Борт 556

Глубина

— Нет! Не пущу! — вдруг, по-русски, раздалось за моей спиной — Не пущу, тебя, Володенька! — этот истошный крик напугал меня. Я чуть было не выронил маску из рук и ласты. От этого сумасшедшего громкого истошного крика. Я вдруг, забыл даже, зачем оделся в Дэниела прорезиненный подводный костюм. Я резко с перепугу, повернулся. И в этот момент Джейн налетела на меня в полной ночной темноте. Ее невысокая силуэтом в свете горящей Луны и звездах девичья фигура, ударилась прямо в меня. И обхватила меня, повиснув на мне.

— Не пущу, окаянного! — она, прокричала на ломанном русском. И уже как русская, обхватив меня руками за мой мускулистый в черном гидрокостюме моряка торс. Она хорошо уже говорила по-нашему. Ломано, но хорошо. Нахватавшись от меня всяких слов. Но, применяла их правильно.

— Не пущу! — прокричала, снова она — Никуда, не пущу, тебя!

Джейн была, почти полностью раздетой. Почти, совершенно голой. Она сбросила в каюте свою длинную белую рубашку. В одних, только узких сдавивших тугим пояском ее девичьи молодые крутые черные от загара бедра и ляжки полосатых шелковых плавках. Своим овалом девичьего голого с красивым пупком живота. Голой полненькой объемной женской грудью, прижалась ей к моему гидрокостюму. Прямо, торчащими своими черными груди соскам. И, перехватив голыми девичьими руками за мою шею, потянула от бортового ограждения перил. И от скоса обрывающейся в воду кормы Арабеллы.

— Не пущу, Володенька — уже тише, глубоко и часто страстно дыша, прерывисто. Словно, задыхаясь, повторила она опять по-русски — Любимый мой — проговорила она, страстно целуя меня в диком неистовстве любви, дальше уже, по-своему на английском — Ты один остался у меня. Один. И я не отпущу тебя туда. Я знаю, ты решил искупить свою вину передо мной. И решил поплыть за этими чертовыми ящиками. Но, я не пущу тебя из-за моей обреченной и неразделенной к тебе любви. Я люблю тебя, Володя.

Люблю, и не пущу одного туда. Не пущу на еще одну смерть. Хватит мне и одной смерти Дэни.

Она повисла, подгибая свои красивые крутыми бедрами и полными икрами девичьи загорелые до черноты ноги. Выгибаясь в гибкой узкой девичьей спине на моей шее. Как дикая черная кошка. И тянула на палубу — Любимый мой, Володенька — Джейн дышала как ненормальная, и произносила по-русски.

Я не знаю, что с ней происходило. Она, то, по-русски, то, по-своему, лихорадочно, говорила. Балаболя, любовные слова и желания быть всегда любимой. Эта красивая до безумия молодая двадцатидевятилетняя латиноамериканка, почти как русская уже безумно влюбленная женщина полушепотом слова о любви, уговаривая меня остаться с ней.

— Не пущу, тебя, ради нашего будущего ребенка — произнесла внезапно мне она, страстно целуя мое, снова лицо, заросшее, снова, свежей мужской щетиной. И эти слова прожгли меня насквозь.

— Ребенок?! — переспросил ошарашенный этой новостью я — У тебя будет, мой ребенок?!

— Любимый — она повторила снова, по-русски. И, она повалила меня на палубу. Меня на свое женское распростертое, теперь подо мной ее молодого нагого, почти тело произнесла, снова по-английски — Я беременна, беременна, твоим ребенком.

— Любимая моя! — я восторженный ею и потрясенный произнес — Ты беременна! Джейн, моя крошка! Моя девочка!

Я целовал ее в ответ в губы и прижимал к себе.

— Уплывем отсюда быстрее, милый мой! — Джейн возбужденно стала уговаривать меня — Уплывем отсюда! Это страшное место! Оно погубило брата Дэни. Мы сможем, Володенька! Вдвоем! Ты и я, и наш ребенок!

— Но, как, же Дэниел? — я вдруг вспомнил, зачем отправился за борт нашей яхты Арабеллы.

— Как, же его смерть, миленькая моя, Джейн — я опомнился и произнес ей — Как же смерть твоего родного братишки? Как же смерть вашего неотомщенного отца? Джейн, любимая?

Я смотрел в ее в слезах, снова глаза. Глаза безумной и безудержной в любви молодой американки, смотрящей в глаза русского моряка.

— Ты позволишь, спокойно, дальше жить этому гаду Джексону. И твоему дяде Джонни Маквэллу — я возмутился, не желая, просто так, вот уплывать отсюда. Хотя не горел и долго оставаться здесь.

— Джейн, прости меня, но я должен — я произнес, глядя в эти наполненные снова слезами черные гипнотические ее девичьи глаза — Я обещал ему. И обещал себе, Джейн. Это, тоже ради нашей любви. Я должен сделать это. Иначе, мне всю жизнь не будет покоя.

Она смотрела на меня, не отрываясь глазами полными преданности и любви. И я видел эту безудержную, ту сумасшедшую нашу в ее женских глазах любовь. В полной темноте ночи, но я видел те ее красивые влюбленные в меня в русского моряка глаза. Этот взгляд, так и остался в моей памяти навсегда.

— Прости, любовь моя — произнес я ей. Но, я должен сделать, то, что должен сделать. Прости.

И встал с нее лежащей на палубе, подымая, ее на своих руках. И унося, вниз как тогда, только в ее девичью каюту.

Джейн сейчас молчала. Она все поняла. Поняла, что я не отступлюсь от намеченного. Она, только смотрела на меня, по-прежнему, не отрывая влюбленных заплаканных своих девичьих американки черных как у цыганки глаз.

— Ничего, миленькая, со мной не случиться — я успокаивал ее — Ничего, только не переживай за меня. Я вернусь. Обязательно вернусь, любимая. Только сделаю это дело. И вернусь. И тогда мы сразу же уплывем отсюда.

Джейн отпустила меня. Спокойно уже и не бежала за мной. Она, просто, молча, проводил меня своими черными, как эта звездная под Луной ночь глазами. Лишь, сказала, когда я перешагнул обратно порог ее с выломанными из красного дерева дверями девичьей каюты — Возвращайся скорей, любимый.

Когда я нырнул, было уже три часа ночи. И я не смотрел больше на подводные часы на своей левой руке. Да, и их было совсем, плохо видно, даже с фонариком в полнейшей темноте на дне этого погибельного обширного плато.

Я считал так, погибну, значит, так тому и быть. А, если суждено выжить, выживу. Главное сделать свое дело. То, что обещал моей Джейн.

Я плыл над песчаным дном второго нижнего плато. Оставив мою ненаглядную. И, теперь уже беременную любовницу Джейн на яхте. В полной ночной темноте, освещая свой маршрут впереди себя подводным фонариком. Видимость была, вообще никакая. Но, я на удивление шел верным путем и над самым дном. Как не могу и сейчас объяснить, но был уверен тогда, что маршрут был правильным.

Ночью заметно упала температура воды в океане, и стало прохладно. Это чувствовалось, даже через плотно прилегающий к голому телу гидрокостюм акваланга.

Я, попав в сильное от острова подводное, снова течение, плыл лишь, слегка работая ластами в направление к хвосту разбившегося самолета.

Сразу скажу, было жутко. Один и в той полной подводной темноте. Я смотрел во все глаза по сторонам через маску акваланга. И слегка, хоть иногда касался дна руками.

Давление опять росло, из-за повышения медленного глубины. И впереди видимость была в свете фонарика не более трех метров.

Одним словом, я мало чего вокруг видел и плыл машинально по пройденному неоднократно еще с Дэниелом маршруту. И по памяти.

Неожиданно я увидел тот велосипед вверх колесами, торчащий из горгонариевых кораллов и сумки с чемоданами. Набитыми до отказа шмутками погибших облепленными и обросшими водорослями, прямо торчащими из белого песка.

Вскоре показались камни и торчащие над дном заросшие кораллами и водорослями скалы. Дно постепенно становилось скалистым.

Вокруг не было ни души. Ни одной рыбешки, вообще никого. И это усиливало страх. Я здесь был один на один с ночным океаном на глубине в стопятьдесят метров.

Заметно упала температура воды. Возможно, из-за подводного течения здесь на этой глубине. Становилось в гидрокостюме холодновато, хотя прорезиненный костюм покойного Дэниела был из довольно толстой ткани, толще, чем тот мой в котором я сюда плавал. Но, все, же температура. И ее падение чувствовалось. И надо было как можно быстрее все сделать.

Я привязал себе длинную разматывающуюся из крепкого и прочного нейлона плетеную тонкую веревку. На большой крутящейся бабине, которую, нашел в нашем носовом техническом водолазном трюме Арабеллы. Я привязал ее к якорной цепи левого якоря яхты. Я точно не знал, какой она вообще длины, но надеялся, что ее все, же мне хватит, по крайней мере, до хвоста погибшего Боинга.

Бабина крутилась на поясе и мешала передвижению. Но, была необходима.

Я боялся, что в полной такой вот ночной подводной темноте, вообще не найду дорогу к дому. Я рассчитывал, вообще, если веревки этой хватит, то привяжу ее к самому самолету. К обломкам. И таким образом, мне не понадобиться даже фонарик. Я буду, просто плыть назад, против течения, с каждым черным ящиком держась за этот шнур.

Течение имеет свойство, сносить в какую-нибудь сторону. И ночью это было чревато трагическими последствиями, под водой. И на такой глубине.

Жаль не нашлось в трюме карабина. А то, можно было бы вообще, пристегнуться. И тогда, руками держаться не пришлось за эту прочную из нейлона плетеную веревку. Просто, смело грести ластами по ее направлению в темноте до самой нашей яхты. До якоря в песке и якорной цепи. А там, и плетенный мелкоячеистой сетью кошель. Жаль, что не было ни одного карабина.

Я все же добрался до этого лежащего на дне подводного плато самолетного хвоста. Помню, как высветил фонариком вертикальную хвостовую лопасть с цифрами 747. Я был на месте. И надо было проверить положение черных ящиков оставленных мною лично здесь под одной из лежащих рулевых лопастей среди ветвей горгонариевых кораллов.

Место было то, что надо и в аккурат, куда их можно было пристроить на время.

Здесь они так и лежали, как я их до трагедии с Дэниелом положил.

Никто их не нашел. Вероятно, те, кто гнался за мной, их даже не искали. Они подумали, что они ушли на дно пропасти вместе с кабиной пилотов, вместе с их золотом. Если они не видели, как я их сюда таскал, конечно.

Ящики были на месте. Я посветил фонариком и осмотрел их. Все было в том же состоянии, как и тогда как их сюда пристроил.

Я взял оба. Было неловко их тащить. Они были большими. И весили. И я привязал их к свинцовому поясному противовесу от акваланга, взятому в нашем техническом трюме. Связав сначала веревкой отрезанной от бабины, подводным ножом.

В этот раз я взял с собой нож. Большой длинный подводный нож. Именно сейчас. И в этот раз я взял его, и он мне пригодился.

Я обмотал ящики той веревкой и поясом, чтобы волочить по песку. Но, перед этим привязал нейлоновую длинную с раскручивающейся бабины веревку. И, сняв с себя саму бабину, привязал то, что оставалось к хвосту самолета. Прямо к рулевой лопасти, лежащей на камнях под которыми были аварийные эти черные ящики.

Веревки хватило. И, даже с лихвой. Было, наверное, на этой бабине более километра метров. Веревка была тонкая, но очень прочная. И могла быть разрезана, только ножом или еще, чем-нибудь острым. Но, порвать ее было делом нелегким. Это был у Дэниела целый запас, видимо на черный день или для ремонта оснастки яхты. Такая же была веревка и на той малой лебедке, с той сетью лежащей на дне второго плато под Арабеллой.

Интересно, какой она могла выдержать вес при натяжении? Но, так или иначе, эта веревка была моим единственным спасением в этой полной

ночной темноте, даже с фонариком.

Время оставалось только на возвращение. И я отправился в обратное ночное подводное плавание. Борясь с течением и таща эти чертовы ящики волоком за собой.

Я тащил аварийные самописцы борта 556, буквально по песку волоком на том свинцовом поясе. Течение постоянно тащило меня в сторону. И этот обратный мой путь был просто кошмаром. Если бы не эта веревка мне бы ни за что бы, не добраться было бы до нашей с Джейн яхты. Я усиленно работал ластами и дышал тяжело. И устало останавливаясь на время, стравливая отработанную смесь с фильтров акваланга.

Я посветил на подводные на моей левой руке часы. По времени моей живительной смеси, почти уже не оставалось. И это подгоняло меня. На часах было почти четыре часа ночи.

Я уже прошел половину маршрута, это было понятно по белому чистому песку подо мной. Одному голому песку и ничего более. И вдруг, акула!

Нянька лежала, прямо на моей дороге. И прямо, на веревке, прижимая ее ко дну своим тяжелым серым рыбьим телом. Эта акула, просто спала. Это было видно по ее манере поведения. Она лежала на одном месте. И только слегка работала своей лопастью хвостового плавника. Поддерживая себя в течении на плаву и дыша жабрами. Она действительно, спала. И не реагировала на меня никак. Даже на яркий свет фонарика. Но, я и не настаивал. Мне просто, пришлось аккуратно обходить ее, лавируя в течении с этими чертовыми тяжелыми ящиками. Благо, они не сдвигались сами с места, и течение их не могло утащить. И я их, протащив полукругом вокруг спящей акулы, осторожно снова вцепился в веревку руками. Сжав с силой какая, только есть свои мужские пальцы. И продолжил свой тяжелый маршрут.

Я освещал дорогу своим подводным фонариком и плыл, медленно работая ластами. И тяжело дыша и пуская через фильтры отработанную свою кислородно-гелиевую смесь. Мне пришлось постоянно оглядываться, так на случай всякий. Мало ли чего. Вдруг я разбудил мою спящую акулу. И она захочет устроить ночной обед мною. Но, все было по-прежнему, спокойно. И так я все, же доплыл до воткнувшегося глубоко в белый коралловый ил якоря. И левой якорной цепи Арабеллы.

Подводная схватка

Это случилось неожиданно. Спереди, возле якорной левой цепи нашей Арабеллы. Я не нашел своих баллонов и на меня напали. Двое. Все произошло, буквально молниеносно.

Это был удар подводным ножом, сверху наотмашь, в свете моего горящего подводного фонарика, который я тут же выронил. И он, упал на дно, освещая нашу в полумраке ночной воды подводную схватку.

Я ударил быстро в ответ, тоже ножом того кто напал.

Он совершил ошибку, поймав меня за руку. И подтягивая к себе, чтобы нанести еще один удар подводным ножом. Первый, который он нанес, попал в шланги моего акваланга и перерезал их. Вероятно, он хотел ударить в район моей шеи в сонную артерию, но получилось мимо. Его удар ножом был профессиональный. Но, он в темноте попал по баллонам, обрезая фильтры и шланги. А я попал. Попал в него, прямо перед собой в темноте. Успев, даже сам не понимаю, как быстро вытащить с ноги с ножен свой длинный тот подводный нож. Просто совершенно, машинально, защищаясь. Я пырнул врага тем ножом. И почувствовал, как он вошел во что-то мягкое и плотное. И понял это потому, как он отскочил, отталкиваясь от меня ногами. И за ним полился шлейф крови.

Тут по мне был нанесен еще один удар ножом. Но, уже сзади. И, тоже, неудачно другим уже аквалангистом. Я сам, отплывая от нападающего и порезанного мною аквалангиста, налетел спиной на другого. Который, подкрадывался ко мне со спины. Я буквально, ударил его собой, своими баллонами. И его нож, скользнул мне по моей ноге, разрезая прорезиненную ткань черного акваланга.

Я развернулся и начал махать в темноте воды рукой со своим ножом, но больше нападения не последовало. Вокруг была, просто вода и темнота. И вылетающая кислородно-гелиевая смесь из обрезанных моих шлангов акваланга во все стороны большими пузырями.

Я крутился вокруг своей оси над самым песчаным дном у якорной цепи нашей яхты. Дышать я не мог. И пришлось по-быстрому сбросить поврежденные, с напрочь испорченными шлангами баллоны.

Я, опасаясь, снова нападения и вращаясь по кругу с ножом в правой руке, сбрасывал все, что было на мне. Баллоны вместе с порезанными ножом фильтрами и шлангами. Свинцовый пояс противовес. Надо было быстро всплывать. Причем, на одном дыхании со стометровой глубины. Бросив все здесь под водой. И быстро наверх, не забывая о декомпрессии.

Я ухватился за якорную цепь. И, оставив возле нее лежать самописцы BOEING 747, пошел на экстренное всплытие. Нельзя было медлить, и надо было спасаться.

Медленно выдыхая то, что во мне осталось от последнего вдоха из поврежденных баллонов, я всплывал в полной темноте. И, даже не мог определить, где же поверхность воды. Но, при самом всплытии, торопиться было нельзя. Иначе мог прийти каюк. Могли лопнуть легкие и все сосуды в теле. Нужна была постепенная адаптация при всплытии. Но, у меня не было воздуха в легких больше моего вдоха. И само глубинное давление выдавливало этот глоток воздуха из моих легких. В одной маске и ластах налегке я шел на всплытие со стопятидесятиметровой глубины, которое превращалось постепенно в собственное самоубийство.

Я стравливал понемногу изо рта воздух. В полной темноте, практически вслепую, лишь подсвечивая все вокруг, и вверх фонариком, шел крайне медленно на подъем. Где-то, вверху уже должна была показаться поверхность. Давление воды снижалось. Но, она все равно давила на меня. И выдавливала последний глоток кислородно-гелиевой смеси из моего рта.

Я выплюнул это последнее, чтобы не лопнули сосуды в моих глазах, и рванул вперед к поверхности. Она должна была быть уже рядом.

Вдруг, где-то, чуть ниже меня блеснул еще один подводный фонарик. Где-то, совсем уже рядом под моими ногами. Это была моя малышка Джейн.

Она в своем легком гидрокостюме со своими акваланга баллонами, плыла ко мне из глубины и была уже рядом. Она была моим спасением. Джейн, летела ко мне, невзирая на глубину. И встретила меня недалеко от поверхности. Она бросила фонарик и заработала лихорадочно ногами в ластах. И обхватила меня руками. Мы вместе пошли на подъем.

Но, Джейн вцепилась в меня. И, воткнув мундштук своего акваланга мне в рот, начала меня выталкивать к поверхности.

В полной темноте воды я не видел ее лица, и ее красивых и любимых мною черных как бездна океана глаз. Но, я видел ее руки. И они, вцепились в меня и потащили наверх, помогая мне выйти на поверхность.

— «Девочка моя!» — ударило в голову — «Ты моя спасительница!».

У меня сдавило водой голову, прямо под маской, и казалось конец. Сейчас я открою рот и все…

В темноте воды через маску, я увидел днище нашей яхты Арабеллы.

— «Вот оно, мое спасение!» — мелькнула мысль в затуманенной от нагрузки и слабеющей от потери крови голове. Джейн то вставляла мундштук мне в рот, то вынимала. И делала сама глоток. И так мы шли вдвоем к поверхности. И я начал отключаться. Я плохо помню, что было дальше.

Все закружилось в голове — «Джейн, акула, убийцы и моя рана, глубокая рана на ноге от ножа».

Я пришел в себя уже на поверхности. У самого борта нашей яхты. Джейн поддерживала меня, чтобы я не накурался океанской воды. И задирала мою голову вверх к ночному воздуху.

Я посмотрел искоса на мою крошку Джейн. И произнес еле слышно — Любимая моя. Ты.

— Молчи любимый — пролепетала, тяжело всей своей полной женской грудью, дыша полушепотом она — Нельзя говорить нам обоим. Нам нужно отдохнуть и прийти в себя. Дыши глубже. Дыши, любимый — произнесла, моя красавица Джейн. И я дышал, глубоко вдыхая свежий океанский воздух, парящий над самыми волнами. Проникающий в мои легкие с брызгами соленой воды.

— Ты ранен, любимый мой? — произнесла, приходя в себя от тяжелого дыхания, моя любимая девочка Джейн — Ты истекаешь кровью, Володенька, мальчик мой. Держись, я буду тебя держать над водой. Дыши глубже. Дыши. И громко не говори, они рядом.

— Кто рядом? — прохрипел я сдавленным от тяжелого дыхания голосом.

— Черная яхта — произнесла мне, прямо прижавшись губами к моему уху моя Джейн — Они стоят в нашей бухте.

Она развернулась в воде, разворачивая меня. И я увидел ее, ту самую яхту, стоящую на том приблизительно месте, где была трехкилометровая бездна. И где, упала носовая часть самолета в пропасть вместе с Дэниелом.

