Большой вопрос

ВСТРЕЧНЫЙ ИСК

Чтобы лучше понять то, что произошло в семье Телегиных, начнем с их прошлого. Собственно, прошлое у них не такое уж и большое, они совсем еще молоды: ему двадцать четыре, ей двадцать.

Лето 1948 года. В Ленинградском Горном институте очередной прием. Желающих поступить в институт значительно больше, чем вакантных мест.

Когда объявили результаты приема, одним они принесли радость, другим — огорчение. Оказались и такие, которые считали свое положение близким к безвыходному. Так именно думала о себе Людмила Андреева. Несмотря на то, что она окончила школу с золотой медалью, ее кандидатуру отклонили: молода (девушке исполнилось семнадцать лет) и хрупка; ей тяжело придется в полевых условиях. (Людмила просила принять ее на геолого-разведочный факультет.)

Она горячо протестовала против постановления приемочной комиссии, называя решение несправедливым и даже оскорбительным. Председатель комиссии в конце концов признал свою ошибку насчет «хрупкости». Однако юный возраст оставался юным возрастом. Единственное, что мог обещать председатель комиссии, — это принять Андрееву в будущем году.

Людмила сухо поблагодарила и ушла. На сердце у нее было тяжело: в Ленинграде ни родных, ни знакомых. Да и вообще она не имела родных, — их отняла война. В Намангане, куда ее эвакуировали, она воспитывалась в детском доме. Она шла по набережной Невы, не отдавая отчета, куда и зачем идет.

— Здравствуйте! — пробасил кто-то над ухом Людмилы. Девушка вздрогнула и вопросительно взглянула на незнакомого студента-горняка.

— Не узнаёте?

— Не узнаю. И узнавать не собираюсь.

— Зачем так резко?

— Терпеть не могу назойливых!

— Простите, но если не ошибаюсь, мы знакомы…

— Вот позову милиционера. Он вам даст необходимые разъяснения.

— Напрасно, Люда… Правильно я вас называю?

Людмила смутилась. Откуда он знает ее имя? Здесь, в Ленинграде, по имени ее никто не называл. Удивительнее всего, что Людой ее звали только в детстве, лет до десяти-двенадцати, а потом, с чьей-то легкой руки, переименовали в Люсю.

— Да, меня когда-то звали Людой…

— Во всяком случае, в Намангане вас звали Людой. Вы были там в детском доме.

Людмила всё еще с недоверием поглядывала на студента: лицо в веснушках, глаза большие, отсвечивают сталью, взгляд острый, насмешливый.

— Если вы меня действительно знаете, докажите это.

— Как видите, я студент. Если угодно, студент-дипломант. Мое имя — Владимир. В прошлом же звали Рыжиком… помните? — И Владимир забавно заморгал глазами — так он в детстве смешил девочек.

— Володя! — радостно воскликнула Людмила. — Как же это?.. Прости… Я так рада, так рада!

Они крепко жали друг другу руки. Но минуту спустя Людмила снова помрачнела:

— У меня большое горе, Володя!

— Всё знаю. И думаю, беда поправима. Во всяком случае, отчаиваться нет оснований. Ты куда-нибудь спешишь?

— Куда мне теперь спешить!

Молодые люди пошли по набережной.

В свое время Людмила и Владимир были воспитанниками двух соседних детских домов в Намангане. Там и познакомились Володя-Рыжик и Люда-Беляночка.

Окончив среднюю школу, Володя уехал на Урал, поступил в Свердловский Горный институт. Затем через два года перевелся в Ленинград. Люда осталась в Намангане. Неделю назад Владимир обратил внимание в коридоре института на стройную девушку с пышными вьющимися волосами и лицом, бронзовым от загара… Где-то раньше он встречал ее. Где? Кто она? Он стал ежедневно посещать институт, исподволь наблюдая за девушкой. В конце концов решил навести справку в канцелярии. Узнав ее имя и то, что она из Намангана, Владимир всё остальное вспомнил легко. Тут же ему сообщили, что Людмиле отказали в приеме.

Молодые люди долго ходили по набережной. У Людмилы на душе стало легче, светлей. Теперь она была почти убеждена, что встреча с Владимиром облегчит ее судьбу. Как вырос он! От прежнего Вовки остались, пожалуй, одни лишь золотые веснушки и насмешливые глаза.

Владимир тоном заботливого брата изложил Людмиле свой план. Он предложил ей поселиться у него на правах родного человека. Жить она будет в одной комнате с его теткой. Комната большая, как говорят, со всеми удобствами. Владимир помещается в соседней, маленькой. Тетя будет рада Людмиле, она женщина сердечная.

