Большевизм в Богодержавии - единственное лекарство от фашизма

Большевизм в Богодержавии — единственное лекарство от фашизма

9 ноября 2001 г., как сообщило с утра того дня радио “Свобода”, был всемирный день борьбы с фашизмом. Могут возникнуть вопросы: А почему день борьбы с фашизмом назначен на 9 ноября, а не на 31 июля или 31 августа, например? К тому же в постсоветской России далеко не всем однозначно ясно, с какими процессами в жизни национальных обществ и человечества в целом связано слово «фашизм». Это видно хотя бы потому, что «пламенные» демократизаторы на протяжении всего времени с начала перестройки обвиняли в «фашизме» большевиков времён Ленина и сталинской эпохи (как-то подозрительно забывая упомянуть среди фашистов Троцкого), а после того, как сами пришли к власти, непрестанно обвиняют в «коммунофашизме» — оппозицию, выступающую под лозунгом возврата России на путь строительства коммунизма и защиты её народов от эксплуатации международным капиталом. «Коммуно-патриотическая» оппозиция, в свою очередь, постоянно именует «демофашистами» сторонников гражданского общества и буржуазной демократии и их лидеров. Поэтому реально проблематика фашизма и защиты от него не так проста, как представляется на первый взгляд. Тем более она не так проста, как это пытаются представить радио “Свобода” и НТВ.

Тем не менее ответ на вопрос, почему именно на 9 ноября «международная общественность» назначила «всемирный день борьбы с фашизмом» является ключевым к пониманию реальной проблемы и путей её разрешения.

9 ноября 1918 г. кайзер Германской империи Вильгельм II отрёкся от престола. Пока «социал-демократы большинства» [1], заседали в рейхстаге во главе с Фридрихом Эбертом и Филиппом Шейдеманом, обсуждая это событие и планы своих дальнейших действий, Карл Либкнехт — один из лидеров другого течения германской социал-демократии, сторонники которого заседали в императорском дворце в нескольких кварталах от рейхстага, — провозгласил Германию социалистической республикой. «Когда об этом узнали социал-демократы, находившиеся в здании рейхстага, они пришли в ужас. Необходимо было незамедлительно принять меры, чтобы упредить спартаковцев [2].

У Шейдемана созрел план. Не посоветовавшись с товарищами, он бросился к окну, выходившему на Кёнигплац, где в тот момент собралась большая толпа, и, высунувшись, от собственного имени провозгласил республику. Эберт был разгневан. Он всё ещё надеялся каким-то образом спасти монархию» (У.Ширер “Взлёт и падение третьего рейха”, т. 1, Москва, «Воениздат», 1991 г., стр. 78).

Так Эберт, сам того не желая, оказался во главе германского государства. Далее У.Ширер пишет, что в результате этого Людендорфу [3] и высшему генералитету удалось «переложить на плечи лидеров рабочего класса бремя ответственности за подписание договора о капитуляции, а впоследствии и мирного договора, тем самым поставив им в вину поражение Германии и все лишения и страдания, выпавшие на долю немецкого народа в результате проигранной войны и навязанного победителями мира [4]».

Параллельно номинально возглавляемому Эбертом марионеточному республиканскому социал-демократическому режиму, действовавшему под патронажем высшего генералитиета, с 9 ноября по всей Германии стали возникать Советы солдатских и рабочих депутатов, которые, как и в России, начали брать власть на местах в свои руки. Но так сложилось, что во главе Советской власти общегерманского уровня значимости оказался всё тот же Эберт, убежденный противник «диктатуры пролетариата» [5] и Советской власти как способа её осуществления, сторонник конституционной монархии. Некоторое время в Германии продолжалось двоевластие: параллельно действовали власть Советов и институты власти, унаследованные республикой от империи, но двоевластие взаимоисключающих друг друга политических сил не может продолжаться неограниченно долго.

Характеризуя деятельность Эберта и его сподвижников в этот период, У.Ширер пишет: «Они не хотели становиться германскими керенскими. Они не желали уступать власть большевикам [6]» (цит. источник, т. 1, стр. 79, 80).

