Большая игра

Глава 1

Первые двадцать лет своей жизни я провела в Колорадо, в городке под названием Лавлэнд, в сорока шести милях к северу от Денвера.

Мой отец был красивым и харизматичным мужчиной и сложным человеком. Профессор в Университете Колорадо, он занимался практической психологией. Воспитанию собственных детей он придавал первостепенное значение. Если мы с братьями приносили из школы оценки ниже А и В[2], нас ждал серьезный разговор. При этом он всегда побуждал нас следовать выбранному пути.

Дома он был ласков, весел, он любил нас, но, когда дело касалось наших успехов в школе или спорте, он требовал только блестящих результатов. Его страстная одержимость нашим успехом проявлялась временами настолько яростно, что становилось страшно.

В нашей семье не приветствовалось «развлекаться», все что мы делали, должно было расширять границы наших возможностей и приводить к лучшему результату. Помню, как-то летом отец разбудил нас рано утром, чтобы отправиться всей семьей на велосипедную прогулку. «Прогулка» заканчивалась изматывающим, почти вертикальным подъемом на высоту в три тысячи футов[3] над уровнем моря, протяженностью в одиннадцать тысяч[4] футов. Моему младшему брату Джереми было тогда, наверно, лет шесть, и на его велосипеде не переключались скорости. У меня до сих пор перед глазами картина, как он крутит педали изо всех своих детских силенок, стараясь не отстать, а отец вопит, словно сирена, заставляя его и всех нас ехать быстрее и упорнее давить на педали. Мы не смели жаловаться. Много лет спустя я задала отцу вопрос, в чем была причина его неистового стремления добиваться от нас запредельных результатов. Он задумался. Трое его взрослых детей намного превзошли самые смелые ожидания. Он постарел, стал менее вспыльчивым и был больше погружен в себя.

– Одно из двух, – сказал он. – В своей жизни и в работе мне приходилось видеть, что этот мир делает с людьми, особенно с девушками. Я хотел обеспечить вам хороший старт, лучший из возможных. – Он помолчал. – А может быть, я видел в вас возможность для воплощения самого себя.

Мама же учила нас состраданию. Она считала, что нужно по-доброму относиться ко всем живым существам, и сама представляла образец такого отношения. Моя прекрасная мама – самый добрый и любящий человек из всех, кого я знаю. Мудрая и здравомыслящая, она не толкала нас к победам и завоеваниям, а побуждала мечтать, лелеяла наши мечты и помогала их осуществлению. В детстве я любила наряжаться в маскарадные костюмы, и конечно, Хеллоуин был моим любимым праздником. Целый год я с нетерпением ждала этого дня, придумывая, кем и чем хочу нарядиться. В мой пятый Хеллоуин я никак не могла выбрать между уткой и феей. Маме я сказала, что хочу быть уткой-феей. Мама и глазом не моргнула.

– Ну что ж, будешь уткой-феей.

Всю ночь она мастерила мне костюм. Конечно, я выглядела смешно, но именно так она учила нас самовыражаться, вдохновляла мыслить неординарно и искать собственный путь в жизни. Он чинила наши игрушки, косила траву на детской площадке, придумывала обучающие игры, устраивала для нас поиски сокровищ и не пропускала ни одного заседания родительского комитета. При этом она всегда прекрасно выглядела, а когда отец возвращался вечером с работы, у нее был наготове коктейль для него.

Оба они, и мама, и отец, внесли свой вклад в наше воспитание. Но то, что они были такими разными, сделало нас теми, кто мы есть.

Каждые выходные наша семья отправлялась кататься на лыжах. Мы набивались в джип и два часа ехали в Кистоун, где у нас была однокомнатная квартирка. И что бы ни случалось – метель, заболел живот, на улице минус шестьдесят, – мы всегда выходили на гору. У нас с Джорданом были неплохие способности, но Джереми был просто виртуозом. В итоге на нас обратил внимание главный тренер местной команды по фристайлу. Мы начали тренироваться и вскоре даже приняли участие в соревнованиях.

Летние каникулы мы проводили, катаясь на водных лыжах, велосипеде, бегали, ходили в походы. Братья играли в детский футбол, бейсбол и баскетбол. Я начала участвовать в соревнованиях по гимнастике и бегать на пятикилометровую дистанцию. Мы постоянно были в движении, всегда учились быть быстрее, сильнее, энергичнее. Наша жизнь не вызывала у нас протеста – другой мы не знали.

Когда мне было двенадцать лет, во время забега на пять километров меня пронзила жгучая боль между лопатками. Все специалисты, осмотревшие меня, считали операцию на позвоночнике экстренно необходимой мерой. Они обнаружили у меня быстроразвивающийся сколиоз. Мои родители мучились неизвестностью семь часов, пока врачи разрезали меня сверху донизу, чтобы полностью выпрямить позвоночник (который представлял собой букву S и был искривлен на тридцать шесть градусов), извлекая кость из бедра, совмещая одиннадцать искривленных позвонков и соединяя их штифтами. А потом доктор мягко, но решительно проинформировал меня о том, что моя спортивная карьера закончена. Он зудел и зудел, перечисляя все, что я больше не могу делать, и объясняя, как именно я могу вести полноценную, нормальную жизнь, но я его уже не слушала.

