Борис Годунов. Трагедия о добром царе

Эпилог Итоги годуновского правления

Добро без правды, добро без сочувствия, добро без жалости ко всем, даже к врагам, оказалось не добром, а чем-то другим. Тем самым наследием Бориса Годунова, за которое его большей частью осуждают, если не ненавидят. Начиная, как многие его современники, в опричном дворце Ивана Грозного, Борис Годунов сумел сохранить устремление к созиданию, а не разделению, ставшее впоследствии его второй натурой. Но и память об опричном опыте тоже никуда не исчезла. Она прорывалась временами в действиях Бориса Годунова, всюду преследовавшего своих политических противников. О доверии Годунова к наушникам начали говорить еще тогда, когда он был правителем. По свидетельству одного Хронографа, «но токмо едино неисправленное имяше пред Богом и всеми людми: во уши его ложное приношаху радостно тово послушати желаше и оболганных людей без расужения напрасно мучителем предавшее и власти любив вел ми бываше, и начал ников Всероссийского государства и воевод вкупе же и всех людей московского народу подручны себе учини, яко же и самому царю во всем послушну ему быти и повеленное им творити». Годунов предпочитал ссылать, а не казнить, своих врагов. Но в этой ссылке главные враги Бориса Годунова и заканчивали свои дни. Слишком уж все удобно складывалось, чтобы не видеть здесь умысла. Его и видели, и таились, и говорили, метая еще и отравленные стрелы клеветы, сводя на нет все земное строительство Бориса Годунова.

«По мале же бо превознесся мыслию своею и похоте властолюбец быти и на царский престол безстудно воскочити… простре руку свою на царская убиение»[723], — пишет далее автор Хронографа об истории несчастного царевича Дмитрия. Безусловно, что эта история тенью ложится на все годы годуновского правления. Но кто готов оценить степень «злодейства» Бориса Годунова без риска впасть в преувеличение? До сих пор не было (и, наверное, никогда не будет) никаких убедительных доказательств причастности Годунова к смерти царевича Дмитрия. Презумпция невиновности существует и в отношении исторических героев, но тем-то и отличается историческое расследование от следствия, что историку важны все версии и нет необходимости выбора какой-то одной из них. Историк не судья и не адвокат своего героя; он только рассказчик, заменяющий отсутствующих свидетелей.

Источники по истории Смуты, казалось бы, однозначно осуждают Бориса Годунова в совершенном преступлении. Но настораживает то, что большей частью повести и летописи, клеймящие «похитителя» престола, появились тогда, когда царь был повержен. Остается исторический парадокс: как мог существовать такой «злодей», каким получается на страницах иных летописей и «иных сказаний» Борис Годунов, рядом с праведным царем Федором Иоанновичем?

Вот лишь один пример усиленной работы над созданием «плохого» образа Бориса Годунова. Почти все современники были убеждены, что Годунов не знал грамоты. Авраамий Палицын писал в «Сказании»: «Но аще и разумен бе в царских правлениих, но Писания Божественнаго не навык и того ради в братолюбствии блазнен бываше»[724]. Убедителен и дьяк Иван Тимофеев: «И чюдо, яко первый таков царь не книгочий нам бысть…» Если внимательно присмотреться к этим словам, то речь в них, конечно, идет не об обычной грамотности, а о книжной премудрости. Но на такие детали мало обращали внимания, предпочитая верить, например, Исааку Массе, который прямо говорил, что Борис Годунов не умел «не читать, ни писать». И что же? В конце XIX века были извлечены из архива и опубликованы Сергеем Дмитриевичем Шереметевым рядовые для той эпохи документы, в которых нашлись автографы Бориса Годунова, причем он собственноручно подписывал бумаги, начиная с того времени, когда был еще совсем молодым человеком[725]. Так разрушаются исторические мифы — но только для тех, кто ценит достоверную картину прошлого больше, чем яркую фразу.

