Большая Лаба

Меня всегда интересовало, зачем взрослые люди лезут в ледяную воду? Почему они тратят немалые деньги, чтобы приехать на край света и разбить себе голову? Что хорошего в экстремальном отдыхе, и почему люди не выбирают «сухие» виды спорта?

Когда я ехал в Кабардино-Балкарию в компании из четырнадцати человек, казалось, что очень скоро найду ответы на эти вопросы. Но по мере того, как я врастал в команду и ближе узнавал окружающих меня людей, вопросов становилось больше, а ответов - меньше.

Я случайно оказался в сборной команде Твери, Самары и Тольятти, в основном в силу своего упрямства или потому, что всегда поступаю наоборот. Если мне говорят, что майские праздники лучше провести дома, я начинаю собирать рюкзак. Если говорят, что для этого худшая компания - это компания Андрея, я звоню ему и интересуюсь: не найдется ли для меня места? И место действительно нашлось! Переднего левого, хотя я могу грести с любой стороны, по меньшей мере, мне так кажется.

Передним правым оказался Женя: спортивный парень лет тридцати, с обаятельной улыбкой и арсеналом туристических баек, загадок и игр. Очевидно, Женя провел на вокзалах не одну неделю своей жизни и научился скрашивать ожидание всеми законными способами. Выдающихся туристических достижений Женя не имел и, подобно мне, согласился на роль матрасника[1].

Правым на корме был Виталик: рыжий парень килограммов ста, с маленькими поросячьими глазками. По утверждению Андрея, Виталик был опытным рафтером[2], прошедшим не один десяток рек и даже побывавшим на Большой Лабе в тысяча девятьсот девяносто седьмом. То есть еще до падения «Кирпича[3]».

Сам же Андрей занял место слева на корме и, не смотря на то, что прошел «Топоры» и «Греческое ущелье» не настаивал на большом практическом опыте. В спорах он всегда уступал пальму первенства Виталику, и последний пользовался среди команды заслуженным авторитетом.

Здесь следует отвлечься и сказать, что в команде Андрея я был впервые. Среди тех, с кем я обычно отправлялся на реки, было заведено несколько правил, первое из которых гласило: на воде выполняются все распоряжения капитана. Иными словами, я имел представление о дисциплине и прекрасно знал, что демократии в рафтинге нет, по меньшей мере, до тех пор, пока не ступишь на твердую землю.

Пусть читатель простит меня за столь неуместный экскурс в дисциплинарный журнал, но, мне кажется, данное отступление очень важно для понимания сути рафтинга[4], где есть не только правила, но и свой язык, традиции и даже этикет.

Так, если вы обратите внимание на рафтера перед посадкой в катамаран, он обязательно ополоснет лицо водой из реки. Первоначально так поступали туристы, чтобы не получить шок от попадания воды, в четыре градуса выше нуля, за воротник. Теперь же мало кто обходится без неопренового костюма, однако традиция сохранилась.

Я слышал, что команда Андрея никогда не отличалась лояльностью к предрассудкам, и был очень удивлен, когда в первый вечер на Кубани мы выпили «здравствуй, речка[5]». Вообще, мы вели себя неспортивно. Пили водку втихую от самарцев, шлялись по другим лагерям, напрашиваясь на иные маршруты, и шептались, словно заговорщики. Наверняка унизительно было для Романа – капитана самарской группы - видеть, как мы кучкуемся в стороне от костра, как строим планы, в которые он не входит. Это нехорошо, потому что мы обещали самарцам свою страховку, и они умудрились в это поверить. Даже после прохождения Кубани.

- Нам неинтересно на этой реке, - сказал Андрей. – Пороги-то вообще будут?

Роман неопределенно пожимал плечами. Он не знал, что ответить, потому что экипаж тольяттинской четверки выглядел более чем убедительно. Участок реки с небольшими бочками и сливами был пройден на «ура!», практически без погрешностей, и начинало казаться, будто команда скатанная и находится в хорошей форме. Следующий более сложный участок эту уверенность укрепил, а учебный «киль[6]» показал, как серьезно команда относится к предстоящим порогам.

Наверное, я был единственным человеком, в душе которого зародились сомнения. Увы. Я и так мнителен, а когда пытаюсь анализировать разрозненную информацию, становлюсь, ну, просто параноиком, и тренировка на воде не придала мне уверенности. Вот почему.

«Учебный киль», на котором так настаивал Андрей, мы провели на выходе из череды порогов, наверное, третьей категории сложности. Возможности для страховки были отменными, и Виталик даже успел передать на страхующий кат[7] свои документы. Далее вся команда перебралась на левую гондолу и подставила правый борт течению, отчего тут же произошел переворот.

Я переворачивался впервые, и не смотря на относительно комфортные условия, был поражен жесткостью процедуры.

Во-первых, меня ударило корпусом. И хотя при перевороте мы все оказались в малом радиусе, то есть сидели на ныряющей, а не взлетающей гондоле, удар был весьма ощутимый.

Я увидел камни и понял, что если бы оказался на мелководье, мог быть зажат между дном и катамараном. На двойке, это небольшая проблема, но из под тяжелого катамарана, выбраться не так просто. Сразу отстрелиться[8] я не сумел, и меня некоторое время било каской о дно. Когда же я, наконец, покинул обвязку, дна под ногами не оказалось. Спасательный жилет держал меня очень неохотно, и, вопреки ожиданиям, из воды поднималась только голова. Наверное, не секрет для читателя, что рот и нос человека находятся в нижней части лица. Дышать было возможно, но мы находились в спокойной воде, к тому же, как только я поднимал руки, мое лицо уходило под воду, а на поверхности виднелась только макушка хоккейной каски. Зачем я поднимал руки? Ну, разумеется, для того, чтобы влезть на катамаран, что, оказалось совершенно невозможным. Передав весло Виталику, я пытался обнять гладкий корпус и вскочить на него, подобно всаднику в седло. Первые попытки окончились неудачей. Только, когда я стал выдыхаться, Виталик крикнул, чтобы я нырял в середину – между гондолами. Я тут же исполнил приказание и, только вынырнув между рамой, понял, что спасательный жилет оставляет мне возможность надолго уходить под воду. Возможно, это и хорошо, вынырни я в районе диагональной обвязки, большой спасжилет прижал бы меня к тросам, и мне ничего бы не осталось, как резать их стропорезом[9], с маленькой плавучестью я имел шансы маневрировать. В общем, большой спасжилет - это палка о двух концах.

Я оказался между баллонами и мигом забрался на гондолу по поперечным трубам. Сидеть на перевернутом катамаране оказалось очень удобно. Ноги, разумеется, не имели надежных упоров, но принципиально наша рулежка ничем не отличалась. Четвертка стала неповоротливой и капризной. Кат снесло в небольшую бочку, и мы прошли ее, усиленно налегая на весла.

- Чалимся здесь, - крикнул Андрей.

Мы заработали. Кто в лес, кто по дрова. «Здесь» - каждый понял по-своему. И, не смотря на то, что к берегу мы сумели подойти, зачалиться не удавалось. Со второй попытки катамаран чиркнул носами о камни, но его снова подхватил быстроток. Четверку закружило вдоль берега, задевая о кромку то носами, то кормой. Управление судном было практически потеряно.