Вариант бросить лыжи я даже не рассматривала. Катание было частью жизни нашей семьи. Год я восстанавливалась. Меня перевели на домашнее обучение, и большую часть времени я проводила в постели. Я с тоской смотрела, как семья отбывает на выходные без меня, зная, что они будут носиться по склонам или поедут на озеро, пока я остаюсь лежать дома. Я стыдилась своего корсета и вынужденных физических ограничений, чувствуя себя изгоем. И все сильнее во мне крепла решимость: я не дам операции сломать мою жизнь. Я стремилась вернуться к тому ритму, в котором жили остальные члены нашей семьи, мечтала снова гордиться своими достижениями и слышать от отца похвалы, а не слова жалости. С каждым проведенным в одиночестве днем я все больше и больше хотела вернуться к нормальной жизни. И как только рентген показал, что позвонки благополучно срослись, я сразу же бросилась в горы, одержимая яростным желанием добиться своего. В разгар сезона я уже побеждала в своей возрастной группе. В это время мой младший брат Джереми покорял мир лыжного фристайла. Ему было десять лет, и он уже был лидером в этом виде спорта. Кроме того, он показывал выдающиеся результаты в беговых лыжах и футболе. Тренеры говорили отцу, что им никогда не приходилось видеть такого одаренного ребенка, как Джереми. В нашей семье он подавал самые большие надежды.

Мой брат Джордан тоже был талантливым спортсменом, но что его действительно отличало от других – это ум. Джордан обожал учиться. Он любил разбирать вещи на части и выяснять, как снова собрать их. Он не хотел, чтобы ему читали на ночь сказки. Он хотел слушать рассказы о реально существовавших людях. Каждую ночь у мамы была наготове новая история о великих правителях или гениальных ученых, реальные факты из жизни которых она вплетала в увлекательные рассказы.

С юных лет Джордан хотел быть хирургом. Мне вспоминается его любимая мягкая игрушка – собака по имени Дог. Он был первым пациентом Джордана. Дог перенес столько операций, что стал похож на Франкенштейна. Отец был в восторге от своего выдающегося сына и его целеустремленности.

Таланты и склонности моих братьев проявились в раннем возрасте, и я видела, что этим они заслуживали похвалы, о которых я так страстно мечтала. Сама я любила читать и писать, проводя большую часть жизни в мире книг, фильмов и своих фантазий. В начальной школе я почти не играла с другими детьми и была застенчивой неуверенной в себе тихоней. Мама, видев мою неловкость, поговорила со школьной библиотекаршей. Тина Секавич разрешила мне проводить время в библиотеке, и следующие несколько лет я обреталась там, читая биографии женщин, которые сумели изменить мир, – Клеопатры, Жанны д’Арк, королевы Елизаветы и других (идею предложила мама, и я сразу же подхватила ее). Меня восхищали их смелость и решимость добиваться цели, и я сразу же поняла, что не согласна на обычную жизнь, я жаждала приключений и хотела оставить свой след в истории.

Когда мы с братьями достигли подросткового возраста, академические успехи Джордана по-прежнему намного превышали достижения его сверстников. Он был на два года младше меня, и, когда он сдал экстерном естествознание и математику, его перевели в мой класс. А Джереми ставил рекорды в беговых лыжах, вывел свою футбольную команду на чемпионат штата и стал местным героем. У меня были высокие оценки, я была хорошей, временами отличной спортсменкой, но мне все еще не удавалось раскрыть свои способности в той же степени, что и братьям, и во мне росло ощущение несостоятельности – ощущение, ставшее почти навязчивой идеей, и я была одержима желанием любым способом доказать, что тоже чего-то стою.

Мы росли, и я видела, что отец все больше посвящает себя участию в достижении целей моих братьев, я же оставалась в стороне и страдала от этого. Мне тоже хотелось быть в центре внимания и получать похвалы. Проблема была в том, что я продолжала мечтать, вдохновляясь героинями книжек, которые я читала. Мои честолюбивые стремления были за границами понимания моего прагматичного отца. Но я по-прежнему отчаянно желала получить его одобрение.

Однажды ранним утром, когда мы ехали в кресле подъемника на гору, я спросила отца:

– Джереми будет олимпийским чемпионом, Джордан станет врачом. А что же буду делать я, папа?

– Ну, что, ты ведь любишь читать и спорить…

Это был сомнительный комплимент. Вообще-то надо признать, что я была надоедливым подростком, подвергавшим сомнению любую точку зрения или решение родителей.

– Ты могла бы стать адвокатом.

Решение было принято.

Я поступила в колледж, изучала политические науки, а одновременно продолжала участвовать в горнолыжных соревнованиях. Я вступила в женский клуб, чтобы расширить круг общения, но, когда обязательные требования к участию в общественных мероприятиях начали мешать достижению моих реальных целей, я бросила клуб. Мне нужно было уделять много времени и сил учебе, и еще больше – работе над преодолением физических ограничений в горных лыжах. Я была зациклена на успехе, мною двигало врожденное честолюбие, и больше всего на свете я хотела добиться похвалы и признания.

Через год я вошла в национальную сборную США по горным лыжам, и тогда отец предложил мне поговорить о будущем.

– Ты не хочешь сосредоточиться на учебе, Молли? Иными словами, что ты планируешь делать в спорте? Никто не ожидал от тебя таких успехов, ты превзошла все наши ожидания.

Хотя никто не говорил об этом вслух, но после моей операции родители оставили мечты о моей серьезной спортивной карьере в прошлом.

Меня захлестнула горькая обида. Я представляла, как мой отец будет смотреть на меня с гордой улыбкой, с какой он смотрел на Джереми год назад, когда брат вошел в национальную сборную, а вместо этого он пытается отговорить меня заниматься спортом.

Обида только подстегнула мою решимость. Если никто не верит в меня, я поверю в себя сама.

В этом году Джереми был третьим в общем зачете, и, к полнейшему изумлению моей семьи, я показала такой же результат. Помню, как я стояла высоко на подиуме, на шее висела медаль, длинные волосы убраны в хвост.

