плечу и обжег мне кожу, как укус шершня.

— Ты обманул меня! — кричала госпожа Лостра. — Ты не дал мне умереть! — Она снова размахнулась веером. Это было огромное орудие с бамбуковой ручкой длиной добрых две сажени и литым серебряным держаком для страусиных перьев на конце. К счастью, она еще не оправилась после действия снотворного и глубокого сна и целилась плохо. Я увернулся от удара, и веер с размаху развернул ее и повалил на постель.

Она бросила веер и расплакалась.

— Я хотела умереть. Почему ты не дал мне умереть? Прошло довольно много времени, прежде чем я смог приблизиться к ней и обнять за плечи, чтобы как-нибудь утешить.

— Я ушибла тебя, Таита? — спросила она. — Я никогда еще не била тебя.

— Твоя первая попытка оказалась очень успешной, — горестно поздравил я ее. — В самом деле, она была настолько успешной, что не следует больше тренироваться. — Я театрально потер ушиб на голове, и Лостра улыбнулась сквозь слезы.

— Бедный Таита, я так плохо с тобой обращаюсь. Но на этот раз ты заслужил. Ты обманул меня. Я хотела умереть, а ты ослушался меня.

Я увидел, что пора сменить тему разговора.

— Госпожа, я принес чрезвычайно интересную весть. Однако ты должна обещать мне никому не рассказывать о ней, даже своим служанкам. — С того самого времени, как Лостра научилась говорить, она не могла устоять перед соблазном узнать какую-нибудь тайну. Да и какая женитна устоит перед этим?! Достаточно было пообещать раскрыть ей какой-нибудь секрет, и это всегда отвлекало ее. Теперь это снова подействовало.

Хотя сердце ее было разбито, а мысли о самоубийстве все еще роились в голове, она быстро проглотила слезы.

— Говори, — приказала она мне.

За последнее время у меня накопилось довольно много тайн, и было из чего выбирать. Я задумался на мгновение. Что же ей рассказать? Конечно, не буду ей рассказывать ни о смерти своих зверюшек, ни о том, как я видел Тана. Мне нужно было чем-то развлечь ее, а не усиливать печаль.

— Прошлой ночью я отправился в спальню фараона и говорил с ним половину ночи.

Слезы снова появились у нее на глазах.

— Таита, я терпеть его не могу. Это уродливый старик. Я не хочу, чтобы…

Я не хотел слышать ничего подобного. Еще немного, и она начала бы плакать. Поэтому я поспешно продолжил:

— Я обратился к лабиринтам для него.

Это немедленно привлекло ее внимание. Госпожа Лостра совершенно без ума от моих способностей ясновидца. Если бы не вред, который лабиринты наносят моему здоровью, она бы заставляла меня обращаться к ним каждый день.

— Говори, что ты видел! — Она уже обо всем забыла Мыслей о самоубийстве как не бывало, печали тоже. Она была еще так молода и так безыскусна, что мне даже стыдно стало своей хитрости, хотя я и пошел на нее ради госпожи Лостры, ради ее благополучия.

— Я видел необычайнейшие картины. И никогда еще они не были такими ясными и глубокими…

— Говори! Я умру от нетерпения, если ты немедленно не расскажешь мне все.

— Сначала ты должна поклясться хранить тайну. Ни одна душа не должна узнать о том, что я видел. Это дело государственное, и последствия могут быть крайне тяжелыми.

— Клянусь, клянусь!

— К таким вещам нельзя относиться легкомысленно…

— Ну же, Таита, ты дразнишь меня. Я приказываю тебе рассказать мне сейчас же или… — Она порылась у себя в голове в поисках подходящей угрозы: … Или я снова побью тебя.

— Очень хорошо. Слушай же, что я видел. Это было огромное дерево на берегу Нила. На вершине дерева я видел корону Египта.

— Фараон. Дерево это — наш царь. — Она все мгновенно поняла, и я кивнул ей. — Продолжай, Таита.

— Я видел, как Нил поднялся и опустился пять раз.

— Пять лет, пройдет пять лет! — Она восторженно захлопала в ладоши. Госпожа Лостра обожает разгадывать загадки моих снов.

— Потом дерево пожрала саранча, оно упало и обратилось в прах.

Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза, не в силах произнести нужные слова, и мне пришлось говорить самому.

— Через пять лет фараон умрет, и ты станешь свободной женщиной. Будешь свободна от власти твоего отца, свободна уйти к Тану, и никто не сможет остановить тебя.

— Если ты лжешь мне сейчас, это слишком жестоко с твоей стороны, невыносимо жестоко. Пожалуйста, скажи, что это правда.

— Это правда, госпожа, но это не вся правда. В своем видении я видел новорожденного, и это был мальчик, сын. Я почувствовал, что люблю этого ребенка всем сердцем, и понял, что ты его мать.

— Но кто отец, кто отец моего ребенка? О, Таита, пожалуйста, скажи мне.

— В своем видении я был абсолютно уверен, что отцом его будет Тан. — Это было первым отклонением от истины, которое к себе позволил. Но и сейчас я утешил себя тем, что делаю это ради ее благополучия.

Она долго сидела молча, но лицо сияло внутренним светом, и сияние это было лучшей наградой для меня. Потом наконец прошептала:

— Я смогу ждать пять лет. Я была готова ждать его целую вечность… Мне будет тяжело, но я смогу ждать Тана пять лет. Ты был прав, когда не дал мне умереть, Таита. Моя смерть была бы оскорблением богов.

Я с облегчением выслушал эти слова и теперь почувствовал уверенность в том, что смогу провести ее по дороге, которая ожидала впереди.

НА РАССВЕТЕ следующего дня царская флотилия отплыла на юг из Карнака. Как и обещал фараон, госпожа Лостра и ее свита поместились на борту маленькой быстроходной ладьи южной военной флотилии.

Я сидел со своей госпожой на корме под навесом, сооруженным специально для нее по приказу кормчего. Мы смотрели на белые стены города, удаляющиеся от нас в оранжевых лучах восходящего солнца.

— Не могу себе представить, куда он подевался. — Лостра беспокоилась за Тана и уже двадцать раз с момента отплытия успела спросить о нем.

— Ты везде искал его?

— Везде, — подтвердил я. — Я все утро обыскивал внутренний город и верфи. Он исчез. Но я оставил записку у Крата. Он наверняка доставит ее Тану.

— Пять лет без Тана! Кончатся ли они когда-нибудь?

ПУТЕШЕСТВИЕ вверх по реке проходило довольно приятно. Дни неторопливо тянулись за днями, пока мы сидели на корме и разговаривали, я и моя госпожа. Мы успели подробно обсудить наше новое положение и весьма основательно изучили все, чего нам ожидать и на что нам надеяться в будущем.

Я описал госпоже все сложности придворной жизни, важность старшинства и соблюдения церемоний. Специально проследил для нее направление тайных путей власти и влияния и перечислил тех, кого в наших интересах следует заполучить в друзья, а кого мы спокойно можем не замечать. Объяснил ей важнейшие государственные дела и то, как фараон относится к каждому из них. Потом перешел к описанию настроений и чувств наших подданных.

Этим сведениям в большой степени я обязан моему другу Атону, царскому постельничему. По-моему, за последние десять лет каждый корабль, который приходил с острова Элефантина в Карнак, привозил письмо, и письмо это сообщало увлекательнейшие подробности придворной жизни, а отправляясь в обратный путь, тот же корабль увозил немного золота в знак благодарности моему другу Атону. Я твердо вознамерился скоро поместить себя и, разумеется, свою госпожу в самую середину придворной жизни, где перекрещиваются все нити власти. Я не зря обучал госпожу эти годы и не мог позволить, чтобы оружие, которым я ее снабдил, ржавело без дела в арсенале. Сумма всех ее дарований была невероятной, и я из года в год и изо дня в день увеличивал ее. У нее был острый и пытливый ум. Как только я помог ей отбросить мрачное настроение, грозившее погубить ее, она, как обычно, была готова впитывать то, чему я учил. И теперь при каждом удобном случае я разжигал ее честолюбие и подливал масла в огонь желания играть ту роль, которую я для нее задумал.

Я скоро обнаружил самый надежный и действенный способ привлечь ее внимание и заставить слушаться. Достаточно было сказать, что все это делается для блага и благополучия Тана.

— Если у тебя будет влияние при дворе, ты сможешь лучше защитить его, — подчеркивал я. — Царь поставил перед ним почти невыполнимую задачу. Мы понадобимся Тану, если он захочет выполнить ее, а в противном случае нам будет легче спасти его от приговора, который вынес фараон.

— Что нужно сделать, чтобы помочь ему выполнить свою задачу? — Стоило мне упомянуть Тана, и она тут же начинала внимательно прислушиваться к каждому моему слову. — Скажи мне правду, сможет ли кто-нибудь когданибудь победить сорокопутов? Разве это не слишком тяжелое поручение даже для такого человека, как Тан?

Разбойники, которые наводили страх на Верхнее царство, называли себя сорокопутами, взяв себе имя этих жестоких убийц. Наш нильский сорокопут меньше горлинки. Это очень красивая птичка с белой грудкой и горлышком и черными головкой и спинкой. Она разоряет гнезда других птиц и устраивает отвратительный спектакль, вывешивая трупики своих жертв на колючках акации. Местные жители называют ее птицей-мясником.

Вначале разбойники пользовались загадочным именем, чтобы скрыть свои имена да и само свое существование. Но с тех пор они настолько обнаглели и стали бесстрашны и сильны, что смело и открыто брали на себя преступления, совершенные под именем сорокопутов. И черно-белые перья сорокопутов — птиц-мясников — стали их знаком.

Вначале просто оставляли перья на дверях ограбленных домов или трупах своих жертв. Но в те дни, о которых идет речь, они стали настолько дерзкими и хорошо организованными, что временами просто посылали перо своей будущей жертве в качестве предупреждения. В большинстве случаев этого было достаточно, чтобы жертва заплатила половину всего, что имела в этом мире. В противном же случае человек мог потерять все: жен, детей и дочерей насиловали и уводили в рабство, а хозяина и сыновей бросали связанными в горящие руины их собственных домов.