Не в силах видеть это безобразие Андрей схватил швартовочный фалл и бросился в воду. В этот момент катамаран отнесло метров на восемь, и плыть ему пришлось очень долго и тяжело.

- Куда ты, Андрюша? – крикнул Виталик.

Из него исходил гомерический смех.

- Ты что хочешь удержать в одиночку катамаран?

Втроем мы гребли более слаженно и возле берега оказались одновременно с Андреем. Последний пытался притянуть судно к берегу, но справиться с этим, стоя в воде, было невозможно. Виталик и я спрыгнули с баллонов и попытались вытолкнуть катамаран из воды.

Чалка на скорости, да еще и на перевернутом судне - вещь неблагодарная, и мы бежали по пояс в воде, подталкивая то нос, то корму. Кат продолжало вращать и нести течением. В конце концов, я упал в воду, удерживая раму, а в следующую секунду висел на ней, потому что меня развернуло по радиусу и уносило течением, отрывая от алюминиевых труб. К счастью, Виталик выбрался на берег, и вместе с Андреем они втащили непослушное судно за швартовочный фалл. Я выползал на камни, как тюлень, дико гогоча. Еще сильнее заливался Виталик.

- Это что-то,– говорил он. – Зачем ты, Андрюша, в воду-то прыгал?

- Как зачем? – отвечал вопросом на вопрос Андрей. – Швартоваться.

- Ой, шоу-то какое! Я надеюсь, никто не видел.

Никто, кроме страхующего судна за нами не наблюдал. Миша и Люда – экипаж самарской группы - тоже посмеялись, но критикой не увлекались. В общем, у нас появился первый опыт, и мне он подсказывал, что в более жестких условиях, мы бы вряд ли справились с задачей.

Может быть, я слишком требовательно отношусь к людям. Но мое личное представление о команде говорит, что если она начинает паниковать в штатной ситуации, в аварию лучше с ней не попадать, а то, чего доброго, кто-нибудь бросит весло или пустит все на самотек, а судно без управления сплавляет только покойников.

В тот вечер мое представление о рафтинге и моей команде еще не шло вразрез с тем, что я видел. Все казалось забавным: и пороги, и наши нехитрые приключения. Шутки казались шутками, утки – утками.

Вечером тверцы привезли барашка. Под спирт и байки даже не прожаренное мясо шло хорошо, и следующий день должен был принести новые приключения. Впрочем, так и было.

Утром с дождем и головной болью мы отправились на «Желоб». Очень узкий порог, зажатый под мостом и, по словам Виталика, наводивший на него ужас.

Водитель рассказал нам, что якобы в пятьдесят третьем году с моста в порог бросили статую Иосифа Виссарионовича. И якобы, он улыбается в усы, глядя на проходящих над ним рафтеров. С другой стороны моста лежит немецкий танк, и в малую воду его темные очертания можно разглядеть в воде.

Мне впервые предстояло пройти четверочные пороги, а хмурое утро и вид «Желоба» не придавали уверенности.

Еще поднимаясь на реку, мы останавливались и смотрели «Желоб». Наташа, подруга Романа, проходившая его в прошлом году, сказала, что воды значительно меньше. Некоторые камни, ранее скрытые под водой, были «сухими[10]», и, чтобы вырулить, придется очень постараться.

Я же был просто поражен, дабы ранее никогда не видел таких узких речек. «Желоб» казался мне невероятно скоротечным и сложным порогом, вдобавок, содержащим в себе змейку, то есть препятствие, обязывающее экипаж вырулить. Мое же представление о рулежке изменилось после прохождения предыдущего порога, расположенного выше «Желоба», где мы налетели рамой на камень уже на выходе, что не повлекло каких- либо печальных последствий, кроме одного. Я усомнился, что у меня за спиной кто-то управляет судном. Произошло это потому, что удар пришелся на мою сторону, то есть катамаран прижало левым бортом. Я же находился на носу слева, и, по идее, должен был оттолкнуться от стены либо сделать гребок, чтобы избежать столкновения и, попросту, этого не успел или не смог. Я не сумел вставить весло в щель между судном и стеной, не успел оттолкнуться, потому что на скорости в пятнадцать километров в час это совсем не просто. Длина весла всего полтора метра, а обвязка гребца позволяет расширить этот диапазон еще на метр, поэтому оттолкнуться от стены можно не всегда. Сделать же гребок без «твердой[11]» воды я просто не успел из-за отсутствия опыта или из-за невнимательности. Однако столкновения можно было избежать, стоило только Виталику, сидевшему справа на корме опустить в воду весло или, говоря проще, занести корму, он же этого не сделал.

До Кубани я сплавлялся только на двойках или на восьмерке - большом безопасном судне, которое прямо-таки предназначено для матрасников. Однажды, заняв место впереди и думая, что теперь от меня многое зависит, я спросил капитана, что мне делать и как нужно грести?

- По фигу, - ответил командир, - гребите, куда хотите, управляет судном тот, кто сидит на корме.

И, признаться, я в это поверил, а еще в то, что отбросить корму гораздо эффективнее, чем занести нос. Это опять же спорный вопрос, и можно проводить аналогию с переднеприводными и классическими автомобилями, сравнивать маневренность и рассуждать, какие же из них тратят меньше энергии на поворот. Но я не претендую на истину и могу сказать только одно: перед «Желобом» у меня зародились серьезные сомнения в скатанности нашего экипажа, а еще в том, что кто-то, кроме меня, управляет курсом.

Мне очень захотелось посмотреть на прохождение со стороны и, я сказал, что не буду участвовать.

Виталик пригорюнился. Андрей тоже, потому что теперь нужно было срочно найти замену. Однако подошедшие ребята из Твери мигом прошли порог и оставили нам на покатушки свои каты.

Достаточно смелый поступок с их стороны, поскольку мы могли серьезно поломать их катамараны. Но вера в наш профессионализм шагала впереди нас и в то, что «Желоб» непроходим четверкой, они поверили сразу и, пожелав нам удачи, отправились в базовый лагерь. Все это время мы сидели на пороге и смотрели за прохождением двоек, которых оказалось немало.

Местные жители облепили мост, а вдоль дороги выстроилась колонна автомобилей. Самые нетерпеливые кричали нам что-то, вроде: «Чего вы сидите? Мы уже замерзли ждать». Но, в общем, вели себя дружественно и миролюбиво. Лишь, когда один из катамаранов перевернулся, они одобрительно заголосили, и большинство из них разошлось по своим делам.

Как я уже говорил, это был первый серьезный порог в моей жизни, и я понятия не имел, зачем нужна страховка, и как она работает. Сам порог выглядел очень внушительно, но в основном из-за обилия пены и брызг, быстрой течки, и высоких, метров в пятнадцать высотой, мрачных стен. Сняться с воды можно было только пройдя порог и проплыв под мостом, где, по всей вероятности, было очень глубоко, от чего река мгновенно успокаивалась и разливалась в широкое улово[12]. Динамическая страховка[13] находилась именно там и была скорее стихийной, потому что перевернувшееся судно вышло из улова и поплыло дальше, а никто из прошедших порог не почесался, чтобы его догнать.