Она стояла над местом падения борта 556. Над обломками несчастных погибших. Эта большая черная двухмачтовая гангстерская яхта. Где-то, метрах в пятистах от нас. Да, именно в полукилометре, на таком расстоянии от нас простиралось это второе засеянное обломками пассажирского самолета островное песчаное плато. Длину его до самой пропасти мы промерили под водой, но про расстояние я упомянул только сейчас, к нужному в моем повествовании месту.

— Они, почти рядом с нами Джейн! — я произнес громко и напугано ей — Давно они здесь?!

— Тише, любимый — она снова произнесла — Нет недавно, милый мой — прошептала она, подгребая ластами и работая подо мной своими миленькими полненькими девичьими в обтягивающем легком гидрокостюме крутобедрыми ножками — Они только, что подошли. И на скутере двоих высадили в воду аквалангистов, недалеко от нас. И по-тихому.

— Эти суки и караулили там внизу меня — не стыдясь, я уже крепких слов, в состоянии злобы и полубеспамятства еле слышно проговорил я.

Сопротивляясь боли, глубоко дыша негромко, я снова произнес — Они были там на втором плато у якорной цепи. Они напали на меня, как только я подтащил черные ящики. И я порезал одного своим подводным ножом.

— Что ж, ты так неосторожно, миленький мой — прошептала она, поддерживая меня на плаву.

— Я спешил, любимая — я ответил Джейн — Спешил. Надо было завершить дело. И уйти отсюда, любимая. А, зачем, ты поплыла за мной? — спросил, не слушая, снова свою малышку Джейн.

— Я увидела их. И бросилась тебя искать — она, тихо так же шепотом не ответила.

— Глупышка — прошептал я ей ответ, чувствуя, как меня стало морозить — Зачем. Ты же могла потеряться и погибнуть. Ночью в темноте.

— Я не успела потеряться, Володенька — произнесла сама, дрожа от собственного уставшего дыхания и напряжения, моя малышка Джейн — Я увидела тебя. И спасла тебя, любимый мой, ненаглядный мой.

— Джейн — произнес снова я, сам не зная уже, что и спросить. Наверно, просто назвал ее по имени, чувствуя все сильней, как меня сильно морозит, и как слабею от потери крови — Я серьезно ранен.

— Вот поэтому и молчи. Тише, Володя — произнесла шепотом моя Джейн, по-русски, дрожа и тяжело дыша — Нам надо быстрее на борт, и уходить отсюда. Пока они еще там.

— Джейн, милая моя — произнес я, не отрывая взгляда от черной двухмачтовой в бортовых огнях огромной яхты. Она действительно была большая. Большая мореходная яхта. И должен быть и соответствующий на ней экипаж.

— «BLAK STORK» — произнесла Джейн, тяжело дыша всей своей трепетной полной черненькой от загара в застегнутом на замок гидрокостюме грудью. Она произнесла шепотом мне неожиданно и прямо в левое ухо. Моя Джейн, прижавшись алыми своими страстными девичьими любовницы

губками. И прижавшись щекой к моей щеке, произнесла по-русски — Черный аист.

— Черный аист? — спросил я, не понимая о чем это она, моя Джейн, слабеющим вялым языком ее.

— Название у нее — ответила она — Черный аист.

На яхте горели огни по ее бортам. И на палубе. Там было активное движение. Казалось там наблюдали за нами. За нашей Арабеллой.

Действительно наблюдали. И там, были слышны команды и крики. Похоже, спускали резиновые лодки на моторах. Они готовились напасть на нас.

— Джейн! — проговорил возбужденно я — Джейн!

— Тише, любимый мой Володенька — пролепетала снова Джейн, прижимаясь своей девичьей миленькой загорелой щечкой к моей щеке — Тише. Я все вижу и слышу. Сейчас подплывем к лестнице. Потерпи и молчи, молю тебя. Только молчи, ради Бога, молчи, любимый.

Джейн потащила меня, работая ластами к корме, вдоль левого борта Арабеллы. Плывя задом, почти на спине. И барахтая там подо мной ластами. И своими полненькими девичьими красивыми ногами. Она, держа меня и мою мокрую от воды выгоревшую на ярком солнце русыми волосами голову на своей нежной полной груди. Такой, безумно красивой с торчащими черными сосками под прорезиненной тканью легкого гидрокостюма. Женской трепетной пышущей жаром любви груди. Любящей меня груди. И я чувствовал ее тяжелое напряженное девичье дыхание.

Такое же, когда мы занимались с моей малышкой Джейн страстной любовью. Это теперь, такое же, тяжелое усталое, словно, любовное ее снова, дыхание. Дыхание исцелованной и искусанной груди моей латиноамериканки, мною обласканной, моими губами русского моряка.

Я сейчас, почему-то, вдруг вспомнил, как мы с Джейн купались вдвоем там на тех островах с белым коралловым песком. И как занимались любовью в том пальмовом рыбацком домике. Вспомнил ее стоящую в том белом еще, тогда купальнике на нашей яхте, когда я еще не был так близок с ней со своей красавицей Джейн. Вдруг вспомнил нашу беседу в главной каюте Арабеллы наедине и вместе с Дэниелом. Вспомнил бокалы горячительного французского дорого вина в руке моей Джейн. И того тунца под ножом Дэниела. И нашу с ним, тоже беседу. И первую пьянку на яхте. И опять вспомнил мою Джейн, стоящую там перед нами. И предлагающую искупаться в песчаной ночной лагуне. И я очнулся. Джейн трясла лихорадочно меня.

— Уже светает, Володенька, уже утро и надо уходить отсюда — произнесла тяжело дыша Джейн.

— Сколько уже время? — я помню, произнес, чувствуя, как слабею все сильней и сильней.

— Шесть часов, миленький мой — Джейн произнесла мне прямо в правое ухо. А я отключался и терял сознание.

— Володенька, Володя. Слышишь, меня — она шептала мне прямо в ухо — Не смей.

Она трясла меня.

— Не смей засыпать, слышишь, негодник такой — она, ругалась на меня — Ты бросил меня здесь. А я, прощаю тебе все, и спасаю тебя. Тебя, отца моего ребенка.

— Джейн. Девочка моя! — произнес я, улыбаясь ей и целуя ее любимую мою в загоревшую до черноты щечку, повернувшись лицом к ее миленькому с поднятой на девичий лобик маской личику. Стараясь, тоже грести ластами, помогая Джейн меня тащить на себе к корме нашей яхты.

— Любимая ты моя. Я люблю тебя. Ты, даже не представляешь, как люблю — похоже, у меня стал, подыматься жар. И меня уже во всю, морозило и колотило. Появились первые судороги.

— Потерпи, миленький, потерпи — она все время говорила, чтобы я не отключался в этой ночной океанской воде.

— Тебя надо перевязать. Ты много крови потерял. Потерпи.

— Они плывут сюда Джейн, милая моя плывут? — я спрашивал, помню ее — Надо уходить отсюда. Уходить в океан Джейн. Слышишь, Джейн, уходить.

Я уже бредил. Меня трясло не по-детски и лихорадило как ненормального. Челюсти сковал холод от воды. Я еле произносил, съедая в мышечных уже судорогах слова.

— Не волнуйся, любовь моя — произнесла моя крошка Джейн — Они нас не догонят. Не догонят, Володенька — Джейн чередовала русские слова с английскими. И у нее это как-то, здорово и уже давно так получалось.

Я положил слабеющую голову к ней на левое плечо. И смотрел на скутеры с вооруженными людьми, несущиеся на моторах к нам. Под включенными с большой черной яхты прожекторами.

— Я все сделала, уже и мы уплывем отсюда. Уплывем, вот только, надо тебя перевязать, миленький мой. Вот и лестница.

Джейн, ухватилась правой рукой за один поручень и подтолкнула меня к спущенной в воду лестнице, висящей на корме. И начала подсаживать, поддерживать меня. А я, хватаясь полу онемевшими пальцами. И уже слабеющими руками, как мог через силу, подтягивался по лестницы обоим поручням. Цепляясь этими чертовыми своими ластами за ступеньки, поднимал еле, еле свои плохо слушающиеся ослабевшие ноги.

Джейн перебралась через меня, сбросив с себя, прямо на край кормы свои баллоны. И схватила меня под руки за гидрокостюм. Она меня потащила волоком по палубе до трюмной лестницы, ведущей в жилые каюты нашей яхты. Все это теперь, происходило, молча под свет горящего дальнего прожектора яхты «BLAK STORK». И я только слышал ее тяжелое по-прежнему, учащенное возбужденное донельзя женское дыхание. Она открыла из красного дерева входные узкие двери вниз к каютам. И буквально, сбросила меня вниз на пол трюмного коридора между каютами.

Она закрыла дверь, и я услышал, как она бегом зашлепала босыми своими красивыми голенькими черненькими от загара ступнями с маленькими пальчиками девичьими ножками по палубе. Сбросив свои ласты.

Я услышал, как поднялись оба якоря. И как сматывались их цепи. Как загудела на борту малая лебедка. И на корме сматывая трос фал от подводной нашей аппаратуры, подымая его на борт в авральном бешенном скоростном режиме.

Джейн переключила на ускоренный смотки режим. Дэниел так никогда, еще не делал.

Загудели моторы Арабеллы. Оба, и почти, в раз. И яхта вся затряслась своим в красивых обводах белым корпусом. И я, приподнявшись, прислонился спиной к перегородке стены.

Я сделал попытку подняться, вообще на ноги, но безуспешно. Я не чувствовал уже свою раненую ногу. Она как деревянная лежала и сочилась кровью. Попытка подняться была безуспешной. И я, потерял уже практически все силы еще там, в воде. И на той спущенной с кормы лестнице, забираясь на палубу Арабеллы.

Это все, что я смог сделать. Больше у меня не было уже сил. В голове стоял туман. Меня до жути колотило и морозило, и изводили мучительные мышечные судороги. И я боялся, снова потерять сознание. Я посмотрел на свою раненую ногу. С нее все еще текла кровь. И я, попытался зажать порез руками. Но, руки еле гнулись и теряли чувствительность. Я лишь, прислонил обе ладони рук к глубокому ножом порезу.

Это все потеря крови. Я просто истекал кровью. И не мог уже ничем себе сам помочь.

Я так и лежал на полу в темном коридоре с выключенным светом. И слушал, как кричали альбатросы, низко падая к воде. И предвещая скорую бурю. Как работали в бешеном темпе Арабеллы оба двигателя. И как заработали винты яхты.

Я почувствовал как наша красавица яхта, как и моя Джейн, сорвавшись как ужаленная, пошла полным ходом практически с места. Я слышал шум обоих двигателей заглушаемых шумом воды за бортом. И плеск волн рассекаемых килем Арабеллы.

Я вдруг, услышал быстрые шаги моей красавицы Джейн по палубе. Ее красивые полненькие девичьи ножки прошлепали до дверей. И двери раскрылись нараспашку. Джейн семеня по ступенькам, сбежала вниз ко мне, включив попутно свет в каютном коридоре. Она сбросила ласты и маску, где-то на палубе. Ее мокрые от океанской воды черные как смоль длинные вьющиеся локонами, как змеи девичьи волосы были растрепаны. И прилипли к плечам и спине ее гидрокостюма. А гидрокостюм сам был, на груди распахнут, настежь. Расстегнут замок и, почти до пояса. И была на виду вся ее девичья, загоревшая до черноты мокрая от тех волос в полосатом тоненьком цветном, почти прозрачном купальнике грудь.

— Как ты, любимый мой?! — она, произнесла, и смотрела на меня черными своим напуганными, но безумно влюбленными глазами — Нужно кровь остановить! Держи место это руками.

Джейн приложила мои, почти не двигающиеся сейчас онемевшие руки к моей ране на правом бедре кровоточащей ноги.

— Вот так. Молодец — она быстро произнесла — Держи. Я сейчас.

Она побежала в главную каюту яхты. И я услышал, как отворилась дверь винного шкафа. Это Джейн проникла в компьютерный секретный отсек брата Дэниела. И запустила компьютер Арабеллы. Она выскочила ко мне бегом, так и не сбросив еще своего легкого гидрокостюма.

— К черту все! — произнесла она возбужденным и напуганным своим голосом — Всему конец! Хватит смертей! Я спасу тебя, миленький мой Володенька. И мы уйдем отсюда! — она лихорадочно тараторила мне в диком напуганном возбуждении — Уйдем отсюда. К черту все! К черту все!

Джейн глянула, снова на мою раненую кровоточащую ногу.

— Нужно остановить кровь! — произнесла она.

Она подхватила меня, под плечо, пытаясь поднять с пола, и упала рядом.

Ее голые черненькие от загара ступни миленьких девичьих ног поскользнулись по моей крови, текущей по полу коридора. И она, соскочив, снова убежала в главную каюту. Там, что-то загремело. И она оттуда выскочила с бинтами и лекарствами. И прямо здесь начала мне делать перевязку, пока яхта куда-то полетела на автопилоте по Джейн заданному маршруту, сломя голову.

— Рана глубокая! — она тараторила как ненормальная, боясь за меня, и видя, как я пытаюсь подыматься, держась руками за стену — Крови много!

Она перевязала, прямо поверх распоротого ножом моего на правом бедре гидрокостюма мне мою раненную ногу. И снова, подлезла под плечо вся перепачканная моей кровью, потащила меня в каюту напротив. В каюту Дэниела. В которой я и очнулся тогда, когда очутился на палубе Арабеллы. С того момента я в ней не был ни разу. Но сейчас, мы просто, оказались напротив ее. И она как раз напротив нас обоих. Я, оттолкнувшись из последних сил, от стены спиной. На одной ноге вместе с моей Джейн прыжками, вломились оба туда. И я упал на постель покойного моего утонувшего здесь среди этих погибельных скалистых черных островов друга Дэни. Я завалился на постель своего погибшего в океане друга. И отполз к деревянной спинке постели. Прижался, полусидя головой к стене борта яхты. Джейн упала передо мной на колени у постели, осматривая ногу всю целиком.

Она щупала ее руками и нежно пальчиками.

— Сильно больно, любовь моя? — произнесла, все еще возбужденно, но уже тише, она дрожащим перепуганным от волнения голосом.

— Я ее практически не чувствую — еле произнес я стянутыми судорогой губами. Потом произнес — Ничего переживу. Что там твориться наверху, любимая моя?

Джейн, словно не слыша меня, упав на согнутые колени, осматривая ногу, произнесла — Нужно снять этот порванный прорезиненный гидрокостюм. Надо перевязать по нормальному. Перевязать и обработать рану, Володенька, милый мой.

Она поднялась быстро с пола, и прижалась ко мне, целуя в губы страстно, с жадностью меня.

— Мы скоро уйдем отсюда. Мы спасемся, любимый мой.

Она целовала меня в посиневшие бесчувственные стянутые судорогой мужские любовника губы.

— Нужно все снять, Володенька. И сделать, по нормальному, перевязкую

Джейн уже неплохо говорила по-русски. Правда, с чудовищным акцентом, но все же.

Она обняла меня. И прижала лицом к полуоткрытой жаром пышущей и любовью трепетной женской загоревшей до черноты груди. Стеная, словно, от охватившей ее боли. Она вцепилась в мои русые волосы обеими руками, сжав нещадно, свои девичьи маленькие пальчики у меня на темени и шептала мне о любви и о ребенке. Она вся тряслась от страха. И ее глаза были сейчас какими-то не только напуганными, но уже и обезумевшими. Словно, моя красавица Джейн только, что сошла с ума от внезапно охватившего ее страха.

Джейн ждала развязки. Кровавой развязки.

За бортом, где-то там, в океане совсем недалеко раздались выстрелы. И я услышал шум моторов резиновых лодок. Там, где-то за нами, и где-то сбоку, слышались какие-то громкие, чьи-то в нашу сторону крики. Эти звуки я слышал сейчас как-то отдаленно. Они доносились до моих ушей как в некую отдаленную трубу. Я был в почти, полной бесчувственной отключке. Хотя, еще что-то видел своими малоподвижными глазами. Как уже в каком-то синем тумане, почти без звука.

Я видел как моя любимая Джейн, что-то крича, испуганно крутя по сторонам черноволосой растрепанной мокрой головой, соскочила на ноги. И выскочила, молча в коридор между каютами, чуть не упав, поскользнувшись голыми своим миленькими маленькими черненькими от загара девичьими ступнями на моей разлитой там крови. И, понеслась в сторону оружейки Дэниела.

Она выскочила оттуда с винтовкой М-16. И заскочила, снова ко мне, прыгнув на постель Дэниела. Прямо на лежащего там меня. И прижавшись к моей груди спиной, закрывая меня собой. И, трясясь вся в испуге, нацелила винтовку в открытые двери каюты.

Я, что-то, вроде бы произносил стянутым от судороги сохнущим уже от жара ртом, по-моему, просил у Дэниела прощения за все, находясь теперь снова, в его каюте. И глядя по сторонам из-за спины моей красавицы Джейн. Но Джейн, словно не слышала меня, а только тряслась, направив винтовку в сторону дверей каюты.

Она, сильнее наползала на меня и закрывала меня собой от тех, кто только, что должен был сюда ворваться.

Мне показалось, что там наверху Арабеллы, что-то происходило, и тряслась палуба под чьими-то обутыми в ботинки ногами. Даже, кажется, были слышны голоса. Там были те, кто нас преследовал. Они взяли на абордаж нашу белоснежную красавицу Арабеллу. Прямо на полном ходу. И бегали по ее из красного дерева палубе.

Это случилось в семь часов двадцать восемь минут. Они взяли на абордаж нас, взяли на самом рассвете, прямо на резиновых лодках. И забрались на ходу на борт Арабеллы.

— Джейн — вдруг услышал собственные слова я, еле шевеля полу онемевшим вялым языком — Они, что уже здесь?

— Тиши, миленький мой! — она дрожащим перепуганным девичьим голосом произнесла — Тише, прошу тебя!

Джейн, соскочила быстро на пол каюты. И сунула мне в рот из какого-то флакончика, какую-то вязкую и пахнущую какими-то травами или цветами жидкость. Прямо в онемевший рот.

— Пей, миленький! — пролепетала напуганным и в диком уже ужасе оглядываясь, она — Пей, родненький мой, быстрее!

Я еле смог это проглотить уже не чувствуя самого себя.

— Она поможет! — Джейн говорила быстро, что я еле смог разобрать, вообще что — Это моя трава. Мое лекарство из Панамы. Лекарство моей мамы — пролепетала Джейн быстро — Глотай! Вот так, хорошо!

Она по моемому, вылила весь флакончик мне в рот. И бросила его через меня за постель Дэниела.

Джейн сняла повязку с ноги. Торопясь мазала своими миленькими девичьими черненькими от загара ручками и пальчиками мою рану на ноге. Из какой-то маленькой металлической плоской банки, какой-то мазью.

Скажу сразу, я ничего уже не чувствовал, потому как уже ноги своей не ощущал совершенно.

— Мне бы сейчас вина или водки, любимая моя — я что-то такое, по-моемому, произнес еще ей. Пока она мазала мою рану какой-то, видимо мазью. Это, наверное, та самая ее волшебная мазь, которая ее быстро тот раз на ноги поставила.

Джейн распорола кухонным острым столовским ножом с камбуза нашей яхты на моей ноге на бедре мой черный новый Дэниела гидрокостюм, чтобы открыть место ранения шире. И втирала в порезанную глубокую рану эту странную мазь. Она постоянно оглядывалась и смотрела мне в мои вялые еле ее уже видящие глаза.

— Смотри на меня! — она говорила, опять мне ломано по-русски — Смотри на меня, Володенька! Милый мой!

И бес конца озиралась и оглядывалась, уже быстро бинтуя, трясущимися в ужасе девичьими ручками свежими бинтами мне мою раненую отказавшую слушаться бесчувственную правую ногу.

— Это остановит кровь. И заживит все, любимый мой. Вот увидишь. Только молчи, Володенька. Ни говори, ни слова. Слышишь меня, любимый?

Джейн перевязала, снова мою рану на ноге. И затем, схватив винтовку М-16 в свои девичьи, дрожащие от ужаса руки, Джейн, запрыгнув быстро на постель Дэниела. И на меня. Привалилась женской узкой своей спиной ко мне, закрыв меня собой на Дэниела постели.

Там на верху раздавались громкие быстрые от обутых в тяжелую обувь чьи-то шаги. Прямо по нашей из красного дерева лакированной палубе Арабеллы.

— Они уже тут, милая моя? — произнес, еле открывая рот, я моей Джейн, прямо слева в ее левое ухо.

— Тише, Володенька, тише! — она по-русски, сейчас, почти все говорила.