Современник Смутного времени князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский оставил словесный портрет Бориса Годунова: «Царь Борис благолепием цветущ и образом своим множество людей превзошел, возрасту (роста. — В. К.) посредство имея; муж зело чюден и сладкоречив велми, благоверен и нищелюбив и строителен велми, о державе своей многое попечение имея и многое дивное о себе творяше». Но к этим притягательным чертам добавлено и то, что мешало Борису Годунову в его правлении. Одно обвинение связано с подозрительным доверием к иноземным врачам («ко врачем сердечное прилежание»). Другое, более серьезное, — «ко властолюбию несытное желание». Оба обвинения следует принять, так как они подтверждаются многими другими источниками. Но справедлив ли тот приговор, которым завершает характеристику царя Бориса автор «Повести»: «…и на прежебывших ему царей ко убиению имея дерзновение, от сего же и возмездие прият»?!

Для иностранцев появление на троне царя Бориса Годунова выглядело разительным и выгодным контрастом в сравнении с правлением «тирана Ивана». Джером Горсей, когда-то немало общавшийся с Годуновым в бытность его правителем по дипломатическим поручениям английской королевы Елизаветы I и делам Московской компании, записал о его царствовании: «Благодаря его уму и политике его правление совсем не похоже на прежнее, он теперь — государь своих подданных, а не рабов, и поддерживал порядок и повиновение милостью, а не страхом и тиранством. Он статен, очень красив и величествен во всем, приветлив, при этом мужествен, умен, хороший политик, важен, ему 50 лет; милостив, любит добродетельных и хороших людей, ненавидит злых и строго наказует несправедливость. В целом, он самый незаурядный государь, который когда-либо правил этими людьми… (судя по тому, что я читал в очень древних хрониках)»[726]. Положительные черты отмечал и автор «Московской хроники» Конрад Буссов, тоже лично встречавшийся с Борисом Годуновым. Уже во время первого приема он убедился в справедливости слов приставов, которые предупредили иностранцев, что им не следовало увлекаться напитками на царском пиру, так как царь «не любил пьяниц». Передавая рассказы о том, что было сделано Годуновым в самом начале его царствования, Конрад Буссов записал и об устроении правосудия, и о новых мерах против пьянства: «Он повелел построить особые судебные палаты и приказы, издал новые законы и постановления, положил конец всякому имевшему место в стране языческому содомскому распутству и греху, строго-настрого запретил пьянство и шинкарство или корчмарство, угрожая скорее простить убийство или воровство, чем оставить ненаказанным того, кто вопреки его приказу откроет корчму и будет продавать навынос или нараспив водку, меды или пиво… В общем этот Борис стремился так править, чтобы его имя восхваляли во многих землях, а в его земле была тишина и подданные благоденствовали бы…» И, в завершение: «Он искренне хотел добра своей земле, но над его правлением все же не было благословения Божия, ибо он достиг царства убийством и хитростью»[727]. Сведения Буссова использовал в своих сочинениях о России Петр Петрей, но у него свой взгляд на Годунова: «Он был любезный, умный и осторожный человек, но при этом очень лживый и злобный»[728].

И еще один пространный портрет царя Бориса, оставленный Исааком Массой: «Борис был дороден и коренаст, невысокого роста, лицо имел круглое, волоса и бороду — поседевшие, однако ходил с трудом по причине подагры, от которой часто страдал, и это от того, что ему приходилось много стоять и ходить, как обыкновенно случается с московскими боярами, ибо они безотлучно должны находиться при дворе и там целые дни стоять возле царя, без присесту, три или четыре дня сряду… Борис был весьма милостив и любезен к иноземцам, и у него была сильная память, и хотя он не умел ни читать, ни писать, тем не менее знал все лучше тех, которые много писали; ему было пятьдесят пять или пятьдесят шесть лет, и когда бы все шло по его воле, он совершил бы много великих дел; за время своего правления он весьма украсил Москву, а также издал добрые законы и привилегии… но он больше верил священникам и монахам, нежели своим самым преданным боярам, а также слишком доверял льстецам и наушникам и допустил совратить себя и сделался тираном, и повелел извести все знатнейшие роды… и главной к тому причиной было то, что он допустил этих негодяев, а также свою жестокую жену совратить себя, ибо сам по себе он не был таким тираном. Он был великим врагом тех, которые брали взятки и подарки, и знатных вельмож и дьяков он велел предавать за то публичной казни, но это не помогало. Он был погребен в Архангельской церкви в Кремле, где погребают всех царей, и весь народ, по их обычаю, громко вопил и плакал»[729].