— Так ты считаешь это возможным при помощи ястребиной печати фараона? Тан действительно сможет выполнить порученное задание? — повторяла моя госпожа. — Я слышала, что все шайки сорокопутов в Верхнем царстве подчиняются одному человеку, которого все зовут Ак Сет или брат Сета. Это правда, Таита?

Я задумался на некоторое время, прежде чем отвечать. Было преждевременно рассказывать ей все, что я знал о сорокопутах. Да если бы и рассказал, пришлось бы раскрыть источник сведений, то, каким образом я получил их. А сейчас это не даст ей никаких преимуществ, да и мне не поможет. Еще будет время приоткрыть тайну.

— Я тоже слышал об этом, — осторожно согласился я. — Мне кажется, что, если бы Тан смог найти и победить этого единственного человека, которого зовут Ак Сет, сорокопуты погибли бы со временем. Но Тану понадобится помощь, и только я один могу ему такую помощь оказать.

Лостра проницательно посмотрела на меня.

— Как ты можешь помочь ему? — спросила строго. — Что ты обо всем этом знаешь?

Она очень быстро все схватывает, и обмануть ее трудно. Сразу почувствовала, что я что-то скрываю. Мне пришлось быстро отступить и снова сыграть на ее любви к Тану и доверии ко мне.

— Прошу тебя, госпожа, ради Тана, не задавай больше вопросов. Позволь мне только сделать все, что в моих силах, и помочь Тану выполнить поручение, данное ему фараоном.

— Да, разумеется, мы должны сделать все возможное. Скажи мне, как ты собираешься помочь ему?

— Я останусь при дворе на острове Элефантина в течение девяноста дней, но затем ты должна позволить мне отправиться к Тану…

— Нет, нет, — прервала она меня, — если ты можешь помочь ему, отправишься к нему немедленно.

— Нет, через девяносто дней, — упрямо повторил я. Именно такую отсрочку дал нам фараон. Хотя меня и разрывала на части любовь к двум дорогим мне людям, чувство долга перед госпожой было гораздо сильнее.

Я не мог оставить ее одну при дворе без друга и учителя. Кроме того, ей понадобится моя поддержка в тот последний день, когда царь пошлет за ней ночью.

— Я не могу покинуть тебя сейчас. Не беспокойся, я оставил у Крата записку для Тана. Они будут ждать меня. Я объяснил Крату, что нужно сделать до моего прибытия в Карнак. — Больше я ей ничего не говорил, и мало кто может сравниться со мной в тупости и уклончивости, если мне это нужно.

Флотилия плыла вверх по течению только днем. Ни мореходные навыки флотоводца Нембета, ни удобства царя и его двора не позволяли плыть ночью, поэтому каждый вечер мы приставали к берегу, где вырастал город разноцветных шатров. Царские квартирмейстеры всегда выбирали самые приятные места для стоянки. Обычно это бывали пальмовые рощи или небольшие долины, укрытые со всех сторон холмами, а неподалеку стоял храм или деревушка, откуда можно было получить необходимые припасы.

Свита все еще находилась в праздничном настроении. Каждую высадку воспринимали как праздник. Многие танцевали и пировали в свете костров, а в тени пальм придворные плели интриги и флиртовали. Как много союзов, политических и плотских, было заключено в эти благоуханные ночи, пропитанные плодовыми ароматами орошаемых земель у реки и острым запахом ветра пустыни, доносившегося издалека!

Я пользовался каждым благоприятным моментом, чтобы улучшить свое положение и положение моей госпожи. Сейчас она стала одной из царских жен, но таковых было уже несколько сот, и она считалась одной из младших. Вельможа Интеф предусмотрел изменение ее статуса в будущем. Но это случится только тогда, когда она родит фараону сына, а пока дело было за мной.

Почти каждый день, когда мы высаживались на берег, фараон посылал за мной. Считалось, что я должен следить за лечением лишая. На самом же деле наблюдал за приготовлениями к рождению наследника двойной короны. С большим интересом он смотрел, как я готовил лекарство для укрепления мужской силы из толченого рога носорога и корня мандрагоры, которые смешивал с теплым молоком и медом. После того как он принимал лекарство, я осматривал царственный член и, к большой своей радости, обнаруживал, что он совсем не обладал длиной и толщиной, приписываемыми богу. С моей точки зрения, госпожа моя, несмотря на девственность, без особого труда справилась бы с предметом столь скромных размеров. Разумеется, я сделаю все, что возможно, чтобы избавить ее от страха и боли. Если мне и не удастся полностью избежать этого ужасного момента, я облегчу для нее потерю девственности.

Обнаружив, что царь здоров, хотя и не так уж крепок в этой области, я порекомендовал ему припарки из пшеничной муки, смешанной с оливковым маслом и медом, которые он должен был прикладывать к царственному члену на ночь. А затем принимался за лечение лишая. К великой радости царя, мое средство действительно вылечило чесотку за три дня, и моя репутация врача, и без того высокая, возвысилась еще больше. Царь похвалил мои способности перед своими министрами, и через несколько дней спрос на мои услуги при дворе стал огромен. Позже, когда разнесся слух, что я не только лекарь, но и астролог, с которым совещается сам фараон, моя популярность стала безграничной.

Каждый вечер к нашим палаткам начиналось шествие посланников, несущих дорогие дары для моей госпожи от какого-нибудь знатного господина или знатной госпожи, которые умоляли ее позволить мне посетить их и дать совет. Мы уступали только просьбам тех, с кем хотели познакомиться поближе. Как только я оказывался в шатре могущественного и знатного вельможи, а он поднимал подол, чтобы я осмотрел его геморрой, было очень удобно восхвалять госпожу и привлекать внимание этого господина к ее добродетелям.

Остальные жены царя очень скоро обнаружили, что мы с госпожой Лострой прекрасно поем дуэтом, можем сочинять самые занимательнейшие загадки и рассказывать интереснейшие истории. Нас приглашали повсюду, и особенно часто звали к детям. Мне это доставляло особое удовольствие, так как больше всего я люблю маленьких детей, и только после них — животных.

Фараону, который, собственно, и был причиной нашей популярности при дворе, скоро доложили о всеобщем внимании к нам. Это еще более усилило его интерес к моей госпоже, а он и так был достаточно велик. По утрам во время отплытия ее часто вызывали на борт царской барки, и она проводила в обществе царя большую часть дня, а по вечерам обедала за его столом и веселила присутствующих своим остроумием и детской грацией. Разумеется, я всегда скромно прислуживал ей. Царь не пытался вызывать ее на ночь, чтобы насильно заставить выполнять те ужасные действия, о которых она имела весьма смутное представление. Ее чувства по отношению к нему стали смягчаться.

Несмотря на мрачную внешность, фараон Мамос был добрым и порядочным человеком. Госпожа Лостра скоро поняла это и, как и я, привязалась к нему. Еще до прибытия на остров Элефантина она обращалась с ним, как с любимым дядей, и довольно часто безыскусно сиживала у него на коленях, рассказывая какую-нибудь историю, или играла с ним в биту на палубе царской барки. Оба они, разрумянившись, смеялись, как дети. Атон признался мне, что никогда еще не видел царя таким веселым.

Свита заметила это, и очень скоро в моей госпоже признали любимицу царя. По вечерам в наших шатрах появлялись другие посетители. Они приносили просьбы или прошения и умоляли мою госпожу привлечь внимание царя к их заботам. Дары, которые предлагали, стоили намного дороже, чем те, которые доставались за мои услуги.

Госпожа моя отказалась от прощального дара отца ради одного единственного раба, поэтому отправилась в путешествие на юг нищей и зависела только от моих скромных сбережений. Однако еще до окончания нашего путешествия она собрала приличное состояние, не говоря уже о длинном списке богатых и влиятельных друзей, каждый из которых был ей чем-то обязан. Я вел тщательный учет всего нашего имущества.

Я не настолько самодоволен, чтобы делать вид, будто госпожа Лостра не смогла бы добиться признания без моей помощи. Ее красота, ум и мягкий, добрый характер сделали бы ее любимицей двора при любых обстоятельствах. Я только хочу сказать, что немного приблизил этот момент и сделал путь к нему короче и надежнее.

Наш успех при дворе принес нам и кое-какие неприятности. Как обычно, нам завидовали те, кто считал себя обделенным благосклонностью фараона, да и плотское влечение фараона к моей госпоже стало расти. Последнее усугублялось полным воздержанием, которого я от него требовал.

Однажды вечером в царском шатре, после того как я дал фараону питье из толченого рога носорога, он признался мне:

— Таита, твое средство действительно великолепно. Я не чувствовал себя столь мужественным, пожалуй, с ранней молодости, с того времени, когда еще не был царем и богом. Когда я проснулся этим утром, то почувствовал, сколь приятно окреп мой член, и даже послал за Атоном, чтобы тот посмотрел на него. Он был поражен и хотел тут же привести твою госпожу.

Меня очень встревожило такое известие. Я придал своему лицу строгое выражение и зацокал языком в знак неодобрения.

— Я благодарен вашему величеству за то, что здравый смысл не дал вам согласиться с Атоном. Вы могли с легкостью разрушить столькими трудами построенное здание. Если вам нужен сын, вы должны строго следовать моим указаниям.

Это еще раз напомнило мне, как быстро течет время и как скоро девяносто дней отсрочки подойдут к концу. Я стал готовить мою госпожу к брачной ночи, которой скоро потребует фараон.

В первую очередь мне нужно было подготовить ее сознание. И я начал с того, что указал на неизбежность этого. Если она хотела пережить царя и в конце концов уйти к Тану, ей нужно было подчиниться его воле. Лостра всегда была разумной девочкой.