Затем в ближайшее время он устроит ее работать коллектором в Геологоразведочный институт. Весной она поедет в какую-нибудь геологоразведочную экспедицию, осенью следующего года поступит в Горный институт.

— Согласна? — заключил Владимир и вопросительно посмотрел на Людмилу.

— Большое спасибо! Я никогда, Володя, не забуду твоей заботы!

Людмила и Владимир полюбили друг друга.

Они зарегистрировались в загсе. На свадебный вечер пригласили товарищей.

Вечер прошел по-студенчески: было мало вина и много разговоров, горячих высказываний о любви, счастье, о будущей жизни.

— Друзья, — сказал студент философского факультета, — новобрачным часто высказывают всякого рода добрые пожелания: нерушимой любви, прекрасной жизни, вечного счастья и всего такого прочего. Я же пожелаю нашему другу и его спутнице вечной душевной молодости!

— Да будет так! — раздалось со всех сторон.

Звон бокалов, шутки, смех. За первым тостом последовали другие. Студент-архитектор говорил о том, что семейная жизнь — это самая сложная постройка. А, как известно, хорошая постройка требует хороших мастеров, знатоков тонкого искусства. Студент-медик сравнил семью с человеческим организмом: только здоровый организм кипит энергией, волей к победе.

Через некоторое время Людмилу приняли в одну из экспедиций, которую Геологоразведочный институт направил на Кольский полуостров. Владимир остался в Ленинграде, чтобы кончить дипломный проект.

Первая разлука. Она была тяжела, но молодожены понимали ее необходимость. Впереди ясная цель: вернувшись из экспедиции, Людмила станет студенткой Горного института. Как близко исполнение мечты!

Мечта Людмилы стала мечтой и Владимира: он думал теперь о будущем жены, пожалуй, горячее, чем она сама.

На Кольском полуострове Людмила проявила себя способным работником. Лишь перед возвращением в Ленинград она как-то стала прихварывать. Первоначально не понимала своего недомогания, а когда поняла, растерялась. Но она решила скрыть беременность, крепиться, пока хватит сил. Это ей удалось.

Вернувшись в Ленинград, она не сразу решилась заговорить с мужем о своем будущем материнстве. У нее было странное чувство: ей казалось, что она совершила перед мужем какой-то нехороший поступок.

— У тебя будет ребенок? — спокойно спросил Владимир. — Почему у тебя, а не у нас? — Поцеловал жену и добавил: — Поздравляю, Люда!

Людмила помрачнела. Она не понимала мужа, его спокойствия. Лучше бы молчал. Ей казалось, что Владимир должен был бы повести себя иначе.

— А ты обо мне подумал? — сухо спросила она.

— Обо всем подумал: о тебе, о себе, о нашем малышке.

Владимир обнял жену.

— Ты прости меня, Володя, — сквозь слёзы улыбнулась Людмила. — Прости, милый, что я так раскисла. Видимо, и я женщина…

— Ну, ну! — добродушно пробасил Владимир. — Это мне даже приятно, уверяю…

Приближался заветный день. «Малышка» уже незримо, как равноправный член вошел в семью Телегиных. И Владимир и Людмила много думали о ребенке, о своей дальнейшей жизни. Как бы то ни было, а жизнь придется перестраивать. Предстояло прежде всего решить основной вопрос — удастся ли Людмиле поступить осенью в институт, не лучше ли повременить? В конце концов, Людмила пришла к выводу, что ребенок не помешает ей учиться, она сумеет одолеть любые трудности. Вот только Владимир придерживался иного взгляда: он считал, что год, а то и два Людмила должна будет целиком посвятить ребенку. Незачем изнурять себя. Людмила молода. Ничего не будет плохого, если она поступит в институт несколько позже.

Окончательное решение вопроса отложили до рождения ребенка. Однако Людмила решила настоять на своем — она должна учиться, не теряя времени. Учиться, учиться, учиться! Она будет не только хорошей матерью, но и хорошим работником.

Другие чувства овладели Людмилой, когда на больничной койке она прижала к своей груди сына, названного Владимиром. Владимир-младший! Великолепно! Она сделает всё, чтобы воспитать его замечательным человеком. И, конечно, она будет ухаживать за ним только сама. За такой крохотулькой надо смотреть в оба, иначе беда! Владимир-старший прав. Хорошо она придумала: Владимир-младший, Владимир-старший! Она теперь так и будет называть их, самых дорогих ей людей на всем белом свете. Любопытно: кто из них сейчас дороже ей? Конечно, оба. Но Владимир-младший такой еще маленький, такой беззащитный!..

Людмила поправила головку ребенка и поцеловала его.

— А вы где работаете?

Людмила вздрогнула. У ее изголовья стояла медицинская сестра, такая же молоденькая, как и сама Людмила.

— Я спрашиваю вас, мамаша, вы работаете или как?