Проходившие экипажи, по всей вероятности, были «чайниками». Они входили в «Желоб» под углами, крутились после порога, скребли носами по стенам и совершали множественные ошибки, благополучно сливаясь в разлив. Сложность самого прохождения компенсировалась мягкостью выхода из него, и, посмотрев с десяток экипажей, я уже не видел ничего криминального.

Из нашей группы первыми прошли Виталик и Андрей. Они, как мне показалось, остались довольны и сделали коррективы для меня и Жени. Как я уже говорил, в двойке я чувствовал себя уверенно, но с Женей меня не выпустили, и мы с Андреем стояли на страховке, пока он и Виталик проходили порог.

Мы занесли "Рафтмастер" к входу в порог, когда подслеповатое солнце уже скрылось за горами. Стал накрапывать дождь, и я подумал, что не чувствую ни азарта, ни радости. Будто выполняю работу, которая мне не нравится. Вчерашний барашек недовольно ворочался во мне, делая головную боль особенно противной, но в душе не было страха. Я не боялся порога, зная, как ведет себя кат, и, чувствуя, что выгребу, даже если для этого понадобятся умение и значительные усилия.

Андрей объяснил, что заниматься слаломом в «Желобе» - вещь опасная и неблагодарная. Лучше всего, в первой ступени выскочить гондолой на левый камень, дабы, скорость приличная и баллон наверняка не задержится. Вторую ступень при этом рулить не придется, потому что правую часть порога занимает приличный камень. И обойти его можно только слева, а для чего мне не помешает притормозить, что само собой произойдет, если гондола зацепит берег.

Все было более чем ясно, и мы уселись в катамаран, зная, что будем красться к порогу по левому берегу. Красться – это, конечно, мягко сказано, потому что за сто метров прохождения река опускалась на десять метров, образуя две полутораметровые ступени и хорошую течку. По ней мы и пошли, сразу попав в глубокую бочку. Кусачую, но не вредную. Напирающая в корму вода выплюнула нас из ямы, как будто пинка поддала. "Рафтмастер" занесло, но, рыская по тангажу, мы сохраняли управление и стали медленно подбираться к левому берегу, где, не смотря на узкие стены, находилось место для относительно спокойной воды. Вообще, что такое быстроток? Это череда пенных барашков, как правило, идущих друг за другом и, разумеется, обеспечивающих судну максимальную скорость. Если входите в быстроток, то необходимо встать к течению под углом в десять – пятнадцать градусов, иначе вас обязательно развернет. Если вы выходите из него, правила те же, но с точностью до наоборот. То есть нам нужно было держаться левого берега, подставляя под острым углом корму, а еще лучше – встав параллельно течению.

Нам этого сделать не удалось. Может, я не догреб, а, может, Андрей не сумел занести корму, только через мгновение мы уже шли лагом, и шансов развернуться больше не было.

- Телемаркет[14], – крикнул Андрей.

Два реверсивных гребка с моей стороны, два с его, и мы точно входим в первую ступень по левому краю, чиркаем левой гондолой о камень и прыгаем в порог.

- Тормози! – снова кричит Андрей.

Но я могу тормозить только о воздух. Впрочем, и так все замечательно, потому что правым баллоном мы не касаемся и, слетев со второй ступени, втискиваемся в узкий коридор. Здесь наш катамаран похож на кита в трубе канализации. Рулить не удается, и, быстро потеряв скорость, "Рафтмастер" уходит под мост.

- Отлично, - я шевелю пересохшими от волнения губами.

Мгновенно начинает разламываться голова, и я обещаю себе, быть осторожнее с алкоголем, тем более перед серьезной водой.

Но на сегодня все закончено, мы страхуем Романа и Наташу, которые неожиданно теряют управление перед порогом. Они не переворачиваются, но ломают алюминиевую раму и на страховке стоять не могут. Мы ждем очередное судно. Это оказывается четверка, которая без особых проблем пролезает под мостом, хотя и скребет баллонами стены. Дальше только сушка и ожидание.

Оказалось, что тверцы оставили нам сухую одежду, но прихватили спирт и бутерброды. УАЗика, на котором они уехали, чертовски долго нет. Ожидание и холод превращаются в муку, и, чтобы хоть как-то согреться, мы начинаем перетаскивать с места на место катамаран.

Через час Виталик находит на мосту водителя из соседнего лагеря, и, заняв двести рублей, мы широко шагаем в магазин.

Вот оказывается, где социализм еще не кончился. Бутылка водки - тридцать пять рублей, пива – двенадцать, калоши – все, что есть из обуви – не дороже водки. Я старательно подбираю последние, потому что во время «учебного киля» ушиб ступню и не могу надеть кроссовки. Но калош моего размера не находится. Зато недорогая водка оказывается хорошего качества, и безвкусная колбаса с таким же пустым, но мягким ноздреватым хлебом делают дождь игривым, а ветер теплым. Остатки мы допиваем уже в УАЗике. Ругаем тверцов за их непредусмотрительность и медлительность, но, по-моему, все довольны. Все довольны настолько, что стихийно начатая на «Желобе» пьянка, набирает обороты в лагере. Роман решает искупаться в реке, а в это время к нему подплывает каякерша из лагеря москвичей, расположенного ниже по течению. По всей вероятности, ее парень идет за ней и говорит, что не мешало бы прикрыться перед дамой, на что Роман заявляет:

- Река большая, пусть плывет туда, где нет голых мужиков.

Парень что-то отвечает, Роман ему. Интеллигентную перебранку прекращает окончательно опьяневший Андрей. Он предлагает идти в лагерь москвичей и всех мочить или поступать еще жестче.

Роман неожиданно в это верит, парень, очевидно, тоже, потому что мгновенно исчезает. Чувствуя на себе ответственность за разжигание вооруженного конфликта, Роман предлагает отложить выяснение отношений до утра, но Андрей этого уже не слышит. Он начинает общаться с собакой, как, если бы сам был частью животного мира. Яркий клубок из шерсти и рыжей штормовки катается по поляне, рычит, кусается и скулит. В конце концов, из лагеря москвичей приходит девушка с видеокамерой, может, та самая каякерша, а, может, другая, и пытается запечатлеть это безобразие. Но Андрей неожиданно впадает в новое состояние. Как он сам признался позже, ему захотелось поговорить с цветами, и мы с трудом нашли его на ближайшей сопке.

Утром нам предстоит переброска на Большую Лабу. К обеду мы уже въезжаем в Карачаево-Черкесию, где на посту нас останавливает Саша-сытый. Не знаю почему, но молодой мент в новеньком голубом камуфляже, моментально получает прозвище. Он начинает утверждать, что спирт, который мы везем, должен быть разлит в стограммовые баночки, и на каждой должна иметься акцизная марка. Список группы должен быть напечатан на принтере и находит еще два десятка нарушений, за которые нас можно тут же расстрелять. В итоге он смягчается и требует взятку по тысяче с машины, в противном случае обещает интересную жизнь.