Я вернулась домой, стараясь не обращать внимания на боль в спине и шее. Как мне надоело жить с болью и делать вид, что ее нет! Меня вымотали постоянные старания не отставать от звездного братца, доказывать, что я тоже чего-то стою. И все-таки я вошла в горнолыжную сборную США и была третьей в общем зачете. Я чувствовала удовлетворение. Пришло время идти дальше, но уже на моих условиях.

Я бросила лыжи. Я не хотела в полной мере прочувствовать то, что испытал мой отец по этому поводу, хотя подозреваю, что, несмотря на мое третье место, ему стало легче. Поэтому, чтобы сменить обстановку, я записалась на учебный курс за границей – в Греции – и сразу же погрузилась в атмосферу неизвестности и тайны, которой была окутана эта чужая страна. Все вокруг предстояло изучить, разгадать загадку этих мест. Мой собственный мир внезапно стал намного шире, чем тот, в котором я раньше жила, и одобрение отца здесь потеряло свой смысл. Где-то кто-то завоевывал высшие награды в женском фристайле или сдавал на отлично экзамены, но мне, откровенно говоря, это стало безразлично. Теперь я была совершенно без ума от греческих цыган. Когда я вспоминаю о них сейчас, то думаю, что они сродни игрокам в карты – плутуют втихаря, не боятся авантюр, презирают правила и живут свободной жизнью, не ограничивая себя ни в чем. На Крите я подружилась с несколькими цыганскими ребятами. Их родители попались в руки полиции во время облавы и были депортированы в Сербию, так что дети были предоставлены самим себе. Греки вообще настороженно относятся к иностранцам, что естественно в стране, долгое время находящейся под влиянием захватчиков. Я покупала им еду и лекарства для самого младшего из них. Я немного говорила по-гречески, и их цыганский диалект был достаточно понятен, чтобы мы могли общаться. Вожак этого цыганского племени прослышал про мои хлопоты и пригласил меня в табор. Это произвело на меня невероятное впечатление, и я даже решила писать диплом по теме правового статуса кочевых народов. Мне было грустно, оттого что эти люди не могут больше свободно перемещаться по миру, как они это делали сотни лет, и, по-видимому, их некому было защищать или представлять их интересы. Они жили абсолютно свободно. И этот образ жизни бесконечно сильно отличался от моего. Они любили музыку, еду, танцы, они влюблялись, а когда им надоедало место, они поднимались и отправлялись в путь. Они не занимались воровством и на жизнь зарабатывали художественными промыслами и торговлей.

Закончив учиться, я провела еще три месяца в путешествиях. Я останавливалась в отелях, встречалась с интересными людьми, исследовала новые места. В Штаты я вернулась другим человеком. Я по-прежнему хотела учиться, но теперь я хотела еще и приобрести жизненный опыт и жаждала приключений. Именно тогда я познакомилась с Чедом.

Чед отлично говорил и хорошо выглядел. На деле он был пройдохой и аферистом. Он учил меня разбираться в вине, водил в дорогие рестораны, с ним я впервые в жизни посетила оперу, и он давал мне читать интереснейшие книги.

Именно Чед первый открыл для меня Калифорнию. Никогда не забуду эту поездку по шоссе вдоль побережья Тихого океана.

Я не могла поверить, что действительно нахожусь здесь! Мы ехали по Родео Драйв, обедали в отеле «Беверли Хиллз». Время, казалось, остановилось, а солнце в Лос-Анджелесе никогда не заходило. Я смотрела на красивых людей – они выглядели такими довольными и счастливыми.

Лос-Анджелес был сказкой, где для реальности не оставалось места. В тот момент я уже начала пересматривать свои первоначальные планы поселиться в Греции, и Лос-Анджелес укрепил меня в этих мыслях. Я хотела пожить год свободно, без всяких планов и распорядка, просто жить. Раньше, сколько я себя помню, я всю зиму бегала высунув язык, пытаясь реализовать ожидания моего отца от меня (и даже летом мы с братом ездили в горнолыжный лагерь на ледники в Британской Колумбии). И теперь я с волнением предвкушала новый, неизведанный путь. Юридическое образование может подождать – это же всего год.

Чед старался сделать все, чтобы я осталась в Колорадо, и даже купил мне восхитительного щенка бигля. Но я уже приняла решение. Я была благодарна Чеду за все, что он мне дал, с ним я поняла, чего хочу от жизни, но я не любила его.

Собаку он мне оставил. Я назвала ее Люси. Она отвратительно себя вела и не поддавалась дрессировке ни в одной из школ, куда я ее отдавала. Но она была ласковая умница, и она любила меня. Я была ей нужна, а это приятно, когда ты кому-то нужен.

Как я ни пыталась объяснить свое решение родителям, они отказались финансировать не понятные им калифорнийские каникулы длиной в год. Но я накопила две тысячи долларов, когда летом работала няней. В Лос-Анджелесе у меня был один приятель, Стив, мы с ним входили в сборную по горным лыжам. Он неохотно согласился на короткое время пустить меня пожить у него.

– Тебе нужно иметь план, – внушал он мне по телефону в тот день, когда я ехала в Лос-Анджелес. – Лос-Анджелес – не Колорадо, здесь ты никому не нужна, – говорил он, пытаясь подготовить меня к жесткой реальности этого притягательного города.

Но разубеждать меня, если я что-то решила, было бесполезно. В этом заключалась моя сила, хотя, как выяснилось, и слабость.

– Мм… – промычала я в ответ, не отводя взгляда от пустынного горизонта, на полпути к новым приключениям.

Штурман Люси посапывала рядом.

– Что ты будешь здесь делать? У тебя вообще есть план? – допытывался Стив.

– Конечно, я найду работу и уберусь с твоего дивана, после чего завоюю весь мир, – решила я отделаться шуткой.

Он вздохнул.

– Осторожней за рулем, – сказал он. Стив всегда избегал риска.