Джейн со страха произносила одни только русские слова. Она в отличие от покойного, теперь своего родного младшего брата Дэниела умела, теперь говорить по-русски, плохо, но умела. Дэниел так и не заговорил по-нашему, за все время нашего пребывания в Тихом океане. А вот, моя ненаглядная крошка Джейн уже неплохо произносила многие слова, пообщавшись близко со мной с русским моряком. И сейчас, она от дикого ужаса и страха, вся тряслась и говорила практически все по-русски.

— «Миленькая, ты моя девочка!» — думал я, снова отключаясь и скрючиваемый судорогами и дрожью — «Ты, даже готова умереть за любимого!».

Я смотрел на нее тоскливым как собака измученным и ослабленным от потери крови взглядом. Взглядом преданным и влюбленным.

Она защищала себя и меня, выставив ствол М-16 в направление двери каюты. Она старалась, полностью меня закрыть собой.

Какой ужас сейчас был внутри ее! Девичий ужас и страх! Она вся тряслась, лихорадочно закрывая меня собой. И прижималась, снова узкой в своем женском легком гидрокостюме ко мне спиной, и затылком чернявой своей влажной от воды вьющимися змеями волосами головы. Прижимая мою голову к стене каюты и борта яхты. Над подушками подо мной постели. Она буквально, лежала на мне, уперев приклад винтовки в правое свое девичье слабое плечо, знающее, только мои ласкающие его мужски руки и губы. Закрывая целиком собой. И целилась из винтовки в двери, в тот коридор, слушая, как и я наверху, чьи-то громкие и гулкие шаркающие по палубе из красного дерева шаги и разговоры.

Джейн девичьем черноволосым затылком головы, уткнулась мне в лицо. Своими черными как смоль мокрыми длинными и слипшимися от воды вьющимися, как змеи локонами волосами. А я не мог путем, даже пошевелиться. Я так ослаб, что с трудом шевелился вообще. В моей голове стоял гул, и гудело в ушах. Голова кружилась, и все кругом плыло. И качалось.

Я уронил голову на ее женское плечо, плечо моей спасительницы и защитницы Джейн. Уткнувшись в ее оголенное черненькое девичье левой руки плечико. Уткнулся, помню, своими немеющими губами. И, помню, поцеловал его. Уже думая, что целую любимую в последний раз.

И в этот момент наша яхта внезапно остановилась. Послышался бортовой сильный удар о другой борт, по-видимому, пристыковавшегося к Арабелле судна.

Под непрекращающийся громкий топот множества человеческих ног, обутых в тяжелую кованную обувь, заглохли ее моторы. И захлопали опускаемые с мачты паруса. И на палубе начали, раздаваться какие-то четкие команды. Мужскими грубыми, подкрепленными нецензурной речью и ругательствами голосами. И послышался стук открываемой входной в трюм с палубы к каютам двери.

В этот самый момент моя любимая Джейн, спрыгивает мгновенно с меня и стаскивает меня с постели Дэниела. Я безвольно уже и покорно, не сопротивляясь совершенно, обессиленный потерей крови в полубессознательном состоянии, падаю ей, прямо под ее красивые моей любимой полненькие девичьи ноги. Она падает на колени передо мной, и что есть мочи, заталкивает мое, почти уже безжизненное тело под постель, своим миленькими девичьими ножками, почти лежа на полу. Опрокинувшись на широкую свою женскую красавицы любовницы моей попку. Глубоко, как только можно, заталкивает меня под Дэниела постель.

И, мгновенно соскочив на ноги, и открыв рядом с постелью платенный шкаф Дэниела, закладывает меня там под постелью чемоданами и его вещами и одеждой. Это то, что я еще помню. Дальше были слышны выстрелы и крики, и ее крик моей Джейн. Истошный крик. Как в кошмарном тумане, он зазвенел в моих ушах. Где-то отдаленно, и какой-то грохот, в Дэниела каюте, похожий на выстрелы. И как кого-то били и этот, только истошный девичий перепуганный крик моей крошки и любовницы Джейн. Ее истошный девичий безумный, жуткий на всю Дэниела каюту крик.

Яхта «Черный аист»

Я потерял сознание.

Я не помню, сколько я пролежал так вот, под той Дэниела кроватью. Но, меня не нашли, почему не знаю, но, не нашли.

Они, возможно, меня искали, но, я лежал все еще здесь и не шевелился.

Почти, ни живой и не мертвый. Только, что открывший свои глаза в темноте под кроватью. Слышен был только шум волн рассекаемых корпусом яхты. И только тишина.

Вообще, сколько было время, я не знаю. Не знаю еще с того момента, когда Джейн вытащила меня из воды на палубу Арабеллы. Но, была ночь, это точно. А сейчас, сколько времени? Я был без понятия.

Я пошевелил руками и потрогал все вокруг и себя. Я вспомнил все, что только что здесь произошло, и где я был.

Я, по-прежнему лежал под постелью Дэниела. Заваленный его вещами, почти с головой. Вещами, которые он здесь, даже толком и не носил.

Лежал в черном Дэниела акваланга гидрокостюме. С перевязанной порезанной ногой в бинтах и крови.

— «Джейн!» — ударило в мою пришедшую в себя голову — «Моя девочка, Джейн!».

Я повернул голову направо и посмотрел из-под постели Дэниела. И увидел переборку каюты и лежащий из-под лекарства моей Джейн пустой флакончик. Флакончик, из которого я пил. Это принадлежало моей крошке Джейн.

— «Джейн!» — снова ударило мне в мою пришедшую в сознание голову.

Мне было как-то уже лучше. Я ощутил свою отключившуюся больную порезанную ножом ногу. Я, было, хотел, вылезти ползком на спине из-под постели, но услышал тяжелые в обуви шаги по коридору нашей яхты.

Я вспомнил, что тут только что творилось.

— «Джейн!» — снова ударило мне в голову — «Моя любимая, Джейн!».

В это время шаги остановились у входа в каюту Дэни.

— Рой! — прозвучал громко мужской, грубый и резкий голос в конце из коридора в сторону камбуза и главной каюты нашей яхты — Здесь уже ни хрена нет. До нас тут уже были!

— Я знаю, Берк! — ответил совсем рядом тот, кто стоял в проходе между коридором и каютой Дэниела — Пора на яхту. Бросаем ее здесь?!

— Нет наш кэп сказал, взять эту посудину на буксир — ответил тот, что был где-то там, скорее, в главной каюте. И слышно было шарился там, что-то толи искал, толи просто грабил нашу яхту. Все падало и слышны были его там шаги.

— Он сказал эта яхта дорогая и ее можно перепродать за дорого! Кэп говорил, она может стоить несколько миллионов! — снова произнес тот, что рылся в главной каюте, роняя там все на пол.

— Ну, да! — громко произнес тот, что, стоял в коридоре у каюты Дэниела. И звался Рой — Оснастка довольно дорогая и крепкая. Добротная посудина!

Он постучал кулаком по коридорной стене.

— И дверочки из красного дерева. Загляденье! Такие, же, как и у нас на нашей посудине! Мне бы такую!

— Ты выпивку всю прибрал к рукам, Рой? — произнес тот из главной каюты.

— Да, тут еще до нас почистили эти Джонни и Колин. Алкаши чертовы! — громко произнес тот, что звался Рой — Тем выпить, как два пальца обоссать! И хоть бы в одном глазу. Пойло не в глотку!

Он засмеялся — Только выпивку портят!

— Вот уроды! — раздался там, в главной каюте, снова голос того, кто там все бомбил.

— Да, яхта пустая! — произнес, снова тот самый, кто назывался Рой — Нехер тут больше ловить. Пошли отсюда. Долго мы гонялись за этой посудиной, чертовой. По мне бы ее пустить на дно, но кэп, есть кэп! — он громко это произнес — Интересно, что сейчас он делает с девчонкой?!

Он заржал как больной.

— Что с ней будет, если он отдаст ее нашим пацанам! — подхватил смехом тот по имени Берк — Но, девочка ничего, правда, Рой?!

— Да, милашка, та еще, куколка! — он произнес так с игривым придыханием — Вот бы такую, мне трахнуть!

— Может, еще и трахнешь, Берк! — он произнес в ответ — Пошли, давай отсюда. Надо еще на буксир эту яхту привязать, раз говоришь, кэп приказал!

— Хорошая сучка! — все нахваливал один из них, по имени Берк — Двоих наших со страха уделала, пока ее скрутили! Бойкая шлюха! Откуда тут столько оружия, Рой?! Целый склад! Почти, как и у нас на нашей посудине!

— К войне с нами ребята готовились — уже спокойней произнес тот, по имени Рой — Ничего кэп из нее, скоро ласковую кошку сделает. Гребанный Джексон. Просрали все золото! — выругался тот, что был Рой.

— Эти твари все испортили — произнес тот, что Берк — Все говорили напасть раньше, но кэп говорил, все не время. Смит, мол, сказал следить до самого конца. Доследились! Подними золото, теперь с трех километров! Ублюдки! Четверых потеряли и что?!

— Не нервничай ты так, Рой, дружище! — прогремел голос из главной каюты того, что по имени Берк — Один из этих троих уже там, на дне рыб глубоководных кормит! Эту кошку латинку кэп нам скоро подарит. Не переживай! Все наладится! Вот заебем ее до смерти и все наладится! — Берк заржал, снова на всю яхту — Это за наше золото! Пусть отработает наши миллионы шлюха американская!

— А третий, где?! — произнес Рой Берку — Третьего нет, вообще. Был ли он на яхте?! Так и скажем кэпу, не нашли и все!

— А кто Дэриела, ножом поронул? — ответил Берк уже Рою — Бедняга издох, где-то там же на глубине, ты же сам видел.

— Видел, видел — Рой замолчал, будто думая о чем-то. Потом, произнес — Ну, я этого козла сам, тоже поронул ножом. Вот, только как-то неудачно. Но, может он до своих, не доплыл. Глубина то там была для выныривания приличная, а шланги ему Дэриел ножом перерезал. Так, что у парня не было шансов. Так, что там, где-то и плавают оба. Тоже, на пару рыб кормят.

Он, снова заржал как ненормальный.

— Заткнись, Берк! — громко произнес Рой — Хвати ржать! Пошли яхту швартовать к нашей. Бросай там копаться. Там ловить после наших нечего. Сам видишь, все пойло вымели уроды!

Раздались еще одни шаги в коридоре, и они подошли к тому, который стоял в проходе между каютой Дэниела и коридором.

Эти двое пошли по коридору, уже молча, и поднялись на палубу нашей пленной на абордаж яхты. Я слышал как застучали их кованные ботинки по ступенькам трюмной лестницы. И прошлись по палубе, мимо иллюминаторной надстройки, там наверху к носу Арабеллы.

— «Эти двое говорили о моей крошке Джейн! Миленькая моя и любимая спасительница Джейн!» — ударило мне в голову — «Значит, жива!».

Яхту сильно раскачивало на волнах. Хлопали на некоторых окнах палубной надстройки открытые иллюминаторы. Все говорило о скором предстоящем шторме. На ровном киле ее сильно довольно бултыхало по продольно оси, но по сторонам Арабелла держалась устойчиво, значит, воды внутри не было. Это уже, тоже хороший плюс. И по всему было видно, мы были, далеко уже не в бухте. И не на том островном прибрежном глубоководном плато.

Ощущалось сильно боковое раскачивание сейчас нашей Арабеллы. Скорее всего, ее вели уже на буксире, когда я вылез полностью из-под постели Дэниела. И, осторожно еще сильно хромая и ощущая боль в бедре правой ноги, высунулся из каюты. Выглядывая в коридор замусоренный тряпками и прочими выброшенными вещами. Прямо в этот довольно узкий трюмный между нашими каютами проход.

В каюте Дэни все было разгромлено и открыты все шкафы. И были в стене, выходящей в коридор. И в самом коридоре пулевые отверстия в стене напротив его каюты. Мало того, здесь было много крови. Еще чья-то кровь, помимо моей, прямо на стенах, чуть не до потолка и на полу.

Я, осторожно перешагивая всю эту свежую кровь, поплелся в сторону главной каюты, постоянно оглядываясь по сторонам и назад. Кругом были по полу следы из крови. Все в протекторах армейских ботинок.

— Эти гады! — сам я себе сказал вслух — Даже не перешагивали, а ходили прямо по пролитой крови. Свиньи! Все полы в коридоре и каютах затоптали!

Все каюты были нараспашку. Все двери из красного дерева были настежь открыты. И, видно было, там везде побывали, те, кто напал на нас.

Я прошел, мимо своей каюты и каюты моей любимой Джейн. Там был настоящий погром, как впрочем, и везде. В каюте Джейн, вообще все было вверх дном. Они поняли, что это женская каюта. И рылись в ней с большей охотой. Даже, перевернул и набок постель. Там были разбросаны Джейн все вещи и чемоданы. На полу лежали те Джейн на тонкой шпильке черные туфли. И ее, то самое, там же брошенное черное вечернее платье и Джейн халаты. Оба. Был открыт прикроватный столик. И все платенные встроенные шкафы. Там же лежал и разбитый кассетный магнитофон. И разбросанные с ее Джейн роком музыкальные кассеты.

Искали, видимо женские любые драгоценности. Похоже на то, что и тот золотой, подобранный с самолета слиток эти выродки нашли как и тот золотой с кораллового островного рифа старинный медальон. Кто-то, наверное, нацепил его на себя даже.

— Выродки поганые! — я выругался и взбесился — Я поубиваю вас! Всех поубиваю!

Я осторожно, и аккуратно сильно превозмогая боль в ноге, хромая пошел, опираясь о стену коридора. Заглядывая в каждые каюты, вплоть до нашей главной большой каюты. Я зашел туда. Там был, тоже полный разгром. Даже кожаный диван был перевернут вверх ножками. Винный шкаф был разбит. Но, дверь с компьютерным отсеком не обнаружена за ним. Значит, туда никто, не попал. И это уже радовало. Значит все в порядке здесь. И кроме вина и прочего спиртного из разгромленного шкафа, ничего здесь не забрали. Даже часы на стене. Они показывали, двенадцать дня. Но, за окном назревал дикий шторм. И на океан ложилась новая штормовая темень.

— Значит уже день. Двенадцать часов, после семи утра. Пять часов без сознания. Одиннадцатые сутки в океане — сам, себе сказал я.

— Крепко меня приложили эти твари. Много крови потерял. До сих пор еще есть слабость, что ноги подкашиваются — произнес я сам себе.

И вышел из главной каюты.

Я вынырнул раненным из воды уже утром. И Джейн меня спрятала под этой кроватью Дэниела, и меня не нашли эти ублюдки.

Мы пытались вырваться из рук этих бандитов еще по темноте, но не вышло. Нас поймали. И Джейн у них в плену. А я сейчас на нашей полуразгромленной Арабелле.

— Ублюдки! — сказал я снова, сам, себе — Все здесь разгромили. Твари! Что вы тут искали? Те ящики? Их нет, уроды! Видно увлеклись погоней, что не было времени осмотреть дно плато вблизи яхты. Да и нужны им были эти ящики? Может, они не за ними шли за нами. Может, за тем чертовым гибельным золотом, что Дэни унес собой в трехкилометровую могилу.

Я поплелся осторожно по коридору до лестницы вверх на палубу.

— Я их бросил, там внизу на плато! — говорил себе я вслух — Я их так и не поднял. Ублюдки!

Я стал снимать свой испорченный и перемазанный кровью Дэниела черный с желтыми вставками гидрокостюм. Еле смог в одиночку с еще больной ногой освободиться от него. Я его снял, и бросил тут же в коридоре себе под ноги, сняв бинты с ноги. И созерцая чудовищную на бедре глубокую раскрывшуюся рану. До кости. Ее было видно через раскрытую располосованную подводным острым ножом плоть.

Крови не было. Рана не кровоточила. И была на пути полного заживления. Это радовало. Я боялся худшего. Но, теперь, я им тварям покажу, что значит русский моряк. Нужно было найти, только свежие бинты и сделать перевязку. И я в одних своих, снова плавках, почти нагишом, снова пошел в каюту Дэни. Я там все обшарил. Может Джейн, перевязывая меня, обронила другие бинты на пол, но там ничего не было.

Только банка с ее мазью лежала отпнутая, видимо, чьей-то ногой в углу каюты. Я ее поднял и попробовал помазать еще раз свою рану. Защипало, но не сильно. Когда нога была в отключке, я вообще ничего не чувствовал.

— «А, сейчас щиплется. Да, больно, так!» — простонал я, терпя жжение в глубокой резаной ране — «Это нормально. Значит, жить буду» — подумал вдруг я — «Этой мазью моя любимая мазала себе там, ну там между ног, когда я по неосторожности, любя порвал ее промежность. Она применяла это свое лекарственное чудодейственное средство, чтобы вылечиться тогда. Она говорила, что это на каких-то цветах и растениях из самой Панамы. С родины моей любимой Джейн и моего друга Дэниела».

— Ну, да, ладно — произнес я сам себе — Хватит думать о таком всяком. Надо бинты, хотя бы найти. Я, даже до сих пор не знал, где на нашей яхте была, хотя бы маломальская аптечка. Я зашел в каюту моей красавицы Джейн. И стал осматривать ее всю с потолка до пола. Я нашел бинты. Они лежали, прямо на ее кровати. Тут же и была этакая медицинская сумочка. Я правильно искал. Кто как ни моя любимая будет заведовать всеми мед средствами на Арабелле.

Я схватил быстро бинты и перевязал, прямо сидя на ее постели себе бедро. Туго накрутив и плотно чистый бинт поверх той мази на моей глубокой ране. Главное кровь не шла. И, наверное, это заслуга того Джейн бутылька с чем-то, тоже лекарственным. И этой, конечно же чудодейственной, почти волшебной мази из Панамы.

Я вспомнил про оружейку. Но, там, как и предполагалось мной, было пусто. Все выгребли эти напавшие на нас ублюдки. Все, что было в арсенале Дэниела. И я вернулся в главную, снова каюту. Обойдя все там перевернутое. Мебель, битые бокалы и посуду, я открыл дверь за разгромленным нашим и уже пустым винным шкафом.

Шкаф из красного дерева отодвинулся в сторону, и я пошел внутрь компьютерного отсека.

Все было цело. Все работало. Я все проверил. Проверил, включив рацию. Поставил на сигнал о помощи SOS! Возможно, нашу беду услышат в океане и помогут. Потом, просмотрел карты и положение нас в Тихом океане. Мы были не так еще далеко от того места, откуда уплыли удирая от преследователей. Острова смерти были в паре тройке миль от нас. И, можно было бы вернуться, если, что и все же забрать потерянные там черные ящики BOEING 747. Но, мы были в плену. И В плену моя красавица Джейн. Ее надо было выручать из плена. Что с ней там на той черной яхте? Я не знал, что там твориться сейчас. Но, надо было быстро и что-то оперативно делать, невзирая на рану на ноге и мою хромоту.

Я потерял друга Дэниела. И я не хотел терять мою крошку Джейн. И я бы убил бы себя, если бы эти твари убили ее, там на том Черном Аисте, мистера Джексона.

Та яхта, тащила нас теперь на длинном буксире. Тащила за собой по океану все дальше от тех гибельных островов, где упокоился в глубокой трехкилометровой могиле мой лучший друг Дэниел.

Жуткая и чудовищная смерть была у двадцатисемилетнего американского парня. И врагу не пожелаешь. Я был в бешенстве. Я был в таком сейчас состоянии, что сам себя не узнавал. Плюс еще болела нога. Хотя, я уже на ней ходил, слегка прихрамывая. Спасибо чудодейственной волшебной мази моей крошки Джейн.

Моя крошка Джейн была в плену этих головорезов мистера Джексона.

Она была жива и это точно. Возможно по причине того, что ее просто хотели выторговать за потерянное золото, как и саму нашу яхту Арабеллу.

Эти морские гангстеры знали свою работу. Они не хотели остаться в дураках. И хоть, чего-то поиметь с этого их плавания и потраченного впустую в погоне за золотом времени. И это мне было понятно. Меня больше сейчас беспокоило как она там в их плену. Что с ней там делают. Бьют или еще хуже?!

Надо было незамедлительно действовать.

Эта гангстерская большая черная яхта «BLAK SHTORK» — Черный аист, шла полным ходом. И тащила нашу Арабеллу волоком как какую-нибудь плавающую по волнам океана игрушку. Черный аист шел под всеми парусами. Он сделал полуразворот. И, судя по нашей судовой карте и приборам, шел в открытый океан. Яхта шла обратно в Америку. И, старалась держать курс, подальше от хоженых морских путей. Соблюдая секретность. Она была полна народа. Как самого экипажа, так и самих спецов подводников и матерых профессиональных наемных убийц.

Из беглого разговора этих двоих ублюдков из ее экипажа Роя и Берка, их капитан. И, вообще, видимо бугор на этом морском быстроходном корыте, хотел поиметь мистера Джексона. Золото обломилось им, и они хотели наверстать свое. И поэтому моя девочка Джейн была жива! Жива ни смотря, ни на что!