— Я пока никак, — ответила Людмила. — Понимаете, пока никак.

— Понимаю… Ну, а муж, скажем, у вас есть?

Сестра как-то странно улыбнулась. В ее вопросе прозвучали жалостливые нотки.

— Есть… Володя… Он у меня добрый…

— Вижу, что Володя есть, — кивнула сестра на ребенка. — А вот муж…

— И мужа, сестрица, зовут Володей. Он у меня Владимир-старший, а этот богатырь — Владимир-младший. Теперь поняли?

— Понять не трудно. Вы с ним в ссоре или как?

— Странные у вас вопросы! — Людмила нахмурилась. — Что вам пришло в голову допрашивать меня?

— Я ведь к чему спрашиваю, мамаша? Сколько лежите, — скоро выписка, а он… Даже по телефону ни разу не справился…

— Ах, вот оно что! — рассмеялась Людмила. — Ничего, сестрица, ничего. Володя-старший в командировке. Его в правительственную комиссию на Волгу вызвали. Он у меня геолог.

— Доведись до меня, не отпустила бы, — засмеялась сестра. — Волга никуда не денется…

— Мы с Вовкой тоже никуда не денемся…. Правда? — обратилась Людмила к сыну. Тот безмятежно спал.

Владимир был счастлив. Он стоял рядом с женой над детской кроваткой и рассказывал о своей поездке на Волгу. Удивительная поездка! Какие величественные планы! И всё так реально, близко, зримо!

Увлеченный своим рассказом, Владимир не заметил на лице Людмилы страдальческой тени.

— С твоего позволения, Люда, пойду отдыхать, — сказал, наконец, Владимир.

— Конечно, конечно. Дорога утомляет.

Людмила искренне хотела, чтобы муж отдохнул, и в то же время его уход обидел ее, — мог бы еще побыть с ними!

Людмила пристально смотрела на сына, стараясь разобраться в своих беспокойных чувствах и мыслях. Непривычные и горькие это были мысли. Она, конечно, понимает мужа. Первый, так сказать, полет, первое большое поручение, знакомство с грандиозными планами! Непонятно другое: почему Владимир так сдержанно встретил ее, так холодно отнесся к ребенку? Даже не взял его на руки, не поиграл с ним. Ясно, лучшие мысли и чувства Владимира принадлежат работе, служебному долгу. Что же останется на долю ее и ребенка? Что будет дальше?! Владимира выделяют как способного молодого специалиста. Не перехвалили бы, не закружилась бы голова?! А что если он зазнается и оставит их? Людмила зашла к мужу и прижалась щекой к его щеке.

— Я хочу с тобой поговорить, Володя, и попрошу тебя быть со мною откровенным.

— Что случилось?

— Я хочу задать тебе один… пока один вопрос… Скажи, Володя, ты любишь меня по-прежнему?

— Не понимаю твоей тревоги! Разве я дал повод?

Владимир с удивлением посмотрел на жену:

— Никакого. И ты неправильно понял меня — я не тревожусь. Я попрежнему верю твоему сердцу, как своему.

— К чему же тогда твой вопрос?

— Не знаю. Мне кажется, что я теперь иная… Я мать… Я связана ребенком… Мне почему-то очень тяжело. И страшно. Не за себя, нет. Больше за Вовку. Скажи, ты его очень любишь?

— Дурочка ты моя! У меня к тебе и Вовке такие чувства, что я не нахожу слов их выразить.

Шло время. В жизни Людмилы и Владимира, казалось, всё было хорошо, — самый зоркий глаз не заметил бы никаких трещин. Владимир усиленно готовил кандидатскую диссертацию, директор Геологоразведочного института, где теперь служил Владимир, создал ему для работы самые благоприятные условия.

Однако можно ли было сказать, что домашняя обстановка так же благоприятствовала успехам Владимира? К сожалению, этого нельзя было сказать. Правда, Людмила всеми силами старалась облегчить жизнь мужу, но скоро приметила, что он без восторга относится к домашнему уюту, созданному ее усилиями. Ей порой казалось, что муж готов сказать: «Оставь меня, Людмила, в покое! Мне не нужны твои заботы. Я человек науки, и, кроме науки, у меня нет других интересов. Я иду к своей цели, не замечая на своем пути ни тебя, ни ребенка…»

Она пыталась понять истинную причину черствого, как ей казалось, отношения к себе мужа, и в душе ее пробуждалось чувство, похожее и на зависть и на ревность. Только ли оттого его холодность, что Владимир любит свою работу, или же еще и оттого, что он перестал уважать Людмилу?.. Кто она? Студентка? Нет, фактически не студентка. Домашняя хозяйка? Да? Неужели на всю жизнь?!. Скоро конец третьему полугодию, а она всё еще дома, и всё сильней привязывается к нему… Как погасить боль, обиду на мужа, на себя, на свою судьбу? И снова и снова мысли ее возвращались к Владимиру. Другой муж носил бы ее на руках. Другой отец чувствовал бы себя на седьмом небе, ликовал бы от счастья, — сын здоровый, жизнерадостный. Правда, иногда Владимир благодарил ее за заботы, восторгался сыном, но как он это делал? Благодарил, как ей казалось, вполголоса, сухо, а если восторгался мальчиком, то, наверное, лишь для отвода глаз.