«Гинденбург и Грёнер [7] оказывали на Эберта давление, требуя, чтобы тот соблюдая условия соглашения, подавил сопротивление большевиков. Лидер социал-демократов только этого и ждал. На третий день Рождества он назначил Густава Носке министром обороны Германии, и с этого момента события развивались в такой логической последовательности, какой ожидали от действий нового военного министра.

Носке, мясник по профессии, проложивший себе путь в профсоюзное движение и социал-демократическую партию, в 1906 г. стал депутатом рейхстага, где был экспертом партии по военным вопросам. Его по праву считали ярым националистом и человеком сильной воли. Принц Макс Баденский воспользовался его помощью, чтобы подавить мятеж на флоте в Киле в первые дни Ноябрьской революции, с чем Носке успешно справился. (…)

В начале января 1919 года он нанёс решительный удар. Во время «кровавой недели» (с 10 по 17 января), как её называли в Берлине, войска регулярной армии и добровольческого корпуса под руководством Носке и под командованием генерала фон Лютвица разгромили спартаковцев. Роза Люксембург и Карл Либкнехт были захвачены и убиты офицерами гвардейской кавалерийской дивизии.

Когда в Берлине стихли бои, по всей Германии прошли выборы в Учредительное национальное собрание, которое должно было подготовить новую конституцию. Выборы, состоявшиеся 19 января 1919 года, показали, что средние и высшие слои общества осмелели за два с небольшим месяца, прошедшие после революции. Социал-демократы (социал-демократы большинства и независимые социал-демократы), единолично правившие страной, поскольку ни одна из партий не пожелала разделить с ними бремя забот, набрали 13 миллионов 800 тысяч голосов из 30 миллионов и получили в Национальном собрании 185 мест из 421, что составляло значительно меньше необходимого большинства» (цит. источник, т. 1, стр. 80, 81).

В итоге возникла буржуазно-демократическая, либеральная «веймарская» [8] республика. У.Ширер охарактеризовал её конституцию так:

«Конституция, принятая 31 июля 1919 года после шестимесячного обсуждения и ратифицированная президентом 31 августа, на бумаге являлась самым либеральным и демократическим документом ХХ века, в техническом отношении почти совершенным, полным оригинальных и достойных восхищения приёмов, которые, казалось, гарантировали почти совершенную демократию. Идея создания правительственного кабинета была заимствована у Англии и Франции, образ наделённого большими полномочиями президента родился под влиянием опыта США, представление о референдуме — из опыта Швейцарии. Разработали замысловатую систему пропорционального представительства и голосования списком, с тем чтобы предотвратить напрасную потерю голосов избирателей и обеспечить право быть представленными в парламенте национальным меньшинствам.

Формулировки статей Веймарской конституции для любого демократически настроенного человека звучали свежо и многозначительно» (цит. источник, т. 1, стр. 82).

Но реальное управление жизнью общества на основе институтов государственной власти, предусмотренных конституцией «веймарской» республики, оказалось таковым, что изрядное большинство населения Германии на протяжении нескольких лет после её принятия продолжали бедствовать и были недовольны своим реальным жизненным положением. Многие и доныне объясняют затяжное бедственное положение Германии в годы после первой мировой войны ХХ века не принципиальной дефективностью алгоритмики государственного управления, обусловленной «многозначительностью» статей конституции «веймарской» республики, не соответствовавшей ни полной функции управления [9], ни обществу, в котором она применялась, а исключительно кабальными условиями Версальского мира. В отличие от большинства наших современников, знающих только слова «Версальский договор», кабальность и унизительность условий мирного договора для немцев тогда были вопиюще очевидны. Вследствие неэффективности государственного управления протестные настроения в немецком обществе были не только сильны, но и легко объяснимы тяготами выполнения условий Версальского договора, который был подписан именно германскими социал-демократами.

В результате к осени 1923 г. в Германии созрел очередной политический кризис, усугублённый заявлением канцлера Штреземана о прекращении пассивного сопротивления французам в Рурской области (оккупированной с января 1923 г. Францией в ответ на отказ Германии платить репарации) и возобновлении выплат репараций. Оставалось только востребовать эти протестные настроения и придать им определённую направленность, что и сделал А.Гитлер.