— Тогда ты должен объяснить мне, чего он будет от меня ожидать, — со вздохом сказала она Однако я далеко не лучший проводник в этой области. Мой личный опыт был слишком эфемерным. Я смог объяснить ей лишь самое основное и сделал свой рассказ настолько обыденным, что ни капельки не встревожил ее.

— Мне будет больно? — поинтересовалась она, и я поспешил разуверить.

— Царь — добрый человек, у него большой опыт в обращении с молоденькими девушками. Я уверен, он будет нежен с тобой. А я приготовлю мазь, которая сделает все очень легким и безболезненным. Мы будем втирать эту мазь на ночь перед сном. Она откроет ворота. Думай про себя, что однажды Тан пройдет через эти двери, и ты только открываешь ему дорогу.

Я пытался относиться к этому отрешенно, как подобает врачу, и не извлекать из происходящего чувственных удовольствий. Да простят меня боги, но это мне не удалось. Ее женские части были настолько совершенны, что затмевали самые прекрасные цветы, когда-либо выраставшие в моем саду. Никакая роза пустыни не могла похвастаться такими изящными лепестками. Когда я наносил мазь, они покрывались собственной росой, столь мягкой и шелковистой на ощупь, что она не шла ни в какое сравнение с лекарством, сделанным моими руками.

Щеки ее розовели, голос становился сиплым, и она шептала:

— До сих пор я думала, что та часть моего тела предназначена только для одной цели. Почему же, Таита, когда ты делаешь это, я так невыносимо тоскую по Тану?

Она полностью доверяла мне и так мало разбиралась в незнакомых ощущениях, что мне приходилось постоянно напоминать себе о врачебной этике, и лишь огромные усилия воли помогали удержать мое влечение, чтобы оно не зашло слишком далеко и не перешло границы необходимого. Всю ночь потом я спал плохо. Меня тревожили сны о невозможном.

МЫ ПЛЫЛИ на юг вверх по реке, и пояса зеленой растительности на берегах начали сужаться. Пустыня сжимала реку в своих объятиях. Местами мрачные утесы черного гранита наступали на зеленые поля и выходили к самой реке, нависая над бурными водами Нила.

Самое чудовищное из подобных ущелий называлось Ворота Хапи. Воды в нем своевольно бились в пене между высоких скал. Мы прошли через Ворота Хапи и достигли наконец Элефантины, крупнейшего из большой цепочки островов, протянувшейся посередине Нила там, где высокие крутые холмы обступили с обеих сторон его русло и сжали реку в узком ущелье.

Остров Элефантина напоминал чудовищных размеров акулу, преследующую стайку мелких рыбок-островков выше по течению. По обоим берегам пустыня отличалась и по цвету, и по характеру. На западном берегу барханы Сахары были оранжевыми и дикими, как и бедуины — единственные из смертных, способные жить среди них. На востоке простиралась аравийская пустыня с ее грязно-серой землей, усеянной кое-где черными холмами, которые плясали в горячем воздухе, словно во сне. Объединяло пустыни одно: обе губили людей.

Окруженный безжизненными просторами остров радовал глаз, сверкая, как изумруд, в серебряной оправе реки. Название свое он получил от огромных гладких камней, лежащих на берегу, как стадо слонов. Возможно также, что имя ему дала процветающая торговля слоновой костью, которую уже тысячу лет привозили на остров из далеких земель Куша за порогами Нила.

Дворец фараона занимал большую часть острова, и злые языки поговаривали, будто фараон специально выбрал этот остров как самую южную точку царства, чтобы находиться как можно дальше от красного лжефараона Севера.

Широкие протоки, омывавшие остров с обеих сторон, защищали его и дворец фараона от нападения врага, а расположившиеся по обоим берегам реки западный и восточный Элефантины образовали второй по величине и по населению город в Верхнем царстве — достойный соперник Мемфиса, столицы красного фараона Нижнего царства.

Остров Элефантина покрывали деревья, как ни одно другое место в Египте. Половодье приносило их семена в течение тысяч лет, и они укоренялись в плодородных наносных почвах, также оставленных бурными водами Нила.

Во время моей последней поездки в Элефантину, когда я наблюдал за изменением уровня воды в реке от имени вельможи Интефа, Стража вод, я провел много месяцев на этом острове. С помощью старшего садовника составил список названий и описания всех растений дворцовых садов и теперь рассказывал о них своей госпоже. Там росли фикусы, деревья, которые нельзя встретить ни в каком ином месте Египта. Их плоды зреют не на ветвях, как на других деревьях, а на стволе, а корни извиваются и переплетаются, как совокупляющиеся питоны. Были там также деревьядраконы, чья кора, если ее порезать, пускала струйку яркокрасного сока. Были там смоковницы Куша и сотни других деревьев, простиравших тенистый шатер над зеленым островком.

Царский дворец был построен на прочном материковом граните, который лежал под плодородной почвой острова, образуя его каркас. Я часто поражался тому, что все цари, все фараоны пятидесяти династий, уходящих корнями более чем на тысячу лет в глубину нашей истории, тратили столько жизненных сил и сокровищ на строительство обширных, вечных гробниц из гранита и мрамора, а жизнь проводили в дворцах с глинобитными стенами и соломенными крышами. По сравнению с великолепным погребальным храмом фараона Мамоса в Карнаке, его дворец на острове был весьма скромным строением, и ему явно не хватало правильности линий и симметрии, что оскорбляло мои чувства математика и архитектора. Хотя это столпотворение зданий из красной глины и покосившихся крыш и не было лишено определенного деревенского очарования, но у меня руки сами тянулись к линейке и отвесу, когда я смотрел на них.

Как только мы сошли на берег и были доставлены в покои, отведенные Лостре на женской половине, истинная прелесть Элефантины открылась нам. Мы, конечно, поселились в окруженном стеной гареме на северной части острова. Размеры и обстановка нашего жилища подтверждали наше привилегированное положение как при царе, так и при постельничем. Атон отвел нам эти помещения, а он, как и большинство придворных, оказался совершенно беззащитным против природных чар моей госпожи, и превратился в самого страстного ее обожателя.

Он предоставил в наше распоряжение около дюжины просторных комнат со своим двориком и своими кухнями. Боковая калитка в главной стене гарема вела прямо к реке и каменной пристани. В первый же день я приобрел плоскодонную лодочку, на которой можно было охотиться на водяную дичь и ловить рыбу. Я держал ее у каменной пристани.

Что касается остального, каким бы удобным ни казалось наше жилище, оно не удовлетворило ни меня, ни мою госпожу, и мы немедленно занялись его обустройством и украшением. При содействии моего старого друга, главного садовника, я разбил во дворике собственный садик и построил в нем беседку с соломенной крышей, где мы проводили время в нестерпимую жару и где я держал своих соколов сапсанов.

Около пристани я установил журавль, который постоянно качал воду. Вода эта по керамическим трубам проходила в пруды в нашем саду, где росли лилии и плавали рыбки. Излишки воды из этих прудов вытекали в узкую сточную канавку. Я провел ее через стену в комнате моей госпожи. Она пересекала комнату в дальнем конце и уходила в другую стену, за которой вытекала прямо в реку. Из ароматной древесины кедра я сделал небольшую табуреточку: вместо сиденья там была дырка. Я поставил табуреточку над канавкой, и все, что падало через эту дырку, уносилось прочь потоком воды. Госпожа моя была в восторге от этого нововведения и стала проводить на моем стуле гораздо больше времени, чем было необходимо, чтобы справить нужду, для которой он был предназначен.

Стены нашего жилища были из красной глины, и их ничто не украшало. Мы набросали эскизы фресок для каждой комнаты. Я обвел контуры и перевел на стены, а затем моя госпожа и ее служанки раскрасили их. На фресках изображались сцены из жизни богов и чудесные пейзажи, населенные удивительными животными и птицами. Разумеется, для Исиды позировала сама госпожа Лостра, и не было ничего удивительного, что в центре каждой картины находился Гор и что у Гора, по настоянию госпожи, всегда были золотистые рыжеватые кудри и он всегда напоминал одного нашего знакомого.

Эти фрески взволновали всю женскую половину, и каждая из царских жён посетила нас. Они приходили, пили шербет и осматривали картины на стенах. Мы стали законодателями моды, и от меня стали требовать совета, как украсить комнаты гарема, за подходящий гонорар, разумеется. В результате мы получили множество новых друзей среди царских жен и значительно увеличили наше состояние.

Скоро царь услышал о наших фресках и лично пришел осмотреть их. Лостра провела его по своим комнатам. Фараон заметил табуретку над канавкой, и госпожа моя гордо, без тени сомнения согласилась показать царю, как она ею пользуется, и с хихиканьем пустила звонкую струйку.

Она была еще столь невинна, что не поняла, как эта сценка подействовала на ее мужа. Я понял по выражению его лица, что любая попытка увеличить период воздержания будет сопряжена с большими трудностями.

Потом фараон посидел немного в беседке и выпил чашу вина, громко смеясь над выходками моей госпожи.

— Таита, ты должен построить для меня такой же сад с прудами и беседку, только большего размера, и, пока ты будешь заниматься этим, сделай мне такой же водяной стул.

Уходя, он приказал мне пройтись с ним немного, для вида собираясь обсудить новый сад, но я понимал, в чем дело. Не успели мы выйти с женской половины, как он горячо заговорил:

— Прошлой ночью мне снилась твоя госполо. Когда я проснулся, обнаружил, что семя мое выплеснулось на простыни. Со мной не случалось такого с тех пор, как я был мальчишкой. Эта маленькая быстрая девчушка не выходит у меня из головы ни во сне, ни наяву. Я наверняка смогу родить с ней сына и не думаю, что следует откладывать это надолго. Как ты думаешь, лекарь, я уже готов для попытки?

— Я советую вам строго выдержать девяносто дней, ваше величество. Если мы сделаем попытку раньше, это будет серьезной ошибкой. — Называть желание царя ошибкой было опасно, но я отчаянно пытался сохранить отсрочку. — Было бы крайне неумно испортить наши шансы на успех, когда ждать осталось так недолго.

В конце концов я настоял на своем, и он ушел от меня с очень мрачным видом.