Я нажала на отбой и сосредоточилась на дороге.

Уже наступила ночь, когда я подъехала к Лос-Анджелесу по шоссе 405. Город был залит электрическим светом, за каждым окном, казалось, что-то происходило. Это было так непохоже на темноту Колорадо. Огни Лос-Анджелеса создавали особый мир, который манил меня. Стив постелил мне на диване, приготовил коврик для Люси, и мы с ней провалились в сон после семнадцатичасового пути.

Я проснулась рано. Солнечные лучи пронизывали комнату. «Город ангелов» божественно благоухал, когда мы с Люси вышли на прогулку. Воздух был напоен ароматом цветов и солнца. Если я хочу остаться здесь, работу нужно найти немедленно! Я уже работала официанткой, и это был явно лучший вариант, поскольку чаевые получаешь сразу же, а зарплату нужно дожидаться неделю. Когда я вернулась, Стив уже проснулся.

– Добро пожаловать в ЭлЭй[5], – сказал он.

– Спасибо, Стив. Как ты думаешь, где мне лучше всего искать работу официантки?

– В Беверли Хиллз, но это очень непросто. Каждая хорошенькая девушка здесь – безработная актриса или модель, – все они официантки. Это не…

– Я знаю, Стив, что это не Колорадо, – улыбнулась я. – Как мне добраться до Беверли Хиллз?

Он объяснил мне дорогу и с явным сомнением пожелал мне удачи.

Стив оказался прав, в большинстве мест, куда я заходила, в официантках не нуждались. Одна за другой меня с ледяным видом приветствовали красотки администраторши, окидывали презрительным взглядом, после чего высокомерно объясняли, что штат у них полностью укомплектован, но я могу заполнить анкету, правда это будет пустой тратой времени, потому что претендентов очень много.

Я уже начала терять оптимизм, когда зашла в последний ресторан на этой улице.

– Привет! Вам нужны официантки? – задала я вопрос, улыбаясь самой широкой, радостной, полной надежды улыбкой.

Вместо фигуристой злобной девицы передо мной стоял мужчина лет сорока с лишним.

– Вы актриса? – подозрительно спросил он.

– Нет.

– Модель?

– Нет. – Я засмеялась. Во мне было пять футов сорок дюймов[6], даже на цыпочках.

– Вам будет нужно ходить на кастинги?

– Сэр, я даже не знаю, что это такое.

На его лице отразилось облегчение.

– Есть работа в утренней смене. Вы должны быть на месте в пять утра, и когда я говорю в пять, я имею в виду в четыре сорок пять утра.

Я улыбнулась еще шире, чтобы скрыть ужас при мысли о необходимости вставать в такую несусветную рань.

– Нет проблем, – решительно сказала я.

– Вы приняты, – сказал он, после чего описал мне мою форму, которая состояла из жестко накрахмаленной, выглаженной белой сорочки, галстука и черных брюк.

– И не опаздывайте. Опозданий я не потерплю, – добавил он и быстро удалился, чтобы отругать какого-то несчастного работягу.

Было еще темно, когда я подъехала к ресторану. Сорочка, позаимствованная мною у Стива, была слишком велика. Галстук я взяла у него же. В общем, сходство с нахохлившимся пингвином было налицо.

Мой новый начальник, Эд, уже был на месте, и вторая официантка тоже. В ресторане был только один посетитель. Эд показал мне помещение, объясняя мои обязанности и попутно с гордостью сообщив, что работает здесь уже пятнадцать лет и, по сути, для меня он – хозяин заведения. Он единственный имеет доступ к владельцу ресторана, очень богатому и влиятельному, и если мне доведется увидеть его, я ни в коем случае не должна разговаривать с ним, если только Эд не разрешит. Владелец имеет множество богатых и влиятельных друзей, все они – VIP-клиенты[7], и мы должны воспринимать их как богов.

Закончив инструктаж, Эд послал меня обслуживать клиента.

– VIP, – торжественно изрек он.

Стараясь не показывать презрения, я подняла большой палец.

Клиент был симпатичный старичок.

Я подошла к нему, сияя улыбкой:

– Приветствую вас! Как настроение сегодня утром?

Он взглянул на меня, сощурив тусклые водянистые глаза:

– Ишь, штучка! Ты новенькая?

Я улыбалась:

– Да, сегодня первый день.

Он закивал:

– Так я и думал… Повернись-ка, – скомандовал он, очертив в воздухе круг костлявыми пальцами.

Я повернулась и, смущенная, снова повернулась к нему.

Он одобрительно кивал.

– Я хотел бы, чтобы ты стала моим близким другом, – проговорил он. – Я буду оплачивать твои расходы, а ты будешь мне помогать.

Он подмигнул.

Я была в замешательстве, которое немедленно отразилось на моем лице.

– У меня диабет, – сказал он, – так что у меня уж и не стоит, – продолжал он ободряюще. – Мне просто хочется ласки и внимания.

Выражение смущения на моем лице сменилось полнейшим ужасом. Этот старик, которой годился мне в дедушки, предлагал мне такую пакость. Кровь бросилась мне в лицо. Хотелось поставить его на место, но меня всегда учили уважать старших. Не зная, как управиться с ситуацией, я что-то промямлила и бросилась искать Эда.

Когда я подошла к нему, лицо у меня пылало.

– Эд, я знаю, что он VIP, но он… – И я прошептала Эду на ухо то, что мне только что предложили.

Эд отстраненно смотрел на меня:

– Ну и в чем проблема? По-моему, я уже изложил принципы общения с VIP-клиентами.

Я не верила своим ушам:

– Вы серьезно? Я совершенно точно НЕ вернусь к нему. Кто-нибудь другой может обслужить его столик? – спросила я.

