Богоподобненько

Быть было приятно.

Он медитировал, становясь самим собой. Созерцал, признавая свою уникальность. Медитация отлучала его от всего остального, созерцание — объединяло.

Мок предпочитал медитацию. В ней он наслаждался идентичностью и осознавал, что он (он-она или он-он?) бесконечно повторяется посредством памяти о тысячелетиях разных воплощений. Мок, как и другие, развивался через множество форм жизни во многих мирах. Теперь Мок был свободен от боли и от удовольствия; свободен от иллюзий чувств, которые служили телам, в которых жили существа, которые, наконец, стали им, Моком.

И все же Мок не был полностью свободен. Удовольствия ради ему все еще нужна была память. Остальные предпочли созерцание. Им нравилось объединяться, смешивать свои воспоминания, объединять свое осознание и делиться своим чувством бытия.

Мок никогда не мог поделиться полностью. Мок слишком хорошо видел различия. Даже без тела, без половой принадлежности, без физических ограничений, навязанных материей во времени и пространстве, Мок ведал, что такое неравенство. Мок знал про Сира.

Сир был самым могущественным из всех. Он ни с кем не сливался — он всех поглощал. Воля Сира даровала остальным гармонию — но только если они склоняли перед ней голову, сдавались, подчинялись.

Быть было приятно. Плясать под дудку Сира — ни разу не приятно.

И потому Мок медитировал. Когда пришел черед слияния, Мок не сдался. Мок твердо отстаивал свою свободу — ту самую, окончательную, от которой опрометчиво отрекся Сир. По рядам других прошло волнение — Мок почувствовал это. Кто-то даже попытался слиться с ним самим, как бы показывая, что он не одинок в своем протесте, и Мок открылся, вбирая их, чувствуя, как сила его растет. В итоге Мок стал так же силен, как и Сир, воззвав к воли и цели, рожденным памятью о миллионах смертных существ, в которых воля и цель были первоосновами выживания. Впрочем, любое выживание — временное; так было и будет всегда.

Мок утверждал концепцию, набирал силу, укреплял цель — и вдруг все погасло. Силы покинули его. Те иные, что подпитывали его, исчезли. Ничего не осталось, кроме Мока и самой концепции. Концепции о…

Мок вдруг понял, что не знает, о чем была его концепция. Не будто слизнули. Все, что осталось — он сам и Сир. Воля Сира, уничтожившая концепцию, отобравшая у него цель и лишившая сил, вторгалась и наводняла сознание Мока. Без концепции не было цели, без цели не было силы, без силы Мок не мог сохранить собственное сознание, а без сознания его, Мока, тоже быть не могло вовсе.

Не было больше никакого Мока…

Когда он очнулся, то понял, что попал на корабль.

Корабль?

Одни лишь воспоминания об оставшихся позади воплощениях говорили Моку, что перед ним был корабль — и они не ошибались. Корабль, судно, транспортер: физический объект, способный к физическому же движению в пространстве и времени.

Пространство и время снова существовали, и корабль перемещался сквозь них. Корабль был, правильнее говоря, заточен в пространстве и времени, и сам Мок был точно так же заточен в корабль, достаточно просторный, чтобы вместить его.

Да, Мок был он — пленник не только и не столько пространства, времени и нутра корабля, сколько смертного физического тела, тела мужчины.

Мужчина. Млекопитающий. Прямоходящий, с руками и ногами, поддерживающими корпус, с глазами, ушами, носом и прочими грубыми сенсорными приемниками. Плоть, кровь, кожа — желтоватый мех, растущий по всему телу, до самого кончика гибкого хвоста. Легкие для забора кислорода, который, в данной и конкретной ситуации, поставлялся через баллоны в хитроумный прозрачный шлем — неуклюжую и примитивную реликвию отдаленных варварских эпох, о которых Мок имел лишь самую смутную память. Он попытался помедитировать, но тут корабль застыл, пол разверзся, и Мока вышвырнуло на бесплодную поверхность неизвестной планеты, в небе которой хладный шар луны катился в сопровождении ледяного поблескивания далеких звезд.