После почти бесплатной водки две штуки за карие Сашины глаза кажутся чертовски несправедливыми. Однако спорить с представителем Закона на его территории никому не хочется. И мы обещаем припомнить сей момент где-нибудь ближе к Поволжью, но деньги все-таки отдаем.

Останавливаемся в районном центре. Карачаевское пиво и хачаны делают наше отношение к местным жителям более лояльным. К вечеру уже никто не вспоминает Сашу-сытого. Мы приезжаем в село, от которого будем подниматься двумя группами поочередно. Одну машину мы отпускаем, а УАЗик берет первую группу и поднимает в горы. Мы остаемся возле летнего кафе, которое представляет собой обычную веранду. Пустой стол и две лавки.

Женя покупает по банке болгарских помидоров каждые полчаса. Наверное, мы самые частые покупатели, потому что местные приходили за покупками всего дважды.

Подвыпивший мужик начинает доставать Романа страшилками. Он сначала спрашивает, а не покататься ли мы приехали? Получив утвердительный ответ, начинает стыдить за то, что пацаны не хотят спасать своих девчонок. Рассказывает, как каждый год к ним выносит очередное тело, и что все мы едем через это кафе и сначала сидим, молодые и красивые, а затем валяемся вдоль берега в нелепых позах, как брошенные тряпки.

От его рассказа становится холодно и противно. Из двух бутылок водки, оставленных, чтобы не скучать, одна быстро испаряется, но теплее не становится. И Женя предлагает играть в «наступалки». Добрую туристическую игру, которая особенно хороша в тяжелых вибрамах[15]. Суть развлечения - наступить соседу на ногу по часовой стрелке или против нее, выбирает - выигравший в предыдущем коне.

Я предусмотрительно не играю, потому что в Жениных сланцах, и еще вчера на щиколотке был синяк величиной с ладонь. К моему удивлению, холод и неопрен вывели синяк, который в домашних условиях рассасывался бы пару недель. И, тем не менее, я не хочу попасть под туристический ботинок. Наблюдать, впрочем, тоже интересно, и я смотрю, как мои попутчики двигаются, дышат, держат равновесие, какие комментарии отпускают своим соперникам и партнерам.

Женя - очевидный заводила. Он не столько играет сам, сколько пытается создать и подогреть компанию. Проигрывает, не в ущерб игре, и пытается все время добавить интригу.

Людмила - очень добрая и покладистая девушка. Она часто употребляет слово «ладно» и всегда соглашается с противником, если возникает спор. В отличие от Романа, который прирожденный лидер и даже игру превращает в спорт. Роман пытается найти выигрышную тактику, использовать свой рост и принимает тактически выгодные положения, в общем, относится к развлечению, как к олимпийским играм.

Миша – напарник Людмилы, никак себя не проявляет, что говорит о скромности, либо о скрытном характере, и я начинаю думать, что парню не хватает уверенности в себе, а этот поход возможность доказать себе. Впрочем, что доказать? Я не знаю. Такие, как Миша не пишут свои имена в общественных туалетах. Слава им не нужны, первые места они не занимают. Может быть, он просто приехал подышать кавказским воздухом, посмотреть на шапки гор, что тоже неудивительно. У молчунов и скромных людей обостренное восприятие окружающего. По-моему, они даже больше цветов различают.

Денис и Леша - молодые ребята из Твери. Им лет по двадцать - двадцать пять, они молоды и азартны. Сначала парни наблюдают за игрой, затем начинают давать комментарии и, наконец, принимаются топать ногами. Тверцы получают максимальное удовольствие, вместе с Иришкой, которая на них похожа и в тоже время - нет. Хрупкая девушка лет восемнадцати – двадцати, очень грациозная и легкая. Ее движения тонки и мягки, как кошачьи. Нет никакой суеты и порой кажется, будто она ступает по воздуху.

Мы с Женей начинаем делать ставки на игроков. Иришкин выигрыш принимается один к десяти. Несмотря на это, первые шесть раундов она выигрывает. После двадцатого ставки делать уже неинтересно.

Мы возвращаемся к недопитой водке, и я прошу Романа рассказать о предстоящем сплаве.

Оказывается, пороги, которые мы собираемся пройти, пятой категории сложности. «Прощай, Родина», «Пронеси, Господи» или сокращенно «ПГ», знаменитый «Кирпич», упавший в две тысячи первом году. И «Затычка». Как правило, название порога соответствует его сути. Но, по словам Романа, все гораздо хуже. И описывая прохождение «Прощай, Родина», он цитирует какого-то рафтера: «Если вы сомневаетесь, что находитесь в пороге, то поднимите голову вверх и вправо. Если на скале заметны многочисленные таблички с именами погибших туристов – вы однозначно в пороге.

Этот же рафтер, по словам Романа, специально или случайно проходил порог в самосплав[16]. Из отмеченных им ощущений мне позже вспомнилось то, что в нос и уши ему постоянно затекала вода, дыхание от этого быстро сбивалось, а так как ему еще и недоставало плавучести, то восстановить его было крайне сложно.

Роман описывал его тактику, как замирание в позе морской звезды, то есть, максимально раскинув руки и ноги. При этом рано или поздно рафтера должен был подхватить и вынести ток воды. Лишних движений при этом Роман делать не советовал.

Я слушал и совершенно не думал, что очень скоро мне пригодятся его советы, а некоторые особенности самосплава смогу дополнить личным опытом. И все же, его рассказ походил на туристическую байку, в которую можно верить, а можно и не верить.

Мы снова замерзали. Вечер уносил тепло весеннего дня, и чтобы прекратить «ждать», Женя предлагает играть в «Мафию». Мы усаживаемся за стол, и, как только раздаем метки, подъезжает УАЗик.

- Все хорошо? – спрашивает Роман.

- Да, - отвечает водитель, - даже двери открываются.

- А почему так долго?

- Сейчас увидите.

Оказывается, в горах все время шел дождь. Дорога скользкая, и поднимаясь по серпантину, я не перестаю удивляться мастерству водителя.

Река, скалы, ночная дорога. Мы останавливаемся возле «Кирпича», и меня просто завораживает дьявольская атмосфера порога. В ночи мечутся голубые лучи фонарей, а я смотрю на это сатанинское действо и не могу поверить, что все происходит на самом деле. Справа от меня стена гранита высотой в триста – четыреста метров. Так как она имеет обратный угол, звук реки отражается, и совершенно непонятно, с какой стороны вода. Кажется, что ты стоишь в самом пороге, который не шумит, а рычит, будто исполинский зверь. Сам «Кирпич» проступает из темноты черным пятном. Неслабый такой кирпичик, размером с небольшой коттедж, но формой он больше похож на буханку хлеба. По-моему, ее тоже называют кирпичом, так что не знаю. Первое впечатление от Лабы - тьма, холод и страх. Что-то мистическое и жуткое. А еще я подсознательно искал в команде человека, которого может вынести внизу по течению, совершенно не подозревая, что на его месте могу оказаться сам.