– Молли, ты и двух часов не проработала, а уже создаешь проблемы. Считай, что тебе очень повезло, что ты приглянулась ему.

Жгучий гнев закипел у меня в груди.

Эд, ухмыляясь, смотрел на меня:

– Это предложение, возможно, лучшее из того, что тебе сделают в этом городе.

Я опрометью бросилась на улицу, но слезы уже душили меня. Я нырнула в какую-то аллею и попыталась взять себя в руки.

По-прежнему одетая в служебную форму, я побрела к своей машине.

Мимо на опасной скорости пронесся сверкающий серебристый «мерседес»-купе и, резко затормозив, остановился на обочине прямо напротив, едва не размазав меня по земле.

Вот дела! Хуже дня трудно себе представить. Симпатичный молодой человек в камуфляжной форме и футболке с черепом, выложенным стразами, выскочил из автомобиля, хлопнув дверью. Он что-то орал в мобильный телефон.

Когда я прошла мимо него, он перестал орать.

– Эй, ты официантка?

Я опустила глаза на свою форму:

– Нет. Да. То есть я хочу сказать… – Я запнулась.

– Или да, или нет, это не такой трудный вопрос, – нетерпеливо отозвался он.

– О’кей, да, – ответила я.

– Стой здесь, – скомандовал он. – Эндрю! – заорал он.

Из ресторана вышел человек в одежде повара и приблизился к нам.

– Смотри, я нашел тебе официантку, так что перестань ныть. Мать твою! Я что, должен все сам здесь делать?

– У нее есть опыт работы?

– Хрен ее знает, – рявкнул человек.

Эндрю вздохнул и произнес:

– Пойдем со мной.

Мы направились в ресторан. Внутри кипела работа – рабочие сверлили стены, забивали гвозди, шлифовали поверхности, невменяемый дизайнер носился по залу, сетуя на то, что он заказал пионы цвета пыльной розы, а привезли нежно-розовые, бармены заполняли бар напитками, а официанты метались между ними всеми.

– У нас сегодня вечером открытие в тестовом режиме, – объяснил Эндрю, – нам не хватает персонала. И даже ремонт не завершен.

Он не жаловался. Он был просто был вымотан.

Я последовала за ним в прелестный внутренний дворик, увитый виноградом, – оазис посреди полнейшего хаоса. Мы сели на деревянную скамейку, и он начал меня пытать:

– Откуда ты знаешь Рейрдона?

Очевидно, Рейрдон – это тот странный субъект в серебристом «мерседесе».

– Ну-у, он почти сбил меня на своей машине, – ответила я.

Эндрю понимающе рассмеялся:

– Это похоже на него. Давно в ЭлЭй? – добродушно спросил он.

– Примерно тридцать шесть часов, – сказала я.

– Откуда?

– Из Колорадо.

– Что-то подсказывает мне, что у тебя нет опыта работы в ресторанах с высокой кухней.

– Мама учила меня правилам хорошего тона еще в школе. И я быстро схватываю и легко запоминаю, – попыталась похвастаться я.

Он засмеялся:

– О’кей, Колорадо, чувствую, что я пожалею об этом, но мы дадим тебе шанс.

– А какая у вас тут политика в отношении VIP-клиентов? – поинтересовалась я.

– Это Беверли Хиллз. Тут каждый сукин сын – VIP-клиент, – ответил он.

– Если, теоретически, мерзкий, старый извращенец будет приставать ко мне, то следует обслужить его?

– Я выброшу его пинком под зад.

Я заулыбалась:

– Когда приступить к работе?

Глава 2

Снаружи «Бульвар», ресторан, куда меня только что приняли, выглядел темным и таинственным. Когда я вошла внутрь, то увидела целую компанию восходящих голливудских звезд, комфортно расположившихся на замшевых оттоманках и кожаных банкетках, расставленных в зале.

Я думала, что работа здесь будет, как и везде: сначала я пройду краткое обучение, потом начну работать, но тогда я еще не знала, что в тех местах, где управляет Рейрдон Грин, такого не бывает: это его мир, и в нем ты либо тонешь, либо выплываешь. Вокруг все бегали, ни у кого не было ни секунды времени, чтобы ответить на вопрос, и я постоянно путалась у всех под ногами. Я остановилась посреди всего этого водоворота и сделала глубокий вдох. За мной, по-видимому, пока не были закреплены столики, поэтому я принялась ходить кругами по залу, убирая тарелки и наполняя стаканы. Я поставила лимонный мартини перед женщиной, которую видела в каком-то телевизионном шоу.

– О, а ты не можешь принести мне целый лимон? – спросила она. Повернувшись к своим соседям, она пояснила: – Я предпочитаю резать лимон сама, просто чтобы убедиться, что он действительно свежий. А то дольки валяются в этих пластиковых ведерках, и их мухи засиживают. – Она скривилась от отвращения, и все остальные за столом скривились вслед за ней. Разумеется, все сразу же захотели положить что-нибудь в свои коктейли, и меня послали за апельсином, лимоном и лаймом.

Путь на кухню лежал мимо столиков, где восседали многочисленные знаменитости и светские львы и львицы, и я очень старалась не глазеть на всех тех, чьи лица постоянно мелькали в списках самых богатых и известных, кого я так часто видела в журналах, но никогда не думала встретить лично. Когда я пробилась к кухонным дверям, шум, доносившийся из зала, стал потише.

В самой кухне раздавалась настоящая симфония из поступавших команд и ответов на них, звяканья тарелок, стука тяжелых железных кастрюль и шипения жарившегося на сковородах мяса. Эндрю кричал на помощников и торопил их с отправкой блюд на столики. Я пробралась к холодильнику, стараясь никому не помешать и ни с кем не столкнуться. В спешке я повернула не в ту сторону и оказалась в кладовой, где один из владельцев ресторана, Кэм, прислонившись спиной к груде рулонов туалетной бумаги, стоял со спущенными по щиколотки штанами. Я замерла на месте. Это был, вне всяких сомнений, самый неловкий момент в моей жизни.