Права ли была Людмила? Нет, Владимир любил ее попрежнему. Но любовь эта жила рядом с горечью. Она всё свое время отдает ребенку, часами, словно под гипнозом, любуется им. Ребенок заслонил от нее жизнь.

Несколько позже у Владимира возникли неприятные вопросы: неужели он ошибся в Людмиле? Неужели она намерена остаться только домашней хозяйкой. Супруги таили друг от друга свои огорчения. Но как-то Людмила купила мужу модный яркокрасный галстук. Владимир, взяв в руки подарок жены, равнодушно спросил:

— Это не мне ли, случайно?

— Тебе… и вовсе не случайно… Не нравится?

— Нет… он мне к лицу: при таком ярком пламени на груди, никто не заметит веснушек. — И, добродушно рассмеявшись, добавил: — Ну к чему это? Зачем ты шута горохового из меня делаешь?

Людмила помрачнела. Владимир, заметив это, поспешил смягчить свои слова:

— Ну, ну! Я пошутил. А за подарок спасибо!

Но Людмила выхватила из рук Владимира галстук и швырнула его на стол.

— Хватит! Нам надо выяснить всё! Скажи, что между нами происходит?

— Хорошо, Люда, поговорим по душам, — сказал он. — Только не обижаться, не сердиться, не враждовать. Мы, видимо, не всегда и не во всем правильно понимаем друг друга. А это вредно и тебе, и мне, и нашему ребенку.

— Я хочу знать, чем ты недоволен в моем поведении? Может быть, я плохая мать, никуда не годная жена, хозяйка? Может быть, мы с Володькой мешаем тебе работать, жить? Говори честно, откровенно!

— До тех пор, пока ты не успокоишься, я не начну разговора.

— Хорошо, я обещаю быть спокойной, — сказала Людмила. — Ты прав: нам надо понять друг друга.

— Так вот, Люда, у меня к тебе особых претензий нет. Меня лишь беспокоит твой затянувшийся отпуск.

— Дальше!

— Мне кажется, что ты забыла о своей хорошей мечте.

— Именно?

— Я имею в виду твое желание учиться, стать инженером-разведчиком, участником наших великих строек. Ведь ты об этом, кажется, мечтала. Учти, тебя могут отчислить из института.

— Дальше!

— Дальше я не вижу никаких оснований к тому, чтобы ты оставалась в своем теперешнем, прямо скажу, незавидном положении.

— Вот даже как?

— Скажи — только не таясь, — разве ты сама не тяготишься своей жизнью?

— Это неинтересно. Интересно другое: почему ты стал тяготиться мной?..

— Не тобой, а твоим теперешним положением. Оно обижает меня, оно разрушает нашу мечту — идти вперед плечом к плечу.

— Вот за откровенность благодарю. Значит, я тебе противна, ненавистна! Значит, грош цена моим заботам о тебе? Значит, судьба ребенка тебя не интересует! Может быть, его лучше сдать в детский дом?

— Какой тон!.. Но, между прочим, не нам с тобой, выросшим в детском доме, иронически говорить о детском доме. Почему ты решила, что мы должны воспитывать ребенка тепличным способом, дни и ночи сидеть у его кровати, не сводить с него глаз?..

— Может быть, укажешь выход из положения?

— Могу. Почему, например, нельзя хотя бы частично поручить присмотр за Вовкой тете?

— Так она и пойдет на это!

— С удовольствием пойдет. Если хочешь знать, я уже говорил с ней об этом.

Людмила задумалась.

— Признаться, я в большом затруднении, — сказала она. — В твоих словах есть доля правды, но… ты должен понять меня, Володя, — я не могу никому перепоручить воспитание нашего сына.

— Не воспитание, а присмотр.

— И этого не могу: боюсь! Когда я вынуждена оставлять Вовку… ты посмотрел бы на меня: я мечусь, как угорелая! Мне кажется, что с Вовкой стряслась беда.

— Нелепый страх.

— Понимаю, но сделать с собой ничего не могу.

— Возьми себя, Люда, в руки. Это будет на пользу и нашему мальчику, и тебе, и мне. Мы с тобой не должны быть врагами своего счастья.