Лагерь находился у водопада. Он не позволял говорить в полголоса, но для уставших людей - это не проблема. Спать же под шум воды даже хорошо, потому что не слышишь храпа Виталика или перестаешь понимать, где он, а где водопад.

Следующее утро было неспешным и поистине добрым. Мы нежились на солнышке, почесывали животики и разгуливали по лагерю, а торопливые тверцы, словно скворцы, щебетали вокруг своих катов. Они так и уехали раньше нас осматривать порог, где должны были после прохождения страховать нас и самарцев. К нашему приезду все они удачно сплавились и находились ниже, снова торопясь. Времени на подготовку осталось немного, и, тем не менее, мы успели посмотреть на три прохождения, одно из которых закончилось переворотом. Порог не казался жутким, но имел плохую тенденцию - кусать. Каты буквально засасывало обратно в бочку, где их начинало крутить в пороговой волне. Грести пену, которая стояла метровым валом, было совершенно бессмысленно, и единственная оправданная тактика на «Прощай, Родине» - дотянуться до твердой воды. То есть хватануть лопастью быстроток, сесть на него веслом как подводным парусом. Работать при этом совершенно не требовалось, главное пробить веслом пену и, разумеется, не захлебнуться, потому что катамараны выносило очень неохотно, и экипажи долго тусовались в волне.

Еще одной особенностью порога была очень крутящая бочка на входе. Метров за тридцать до слива. Двойки обходили ее стороной, используя очень маленький проход слева. Четверка там протиснуться не могла. Нам предстояло пробить эту бочку, что не столь сложно для большого судна. Дальше нужно было выйти к левому сливу, где вода казалась более твердой, а бочка менее высокой. И, разумеется, набрать ход, потому что прыгать с четырехметровой высоты нужно, сохранив хоть какой-то угол атаки. В противном случае в порог можно упасть, а это чревато уже носовым килем.

- Все, - сказал Виталик. – Шутки кончились, командую только я. Главное, на что мы должны работать - это курс и скорость.

- Да, - вставил Андрей. – Работаем на ход, на ход и на ход.

Садились молча. Я занял свое место последним и оттолкнулся от камней. Перед порогом разлилось большое улово, и течка была слабой. Катамаран вышел на быстроток, рама слегка вибрировала. Я почувствовал коленом напряжение в диагональном тросе. Пока все шло хорошо. Нет, все шло просто замечательно. Рулежка давалась нам легко, катамаран набирал ход, и на приличной скорости мы вошли в первую бочку. Ничего криминального, лишь развернуло корпус на сорок градусов, да закусило корму на выходе. Но быстроток, сразу за бочкой, словно чувствуя нашу беспомощность, довернул судно до тупого угла. Крутить «телемаркет» было поздно. Разворачиваться обратно - невозможно. Мы оказались перед основным порогом без скорости и, уйдя по тангажу градусов на восемьдесят вправо. О том, чтобы войти по левому сливу не могло быть и речи. Стояла звенящая тишина - команд не было, времени на то, чтобы обернуться - тоже. Я не знал о том, что мой капитан уже бросил весло и вцепился в раму катамарана, очевидно, приготовившись умирать, иначе бы сделал то же самое. Я этого не видел и потому отчаянно греб левый разворот, понимая, что не успеваю, пока гондола не повисла над исполинским водоворотом.

Сам порог имел большую прижимную волну белую и пенистую. Ее левый край был более полог и имел зеленоватый цвет, правый - заканчивался темным водоворотом, отчего слив казался еще более крутым. Пока мы подходили к порогу, от его шума нас отделял сам водопад. Грохот воды был далеким и ровным, пока моя гондола не перевалила за край. В пороге стоял высокий протяжный вой. Катамаран падал под тупым углом левой гондолой в разверзнутую пасть фантастического чудовища, и я кожей ощущал липкое, ледяное дыхание.

На секунду я оглох. Удар о воду, тяжелая масса воды, и гондолу буквально подбросило над поверхностью. Нас догнал правый баллон, который прижало массой воды в порог. Левая гондола взлетела над волной, и стоило бы зацепиться за воду, чтобы не вызвать переворот. Казалось, что еще можно выгрести, еще можно уйти с порога, но это длилось долю секунды. Мое весло хватануло белую пену. До твердой воды было уже слишком далеко, а в следующее мгновение четверку поставило на правый борт и словно щепку бросило на спину.

У меня перед глазами мелькнул свет. В спину тяжело ударила холодная каша кипящей воды. Мир тут же превратился в стиральную машину. Очевидно, меня прижало корпусом, а одна из труб пробила штормовку на левом предплечье. Я не почувствовал ни боли, ни страха, и очень удивился тому, что, несмотря на задержку дыхания, легкие быстро наполнялись водой. Хотелось не вдохнуть, а крикнуть, и жутко мешало весло, которое никак не давало всплыть.

Мое тело крутило как в невесомости, под тяжестью катамарана прижатое к самому дну и выброшенное в быстроток. Это было очень хорошим обстоятельством, потому что его не закусило в бочке, а с невероятной скоростью уносило от опасного места, но тогда я этого не понимал. Мне жутко хотелось освободить легкие от воды, а место разума полностью заменили инстинкты. Честное слово, если бы у меня была бы хоть секунда на раздумье, я обязательно бы бросил весло. Потому что жить хотелось гораздо сильнее, чем соблюдать правила, а пользоваться им в самосплаве, я обучен не был.

Так или иначе, но через некоторое время пузыри уступили место зеленой воде. Она посветлела, и моя голова оказалась на поверхности, в истошном кашле ища первый глоток кислорода. Тут же открылось неприятное обстоятельство – мой спасжилет по-прежнему не держит в горизонтальной посадке, а дышать в быстротоке можно, только не попадая в пенные барашки, которые постоянно заливали лицо. Может быть, кому-то на моем месте и хватило бы ума перевернуться на спину и заработать веслом, но тут я увидел «морковку[17]» и, как загипнотизированный, ринулся к вожделенному средству статической страховки.

Проклятое весло тянуло назад, а я как раненный Чапаев загребал полубрасом к правому берегу. Нет, это была не одна «морковка», а целый фестиваль, где они, издеваясь, ложились за три-четыре метра, а когда я подплывал ближе, уносились течением. Вот тут меня впервые посетило отчаяние. Я из последних усилий рванулся к уплывающему красному мешочку, отчетливо понимая, что уже не догоню. Мало того, меня уносило к левому берегу, и я бесполезно тратил силы на борьбу с течением.

Скорее всего, мне не поверит уважаемый читатель (лично я бы не поверил), что барахтающийся в ледяной воде человек может по достоинству оценить красоту парящей птицы или гарцующей лошади, дерзкие очертания спортивного автомобили или приятную тяжесть оружия. Но мне по-прежнему кажется, будто я отчетливо осознал, что никогда не видел спортивный катамаран с воды, с уровня ватерлинии, а почему-то всегда смотрел на него сверху. А ведь он чертовски красив, синий с красными носами «Рафтмастер» слегка задрал корму, потому что моя динамическая страховка шла высокой посадкой, не слаженно, но достаточно быстро. Мне показалось, а, может быть, я придумал позже, что вижу расширенные Лешины зрачки, и то, что он и Игорь, похожи на двух псов, загоняющих зайца. «Ах, какие классные ребята живут в Твери, - подумал я. - Одно жалко - не успеют».