– Простите! – прошептала я, все еще не в состоянии пошевелиться.

Он весело улыбнулся мне, совершенно не смущаясь.

– Как дела? – сказал он. – Будем сниматься?

Он указал на видеокамеру на потолке, и на его лице расплылась шкодливая ухмылка. Он поднял руку и протянул мне раскрытую ладонь. Девушка, сидевшая перед ним на корточках, хихикнула. Мой отказ «дать пять» оскорбил бы его, а я этого не хотела, поэтому, нагнувшись со всей осторожностью над ее головой, я быстро шлепнула его по руке и немедленно убежала. Лицо у меня пылало от смущения.

Куда я попала?

Прошла неделя, как я начала работать в ресторане, и мы со Стивом пошли на вечеринку. Я слушала чужие рассказы о пробах в кино, работе над сценариями и чувствовала себя здесь такой лишней. Какая-то хорошенькая девушка схватила меня за руку.

– Не бери в голову, – шепнула она мне на ухо. – Пойдем выпьем!

Она с ног до головы была одета в брендовые вещи, а одна ее сумочка стоила дороже, чем мой автомобиль. Я последовала за ней на кухню. После трех текил она стала моей новой лучшей подругой.

Блэр была тусовщицей, но она очень трезво мыслила и была незлой. Для нее в этом мире, казалось, не существовало проблем. Она была наследницей арахисового короля, и ее семья владела недвижимостью по всему миру, в том числе и в Беверли Хиллз, где она провела свое детство, перед тем как ее отправили в модную частную школу в Нью-Йорке.

Пара девчонок зашли на кухню, и Блэр вздрогнула. В одной из них я узнала участницу популярного реалити-шоу MTV.

– Вот жопа! – шепнула Блэр, схватив одной рукой бутылку текилы, а другой меня за локоть. Она потащила меня вглубь коридора к ванной. – Я подклеила бойфренда одной из них, и она нас засекла. Теперь она хочет убить меня!

Когда она наклонила бутылку прямо себе в рот и отхлебнула большой глоток, меня разобрал смех. Мы провели почти всю ночь в ванной, выложенной мраморными плитами, мы пили и смеялись, говорили о жизни и больших планах на будущее. Я рассказала ей о своих проблемах с жильем, поскольку через неделю Стив всерьез планировал выставить меня за дверь.

– Ой, господи, да переезжай ко мне! – завопила она. – У меня роскошная квартира, тебе понравится. Там точно есть лишняя комната.

Вот так за одну пьяную ночь, скрываясь в ванной от гадины-телеведущей, я заполучила разом новую подругу и жилье.

Таков Лос-Анджелес. Никогда не знаешь, что с тобой произойдет, когда выйдешь из дома.

Мне не нравилось быть официанткой, и, признаться, я плохо с этим справлялась, но ресторан был местом, откуда начинался путь в этот чужой новый мир, состоящий из трех основных этажей: персонала, клиентов и моих шефов.

Персонал здесь был вовсе не тем, что обычно понимается под ресторанными работниками. Это были сплошь будущие музыканты, модели или актрисы, причем многие из них были действительно талантливы. Официантами часто работали начинающие актеры, которые относились к этому как к роли, которую должны были играть. Я видела, как они вживались в образ, отставляя в сторону собственное «я», и становились тем, чего от них хотели клиенты за столиком: плейбоем, товарищем, братом. Барменами обычно были музыканты или модели. Привлекательные яркие девушки хорошо знали свое дело. Я пыталась понять, как им удается быть одновременно кокетками и скромницами. Я училась делать прически и накладывать макияж так, как это делали они, и подмечала, как они используют свою внешность в общении с клиентами. Я старалась, чтобы меня не замечали, и усваивала все тонкости этой науки.

Клиенты были все как на подбор птицы высокого полета – знаменитости, рок-звезды, руководители корпораций, финансовые монстры и даже настоящие королевские особы. Невозможно было угадать, кого встретишь сегодня. Большинство из них отличалось непоколебимой уверенностью, что им все должны, и угодить им было практически невозможно. Я, однако, уяснила для себя кое-какие маленькие хитрости – например, обслуживая столики на двоих, я обращалась прежде всего и главным образом к женщине, а во время бизнес-ланча нужно было быть максимально расторопной и при этом невидимой. Мне хорошо удавалось улавливать настроение людей, но еду я подавала безобразно. Я постоянно роняла тарелки, забывала менять вилки, а с откупориванием бутылок так, как этого требовали хозяева ресторана – просто священнодействие! – и вовсе была катастрофа.

Самыми интересными персонажами в нашем ресторане были Рейрдон и два его партнера.

Рейрдон, умный, нетерпеливый, взрывной и совершенно невыносимый человек, был мозговым центром всех их совместных предприятий.

Кэм – сын одного из богатейших людей мира. На суммы ежемесячных чеков, которые он получал из трастовых фондов, можно было купить маленький остров. К бизнесу он, по-видимому, проявлял мало интереса и, насколько я могла судить, проводил все свое время в пьяном угаре среди сексапильных красоток и азартных игр, впрочем предаваясь и другим гедонистическим порокам. Кэм был их денежным мешком, он просто ставил свою подпись в качестве гаранта сделки, и в этом состояла его роль в бизнесе.

Сэм вырос вместе с Кэмом. Обаятельный весельчак, он великолепно разбирался в людях. Подхалимаж удавался ему, как никому другому. Предполагаю, в его функции входили отношения с клиентами и маркетинг.