— Да, да. Ты прав. Хватит об этом. — И Людмила уверенно добавила: — Мы будем счастливы по-настоящему, мой милый.

Однако прошло несколько дней, и Людмила снова решила повременить с учебой в институте до тех пор, пока не отправит Вовку в детский сад. Другого выхода нет: студенты-геологи, как никто, связаны с выездами на производственную практику в разные районы страны. С собой ребенка ведь не возьмешь.

Жаль, конечно, что она одинока в своих взглядах. Владимир их не разделяет, с ним бесполезно говорить об этом. Лучше уж молчать. Возможно, со временем Владимир поймет ее, смягчится, уступит.

Между супругами установились сухие, деловые отношения; каждый замкнулся, ушел в себя. Семейная жизнь потускнела. Владимир стал чувствовать себя каким-то бездомным мужем. Единственное спасение видел в работе, особенно в диссертации.

С Надеждой Петровной Морозовой Владимир познакомился у приятеля. Она была не молода, овдовела задолго до войны. После смерти мужа, известного ученого, поступила экскурсоводом в Русский музей, — увлеклась живописью. Она была культурной, всесторонне развитой женщиной, приятной собеседницей. Владимир и Надежда Петровна стали часто встречаться.

«Удивительно, почему он ничего не говорит о своей семье? — думала она. — Почему всегда один? Счастлив ли он?..»

Осторожно, как бы невзначай, Надежда Петровна спросила Владимира о жене и сыне. Он уклонился от откровенного разговора, но предложение Надежды Петровны — прийти в следующий раз с Людмилой — принял.

Владимир пошел на это с определенной целью — не сможет ли эта умная, с большим жизненным опытом женщина подействовать на жену. Он чувствовал сейчас, как никогда, неотступную потребность в хорошем, полезном посреднике.

— Послушай, Люда, — обратился Владимир к жене, — ты не хотела бы вступить в Общество любителей русской живописи?

— Что это еще за общество? — насторожилась Людмила.

Владимир рассказал о своей дружбе с интересным человеком, вдовой, научным сотрудником Русского музея.

Лицо Людмилы покрылось пятнами. Она оборвала мужа:

— Не пришлось бы тебе скоро переименовать это свое общество живописи в общество вдов и разведенных.

— Неужели ревнуешь?

— Упаси бог! Нисколько.

— То-то!.. Вспомни, что это низменное чувство никого не приводило к хорошему.

— Благодарю за назидание.

— Люда, мы когда-то поклялись жить на здоровых началах…

— А не ты ли первый нарушил эту клятву!.. Кроме того, я, кажется, никогда не клялась терпеть твоих безобразий!

На глазах у Людмилы показались слёзы. В душе она проклинала себя: не сдержалась, выдала себя с головой. Заметит, еще больше возгордится.

Владимир действительно заметил слёзы, но не возгордился.

— Не надо, Людмила! Перестань!.. Давай помиримся! Ни к чему всё это!

Людмила обрушила на голову мужа самые невероятные обвинения: упрекала в измене, в забвении обязанностей мужа, отца, рекомендовала перестать притворяться и немедленно переехать к той, кого любит…

— Опомнись, Люда! Кроме добрых приятельских отношений, у меня к этой женщине ничего нет и быть не может.

— Тем легче тебе с ней порвать.

— Я не верю, Люда, что ты говоришь об этом всерьез.

— Нет, нет, я самым решительным образом требую: я или она!..

— А я последний раз прошу тебя, опомнись!..

— Не то?! — вызывающе вскинула голову Людмила.

— Не то худо будет!

— Развод?

— Я об этом не говорю.

— Тогда я об этом скажу. Если ты не оставишь ее, уйду от тебя я, уйду с Вовкой куда глаза глядят.

Людмила бросилась на постель и зарыдала.

— Жестокая!.. Жестокая и неблагодарная!

— Вот-вот, наконец-то проговорился… Неблагодарная? Верно! Я всю жизнь обязана молиться на тебя, плясать под твою дудку: можно сказать, на улице подобрал, спас… в люди вывел.

— Это уж безобразие. Я тебе этого не прощу никогда. И вообще после этого жить под одной кровлей тяжко, немыслимо, недопустимо.

Людмила вскочила, вплотную подошла к Владимиру:

— Очень хорошо. Мы разойдемся. Посмотрим, кто первый об этом пожалеет.

Они порознь вошли в зал судебного заседания. Дубовые стулья, большой стол, покрытый красным сукном. В зале всего лишь одна женщина. Владимир как-то странно посмотрел на нее, как будто улыбнулся. Сел же поодаль. Людмила внимательно посмотрела на незнакомую женщину. Кто она? Строгого покроя черный костюм, гладкая прическа, волосы седые, почти белые, лоб широкий, прямой, с глубокими складками, губы плотные, взгляд пытливый. Но зачем Людмиле рассматривать эту женщину? Мало ли здесь, в суде, бывает всяких людей!..

