Богословка Авеню

Друзья и гости говорили тосты. Один из гостей сказал, что смотрел в театре пьесу в моем переводе и хохотал до упаду вместе с залом. А потому попросил всех присутствующих выпить за мои творческие потуги. Тост относился к худшей из постановок, которая к тому же была снята со сцены еще в позапрошлом году. Другой гость предложил тост за мое состояние вечного поиска, в смысле географическом. Я ответил в том духе, что мои вылазки в разные страны мало что значат в содержательном плане – внутреннее состояние от этого не очень меняется. Здесь надо признаться, что я кривил душой. На самом деле все эти поиски, поездки в дальние страны были ничем иным как желанием сбежать.

Так как был самый пик жаркого лета, в ресторане никого, кроме моих гостей не было. Поэтому официантам делать было нечего, и они все время следили за нашим столом, что мне лично не очень нравилось. Почему официанты имеют обыкновение следить не за тарелками и напитками, а за самими клиентами? Как будто они все время чего-то от вас ожидают. Более того, иногда они могут даже выражать свое отношение к клиенту беспокойным напряженным взглядом, под которым не очень-то расслабишься. Один из официантов, весьма зрелого возраста, слишком нервничал – он то стоял подолгу в стороне, у бара, не зная, чем заняться, то вдруг бежал на кухню с тарелками, то подбегал к столу и пытался доливать вино в почти что полные рюмки. Когда я убедительно попросил его не беспокоиться и жестами показал ему, что нам ничего не надо, он изобразил на лице страшное разочарование, как будто его карьера зависела от обслуживания моего скромного банкета. Вообще, он был похож на неудавшегося предпринимателя, человека, измученного амбициями и комплексами, а его суетливость и нервозность передавалась присутствующим. Я так и ждал, что он что-нибудь выкинет. И он таки выкинул. В самый разгар вечеринки, когда гости уже разбрелись по залу, а некоторые вышли покурить на улицу, ко мне подошел мой друг детства и сказал, что одна из дам плачет. Я пошел к ней, чтобы выяснить, в чем дело – она стояла у стойки бара и тщательно старалась прикрыть слезы и растекающийся по щеке макияж. Она не стала, однако, ничего объяснять, а только попросила меня унять ее мужа, который в этот момент выяснял отношения с этим нервным официантом где-то в углу зала. Как потом выяснилось, у дамы когда-то в молодости был роман с этим официантом, и этот болван решил сейчас, спустя 30 лет, предъявить какие-то требования к ней. Когда все уже успокоились, он вдруг выскочил на середину зала, театрально отстегнул и отбросил галстук-бабочку и завопил на весь ресторан: «Ну скажите, разве я виноват в том, что любил и люблю эту женщину!?…» Больше ничего он не успел высказать, так как его схватили его коллеги и увели подальше. Хотя эта история внесла какую-то интригу в мой банкет, все после этого чувствовали себя как-то неловко и избегали смотреть на заплаканную даму.

За 2 с половиной года до 50-летия

Первая ночь в Англии. Проснулся в 4 утра, рассвет на лондонской улице еще не брезжил. Не мог уснуть до 6, а в семь уже надо было вставать. С этого дня я начал просыпаться в одно и то же время, около 5 утра, каждый день с чувством тревоги и неуверенности. Друзья успокаивают, говорят, что буду спать нормально, когда приедет жена. Каждое утро, по дороге на работу прохожу мимо небольшого ателье, где с грустным видом сидит перед швейной машинкой портной-еврей в ожидании редких клиентов. Он всякий раз провожает меня таким трагическим взглядом, что я не ожидаю ничего хорошего от своей лондонской эпопеи.

На улице, где я работаю, самый интересный персонаж – швейцар-албанец в ночном клубе «Голубой ангел». Ему около 40 лет, он никогда не был женат, с вожделением смотрит на разных проходящих женщин. Но при этом не делает попыток с ними познакомиться, его больше интересует, насколько эти женщины возбуждают меня. Когда я ему сказал, что вообще-то у меня есть жена, и я не склонен обращать внимание на каждую женщину, проходящую по улице, он мне не поверил. О девушках-танцовщицах из своего клуба он говорит отстраненно, как о каких-то предметах. Он заходит в мое кафе и просит чаю в пластиковом стаканчике. За все время моей работы я ни разу не видел, чтобы он ел какую-либо еду. Как всегда, предлагает мне выпить виски или водки бесплатно, справедливо считая, что всякому русскому периодически требуется глотнуть чего-нибудь крепкого. При всей его простоте и незатейливости в нем есть какой-то покой и внутренний смысл. Кажется, он из тех, кто рано осознал и смирился с простой истиной, заключающейся в том, что он никому не нужен. Большинство людей тоже никому не нужны, кроме своих самых близких, но при этом они постоянно пытаются преувеличить свою значимость. Они делают множество бесполезных телодвижений, издавая при этом дурной запах и занимая гораздо больше места, чем им положено на нашей тесной планете.

За 37 лет до 50-летия

Все время что-то мешает спокойно посмотреть на себя, прислушаться к голосу сердца и сделать так, как оно подсказывает. Я стесняюсь, стыжусь себя натурального и уважаю искусственного, слепленного из уродливых представлений о благополучии и фальшивых ценностях. Вокруг много "добрых" советчиков, которые вполне искренне подогревают во мне эти представления, поскольку они сами всю жизнь плелись по этому пути из одного тупика в другой. Более того, я начинаю стыдиться проявлений человеческих чувств даже в других людях, в своих друзьях. Это прежде всего относится к Леше. Тогда еще он жил здесь, недалеко от меня. Почему-то он хотел со мной дружить, хотя я избегал слишком тесной дружбы. В классе его считали слабаком и вообще немного тронутым, потому что у него на лице всегда было слишком явно написано все, что он чувствовал или думал. Большие еврейские глаза, внушительный нос, но главное – это тонкие белые интеллигентские ручки, которыми он слабо отмахивался от донимающих его классных хулиганов. Он сопротивлялся скорее не руками, слишком они хилы были для этого, а глазами, искренней ненавистью и страданием, горевшим на его лице. Я его никогда не защищал: отчасти потому, что сам боялся, но скорее потому, что не хотел выказывать сострадание. В душе мне было его жаль: Леша был не такой как все, какой-то тонкий, чувственный. И может быть, именно потому, что меня мучила эта жалость, скрытая где-то в подсознании, я смеялся над ним вместе со всеми и даже участвовал в преследованиях.