Надо было вылезть аккуратно на палубу через эту нашу закрытую палубную в трюм к каютам дверь.

Я еще раз перепроверил все маршруты и карты, намечая свой маршрут после нового от этих тварей побега. И увидел под столом, на котором стоял в этом секретном отсеке бортовой компьютер, и рация взрывчатку.

— Вот это сюрприз! — сам себе сказал, помню восторженно я — Просто, неожиданный сюрприз как подарок от покойного самого моего друга Дэниела! Ты ее для меня специально ее здесь оставил дружище! Поверь, она мне сейчас будет очень, даже нужна!

Дэниел здесь хранил взрывчатку. Вне своей оружейки.

Может специально. Именно здесь. Ее здесь хватало под столом, где стоял компьютер. И которую я раньше не замечал. Потому, что ее здесь раньше не было. Вероятно, Дэни перетащил ее позже и оставил вне оружейки. Она ему просто там мешалась, но была нужна. СI-4, пластиковая, очень сильная взрывчатка. И мало того, в магнитной упаковке. Для подвешивания под водой к чему-либо для произведения подрыва.

— «Где только Дэниел все это достал?» — думал я — «Да, Америка! Страна безграничных возможностей. Даже такую взрывчатку раздобыть можно! Это не бывший наш СССР, где хер, что просто так вот достанешь! Скорей загремишь в тюрягу!» — думал я и радовался, что у меня есть, теперь то, что поможет мне в предстоящей битве с этими морскими гангстерами. Я уже знал теперь, что мне делать. Нужно было найти мою девочку Джейн, до того как я отправлю на дно эту черную яхту. И превращу всех там на ее борту в рыбную похлебку.

У меня было отличное преимущество. Враги не знали обо мне. О том, что я живой и здесь. Гангстеры считали, что кроме плененной ими яхты и моей красавицы Джейн у них никого больше нет.

— А нет, ошиблись вы ребята. Я все же живой! — сказал я сам себе снова — Я русский моряк. Да, и с опытом подводника. Русские, просто так не сдаются! Надо еще заглянуть в носовой технический отсек, где лежать должно водолазное наше оборудование. Вернее, то, от него осталось. Если его тоже не вынесли с нашей яхты. Но не сейчас, не сейчас.

Я взял подводный нож. И взял эту пластиковую в магнитной обертке взрывчатку. Ее много не потребуется, решил я. Эта очень опасная взрывчатка. И с чудовищной взрывной силой.

— «Вполне хватит двух упаковок. Двух упаковок и часовой детонатор» — про себя решил я — «Хватит, что бы вдребезги разнести это гангстерское черное корыто. Нужно только, прикрепить к днищу Черного аиста ее, и время на таймере детонатора нужное, для детонации поставить и все. Полный аминь!».

И, именно это я, теперь должен был первым делом сделать.

Нужно было пробраться, теперь в носовой технический трюмный отсек нашей Арабеллы. Мне нужен был акваланг. Или на худой конец, ласты и маска. Там у Дэниела еще в запасе лежали несколько баллонов со сжатой кислородно-гелиевой смесью. Которую мы закачали про запас еще перед последним погружением. И лежали не используемые гидрокостюмы. Нужно было только туда незамеченным по палубе Арабеллы пробраться. И тогда часть уже дела будет сделана. Но, было уже светло. И, возможно мне не удастся днем до самой темноты все это сделать. Причем не заметно для тех, кто был на той гангстерской яхте. Нельзя было выдать себя ничем. Иначе конец и мне и моей красавице любимой Джейн.

— «Где же ты моя красавица Джейн?» — думал постоянно я о любимой. И эта мысль не выходила у меня из головы. Мысль о ее беременности и ребенке — «Милая моя, потерпи немного. Я приду за тобой. Только потерпи! — Я переживал за нее. За мою крошку Джейн.

Надо было спешить, пока не случилось, чего-либо непоправимого. Но, наверху был уже день. Было часов двенадцать на уцелевших часах нашей главной каюты. Надо было ждать темноты и темного вечера. Когда часть тех там на той, черной парусной быстроходной посудине расслабиться. И возможно, уснет у себя внутри в каютах той гангстерской яхты. Останется вахта на ночь. И вот, тогда, можно будет незамеченным пробраться на нее. И спасти свою Джейн попутно заминировать вражескую яхту. И подорвать ее при побеге. На все нужно будет достаточно времени. И при темноте нужно будет до взрыва, как можно дальше оторваться от противника уходя в океан.

В принципе я все продумал и подготовил. Нужно было дождаться только первой темноты. И я все думал о моей Джейн. Я сидел в ее каюте на ее в углу стоящей постели, где мы первый раз занимались любовью. И потом, еще много раз. И смотрел на разбитый о пол ее кассетный магнитофон. Я держал в руках разбитый Джейн магнитофон, и ее черное брошенное на постель грабителями то вечернее платье. Под моими ногами валялись потоптанные кованными подошвами армейских ботинок ее роковые кассеты и побитая со столика возле кровати посуда. Тоже, самое, было и в каюте Дэниела и в моей каюте, равно как и тех, которые были, просто пустыми. Даже, там все перевернули эти гады, выломав дверки из красного дерева встроенных шкафов и перевернув даже постели. Только вот в каюте Дэни, где я лежал без сознания под его постелью, меня уберег видно сам Господь Бог. Или моя Джейн. В ее каюте постель стояла на своем месте. И, вот это платье лежало на ней, как и моей Джейн, черные на высоком каблуке шпильке на полу красивые туфли.

Я прижал платье к голой своей груди. И прислонил к лицу, вдыхая, казалось ее Джейн моей запах. Запах женского ее моей любовницы красивого девичьего загорелого до черноты гибкого тела.

— «Ты так его и не одела для меня в очередной раз» — думал, сидя и глядя на него я — «Так и не одела».

И она его так и не оденет больше уже никогда.

За бортом нашей пленной яхты бурлил и бился о борта волнами океан.

Похоже, назревал шторм. Как и шторм внутри меня.

Погода медленно, но верно, портилась, и мне это было, теперь на руку.

Я с трудом дождался этого вечера, изнывая от волнения и боли. Боли в моем сердце. И ожидания, снова увидеть мою красавицу Джейн. Увидеть ее в руках тех палачей. Ублюдков с той черной яхты.

Я не мог сейчас ей ничем помочь. Но, она была жива. И я в это верил и знал. Она была жива. И это главное.

Я с нетерпением ждал этого вечера. Вечера в тоскливом и убитом состоянии. Весь на нервах и в бешенном диком возбуждении. Злоба к этим подонкам бушевала внутри меня и рвалась на волю.

Я помню, бил кулаком об стену борта в каюте Джейн. И ругал себя. И все вокруг. За то, что не смог защитить ее. За то, ранение на ноге, которое уже почти зажило. За то, что был без сознания тогда, когда я ей был нужен.

Я ей был нужен тогда, когда она хотела бросить все и уплыть с тех проклятых островов. Даже ругал покойного Дэниела, за то, его упорство и упрямство, приведшее его же к гибели. И ругал, не переставая себя, за то, что поплыл за этими чертовыми красными ящиками, не послушав в очередной раз мою любимую Джейн. Мы потеряли теперь все. И красные бортовые Боинга ящики. И Дэниела. И, теперь моя Джейн в плену у этих морских гангстеров. И это была, тоже моя вина. Именно моя вина. За то, что не слушал мою красавицу Джейн. За то, что потакал Дэниелу. И отчасти, виновен был, теперь в его смерти. И вот, теперь этот плен Арабеллы и Джейн.

Я разбил в кровь кулак, ударив о переборку борта Арабеллы. Но, исправить, теперь все было не возможно. Только спасти мою Джейн. И уничтожить тех, кто на нас напал. Это все, что теперь я смог бы сделать в теперь наступившей беспросветной океанской темноте ветреного вечера. Вечера заглушаемого шумом волн и дикими порывами попутного предштормового ветра.

Погода портилась быстро и быстро стемнело. И уже практически ничего не было видно в самом океане через открытый бортовой иллюминатор каюты моей красавицы Джейн, снова зайдя в нее. И, посмотрев через него наружу. Мне обрызгало лицо брызгами соленой забортной в ощутимой уже бортовой качке водой. Мне пришлось, вот так до самой темноты просидеть в горьком одиночестве и нервах, ожидая этой навалившейся на самые бушующие океанские волны черной беспросветной пеленой темноты. Даже, черные облака затянули луну и сами яркие звезды на небе. Ветер бил о мачту Арабеллы. И болтал ее спущенные до самой палубы паруса. Которые дергали бес конца по сторонам нейлоновые металлизированные на стальных креплениях канаты. И те слышно было, как натягивались и ослаблялись под порывами болтающихся новеньких парусиновых намокших под моросящим дождем парусов нашей плененной захваченной круизной яхты.

Черный аист тащил нашу яхту в полосу надвигающегося шторма. И Арабелла болталась на буксировочном длинном тросу и волнах как скорлупка, рыская, произвольно без управления рулями, из стороны в сторону. И, по-видимому, влияла на сам ход по волнам черной большой впереди ее идущей яхты. Та, постоянно маневрировала и выравнивала свои рули, стараясь удерживать ровный по уже бушующим предштормовым волнам ход.

Надо было действовать.

Надо было успеть до начала самого шторма. Успеть, все сделать. И найти мою Джейн. Это надо было сделать, именно до начала шторма. Потом, ничего не выйдет. Ни с взрывчаткой, ни с ее освобождением.

И я соскочил с ее постели. И выскочил в узкий коридор между каютами. И уже бегом подлетел к лестнице, ведущей из трюма на палубу Арабеллы.

Шторм как по волшебному мановению затягивался. Было 23:00 на корабельных часах Арабеллы. И было достаточно темно. Это было видно в закрытый оконный иллюминатор каюты моей Джейн. И выходящей на палубу верхней надстройки. Все было готово. И надо было действовать. Надо было все сделать до наступающего шторма.

И я, поднявшись вверх по трюмной лестнице, открыл палубные из трюмного коридора и кают двери. Осторожно и тихо, я высунулся из них и, пригибаясь осторожно, прошел, почти на корточках к правому борту прикрываемый белым упавшим практически на палубу яхты с мачты главным ее, болтающимся на ветру спущенным треугольным парусом.

Я осторожно, чуть ли не ползком, раздетый. В одних своих плавках. И на ощупь, голый и прикрытый темнотой и чернотой своей загоревшей на тропическом солнце кожей, беспрепятственно проскочил под упавшим парусом. И, пролез незаметно, мимо малых скрученных наскоро Джейн лебедок. И держась за леера бортового ограждения до носа Арабеллы.

Меня никто не заметил. И ни странно нисколько. Я был в таком виде в полной темноте наступающей ночи полностью незаметен.

Я посмотрел на нос нашей яхты. И увидел свисающие до самой воды под волнорез яхты кливера. До самой воды уже достаточно мокрые и тяжелые. Они тянули нос Арабеллы вниз. И она клевала сильно носом в набегающую волну, так, что вода перекатывалась через нос. И растекалась по красному лакированному дереву ее палубы. До самой середины.

— Уроды! Не удосужились раньше их подтянуть, хотя бы к носу Арабеллы! — выругался я.

Яхту, просто захлестывает всю волнами.

— «И, теперь канатам будет нелегко их поднять с воды»- мимолетно помню, подумал я. Уже стоя у люка трюмного технического с водолазным и исследовательским оборудованием отсека — «Эти ублюдки не удосужились даже их выше приподнять.

— Арабелла из-за этого, сильно клюет носом в волну — я помню, по-нашему, выругался и сказал вслух — Разве не видно. Уроды!

И откинул люк трюмного технического отсека.

Все получалось именно так, как я и рассчитывал. На Черном аисте не видно было ни души. Только я заметил рулевого и еще одного стоящего рядом с ним. Это была вечерняя вахта. Остальные, похоже, находились внутри в трюме. И каютах большой черной яхты.

Начало, даже моросить. Предвестие скорой уже приближающейся бури.

И практически черное небо было затянуто грозовыми ночными облаками. Поэтому все и скрылись там внутри большой черной гангстерской яхты.

Надо было спешить, и я осмотрелся еще раз вокруг.

На нашей Арабелле не было никого. Все свалили как я, и думал и рассчитывал.

Ограбив наше мореходное судно, они посчитали, что тут делать нечего. И освободили Арабеллу от своего присутствия.

Этот Рой и его друг Берк были, тоже там на той черной быстро идущей по океанским бушующим волнам яхте.

Надо было быстро делать, что задумал. И я спрыгнул буквально в трюмный технический носовой отсек нашей яхты. Прямо в темноту. И зажег найденный здесь же на ощупь подводный фонарик.

Я осветил все вокруг. И увидел наши стоящие акваланги и гидрокостюмы, лежащие в глубине трюма. Все вместе, там, где мы их и оставили с Дэниелом, после заправки. Там лежали и ласты и маски. Все, как и должно было быть. Здесь ничего не тронули. Просто, видимо, заглянули и захлопнули трюм. Даже, насос для закачки смеси стоял на своем месте.

Качало сильно. И было одеваться с этим фонариком нелегко, отлетая от стены до стены отсека, снова в свой синий с черными полосами гидрокостюм. Свет включать было нельзя. Могли заметить. Вот, я и одевался, практически в полной темноте. И на ощупь, как мог. И довольно долго.

Это меня нервировало еще сильнее, но иначе не получалось. Время шло, и время не ждало.

— Моя девочка — произносил я про себя — Я иду к тебе моя милая. Я иду — говорил я, негромким волнующимся и злым голосом. Подбадривал себя, застегивая на голой, зажаренной на тропическом горячем и ярком солнце мужской груди русского моряка, гидрокостюм акваланга.

Я оделся в один свой синий гидрокостюм. Без свинцового противовеса пояса. Эта сейчас для утяжеления при погружении с баллонами тяжесть была ни к чему. Нацепив на левую руку подводные акваланга часы. На правую ногу прикрепил подводный спасший в подводной короткой схватке мне жизнь нож.

Я прицепил к себе взрывчатку. Обмотав вокруг торса и гидрокостюма обрезанной, запасной еще оставшейся здесь в смотке нейлоновой от бортовой малой лебедки веревкой. Я застегнул воротник своего прорезиненного акваланга. Его на самом горле замок.

Прикрепить взрывчатку к корпусу вражеского судна не удастся, как ни старайся. Качка была сильной и «Черный аист», как и наша Арабелла нырял в бушующую крайне неспокойную океанскую волну. И меня бы, просто сшибло потоком воды. Даже, сейчас меня уже порядком швыряло от стены к стене трюмного технического с нашим водолазным оборудованием отсека. Попадали стоящие у стены отсека от переборки с грохотом баллоны от аквалангов. Так, что затея отпадала по любому. Надо было забраться на палубу этой черной яхты. И желательно, совершенно незаметно. И, включив таймер детонатора на СI-4, сбросить ее куда-нибудь вниз. В трюм этой гангстерской яхты. Не важно, куда. И, можно всю сразу в одно место. Лишь бы сработала она в нужное время и все.

На подводных моих на руке часах было уже 23:25. Было достаточно темно и ветер трепал безжалостно оснастку Арабеллы. Я посветил подводным фонариком на левую с часами в синем с черной полосой гидрокостюма рукаве руку. И сверившись по времени, вылез из трюмного каютного отсека нашей яхты. Пройдя, мимо мачты и палубной иллюминаторной надстройки по левому борту. И подобрался, осторожно к носу нашей, ныряющей в волну с мокрыми свисающими кливерами на нейлоновых тросах Арабеллы. Я повис на постоянно натянутом, буксировочном протянутом от носа Арабеллы до кормы Черного аиста тросу. Прямо над бурлящей черной в пенных бурунах водой. В полной темноте. И уже мокрый поверх гидрокостюма океанской летящей через трос водой. Я полез тихо под шум волн и ветра по нему в сторону вражеской гангстерской яхты.

Это было крайне рискованное предприятие. Но, не мене рискованное, чем все, что я пережил до этого. Я, стиснув зубы, просто висел на том натянутом буксировочном тросе. И, просто лез упорно вперед.

Я прекрасно понимал, что потеряю много времени, болтаясь на том длинном буксировочном тросу. Над самыми набирающими силу надвигающегося сильного шторма волнами. Глотая соленую воду, но по-другому было нельзя.

Не знаю, сколько прошло времени на том тросу, мне было там не до часов. Но, я дополз все, же до кормы Черного аиста. И ухватился правой рукой, сжав сильно пальцы за леера ограждения и кормовой ее бортик. Я вцепился за те леера левой рукой. И повис, под резиновой кормовой небольшой надувной лодкой, висящей на веревках и лебедке, скрывшись внизу за ним на некоторое время. Опускаясь вместе с кормой черной большой яхты в океанскую воду. И, чуть ли не ныряя с головой в нее.

Я помню, хотел свериться еще раз по времени, но не было в темноте наступившей ночи, на качающейся на волнах корме этой черной яхты видно, ни чего. Да, и был риск сорваться. И я бросил эту, пока глупую и опасную затею. Я, лишь, цеплялся руками и ногами, за то бортовое леерное ограждение, буквально свисая с кормы, за спиной двоих вахтенных у штурвалов и приборов гангстерской черной яхты.

На мне висела с боков под руками опасная взрывчатка. И на ноге был подводный нож. Тот самый нож, которым я поронул под водой противника в той подводной схватке. Того некоего Дэрела из их гангстерской команды. Так, что одного уже не было среди них. И моя Джейн, как я слышал из разговора двух гангстеров на Арабелле, подстрелила в перестрелке. Возможно на смерть. Так, что еще двое. И того, трое выбыли из этой гангстерской спецкоманды.

— «А, сколько же вас всего?» — вдруг подумал я — «Но, по всему видно, не мало».

Я подумал — «Надо этих двоих обойти. И пройти по палубе не наскочив ни на кого. Это важно. Нельзя поднять шум. Иначе, здесь соберется вся команда. И тогда, мне и Джейн конец. Тогда, они выловят меня. Там потом, хоть за борт прыгай. Не раздумывая. А, этого нельзя сделать. Сделать посреди океана, так и не выручив из беды мою ненаглядную Джейн» — думал я — «Нельзя этого допустить, равно, как и снять тех двоих нельзя. Тогда, яхту начнет мотать без ровного управления по бушующим волнам. И там внизу все, тоже поймут, что, что-то твориться наверху. И тоже, выбегут наверх посмотреть, что произошло. И случиться, именно то, что я до этого подумал».

Я оценивал ситуацию и быстро обмозговывал, болтаясь, под нависающей надо мной кормовой резиновой на лебедке и веревках лодкой, вцепившись руками. И ногами, теперь в леера ограждения и бортик кормы черной огромной больше ста метров в длину яхты. Эта яхта и в ширину была метров, наверное, шесть или даже девять. В полной темноте на глаз, тем более не определишь.

Я пошел вдоль борта, за самим бортом, снаружи над бурлящим океаном. Прямо болтаясь в воздухе и держась за края лееров. Цепляясь руками и ногами. И стараясь, чтобы меня не заметили.

Это было не менее опасно, чем натянутый буксировочный канат. Пару раз у меня срывались ноги, и я висел на одних руках за бортом Черного аиста. Но все, же добрался так до середины этого гангстерского большого скоростного двухмачтового судна.

Я посмотрел все же на часы. Был уже час ночи. Время было, теперь хорошо видно в палубном ярком освещении.

— «Это я провисел над океанской бурлящей бездной целых полчаса!» — подумал, помню я — «И за это время никто меня не обнаружил. Не увидел там на том буксировочном тросу между двумя бороздящими океанские просторы яхтами. Это было, просто отлично! Никого на борту!».

Это гангстерское круизное быстроходное парусное судно действительно было пустое. И его пустая от экипажа палуба была вся залита водой, летящей от волн, когда яхта ныряла в волну.

Я выглянул из-за борта и лееров ограждения. И в темноте перелез на палубу, наклоняясь к ней. И касаясь, даже руками практически на четвереньках, пошел тихо, стараясь держать равновесие при качке. Плохо это удавалось, и я несколько раз даже падал то на задницу, то вперед, но был все равно не замечен ни рулевым, ни стоящим с ним вахтенным.

Здесь была длинная в районе второй мачты, иллюминаторная над палубой надстройка. Похожая на надстройку нашей Арабеллы, только гораздо длиннее. С большой второй мачтой посередине. И основными парусами треугольной формы. В нейлоновых канатах со стальными крепежами, как и на первой. Связанной этими тросами друг с другом. И идущими на носовой волнорез парусного этого судна. Где были такие же, как и у Арабеллы треугольные, только большего размера кливера. Вся в длинных вытянутых иллюминаторах палубная надстройка, указывала на расположение внутренних кают в трюме яхты. И я увидел вход во внутренний трюм этой яхты. Похожие, как у нас на Арабелле, тоже из дерева или пластика, входные в трюм двери. Они, тоже отодвигались в сторону. И я приблизился к ним. И, прислонившись ухом, и боком прислушался.