Нет, нет, женщина имеет какое-то отношение к Владимиру. У Людмилы сжалось сердце. Возможно, это мать той особы, пришла соглядатаем. Более тяжкого оскорбления придумать нельзя!

Людмила еще пристальней всматривается в женщину. Она, несомненно, была красавицей. И дочь, наверно, у нее красива. Людмила мысленно представляет образ своей соперницы, и ее охватывает мелкая дрожь. Стало быть, всё погибло, она сама пошла опасности навстречу, ускорила гибель своей семьи.

Раздался звонок. Владимир встал. Вышел состав суда. Встали и Людмила и седая женщина в черном костюме. Председательствующий попросил присутствующих сесть. Суд приступил к рассмотрению дела по иску гражданки Телегиной Людмилы Николаевны к ее мужу Телегину Владимиру Павловичу о расторжении брака.

В составе народного суда: председательствующий — народный судья Курский и народные заседатели: старый слесарь завода Савельев и доцент университета Голубева.

Курский, словно ничего серьезного и волнующего не ожидалось, спокойно объявил, кто будет рассматривать дело, назвал себя и заседателей, а затем спросил стороны (странно прозвучало это слово — «стороны»), нет ли у них, у этих самых сторон, отвода кому-либо из состава суда.

Какие могут быть отводы? Людмила вполне доверяет составу суда. Вот если можно было бы удалить постороннюю женщину. Но этого нельзя, разбирательство открытое, могут присутствовать все, кто хочет.

Владимир тоже выразил доверие судьям. Ему безразлично, кто будет судить, лишь бы как можно скорей закончить дело. А тут еще, как назло, медлят, зачем-то у каждого из супругов судья спрашивает фамилию, имя, отчество, год рождения, профессию, месторождение, партийность. Неужели нельзя обойтись без этих анкетных данных?..

Людмила встрепенулась: что такое?! Судья вызывает седую женщину. Женщина решительно подходит к столу. Председательствующий разъясняет ей, что она, как свидетель, должна говорить суду только правду, ничего не скрывать, не утаивать, иначе по закону ей грозит лишение свободы… Женщина расписалась и по предложению судьи вышла из зала; когда нужно, ее вызовут…

— Я никаких свидетелей не приглашала, — с трудом овладевая собой, заявила Людмила. — И я протестую, чтобы какая-то совершенно незнакомая мне гражданка принимала участие…

Судья Курский мягко объяснил, что свидетельница уже допущена и суд ее допросит. Истица, а равно и ответчик, должны иметь в виду, что их семейный конфликт не только их личное дело. Нашему государству, нашему народу далеко не безразлично, каковы у нас семьи. Советскому государству нужна здоровая во всех отношениях, крепкая и дружная семья. Конечно, суд не намерен добиваться этого принуждением, но посоветовать, помочь супругам разобраться в спорных вопросах — это первостепенная обязанность народного суда. Не согласятся стороны помириться, — что ж, они могут пойти выше, в следующую инстанцию: там разрешат спор уже по существу — разведут или откажут. И еще надо иметь в виду: для развода должны быть очень серьезные основания; из-за пустяков, из-за мелких недоразумений развода не дадут.

Сделав небольшую паузу, Курский предложил истице и ответчику откровенно рассказать, что привело их сюда, почему они решили крайней мерой — развалом семьи — завершить свой спор. Сначала должна высказаться истица.

Людмила оцепенела. Она никогда не выступала публично, да и судья своими замечаниями как-то сбил ее с толку. До этого у нее в голове были кое-какие мысли, которые она собиралась высказать, — а теперь их нет, они исчезли.

— Что же вы молчите, гражданка?

— У нас, как нигде в мире, женщина независима, свободна и ее порабощать запрещено, — тихо и неуверенно начала Людмила. — Я тоже женщина и имею полное право… — Она замолчала… — Вы лучше спросите обо всем моего мужа… Он вам всё объяснит.

— Его мы спросить успеем. А вы скажите, не стесняясь, что́ у вас случилось? Ведь вы затеяли суд.

— С горя я это сделала. Меня на это толкнул муж.

— Вот и объясните всё.

Людмила колебалась. Откуда-то из глубины души поднимались мысли о собственной неправоте, о бесполезности и, главное, несправедливости затеянного ею судебного процесса. Пожалуй, она пошла сюда без серьезного намерения, в целях самозащиты, хотела проверить чувства мужа. Но отступать теперь, видимо, поздно. Хорошо, она расскажет суду всё.