Окажись я в спокойной воде, им понадобилось бы несколько секунд, впрочем, тогда и страховка мне бы не пригодилась. Пересечь же быстроток не так просто. Здесь нужна определенная сноровка и техника, чтобы выполнить "траверс струи[18]", и не мешало бы смотреть по сторонам, чтобы не залететь в очередную бочку, а она оказалась рядом, разделив меня и страхующий катамаран.

Уж не знаю почему, но мне до сих пор кажется, что я не понимал происходящего, но перед бочкой занял правильное положение на спине. Это оказалось очень кстати, потому что я поймал пятками камень и даже отпружинил от него, снова нахлебавшись воды. Восстановить дыхание еще не удавалось, а разглядеть бочку с уровня пловца - задача не из легких. И я плевался, кашлял и ругался, пока вдруг перед самым носом не увидел катамаран.

За то время, что я кувыркался в очередном водном препятствии, "Рафтмастер" лег в него лагом и чудом избежал "бокового киля". Все же это было устойчивое судно, а нескольких секунд опытным гребцам хватило, чтобы исправить ситуацию. Теперь же "Рафтмастер" подставлял мне свой левый борт, что, конечно же, не по правилам спасработ, но, честное слово, мне было наплевать. Леша подтащил меня за весло, и в долю секунды я оказался на левой гондоле. Мои ноги были еще в воде, когда Игорь отдал команду на маневр судна. Я не могу вспомнить, о чем они переговаривались, только Леша нещадно молотил меня веслом по ногам, а я испытывал жуткое унижение, потому что находился в роли тела или человека, от которого уже ничего не зависит.

Слышали, может, о том, как пациент приходит в себя посредине операции. Он не чувствует боли или страха, только унижение от того, что кто-то шевыряется в его внутренностях и спокойно разговаривает о футболе. А бывает еще хуже, когда врачи комментируют то, что видят, а больной вынужден наслаждаться мерзкими подробностями своего внутреннего мира.

И все же я любил этих ребят, больше всего на свете. Перебравшись на середину рамы и с трудом откашливая воду, я думал, что если кто-то спросит меня, какой город лучше других, я без сомнения назову Тверь. Возражать мне в этот момент будет крайне опасно. И еще. Я поверить не мог в то, что мою грязную душу, кто-то пытается спасти. Оказывается, еще не все помахали мне ручкой.

Когда катамаран уперся баллонами в камни, я пулей слетел с рамы, впервые подумав о своих друзьях.

- Я в порядке! - крикнул я, оборачиваясь к порогу и разыскивая взглядом остальных членов команды.

Выше по течению, вдоль левого берега, сплавлялся Андрей. Очевидно, он не пытался поймать «морковки» и не тратил силы на глупую борьбу с быстротоком. Тверцы направили «Рафтмастер» к нему. Посредине реки проплыла наша перевернутая четверка. На одном из баллонов сидел Виталик, пытающийся маневрировать с помощью весла. С левого берега в него полетела «морковка», и он сразу же поймал красный мешок.

Жени не было видно.

Только теперь я заметил, что держу весло Андрея. Как это мы умудрились поменяться? Фокус достойный Коперфильда. А не все ли равно?

Катамаран подтянули к берегу, вытащили на камни. Виталик суетился вокруг баллонов.

Я подошел к группе ярко одетых парней и девчонок, смотревших за нашим «прохождением» с левого берега.

- Вы не видели, - спросил я, - четвертого вытащили?

В ответ мне те только пожимали плечам. С расстояния, которое я проплыл, разглядеть фигурки возле порога было невозможно. И все же казалось, что мимо Женю не проносило. А это значит, что кто-то все-таки его подобрал. Люди на пороге вели себя спокойно, никто морковками не размахивал. Вообще, у меня складывалось впечатление, как будто в кинозале зажегся свет, по экрану бегут титры, и ты ждешь, что вот-вот окажешься на улице еще под впечатлением жуткого фильма, но уже в другом, спокойном и привычном мире родного города и привычных улиц.

Я не знал, откуда взялось это ощущение, а просто понял, что это был мой последний порог в компании Андрея. И то, что еще пройду много рек и буду брать различные водные препятствия, попадать в сложные ситуации и выходить из них, может быть, тонуть, но никогда я больше не стану сливаться, как дерьмо в унитаз. Хорошо бы никто не снял это на видео. Тогда еще я не знал, что наш оператор уехал в базовый лагерь заменить аккумулятор. Единственным напоминанием о нашем «прохождении» останется несколько цифровых фотографий и рассказы тверцов. Вот и хорошо.

Наверное, я был зол и, наверное, справедливо и хотя еще не знал, что творилось у меня за спиной, даже моего опыта хватило, чтобы, наконец, сделать вывод. Я только что пытался пройти пятерочный порог на полностью неуправляемом судне.

Когда подошел Андрей, я сказал:

- Это был мой последний порог в этом походе.

- Больше не пойдешь?

- Нет.

- Вообще не сядешь?

- На порогах нет.

Андрей протянул мне мое весло:

- Рокировка, – и пожал плечами.

Когда мы подошли к катамарану, Виталик цвел и пах. Его радости не было предела, и пьяное веселье тут же передалось мне.

- Саня, как ты?

Только теперь я понял, что ушиб левый бок и предплечье.

- Нормально, – ответил я, стягивая штормовку. – Только мне всю левую сторону отхреначило.

Я зачем-то разделся до плавок, но быстро застучал зубами.

- Саня, - радостно говорил Виталик, - надень неопрен, он хоть и мокрый, но греет.

Подошел "Рафтмастер" тверцов.

- Ну, как вы?

- Нормально, – закивали мы хором.

- Мы пошли на «ПГ», догонять будете?

- У нас баллон пробит, - крикнул Андрей. - Заклеимся и пойдем дальше.

- Слушайте, - крикнул я. - Если мы не надуемся, пришлите машину к вечеру.

- Ладно.

- А Женьку нашего вытащили? – спросил Виталик.

- Да.

"Рафтмастер" уже отвалил от берега, когда я кинул вдогонку:

- Пацаны, спасибо!

- …ня. – Ветер почти проглотил их ответ.

Мы остались одни, и показалось, что на пороге больше никого нет. Виталик сматывал морковку, Андрей расчехлил нос и пытался просушить дыру, чтобы наложить заплату.

- Ты вроде пить хотел? – сказал Андрей, протягивая мне полторушку чая.

Я прыснул смешком.

- Вот уж чего-чего, а напился я надолго.

- Может, выпьем?

- Заметьте, - сказал Виталик, - не я это предложил.

Из ремкомплекта возникла пластиковая бутылка спирта, брикет сала, густо посыпанный специями, шоколад и распухшая булка хлеба. Последняя была выброшена за непригодностью, а герметично упакованных сухарей не оказалось. Зато нашлись металлические рюмки, и я долго сдерживал дрожь, чтобы не расплескать содержимое, пока наливал всем, и Андрей произносил короткий тост:

- С боевым килем вас.