Когда я вернулся на женскую половину, то предупредил госпожу о намерении царя, и она почти не расстроилась — так хорошо я подготовил ее к этому неизбежному событию. К этому времени она уже привыкла к роли любимицы царя, а обещание скорого и неизбежного конца ее заключению на острове Элефантина облегчало страдания. Говоря по справедливости, наше пребывание на острове нельзя было назвать пленом. Мы, египтяне, самые цивилизованные люди на земле. Мы хорошо обращаемся с нашими женами. Я слышал, что другие народы — кушиты, хурриты и ливийцы, например, — с чрезвычайной, противоестественной жестокостью обращаются с женами и дочерьми.

Ливийцы превращают гарем в тюрьму, где женщины проводят всю свою жизнь и где они не смеют видеть мужчин, не считая евнухов и детей. Говорят, что даже собаки и кошки мужского пола не допускаются в их гаремы — настолько велико чувство собственности!

Хурриты же обращаются со своими женщинами еще хуже. Они не только заставляют женщин оставаться дома и не разрешают им выходить, но и заставляют скрывать тела от ступней до кистей рук и носить маску на лице даже в стенах гарема. Только муж женщины видит ее лицо.

Первобытные племена Куша ведут себя хуже всех остальных. Когда женщины достигают зрелого возраста, они обрезают их самым жестоким образом: вырезают клитор и внутренние губы влагалища, удаляя источник полового возбуждения, чтобы женщина не испытывала соблазна уйти от своего мужа.

Это может показаться чудовищным, почти невероятным, но я сам видел результаты подобных хирургических операций. Три из рабынь моей госпожи были пойманы работорговцами после того, как достигли зрелости, и собственный отец ножом сделал им обрезание. Когда я осматривал зияющие дыры, оставленные его рукой, меня тошнило при виде грубых шрамов, и мои чувства лекаря были глубоко оскорблены таким намеренным нанесением ущерба человеческому телу, этому шедевру богов. По моим наблюдениям, обрезание не достигает намеченной цели, так как лишает жертву наиболее приятных женских черт характера и делает ее холодной, расчетливой и жестокой. Женщина превращается в бесполое чудовище.

Мы же, египтяне, в отличие от многих народов, чтим наших женщин и обращаемся с ними с большим уважением, хотя и не считаем их равными мужчине. Ни один муж не имеет права бить жену, не обратившись за разрешением к властям: по закону он обязан одевать, кормить и содержать свою супругу в соответствии со своим положением в обществе. Жена царя или знатного египтянина не обязана проводить все время на женской половине и может в сопровождении соответствующей свиты свободно ходить по городу или за его стенами. Ее не заставляют скрывать свои прелести, но в соответствии с модой или по собственному капризу она может сидеть за столом мужа во время приема пищи, не скрывая лица и грудей, и развлекать его товарищей разговорами и песнями.

По закону она может иметь собственных рабов, землю и собственное состояние, отдельное от состояния мужа, хотя дети, которых она рожает, принадлежат только ему. Может охотиться с соколами, ловить рыбу и даже стрелять из лука, хотя такие мужские занятия, как борьба и фехтование на мечах, женщинам запрещаются. Они по справедливости не могут заниматься определенными видами деятельности, такими, например, как законодательство или архитектура, но женщина высокого рождения или жена высокородного человека — особа влиятельная и обладает законными правами и достоинством. Естественно, это не распространяется на блудниц или жен простых людей. Они имеют те же права, что и рабочий скот — быки и ослы.

Таким образом, я и моя госпожа были свободны и могли спокойно осматривать оба города на берегах Нила и то, что было за их стенами. На улицах Элефантины госпожа Лостра скоро стала любимицей народа, простые люди собирались вокруг нее, чтобы получить благословение или воспользоваться щедростью. Они восхваляли ее изящество и красоту так же, как и жители родных Фив. По ее указанию я всегда носил большую сумку с пирожными и сладостями, которыми она набивала рты всех оборванцев, какие только встречались у нас на пути и кого, по ее мнению, следовало накормить. Где бы мы ни находились, нас всегда окружала кричащая и пляшущая стайка детей.

Госпожа моя рада была посидеть на пороге бедной хижины с женой хозяина дома или под деревом на крестьянском поле и послушать рассказ простой женщины о ее заботах и невзгодах. При первой же возможности она вступалась за бедняков перед фараоном. Часто он снисходительно улыбался и соглашался исправить несправедливости, о которых она говорила. Так возникла ее слава защитницы простых людей. Даже проходя по самым мрачным и бедным улицам города, Лостра оставляла после себя улыбки и радостный смех.

Иногда мы целыми днями ловили рыбу с маленькой лодки в спокойных водах лагун, остающихся после разлива Нила, или расставляли приманки на диких уток. Я сделал маленький лук, который соответствовал силе моей госпожи. Разумеется, ему было далеко до огромного лука Ланаты, который я изготовил для Тана, но он вполне подходил для охоты на водяную дичь. Госпожа Лостра стреляла из лука намного лучше большинства воинов, которые постоянно бьют по мишеням, и если она пускала стрелу, очень редко мне не приходилось прыгать в воду за подбитой уткой или гусем.

Всякий раз, когда царь отправлялся на соколиную охоту, он приглашал мою госпожу. Я шел вместе с ней по краю зарослей папируса с соколом на руке. Как только цапля взлетала со скрытого в глубине камышей водного пространства и, тяжело ударяя крыльями, поднималась над тростниками, Лостра стаскивала за веревочку капюшон с головы сокола, целовала его и говорила:

— Лети быстро и точно к цели, красавец мой! — И великолепный маленький убийца взмывал в небо, сверкнув желтыми глазами.

Как зачарованные смотрели мы, как сокол поднимался высоко над своей добычей, а потом складывал серпообразные крылья и падал на нее с такой скоростью, что ветер пел у него в оперении. Звук удара отчетливо доносился за двести шагов. Облачко бледно-голубых перьев быстро расплывалось в синем небе и рассеивалось на ветру, а сокол, прикованный к добыче кривыми когтями, с разгона ударялся с ней о землю. Госпожа моя взвизгивала от восторга и бежала, как мальчишка, подбирать птицу, лаская сокола и осыпая его похвалами, а потом скармливала ему отрезанную голову цапли.

Я люблю всех существ, обитающих в воде, на суше и в воздухе, и госпожа моя разделяет мои чувства. Я часто поражаюсь, почему мы оба так увлекаемся преследованием дичи. Я долго ломал голову над этой загадкой и не мог найти ответа. Может быть, люди — и мужчины и женщины — самые свирепые хищники Земли? Поэтому мы чувствуем родство с соколом и его стремительной красотой. Цапли и гуси были отданы соколу богами, как его добыча. Точно так же, теми же богами человеку было дано господствовать над всеми существами, живущими на Земле. Мы не можем бросать вызов чувствам, которыми нас наделили боги.

С самого раннего возраста, с того самого времени, когда госпожа Лостра стала достаточно сильной и выносливой, чтобы ходить на охоту, я разрешал ей сопровождать меня с Таном в охотничьих и рыбацких походах. Чтобы скрыть свою ненависть к сопернику, вельможе Харрабу, господин Интеф отпускал меня на охоту с молодым Таном.

Много лет назад мы с Таном приобрели заброшенную хижину рыбака, которую обнаружили на краю болота ниже Карнака. Мы превратили эту хижину в тайное охотничье логово. Край пустыни был совсем недалеко. Таким образом, мы без труда могли отправляться на рыбалку в лагуны или охотиться с соколом на гигантских дроф в пустыне.

Вначале Тану не нравилось вторжение нескладной девятилетней девочки с худой мальчишеской грудью в его мир охотника. Однако очень скоро он привык к ее присутствию и даже находил его удобным, так как теперь было кого послать в лагерь за какой-нибудь мелочью или заставить сделать нудную работу в хижине.

Так мало-помалу Лостра усвоила все традиции и премудрости жизни под открытым небом. Она выучила истинные названия каждой рыбы и птицы и могла пользоваться гарпуном и охотничьим луком с одинаковой ловкостью. Под конец Тан даже стал гордиться ею, как будто это он, а не я позволял ей участвовать в наших походах.

Она была с нами в черных скалистых холмах над долиной реки, когда Тан убил льва, нападавшего на крестьянский скот. Лев этот оказался старым и мощным самцом, тело его покрывали шрамы. Его черная грива волновалась с каждым шагом, как пшеница на ветру, а голос походил на гром небесный. Мы спустили на него мою свору гончих и преследовали льва от самого загона, где он задрал буйвола, пока собаки не загнали его в тупик у вершины узкого оврага. Когда мы подошли, лев сразу узнал в нас своих врагов и бросился вперед, отмахнувшись от собак.

Он несся на нас с ревом и рыком, а госпожа моя стояла бесстрашно у левого плеча Тана, нацелив на зверя свой маленький лук. Разумеется, льва убил Тан из мощной Ланаты — стрела со свистом вошла в разинутую пасть зверя. В тот день мы оба видели мужество госпожи Лостры.

Мне кажется, именно тогда Тан впервые осознал свои чувства к ней, а для моей госпожи охота и преследование зверя навсегда были связаны с образом любимого. С тех самых времен она стала ярой охотницей. Научилась от Тана и от меня уважать и любить дичь, но не обременяла себя чувством вины, когда приходилось пользоваться богоданным правом господства над всеми существами, живущими на Земле, которые служат нам вьючными животными, источником пищи или дичью на охоте.

У нас, у людей, есть право господствовать над зверями, но точно так же, как мы господствуем над ними, фараон господствует над всеми мужчинами и женщинами, и никто не может перечить ему. На девяностую ночь царь послал Атона за моей госпожой.

БЛАГОДАРЯ нашей дружбе и доброму отношению Атона к моей госпоже мы узнали об этом задолго до его появления. Я успел закончить последние приготовления раньше, чем он вошел в комнату.