Владимир Павлович, ее муж, с некоторых пор замкнулся, стал отходить от семьи, охладел к ней, как к женщине. А почему? Да потому, что она стала матерью, стала не той, что прежде. Ему с ней скучно, она для него неинтересна, глупа. Возвышенная душа ее мужа стала искать выхода из тупика. И нашла его в лице другой… женщины, наверняка, прекрасной во всех отношениях, одухотворенной, ничем не обремененной. Когда она, Людмила, хотела исправить положение, он отказался порвать с той женщиной, уверяя, что лишь дружит с ней. Спросите самого неискушенного в жизни человека, и он вам скажет, что любить одну, дружить с другой — немыслимо, чепуха! И потом, что это за семья, где неделями, месяцами играют в молчанку, где всё пронизывает холод, ни в чем нет согласия?! Это не семья. Это женатые холостяки. Да, да, именно женатые холостяки, которых связывает закон и ничто более. Она не хочет, не может так жить. Перед людьми стыдно, перед совестью стыдно, перед сыном. Лучше уж разойтись.

— Вот видите, — заметил Курский, когда Людмила смолкла, — целую речь произнесли…

— Но почему вы всё же не доверяете мужу? — спросил заседатель Савельев.

— А почему я должна доверять?

— Не доверяют, когда есть факты. Вы же ни одного факта не привели.

Людмила недружелюбно посмотрела на Савельева и с плохо скрытым раздражением ответила:

— Не понимаю, какие еще нужны факты?! Вы можете мне не доверять, это ваше дело, но я утверждаю, что у него есть другая женщина!

— Кто это может подтвердить? — не успокаивался Савельев.

— Это может подтвердить мой муж… Ему-то, вы, надеюсь, поверите…

— Муж не отрицает дружбы с незнакомой вам женщиной… Правильно я вас поняла? — спросила Голубева, второй народный заседатель.

У Людмилы окончательно упало настроение: «И эта за него. Непонятно, чем он подкупил их… Или я наговорила таких глупостей, что восстановила против себя всех?..»

— Да, вы поняли меня правильно, — глухо ответила Людмила.

— Известно ли вам что-нибудь о более интимной связи вашего мужа с этой женщиной? — спросил Курский.

— Достаточно того, что мне известно… Если у него ничего другого с ней нет, пусть оставит ее в покое.

— Почему?

— А хотя бы потому, что мне это не нравится, что меня это обижает. Значит, я ему больше не друг, значит…

— Это еще ничего не значит. Муж вам говорил, что вы ему больше не друг?

— Муж стал искать дружбы на стороне, с другой женщиной…

— Допустим, что вы добьетесь разводи. А вы подумали, как потом у вас сложится жизнь?

— В мои-то годы…

— Именно в ваши годы, — заметила Голубева, — обычно и совершаются непоправимые ошибки. Мне кажется, каждый серьезный человек фундамент своей семейной жизни должен закладывать раз и навсегда.

— Уж как мы осмотрительно закладывали фундамент!.. Треснул же…

— Надо было получше зацементировать.

— Не всякий человек годится в мастера.

— Мы все должны быть хорошими мастерами своей жизни. За вас строить никто не будет.

— Учту, спасибо!

— Можно без иронии. Не забывайте, что разведенные обычно производят впечатление неполноценных людей. Не сумели с одним ужиться, — где гарантия, что с другим уживетесь?

— А если не я, а он?..

— В равной мере и о нем можно это сказать. Перед народом, перед общественным мнением и ему и вам трудно будет оправдаться: развалили семью, — значит, оба виноваты.

— Совершенно верно, — сказал Курский. — Но главное, пожалуй, даже не в этом… Вы, как мать, плохо заботитесь о будущем вашего ребенка.

— Это неправда! — воскликнула Людмила. — Мой мальчик — вся моя жизнь.

— Почему же вы тогда хотите лишить его отца? Когда он вырастет, я думаю, он вас не поблагодарит… Послушаем теперь ответчика. Прошу! — обратился судья к ответчику.

— Разрешите, если можно, объясниться мне после допроса свидетеля! — попросил Владимир. — Мне легче будет говорить, а вам легче понять истинную суть нашего конфликта.

Курский посоветовался с заседателями и пригласил свидетеля — женщину в черном костюме. Она вошла в зал. Людмила боялась поднять на нее глаза, — незнакомка внушала ей страх.

Курский предложил свидетельнице дать показания. Это была Морозова, Надежда Петровна. Ее имя, отчество и фамилия Людмиле ничего не говорили. Она слышала их впервые. Морозова была немногословной, но ее показания ошеломили и отрезвили Людмилу.