Немного подумав, добавил:

- И за то, что нам никто таблички не поставит.

Все-таки меня сильно трясло. Дабы ни одной сухой нитки на мне не осталось. Неопреновые штаны, конечно же, держали холод, но свитер я вынужден был сушить своим телом. На ветру в этом не было радости.

- Пойду-ка я за Женькой, – сказал я.

- Давай, - согласился Виталик. – И веди его сюда.

Я стал карабкаться по склону. Вытащить катамаран в этом месте казалось нереальным. Моя мокрая одежда под штормовкой быстро нагрелась, и, когда я выбрался на дорогу, с меня уже шел пар. До порога оставалось метров триста. Я дошел до смотровой площадки, где встретил водителя.

- Как? – спросил он, улыбаясь.

- Нормально, - ответил я. - Женю нашего не видели?

Женя расхаживал по правому берегу в компании самарского экипажа - Миши и Люды. С моей точки зрения, он совершал бесполезные действия, занося катамаран, переправляясь, то на левый берег, то, возвращаясь обратно. Отчаявшись его понять, и решив, что Женя сильно ударился, я вернулся на смотровую площадку, где вместо нашего водителя застал Наташу. Она стояла, опершись на весло, и безумными глазами смотрела на воду.

- Ты не знаешь, чего это наш Женька скачет? – спросил я сходу.

- А-а…. – растянула Наташа, - это ты.

Не ответив на мой вопрос, она спросила:

- Саш, у тебя нет сигареты?

- Честное слово, сам бы закурил.

Наташа посмотрела на мой разорванный рукав.

- Ты килялся что ли?

- Да.

- Добро пожаловать в клуб, – сказала она не очень весело.

И только вечером я узнал, как ее и Романа закусило в пороге, как долго и тщетно они ловили быстроток, бесполезно перемалывая веслами пену, и стоя гондолами почти вертикально, словно два выпрыгивающих из воды дельфина. Как все-таки перевернулись, и как Наташу затянуло в улово. Как ее долго крутило, и, попав в быстроток, она поймала вдвое связанную «морковку», которую догадались нарастить фестивальщики. Как ее стало топить средство статической страховки, потому что «морковка» оказалась параллельно потоку. Как она хотела намотать трос на руку и, к счастью, не успела этого сделать. Как ее подхватил страхующий катамаран, как потерял через сто метров. Как Виталик пытался бросить ей трофейную морковку уже с левого берега, как промахнулся, и как ее догонял уже второй кат. Всего этого я не знал и видел только то, что Наташа смотрит на меня стеклянными глазами, и еще она хочет курить.

- Я стрельну тебе сигарету, - пообещал я и направился по дороге.

Метров семьсот выше порога находился лагерь, и там можно было разжиться сигаретами и спичками, но уже через пять минут навстречу мне попалась целая дюжина рафтеров из Набережных Челнов.

Сигареты нашлись, правда, спичек ни у кого не было, а просить подарить зажигалку показалось мне слишком наглым. Я вернулся к смотровой площадке, но Наташа уже спустилась к реке. Жени не было видно ни на той, ни на этой стороне, а в водовороте крутилось весло с синей лопастью, будто брошенное на поле боя оружие. Я подумал, что происходящее напоминает какой-то абстрактный фильм, лишенный здравого смысла, будто сценарий писали под обкурку. Меня догнал то ли спирт, то ли стресс, и события напоминали мне сон. Я увидел человека, упакованного в белый мешок, застрявшего между сосен. Из мешка торчала голова, обтянутая красным полиэтиленовым пакетом, и зрелище казалось нереальным и жутким. До места, где я поднимался от реки, было метров пятьдесят, но я решил, что стоит посмотреть на труп ближе и осторожно начал спускаться. При ближайшем рассмотрении тело оказалось собранным в мешок мусором. Что-то в красном полиэтиленовом пакете даже обеспечивало форму лица, но меня отвлекли звуки. Кто-то поднимался от реки, трещал ветками и устраивал камнепад. Это оказалась Наташа. Она стояла на кромке сыпухи и, размахнувшись, бросила весло, которое полетело вниз. Посмотрев, куда оно упало, Наташа стала спускаться.

- Зачем она это сделала? – подумал я. – Или я схожу сума, или, все здесь рехнулись. А, может, и то, и другое.

Сделав большую дугу, я спустился к катамарану. Андрей уже заклеил его дважды. Он нашел третье отверстие и теперь сушил новую заплатку. Женя разговаривал с Виталиком. Роман и Наташа, Люда и Миша пытались подкачать свои каты. Все казалось логичным и правильным, а, самое главное, мне не хотелось выяснять, зачем Женя ездил с берега на берег, а Наташа швыряла весло.

"Наверняка найдутся рациональные объяснения, - подумал я. – Но если я начну задавать идиотские вопросы, то либо сам покажусь невменяемым, либо поставлю человека в неудобное положение".

Я протянул сигарету Наташе, стараясь не смотреть в глаза. Спички нашлись в спасжилете, и, хотя пришлось порвать презерватив, в котором они были завязаны, это было лучше, чем смотреть на них.

Роман торопился. Наташа посчитала, что уже достаточно пришла в себя, и они отчалили, а заодно и Миша с Людой, второпях прихватив нашу лягушку.

Заклеившись, мы обнаружили пропажу насоса. Нам пришлось надувать кат, подставляя гидромешок ветру и вдувая его содержимое в баллон, додувать его по очереди ртами, но баллон все равно казался вялым. В конце концов, выяснилось, что гондола по-прежнему пробита, и нам ничего не остается, как идти до ближайшей чалки, где можно вынести судно на дорогу.

Не секрет, что все горные дороги идут параллельно реке. Где-то ближе, где-то дальше, но в основном река – постоянный спутник транспортной нити. В нашем случае это являлось истиной, однако поднять катамаран по почти отвесной стене было невозможно. Сплав до ближайшего места, где мы могли без проблем вытащить судно на дорогу, преграждал «ПГ», и даже если бы Андрей нашел мне замену, идти на пробитом баллоне было невозможно. Поэтому мы прошли еще около трехсот метров и зачалились там, где нас ждал Миша. С этого места начинался вход в «ПГ» - единственную чалку, и склон - около сорока метров высотой. С помощью двух веревок мы вытянули четверку, затем Мишин катамаран.

На этом сплавной день закончился. А дальше килевые[19] байки, обмен впечатлениями и песни возле костра. Все как обычно, все как среди людей, которые сегодня не собирались умирать.

Я пил спирт и размышлял, что же могло собрать таких разных людей в одном месте? Почему им не хочется умирать в постели? И странные мысли приходили мне. В тот вечер я решил, что виной этому трусость. Человек, который панически боится смерти, старается подойти к ней как можно ближе, заглянуть в бездну и лишний раз убедиться, что ничего страшного в этом нет. Может быть, даже привыкнуть к этому.