Я еще раз отрепетировал с госпожой, что ей нужно говорить царю и как она должна себя вести. Затем наложил мазь, которую изготовил специально для этого случая. Она обладала не только смягчающими и смазывающими свойствами, но содержала также вытяжку особой травы, с помощью которой я в некоторых случаях смягчал боль, когда лечил зубы или другие незначительные раны. Эта мазь лишала чувствительности слизистые покровы тела.

Лостра держалась смело, пока в дверях комнаты не появился Атон, а потом мужество оставило ее. Она повернулась ко мне, и я увидел у нее в глазах слезы.

— Я не могу идти одна. Я боюсь. Пожалуйста, пойдем со мной, Таита. — Она побледнела под гримом, который я столь тщательно наложил, и задрожала так, что маленькие белые зубки застучали во рту.

— Госпожа, это же невозможно, пойми. Фараон послал за тобой. Сейчас я не могу помочь тебе.

И тут Атон пришел к ней на помощь.

— Может быть, Таите стоит пойти со мной и подождать в прихожей перед спальней царя. В конце концов, он царский лекарь, его услуги могут понадобиться, — предложил постельничий тонким голосом, и госпожа моя, встав на цыпочки, поцеловала его в толстую щеку.

— Ты так добр, Атон, — прошептала она, а он покраснел.

Госпожа Лостра крепко держала меня за руку, пока мы шли за Атоном в спальню царя по лабиринту дворцовых переходов. В прихожей перед спальней крепко сжала мои пальцы, потом отпустила их и подошла к двери. Там остановилась и оглянулась. Никогда еще не казалась она мне столь прелестной, юной и ранимой. Сердце мое разрывалось, но я улыбнулся, чтобы подбодрить. Она улыбнулась в ответ и прошла в комнату, отодвинув занавеску. Я услышал приглушенное приветствие царя и ее тихий ответ.

Атон посадил меня на табурет у низкого столика и, не говоря ни слова, поставил доску для игры в бао. Я играл безразлично, едва вспоминая, что нужно перекладывать полированные круглые камушки из чашечки в чашечку. Атон выиграл подряд три партии. Ему очень редко удавалось победить меня в этой игре, но отвлекали голоса из комнаты за занавеской, хотя говорили там слишком тихо и я не мог ничего разобрать.

Затем я внезапно услышал слова, произнесенные моей госпожой так, как учил ее:

— Пожалуйста, ваше величество, будьте нежны со мной, умоляю вас, не причиняйте мне боль. — Просьба прозвучала так трогательно, что даже Атон чуть закашлялся и вытер нос полой одежды. С усилием я взял себя в руки. Мне так хотелось вскочить на ноги, ворваться в спальню и унести прочь мою девочку!

Некоторое время в комнате было тихо, потом послышался один единственный всхлипывающий вскрик, который пронзил мою душу, и снова воцарилась тишина.

Мы с Атоном сидели, согнувшись над доской бао, и больше не пытались делать вид, будто играем. Не знаю, как долго нам пришлось ждать. Наверное, уже началась последняя ночная стража, когда я услышал в комнате храп старика. Атон посмотрел на меня и кивнул, грузно поднявшись на ноги.

Не успел он подойти к двери, как занавески раздвинулись, и моя госпожа вышла к нам навстречу.

— Возьми меня домой, Таита, — прошептала она.

Не долго думая, я поднял ее на руки, Лостра обняла меня за шею и, прислонившись головой к плечу, затихла, как маленькая девочка.

Атон поднял масляный светильник и пошел впереди, освещая нам дорогу на женскую половину. Он оставил нас у дверей в спальню моей госпожи. Я положил ее на кровать и, пока она тихо дремала, осторожно осмотрел. Крови было мало: чуть размазанная струйка на шелковистой коже бедер. Кровотечение прекратилось само.

— Ты не чувствуешь боли, маленькая моя? — нежно спросил я. Она открыла глаза и покачала головой.

Затем неожиданно улыбнулась.

— Не знаю, почему вокруг этого столько шума, — пробормотала она. — В конце концов, это мало чем отличается от твоего деревянного стула: справил нужду и все. И времени это заняло не намного больше. — Потом свернулась клубочком и уснула, не издав ни звука.

Я чуть не расплакался от облегчения. Все мои приготовления и обезболивающее помогли ей переступить рубеж без телесных и душевных ран.

УТРОМ МЫ как ни в чем не бывало отправились на соколиную охоту, и только однажды за весь день госпожа моя вспомнила о предыдущей ночи. Когда мы завтракали на берегу реки, она задумчиво спросила:

— Как ты думаешь, Таита, с Таном у меня будет то же самое?

— Нет, госпожа. Вы с Таном любите друг друга. Все будет иначе. Это будет самый прекрасный момент в твоей жизни, — заверил я ее.

— Да, в глубине души я знаю, что именно так и должно быть, — сказала она, и оба мы невольно посмотрели на север, где далеко за горизонтом, вниз по течению реки, находился Карнак.

Хотя я прекрасно сознавал, в чем состоял мой долг по отношению к Тану, жизнь на острове была столь прекрасна и я так наслаждался обществом моей госпожи, что мне не хотелось уезжать, и я убеждал себя, будто она еще нуждается во мне. На деле все было иначе. Хотя фараон и посылал за Лострой каждую ночь, она скоро научилась доставлять радость царю и в то же время не наносить себе ни физического, ни эмоционального ущерба. Госпожа моя — существо крепкое и гибкое, и боги наградили ее сильным инстинктом самосохранения. Она не нуждалась во мне так, как нуждался Тан, и скоро стала напоминать, что пора оставить Элефантину и отправиться вниз по реке.

Я долго откладывал отъезд. Однажды, проведя весь день на охоте с царем, мы вернулись во дворец поздно. Я позаботился о том, чтобы госпожа приняла ванну и ей приготовили ужин, и отправился в свои комнаты.

Когда я вошел к себе, сразу почувствовал вкуснейший аромат спелых манго и гранатов. Посреди комнаты на полу стояла огромная корзина с крышкой, из которой, как я понял, исходил аромат двух любимейших моих плодов. Меня не удивило их появление, потому что каждый день и мне и моей госпоже присылали дары те, кто искал нашей благосклонности.

Я спросил себя, кто прислал их на этот раз, но стоило снова вдохнуть аромат фруктов, рот внезапно наполнился слюной. С самого полудня во рту у меня не было ни крошки. Я поднял крышку корзинки и протянул руку к самому красному и спелому гранату. Вдруг плоды разлетелись в стороны и покатились по полу. Раздалось резкое шипение, и огромный клубок черного змеиного тела, блистая чешуей, выскочил из корзины и бросился к моим ногам.

Я отскочил назад, но немного опоздал. Челюсти змеи сомкнулись на кожаной подошве моей сандалии с такой силой, что я чуть не потерял равновесие. Облачко яда брызнуло с изогнутых клыков. Прозрачная смертоносная жидкость растеклась по моей ноге. Отскочив в сторону, я сумел увернуться от второго укуса и бросился назад к стене в дальнем конце комнаты.

Кобра и я стояли и смотрели друг на друга, разделенные комнатой. Половина тела кобры собралась в кольца на полу, но верхняя часть поднялась и качалась на уровне моего плеча. Капюшон кобры раздулся, и я увидел узор широких черных и белых полос. Как страшная черная лилия смерти, ее голова качалась на стебле, уставившись на меня бусинками глаз. Тут я понял, что она находится как раз посередине между мной и единственной дверью в этой комнате.

Правда, кобр часто содержат, как домашних животных. Им позволяют ползать по всему дому, они охотятся на крыс и мышей, которых всегда полно в жилищах. Пьют молоко из кувшинов и становятся домашними, как котята. Однако есть и другие кобры, которых мучают и дразнят, чтобы превратить в смертоносное орудие убийства. У меня не было сомнения, какая кобра стояла сейчас передо мной.

Я тихо двинулся вбок вдоль стены, прижимаясь к ней и стараясь обойти врага и спастись. Она бросилась на меня, разинув бледно-желтую пасть, и я увидел тонкие ниточки яда, которые протянулись в воздухе от кончиков ее клыков. Я закричал от ужаса и отскочил назад. Змея снова быстро поднялась и встала напротив меня. Она все еще находилась между мной и дверью. Я знал, что яда в ее мешках хватит на сотню сильных мужчин. Пока я смотрел на нее, нижняя часть ее тела развернулась, и она начала медленно скользить по полу, высоко держа свою голову и не отрывая от моего лица взгляда своих ужасных маленьких глаз.

Я видел однажды, как такая змея загипнотизировала птицу, чтобы та не пыталась улететь во время ее приближения, а сидела тихо и смиренно ожидала своей участи. Меня парализовало, как ту птицу, и я почувствовал, что не могу ни пошевелиться, ни закричать. Смерть скользила ко мне по комнате.

Внезапно я заметил движение позади качающейся головы кобры. Госпожа Лостра появилась в дверях комнаты, привлеченная моим испуганным криком. Я снова обрел голос и закричал ей:

— Осторожно, не подходи близко!

Она не обратила внимания на мои слова и мгновенно оценила положение. Без всяких колебаний или раздумий начала действовать раньше, чем змея бросилась и укусила меня в третий и последний раз. Госпожа моя обедала, когда услышала мой крик, и теперь стояла в дверях с половиной недоеденной дыни в одной руке и серебряным ножом в другой. Действовала она с быстротой природной охотницы.

Тан научил ее по-мужски ловко бросать копье или камень, что не свойственно женщинам. Она швырнула дыню с ловкостью и силой тренированного копейщика. Дыня попала кобре в шею, в середину развернутого капюшона, и от этого удара на какое-то мгновение змея растянулась на полу. Словно стрела, выпущенная из боевого лука, кобра снова поднялась и повернула свою страшную голову к моей госпоже, устремившись к ней через комнату.