— Я попросилась в свидетельницы, граждане судьи, сама, пришла сюда по доброй воле. Владимир Павлович был против, но я его убедила, что со мной в суде будет проще. Я познакомлюсь с его женой, честно и открыто покаюсь в «грехах», и, возможно, мы поймем друг друга. Вы меня, Людмила Николаевна, конечно, знаете со слов вашего мужа. Вы, наверное, не подозревали, что у вас такая соперница. Посмотрите на меня, на мои белые волосы. Посмотрите мне в глаза… Не хотите — не надо; дело ваше. А я не боюсь смотреть вам в глаза. Не боюсь потому, что совесть моя чиста. Вы испугались дружбы вашего мужа со мной. А я не побоялась бы дружбы и с вашим мужем и с вами одновременно. Любовь втроем — плохо. Дружба втроем — замечательно. У меня много товарищей, и я горжусь ими, их дружбой!.. Не подумайте, Людмила Николаевна, что я пришла сюда просвещать вас. Это ни вам, ни мне не нужно. Я пришла сюда как живое доказательство ваших заблуждений. Прогоните свою ревность, и вам станет легче. Вы должны быть, вы будете счастливы! Лично я от души, от всего сердца желаю вам, вашему мужу и вашему сыну полного благополучия!

Морозова смолкла. Ей не было задано ни одного вопроса. Всё было предельно ясно. Она села. Произошло некоторое замешательство: неудобно было после ее выступления продолжать судебное заседание. Курский решил воспользоваться этим и поставил перед супругами вопрос о примирении. Владимир сухо заявил:

— Об этом говорить рано. Я предъявляю жене встречный иск. Кажется, так называются на языке юристов те претензии, которые я хочу предъявить Людмиле Николаевне.

Людмилу душили слёзы. Зачем она пришла сюда? Как всё это получилось? Недаром весь состав суда на его стороне. Может быть, признаться во всем, дать слово? Но муж что-то затевает.

Нелегко было говорить Владимиру. Он обманут женой — хотела она этого или не хотела, — обманут в лучших своих надеждах. Это не громкая фраза. Это тяжелая для него правда. Он полюбил Людмилу и мечтал жить с ней всю жизнь счастливо. Людмила помнит, конечно, как хорошо об этом говорили на их свадьбе; говорила она сама, говорили друзья. Незабываемый день! А сейчас больно и досадно вспоминать о нем… Итак, он мечтал идти с Людмилой в ногу, шагать с ней по полям, по тундрам, в горах, с молотками в руках, с рюкзаками за плечами. Да и она стремилась к тому же… А на деле — всё рухнуло.

Кто же в этом виноват? Он? Она? В чем таится зло? В любом споре, при любом конфликте надо не терять основного — честности, правдивости, объективности.

Он не намерен говорить лишь об одних пороках жены. У нее много хорошего. Она хорошая мать, хорошая хозяйка, — много заботы проявляет о нем, своем муже, но всё это в конечном итоге переросло в плохое: с некоторых пор мелкие бытовые вопросы вытеснили из их жизни первостепенное. Эти мелочи быта опутали Людмилу. Вот почему она поддалась ревности, стала отравлять свою и его жизнь. Это не громкие слова. Из-за домашних скандалов он запаздывает с диссертацией. Возможно, в связи с этим потеряет работу в комплексной экспедиции на Волге.

Владимир просит понять его правильно. Он не против чистоты в квартире, он не против вкусных обедов. Но не надо сводить к этому всю жизнь. Никто, ни один советский человек, не имеет права замыкаться в кругу узких личных интересов, отрешиться от того большого, нового, чем дышит вся наша действительность.

Владимир переступил с ноги на ногу, словно желая еще крепче стать перед судейским столом. Он и ростом как будто стал выше, и голос зазвучал сильнее.

Он настаивает, чтобы Людмила немедленно поступила в Горный институт, осуществила свою забытую мечту. Он сделает так, что за ребенком будет уход. Это во-первых. Во-вторых, Людмила должна обещать, что не будет оскорблять его ревностью. Он же, со своей стороны, не даст ей для этого никакого повода. Надежда Петровна Морозова — это не повод. Кстати сказать, их дружеские отношения, разумеется, будут сохранены. Вот и всё. Других претензий у него к жене нет.

Курский подозвал супругов ближе к столу и спросил, обращаясь к Людмиле:

— Надеюсь, вы поняли, чего хочет от вас муж?

Людмила кивнула головой.

— Согласны ли вы закончить дело примирением?

— Да… прошу простить меня. — На глазах у молодой женщины засверкали слёзы. Владимир поспешно взял ее руку.

— Желаем вам в дальнейшем мирной жизни и успехов, — улыбнулся Курский. — Вам, — судья посмотрел на Владимира, — успехов в работе, а вам, Людмила Николаевна, — в учебе!