Наблюдая за тем, как они себя вели, я как будто изучала повадки новой разновидности человеческих особей. Их мир не имел ничего общего с миром моего детства. Они не признавали никаких рамок, ничего не боялись и полностью игнорировали любые правила и нормы.

Принцип работы ресторана был тот же, что и любого другого в Беверли Хиллз. Если заведение хотело выжить, оно должно было предоставлять взыскательным клиентам самое лучшее обслуживание. Партнеры потратили целое состояние на текстиль от Frette, стекло от Riedel и вино от лучших виноделов мира. Привлекательные официантки были вышколены, шеф-повар был известен во всем мире, интерьер отличался изысканностью и красотой.

В обязанности персонала входило создавать в ресторане максимально располагающую обстановку. Наши обходительность и деликатность служили завесой, необходимой, чтобы скрыть безумие, готовое в любой момент вырваться на поверхность. Дело в том, что шефы требовали абсолютного профессионализма до тех пор, пока не принимали пару коктейлей. А потом они с легкостью забывали об установленных жестких рамках.

Однажды в воскресенье утром я пришла открыть ресторан для тех клиентов, которые приходят на бранч[8]. Оказалось, что в ресторане все еще гуляет Сэм с диджеем и компанией девиц. Сэм превратил наш изысканный ресторан с высокой кухней в злачный ночной клуб для самого себя. Я попыталась объяснить ему, что мне нужно подготовить ресторан для приема клиентов. Он что-то неразборчиво бубнил.

– Молчать-молчать-молчать-молчать… – Он путался в мыслях и не давал мне раскрыть тяжелые бархатные шторы.

Я позвонила Рейрдону:

– Тут Сэм все еще гуляет. Он не хочет уходить и не дает мне открыть ресторан. Что мне делать?

– Ах, черт! Чтоб его! Дай ему трубку. Я сейчас буду.

Я передала Сэму телефон.

– Молчать-молчать-молчать-молчать, – продолжал бормотать Сэм уже Рейрдону и отдал мне телефон.

– Вызови ему такси! – заорал Рейрдон.

Я обернулась, но Сэм уже исчез.

– Подождите, по-моему, он ушел, – сказала я.

И как раз в тот момент, когда я выглянула в окно, я увидела, как Сэм, в лакированных ботинках «Прада», бежевых шелковых брюках и с огромным золотым «Ролексом» на запястье, влезает в автобус. Я выбежала, чтобы попытаться задержать его. Меня разбирал смех.

– Что происходит, что он там делает? – допытывался по телефону Рейрдон.

– Он садится в автобус, чтобы ехать в центр.

– На общественном транспорте?

– Ну да, – ответила я, глядя как довольный, готовый окончательно вырубиться Сэм радостно машет мне из окна автобуса.

– Господи Иисусе, – вздохнул Рейрдон. – Скажи Хаммеру, чтобы он его забрал.

Хаммер был их охранником, водителем лимузина и вышибалой. Говорили, что он недавно вышел из тюрьмы, но за что сидел, я не знала.

Я позвонила Хаммеру, который ворчливо согласился взять «тачку», как Сэм называл лимузин компании, и поехать на поиски шефа в центр Лос-Анджелеса. Закончив разговор, я обернулась назад и увидела, что диджей с девицами собрались открыть бутылку коньяка «Реми Мартан» стоимостью тысячу долларов.

Я бросилась к ним.

– Нет-нет-нет! Сейчас время расходиться по домам, ребятки, – сказала я, отбирая бутылку, словно мамаша, ворвавшаяся в разгар вечеринки. Я выключила музыку и выпроводила их на улицу.

Мне удалось подготовить ресторан для бранча и вовремя открыть его, а Хаммер в конце концов обнаружил Сэма где-то в Комптоне с бутылкой шампанского «Кристалл» руке, окруженного какими-то весьма занятными друзьями. Да, в этом ресторане, чем дальше, тем абсурда было больше, но скучно здесь точно никогда не бывало.

Глава з

– Ты самая хреновая официантка из всех, что я видел, – рявкнул Рейрдон однажды после окончания моей смены.

Вообтце-то, я отдавала себе отчет в моей сомнительной пригодности к ресторанной каторге, но чтобы уж самая худшая? Действительно так? У меня внутри все опустилось… Я уволена?

– Хуже не бывает, – продолжал он. – Но что-то в тебе есть. Тебя все любят. Люди приходят, просто чтобы поболтать с тобой.

– Спасибо, – нерешительно произнесла я.

– Почему бы тебе не поработать на нас?

Я в замешательстве взглянула на него.

– В нашем строительном фонде. Мы как раз собрали двести пятьдесят миллионов долларов.

– А что я должна делать? – осторожно спросила я.

– Не задавай глупых вопросов. Какая тебе разница? Все лучше, чем подавать еду, и ты многому научишься.

Я фыркнула себе под нос, вспоминая их дурацкие затеи, свидетелем которых я была в последние два месяца.

– Ты что ж думаешь, ты вся из себя умная? Тоже мне, умная. Да ты ни хрена не знаешь об этом мире.

Не сказать чтобы это звучало как приличное предложение о работе, но в то же время меня и не увольняли.

И я сказала:

– О’кей, я согласна.

– Да ну? – хмыкнул Рейрдон.

Работа в строительном фонде отрезала меня от всех других сторон жизни, я проводила все время с Рейрдоном, Сэмом и Кэмом. Это было похоже на тайное братство. У них были свои правила и даже свой собственный язык. И, само собой разумеется, они принадлежали к абсолютно другому миру, чем я. То, что мне казалось возможностью, которая выпадает раз в жизни – закрытые вечеринки фестивалей Сандэнс и Оскар, прогулки на яхте, – для них было обычными планами на выходные.