Ничего нельзя было понять из-за шума воды за бортом и хлопанья громкого больших треугольных парусов на двух мачтах Черного аиста. Особенно гремели натянутые его троса, тоже из металлизированного нейлона, более, даже толстого, чем на нашей Арабелле. Гремели все крепления. И вся прочая оснастка этого ныряющего в волны и тянущего на буксире нашу яхту мореходного и быстроходного парусно-винтового судна.

Яхта шла на парусах и машины молчали. Но, это временно. Пока не начнется сам шторм. Там вход пойдут машины этой черной яхты. И команда уберет паруса.

Надо было успеть до начала шторма. Пока не высыпала команда на палубу.

Послышались шаги там видимо, внизу в трюме за дверью. Там были каюты, как и на Арабелле. И послышался мужской громкий разговор, и отворилась дверь. И я, еле успел шмыгнуть за угол и спрятаться среди каких-то стоящих на палубе больших из металла или может пластика с каким-то оборудованием ящиков. Видимо, тяжелых, и закрепленных веревками за борт. И все, что можно для удержания в одном положении.

Меня это не шибко интересовало. И не интересовало то, что могло в них быть. Может, какая-нибудь водолазная техника, похожая на нашу, что на Арабелле. Может взрывчатка. Может, еще черт, знает что. Я даже не подумал туда заглядывать.

Качка становилась сильнее. И снизу из каютного трюма вышли двое. Наверное, покурить на палубу, а может сменить вахту у рулей Черного аиста. Они пошли так и, разговаривая громко, стараясь, расслышать друг друга в шуме ветра и волн.

— Берк! — прокричал один другому — Как там, те олухи у штурвала?! — один захохотал и подхватил другой.

— Они, Рой, новички в морском деле! — смеялся второй, затянувшись сигаретой.

— И не говори, Берк! Вот им сейчас достается! Мокрые как лягушки! — проревел Рой громко, и захохотал как ненормальный, держась за ограждение борта яхты вместе со своим другом.

Они пошли туда, к тем двоим. Возможно, поиздеваться морально над новичками. И, по-моему, они были пьяными. Это были те самые Берк и Рой. Те, что шарились на нашей яхте последними, и крепили буксировочные тросы. Возможно, они были очередной сменой. Новая рулевая вахта.

— «Сколько же вас здесь?» — думал я — «И там внизу?».

Джейн должна быть там же, откуда эти двое вышли. И я, посмотрев на левой руке на подводные наручные часы, аккуратно подкравшись, снова к этой трюмной двери, отворил ее, стараясь как можно тише и медленно.

Была уже ночь. На подводных часах было двенадцать ночи.

Черный аист, освещенный бортовыми габаритными и сигнальными огнями на своем огромном черном корпусе и палубным освещением, качало из стороны в сторону. И он, как и наша Арабелла, клевал носом в сильную океанскую бурную на ветру волну. Гремела вся оснастка. И, все качалось. И каталось по ее лакированной, тоже из красного, как и у Арабеллы дерева палубе. По бортам яхты качались прикрепленные к лебедочным кранам большие надувные катера. Гораздо, большие, чем тот наш надувной Арабеллы скутер. На них эти гады, и догнали меня и мою Джейн. И нашу Арабеллу.

Палуба уходила далеко вперед от ее кормы, туда, где нос заканчивался, тоже бушпритом и косыми треугольными кливерами. Две мачты качались под сильной ветреной нагрузкой то влево, то вправо. И огромные, куда более большие, чем у нашей яхты паруса Черного аиста как огромные шары, надутые на предштормовом ветру, с лихвой тащили эту огромную яхту по назначенному ей ее командой курсу, в открытый океан. И тащила нас за собой, на длинном буксировочном тросу.

Там внизу была моя Джейн.

— «Где-то там, внизу в этом чертовом трюме» — сказал сам себе и про себя я. И осторожно, отворив створку трюмной входной вниз двери, заглянул внутрь в освещенное внизу ярким светом множества ламп коридорное, как и у, нашей Арабеллы помещение. Куда более длинное, и более широкое, чем на нашей яхте.

Я спустился быстро по крутой металлической вниз трюмной лестнице босыми своими ступнями. Тихо шлепая ими по полу, того длинного идущего, видимо до самого носа этой гангстерской яхты трюмного коридора. Коридора со множеством дверей, видимо ведущих в другие помещения и каюты. И возможно, еще и вниз в сам технический яхты этой трюм. И туда, где были двигатели Черного аиста.

Устройство внутреннее в целом отчасти было, похоже на Арабеллу, но и резко кое-чем отличалось внутри этой гангстерской посудины.

Я пошел, тихо по коридору, где пока ни было, ни кого. Я, наверное, угадал по времени. Большая часть команды Черного аиста, просто отдыхала. И, наверное, нажравшись вина и русской нашей водки, просто как убитая спала.

Но, не стоило рассчитывать на такую удачу. Можно было напороться на кого угодно, случайно вышедшего из любой каюты. И тогда, пришлось бы просто драться насмерть. И скорее всего, проиграть.

Поднялась бы целая свалка, здесь в этом коридоре, и вылетели бы все, кто тут был. И вооруженные до зубов и прикончили бы меня. Даже, хоть у меня и силенок было достаточно. И мышцы, хоть куда. От которых балдела моя красавица Джейн, занимаясь со мной любовью. Все это бы не особо здесь имело значение.

— «Главное, не поднять шум и не налететь на кого-нибудь» — думал сейчас я — «Главное, не налететь».

Я крался аккуратно и тихо как ночная кошка в своем синем комбинированном черными полосами гидрокостюме по освещенному ярким ламповым светом коридору. Вынув с правой ноги свой подводный нож. Я крался, осторожно. И прислушивался к тишине коридора. И всей вокруг обстановке.

Где-то здесь, должна быть моя любимая красавица Джейн. Именно тут, в этих каютах этой гангстерской большой скоростной океанской яхты.

Я услышал разговор за дверью одной из них. Громкий разговор. Разговор, построенный на ругательствах и вопросах.

Кто-то, кого-то допрашивал.

Этот голос был мужской, и только его было слышно.

— Я еще раз повторяю! — буквально на взводе и бешенстве голос говорил — Кто был еще на яхте?!

В ответ была тишина. И я услышал, как тот, видимо, кто спрашивал, ударил кого-то, там за дверью. И я услышал еще женский вскрик.

— «Джейн!» — прозвучало в моей голове — «Моя кошечка Джейн!».

Это была она и только она.

Вдруг раздался женский голос. Жесткий и рубленный. И этот женский голос громко произнес — Может, хватит, Рик ее гнобить?! Пустим эту шлюху в расход на корм акулам?!

— Заткнись, Рэйчел! — прогремел дикий злобный голос — Босс сказал бить ее, значит бить!

— Рик! — произнес, снова громко женский голос — Может, эта латиноамериканская черная сучка и впрямь ничего не знает! Может, отдадим ее, как обещал кэп нашим ребятам! Пусть развлекаются!

— Я знаю, что знает! — прогремел снова мужской голос — И никто ее не получит после меня вообще! Поняла, Рэйчел! Эта черномазая панамская тварь, сдохнет здесь, но все мне расскажет! Лично мне, а не этому нашему кэпу! Я выбью из нее кулаками всю правду! Мы не нашли того третьего! Она его куда-то спрятала и молчит как рыба, сучка черномазая! Надо будет еще притащить этих двух Берка и Роя, после ночной вахты! Они шарились по той яхте. И ни нашли никого, потому что о выпивке, только думали! Алкаши гребаные! Я с ними еще пообщаюсь уроды, чертовы! — голос, просто ревел по-звериному на всю каюту за той дверью.

Там точно была она, моя Джейн! Точно моя девочка! И эти двое пытали ее! Твари поганые! Моя девочка не выдала меня. Как я понял, ни произнесла, ни слова обо мне. И то, что я живой. И на нашей яхте.

— «Моя красавица, что там с тобой делают! — думал взбешенный я — «Я пришел за тобой, и я выручу тебя моя кошечка, моя малышка, моя милая девочка!».

Снова прогремел женский такой же дикий и, даже более еще бешеный голос — Толку с нее, Рик! Скажем шефу сдохла и все! Давай, выпустим ей дух! Придушим, по-тихому! Я уже спать хочу, Рик!

Я прижался ухом к двери каюты и вслушивался в звуки там за дверью.

— Говори, сука черная! — прокричал тот мужской голос, которого звали Рик — Говори! Кто еще был на яхте! Ты же не одна была! Правда?! Тот, кто тебя ебал, живой или нет?!

— Один я знаю, точно рыб глубоководных кормит! — прозвучал громко голос с издевкой Рика — Сам видел! Где второй?!

И прозвучал опять удар и вскрик со стоном моей девочки Джейн.

— У парня были самые дорогие в мире похороны. Все наше золото с собой утащил, сосунок паршивый! — проревел, дополняя его мужской голос — Говори, падла!

И, снова послышался глухой удар и вскрик моей девочки. Тихий уже такой со стоном — Где второй, шлюха черномазая! — прорычал громко некто Рик.

— Наверное, она точно не знает! — прогремел женский голос некой Рэйчел — Бросил он ее! Все мужики так делают! Я женщина, я знаю, Рик!

— Заткнись! — Рик прорычал на некую рядом с собой в той пыточной каюте Рэйчел — Ты не женщина, ты убийца, как и я! И мы оба об этом знаем! Так, что заткнись, я сказал!

— Это мой брат — еле слышно произнесла Джейн. Это ее был голос. Сдавленный и забитый. Я еле разобрал даже ее слова. Но, это точно была она. За той каютной из красного дерева дверью. В той пыточной каюте.

— Что ты сказала?! — пропела громко некая Рэйчел.

— Это был мой брат — прозвучал голос еле слышно моей Джейн.

Это точно была она. И она еле выговаривала слова. Ее уже всю донельзя там избили. И, надо было, что-то срочно делать.

— Сучка заговорила! — проревел, снова громко голос ее мучителя — А, я думал, как же ей развязать язык!

В стену между каютами затарабанили кулаками.

— Мать твою, Рик! — раздалось из-за переборки другой каюты и отсека — Грохни ты эту тварь! — заорали оттуда — Она двоих наших порешила! Грохни ее и все!

— А перед этим выеби до смерти! — прокричал еще, кто-то оттуда же, и захохотал.

Раздался стук и крик уже из-за другой переборки другой каюты.

— Уроды! Сейчас всех перестреляю! Заткнулись все! Спать хочу! У меня через час вахта! Уроды, спать всем! — донеслось гулко по-мужски оттуда.

— «Похоже, скоро вся яхта будет на ногах!» — напугался, подумав я. И понял сразу по вскрику и стонам, что моя девочка Джейн была за этой дверью.

— Заткнись сам! — прокричал тот, кто был Рик из-за двери — Мне босс приказал всю ночь бить эту шлюху. И я буду бить эту шлюху! Понял, Торан! Если кто хочет объяснить мне мои правила, прошу на верхнюю палубу нашей посудины! Посмотрим кто больше мужик, чем баба!

Там за переборками с двух сторон, кто-то громко выругался, и наступила короткая тишина, между отсеками кают. И голос из-за двери добавил — Вот так, то, лучше! Рэйчел вмажь ей еще за твоего Митчела!

— Да, ну ее! — проговорила та, что называлась Рэйчел. И была единственной, видимо, женщиной на этой гангстерской яхте — Я и так поиздевалась всласть над этой молчаливой стервой! Пойду, отдохну, Рик! Теперь ты моя любовь, Рик! Бедненький Митчел и Дафни! Мне их будет не хватать.

И та, что звалась Рэйчел, захохотала, как конченная дура. На всю каюту.

— Это же надо, эта шлюха уделала их! — произнесла громко Рэйчел — Придурки! Надо было тебе, Рик первому туда заскочить! Ты, вообще зверюга, без капли совести и любви! Не то, что был мой Митчел!

— Заткнись, Рэйчел! С огнем играешь! — прокричал ей Рик — Ты меня знаешь! Грохну и глазом не поведу! Хоть ты и баба! Вали отсюда! Я сам доведу дело до конца, без твоей помощи! Пошла вон!

— Смотри! — произнес громко, снова женский голос некой Рэйчел — Сучка скоро сдохнет. И нечего будет кэпу сказать. Ты с ней по аккуратней! Видишь, она уже не так кричит! Скоро кончиться!

— А, может ей это уже, даже нравится! — прорычал Рик — Правда, сучка?!

И, снова раздался удар и тихий уже стон. И вскрик моей малышки Джейн.

— Не смей подыхать шлюха латинская! — Рик прорычал — Я тебе не разрешал!

— Сейчас кончиться! — раздался голос Рэйчел.

— Кончиться, когда я в нее кончу! Пошла вон! — рявкнул, некто Рик на свою видимо, подругу по пыткам и оружию.

— Пока, Рик! — сказала та, что звалась Рэйчел и говорила женским голосом — Если понадоблюсь, я у себя!

Раздались шоркающие о пол за дверью медленные шаги. Словно, нехотя они приблизились к двери каюты. И я поспешил быстро по длинному коридору и свернул за угол и притаился.

Дверь открылась. И та, что звалась Рэйчел вышла в коридор. И направилась в мою сторону. Это была с выбеленными прядями длинных распущенных во все стороны волос. Невысокого, тоже, как и моя Джейн роста, синеглазая брюнетка. В черной короткой распахнутой на узкой талии блестящей в свете коридорного между каютами яркого лампового освещения кожанке. В черном на полной размера четвертого груди туго натянутом на плечах узкими лямочками, спине и ее груди лифчике. Который, было характерно видно из-под той куртки, под которой больше видимо ничего не было. В узких синих джинсах и армейских кованых ботинках. С яркой алой помадой на губах. И накрашенными черной тушью бровями и ресницами. Этакая демоница, безжалостная и жестокая. С холодным ничего не выражающим выражением своего женского лица. Хоть и не дурного на вид, но скрывающего умело дурной характер этой опасной особы. И особенно опасной, видимо для самих же мужчин.

И она направлялась, именно в мою сторону.

Рэйчел, будто чуя меня или мой мужской запах, как хищная кошка, даже через прорезиненный акваланга гидрокостюм, направилась в мою сторону. Может, она уловила мой неосторожный шорох из-за качки большой яхты, когда ее швырнуло, будто в сторону с волны на волну. И я, голыми ногами шерконул, пытаясь удержаться на месте у стены за углом по полу коридора.

Если так, то у этой гангстерши был феноменальный слух и нюх. Ничуть не хуже.

Охотница на мужчин. Женщина и убийца в одном лице. Жуткий сплав.

А, может я, просто ошибался, и она, просто сюда направилась по своим каким-то причинам. Но, она шла, именно ко мне, довольно быстро, стуча кованными солдатскими ботинками по полу коридора. И надо было, что-

То делать.

Надо было, куда-нибудь нырять. И чем быстрей, тем лучше.

— «Джейн! Джейн! Любимая Джейн!» — в памяти лихорадочно прозвучало.

— «Вот черт!» — в панике подумал я, но собрался и притаился за углом коридора. И какой-то еще двери. Возможно, ведущей в трюм судна.

Я открыл дверь. Она была не заперта. И я проскочил в полумрак на еще одну лестницу, ведущую вниз. Где хорошо был слышен шум бьющихся о борта Черного аиста бурлящих в ожидание шторма волн.

Я оказался в самом трюме этой гангстерской яхты. В ее самом черном чреве, чреве Черного аиста. Здесь было полно оборудования и водолазного оснащения. А, за переборкой был двигательный, как и у нашей Арабеллы отсек. Отсек с более мощными, чем у Арабеллы двигателями, валами и пропеллерами. Он не работал. И эта черная большая яхта шла, пока только под парусами.

— «Наверное, должен быть и генераторный отсек» — подумал я — «Может, там же, как и у нашей яхты, или где-нибудь, даже здесь в техническом, или двигательном за герметичной переборкой отсеке. Света на яхте много и генератор должен быть побольше и помощнее, чем на Арабелле».

Я затаился в полной темноте. Свет здесь был выключен, и никого не было. Этот отсек было довольно просторный. Это было видно по стенам самого отсека и на ощупь. И здесь можно было, видимо перемещаться практически в полный рост, не боясь удариться, даже головой о, что-нибудь.

Я ощупал себя и потрогал на своем теле поверх синего своего гидрокостюма взрывчатку СI-4. И отвязал ее от себя, бросив в темноту трюма кусок длинной лебедочной нейлоновой веревки.

Я включил таймер детонатора на одной из увесистых упаковок и прикрепил на стену взрывчатку, бросать не стал. Прикрепил, прямо здесь же, на переборке у самого входа на какой-то в темноте полке. С одной стороны и с другой положив, прямо аккуратно на сам пол под, почти вертикальную ведущую вниз в темноту лестницу. Получалось это, где-то посередине этой большой вражеской яхты. Если сработает, хотя бы одна, то взорвется другая. И разнесет эту чертову посудину пополам и в щепки. От самого трюма до верха.

Я сверил, снова подводные часы, посмотрев на левую руку в приоткрытую узкую щель трюмной двери, откуда падал яркий коридорный свет. Там было уже двенадцать двадцать ночи.

— «Черт, как время быстро сейчас летит!» — подумал я. И поставил на час тридцать минут таймер детонатора взрывчатки. Тот замигал огоньками и цифрами на маленьком боковом одной СI-4 табло. Время пошло. У меня был в расчете теперь, был час пятнадцать минут. И надо было действовать. Успеть спасти мою Джейн и покинуть до взрыва Черный аист.

Спешить, пока враги не расчухали меня. Пока есть возможность спасти мою девочку Джейн. И я поднялся аккуратно и тихо назад по трюмной лестнице. В темноте я приоткрыл, снова дверь и вышел наружу в трюмный между каютами коридор. Освещенный ярким ламповым светом.

Здесь, по-прежнему была тишина и никого.

Я пошел к повороту и тут на меня напали. Точнее, напала та самая, что была в той каюте, где была моя Джейн. Та самая, которая била ее вместе с неким Риком.

Это был удар ногой из-за угла и в полной тишине. Удар кованным армейским ботинком. Удар прямо в живот. Но, скользящий и не очень удачный. Я успел отскочить немного в сторону. И, поэтому удар был не совсем точный. И эта тварь по имени Рейчел, бросилась на меня с кулаками, пытаясь врезать мне, и стараясь оглушить и сбить с ног.

Я кинулся на нее, не раздумывая даже, кто она такая.

Эта тварь в облике достаточно красивой женщины, лет, наверное, тридцати или чуть старше, вцепилась в меня своими женскими цепкими пальцами как кошка. Она не могла уже просто ударить меня, так как я прижал ее к себе и придавил всем телом к стене коридора. И протащил за угол к двери ведущей вниз, глубже в водолазный технический трюм Черного аиста.

Эта наша на убой драка была довольно недолгой, и молчаливой.

Странно, но эта самая Рэйчел. Этакая бой баба, в кожаной короткой, куртке и синих джинсах, в армейских подкованных ботинках, невысокая, но довольно сильная. Подготовленная к драке, как настоящий солдат или наемный убийца, ни произнесла, ни звука. Она не подняла тревогу и крик.

Она просто дралась со мной, как на боксерском ринге без всяких правил, только с одним правилом, правом на убийство. Равно как и я. Стремясь наносить удары сильными натренированными женскими ногами. Особенно коленом, то в живот, то ниже по моим в синем гидрокостюме акваланга босоногим мужским ногам.

Эта самая Рэйчел, наверное, единственная женщина на этой гангстерской яхте, яростно билась со мной в этом коротком, поворотном закутке у самой трюмной двери. Пытаясь схватить меня руками за синий мой обтягивающий все мое тело гидрокостюм. И ей это плохо удавалось.

Я постоянно вырывался из ее цепких молодых еще молодой, но уже опытной как видно, убийцы рук. Но, в свою очередь сам схватил эту Рэйчел за ее одежду, придавив под собой к полу коридора. И схватив за ее тонкую, но жилистую женскую шею руками. Я сдавил ее шею, как только смог пальцами обеих своих рук. И начал душить. Нельзя было допустить, чтобы она закричала. Помню, я разорвал, даже воротник ее кожаной куртки. И увидел тот самый из золота старинный найденный моей девочкой Джейн там, на барьерном коралловом рифе тех рыбацких тропических островов медальон. Большой и красивый, как моя Джейн. И я совершенно тогда, помню, остервенел и озверел в той драке. Эта тварь в женском обличие, ограбила Джейн каюту. Это она вышарила там все. И забрала золото и драгоценности моей любимой Джейн.

