Больше, чем я

Глава 1 Больше, чем птица любит петь

Я увидела белого кролика с опущенным ухом. Он перепрыгивал через огромную ложку со взбитыми сливками. По крайней мере, так мне казалось. Все утро я пролежала на кровати в старом ржавом папином пикапе и смотрела на облака. Указательным пальцем я стукнула кончик своего носа один, два, три раза и вспомнила, что я забыла нанести солнцезащитный крем.

– Аврора! – позвала меня мама из дома. – Обед!

– Иду! – отозвалась я, но не пошевелилась. Я была занята. Я смотрела, как кролик превращается в девочку с пышным белым бантом в волосах. Линдси Тоффл, моя одноклассница, которая сидела за партой прямо передо мной, иногда носила такой бант. Он был такой большой, что мне приходилось наклоняться, чтобы увидеть написанное на доске.

Облака разорвались на части и уплыли, но я все еще лежала и думала о Линдси Тоффл. Она была самой популярной девчонкой в моем классе. Она меня совсем не любила. Возможно, это из-за того, что однажды в детском садике я ее ущипнула, но, во-первых, это было очень давно, и, во-вторых, у нее даже следа не осталось. Основной же причиной, почему Линдси Тоффл не любила меня, было то, что я была странной.

Иногда от нечего делать я скакала на одной ноге или размахивала руками словно птица. А бывало и так, что также от нечего делать я разговаривала с английским акцентом или на придуманном мной языке, который я назвала Няшный. Я надевала футболки наизнанку, потому что мне мешали бирки, даже если мама их отрезала. Мне нравилось все считать, у меня чесались руки закрасить все буквы О в словах, а еще у меня была дурацкая привычка делить предложения на две части, используя слова (первое) и (второе).

– Аврора! – снова позвала меня мама.

– Иду!

Я выбралась из пикапа и отряхнулась. Бяка был словно одержим, он энергично рыл яму в углу двора, выбрасывая грязную землю между своих задних лап. Когда я свистнула, он прекратил копать и тут же побежал ко мне. Бяка был самым милым, самым умным, самым преданным псом на свете, и если этого было недостаточно, чтобы любить его, то вот еще – внутренняя сторона его ушей пахла попкорном.

Я открыла дверь.

– Только после вас, господин, – сказала я, растягивая и коверкая звуки, чтобы звучать как иностранец. Бяка вошел вместе со мной на кухню и как обычно шлепнулся на пол возле моего стула.

– Думаешь, я не заметила, что вы там в сговоре? – сказала мама, ставя передо мной миску томатного супа и половинку зажаренного бутерброда с сыром. – Если бы каждый раз, когда ты «случайно» роняла кусочек еды на пол, мне давали монетку, я бы стала очень богатой женщиной.

Мой папа говорит, что мамины родители назвали ее именно Руби, потому что они сразу поняли, что она настоящая драгоценность, когда впервые увидели ее. Ей нравится, когда он так говорит. Я это точно знаю, потому что в этот момент ее глаза блестят.

– Как дела с одеялом? – спросила я, откусывая уголок бутерброда. У меня была целая система – сначала уголки, потом несколько маленьких равномерно расположенных укусов по краю бутерброда, чтобы это было похоже на волны. Я отсчитывала шестнадцать укусов, включая уголки.

Одеяло было для Хайди. Когда она была девочкой, она некоторое время жила с моими родителями, меня тогда еще не было. Хайди была уже не девочкой; она выросла и вышла замуж за очень высокого мужчину по имени Пол. Одеяло было для будущей дочки Хайди, малышка родится в июле.

– Я почти закончила с каймой, – ответила мне мама. – Не знаю, узнает ли Хайди ткань. Я сшила его из занавески, которая висела в твоей комнате, а потом в задней спальне. Раньше Хайди там спала.

