Большое путешествие Марселино

Глава одиннадцатая

На дорогу, по которой шли и шли Марселино и Ангел, опускался туман. Ангел продолжил разговор:

— Тогда тебе уже мало оставалось быть на земле…

Марселино улыбнулся:

— Как только братья разрешили мне вставать, я полез наверх к Иисусу…

Постепенно темнело, но Марселино было всё равно.

— С тех пор ты изменился, Марселино. Помнишь?

— Да, — ответил мальчик. — Братья говорили, что это у меня солнечный удар после приключения с курами…

— А дело было в другом: просто ты скучал по Господу.

— Так я же был с Ним! — возразил мальчик.

— Да, только на земле. А сейчас мы уже не там.

Марселино пытался разглядеть дорогу, но не мог, и потому спросил:

— Мы где?

— В воздухе, Марселино.

Тут мальчик заметил, что вокруг становится всё темнее.

— А почему темнеет?

— Это последняя тьма, которую мы должны победить перед тем, как предстанем пред Господом.

— Я самым первым Его увижу? Стемнело уже совсем, только мальчик и Ангел рядом с ним немного светились.

— Нет, Марселино, самой первой ты наконец-то увидишь маму.

— О, а когда, когда?

— Посмотри-ка вперёд.

Марселино посмотрел — и увидел искорку.

— Это другой какой-нибудь Ангел? — спросил он.

— Приготовься: это тот, с кем ты будешь очень-очень рад познакомиться.

Искорка росла и приобретала очертания человека.

Марселино молча смотрел во все глаза. Ангел же возвысил голос и сказал:

— Се, я привёл Марселино Хлеб-и-Вино, друга Господня.

Теперь было видно, что к ним приближалась молодая женщина; она сложила руки и остановилась.

— Это мамочка моя! — закричал Марселино, собираясь броситься ей навстречу.

Но что-то удерживало его, и он сказал Ангелу:

— А бежать-то я и не могу!

Они пошли к ней вместе, пока Эльвира не протянула руки, воскликнув:

— Сыночек!

А Марселино мог только смотреть на неё, не раскрывая рта, и видел, что она очень красивая, и волосы у нее распущены по плечам.

Тогда мальчик отпустил руку Ангела и пошёл один, как будто во сне. А потом сказал:

— Давай я тебя поцелую.

Они обнялись, а Ангел смотрел на них, и Марселино попросил:

— Назови меня «мой маленький».

— Мой маленький!..

— А ещё «мой хороший».

— Мой хороший!..

— И «сокровище моё».

— Моё сокровище!..

— И «самый мой любимый сыночек».

— Самый, самый любимый!..

— И скажи мне «я твоя мама», «у тебя есть мама».

Она повторила и это, тихо-тихо.

— И убаюкай меня…

Тут мальчик кое-что заметил и немедленно высказал:

— Только тела-то у меня и нет…

— Это неважно, малыш, — мы же теперь во славе Божьей.

— Но я тебя не чувствую, как чувствовал на земле, и потрогать не могу по-настоящему…

Говоря так, Марселино снова и снова гладил мамино лицо.

— А ещё я всё время думал о тебе, — сказал он.

— И я тоже никогда про тебя не забывала.

— А вот тел у нас нет, — повторил мальчик.

— Ничего, в день Господень[38]будут.

— А это когда?..

— Сколько тебя ждала, мой Марселино!

— Ну вот я и пришёл: меня ведь Иисус сюда послал.

Тут Ангел сделал им знак подняться, и они пошли дальше уже втроём.

Зазвучала нежная музыка, тихо-тихо, и мальчик спросил:

— А кто играет?

— Это не такая музыка, какую ты знаешь, — ответил Ангел, — это просто голоса живущих здесь душ.

Тьма понемногу рассеивалась, и наконец вокруг них всё снова засияло, и сверху, и снизу.

Музыка понемногу становилась громче, уже было плохо слышно, что говорили друг другу мама и мальчик. Эльвира рассказывала сыну о своей жизни.

— Я очень не хотела оставлять тебя, детка, но всё-таки пришлось.

— А больно было, когда ты умерла?

— Нет, совсем не больно, Марселино, — да и сюда я сразу попала.

Мамин голос казался почти детским.

— А папа как же? — вдруг вспомнил Марселино.

— Твой папа ещё жив, поэтому он не здесь.

— А когда будет?

— Ну, Марселино, — ответил Ангел, — это знает только Бог.

Тут мимо них впервые прошли другие путники — старый монах в сопровождении своего Ангела.

— Погляди-ка, — сказал Марселино тот Ангел, что продолжал идти рядом с ним.

Марселино взглянул — и узнал брата Негодного. Что же ему оставалось делать? Он крепко ухватился за мамину руку и громко позвал:

— Брат Негодный!

Но монах даже не обернулся и решительно продолжал путь.

— Он меня не увидел… — вздохнул Марселино.

— Он уже ничего не видит, только Бога. Он святой.

— А почему он нас обогнал?

— Потому что идёт быстрее: его дух не привязан к земле так, как твой…

— То есть он, получается, умер! — вдруг сообразил Марселино.

— Да, Марселино, тело его умерло вскоре после твоего — должно быть, от радости, потому что он знал, что ты здесь, и от горя, что ему придётся дольше там оставаться…

Свет стал уже таким ярким, что всё в нём казалось немного расплывчатым, а музыка делалась всё радостнее и громче. Мальчик смотрел вокруг и глаза его открывались всё шире и шире, потому что Ангел преображался на глазах. Теперь у него были крылья, и сам он стал снежно-белым и сияющим. Только Марселино хотел сказать ему об этом, как Ангел поднял руку и указал вперёд:

— Теперь, Марселино, смотри внимательно. Перед ними вырастало что-то сияющее и невыразимо прекрасное, и Эльвира сказала:

— Это Мария, Марселино, — я ей столько о тебе молилась…

Сияние медленно приближалось к путникам, и восхищённый Марселино только и мог ответить:

— До чего же она красивая!

Он хотел что-нибудь сказать и самой Деве Марии, но не мог ничего придумать, кроме тех слов святого Франциска, которые так часто слышал от монахов:

— Ты — обитель Господня.

Свет сделался ещё ярче, и Марселино с мамой встали на колени, потому что казалось, что к ним идёт само солнце, огромное и очень близкое. В центре сияющего круга вырисовывался крест без фигуры Христа, очень тонкий и как будто золотой. Голос, который ни с чем не спутаешь, произнёс:

— Я алкал — и ты дал Мне есть, жаждал — и ты напоил Меня[39].

Видение продолжалось одно мгновение, но Марселино и его мама остались погружёнными в свет Господень.

— Ты голос узнал? — шёпотом спросила мама.

— Да, — ответил мальчик. — Это Иисус сказал.

Он глядел вокруг и не мог наглядеться, а свет был всё так же силён и прекрасен, как раньше… пока не стал делаться меньше и меньше, и музыка тоже менялась, и наконец свет превратился в звёздочку на небе, похожую на все другие звёздочки, как они видны с земли.

На земле же толстый монах сидел у самого обыкновенного окна и смотрел на звёздное небо. Он показывал пальцем на каждую звезду и громко пересчитывал их:

— Одиннадцать звёзд, двенадцать, тринадцать…

Тут он замолчал, вздохнул и добавил:

— Двенадцать звёзд, и тринадцатая для Марселино.