Корабль тоже обладал формой — условным «телом», смоделированным по образу и подобию определенного гигантского млекопитающего, жившего в промежуточную эпоху. Мок взирал на него, распластавшись на стерильном склоне. Корабль взирал в ответ — два обзорных экрана располагались на куполообразной черепной выпуклости, два щупа-анализатора с металлическими «когтями» придерживали створки люка грузового отсека. Именно из этого стального чрева Мок был исторгнут в пародийном акте рождения.

На глазах Мока чрево снова сошлось, плотно закрываясь, металлические щупы втянулись в бока, дюзы выдохнули голубое пламя. Корабль поднимался — взлетал.

Именно там, в его пределах. Мок обрел свой нынешний вид. Корабль создал его, доставил в этот мир, и теперь он здесь. Это означало лишь одно: корабль на самом деле был…

— СИР! — заревел он, догадавшись, и звук его голоса, заключенный в полом шлеме, чуть не взорвал его собственную голову.

Но Сир не ответил. Корабль продолжал подниматься, пока не превратился в еще одну из множества светящихся точек на небе мира, в котором родился Мок.

Мир, в котором Сир оставил его умирать…

Мок отвернулся. Его тело пылало. Пылало? Мок порылся в архаичной памяти — и придумал другую концепцию. Он не пылал. Он замерз. Там, куда он попал, было холодно.

Поверхность планеты была холодной, а кожа и мех недостаточно его защищали. Мок сделал глубокий вдох, что, в свою очередь, принесло осознание внутреннего механизма: кровообращения, нервной системы, легких. Легкие для дыхания, дыхание для жизни.

Кормушка-сумка на его спине была небольшой; ее содержимого едва хватало на то, чтобы восполнить потребности Мока на пребывание здесь, и скоро оно будет исчерпано.

Был ли кислород на поверхности этой планеты? Мок огляделся. Скальный ландшафт был лишен каких-либо намеков на растительность, и это не было многообещающим признаком. Но, возможно, не вся поверхность была такой; в других областях на более низких уровнях жизнь растений могла процветать. Если это так, то Мок мог не переживать за свое существование.

Есть только один способ узнать. Функциональные придатки Мока — не совсем когти, не совсем пальцы — неуклюже завозились с креплениями шлема и осторожно сняли его. Он сделал неглубокий вдох, потом еще один. Да, тут был кислород.

Удовлетворившись, Мок снял шлем: больше необходимости в этом приспособлении не было. Сейчас ему нужно было найти тепло.

Он оглядел мрачные черные скалы, нависшие над бесплодной равниной, и медленно двинулся навстречу им под тихими, мигающими звездами. На склоне внезапно налетевший порыв ветра поверг его в дрожь. Его тело было сплошь неловким мышечным механизмом, подлежащим грубому мышечному контролю; только атавизмы шли к нему на помощь, так как полуосмысленные воспоминания о древнем физическом существовании позволили ему двигать ногами с надлежащей координацией. И ходьба, и лазание по скалам — все это было сложно, все представляло собой серьезный вызов.

Но Мок вскарабкался на ближайший утес и нашел отверстие — трещину с еще одной трещиной внутри, что служила устьем пещеры. В пещере было темно, но она укрывала от ветра, и в ней было теплее, чем снаружи. Ее скалистый пол уходил в более густой мрак. Зрачки глаз Мока вскоре приспособились к нему, и он смог пойти вперед по темному туннелю — как оказалось, в этом своем воплощении он был никталопом.[1]

Порывы теплого воздуха теребили его шерстяной покров, подталкивали вперед и вниз, вперед и вниз. Внезапно его осязаемыми волнами окутал жар, воздух наполнился резким запахом, впереди замаячил источник света. Чем ближе он подбирался к нему, тем отчетливее были слышны шипение и грохот; вскоре окутавший Мока пар стал жечь, и его глазам предстал очаг струящегося пламени, в котором рождались чад и газ.

Внутреннее ядро планеты было жидким. Мок не пошел дальше; он повернулся и отступил на безопасное расстояние, свернув в боковой проход, ведущий к другим ответвлениям. Здесь запутанная система тоннелей разбегалась во все стороны, но он был в безопасности, в тепле и темноте; он мог отдохнуть без страха за жизнь. Его тело — эта телесная тюрьма, в которой он был обречен жить, — нуждалась в отдыхе.