– Я знаю, – сказала я, стукнув край стола один, два, три раза. Это было еще одной моей странностью. Я всегда стучала по чему-нибудь только три раза, потому что три – мое любимое число.

Я никогда не видела Хайди, но слышала много историй про нее. Была одна история про мармеладки и одна про монетки, которые застряли в пылесосе. Была еще история про то, как мама Хайди пыталась научиться пользоваться автоматическим консервным ножом и история про соседку Хайди Бернадетт, которая заключила пари с моим папой, что Хайди десять раз подряд угадает в подбрасывании монетки, не сделав ни единой ошибки. Я слышала истории про Хайди так часто, что выучила их все наизусть. Но моя любимая история была про меня. Мама всегда рассказывала ее вот так:

«Мы ждали своего малыша очень долго. Мы уже потеряли всякую надежду. Но однажды в городе появилась незнакомка, она точно упала с неба. Ее звали Хайди Так. Она выглядела как обычная девочка, но на самом деле внутри нее текла целая полноводная река удачи. Хайди была в городе совсем недолго, но ее появление навсегда изменило наши жизни. Перед тем как уйти, она оставила удачу твоему папе и мне, а следующей зимой, одним снежным утром понедельника, на свет появилась ты».

Вот так. Вот и вся история. Но ее посыл предельно понятен и очевиден: моим родителям подарили целую кучу удачи, а они все потратили на меня.

Бяка заскулил. Так он говорил мне, что устал ждать.

– Ним-ном-ним-ном-ням-ням, – сказала я.

– Перевод, пожалуйста, – ответила мама. Она привыкла, что я говорю на Няшном.

– Можно мне, пожалуйста, немного молока? – спросила я.

Мама открыла холодильник и достала коробку молока. Пока она стояла ко мне спиной, я воспользовалась случаем и бросила Бяке поджаренную корочку от бутерброда. Он быстро ее проглотил.

– Трудно поверить, что Хайди уже настолько взрослая, что скоро сама станет мамой, – тоскливо сказала мама, открыв шкаф и достав оттуда высокий стакан с нарисованными на нем веселыми ромашками. – Кажется, только вчера она сидела за этим самым столом и ела черничные блинчики.

– Это были не черничные блинчики, – поправила я, – а обычные блинчики с черничным сиропом.

– И правда, – ответила она.

– Это было в тот день, когда Хайди рассердилась на папу из-за того, что он поехал в «Хиллтоп Хоум» без нее. Но потом он вернулся и отвез ее туда. Тогда она впервые встретилась со своим дедушкой.

Мама кивнула и поставила напротив меня стакан и витаминки. На маме был желтый фартук, который я подарила ей на День матери в прошлом году.

– Мне кажется, тебе не хватает витамина Д, – сказала она. – Тебе надо его пить, чтобы твои косточки были крепкими.

– Не переживай, мам, – сказала я, стукнув пальцем по блестящей оранжевой таблетке три раза. – Мои кости в полном порядке.

– Мамам нужно переживать, – объяснила она, наливая молоко в мой стакан.

– Папа так не думает. Он говорит, что переживать – это все равно, что качаться на кресле. Ты это делаешь, просто чтобы как-то провести время. Бесполезное занятие.

Мама вздохнула. Она устала, что все постоянно говорят ей не переживать, особенно папа.

– Сделай мне небольшое одолжение, выпей свои витамины, хорошо? – сказала она.

Она сняла свой фартук и повесила его на крючок в чулане. Я закинула витаминки в рот и быстро сделала три глотка из стакана молока, чтобы они отправились прямо ко мне в живот. Мысли о Хайди, которая ела те блинчики, привели меня к мыслям о дедушке Хайди. Он был главным в том месте, где работала мама до моего рождения.

– Глаза Турмана Хилла были такого же оттенка голубого, как кусок морского стекла, что Бернадетт хранила в своей шкатулке с украшениями, – процитировала я как ни в чем не бывало.

Мама повернулась и уставилась на меня.