В тот вечер я размышлял, почему одни из них боролись за мою жизнь, а другие этого делать не хотели? Как я дал себя уговорить? И почему такой прагматичный и бесстрастный тип как я постоянно попадает в глупые ситуации? Впрочем, это были пьяные мысли. Мне больше хотелось послушать Игоря и Лешу, Дениса и Митяя об их городе, к которому проникся какой-то ненормальной симпатией. Мне стало казаться, будто родился в Твери, и с удовольствием слушая рассказы о «Зеленом тазике[20]», я заметил, что уже третий час.

- Знаете парни, – сказал я. – Если вы хотите идти «Кирпич», лучше ложиться отдыхать.

- А ты не пойдешь? – спросил Миша.

- Я не пойду, я спину ушиб.

Это было неправдой, потому что я не ушибся, а сорвал мышцу еще перед порогом, пытаясь развернуть катамаран. Но даже если бы это было не так, я придумал бы что-нибудь другое. А еще мне не хотелось, чтобы мое место занял кто-нибудь из Твери.

Так и случилось. После «Прощай, Родина» и «ПГ» Наташа находилась не в лучшей форме. Роман вынужден был занять мое место, и следующий участок, который назывался «Соленые скалы», тольяттинский катамаран прошел в составе: Андрея и Виталика на корме, Жени и Романа на юте.

Я не видел, как они шли, только разорванную раму, когда катамаран зачалился. По словам Андрея, Роман не сумел вырулить, и его прижало к скалам. Трубы согнуло, а связку разорвало по правому борту. Тем не менее, оказавшись на свободно бултыхающейся гондоле, Роман не настаивал на аварийной чалке и мужественно перенес компанию Андрея и Виталика. Впрочем, больше он на четверку не садился.

А я разгуливал по "Кирпичу", делал снимки, подслушивал разговоры рафтеров и пытался составить хоть какую-то систему в поведении окружающих меня людей. Ее снова не было. Даже поведение Иришки я не мог понять, и не знал, что эта девочка с ямочками на щеках делает в компании грубых мужиков?

Вчерашние рассуждения, мне казались не убедительными, а новых не находилось.

Почему же люди не могут ответить - зачем они лезут в горы, штурмуют северные и южные полюса, преодолевают сотни миль на собачьих упряжках? Почему им не сидится дома и что толкает человека, на время поменять домашние тапочки на вибрамы?

Неужели виной тому комплекс неполноценности, который каждый реализует по-своему? Неужели Андрей или Виталик, в глубине души маются, своей нереализованной идеей лидерства и здесь могут хоть немного ее осуществить?

Вряд ли. Из Андрея капитана не получилось, а Виталик мог себя реализовать - разве что как убийца главных бухгалтеров. Женя то уж точно такой фигней не страдает, а я вообще к этому не имею никакого отношения. Помню, в один из сезонов я единственный раз сел в катамаран. Проплыл, может километр, может меньше, но совершенно не загонялся. Зачем я вообще здесь, если мог попить спирт дома в более комфортных условиях? И должна же быть какая-то объединяющая, как топливо самолета, которое сгорает в пути, и которому нет дела, что у каждого из пассажиров свои проблемы, свои фобии и своя цель.

Кстати цель, - хорошая объединяющая. Я имею в виду - ее наличие, потому что именно цель, делала из Колумба - Колумба, а из Кусто - Кусто. Не окажись они целеустремленными людьми, то и не прошли бы они тот путь, что сделал их знаменитыми и сильными. А последнее здесь особенно ценится.

Всем хочется быть сильными и наверняка всем хочется иметь цель, потому что в обычной жизни наши приоритеты уже расставлены. Дома, на работе, среди друзей. Мы занимаемся времяпрепровождением, удобным существованием и редко кто способен сказать - Цель моей жизни белый мерседес. Впрочем, такие люди в походы не ходят. Что, наверное хорошо потому что цель у них уже есть, а за двумя зайцами лучше не гонятся.

Или гонятся? Когда плохо дома, плохо на работе и чтобы реализовать хоть какую-то цель, человек приезжает на "Крипич" проходит его и еще какое-то время живет мыслью что не все так скверно и хоть на что-то он способен.

Мне эти рассуждения, опять же казались не убедительными.

Наша четверка в «Кирпич» не шла. Его прошли тверцы, другие экипажи, и в самом пороге одна из двоек потеряла весло. Шум воды плотно заслонил окрики зрителей, которые понимали, что теперь экипажу не справиться с управлением, и шансов на выживание у рафтеров почти нет. Ситуация была нелепа тем, что весло было потеряно на спокойной воде, не в бочке, не в шевере и не в пороге.

"Кирпич" представлял собой череду сливов и пенных бочек с большим током воды. Самого порога практически не было, а наибольшую опасность представляли три последовательных слива в начале порога и резкий, почти на девяносто градусов, поворот. Его преграждал массивный валун, столкновения с которым, как правило, не удавалось избежать. Затем рулежка и рулежка. И именно на этом участке экипаж двойки и потерял управление. Несмотря на вращение и стихийный слив, катамаран не перевернуло, и он прошел оставшийся участок, а на выходе его буквально забросали "морковками".

Позже мы узнали, что одному из рафтеров "морковкой" оторвало палец, но с расстояния в триста метров этого не было видно.

- Черт возьми, - возмущался стоящий рядом Митяй, - а может тут и вообще рулить не нужно.

- Я думал, "киль" неизбежен, - сказал оператор Паша.

- И страховка более чем сомнительна, - добавил Игорь. - Если бы их "морковщики" не достали, в "Затычке" бы только тела выловили. Но прохождение более чем стихийное… странно.

Под впечатлением увиденного Андрей и Виталик предложили тверцам заменить на носу Женю и Романа. Согласились Митяй и Денис. Не имеющие практического опыта в управлении четверки тверцы пытались скататься за триста метров от порога, но так и прошли его "кто в лес, кто по дрова". Пожалуй, это было худшее прохождение дня, катамаран врезался то носами, то кормой, крутился и, тем не менее, благополучно преодолел "Кирпич".

Начался дождь, но довольные тольяттинцы и обалдевшие тверцы этого не замечали. В машине стояла вакханалия и эйфория. Все были под каким-то пьяным кайфом, и настроение передавалось как заразное заболевание.

Пожалуй, единственным человеком, который находился в раздумье, был Роман. Его команда осталась на Лабе, а мы и тверцы на следующий день уехали в Невинномысск. Из нас страхующая группа была еще та, тверцов же задерживать не имело смысла. Лаба ими была пройдена, "Затычка" по малой воде, считалась непроходимой. Река ниже порогов их не интересовала.

Так мы и расстались. С самарской группой - на Лабе, с тверской - на вокзале.

Мы долго шли по перрону и кричали, чтобы тверцы приезжали к нам на «Грушу[21]». А пассажиры и провожающие шарахались в стороны и наверняка не понимали, зачем это мы проехали тысячи километров? Ведь наверняка не для того, чтобы разбить себе голову или утонуть.

Я смотрел вслед уходящему поезду и тоже не понимал.

Тольятти 2006г.

box440@mail.ru