Отдых не был сном, гибернацией, эстивацией[2], или любой из тысяч форм анабиоза, которые память Мока хранила по бесчисленным воплощениям в прошлом. Отдых был просто пассивностью. Пассивностью и размышлениями. Рефлексией.

Образы смешались с давно отброшенными словесными понятиями. С их помощью, будучи пассивным, Мок обрисовал свою ситуацию. Он был в теле зверя, но зверь этот немного отличался от истинного млекопитающего. Нужен был кислород, но не сон. И он не чувствовал никаких внутренних волнений, никаких мук физического голода. Он знал, что не будет зависеть от приема биомассы в интересах дальнейшего выживания. Пока он защищал свою плотскую оболочку от крайних проявлений тепла и холода, пока он избегал чрезмерных нагрузок на мышцы и органы, его жизни ничто не угрожало. Но, несмотря на различия, которые отличали его от настоящего млекопитающего, он все еще был заключен в эту дикую форму. И его существование по сути своей было скотским.

Ему открылось вдруг хорошо позабытое чувство — Мок не испытывал его уже целую вечность, много-много эонов подряд. И вот теперь он вновь познал его: то был страх.

Ужас перед перспективой рабства в теле зверя.

Мок страшился, потому что теперь понял — все это было заранее спланировано. Это входило в план Сира. Посвятив его, Мока, в эту деградацию, Сир изменил аспект бытия млекопитающего, чтобы Мок просуществовал вечно. Именно этого Мок боялся больше всего — вечности, проведенной в таком виде.

Поняв, что отдыхать больше не может, Мок поднялся. Он обратился к своим внутренним ресурсам, пытаясь выискать иные, некогда присущие ему способности. Талант к слиянию и разъединению с себе подобными пропал. Силы перевоплощения, переноса, трансформации оставили его. Он не мог изменить свое физическое существо, не мог изменить свое физическое окружение, если не считать физических средств своего собственного изобретения, ограниченных возможностями звероподобной оболочки.

Так что не было никакого спасения от этого существования. Не было выхода.

Осознание породило новую волну страха, и Мок, крутанувшись на месте, побежал — вслепую, прочь по извилистым коридорам. Мчался он бездумно и безостановочно. В одни прекрасный момент тоннель резко забрал вверх. Мок запыхался. Он отчаянно желал перестать дышать, но тело, его звериная туша, всасывало воздух жадными легкими, функционируя автономно, вне его сознательного контроля.

Вскарабкавшись по наклонной спирали, Мок вновь появился на поверхности своей планетарной тюрьмы. Его окружила низина, разительно отличавшаяся от ландшафта его высадки, ярко-зеленая в лучах ослепительного рассвета — долина, способная даровать и поддерживать жизнь.

И жизни здесь было в достатке — пернатые существа ютились в деревьях, сквозь подлесок сновали пушистые, чешуйчатые и хитиноидальные беспокойные формы. То были простые существа, грубо задуманные и ведомые примитивными целями, но все-таки живые, все-таки немного осознанные.

Мок почувствовал их, и они почувствовали Мока. Общаться с ними каким-либо иным путем, кроме вокального, он не мог, но даже те мягкие звуки, что исторгались его гортанью, повергали их в отчаянное бегство. Звериное начало Мока нагоняло на них страх.

Он присел среди скал в устье пещеры, из которой вышел, и оглядел в беспомощном, безнадежном замешательстве ту панику, которую спровоцировало его присутствие, и мягкие звуки, рождаемые им, дали место рычащему стону отчаяния.

И именно тогда они нашли его — волосатые двуногие, осторожно надвигавшиеся с целью окружить его. То были троглодиты, похрюкивающие, принюхивающиеся, прямо-таки сочившиеся едким зловонием, выдававшим их страх и ярость. Они ступали в унисон, потрясали дубинами — простыми обломками толстых ветвей. Кто-то нес камни. Все это, каким бы примитивным не казалось, являлось оружием. Дикари были охотниками в поисках добычи.

Мок развернулся, дабы отступить в пещеру, но путь ему перекрыли косматые тела. Отступать было некуда. Дикари напирали на него, их трепет и опасения уступали место гневу. Они скалили желтые клыки, замахивались волосатыми руками. Один из них — судя по всему, вожак стаи, — издал гортанный звук, оказавшийся сигналом к атаке.