Я из-за этого просто сам озверел.

— Тварь поганая! — прошипел я тихо. Еще сильнее сдавил этой Рейчел ее шею — Ты, тварь посмела забрать то, что не твое, мразь! Не тебе принадлежит!

Помню, эта Рэйчел услышала мой сдавленный приглушенный тихий яростный голос и разжала свои на моем гидрокостюме пальцы.

Она вытаращилась на меня. Наверное, поняла, что я русский. Поняла по произношению. И по моему злобному озверевшему лицу. И, поняв, что дело худо, теперь била меня, стараясь попасть чаще всего по голове. А, я душил ее, перенося ее оглушительные кулаками удары по лицу и голове с обеих сторон ее женских сильных тренированных, как и удары ногами рук.

Она подкараулила меня. Видимо, чутье. Ее чутье, выследило меня. Или я как-то выдал себя. Вот только не ясно, как и почему, она не подняла тревогу по всей яхте.

Вероятно, эта длинноволосая обесцвеченная, морская бандитка и профи, захотела собственноручно уделать русского моряка. Но, поняла, что просчиталась, когда я сам, бросился, остервенело на нее.

Она не растерялась. И тем более не испытала, даже малейшего страха или какой-либо неуверенности, а только дралась со мной по-зверски, как сумасшедшая. Причем молча, не издавая ни звука. Ни стона или рычания от ярости. С хладнокровным видом, лишенным какой-либо жалости к своему противнику.

От ее ударов у меня гудело в голове. Но, я ее просто душил, не ослабляя своей пальцами цепкой убийственной хватки.

На мое счастье я не был длинноволосый. Но, эта убийца в женском облике с озверелым видом вырвала все, же левой рукой клок волос, вцепившись мне в голову обеими своими сильными пальцами. И не сдающимися руками. Поняв, вероятно и наконец, что ей самой уже, ни за что, не вырваться из моих мужских сильных мускулистых русского моряка рук.

Мы катались от стены к стене под качку на волнах гангстерской яхты. И

бились с силой о те переборки. Но, нас не было слышно в шуме бурлящих волн, где-то там с наружи несущегося по тем волнам корпуса большого черного двухмачтового судна. Эта тварь по имени Рэйчел, пыталась освободиться от моих рук. Понимая, что проигрывает схватку.

Уже ухватившись пальцами своих рук за них, за сами запястья. И хватаясь, снова за мои короткие выгоревшие на тропическом солнце русые русского моряка волосы. Нанося удары сбоку по очереди женскими руками, брыкаясь ногами под придавившим ее моим мужским в синем комбинированном черными полосами, обтягивающем акваланга гидрокостюме телом. Она пыталась выцарапать мне глаза, и пиналась кованными армейскими ботинками. Задней частью их, каблуками, по моим задницы ягодицам и ногам. Но, уже она не смогла ничего сделать. Я, лишь держал ее мертвой сильной хваткой обеих рук за ее женскую сдавленную с силой шею. Передавливая ее женскую тонкую, но жилистую с золоченой цепью ворованного ею старинного у моей Джейн медальона горло с венами и артериями.

Я, даже не знаю, с какой силой я держал ее. С какой силой своих рук душил. Я, просто давил пальцами, что мочи за ту шею в желании задушить эту мерзкую тварь, пытавшую мою любимую красавицу Джейн.

Я смотрел в ее широко открытые синие и красивые в черных длинных ресницах, такие же, как и у меня глаза. Глаза зверя. Глаза сумасшедшей убийцы, на синеющем от удушья и оттока крови девичьем лице. Теперь уже не наполненные яростью схватки, а скорее испугом и пониманием приближающейся скорой и тихой смерти. Смерти на миленьком, и даже не менее красивом, как и у моей Джейн загорелом до черноты личике. Из-под вздернутых черных, как и у моей красавицы Джейн бровей. Глаза врага, выкатившиеся, теперь из орбит и глазниц наружу. От нехватки воздуха.

Эта самая Рэйчел захрипела, задыхаясь широко открыв свой женский рот и вывалив наружу язык от моей смертельной судорожной хватки. Хватки обеих сильных мускулистых рук. Она смотрела в мои, тоже полоумные озверевшие дикие от ненависти и злобы глаза. И уже прекрасно понимала, что ей конец. И что никто уже ей не поможет. Что просчиталась. Просчиталась, понадеявшись на свою боевую подготовку и силу. Просчиталась в своей излишней самоуверенности и попытке доказать, что-то мужчине, путем грубой и жестокой звериной силы.

А, я был в таком напуганном и остервенелом состоянии одновременно, что не помню, как я ее придушил. Она пыталась крикнуть напоследок и позвать своих, на помощь, но уже не смогла. Было поздно метаться. Она просчиталась с жертвой. Это ей не мою любимую Джейн бить. Да, еще вероятно связанную. Там в той каюте, вместе с тем уродом Риком, которого я еще не видел, но он должен, теперь быть следующим.

Я буквально раздавил ей ее сорокалетней наемнице убийце шею. Раздавил обеими своими в мертвой хватке руками женскую ту загорелую, тоже, почти черную из-под раскрытого настежь воротника кожаной черной короткой куртки шею. Как так смог, не знаю, но смог. Помню, как там, даже, что-то сильно хрустнуло. И эта тварь в женском миловидном облике Рэйчел захрипела и задергалась конвульсивно в моих руках и подо мной.

Помню, я сорвал с нее тот медальон, порвав золотую цепь.

— Это не твое! — прошипел я, снова ей — Не твое, тварь паршивая! Это моей девочки! Сука!

Она, не произнесла ни слова, но еще попыталась брыкаться ногами, вцепившись снова мне в волосы, но это был уже ее конец.

Вскоре она затихла, слабо еще дергаясь от посмертной конвульсии. Хрипя, тихо со свистом через открытый настежь женский рот, мне в лицо, вытаращив уже остекленелые глаза, смотрящие мертвым взором на своего, теперь ночного одолевшего ее убийцу.

Руки в рукавах черной разорванной мною, на воротнике распахнутой настежь кожаной куртки морской гангстерши упали по сторонам. По сторонам от меня. Совершенно недвижимые. И ее с черными волосами местами выбеленными волосами голова, короткостриженная под каре, съехала набок по трюмной двери и по полу. Словно, сломанная в той передавленной моими руками шее. Съехала, ложась правой загорелой щекой на воротник кожаной расстегнутой настежь на шее и разорванном воротнике и груди куртки. На ее женское плечо. Оперевшись при корабельной качке затылком в порог самой трюмной закрытой двери.

Я быстро соскочил со свежего женского трупа, и немного и быстро оттащив, теперь мертвое женское тело в сторону, открыл в корабельный технический трюм ту закрытую совсем недавно мною дверь. Открыл настежь и тихо, взяв за ноги женский труп за армейские кованые ботинки и облегающие красиво женские длинные стройные ноги синие джинсы. Сбросил его вниз с той крутой лестницы в темноту трюма, где шумели за бортом бушующие от сильного ветра и бьющиеся о корпус черной гангстерской яхты океанские волны. Помню как, мелькнув на последок, запрокинутыми вверх по полу обмякшими недвижимыми руками и рукавами кожаной распахнутой настежь порванной в воротнике короткой блестящей куртке труп этой гангстерши Рэйчел улетел, куда-то в темноту вниз. И сгрохотал на пол водолазного технического трюма.

Я поднялся во весь рост на ноги еле-еле. Все болело. Руки и особенно мои в синем акваланга гидрокостюме босые ноги. По ним пришлось неслабо коваными ботинками. И, они, теперь болели от верха до самого низа. Даже болела задница. Эта сволочь отбила мне мою задницу.

— Вот, сука! — тихо прошептал я, наматывая цепочку с медальоном из золота на левую руку и опираясь обеими руками о стену переборки. И, снова закрытую, теперь, снова дверь — Вот, тварь поганая! Это тебе за мою Джейн! Сволочь!

Надо было спешить. Я посмотрел на подводные на левом рукаве гидрокостюма часы. Время было 00: 57. Еще не было часа. Но, надо было все равно спешить, пока тут все не стало измельченным кормом для океанских рыб.

Я по приседал возле, стены в боковом коридоре у трюмной двери технического водолазного трюма яхты. Разминая и растирая себя от тех тяжелых ударов ногами в кованных армейских ботинках. Заболела, снова правая нога. И я захромал.

— Вот, гнида поганая! — ругался тихо, почти шепотом, я — Как она меня выследила тварь! Или это такое охотничье чутье?! Самонадеянная дура! Я уделал тебя сучка. Уделал! Жаль ты это поздно поняла! — я плюнул на трюмную закрытую дверь со злом. И выглянул, снова в коридор между каютами из-за угла поворота.

Я взял в правую руку свой подводный нож. На этот раз все должно быть по-другому. И я сам буду диктовать условия боя.

Я пошел, слегка пригибаясь все еще прихрамывая на больную правую ногу.

— «Опять правая!» — думал я — «Снова, теперь болит как после ранения! Еще эта чудовищная качка! Вот, сука!».

Яхту качало уже сильнее на волнах, чем раньше. Она входила в полосу шторма, которого нельзя было избежать.

— «Как там, сейчас на тросу Арабелла?» — думал я — «Только бы не отвязалась. Думаю, эти козлы ее ловить в шторм не станут. И просто, бросят на произвол судьбы».

Я думал сейчас об этом, и шел осторожно, и тихо босыми переступая ногами по холодному освещенному полу трюмного между спящими каютами коридору. Мимо дверей из красного дерева. Закрытых дверей. Откуда не доносилось больше звуков. Иногда слышался храп.

— «Значит, практически все спят» — думал, прислушиваясь ко всему я — «Значит, все идет как надо».

Нашей драки и возни никто таки не слышал здесь. И это очень было хорошо. И тикали часы на моей левой руке, и на таймере взрывчатки. В том водолазном трюме на стене отсека и переборках. Куда я сбросил мертвое тело этой гангстерской сучки.

Эта смертельная схватка напрочь во мне убила страх перед опасностью. И, лишь добавила уверенности в том, что я сейчас делаю. Уверенности в своих силах и себе.

Я продвигался тихо, как только мог по просторному освещенному ярким светом длинному коридору. Кругом был слышен только шум волн. И их удары о прочный корпус черной гангстерской яхты, ныряющей в бушующую волну.

Я осторожно подошел к той двери, где до этого был допрос, и слышны были голоса этой убитой мною сучки Рэйчел и некоего Рика, которого я еще не видел своими глазами. Но, вероятно он мог быть тут.

Я осторожно взялся за дверь каюты и тихо приоткрыл ее. Тихо и осторожно, прислушиваясь о том, что могло быть внутри каюты. Там была тишина, но горел свет. Но никого не было. Видимо, этот самый друг этой укокошенной только, что мною Рэйчел, вышел куда-то, пока мы бились с ней за дальним углом от этой каюты коридора. Вышел, может в туалет, может, просто решил отдохнуть на время. Может, еще куда. Но, каюта была пустая.

В узкую щель это было видно. И я, приоткрыл дверь сильнее, и увидел мою Джейн! Мою девочку Джейн! Мою ненаглядную Джейн! Привязанную к стулу и избитую. Но в сознании. Она увидела меня, подняв свои наполненные страданием и слезами девичьи черные как ночь глаза.

Джейн заморгала ими. И по избитым ее руками врагов щекам полились горькие обильные слезы. Губки ее были опухшими от побоев, и в крови. И слева лицо опухло от ударов, и затек уже левый ее глаз.

Она была в том своем легком гидрокостюме, распахнутом, почти целиком до ее овального черненького от плотного загара с кругленьким красивым пупком животика.

Замок на костюме был сорван. И была видна в полосатом цветном узком лифчике купальника ее Джейн мокрая от пота и в ручейках крови девичья трепетная, полная с торчащими сосками грудь.

Гидрокостюм акваланга был сильно порван, и приспущен на ее загорелых до черноты плечах. И по узкой девичьей спине лежали растрепанные черные вьющиеся змеями прилипшие от пота длинные волосы. Свисающие, мокрыми слипшимися локонами от мучений спутанными и извивающимися, по ее спине и девичьим полуоголенным плечам. Прикрывая мокрыми вьющимися сосульками ее избитое в крови миленькое девичье личико. На миленькой избитой кулаками головке моей ненаглядной красавицы Джейн.

Руки Джейн были завернуты назад через спинку этого деревянного крепкого пыточного стула. И привязаны сзади крепкой обычной тонкой веревкой поверх голых запястьев черных от плотного загара рук безрукавого порванного легкого ее гидрокостюма. И были в синяках, как и все ее, по-видимому, девичье нежное тело. Маленькие девичьи пальчики на руках Джейн посинели от надава той веревки.

Ее загорелые в облегающем гидрокостюме, практически целиком стройные полные ляжками и крутые в бедрах девичьи ножки, тоже, обрызганные ее с девичьего лица кровью были вместе сжаты. Одна к одной. И туго связаны веревкой. И прикручены к ножкам этого деревянного пыточного стула, чуть касались носочками пальчиков голых черненьких маленьких женских ступней пола. Ее все женское тело, любимой, было избито и истерзано этими ублюдками. Особенно досталось ее лицу. Оно было все в крови. В прилипших к нему длинных сосульками мокрых волосах. И половина его отекла и опухла от побоев.

Я потрясенный увиденным с ужасом на глазах и безумной любовью распахнул дверь и увидел, что никого не было в каюте. Она моя Джейн была сейчас здесь одна. Ее бросили, видимо, пока я боролся с той убитой мною сучкой Рэйчел. И на некоторое, видимо, короткое время. Возможно, решая уже ее дальнейшую судьбу.

— Володенька! — произнесла еле слышно она — Миленький мой! Живой! Миленький, Володенька! Любимый!

Она, пытаясь улыбнуться разбитыми в кровь губами, простонала от боли. И отключилась и ее черноволосая избитая в кровь девичья головка, упала на ее девичью обрызганную кровью тяжело дышащую голую черненькую загоревшую до черноты, мною не раз исцелованную трепетную грудь.

Я кинулся к ней. И начал ее быстро отвязывать, обрезая своим подводным острым ножом на руках и ногах веревки. И освобождая от этого проклятого пыточного стула.

— Володенька мой, любимый! — она прошептала прейдя, снова в себя. И целовала меня, как сумасшедшая, по-русски и английски одновременно, перемешивая оба языка — Володенька, мой ненаглядный! Я знала, что ты живой! Знала, что не найдут тебя эти выродки!

Я быстро глянул на подводные часы на моей левой руке. Было десять минут первого ночи. Минут через пятнадцать должна рвануть CI-4. И разнести здесь все в щепки. Всех этих морских ублюдков. Из-за, которых страдает моя Джейн. И погиб Дэниел.

— Давай, бежим отсюда, Джейн, любимая моя — шептал я, ей тихо, целуя ее в полненькие избитые руками этих палачей девичьи губки.

Личико Джейн было в ссадинах и синяках. Она стонала от боли и мучений, приходя в себя от долгой сидячки на этой пыточной привязи.

— Руки совсем затекли — простонала моя любимая.

Я их, тоже исцеловал своими губами. А, она, приложила их к моему лицу. И смотрела в мои синие страдальческие и жалостливые как у преданной собаки глаза. Смотрела с безумной преданной любовью.

Жертвенной любовью несчастной измученной ради этой любви женщины.

— Сволочи! — прошипел я взбешенный, глядя на истерзанную всю мою Джейн — Что они с тобой сделали!

— Миленький мой — она шептала мне радостно по-русски — Хороший мой — радовалась Джейн моему появлению.

— Любимая моя! — шептал я ласково, сдерживая дрожащий от гнева и сострадания голосом — Любимая, девочка моя! Моя ты куколка!

Я, буквально, выдернул ее из того пыточного деревянного стула. Который был, наверное, специально здесь для этого и сделан — Я забрал твой золотой медальон. Помнишь его? — я произнес Джейн. И показал намотанную золотую цепочку на левую руку. И красивый старинный найденный ею на рифе медальон.

— Ты отобрал его у этой Рэйчел — произнесла еле слышно моя измученная побоями Джейн.

— Да — прошептал я ей, почти на ухо — Я убил эту тварь, девочка моя. Убил. И убью здесь скоро всех, кто тебе делал больно. Я пришел за тобой. Любимая моя!

Я поднял свою Джейн на руках, подхватив под узкую женскую в изорванном заляпанной кровью гидрокостюме спину. И под красивые в ее изорванном легком гидрокостюме полненькие икрами ляжками и крутыми бедрами стройные мною не раз исцелованные согнутые в коленях ножки.

— Я пришел за тобой! — повторил я ей, и она, снова посмотрела на меня, приподняв свою миленькую избитую в кровь, опухшую от звериных ударов этого ублюдка Рика и той убитой мною сучки наемницы Рэйчел, черноволосую со слипшимися перепутанными, и растрепанными длинными вьющимися локонами мокрыми волосами от пота девичью головку. Она положила мне ее на левое плечо. И прижалась, почти окровавленным личиком к моему подбородку.

— Колючий — прошептала она. Сквозь стон, прямо в мое ухо. Так, тихо, ели слышно Джейн — Не бритый, как всегда. И такой мною любимый.

Я действительно был не бритый. И уже с колючей бородой. Даже, сам не заметил, как зарос длинной колючей рыжеватой щетиной, из-за всего этого кошмара.

— Любимый мой, Володенька — прошептала Джейн, глядя на меня жалобным ласковым взглядом черных глаз, и замолчала, прижавшись ко мне. Потом произнесла — Я знала, что ты живой. Я знала, что они не найдут тебя. И ты придешь за мной, любимый.

— Тише, любимая моя — шептал я, вынося аккуратно и тихо ее, выглядывая в коридор между каютами — Твари, что они с тобой сделали! Сволочи! Такую красоту так бить! Твари!

Яхту швырнуло на бушующей волне, и я отлетел вместе с Джейн к противоположной стене от каюты коридора, ударившись и развернувшись по инерции спиной. И в это время открылась дверь, буквально передо мной каюты. И я увидел того, кто пытал мою любимую Джейн. А он, увидел меня. И был, словно парализован такой вот неожиданной встречей.

Это был тот самый, как я понял Рик. Здоровенный детина, и достаточно мощный тип. С бинтом на голове. Возможно, получил недавно в драке со своими собратьями по оружию здесь же на яхте. Заросший жиденькой черной бороденкой и усами. Но с мускулистыми загорелыми, руками и голым жилистым торсом. Загоревший, тоже до черноты. Раздетый до пояса в одних армейских зеленого цвета штанах на широком ремне, на котором была кобура с пистолетом. И в таких же армейских кованых ботинках, какие были на той убитой мною сучке Рэйчел.

Он курил сигарету и из открытой каюты повалил густой дым.

Рик, буквально, так и замер в дверях с той сигаретой, глядя на нас.

Он действительно был ошарашен от того, что только, что увидел. И, видимо, туго соображал, как это все вышло. Но, я быстро сообразил, что делать дальше. Я держал как раз подводный нож. Тот свой в своей правой руке. Крепко сжимая своими пальцами под ножками моей любимой Джейн. И я, кинулся, прямо с Джейн на руках и выставленным вперед, тем ножом на этого морского гангстера ублюдка. Он, даже не отскочил в сторону от такой неожиданной «радостной» встречи. И я помню, как мой тот подводный острый нож, воткнулся ему, прямо в мускулистое брюхо. И мы влетели все трое в ту каюту, запнувшись о порог, и падая друг на друга. Нож вошел по самую рукоятку тому Рику в его живот, распарывая его снизу доверху. И выворачивая гангстера вонючие кишки. Он, было, закричал, но я ударил в довесок его по голове левой рукой лежа на Джейн, и на нем. Облитый брызжущей из разрезанного его живота артериальной кровью.

Я бил его левой рукой в золотой цепочке и болтающимся медальоном по голове и бородатому лицу до последнего, пока его лицо не превратилось в кровавое, тоже месиво. Я с лютой ненавистью бил его, не жалея, вспомнив все. И гибель моего друга Дэниела. И ту за мной подводную погоню. И за то, что он сделал с моей крошкой Джейн.

Он замолчал и затих в луже собственной крови. А я, выхватил из кобуры его пистолет и поднял мою, облитую уже с ног до головы кровью нашего общего врага Джейн. Напуганную, и, почти без чувств, облитую горячей ее мучителя кровью. Скользящую голыми черненькими ступнями с маленькими пальчиками своих женских ножек. По разлившейся по полу каюты крови. Я поднял ее, прижав к себе. И, снова подхватив на руки, шлепая босыми ногами по разлившейся горячей крови врага, выскочил в коридор. Я тоже, был весь в крови. И, подняв Джейн, снова на руки, отшатнулся при качке к стене каюты, осматриваясь по сторонам. Это была видать его каюта. И все здесь было забрызгано, теперь кровью этого ублюдка. И его постель. И платенные встроенные шкафы. И столик с бутылками водки и вина. И какой-то рыбой жаренной и недоеденной на столе. И он, лежал перед нами на спине, на полу этой своей ублюдской каюты. С распоротым от самого низа широкого военного ремня залитых кровью зеленых армейских штанов до самой практически груди. И еще хрипел и дышал, пуская кровавые пузыри разбитыми вдрызг губами. Из распоротого моим подводным ножом его брюха торчали его кишки. И он тянул ко мне слабеющие, теперь руки. Толи, прося его добить, толи хотел мне вцепиться в мое горло.