Таким образом, почти все современники говорят об одном и том же — царь Борис Годунов был весьма умелым правителем, но его сгубили властолюбие и тиранство. Меньше говорится о предательстве и лицемерии тех, кого он облагодетельствовал и кому оказывал покровительство. Но без этого уточнения нельзя понять, почему все-таки царский дом Годуновых рухнул буквально в несколько месяцев. Резкую перемену в Борисе Годунове в связи с началом войны с царевичем Дмитрием наблюдали английский посол Томас Смит и его свита, приехавшие в Москву в начале октября 1604 года. При первой аудиенции во дворце у царя Бориса Федоровича их «во всем его величии» встретил «могущественный царь», рядом с ним, как всегда, был царевич Федор Борисович. Но уже несколько месяцев спустя, на прощальной аудиенции 10 марта 1605 года, послы увидели перед собой другого человека на троне, за «величественным выражением лица» которого скрывалась «скорее принужденность, а уже не прежнее светлое настроение духа». Описание, оставленное человеком, видевшим Бориса Годунова в последний год его жизни, представляет особый интерес: «Что касается особы царя Бориса, это был рослый и дородный человек, своею представительностью невольно напоминавший об обязательной для всех покорности его власти; с черными, хотя редкими волосами, при правильных чертах лица, он обладал в упор смотрящим взглядом и крепким телосложением. Монарх, постоянно колебавшийся между замыслом и решением (притом всегда направленным более к выгодам для государства, чем для самого государя), сосредоточенный на зачинаниях, которым не суждено было осуществиться до самой его смерти; никогда не действовавший прямо, но постоянно интриговавший… государь, которого не столько любили, сколько ему повиновались, и которому служили более из страха; сам охраняемый своею властью более, чем всякое частное лицо, на что, быть может, был вынуждаем постоянными войнами, но до крайности угнетавший своих бедных подданных и прикрывавший свою тиранию тонкой политикой, как человек, которого продолжительная опытность в совершении самых противоположных поступков научила управлять лучше именно таким способом, чем сообразуясь с справедливостью и совестью». Зная последующий ход событий и доверяя известиям о появлении настоящего царевича Дмитрия, автор заключает портрет Бориса Годунова традиционным обвинением «в овладении посредством хитрости короной, на которую не имел права»[730].

Совершил или нет царь Борис преступления против династии Рюриковичей, но она явно пресеклась и рухнула не из-за них. Борис Годунов сделал все, чтобы новая царская династия стала легитимной — и это еще будет оценено в 1613 году. У него имелась своя программа, которая реализовывалась в делах его царствования и поначалу действительно приносила плоды. Борис Годунов хорошо выразил то, чего хотел достичь в своем государстве, когда в 1601 году издал указ о преследовании хлебных скупщиков и установлении твердых цен на хлеб: «И мы… управляя и содержая государьственные свои земли вам и всем людем к тишине, и покою, и лготе, и оберегая в своих государьствах благоплеменный крестьянский народ во всем, и в том есмя по нашему царьскому милосердому обычею жалея о вас, о всем православном крестьянстве, и сыскивая вам всем, всего народа людем, полегчая, чтоб милостию Божиею и содержаньем нашего царьского управления было в наших во всех землях хлебное изобилование, и житие немятежное, и неповредимый покой у всех ровно»[731]. Но произошел трагический разрыв между царскими обещаниями, ожиданиями людей и действительностью. Современники увидели все ровно наоборот тому, о чем говорилось в процитированном указе: голод, эпидемии и опалы. Это, пожалуй, и была причина исторического проигрыша Бориса Годунова. В конце концов разрыв между словами и делами государевыми привел к тому, что царю Борису перестали беспрекословно подчиняться. Для того чтобы по-настоящему оценить опыт правителя, около двадцати лет управлявшего Московским государством, нужно было пройти испытания Смуты и сравнить их с тем временем, «как при прирожденных государях бывало».