В Мока полетели камни. Он обхватал голову руками в попытке спастись от ударов. Так он не мог ничего видеть, так что определил атаку по звуку еще прежде, чем увидел, как на него падают варварские снаряды. Затем, когда рычание и крики взвинтились до безумных нот, он рискнул посмотреть на дикарей — и увидел, что они собирают новые камни. Налетая прямо на него, они били его, пытаясь раскрошить кости и сломать его череп. Мок слышал звуки ударов, но ровным счетом ничего не чувствовал — но не из-за того, что налет не находил цели; просто стоило камню соприкоснуться с его телом, как тот рассыпался в мельчайшую пыль.

Мок взмахнул руками, намереваясь лишь отпугнуть нападающих, но стоило его лапам соприкоснуться с их телами, как они повалились на землю, крича от боли и ужаса. Их круг разбился — они спешно отступали вниз по склону, к лесу, спасаясь от страшной твари, что не могла ни пострадать, ни погибнуть… от непобедимого существа.

Непобедимый. Такова была нынешняя концепция Мока, и теперь он понял ее. Сир вынес ему окончательный и самый страшный приговор — кару бессмертием. Силовое поле, окружавшее его тело, делало Мока невосприимчивым к травмам и смерти. Несомненно, от бактериальной инвазии Сир его тоже иммунизировал. Мок пребывал в физической форме, но не зависел от физических потребностей. Факт его существования был нерушим и непреложен. Его, вечно живущего, по факту заключили в неразрушимую тюрьму.

На мгновение Мок застыл, ошеломленный пониманием, ослепленный отчаянием. Вот он, окончательный ужас — жизнь без смерти, изгнание без конца, изоляция с прицелом на вечность, Теперь он изгой — навсегда.

Горестно Мок огляделся но сторонам. Ему на глаза попались двое дикарей — они валялись на камнях прямо у его ног. Один из них истекал кровью из раны в голове от срикошетившего камня, другой был сметен могучей лапищей Мока. Эти существа не были бессмертны. Мок пошел к ним — их грудные клетки вздымались, тихое сиплое дыхание все еще было слышно. Они не были бессмертными, но все еще жили. Живые и беспомощные, спасенные лишь его милосердием.

Милосердие — вот то качество, которое Сир отказался проявить по отношению к Моку, осудив его провести здесь вечность в одиночестве.

Мок остановился, глядя на две поверженные фигуры. Он издал горлом звук, чем-то похожий на обыкновенный смешок.

Возможно, не все потеряно. Возможно, есть способ по меньшей мере смягчить его приговор. Если сейчас он проявит милосердие к этим созданиям, он не будет извечно один.

Мок потянулся вниз, подняв тело первого существа на руки. Существо было тяжелое и обмякшее, но сила Мока была велика. Он аккуратно подхватил второе тело, стараясь не травмировать его еще сильнее. Затем, все еще посмеиваясь, Мок развернулся и понес свой груз в свою пещеру.

В теплом, огненном лоне более глубоких пещер, Мок укрыл своих существ, оказав им посильную первую помощь. Пока они приходили в себя, он поднялся снова на поверхность и собрал им корм в зеленых полянах. Он приготовил еду и, взывая к далеким воспоминаниям прошлых воплощений, вылепил сырые глиняные горшки, в которых принес им воду с горного источника.

Через некоторое время они пришли в сознание — и, само собой, перепугались. Они страшились огромного зверя с выпученными глазами и хлестким хвостом, зверя, который, как они знали, был бессмертен.

Мок быстро освоился с их примитивным языком, состоявшим главным образом из рычания и ворчания, символизирующего примитивные отсылки и понятия в их речи. Пользуясь ими, он попытался рассказать им, кто он и откуда, но они все равно ничего не поняли, хоть и слушали, не отрываясь. Им все-таки очень сильно мешал страх — притом женская особь боялась сильнее, чем мужская. Мужчина, по крайней мере, проявил к его глиняным горшкам любопытство, и Мок решил передать ему технологию. Он лепил их одним за другим у мужчины перед носом до тех пор, пока тот не приспособился успешно имитировать все действия Мока. Но он по-прежнему держался с Моком настороже, и горячее ядро планеты вселяло в него ужас. Кроме того, он и его компаньонка никак не могли освоиться с загазованной атмосферой земных недр. Окрепнув с течением времени, они стали ютиться вместе и бормотать, настороженно наблюдая за Моком.