Этот самый Рик, посмотрел на старинный в золотой цепочке на моей левой руке медальон. И, видимо, напоследок перед смертью понял, что уже и его Рэйчел, тоже нет. Он, что-то прошептал захлебываясь своей кровью и слюнями, но что, я так и не разобрал. Он, что-то произносил, глядя на меня одуревшими в предсмертной агонии глазами. А я, направив в него пистолет, ждал, что возможно, этот зверь еще подымется. Но, он уже был готов и вскоре замер, испустив окончательно дух, как и его подружка по пыткам Рэйчел, лежа на полу в своей луже крови недвижимым.

Он видимо, хотел продолжить пытки моей красавицы Джейн, но получилось вот так, как он совсем не ожидал. И мы вместе с моей Джейн смотрели на его, уж предсмертную на полу его залитой кровью каюты агонию.

Я, снова, вспомнил о времени и о взрывчатке. И, прижав на руках свою измученную пытками, ослабевшую любимую, посмотрел на левую руку, и подводные часы. Время было уже двадцать минут. И оставалось совсем ничего до взрыва СI-4.

— Черт! — пролепетал в панике я — Черт! Времени, совсем уже практически в обрез!

И я, выскочил в коридор, неся на руках свою любимую Джейн. Отлетая при сильной качке от стены к стене, буквально побежал прихрамывая, превозмогая боль в отбитой армейскими кованными ботинками, правой недавно совсем зажившей от ножевой раны ноге к лестнице в конце этого каютного трюмного коридора, чтобы выскочить наверх.

Не знаю, слышали меня или нет, когда я, шлепая голыми скользким от крови ступнями, оставляя по полу коридора кровавые следы, летел бегом до самой лестницы.

— Вот, черт! — снова выругался я, подлетая к почти вертикальным ступенькам той лестницы. Когда открылась верхняя с палубы дверь. И я уже не думая, выдернув правую руку из-под полненьких ножек моей любимой, выстрелил, почти не глядя, в того, кто открыл на верху иллюминаторной палубной надстройки, ту ведущую на эту трюмную лестницу дверь.

Я выстрелил и в другого, который был за ним, пропуская падающее вниз с лестницы потерявшее равновесие мужское подстреленное тело. Отскочив с моей Джейн в стене переборки коридора.

Там наверху тот в кого я попал, отлетел назад. И упал, видимо на залитую штормовой водой палубу. Но, я уже, ни на что не смотрел. Я, просто, быстро соображал сейчас, что да как. И понял, что надо было бежать к корме, к той резиновой висячей на веревках кормовой лебедки маленькой лодке. И подняв любимую на своих руках впереди себя, вытолкал ее, буквально силой под ее полненькие красивые любовницы обтянутые гидрокостюмом ноги. И широкую женскую попку на качающуюся на волнах палубу. И выскочил из каютного трюма сам. С пистолетом на вытянутой правой руке, нажимая на курок и стреляя в бегущих ко мне, и тоже, стреляющих из пистолетов противников.

Как получилось так, что я попал в них. Вероятно, это оставшийся мой еще с Советской армии военного в прошлом моряка подводника опыт и навыки. Все это сработало в нужный момент. И, похоже, я попал в стрелявших. А они, при качке своего мореходного на бушующих штормовых уже волнах судна не попали в меня. Они попадали на палубу. И не знаю, убил я их или только ранил. Но, я, снова схватил на руки пытающуюся, теперь встать на ноги мою любимую Джейн.

Я подхватил ее под гибкую девичью тонкую талию вокруг уже мокрого от летящей воды легкого порванного гидрокостюма. И, вместе с ней, таща ее сбоку себя, практически волоком, понесся к корме Черного аиста.

Цепляясь за натянутые скрипящие на стальных креплениях на ветру нейлоновые парусные черной яхты канаты. Я несся, хватаясь за леерное ограждение левого борта Черного аиста, пригибаясь вместе с Джейн под опущенными вниз с мачт большими треугольными парусами к рулям большой гангстерской яхты. Несся туда, где была резиновая небольшая лодка на кормовой лебедке. Это был единственный шанс, теперь спастись.

Наверняка мои выстрелы из пистолета подняли шум в каютном трюме гангстерской большой яхты. Они разбудили всех там внизу. И надо было быстро уносить свои ноги с ее палубы и перебираться на Арабеллу. И чем быстрее, тем лучше.

Джейн, поддерживаемая мной, бежала, тоже на своих истерзанных побоями полненьких черненьких от солнечного загара в синяках под облегающим гидрокостюмом девичьих голых ступнями ножках. Мелькая овалами красивых крутых женских бедер в распахнутом до самого пояса Разорванном с сорванным замком и окровавленном легком гидрокостюме.

Она бежала со мной, прижавшись от боли в своем измученном теле ко мне сбоку, к моему синему с черными полосами, тоже обрызганному мокрому от воды и крови акваланга гидрокостюму. И я, то и дело, подхватывал ее при качке черной яхты из стороны в сторону, поддерживая любимую на ногах. Она плохо, видела из-за разбитого и опухшего от побоев своего девичьего миленького лица. Я держал ее за гибкую тонкую как у восточной танцовщицы талию. Она стонала от боли, но упорно держалась на ногах, бежала со мной, подныривая под канаты и нейлоновые троса черной гангстерской яхты. Мы были мокрые уже по уши в океанской бурлящей и летящей через палубу яхты воде. И наши гидрокостюмы отмылись от крови, как и наши лица.

Так мы добежали беспрепятственно до самой кормы Черного аиста.

Там не было ни кого. Никого у рулей этой гангстерской черной яхты. И она была, теперь неуправляема на бушующих океанских штормовых волнах. Те, кто бросился ко мне и Джейн были теми двумя, Берком и Роем. Те самые, что шарились на нашей Арабелле. Теперь, лежали в воде на мокрой из красного дерева палубе своей гангстерской неуправляемой, теперь никем яхты. Это как раз те, что забуксировали нашу Арабеллу по приказу своего кэпа, которого я и в глаза не видел. Но, который был, тоже здесь на этой гангстерской черной яхте. Это, точно были они тогда, когда я собирался нырнуть в каютный трюмный отсек их черной гангстерской яхты. Они сменили недавно тех двоих, которых я пристрелил из пистолета на входе у спуска в каютный трюм черной яхты. И услышав выстрелы, поспешили на помощь своим, но промахнулись. И получили от меня по пуле.

— Твари поганые! — я выругался, снова вслух включая лебедку, забросив в лодку свою спасенную любимую. Подталкивая ее под широкую в красиво облегающем женскую крутобедрую задницу изорванном легком гидрокостюме. Мою истерзанную пытками, совсем ослабевшую любимую Джейн. И прыгнул сам туда же. Уже в спускающуюся с кормы в бушующую штормовыми волнами воду лодку. Прямо на пути идущей, следом за Черным аистом на буксировочном тросу нашей Арабеллы.

Сильно, ныряющей носом в океанскую штормовую бушующую воду из-за мокрых свисающих с ее носа треугольных под самый киль кливеров.

На верху, где-то там, на палубе Черного аиста, сквозь нарастающий дикий шум шторма раздались крики и выстрелы. Там, сквозь шум свирепого штормового сокрушительного ветра все, сколько есть выскочили на верхнюю палубу черной гангстерской яхты. Я слышал крики команд и слышен был стук кованных армейских ботинок. И этот стук приближался к корме яхты. Выскочили, видно все. И все нас искали по всей той яхте.

Я обрезал подводным своим ножом нейлоновые веревки лебедки. И резиновая надувная лодка полетела на волнах, прямо к носу нашей яхты Арабеллы. Было некогда даже думать. И мы, прижавшись телами, друг к другу, даже не договариваясь, просто сами по себе на автомате, выпрыгнули из той резиновой лодки. И она, ударившись о нос Арабеллы, просто лопнула. И с шипение воздуха и пузырями, ушла под днище нашей яхты.

Я схватился за болтающиеся на волнах мокрые кливера. И подхватил свою Джейн, выскакивая из резиновой той надувной лопнувшей от удара о нос Арабеллы лодки, бросая ее попавшую под днище нашей буксируемой яхты.

В это время Джейн сильно вскрикнула, и выгнулась назад в гибкой своей талии. Запрокинувшись назад в моей подхватившей ее правой с пистолетом руке. И выпятив вперед свой голый черненький из раскрытого от верха до пояса порванного гидрокостюма пупком девичий овальный животик. Она, чуть не вырвалась из моих рук, взбрыкнув своими голыми загоревшими до черноты девичьими стройными ножками, вытянув их во всю длину в воде черненькими маленькими ступнями. Раскинув в стороны, свои она оголенные, почти черные от плотного загара мокрые от воды тоже в синяках и ссадинах девичьи руки, ахнув, громко простонала. И вцепилась ими в мокрые паруса, прижавшись ко мне от пронзившей ее тело острой боли. Она прижалась ко мне мокрой в слипшихся черными вьющимися локонами сосульками волосах миленькой девичьей отекшей от побоев головкой. И затихла, закатив под веки свои черненькие цыганские латиноамериканки глаза.

Я даже, не сразу все понял, что произошло. Я лишь, слышал, тогда выстрелы с кормы Черного аиста. Когда держал любимую за выгнувшуюся гибкую, талию, прижав к себе по пояс уже в воде. У носа самой Арабеллы.

Я мертвой хваткой вцепился левой рукой в мокрые, болтающиеся с

бушприта нашей яхты паруса. И знал, что если отпущусь, то конец нам обоим. Мы попадем, как и эта резиновая лодка под киль своей же яхты. И нас размажет по ее корпусу штормовыми волнами.

Я понял, в любимую попали. Кто-то попал из стрелявших. Оттуда с кормы той черной яхты.

Джейн, вдруг пришла в себя, громко простонав, и вцепилась сильнее еще в мокрые в воде, свисающие кливера своими девичьими маленькими сжатыми мертвой хваткой пальчиками обеих черненьких от загара голых рук. Сжав свои пальчики на девичьих руках в парусиновой мокрой свисающей в бушующую штормовую волну такелажной Арабеллы оснастке. Она, дернувшись, полезла наверх по болтающейся над самой водой треугольной спущенной парусине к палубе. Превозмогая боль. И я, толкал ее снизу под ее широкую, снова женскую попку из самой бурлящей и кипящей у самого носа нашей яхты черной, теперь штормовой океанской воды.

Я, был уже порядком измотан и чувствовал что слабею. Я слышал с кормы крики и ругательства, вперемешку с проклятиями, тех, кто упустил нас. Но, мне было не до этого. Выбросив трофейный пистолет, я лишь вцепился в мокрые свисающие в штормовую воду треугольные нашей яхты носовые с паруса своими обеими руками. И карабкался наверх под пистолетные и автоматные выстрелы, выталкивая на руках свою любимую, теперь раненую Джейн, прижавшуюся ко мне. И цепляющуюся, судорожно сжимая свои девичьи маленькие пальчики из последних сил руками. И, тоже за свисающие кливера и пытающуюся подняться наверх.

Пули свистели среди грохота воды и шума ветра. И вонзались в обшивку корпуса нашей Арабеллы. Одна из них вонзилась мне в левую ногу. И я только успел произнести, падая на мою лежащую, на палубе и на носу нашей яхты в брызгах соленой океанской воды Джейн — Ну вот, теперь еще и левая!

Я через боль простреленной пулей ноги, только подумал о времени и взрывчатке. Что должно уже быть тридцать минут, как в это время прогремел взрыв. Где-то там, впереди в глубине той черной гангстерской яхты. Там внутри ее того технического водолазного трюма. Куда я заложил СI-4.

Столб огня и дыма вырвался сквозь развороченную ее палубу, где-то посередине судна, вынеся, всю длинную иллюминаторную надстройку. И все каюты наверх в само черное грозовое и штормовое океанское небо.

Полетели вверх разбитые вдребезки оконные иллюминаторы и куски палубы. Те самые из пластика большие с чем-то, толи с водолазным оборудованием, толи со взрывчаткой ящики. Прямо вверх. В черное, затянутое густыми грозовыми облаками, и моросящее мелким, но частым дождем ветреное небо.

За ним раздался второй, такой же мощный взрыв. Который разорвал впереди идущую перед нашей Арабеллой большую черную яхту пополам. Выворачивая ударной взрывной волной ее в стороны черные обтекаемые борта. Выбросив вверх ее среднюю вторую мачту. С клочками разорванных и горящих парусиновых белых ее уже сложенных, и упакованных в брезент вахтенной командой парусов в воздух. И встречный ураганный нарастающий ветер их сбросил сверху прямо на нас. Накрыв Арабеллу горящими лохмотьями жженого брезента, парусины и обломками уже тонущей впереди гангстерской яхты. Арабелла, чуть не вспыхнула от падения горящих парусов и обломков с Черного аиста. Благо, моросящий сильный океанской водой ветер быстро потушил лохмотья падающих на нас сверху больших сорванных взрывом с мачт парусов черной гангстерской яхты.

Это с детонировали, видимо, боеприпасы на гангстерской яхте мистера Джексона. И горючее в двигательном отсеке в ее баках.

Наша Арабелла, летя на буксире, залетела в кучу обломков, чуть не врезавшись в тонущую практически мгновенно в штормовых волнах большую корму Черного аиста. Она летела, уткнувшись в нее своим килем и носом, оборвав об обломки и теряя свои намокшие в воде кливера, которые последовали вслед под днище нашей яхты. Скользнув бортом по тонущей горящей корме Черного аиста.

Те оборванные Арабеллы носовые большие треугольные кливера, мокрые от океанской воды и моросящей с грозовых небес воды, с грохотом ударяясь под днищем Арабеллы, вылетели где-то сзади ее, мелькая в штормовых бушующих волнах. Проскочив под косым внизу длинным килем Арабеллы. И я и Джейн в гуще плавающих и горящих обломков, чуть не оказались раздавленными между двумя кораблями. Если бы я не успел во время взрыва вытолкнуть Джейн наверх на нос нашей яхты. И если бы не успел сам убраться из воды, как кошка, мгновенно от страха карабкаясь по болтающимся под самым носом Арабеллы свисающим в воде кливерам наверх, то мы бы оба были, просто раздавлены ударом двух столкнувшихся в океанской штормовой воде корабельных корпусов.

Превозмогая острую от ранения боль, я соскочил на ноги. И освободил вовремя Арабеллу от того буксировочного троса. Когда корма Черного аиста ушла совсем под воду, в водовороте закручивая нашу яхту по кругу в штормовой волне, под крики тонущих еще тех, кого не убил взрыв СI-4.

И Арабелла, буквально пролетела сквозь горящий хаос воды и огня. По головам тонущих морских гангстеров и мертвых плавающих убитых. И оглоушенных взрывом тел. И понеслась дальше по океанским штормовым волнам, потеряв все свои кливера. Где-то уже за кормой, они вынырнул. И развернул Арабеллу бортом в штормовую волну недалеко от ушедшей под воду черной гангстерской яхты мистера Джексона.

Вскоре кроме обломков мачт с обрывками парусов и обломков обшивки и каких-то ящиков, и прочего барахла на поверхности штормовых грохочущих волн, ничего уже не было. Как не было и тех, кто был на той большой черной гангстерской яхте.

Час тридцать минут. Это было точное время. По установленному мною взрывателю СI-4.

Я, помню, отлетел из-за резкого поворота к бортовым леерам ограждения Арабеллы. И упал, снова на палубу. И на коленях, хватаясь за все на палубе яхты руками. И цепляясь за все судорожно мокрыми от холодной штормовой воды пальцами, разбрызгивая текущую с простреленного бедра ноги кровь, быстро подлетел к моей красавице Джейн. Я схватил, снова мою любимую Джейн правой рукой за ее гибкую как у русалки талию. И прижал к себе ее спиной. Отползая на заднице от ныряющего в волну носа нашей яхты. Я прижал Джейн спиной к своей груди. И, буквально лежа, отползал от носа, таща Джейн волоком за собой. Она практически не двигалась, лежа на палубе. Лишь, иногда отталкивалась, тоже ногами, босыми черненькими загоревшими с маленьким красивыми пальчиками ступнями и молчала. Она не произнесла, тогда ни звука. Безвольно свесив свою растрепанную черными, как смоль длинными мокрыми перепутанными волосами головку. Мне на плечо. И смотря на меня черными печальными, и какими-то холодными глазами.

Дело было плохо. Джейн была ранена. Ранена, как и теперь я. За нами по мокрой от воды из красного дерева палубе растекалась наша слившаяся, словно в жарком поцелуе кровь. Кровь двух любящих сердец. Кровь текла, прямо из-под нас, отползающих от носа ныряющей в волну Арабеллы.

Джейн вцепилась в бортовые леера ограждения правого борта нашей яхты обеими руками. Она, сжимая яростно и сильно от боли в спине на голых загоревших, почти черных мокрых и холодных от океанской штормовой воды руках свои пальчики. И, приподнявшись, смотрела, молча на меня, стараясь удержаться на мокрой, теперь и скользкой от штормовой соленой воды палубе. Я обхватил ее, снова за гибкую девичью узкую как у русалки или восточной танцовщицы талию своей левой мужской рукой. И прижимал запястьем и ладонью к себе, не отпуская от себя ни на минуту. Другой, тоже ухватился за бортовые ограждения леера, сжав пальцы в мертвой хватке. Отталкиваясь ногами, от теперь скользкой нашей текущей по палубе в воде крови. Полз задом от носа к середине, вдоль правого борта нашей заливаемой волнами покалеченной взрывом Черного аиста яхты.

Сквозь тихоокеанский шторм

Было уже три часа ночи, и темень стояла непроглядная. И только брызги волн. И штормовой дождь.

Я полз вместе с любимой вдоль правого борта. Полз в направлении палубной иллюминаторной надстройки. Качающейся по сторонам под свисающим большими основными, мокрыми от воды спущенными до самого низа, большими Арабеллы белыми парусиновыми парусами. И нейлоновыми металлизированными тросами корабельной высокой мачты.

Гремящей, теми тросами и металлическими креплениями под грохот волн и шум свирепого разбушевавшегося океанского ветра. Не хватало свинцовых поясов противовесов.

— «Вот бы сейчас они бы пригодились» — подумал я — «Можно было ими привязаться к леерам ограждения. Но, они остались там, в трюмах Арабеллы».

Надо было подыматься на ноги, но сейчас это было не возможно. Яхту крутило в океанском водовороте. А я был ранен и ранена моя ненаглядная, Джейн. И ранена была серьезно, и я видел это. Она быстро слабела и выбивалась из своих сил, теряя кровь. Надо было, что-то делать.

Этот чертовы кливера были, теперь смертельным балластом и нашим смертным приговором, как и ранение моей любимой Джейн. Но Арабелла, как и моя Джейн, упорно сражались со смертью за свою жизнь.

— Любимая — я прошептал ей в ее миленькое ушко под спутанными мокрыми черными, как смоль вьющимися змеями по ее оголенным плечам и узкой в легком изорванном акваланге девичьей спине локонами. Падающими на ее изувеченное побоями девичье миленькое моей девочки личико волосами. И полную мокрую от ледяной штормовой воды трепещущей любимой грудь — Нам надо переждать этот чертов шторм. Я не брошу тебя ни за что. Ни за что, слышишь моя девочка.

Джейн молчала. Повернув ко мне свое то искалеченное ударами мужских и женских кулаков своих мучителей палачей, отекшее в синяках личико. Она просто, прижалась ко мне всем телом. И только, смотрела на меня, смотрела в мои синие глаза своими черными как ночь печальными, теперь измученными девичьими глазами, видимо предчувствуя скорый тоже конец.

Она смотрела на меня, и просто, молчала.

Джейн была ранена, ранена, куда-то в спину. И насколько серьезно, я не знал. Я лишь, видел текущую из-под нее ручьем кровь. У меня отказала, тоже левая простреленная навылет автоматной пулей нога. И я, тоже обильно терял кровь, и нечем было перевязать сейчас даже рану. И я не мог уже ничего поделать.

Все произошло совсем не так, как я планировал. Совсем не так. И все, теперь летело кувырком. Джейн была ранена, и ранен я.

