Богинка

Родогощь

– Зрите ли меня, детушки? – громогласно жрец вскрикнул, за пышным караваем запрятанный.

– Никак нет! Никак нет! Никак нет! – оглушительно толпа вторила.

– Зрите ли меня, детушки? – вновь разнеслось над головами.

– Никак нет! Никак нет! Никак нет!

– Зрите ли меня, детушки? – в последний раз послышалось из-за пирога, и пуще прежнего люди прокричали:

– Никак нет! Никак нет! Никак нет!4

Топот, свист и улюлюканья отовсюду доносились – отрадой наполнялись сердца разгоряченные. Улыбались и гоготали молодцы, девушки в венках пушистых повизгивали от радости: урожай удался таким славным, что на сей раз за испеченным с меда, молока и пшеницы пирогом сам волхв5 сумел спрятаться.

Музыка задорная громко зазвучала, и народ в пляски пустился. Завихрились подолы льняные, золотом да цветными нитями расшитые. Мужики подвязали рубахи и пошли танцевать, медовухой веселье запивая.

Все тешились в Родогощь6 долгожданный: пили и ели досыта, хоровод шумный водили вокруг костра праздничного; молоком и цветами алтари одаривали да воспевали песни хвалебные Ладе7 златовласой.

И только Млада в стороне стояла, не подходила близко к гуляниям. Молчаливо наблюдала, как пышно сельчане вересень8 провожают, и робко улыбалась уголками бледно-розовых губ. В глазах ее языки пламени сверкали, отчего бирюзовый цвет очей ее украшали блики зеленоватые. Подрагивали ресницы длинные; веснушки, словно капли огненные, украшали носик вздернутый да румяные ямочки на щеках девичьих.

Одной рукой бледной крепко сжимала Млада кружку деревянную с настоем травянистым, другой – платье на плече поправляла, едва заметно морщась.

Почти уж двадцать раз отмечали в деревне праздник Кологода9 с тех пор, как нечисть на душу ее девичью позарилась. Вот только никак раны, оставленные когтями треклятыми, не заживали. И какие бы мази ни мазала, какие бы травы ни прикладывала Млада – ничего исцелить порезы рваные не помогало.

– Много ли коби10 для народа несмышленого, – проворчала рядом старуха Живана, и Млада в удивлении глаза округлила, – то-то же не ведонт, что зима нас всех ждет лютая.

– Зачем же ты, милая, беду кличешь, коль не звали ее? – отозвалась Млада.

– Да что ж я кликать ее буду, коли она сама зверьем крадется? Али не видиши ты рябину нынче? Вся в грознах алых – к холодам; так и моя бабка говорила, и ее бабка сказывала.

Встрепенулась Млада, отгоняя наваждение, и отвечать не стала. Знала она, что старуха Живана всегда права в своих прорицаниях. Кто-то из народа ведуньей звал ее и стороной обходил дом на окраине леса; другие же почитали Живану и даже обращались к ней за советами.

Млада же видела в Живане друга, ближе которого у нее никогда не было. С тех пор самых, как мать ее любимую Симаргл11 забрал в чертоги свои; а отец ее покинул деревню зимой лютой и не вернулся к родному очагу.

Живана же девочку конопатую под свое крыло взяла да учила ее всякому разному: и к травничеству любовь привила, и с каменьями подружила; да втайне от селян остальных с языками ее невиданными и неслыханными познакомила.

Так и жила Млада – самой смертью отмеченная – подле Живаны: ни семьи своей, ни товарищей. И если старуху в деревне почитали почти как жреца за дар ее волхвования, то Младу юную, не стыдясь, избегали да за спиной ее испуганно перешептывались.

Ветер косу русую Младину растрепал, спутал длинные ленты, что волосы подвязывали. Она неуютно поежилась, повела плечом раненым да пролепетала:

– Пойду я, милая Живана, домоючи, подустала я.

– Ступай, ступай, Младушка. Да только помни: днесь за пряжу не берись, Василья нынче молодык12 – бебрянъ13 твоя истончится да износится.

– Ладно уж, милая, не стану, – улыбнулась Млада и уйти поспешила.

– А и варган в полесье обходиши, ели заблудиться не хотиши14, бо стези после полуночи в узлы завиваются! – с тревогой вслед Живана прокричала.

Ночь вдали от гуляний негой полнилась, и Млада сама себе улыбалась. На небе сквозь сизые тучи звезды в немом говоре перекликались, мерцанием рассыпаясь. Стрибог играл шепотом листвы уже опавшей, и кой-где протяжно ляги квакали.