– Что? – сказала я. – Хайди сказала это, когда увидела его в первый раз, не так ли?

– Слово в слово. Почему ты запоминаешь такие маленькие неприметные детали, но забываешь наносить солнцезащитный крем, когда выходишь на улицу?

– Прости, мам, – сказала я и начала обгрызать новую череду волн по краешку моего бутерброда.

– После обеда зайду в аптеку и куплю лосьон с алоэ, – сказала мама.

– Ты могла сказать, что у Хайди есть целая куча удачи, только взглянув на нее? – спросила я, как только закончила делать волны. В этот раз четырнадцать укусов, потому что уголков уже не было.

– Нет, – ответила мама. – Но все-таки хорошо, что она у нее была, иначе бы у нас не было тебя.

Моя мама всегда так делала – связывала историю Хайди с моей. В большинстве случаев мне было все равно. Но иногда мне было интересно, каково это – иметь полностью свою собственную историю, а не делить ее с какой-то девочкой, которую я даже никогда не видела.

Я доедала последнюю ложку супа, когда папа вошел на кухню с целлофановым пакетом, полным замороженной рыбы. Он был все еще в своей рабочей форме, но оставил кепку в машине.

– Даже не думай засунуть эту рыбу в мою морозилку, Рой Франклин, – предупредила его мама.

– Они в двойном пакете, Руби, – сказал он и поцеловал ее в щеку. – Поверь мне, они почти не пахнут. Да и к тому же, они полежат всего лишь до завтрашнего утра. Мы с Рори завтра рано утром собираемся пойти на озеро. Так, малышка?

Мой папа был шерифом Либерти. Он был высокий и красивый, с густыми коричневыми усами, из-за которых иногда было сложно сказать, серьезный он или просто водит тебя за нос. Когда он дежурил, он носил пистолет в кобуре, а на ремень его брюк была прицеплена пара наручников. Он носил большую серую шляпу и золотой значок. Некоторые люди боялись его, когда он заходил в комнату или ехал по улице на своей черно-белой полицейской машине. Но все, кто знал его, понимали, что под этой сияющей золотой звездой скрывается нежное и теплое сердце, как обеденные булочки в столовой Либерти.

– Можно Бяка поедет с нами? – спросила я.

Услышав свое имя, Бяка оживился и его хвост несколько раз стукнул по ножке моего стула.

– Ни в коем случае. Он распугает всю рыбу, – жаловался папа, открывая дверцу морозилки и бросая внутрь пакет с наживкой.

– Рой! – проворчала мама, игриво крутя перед ним полотенцем. – Что я тебе говорила про эту рыбу?

Он улыбнулся и увернулся от полотенца.

– Поверь мне, Руби, это меньшее из двух зол, – сказал он, в танце убегая от нее. – Единственное, что может пахнуть хуже, чем замороженные мальки – это оттаявшие мальки.

Она рассмеялась и снова замахнулась на него полотенцем.

– Спаси меня, Рори! – кричал мой папа, прыгая за моим стулом в наигранном ужасе.

– Только если Бяка поедет завтра с нами на рыбалку, – сказала я. – Правильно, мальчик?

Бяка откинул голову назад и завыл в знак согласия.

Мама снова слегка ударила папу полотенцем. Но на этот раз, вместо того чтобы увернуться, мой папа схватил конец полотенца и потянул маму к себе.

– Семейные обнимашки! – закричал он, я спрыгнула со стула и присоединилась к ним. Мы сплелись руками вокруг друг друга и Бяка снова завыл, отчего все засмеялись.

Том самый момент, когда мы все вместе обнимались на нашей кухне, обрамлен в моих воспоминаниях в золотое свечение, как рамка на картине. В нашей семье не было чего-то необычного. Мы были самой обычной сплоченной семьей, но потом произошло кое-что, разрушившее мой мир. И все началось с серебряного браслета с подвесками Линдси Тоффл.