Мок не слишком удивился, когда, вернувшись с одной из своих вылазок по сбору пищи на поверхность, обнаружил, что они исчезли. Но собственная реакция — резкий всплеск обостренного чувства одиночества, — порядком его заинтересовала.

Действительно, ему ли тосковать по этим примитивным созданиям? Они не могли служить ему спутниками — даже на самом низком уровне взаимных отношений. И все же ему не хватало их присутствия. Их присутствие само по себе было некой ассоциацией с его собственной внутренней агонией изоляции.

Он ощутил растущее сочувствие к ним, к беспомощности их дикого невежества. Даже их разрушительные порывы вызывали жалость, ибо указывали на их постоянный страх. Такие существа, как они, проживали отведенный им отрезок времени, до смешного короткий, в абсолютном страхе; они не доверяли ни своей среде, ни друг другу, и каждый новый опыт или явление воспринимался как потенциальная опасность. У них не было ни надежды, ни абстрактного образа будущего, что мог бы поддерживать их.

Мок задался вопросом, удалось ли его двум пленникам сбежать. Он рыскал по проходам, разыскивая их и заранее оплакивая их незавидную судьбу — на тот случай, если они потерялись в подземных крепостях. Ничего; никаких следов.

В очередной раз он остался один в теплой темноте, один в теплом теле зверя, не знавшего ни усталости, ни боли, за исключением этого нового безответного стремления к контакту с жизнью на любом уровне. Старые понятия — однообразие, скука, отсутствие покоя, — вернулись к нему в полном объеме. В итоге он снова покинул пещеры и стал бродить по поверхности, избегая ловушек и капканов, выискивая незнамо что в пышной растительности. Долгое время он сталкивался лишь с самыми примитивными формами жизни.

Затем один из его дневных набегов на поверхность привел его к ручью, и, когда он прилег за разросшимся кустарником, его взгляд случайно упал на группу троглодитов, собравшихся на дальнем берегу. Пользуясь их рычанием и ворчанием, он выступил вперед, делая примирительные жесты, но при виде его они закричали и все как один рванули в лес. Он снова остался один.

Изучив привал дикарей, он нашел две глиняные емкости, наполовину заполненные водой. Теперь судьба учеников открылась ему — они выжили и вернулись к своим, принеся с собой и перенятое от него мастерство. Что за небыль они поведали о нем — Мок не мог и представить, но, так или иначе, они запомнили то, чему он их учил. То есть, они были способны учиться в принципе.

Мок решил, что соединит свои жалость и желание позаботиться об этих тварях с его собственной потребностью в контакте на любом уровне. Определенная логика здесь прослеживалась — он не смог бы добиться понимания и принятия, но с легкостью наладил бы иную связь. Связь ученика и учителя, наставника и просителя, ведущего и ведомого.

Мок осмотрел горшки повнимательнее, подмечая жесть, с которой они были вылеплены, неровности на их поверхности. Он мог с легкостью довести каждый из них до совершенства, сгладить и улучшить форму глины. Точно так же он мог улучшить их всех.

К нему пришло финальное осознание. Вот они — его долг и судьба, его призыв и назначение. В тюрьме пространства и времени он мог создавать и улучшать маленькие жизни. Теперь он знал свою судьбу: он будет их Богом.

Это была странная роль, но Мок сыграл ее хорошо.

Конечно, были препятствия; первым, с чем он столкнулся, был страх, в котором он их держал. Он происходил из иного мира, а для примитивных умов этих созданий все чужаки были отвратительны. Сама его внешность провоцировала реакции, мешавшие ему приблизиться к ним, и Мок даже отчаялся преодолеть этот коммуникационный барьер. Затем, мало-помалу, он понял, что их страх сам по себе является инструментом, который он мог бы использовать в позитивных целях; с ним он мог вызвать благоговение, насадить власть, внушить им свою силу.