Я вышел из оцепенения и бросился вперед, чтобы помочь, но немного опоздал. Опершись на хвост, кобра прыгнула на свою жертву, разинув челюсти так широко, что брызги яда летели с ее клыков, распространяя тонкую бледню дымку. Госпожа моя отскочила назад с легкостью и быстротой газели, уворачивающейся от гепарда. Кобра промахнулась и распростерлась на полу у ног Лостры, вытянувшись широкой полосой во всю длину своего тела.

Я не понимаю, что нашло на мою госпожу, но мужества ей было не занимать. Прежде чем кобра сумела снова подняться и приготовиться к нападению, Лостра прыгнула на нее, приземлившись маленькими ножками в сандалиях прямо на шею, и прижала к каменному полу всем своим весом.

Возможно, она подумала, что сломает змее хребет, но та оказалась толстой, толщиной с руку, и гибкой, как кнут Расфера. Хотя голова ее была прижата к полу, тело стало биться и извиваться вокруг ног моей госпожи. Женщина менее разумная и менее мужественная наверняка постаралась бы увернуться от этих отвратительных объятий. Если бы моя госпожа сделала это, она бы умерла в то же мгновение, так как голова кобры оказалась бы свободной для смертоносного удара.

Однако Лостра продолжала крепко стоять на голове извивающейся змеи, расставив руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Она закричала:

— Помоги мне, Таита!

К этому моменту я успел пересечь комнату и бросился на пол к ее ногам. Запустив руки в середину извивающегося клубка, я ощупью двигался вперед по телу, пока не почувствовал, что добрался до горла. Тогда схватил змею за шею и сжал ее обеими руками.

— Поймал! — завопил я, обезумев от ужаса и отвращения, которые вызывало во мне это холодное чешуйчатое существо, извивающееся в моих руках. — Поймал! Отойди в сторону!

Госпожа послушно отскочила. Я встал на ноги, лихорадочно сжимая в руках шею змеи и стараясь удержать ее разинутую пасть подальше от лица. Хвост бился вокруг меня. Затем она обвила меня за плечи и потянулась к шее, угрожая задушить, но я не выпускал голову. Обхватив мои плечи и шею, змея получила опору, и я почувствовал насколько ужасна ее сила. Я не мог удержать ее, даже сцепив пальцы на шее. Она постепенно высвобождала свою голову, выскальзывая из моих рук. Я понял, что, как только змея вырвется, она тут же ударит меня в незащищенное лицо.

— Я не могу удержать ее! — завопил я скорее себе, чем Лостре. Я держал змею на вытянутых руках, но она тянулась к моему лицу, приближаясь к моим глазам, и волны чудовищной силы проходили по ее телу, по сжимающимся и извивающимся на моих плечах и горле кольцам. Голова понемногу выскальзывала из моих рук.

Хотя пальцы мои побелели от напряжения, кобра оказалась так близко к моему лицу, что я увидел совсем рядом ее клыки, которые то опускались, то поднимались на верхней челюсти — она могла по своей воле выставлять и убирать их. Клыки походили на маленькие белые костяные иглы, и бледные, туманные струйки яда брызгали с их кончиков. Я понимал, что, если хоть капелька яда попадет мне в глаз, я ослепну, и жгучая боль доведет меня до безумия.

Я отвернул голову змеи от своего лица, чтобы брызги яда рассеивались в воздухе, и отчаянно закричал:

— Позови кого-нибудь из рабов!

— К столу! — произнесла госпожа рядом со мной. — Прижми ее голову к столу!

Я был поражен. Я думал, она послушалась моего приказа и пошла за помощью, но Лостра стояла рядом со мной, а в руке по-прежнему сжимала серебряный столовый нож.

Шатаясь, я побрел через комнату с коброй в руках и упал на колени перед низеньким столиком. С огромным усилием мне удалось прижать голову змеи к краю стола и удержать там. Теперь госпожа могла ударить по ее шее ножом. Она нацелилась в затылок у самого основания мерзкой головы.

Змея почувствовала боль и удвоила свои усилия. Кольца упругой плоти бились на моих плечах и вились вокруг моей головы. Из ее горла вырывалось шипение, и облачка яда слетали с клыков.

Маленький нож был острым, и чешуйчатая кожа разошлась под ним. Скользкая и холодная змеиная кровь полилась мне на пальцы, и нож заскрежетал по кости. Скорчившись от усилия, госпожа моя пилила кость. Теперь, когда пальцы мои стали скользкими от крови, я почувствовал, что голова змеи выскальзывает из рук, и змея уже почти свободна. В этот самый момент нож вошел между позвонками и разъединил их.

Голова гадины повисла на лоскутке кожи и стала болтаться у меня перед глазами, когда тварь забилась в предсмертных судорогах. Хотя голова почти отделилась от тела, клыки в пасти то вставали, то опускались и сочились ядом. Малейшее их прикосновение к коже означало смерть, и я лихорадочным рывком схватил змею скользкими от крови пальцами, сорвал с себя и бросил на пол.

Мы с госпожой отскочили к двери, а кобра продолжала биться перед нами, извиваясь чудовищными кольцами, то сжимаясь в клубок, то разворачиваясь.

— Ты невредима, госпожа? — спросил я, будучи не в состоянии отвести глаз от предсмертных судорог чудовища. — Нет ли у тебя на коже или на глазах яда?

— Со мной все в порядке, — прошептала она, — а с тобой?

Ее голос настолько встревожил меня, что я забыл о собственных страхах и посмотрел ей в лицо. Опасность прошла, и теперь весь ужас происшедшего навалился на нее. Ее начало трясти. Огромные, темно-зеленые глаза, казалось, не умещались на бледном лице. Нужно было как-то помочь ей оправиться от потрясения.

— Ну, — коротко сказал я, — теперь мы знаем, что у нас будет на обед. Я с удовольствием отведаю кусочек жареной кобры.

Какое-то мгновение она смотрела на меня ничего не понимая, а потом вдруг взорвалась истерическим хохотом. Мой собственный смех звучал не менее дико и безумно. Мы беспомощно прижались друг к другу и хохотали до тех пор, пока слезы не полились из наших глаз и не потекли по щекам.

Я НЕ МОГ доверить приготовление кобры повару, поэтому принялся за дело сам. Снял с нее шкуру, выпотрошил и нафаршировал диким чесноком и другими пряными травами, перемешанными с большим куском жира из курдюка превосходного барашка. Потом свернул кобру в клубок, завернул в листья банана и покрыл узел толстым слоем влажной глины. Развел над куском глины огонь и поддерживал его целый день. Вечером у нас с госпожой потекли слюни, когда я разломил спекшийся глиняный шар, и оттуда разнесся аромат сочного печеного мяса. Многие из тех, кто обедал за моим столом, говорили, что не пробовали блюд вкуснее приготовленных моими руками. Как могу я опровергать слова друзей?

Я подал нежное рассыпчатое мясо госпоже с превосходным вином, которое Атон обнаружил в хранилищах фараона. По настоянию госпожи Лостры я сидел рядом с ней в беседке во дворце гарема. Я разделил с ней пир. Отведав печеной кобры, мы с ней сошлись на том, что она получилась даже лучше, чем хвост крокодила или лучший окунь, пойманный в Ниле.

Только когда мы наконец наелись и отослали остатки рабыням, смогли начать разговор о том, кто же прислал мне в дар корзину с фруктами.

Я не хотел тревожить госпожу и попытался отшутиться:

— Наверное, кому-то не понравилось мое пение. Однако от нее не так-то просто было отделаться.

— Не разыгрывай передо мной шута, Таита. Это единственное, в чем таланты твои тебе не помогут. Мне кажется, я знаю, кто послал корзину. Впрочем, как и ты.

Я уставился на нее, широко раскрыв глаза и не зная, как начать разговор. Я подозревал, что у нее на уме. Я всегда старался защитить ее — даже от правды. И теперь терялся в догадках, что же ей известно.

— Это мой отец, — сказала она так решительно, что я не смог ни возразить, ни подтвердить ее слова. — Расскажи мне о нем, Таита. Расскажи все, что мне следует знать о нем, что ты не смел раньше рассказывать.

Сначала рассказывать было трудно. Целая жизнь молчания мешала мне, а долгую привычку сразу не преодолеть. Я все еще с трудом осознавал, что не нахожусь во власти вельможи Интефа. Как бы глубоко я ни ненавидел его, он властвовал над моими душой и телом с самого детства, и во мне жила какая-то извращенная верность, которая мешала говорить то, что могло нанести ему вред. Я сделал слабую попытку отделаться от своей госпожи общими словами о тайных делах ее отца, но она нетерпеливо оборвала меня:

— Хватит! Не считай меня дурочкой, я знаю о своем отце больше, чем ты можешь вообразить. Мне давно пора узнать остальное. И я приказываю тебе рассказать мне все.

Итак, я подчинился ей. Рассказывать пришлось так долго, что полная луна прошла полпути к зениту, прежде чем мой рассказ был закончен. Затем мы еще долго сидели в темноте. Я ничего не скрыл и не пытался оправдаться или отрицать свое участие в его делах.

— Не мудрено, что он хочет твоей смерти, — прошептала Лостра наконец. — Ты знаешь достаточно, чтобы погубить его. — Она помолчала еще немного, а затем продолжила: — Мой отец — чудовище. Как могло получиться, что я стала другой? Почему я, его дочь, не нахожусь во власти тех же противоестественных влечений?

— Нам остается только благодарить за это богов. Однако, госпожа, ты не презираешь меня за то, что я сделал?

Она протянула руку и коснулась моей ладони.

— Ты забываешь о том, что я знала тебя всю свою жизнь, с того самого дня, как моя мать умерла при родах. Я знаю, какой ты на самом деле. Что бы ты ни совершил, тебя заставили сделать это, и я легко прощаю тебе все твои проступки.

Она вскочила на ноги и стала беспокойно ходить вокруг пруда с лилиями, а потом снова вернулась в беседку, где оставался я.

— Тану угрожает большая опасность со стороны отца. До сегодняшнего вечера я не осознавала, насколько велика эта опасность. Нужно предупредить его, иначе он не сможет защитить себя. Ты должен отправиться к нему, не задерживаясь.