Самозваный царевич Дмитрий победил лишь потому, что у него, как показалось многим, было преимущество «прирожденности». Мнимый сын Ивана Грозного, «воскресший» Дмитрий стал могильщиком и самого Бориса Годунова, и «тишины» его царствования. Эпоха Годунова, служившего двум антиподам на троне — царю Ивану Грозному и его сыну царевичу Федору Ивановичу, — уходила в прошлое. Царь Борис взял от них противоположный опыт, но не сумел, да и не смог бы, достичь необходимой гармонии между тиранством и святостью. В итоге ему не досталось даже посмертной любви черни…

История с несчастными останками Бориса Годунова, которые некогда вынесли из Архангельского собора, стала продолжением трагедии царя Бориса[732]. Для перезахоронения был выбран Варсонофьевский девичий монастырь в Москве (он находился между Сретенкой и Рождественкой), где могила низвергнутого из царской усыпальницы царя просуществовала все время правления Лжедмитрия I. Царь Василий Шуйский при вступлении на престол своеобразно восстановил справедливость: с одной стороны, в июне 1606 года он организовал прославление мощей убиенного царевича Дмитрия, и тогда прозвучали недвусмысленные обвинения в адрес Бориса Годунова. С другой — уже в сентябре 1606 года, видимо, под влиянием распространявшихся слухов о чудесном спасении Дмитрия, царь Василий Иванович распорядился организовать еще одно, на этот раз, почетное перезахоронение Годуновых в Троице-Сергиевом монастыре «по царскому чину»[733]. Последнее прощание столицы с семьей Годуновых описал Конрад Буссов: «Тело Бориса несли 20 монахов, его сына Федора Борисовича — 20 бояр, жены Бориса — также 20 бояр, а за этими тремя телами шли пешком до самых Троицких ворот все монахи, монашки, попы, князья и бояре, здесь они сели на коней, тела приказали положить на сани и сопровождали их в Троицкий монастырь». Ксения Годунова, единственная из всей семьи оставшаяся в живых, тоже сопровождала скорбную процессию. Вскоре в Москву вернули из ссылки патриарха Иова, чтобы он дал «миру» разрешение от греха клятвопреступления Годуновым. Немецкий хронист, помнивший о добре царя Бориса Федоровича, недвусмысленно объяснил причины запоздалого раскаяния: «Теперь многие стали сильно оплакивать и жалеть Бориса, говоря, что лучше было бы, если бы он жил еще и царствовал, а эти безбожные люди умышленно и преступно погубили и извели его вместе со всем его родом ради Дмитрия»[734]. В Троице-Сергиевом монастыре останки Годуновых были положены под западной папертью Успенского собора, а после разбора паперти в 1781 году над местом их захоронения была устроена особая «палатка-усыпальница», которую некогда видел Н. М. Карамзин. Она существует и по сей день.

Уже в XX веке останки Годуновых потревожили опять. В 1930-е годы в археологии появился новаторский метод реконструкции облика человека по сохранившимся останкам. Автор этой методики известный антрополог Михаил Михайлович Герасимов, восстановивший скульптурные портреты Ярослава Мудрого, Чингисхана и Ивана Грозного, решил сделать подобную работу и с Борисом Годуновым. 26 октября 1945 года ученый обследовал усыпальницу Годуновых в Троице-Сергиевом монастыре, но его ждало разочарование: оказалось, что могила раньше была кем-то вскрыта; «содержимое гробов было перемешано» и «от черепов ничего не сохранилось». Расчет на возможность восстановления портретов Годуновых рухнул. Можно было бы строить разные версии по этому поводу, но все объяснилось значительно проще — преступной глупостью, за которую, увы, некому ответить. Как рассказывал в одной из телевизионных передач выдающийся археолог академик Валентин Лаврентьевич Янин, в конце 1940-х годов на раскопки в Новгород Великий приехал молодой журналист, сотрудник какой-то газеты, получивший задание написать об успехах советских археологов. Он-то и поделился с московскими учеными своей «причастностью» к археологии. Оказалось, что во время войны каким-то мальчишкам в Загорске пришло в голову залезть в не охранявшуюся никем гробницу Годуновых. Они вытащили оттуда черепа и устроили… жуткую игру в футбол. Парню из Загорска, разумеется, поделом досталось от начинающих ученых. Но факт остается фактом: нам уже никогда не узнать, как выглядели царь Борис Годунов, его жена и дети. Приходится довольствоваться только сохранившимися парсунами и описаниями.