Среди их друзей были кинозвезды, известные спортсмены, миллиардеры и другая светская публика. Теперь я все дни и ночи проводила, выполняя их поручения, наблюдала за их жизнью со стороны, втайне надеясь, что однажды удостоюсь стать частью этой закрытой тусовки.

Рейрдон мог зайти в офис в полдевятого вечера в пятницу и сказать мне:

– Закажи столик на девять часов в N (здесь следует вставить название самого раскрученного ресторана, где невозможно было что-то зарезервировать в принципе).

Я звонила, и менеджер, смеясь, бросал трубку.

– У них нет ни одного свободного столика, – сообщала я ему.

И тогда он взрывался:

– Да ты самая натуральная гребаная идиотка из всех, что я знаю! Ты что, совсем ничего не соображаешь? Как ты надеешься добиться чего-то в жизни, если ты даже не можешь заказать столик в каком-то дурацком ресторане?

Рейрдон внушал мне такой страх, что я тут же начинала путаться в словах или нервно теребить волосы.

– Да говори же ты! Не трогай лицо! Что ты мямлишь? – не унимался он.

Так происходило мое становление на первоначальных этапах: что ни день, то новое сражение на передовой.

Однажды Рейрдон разбудил меня, позвонив в полшестого утра.

– Ты нужна мне в офисе сейчас, – заявил он. – И купи по дороге пончики.

Он отключился. Рейрдон никогда не здоровался и не прощался. Он сразу переходил к делу.

Охая, я потащилась в душ.

Не успела я обернуться полотенцем, как в продолжение разговора пришла эсэмэска следующего содержания:

– Где, мать твою, тебя черти носят?

Я гнала машину, как только могла, надеясь по дороге достать где-то пончики.

Единственный вариант, попавшийся мне, был круглосуточным магазином под названием «Пинк Дот». Я пробежала к кассе, схватив первые попавшиеся пончики и упаковку плавленого сыра. Волосы у меня так и не просохли, глаза с трудом открывались, но я успела в офис за рекордно короткое время вместе с купленным завтраком.

– Где мои пончики? – спросил Рейрдон вместо пожелания доброго утра.

Я положила пакет на стол.

Он разорвал пластик. Рейрдон никогда не открывал пакеты, он уничтожал все на своем пути.

– МАТЬ ТВОЮ, ЭТО ЧТО ТАКОЕ? – заревел он.

Я подскочила. К этому времени я должна была бы уже привыкнуть к внезапным вспышкам ярости, вырывавшимся из Рейрдона, но достаточно часто они заставали меня врасплох.

– Это из «ПИНК ДОТ»?

Очевидно, «Пинк Дот» относился к числу дешевых ночных продуктовых магазинов, которые Рейрдон не признавал.

– Ты бы еще зашла, МАТЬ ТВОЮ, в приют для бездомных! – надсаживался он. – Я НЕ ЕМ ГРЕБАНЫЕ ПОНЧИКИ ИЗ ГРЕБАНОГО «ПИНК ДОТА». ЭТО ПОНЧИКИ ДЛЯ ГРЕБАНЫХ НИЩИХ!

И запустил в меня пакетом. Я едва успела увернуться.

– Где вы хотите, чтобы я покупала вам пончики в будущем? – задала я вопрос намеренно спокойным голосом, стараясь, чтобы мой взрослый тон показал Рейронду, что он ведет себя как капризный трехлетний ребенок.

– Поехали, – рявкнул он.

Я отвезла его к Гринблатту, где он мог поесть пончики для «серьезных людей».

После этого он отправился на встречу.

– Жди меня здесь, – приказал он.

– Как долго? – спросила я.

– Пока не вернусь, дурочка.

Он засмеялся и захлопнул дверь машины.

Со временем Рейрдон стал брать меня с собой на встречи, и я не должна была больше дожидаться его на улице. Я внимательно наблюдала за ним. Рейрдон мастерски вел переговоры. Он умел убедить по-настоящему умных людей принимать по-настоящему глупые решения. Результатом любой встречи были подписанные договоры, в которых удовлетворялись все его неимоверные требования: он не брал на себя никакие риски, и за ним было последнее слово во всех принимаемых решениях. Кто бы ни был его оппонент, он переигрывал всегда и всех. Я научилась распознавать тот самый момент полного и окончательного поражения, когда очередной надутый выпускник Лиги плюща[9] в своем пошитом на заказ костюмчике вдруг понимал, что сидящий перед ним парень в камуфляжной форме и футболке с черепом из стразов, который прогуливал занятия в провинциальном университете, вот прямо сейчас положил его на лопатки. Мне приходилось прятать улыбку, когда на физиономии родовитого сноба появлялось жалкое выражение, вызванное сокрушительным фиаско.

Не существует такого университета, которой дал бы мне те знания, которые я приобрела, работая на Рейрдона. Это было крещение огнем. Иногда у меня опускались руки от того, что каждый день бросал мне вызов, но меня захватывало все, что происходило. Я любила шоу, любила смотреть, как он побеждает. Чтобы выжить в этом мире, я должна была научиться выдерживать любое напряжение, и он закручивал гайки, чтобы научить меня действовать в самых жестких условиях. Рейрдон был чем-то вроде более экстремальной версии моего отца, он всегда подталкивал меня, никогда не давал расслабиться, желая сделать меня стойкой и выносливой. Это была школа жизни, подобная той, что проходят мужчины, работающие на Уолл-стрит. Женщинам редко выпадает шанс такому научиться. Я стала видеть мир таким, каким он был на самом деле, или, во всяком случае, мир Рейрдона. Я также поняла, что на свете существуют другие пути к успеху, помимо традиционных и безопасных.