— Но госпожа… — начал было я. Но она резко оборвала меня.

— Я не желаю больше слушать твои оправдания, Таита. Ты отправишься в Карнак завтра же.

ИТАК, следующим утром еще до рассвета я отправился ловить рыбу в полном одиночестве, взяв маленькую удочку. Тем не менее я позаботился о том, чтобы по крайней мере дюжина рабов и стражников видели, как я покидал остров. Забравшись подальше от основного русла в лагуну, я открыл кожаную сумку, в которой прятал старого кота, подружившегося со мной. Это было тоскливое старое животное, измученное паршой и язвами на лапах. Некоторое время я собирался с силами, чтобы избавить его от мучений. Затем скормил ему кусочек сырого мяса, смоченного настоем датуры. Я держал его на коленях и поглаживал, а он, съев мясо, довольно мурлыкал. Когда кот безболезненно уснул на моих руках, перерезал ему горло.

Я обрызгал кровью всю лодку и выбросил тело кота в заросли, где крокодилы очень скоро расправятся с его останками. Затем, оставив в лодке гарпуны, лесы и остальное снаряжение, оттолкнул ее подальше от берега в слабое течение заросшего рукава реки и побрел вброд через заросли папируса.

Мы договорились с госпожой, что она подождет до вечера, прежде чем поднимать тревогу. Окровавленную лодку найдут не раньше следующего полудня, и тогда все решат, что меня сожрал крокодил или убила шайка сорокопутов.

Добравшись до берега, я быстро переоделся в наряд, который захватил с собой. Я решил изображать жреца Осириса. Мне частенько приходилось подражать их напыщенным повадкам и надменной походке на радость госпоже. Достаточно было натянуть парик, чуть-чуть подмазать грим и надеть соответствующий наряд, и я становился одним из них. Жрецы постоянно кочуют с места на место отправляясь вниз или вверх по реке и путешествуют от одного храма к другому, а по дороге просят милостыню. Я не буду привлекать внимание, наряд жреца может защитить от нападения сорокопутов. Они суеверны и стараются не нападать на священнослужителей.

Я обогнул лагуну и вошел в западную часть города Элефантина через бедные кварталы. На пристани подошел к одному из хозяев барок, который загружал свое судно кожаными бурдюками и глиняными кувшинами с маслом. Изобразив достаточную надменность, я потребовал, чтобы он бесплатно отвез меня в Карнак именем бога, которому служу. Он пожал плечами и сплюнул на палубу, но разрешил подняться на борт. Жители Египта терпят вымогательства жрецов. Хотя жрецов и презирают, все боятся их власти, как духовной, так и светской. Некоторые даже считают, что жречество обладает не меньшей властью, чем сам фараон.

Было полнолуние, и хозяин барки оказался более смелым мореходом, чем флотоводец Нембет. Мы не вставали на ночь к берегу. С попутным ветром быстро, всего за пять дней, дошли до поворота реки, за которым открывался вид на Карнак.

У меня засосало под ложечкой, когда я сошел на берег, потому что в этом городе я вырос и прожил более десяти лет, и каждый нищий и зевака знал меня в лицо. Если меня узнают, вельможа Интеф услышит о моем появлении раньше, чем я успею добраться до городских ворот. Однако мой наряд спасал меня, и я пробирался к нужному месту боковыми улочками, изображая целеустремленную и полную достоинства походку жреца. Я шел к дому Тана у расположения флотилии.

Дверь в доме Тана не была заперта на задвижку. Я вошел туда, как будто имел на это полное право, и плотно закрыл за собой дверь. Скудно обставленные комнаты были пусты, и, обыскав их, я не нашел ничего, что могло бы указать на теперешнее местонахождение Тана. Очевидно, его не было дома давно, возможно, даже с тех пор, как мы с госпожой покинули Карнак. Молоко в кувшине у окна загустело и высохло, как твердый сыр, а корочка просяной лепешки рядом с кувшином покрылась синей плесенью.

Насколько я мог судить, ничего не пропало, даже лук Ланата висел на стене над кроватью. Одно это было уже необычно: лук этот всегда служил как бы продолжением его тела Я осторожно спрятал лук в тайнике под кроватью, который сам построил для него, когда мой друг поселился здесь. Я не хотел появляться в городе при дневном свете, поэтому до наступления темноты я оставался в комнатах Тана, занимаясь уборкой скопившейся пыли и грязи.

Когда стемнело, я выскользнул на улицу и направился к реке. Сразу же заметил, что «Дыхание Гора» стоит у причала. Судя по всему, она успела побывать в бою с тех пор, как я видел ее в последний раз, и явно пострадала. Нос был проломлен, как и обшивка по левому борту, где доски обуглились.

С гордостью собственника я заметил, что Тан внес изменения в конструкцию корпуса, которые я разработал после охоты на речных коров. Золоченый металлический рог торчал перед носом чуть выше ватерлинии. Судя по вмятинам на его обшивке, он успел посвирепствовать в бою с флотилией лжефараона-самозванца.

Однако на палубе я не заметил ни Тана, ни Крата. За старшего остался младший командир. Я узнал его, но тут же отказался от мысли окликнуть. Вместо этого решил обойти притоны — любимые места развлечений моряков вокруг верфи.

Очень хорошей характеристикой нравственности жрецов Осириса может послужить то, что меня радостно встречали в притонах портовой полосы, почти как завсегдатая. В одной из более приличных таверн я узнал среди посетителей внушительную фигуру Крата. Он пил вино и играл в кости с товарищами по флотилии. Я решил не подходить к ним сейчас и стал наблюдать с другого конца переполненной таверны. Все это время мне приходилось отбиваться от приставаний веселых пташек обоего пола, которые постоянно снижали свои гонорары, пытаясь соблазнить меня последовать за ними в темный переулок и чтобы испробовать их отполированные взглядами прелести. Никого из них ни в малейшей степени не смущало ожерелье жреца из синих стеклянных бусинок на моей шее.

Когда Крат наконец сердечно попрощался со своими товарищами, пожелал им спокойной ночи и отправился прочь из таверны на темную улицу, я с облегчением последовал за его высокой фигурой.

— Ну, что тебе от меня надо, любимец богов? — прорычал он презрительно, когда я поспешно догнал его. — Тебе золотишка или, может быть, задница чешется? — Многие жрецы горячо увлекались новомодной педерастией.

— Я бы предпочел золото, — сказал я. — Его у тебя больше, а со вторым у тебя туго, Крат.

Он остановился как вкопанный и подозрительно уставился на меня. Его грубое, но приятное лицо немного искажало спиртное.

— Откуда тебе известно мое имя? — Он схватил меня за плечо и подтащил к освещенной двери дома, изучая лицо. Затем стащил с моей головы парик. — Клянусь кучей дерьма в заднице Сета, это ты, Таита! — заорал Крат.

— Я буду тебе очень обязан, если ты воздержишься от таких громких криков на улице, — сказал я, и воин тут же стал серьезным.

— Ладно! Пойдем ко мне.

Когда мы остались одни в его комнате, он налил две кружки пива.

— А тебе не хватит? — спросил я, а Крат ухмыльнулся.

— Это мы узнаем завтра утром. Ну же, Таита! Не будь так суров ко мне. Мы били флот красного самозванца целых три недели. Милостивая Хапи, как же чудесно работает носовой рог твоего изобретения. Мы разрезали пополам почти двадцать вражеских лодок и, по крайней мере, сотне врагов отрубили головы. Хотя дело было жаркое, мы не пили ничего крепче воды все это время. Не попрекай меня лишним глотком пива. Выпей со мной! — Он поднял кружку, а я, поскольку тоже испытывал жажду, поднял свою и приветствовал его. Поставив кружку, спросил:

— Где Тан?

Мой собеседник тут же протрезвел.

— Тан исчез. — Я уставился на него, ничего не понимая.

— Исчез? Как это понимать — исчез? Разве он не вел вас в бой на реке?

Крат покачал головой.

— Нет, его не было. Исчез. Я заставил своих людей прочесать каждую улицу и каждый дом Фив. Нигде не нашли даже следа Тана. Говорю тебе, Таита, я очень встревожен, правда, очень встревожен.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Через два дня после царской свадьбы. После того как госпожа Лостра вышла за царя. Вечером того дня, когда вы отплыли с царской флотилией в Элефантину, я попытался было уговорить его остаться и выбить из него дурь, но он не стал слушать меня.

— Что говорил?

— Передал под мое командование «Дыхание Гора» и всю флотилию.

— Но он же не мог сделать этого?

— Мог, Тан воспользовался властью ястребиной печати фараона.

Я кивнул.

— А потом, что сделал потом?

— Я уже сказал. Исчез.

Потягивая пиво, я попытался во всем разобраться. Тем временем Крат отошел к окну и помочился наружу. Струя с шумом и плеском ударила по мостовой, и я услышал, как испуганный прохожий заорал на него: — Эй ты, поосторожней, свинья!

Крат высунулся из окна и весело предложил проломить ему голову. Прохожий с ворчанием быстро удалился. Довольный своей маленькой победой, Крат улыбнулся и сел напротив меня. Я спросил его:

— В каком настроении Тан покинул тебя? Крат снова стал серьезным.

— Настроение у него было самое мрачное и раздражительное, какое мне когда-либо приходилось видеть. Он проклинал богов и фараона. Даже проклинал госпожу Лостру и обзывал ее царской шлюхой.

Я поморщился. Но я знал, что слова эти произнес не Тан, их произнесла отчаянная и безнадежная любовь.

— Говорил, что фараон имеет полное право выполнить свою угрозу и повесить его за призывы к мятежу, он будет только приветствовать смерть, как освобождение от мук. Да, ему было страшно тяжело, и я ничем не мог утешить его.

— И это все? Он ничем не намекнул тебе, что намеревался делать? — Крат потряс головой и снова наполнил чашу пивом.

— Что произошло с ястребиной печатью?