Есть, конечно, известный символизм в том, что произошло с Годуновыми, чья смерть в итоге открыла дорогу к возвращающимся смутам в России. Неслучайно английские современники увидели перекличку судеб Бориса Годунова и царевича Федора Борисовича с шекспировской драмой; говоря о Федоре Годунове, они заметили, что «власть и правление его родителя, подобно театральной пиесе, заканчивающейся катастрофой, завершается ныне ужасною и жалостною трагедией, достойной стоять в одном ряду с „Гамлетом“»[735]. Да и русские авторы тоже жалели о несостоявшемся правлении годуновского сына: «Тогда ему сущу лет шести на десяти (шестнадцать. — В. К.), — аще убо и юн сыи летными числы бысть, но да смыслом и разумом многих превзыде и сединами совершенных. Бе бо зело изучен премудрости и всякого естествословия философского наказан, о благочестии же присно упражняшеся, злобы же и мерзости и всякого нечестия отнюдь всяко ненавистен бысть, телесною же добротою возраста и зрака благолепною красотою аки крин (цветок. — В. К.) в тернии паче всех блисташеся. Аще бы не тартарный мраз цвет благородия его раздробил, то мнел бы убо бытии того плоду потребна всячественому добру»[736].

Династия Годунова оказалась в историческом тупике, а с нею в тупике оказалась и вся страна, соблазнившаяся самозваным царевичем Дмитрием Ивановичем, венчанным на царство в Успенском соборе. Однако глубочайшее заблуждение — судить о годуновском правлении только с точки зрения печального политического итога. Этот итог продолжает, конечно, влиять на оценки нашего героя, но не может отменить необходимость исторического рассказа о жизни и делах царя Бориса. Его проект был грандиозным; он многое сумел воплотить из того, что никогда не существовало до Годунова. Власть, которой он, безусловно, добивался, нужна была ему не только ради власти. Борис был строителем Московского царства, он умел видеть его задачи, умел устроить дело так, чтобы думать о подданных, облегчать их жизнь. Его впечатляющая строительная деятельность зримо присутствует и сегодня во всех видовых картинках Кремля…

И все равно, что-то мешает нам безусловно воздавать ему должное. В этом и состоит загадка, к разрешению которой стремятся историки. Надежно скрытые тайны Бориса Годунова продолжают волновать нас при чтении пушкинского текста, при вслушивании в шаляпинские интонации в оперных ариях. Сочувствуя Годунову, мы все-таки осуждаем его, не простив единого «пятна лжи», отменившего все другое. Возможно, этот максимализм святости, счет, который предъявляется правителям, не уместен во времена торжества политического цинизма. Но в средневековом сознании «всякая власть от Бога». И ложь на земле меняет эту власть…

Пушкин в драме, названной именем Бориса Годунова, скажет его же устами: «Живая власть для черни ненавистна. / Они любить умеют только мертвых». Но особенной ненависти к живому правителю народ не испытывал; скорее наоборот. Годунов всегда умел быть добрым царем.

Если бы царь Борис Федорович принадлежал к московской династии, любовь подданных, известная ему при жизни, никуда бы не исчезла, а времена его правления хвалили бы за «тишину» и благоденствие. Простили же всё Ивану Грозному… Случилась же трагедия о добром царе, которую разыгрывал перед подданными Годунов. Они ему так и не поверили, несмотря на всю убедительность продемонстрированной правителем игры. А может, вовсе и не игры уже…

Борису Годунову все равно удалось сделать то, что он хотел: остаться в памяти своих современников. Он не мог предусмотреть того, что его наследников постигнет горькая судьба и продолжения династии Годуновых так никогда и не случится. Память о добром царе превратилась в итоге в историческую песню о царе — убийце несчастного Дмитрия. Кто теперь может доказать обратное? То, что случилось (или даже не случилось) с Борисом Годуновым, давно уже стало достоянием нашей истории. Такой, какой мы ее знаем, — мешающей славу и прах, великие намерения и ничтожные результаты, земное и небесное. Опыт жизни Годунова не мог бесследно раствориться в исторических хрониках. В нем всегда есть что-то живое, такое знакомое и родное для России, которая умеет не только любить или ненавидеть, но и прощать. Ждет ли историческое прощение Бориса Годунова, еще увидим…