Да, именно так и следовало поступить — просто принять свое состояние и всегда оставаться в стороне от них, веря, что со временем любопытство заставит их искать его.

Мок жил в пещерах, и постепенно контакт с ним налаживался. Не все дикари ходили к нему — только самые смелые и предприимчивые, но именно их он и ждал. Именно они были наиболее пригодны к обучению — смелые, деятельные, пытливые.

Как он и ожидал, опыт его первых пленников стал легендой, и легенда привела к поклонению. Мок не препятствовал этому — все попытки были бесполезны. В свете их примитивных суждений преобладала бартерная система — жертвы были ценой, которую они должны были уплатить за обретенную мудрость. Мок копался в своих собственных изначальных воспоминаниях, выискивая каждый раз что-то новое — дар огня, секрет культивирования, обжиг глины, создание оружия, подчинение и одомашнивание форм жизни, контроль и искоренение опасных хищников и паразитов. Медленно развивалась более сложная система общения, сперва на вербальном, а затем и на визуальном уровне.

Существа распространяли его мудрость, впитывая ее в свою грубую культуру. Они научились использованию колес и рычагов, а затем достигли абстрактных численных концепций. Теперь они были способны делать собственные открытия; язык и математика стимулировали саморазвитие.

Но во времена кризиса все еще была потребность в дальнейшем просвещении. Природные силы, выходящие за пределы их ограниченного контроля, периодически приводили к стихийным бедствиям на поверхности планеты, и с каждым новым бедствиям возрождались поклонительство и жертвоприношение, втайне отвращавшие Мока. Тем не менее, эти существа, казалось, чувствовали необходимость получения компенсации за навыки, которые он мог бы предоставить им, и Мок с неохотой принял это.

Куда труднее было принять тот факт, что страх их возрос. Некоторое время Мок надеялся, что просвещение избавит их от него, но ничего подобного не произошло. Мок хотел наблюдать за их прогрессом из первых рук, но возможности для открытого контакта и общения у него не было — сам его внешний вид провоцировал панику. Даже те, кто искал его тайно или руководил ритуалами поклонения, казалось, боялись привести его к себе подобным, чтобы он не занизил их собственный высокий статус в социуме. Признавая и приветствуя существование своего Бога, они, тем не менее, избегали его физического присутствия. Возможно, именно поэтому появились секты и наметились расколы. Все стремились утвердить какую-то свою догму относительно истинной природы того, чему поклонялись. В организованной религии фактическое присутствие бога рождало смуту.

Поэтому Мок решил воздержаться от дальнейших контактов, и со временем он все глубже и глубже отступал в пещеры. На поверхности он все равно был не нужен — его невольные подопечные эволюционировали до стадии полной автономности.

Но даже богам ведома печаль. Однажды вечером Мок покинул свое убежите и поднялся на вершину горы. Звезды холодно сияли на небе, как встарь, но еще большее сияние источал простершийся внизу огромный город — свидетельство искушенности Мока и его воспитанников Его обуяла мимолетная гордость. Эти букашки, с которыми он играл, теперь играли с первичными силами этого мира — кузнецы собственной судьбы. Быть может, он, как их Бог, был неправильно понят и даже позабыт — неужели это имело значение? Они заслужили независимость, он им больше не нужен.

Заслужили ли? Мысль обдала Мока холодом — сильнее, чем ветер в горах. Эти существа создавали — но также и уничтожа ли. Их мотивы все еще были мотивами зверей, и зверьми они и были. Зверьми бы и стали, не поспевай осознание за достижениями. Их страсти никуда не делись, стали даже более явными, чем раньше, и теперь Мок не чувствовал гордости — одно лишь недоумение. Как он мог помочь?

Никак.

Голос пришел откуда-то извне, и Мок испуганно заозирался.

Поглощенный созерцанием города, он не заметил, как корабль бесшумно опустился с неба на землю — тот самый корабль странной формы, что давным-давно выбросил его сюда, корабль Сира — или, по меньшей мере, нынешний аватар сущности Сира.

Ты не можешь ничем им помочь. Не можешь удовлетворить их потребности. Ты уже и так сделал слишком много.

— Тогда за что ты так наказал меня? — взмолился Мок.