8 ноября 1923 г. А.Гитлер под прикрытием штурмовиков СА выступил в пивной “Бюргербройлкеллер” в Мюнхене примерно перед тремя тысячами человек и заявил о низложении правительства Баварии, об отказе подчиняться общегерманским властям, о создании временного национального правительства Германии, об организации марша на Берлин. Полиция молча наблюдала, не вмешиваясь.

На следующий день, 9 ноября в годовщину провозглашения Германской республики в 1918 г., Гитлер и Людендорф вывели трехтысячную колонну штурмовиков из парка в районе “Бюргербройлкеллер” и направили её в центр Мюнхена. Произошла перестрелка с полицией. Кто первым открыл огонь? — вопрос открытый: обе стороны впоследствии обвиняли в этом друг друга. В результате перестрелки шестнадцать гитлеровцев и трое полицейских были убиты или смертельно ранены, многие участники событий с обеих сторон получили ранения. В течение нескольких дней все лидеры нацистов (кроме Г.Геринга и Р.Гесса, успевших скрыться за границу в Австрию) были арестованы и предстали перед судом по обвинению в государственной измене. Будучи в заключении, А.Гитлер написал “Майн кампф”. На фоне продолжавшихся общественных неурядиц НСДАП [10] получила известность и стала набирать популярность в среде угнетённого неурядицами простонародья.

Эти события противники германского фашизма назвали «пивным путчем». Но в самом третьем рейхе день 8 ноября торжественно отмечался как день национал-социалистической революции — первого публичного выступления НСДАП, с которого началось её продвижение к государственной власти.

Так что назначение «всемирного дня борьбы с фашизмом» на 9 ноября — не лучшее решение для всевозможных «либералов» и международной социал-демократии: именно социал-демократия 9 ноября 1918 г. ухватилась за власть в Германии; потом совместно с верхушкой генералитета она раздавила склонную к большевизму [11] власть Советов; сдала государственную власть Учредительному собранию, которое породило недееспособную буржуазную демократию гражданского общества, а та, — не сумев разрешить насущные жизненные проблемы множества простых немцев, — создала условия для прихода к власти нацистов, какой возможностью нацисты и воспользовались, после чего установили фашистский режим [12].

Короче, если поднять историю Германии и рассматривать её как единый многоэтапный процесс, длящийся на протяжении 1918 — 1933 гг., то выяснится, что И.В.Сталин был по существу прав, называя социал-демократов пособниками фашистов, поскольку именно они своею политикой создали основные предпосылки для прихода нацистов к государственной власти в Германии в 1933 г. [13]

Единый антифашистский фронт коммунистов и социал-демократов в Германии не состоялся под влиянием Коминтерна [14] и персонально И.В.Сталина, запретивших компартиям стран Европы сотрудничать с социал-демократами. Но по нашему мнению, если бы единый антифашистский фронт в Германии и возник, и даже если бы он смог воспрепятствовать приходу гитлеровцев к власти в 1933 г., то тем самым всего лишь перенёс бы на более позднее время становление ещё более мощного и жестокого фашизма в Германии. Причины этого лежат как в особенностях социал-демократии вообще, так и в особенностях коммунистов-большевиков той эпохи.

В СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ это — принципиальное нежелание социал-демократов принять на себя всю полноту заботы и ответственности за судьбы Родины на пути искоренения буржуазно-ндивидуалистического способа организации производства и распределения, их метания и шарахания в поисках тактических компромиссов со временными союзниками и противниками. Концептуальная неопределённость социал-демократии (хотим гарантий социализма в отношении прав личности в условиях буржуазно-индивидуалистического общественного устройства — своего рода «жареный лёд»), неопределённость в целях, в очерёдности, в путях и методах достижения даже избранных целей, — стиль политической жизни социал-демократии, обрекающий социал-демократов и их союзников на поражение в борьбе со всяким политическим противником, готовым принять на себя всю полноту государственной власти и целенаправленно, поэтапно работающим на осуществление этой цели.