— Оставил ее мне. Сказал, что печать ему больше не нужна. Печать в целости и сохранности находится на борту « Дыхания Гора».

— А что касается того, о чем я с тобой договаривался? Сделал ли ты то, что я просил?

Воин виновато посмотрел в чашу с пивом и пробормотал:

— Я начал заниматься приготовлениями, но после того, как Тан исчез, в них, казалось, не было никакого смысла. Кроме того, мы были заняты в боях на реке.

— Крат, ты оказался таким ненадежным. Это так не похоже на тебя. — Я обнаружил, что разочарование и обида действовали на Крата гораздо сильнее злости. — Госпожа Лостра надеялась на тебя. Она говорила, что полностью доверяет тебе. «Крат надежен, как скала», — вот что она сказала.

Я быстро убедился, что старый прием по-прежнему действует, так как Крат, помимо всего прочего, был одним из обожателей госпожи. Даже малейшее неудовольствие с ее стороны могло подействовать на него.

— Проклятие, Таита. Ты превращаешь меня в слабоумного идиота… — Я промолчал, но молчание раздражало его больше слов. — Именем Гора, скажи мне, что хочет от меня госпожа Лостра?

— Только то, о чем мы говорили с тобой прежде, до того, как отправиться в Элефантину, — сказал я, и он грохнул кружкой по столу.

— Я воин и не могу пренебречь своим долгом и отправиться с половиной флотилии в какое-то сумасшедшее путешествие. Одно дело, когда у Тана была ястребиная печать…

— Теперь она у тебя, — мягко напомнил я.

— Я не могу пользоваться ею без разрешения Тана…

— Ты его помощник. Тан дал тебе ястребиную печать, чтобы ты пользовался ею. Ты знаешь, что с ней делать. Так делай же! Я найду Тана и верну его, но ты должен быть готов к его возвращению. Нам предстоит отчаянная и кровавая работа, и ты будешь нужен Тану. Не предавай его, по крайней мере на этот раз.

Крат покраснел от злости.

— Я заставлю тебя проглотить эти слова, — пообещал он.

— И это будет лучшим обедом, который ты можешь приготовить для меня, — сказал я. Я люблю смелых и честных людей, ими так легко управлять.

НЕ ЗНАЯ, каким образом мне удастся выполнить свое обещание, я оставил Крата отсыпаться и отправился в город на поиски пропавшего Тана. Еще раз обошел все его любимые места и всюду спрашивал, не видели ли его там. Я прекрасно понимал, как опасно наводить справки о Тане, — наряд мой был не слишком надежным прикрытием. Достаточно встретить старого знакомого, и меня бы сразу узнали. Однако Тана необходимо было найти. Я искал всю ночь, пока самые грязные притоны и публичные дома у пристани не выкинули на улицу пьяных посетителей и не погасили лампы.

Над рекой разгорался рассвет, а я стоял усталый и безутешный на берегу Нила и пытался припомнить, не пропустил ли я какое-нибудь место, где Тан мог бы прятаться.

Громкий трубный крик заставил меня посмотреть вверх. Высоко над головой я увидел неровную цепочку египетских гусей, летевших на восток на фоне бледно-золотого с красным оттенком неба. Вид стаи птиц напомнил мне те счастливые дни, когда Тан, госпожа Лостра и я охотились на диких птиц в болотах.

— Дурак! — обругал я себя. — Конечно, он там!

К этому времени все переулки вокруг рыночной площади уже заполнила шумная и беспокойная толпа. Фивы, пожалуй, самый занятой город мира, и никто здесь не остается без дела. Мастера выдувают стекло, обрабатывают золото и серебро, ткут полотно и лепят горшки. Торговцы торгуют и заключают сделки, законники крючкотворствуют, жрецы поют, а шлюхи заманивают своих клиентов. Это веселый шумный город, и я люблю его.

Я с трудом пробирался через толпу среди разноголосого гама торгующих купцов и крестьян, выставляющих свои товары на продажу для домохозяек и приказчиков богатых домов. Рыночная площадь отвратительно воняла пряностями и фруктами, овощами, рыбой и мясом, многие их этих товаров были далеко не первой свежести. Скот мычал, козы и бараны блеяли и добавляли свои экскременты к человеческим, которые стекали по канавам в старый добрый Нил.

Я подумал было купить осла, потому что идти далеко, а время жаркое. Да и на рынке продавались выносливые крепкие животные. Но в конце концов решил отказаться от такой роскоши, и не только ради экономии. За пределами города дорогостоящее животное наверняка привлечет внимание сорокопутов. Ради такой добычи они могут пренебречь своей верой в богов. Вместо этого я купил пару горстей фиников и буханку хлеба, а также кожаный мешок, чтобы нести свою провизию, и тыквенную бутыль для воды. Затем направился по узким улочкам к главным воротам города.

Не успел я дойти до них, как увидел впереди себя замешательство в толпе, и тут же отряд дворцовой стражи появился на улице и направился ко мне, разгоняя толпу палками. За спинами стражников полдюжины рабов трусцой несли резные носилки с занавесками. Толпа зажала меня у глинобитной стены дома, и я, хотя и узнал носилки и начальника стражи, не мог скрыться.

Меня охватила паника. Расфер может и не заметить меня, случайно скользнув взглядом по толпе, но я был уверен, что вельможа Интеф узнает сразу в любом наряде. Рядом со мной стояла старая рабыня с грудями, похожими на огромные амфоры для оливкового масла, и спиной гиппопотама. Я бочком протиснулся за ее спину и скрылся за ней. Затем надвинул парик на глаза и осторожно выглянул из под него.

Несмотря на страх, я почувствовал легкий укол врачебной гордости, увидев, что Расфер так скоро встал на ноги после моей операции. Он вел отряд телохранителей по улице туда, где я прятался за спиной рабыни, и только когда поравнялся со мной, я заметил, что половина его лица парализована. Казалось, уродливые черты вылепили из воска, а затем поднесли к пламени свечи. Такое часто случается даже после самых успешных операций по трепанации черепа. Другая половина лица кривилась в привычной усмешке. Если и раньше Расфер был отвратительным, теперь же дети плакали от страха, завидев его, а взрослые делали знак от сглаза.

Он прошел рядом с тем местом, где стоял я, а за ним проследовали носилки. Через щелочку между вышитыми занавесками я заметил вельможу Интефа, небрежно развалившегося на подушках из чистого шелка, привезенного с Востока. Подушки эти стоили, по крайней мере, пять золотых колец каждая.

Щеки его были свежевыбриты, а волосы убраны в официальную прическу. На ее вершине был закреплен конус ароматизированного пчелиного воска, который тает на жаре и стекает по волосам и по лбу, охлаждая кожу. Рука, сплошь унизанная кольцами, лениво лежала на гладком загорелом бедре красивого маленького мальчика-раба, которого скорее всего приобрели недавно, так как я не знал его.

Сила моей ненависти застала меня врасплох, когда я увидел прежнего господина. Все неисчислимые оскорбления и унижения, которые я вынес в свое время, нахлынули на меня. Его последнее преступление только усилило мою ярость: посылая мне кобру, он подвергал опасности не только мою жизнь, но и жизнь моей госпожи. Если я и мог простить ему остальное, этого бы никогда не простил.

Его голова стала поворачиваться ко мне, но, прежде чем глаза его встретились с моими, я нырнул за спину гороподобной женщины. Носилки двинулись дальше по узкой улочке, я посмотрел им вслед и внезапно почувствовал, что весь дрожу, как после схватки с коброй.

— О божественный Гор, услышь мою мольбу, не дай мне покоя до тех пор, пока он не умрет и не отправится к Сету, своему господину, — прошептал я и снова направился к воротам, проталкиваясь через толпу.

ПОЛОВОДЬЕ достигло высшей точки, и земли вокруг реки исчезли в благотворных объятиях Нила. Как и всегда, с начала времен, река откладывала на полях жирный слой черного ила. Когда вода уйдет, сверкающие просторы снова расцветут той характерной зеленью, которую можно увидеть только у нас в Египте. Солнечный свет и плодородный ил позволят вырастить три урожая до того, как Нил опять выйдет из берегов и принесет свои дары.

По краям залитых водой полей шли насыпи. Они регулировали распределение воды и служили дорогами. Я пошел по тропе, проложенной по вершине насыпи, на восток, пока не дошел до каменистой почвы у подножия холмов, где повернул на юг. По пути я время от времени нагибался и переворачивал придорожные камни, пока не нашел то, что искал. Потом прибавил шагу и решительно зашагал вперед. Я настороженно вглядывался в рваную линию холмов по правую руку, потому что в таких местах шайки сорокопутов часто устраивали засады. Я пересекал каменистый овраг, когда меня внезапно окликнули.

— Помолись за меня, любимец богов! — Нервы мои были настолько напряжены, что я вскрикнул от испуга и отпрыгнул в сторону, прежде чем успел взять себя в руки.

Мальчишка-пастушок сидел на краю оврага прямо надо мной. Ему было не более десяти лет, но с виду он казался старым, как первый грех человека. Я знал, что сорокопуты часто используют детей в качестве разведчиков и часовых. Маленький оборвыш, казалось, был создан для этой роли. Волосы у него были грязные и всклокоченные, а плохо продубленная козья шкура, из которой сшили его одежду, воняла так, что я чувствовал запах со дна оврага. Его блестящие вороньи глаза быстро и жадно осмотрели меня, оценивая наряд и поклажу.

— Куда ты направляешься и по какому делу, добрый отец? — спросил он и просвистел длинную тонкую мелодию на тростниковой дудочке, которая вполне могла оказаться сигналом для того, кто прятался выше по склону.

Прошло несколько мгновений, прежде чем сердце мое успокоилось, и я снова обрел дар речи.

— Ты дерзок, дитя. Какое тебе дело, кто я и куда иду? Его поведение по отношению ко мне тут же изменилось.

— Я голоден, милостивейший жрец, я сирота, которому приходится самому кормить себя в этом жестоком мире. Нет ли у тебя корочки хлеба в твоем таком большом мешке?