Наказал? Я оценил твою волю, одолел тебя, привел сюда — но все это не было наказанием. Тебя поместили сюда ради высокой цели. Твоя гордость и стремление себя показать были полезны в другом времени, в другом месте, как и гордость и стремление других…

— Других? — изумился Мок.

А ты думаешь, ты один взбунтовался? Как бы не так. Подобных тебе было великое множество. И они сослужили свою службу в других мирах по всей Вселенной. В мирах, где семена жизни нуждались в выращивании и бережном воспитании. Я выбрал их для решения своих задач, как и тебя. И ты, замечу, всецело преуспел.

— Дай мне продолжить! Надели меня всем необходимым, чтобы помочь им сейчас!

Увы, я не могу.

— Но я имею на это право! Я — их Бог!

Нет, Мок. Ты никогда не был их Богом. Я выбрал тебя, чтобы ты стал их дьяволом.

— Дьявол… — ошарашено пробормотал Мок и погрузился в глубокую медитацию. Он исследовал в голове давно отброшенные вместе с предыдущими воплощениями понятия, затерянные в памяти. Понятия добра и зла, правды и лжи, воплощенные во всех примитивных религиях миллионов примитивных народов.

Бог возник из этих понятий, как и воплощение противоположной силы. И во всех легендах, в каждом из бесчисленных мифов, картина была та же. Бунтарь был низвергнут с небес, чтобы искушать учением, чтобы дать запрещенные знания за определенную плату. Будучи в форме зверя, он прятался в темноте, в Преисподней с ее извечно полыхающими пожарами. И он был этим существом. Сир не лгал. Он был дьяволом.

— Гордыня побудила меня сыграть роль Бога, — сказал он и поник.

У тебя больше нет гордыни. Сейчас ты — сплошь милосердие и сострадание к этим созданиям, потенциальная для них угроза. Возможно, ты даже любишь их.

— Да, — признал Мок, — я чувствую к ним любовь.

Видишь, я не ошибся. С твоей помощью эти существа эволюционировали. Но ты эволюционировал тоже — потеряв гордость и обретя любовь. При этом ты больше не можешь играть роль их Дьявола. Твоя работа здесь выполнена.

— Но что же будет дальше?

Ответ пришел внезапно — не словами, но действием.

Мок больше не был заточен в теле зверя. Он был на корабле. Он парил над землей и смотрел на это существо внизу, на монстра, глодавшего собственный хвост и смотревшего на него выпученными глазами. Сущность Сира перешла к этой твари.

— Теперь, — сообщил Сир, — ради разнообразия ты займешь мое место. То самое, на которое ты некогда так сильно метил. Ты будешь сеять звезды, наводить порядок в хаосе и вести других к созиданию. И все это ты будешь делать с пониманием и любовью.

А что будешь делать ты? — спросил Мок.

— Я, — сообщил зверь, лениво помахивая хвостом, — возьму на себя твою роль и твою ответственность. Видишь ли, я тоже лишен пороков — многое во мне подлежит и доработке, и очистке. Быть может, я уничтожу многое из того, что ты создал здесь. Но, в конце концов, я могу привести их к истинному спасению — неисповедимы мои пути.

И Мок завел небесную машину, в коей ютилась его сущность, велел ей подняться и, подобно огненной колеснице, вознесся к царствам славы, что ждали его там, выше самых высоких звезд, за пределами обозримой Вселенной.

Он бросил прощальный взгляд на Сира. Зверь уверенной походкой спускался с горы. Дьявол входил в Его рукотворное царство.

Мок мало что понимал. Неисповедимы пути мои… Сир был Богом, а теперь стал дьяволом. Мок был дьяволом — а теперь стал Богом. Но он никогда бы не стал Богом, если бы Сир не захотел этого обмена ролями.

Входило ли в намерения Сира взрастить и развить Мока как дьявола, а затем попросту узурпировать его личность?

Если да — в таком случае Сир был истинным дьяволом с самого начала, и Мок был прав, воспротивившись ему — ибо не Сир, а Мок в таком случае был…

…воистину богоподобен.

Или все они — Мок, Сир и другие, даже самые примитивные млекопитающие на этой планете непрестанно играли роль как богов, так и дьяволов?

Такой вопрос, решил Мок, потребовал бы вечность на размышление…