Поэтому социал-демократы, принципиально не желающие определяться концептуально (капитализм либо социализм? как перевести общество от одного к другому?) и не желающие брать на себя всю полноту заботы и ответственности за судьбы Родины, за судьбы человечества, везде и всюду были и есть потенциальные пособники фашизма. Они — среди тех, кто готовит в обществе условия, из которых способен вырасти фашизм. И из социал-демократии у всякого думающего и честного человека два пути: либо в большевизм, либо в фашизм. У думающего и путь один — в большевизм.

В КОММУНИСТИЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ тех лет как в Германии, так и в других странах, это — мировоззренческая зашоренность марксизмом и атеизмом, что не позволяло творчески и заблаговременно разрешать назревающие проблемы общественного развития.

И хотя коммунисты Германии тех лет, как и в России-СССР по своему персональному составу представлявшие собой во многом противоестественный «симбиоз» большевиков по совести и марксистов-троцкистов, одержимых идеями перманентной всемирной и якобы социалистической революции, были готовы принять на себя всю полноту государственной власти, заботы и ответственности за судьбы их Родины, но германский фашизм в период своего становления в борьбе за безраздельную государственную власть был более дееспособен, чем они. Причина этой большей дееспособности германского фашизма в те годы состоит в том, что он тогда ещё не успел выработать социологической теории, которая стала бы догмой, затмевающей жизнь и сковывающей разум его лидеров в решении встающих перед ними проблем, подобно тому, как марксизм, подменяя ощущения жизни несообразным ей миропониманием, сковывал и сковывает разум многих коммунистов, обрекая их на недееспособность [15].

Нравится этот вывод или нет, но при неспособности коммунистов Германии тех лет отказаться от марксизма, заменив его иной — более жизненной системой мировоззрения и миропонимания, — они неизбежно проигрывали фашизму в борьбе за безраздельную внутрисоциальную власть в Германии хоть в союзе с социал-демократами, хоть выступая самостоятельной политической силой.

В частности, будучи заворожёнными иудейским интернацизмом (так называемым марксистским «интернационализмом»), коммунисты в Германии ничего вразумительного не могли сказать об эксплуатации народов всего мира (в том числе и немецкого) еврейской по преимущественному составу международной, надгосударственной банковско-ростовщической клановой олигархией. Одна из причин того, что эта тема успешно и монопольно эксплуатировалась нацистами, состоит в том, что у этой олигархии изначально с середины XIX века были на содержании все марксистские партии. А после прихода к власти в России большевизма и начала его борьбы с троцкизмом, все явные и скрытые троцкисты во всех коммунистических партиях также непосредственно сотрудничали с этой олигархией, хозяева и заправилы которой посредством марксистских партий решали свои глобальные задачи. В политических сценариях решения этих задач были предусмотрены определённые роли и для коммунистов, и для нацистов, и для социал-демократов, и для миллионов «маленьких бен-израэлей», а также для всех прочих толп: «каждому — своё», как было написано на воротах одного из концлагерей в третьем рейхе.

Чтобы выпутаться из этих сценариев, коммунисты должны были обрести концептуальную властность глобальной значимости, а это требовало освобождения своей психики от власти марксизма и атеизма. Кроме того и деятельность Коминтерна по всему миру была бы невозможна без её поддержки банковско-ростовщической олигархией, причастной — среди множества её преступлений против человечности — к разжиганию проигранной Германией первой мировой войны ХХ века и разработке условий Версальского мира.

Коммунисты Германии (бескомпромиссно революционное, потенциально большевистское течение социал-демократии «Союз Спартака» и его преемники) упустили предоставившуюся им объективную возможность установить в Германии власть Советов в конце 1918 г., не найдя путей к устранению социал-демократа соглашателя Эберта и его подручных, не сумев выдвинуть волевых вождей, подобных вождям Великой Октябрьской социалистической революции в России (включая и интернацистов-социалистов Троцкого и его сподвижников, решавших в ней свои задачи).

Гитлер же, будучи в двадцатые годы бескомпромиссно целеустремлённым и достаточно волевым типом [16], всего лишь реализовал в 1933 г. предоставленную ему ещё в 1918 г. социал-демократами объективную возможность спустя какое-то время прийти к власти.