Я полз практически на спине, таща за собой на своем теле раненую любимую. Полз, обдирая о палубу из красного дерева свой синий с черными вставками комбинированный простреленный автоматной пулей в левой ноге акваланга прорезиненый гидрокостюм.

Арабеллу закрутило на волнах, из-за оторванных тросов с кливерами в штормовой бурлящей воде. И подставило нарастающим штормовым бушующим волнам боком. Она стала неуправляема. И надо было к ее рулям. И двигательной винтовой с пятилопасными на валах установке.

Надо было запустить двигателя Арабеллы и обрезать мокрые в воде кливера. Но, я был ранен и ранена моя красавица Джейн. И мы не могли встать на ноги, а только ползти спиной к корме нашей круизной поврежденной яхты. Ползти, вот так на спине, теряя силы и свою кровь, текущую по сырой в брызгах волн палубе.

Моя любимая, смотрела на меня в упор. Прижавшись своим облепленным черными мокрыми вьющимися змеями по плечам и спине длинными волосами девичьим черненьким от загара лобиком к моей голове, и смотрела в мои синие смотрящие на нее любящие и сочувствующие любовника глаза. Смотрела угасающим взором смертельно раненой и любящей меня безумно преданной в любви женщины. Тяжело и прерывисто дыша, своим девичьим голым черненьким животиком. И всей трепетной своей она загоревшей до черноты девичьей практически выпавшей из распахнутого своего от верха до пояса, изорванного с оборванным замком легкого прорезиненного гидрокостюма полной. В почти прозрачном тонком и мокром от воды полосатом лифчике от купальника грудью. Джейн прижималась ко мне. Словно в последний уже раз, предчувствуя свою смерть. И желая умереть в моих ее любовника объятиях.

— Мы все исправим Джейн — я помню, сказал ей — Все исправим. И, переживем этот чертов шторм. Нам надо только добраться до рулей любимая моя. Только до рулей — говорил, помню я ей, прекрасно понимая, что это, теперь невозможно.

Я не мог оставить Джейн лежать, вот так на палубе истекающую собственной кровью. Я видел, что не мог помочь, теперь своей любимой. Не мог совершенно ничем. Так как сам не в силах был подняться уже на ноги. Я был, тоже ранен, и терял кровь. Тоже, слабея.

Опять все повторялось как совсем недавно с тем ножевым под водой порезом. И опять с ногой. А нашу яхту так швыряло, что невозможно было это сделать, а только ползти по палубе до самой ее кормы.

У меня заболела, снова раненая и отбитая армейским кованным ботинком этой твари Рэйчел правая нога в довесок еще к раненой пулей левой. И я остановился, совершенно обессиленный, лишь прижимая к себе у края правого борта Джейн. И держась из последних сил руками за бортовое ограждение, я молился не потерять опять сознание. Уже не было никаких сил. И я только и мог держать свою любимую, прижав к себе на штормовой заливаемой водой палубе.

Джейн отключилась и закрыла свои черные как ночь измученные страданиями и любовью глаза. Она теряла кровь и слабела, медленно умирая у меня на руках.

Пуля, толи из пистолета, толи из автомата попала ей в спину. И смертельно ранила мою любимую.

Дело было плохо. Было видно, она умирала. Умирала медленно и мучительно, теряя кровь. И рана была, видимо, смертельной. И нас уже больше часа швыряло по волнам и уносило далеко в открытый океан.

Все получилось не так, как я рассчитывал. Совершенно все совсем не так.

Я спас Джейн из плена. Но, Джейн была смертельно ранена. И я был, тоже ранен, ранен в левую ногу. Навылет с порванными связками и текущей кровью по моему синему гидрокостюму.

Я не мог, даже, теперь встать, при всем желании на нее. Да, еще при таком, теперь шторме. Нас буквально накрывало ревущими на океанском ветру волнами. Сверху, откуда-то с черных небес, летела вода проливного дождя.

Мы были полностью в воде. И захлебывались ей. Мало того, теперь обе ноги меня не слушались. И я уже, просто лежал на палубе ослабленный потерей крови, со своей любимой, схватившись немеющими и замерзающими от холодной штормовой воды пальцами за леерое ограждение левого борта левой рукой. И удерживая Джейн правой лежащую прямо спиной на мне. На моей мужской груди.

Обе ноги меня не слушались и безвольно лежали, как и ноги Джейн на палубе нашей яхты. Мы, лишь прижавшись, плотно друг к другу, держались друг за друга. И пытались выжить в этой кошмарной бушующей стихии. В своих только потрепанных о деревянную выщербленную бушующими волнами и разбитую силой воды из красного дерева палубу Арабеллы прорезиненных гидрокостюмах. Ударяясь постоянно обо всю болтающуюся, и оторванную вместе с нами оснастку нашей погибающей в штормовых волнах яхты.

Где-то на линии горизонта пробились первые лучики солнца. В прорыве над самым горизонтом. Несмотря на непрекращающийся дождь, стало быстро светать. Очень медленно, разгоняя страшную штормовую затянувшуюся ночь. Сколько было времени, я не знаю.

Я не мог теперь посмотреть на часы. Моя уже порядком застывшая от холодной воды рука, сжатая пальцами в кулак, казалось, срослась с бортовым ограждением Арабеллы. И не отпускала то леерное бортовое ограждение нашей тонущей Арабеллы. И я боялся уплыть с палубы в океан вместе с любимой.

Я, вцепившись как утопающий в единственное свое, теперь спасение, за леерное левого борта нашей Арабеллы бортовое ограждение. Держал нас обоих на качающейся из стороны в сторону бушующих штормовых волнах палубе. На скользкой от текущей ручьями нашей крови. Теперь, между леерным ограждения бортом. И каютной иллюминаторной верхней на палубе надстройкой. Прямо, посередине этого борта. Так и не доползших до раскрытого ударами волн дверного из красного дерева дверей трюмного коридора и входа. Вовнутрь, каютного с узким длинным коридором трюма. Лежащих, практически друг на друге на палубе погибающего своего заливаемого волнами круизного поврежденного судна.

Оторванные кливера, словно, водили за нос, и упорно разворачивал бортом яхту против волны. И Арабелла, просто медленно, но верно, тонула в океане. И мы были обречены. И я, и моя красавица любовница Джейн. Мы, просто тонули вместе с нашей Арабеллой. И уже смирились со своей участью.

Не знаю, сколько было времени, но было точно утро. И я уже не думал ни о шторме, ни о времени. Я, вообще, тогда, только думал — «Умереть так вместе. Вместе со своей любимой» — думал я и целовал ее. И не мог насладиться ее холодеющими от потери крови и океанской в брызгах воды полненьким губками. Губками, так целовавшими меня, тогда ночами напролет. Губками, горячими от моих поцелуев.

Джейн, тоже целовала меня, но уже не так, как могла бы целовать раньше. Как-то слабо и уже не по живому. Она умирала. То, приходя в себя, то теряя сознание. И ее лихорадило от холода и конвульсий. Она постоянно теряла сознание, и я делал все, чтобы привести ее в чувство.

Правой рукой я держал ее за гибкую тонкую талию. В распахнутом настежь изорванном на ее черненьком от загара молодом истерзанном девичьем теле гидрокостюме. Прижимал, как только мог раскрытой ладонью руки. И запястьем свою любимую женщину к своему лежащему в синем изорванном, теперь, тоже акваланга гидрокостюме с простреленной насквозь пулей левой ногой. К своему мужскому ослабевшему, тоже от потери крови телу.

Было дико холодно в бушующей океанской воде. Под несмолкающим разрывающим все диким штормовым ветром и проливным дождем, я увидел одинокого парящего над самой кромкой волн альбатроса. И не спускал с него глаз. Альбатрос громко кричал, будто провожая нас.

— «Неужели конец?» думал я — «Вот так, и именно здесь? Вот здесь, Владимир Ивашов, матрос русского торгового флота. Здесь посреди океана. И этот одинокий, как и я, залетевший так далеко в штормовой океан альбатрос, последнее в жизни, что я увижу. Увижу рядом со своей любимой, погибающей в океане, как и я Джейн».

Мы истекали своей собственной кровью. И ничего не могли сделать.

Джейн была ранена в спину. Куда, я так точно и не знал. Но, видимо, очень серьезно. И ее красная, теплая моей ненаглядной любовницы кровь, текла по палубе из-под любимой. Прямо, из-под ее прислоненной гибкой ко мне узкой спины, и широкой женской попки. Текла между ее раскинутых в стороны, крутых в плотно облегающем ее ляжки бедра полненьких красивых девичьих ножек. Текла между раскинутых в стороны полненьких голеней и икр. Оголенных, почти черных от плотного ровного загара маленьких с дивными красивыми пальчиками любимой женских ступней, из изодранного рваного ее легкого гидрокостюма.

Распахнутого до самого ее пояса со стороны обрызганной ее с разбитого и отекшего о т побоев миленького девичьего личика каплями крови. С порванным замком. Обнажая ее почти целиком в полосатом узком купальном лифчике женскую тяжело дышащую прерывисто мокрую от соленой воды грудь. Грудь с выделяющимися торчащими через намокшую ткань лифчика сосочками. Она прерывисто содрогалась и конвульчсивно дергалась.

А Джейн смотрела на меня пристально. Смотрела своими черными как у цыганки бездонными любовницы глазами. На отекшем избитом в синяках девичьем лице. Глазами обреченными и наполненными преданной любви и печали. Она смотрела в мои синие глаза, так ею любимые русского моряка глаза. И я понимал, что теряю самое ценное в своей беспутной жизни. Теряю то, что уже не будет никогда. И я считал, что лучше смерть с любимой. Пусть, даже посреди Тихого океана. Чем дальнейшая вот такая моя никому не нужная, никчемная бесполезная и забытая всеми вокруг жизнь.

Уткнувшись мне личиком в шею, Джейн смотрела на меня. Джейн смотрела на меня и вдруг закрыла глаза.

— Джейн! Джейн! — помню, прокричал я сквозь ураган и шум бушующих штормовых волн — Миленькая моя! Держись за меня! Не отпускай рук, любимая! Открой свои глазки, миленькая моя девочка! Смотри на меня! Держись за меня!

Я чувствовал, как сам отключался, глотая соленую воду. Я из последних своих мужских сил, прижимал раскрытой пальцами и немеющей от потери крови ладонью, и запястьем руки гибкую девичью, как у русалки или восточной танцовщицы талию моей ненаглядной Джейн. Прижимал мою раненую и уже, практически бесчувственную Джейн к себе. Я держал ее, как только мог, и думал, если тонуть, то только с ней.

Я целовал ее в губы. И избитые в синяках черненькие от загара девичьи щечки. И умолял, смотреть на меня и держаться. Помню, я перехватил правой рукой с талии Джейн за ее правую ногу, подтягивая, выше и ближе к себе. Помню, как ощутил там под ее легким изодранным ее палачами гидрокостюмом меж бедер и ляжек женских ног полосатого купальника. Узких стянутых туго лямочками на бедрах плавках, подтянутый девичий волосатый лобок. Меж ее обессиленных холодеющих тех ног ее черненькие половые губки. Очерченные черненькой линией по краю девичьего влагалища. Влагалища всегда жаждущего моей любви и близости. Меж, теперь обессиленных загоревших до черноты на тропическом солнце красивых молодых двадцатидевятилетней моей красавицы латиноамериканки девичьих раскинутых в стороны ног. Неоднократно исцелованных, и искусанных в сексуальном запале моими зубами. Как и ее Джейн трепетная молодая полная. Теперь судорожно и прерывисто конвульсивно дышащая в цветном полосатом лифчике купальника грудь. Грудь молодой только моей единственной и любимой женщины, женщины беременной моим ребенком.

— Девочка, моя любимая — шептал, помню я, тогда ей, держа правой рукой под самым ее лобком. Пропустив правую руку промеж девичьих полненьких раскинутых в стороны бедер и ляжек — Не уходи от меня. Не умирай.

Я своими пальцами правой руки массажировал ее меж ног промежность. И внутреннюю сторону ее Джейн девичьих бедер ног, стараясь разогреть любимую. И привести старался ее в чувство.

Это самое жаркое место у человека. И тем более у женщины. И я стремился привести ее снова в чувства. Я хотел целовать ее грудь. Но, это было невозможно. Я не в силах был ее, теперь повернуть к себе. Лежащую и придавившую меня своей женской узкой девичьей спиной. Лежащей на мне. И, теперь кажущейся такой, невероятно тяжелой. Из-за потерянной мною большого количества собственной крови с простреленной насквозь автоматной пулей левой ноги.

Я так хотел, сейчас целовать ее торчащие на груди соски, кусая их зубами. Зубами в этом бушующем ураганном океане. Торчащие, сквозь мокрый, прилипший лямочками и треугольными лепестками к ее той мокрой и холодеющей груди полосатый любимой купальник. Но, я лишь, мог дотянуться своими ледяными от холода воды губами до любимой отекшего от побоев лица. И сладостных окровавленных миленьких губ моей девочки Джейн. И, лишь, целовал черненькую загорелую под перепутанными мокрыми волосами девичью тонкую шейку и оголенные в раскрытом настежь ее изодранном легком гидрокостюме акваланга черненькие загоревшие в синяках от побоев плечи любимой. Вдыхая ее с наслаждением женский запах мокрого истерзанного мучителями и палачами тела. Запах такой приятный для меня. И по-прежнему сексуальный. Приводя меня, не смотря ни на что в любовный восторг.

— «Моя, девочка! Моя, Джейн!» — думал я, глотая соленую летящую через нас и нашу яхту штормовую воду — «Я ни за, что не брошу тебя! Я умру вместе с тобой! Но, не брошу!».

Я уже не обращал ни на что внимание. И уже не ощущал, даже океанской штормовой качки. И дикого сокрушительного ветра в брызгах летящих через нас и тонущую Арабеллу волн. Я упивался, снова неистовой любовью. Любовью, последней к моей любимой и прижавшейся в смертной уже агонии моей любимой. Не смотря ни на какую свою, тоже слабость и потерю крови. Я целовал ее и вдыхал все ароматы ее мокрого и соленого от океанской бушующей воды женского тела. Тела моей любимой красавицы Джейн.

— Ты, даже, сейчас остаешься таким, какой ты есть любимый — простонала еле слышно она с закрытыми глазами. Прейдя в себя и чувствуя мои проникающие замерзшие от холодной воды мужские пальцы, шевелящиеся под ее лобком в ее промежности чрез плавки и низ гидрокостюма, промеж своих неподвижных полненьких раскинутых в стороны ног, ощущая мужскую массажирующую ее жаркое страждущее, всегда любви влагалище мою правую руку.

— Наконец, ты пришла в себя, любимая — прошептал я ей, прижавшись небритой щекой к ее миленькой облепленной прилипшими черными локонами волос щечке.

— Я не чувствую своих ног — помню, произнесла, мне еле слышно она — Что это, любимый? Я, ничего, там уже не чувствую. Я умираю? Я была без сознания? Да? — я еле разобрал те ее, сквозь шум ветра и волн в предсмертном шепоте вопросы. И слабые слова.

— Не говори, так, любимая — произнес я ей, прижавшись колючей небритой щекой к ее девичьей щеке — Не говори так, слышишь меня. Не говори. Я буду до конца с тобой. Я умру сам ради тебя, любимая моя.

Я прижимал любимую, захватив правую под лобком и влагалищем в гидрокостюме ее неподвижную правую ногу своей правой рукой, и прижимая к себе в бешенной штормовой качке.

А, она уже практически не держалась. И, почти не шевелилась, лежа на моей груди спиной. Бессознательно, запрокинув мне на левое плечо свою черноволосую, слипшуюся сосульками длинных вьющихся змеящихся мокрыми локонами волос девичью головку.

Она помню, повернув свою ту чернявую девичью головку, застонала еле слышно. Прижалась разбитыми в кровь губками к моим. Посмотрела на меня черными, как ночь печалью наполненными неразделенной любовью на искалеченном девичьем отекшем от побоев лице красивыми под черными бровями в черных ресницах глазами.

Измученными и еле живыми.

Она пришла в себя, и тяжело и прерывисто, задышала всей распахнутой настежь в изодранном ее мучителями легком гидрокостюме акваланга загорелой, почти черной девичьей мокрой в брызгах волн полной грудью.

— Джейн, любимая — прошептал я ей. Прямо в ее маленькое любимой ушко. Под прилипшим вьющимся чернявым мокрым от воды по ее щечке и шейке височным длинным до самой ее нежной и трепетной девичьей груди локоном. Своими холодеющими от воды и потери крови мужскими любовника губами. Прикасаясь к золотой колечком сережке.

— Джейн, миленькая моя, очнись. Не уходи от меня любимая — я шептал ей — Мы спасемся. Вот увидишь, спасемся. Скоро кончиться этот чертов шторм, и мы спасемся, миленькая моя.

Она вдруг, словно услышав меня, громко и тяжко с надрывом застонала. И еле приподнявшись, вцепилась, судорожно своими маленькими девичьими пальчиками в бортовое леерное защитное ограждение левой загоревшей до черноты обнаженной до плеча рукой. Смогла в последнем своем рывке, оттолкнуться от него, переворачивая свое уже, почти совершенно бесчувственное обескровленное девичье тело. Громко и надрывно простонав, она сумела все же, повернуться ко мне. Перевернуться и прижаться своей, практически голой полной женской истерзанной побоями, как и ее милое личико в раскрытом настежь от самого верха до пояса гидрокостюме грудью. Переворачивая недвижимые свои отключившиеся уже совсем бесчувственные полненькие и черненькие от плотного загара в плотно облегающем гидрокостюме изумительной красоты женские босые с маленькими хорошенькими онемевшими пальчиками ножки.

Это был единственный такой ее рывок. Сумевшей, каким-то образом еще сохранить свои последние уходящие безвозвратно жизненные силы и сделать это. Возможно, это я, разогревая ее таким вот образом, сам слабея и чуть не теряя сознание, смог сделать это.

Джейн перевернулась в последнем своем рывке, и на ощупь смогла перехватиться за леерное ограждение правой в ссадинах и синяках загоревшей до черноты, как и все ее тело, голой рукой. Положив на меня свое девичье молодое раненое тело. Уткнувшись, торчащими сквозь мокрый тонкий цветной полосатый лифчик купальника груди сосками в мою мужскую грудь.

Она, подняла с трудом надо мной свою чернявую с растрепанными мокрыми, перепутанными сосульками волосами миленькую девичью головку. Накрыв свисающими длинными своими мокрыми и слипшимися, вьющимися, словно черные морские змеи в морской холодной штормовой воде волосами мне все мое лицо.

Опустила свою искалеченную и отекшую в синяках девичью головку к моему мокрому в воде лицу. Уткнувшись миленьким маленьким своим Джейн носиком мне в правую щеку.

И, снова впилась как пиявка своими обескровленными немеющими уже бесцветными, как и у меня, губами в мои мокрые от соленой штормовой воды губы. Обняв из последних сил, левой, мокрой голой рукой меня за мою шею. Обвив бесчувственной уже рукой вокруг воротника моего гидрокостюма. И прижав мою голову к ее запястью. Холодному как лед голой малоподвижной и слабой девичьей руки.

Вцепившись, словно в порыве последней страстной любви. В мои на голове сжатыми в мертвой хватке любовницы ее пальчиками мокрые русые выгоревшие на солнце волосы. И прижимая мою голову к своему девичьему лицу. Не отпуская уже меня. Прижавшись всем своим истерзанным, в истерзанном гидрокостюме девичьим телом к телу своего тоже умирающего в Тихом океане любовника. Словно, снова защищая меня. Защищая от безумной неуправляемой и все пожирающей штормовой стихии. Закрыв свои черные, как беззвездная темная ночь красивые, полные преданной неразделенной любви и печали глаза. Она, только шептала, мне тогда, оторвавшись от поцелуя — Любимый, любимый.

Джейн, уронила свою мокрую от воды в слипшихся и перепутанных длинных черных как смоль вьющихся змеями волосах головку мне на плечо и уже не в силах больше подняться.

Джейн умирала. И я ничем ей не мог помочь.

Она, прижалась ко мне своими избитыми в кровь молодыми моей любовницы, леденеющими губками. Накрыв волосами меня словно черным зонтиком. Прижавшись своей щекой к моей небритой мужской щеке девичьим лицом. Ее мокрые черные волосы укрыли просто наши лица, и они словно срослись воедино в тесном любовном объятии друг к другу.

Я до сих пор помню, как они прилипли мокрые в ручьях текущей холодной как лед воды, к моему мужскому лицу. Накрыв всю голову. И я, видел, теперь только Джейн ее черные как бушующая эта кошмарная океанская ночь глаза. Снова открытые, и смотрящие на меня. Прямо в упор. Смотрящие в мои синие, такие же полные страданий и тоски глаза.

Я и сейчас, помню эти ее черные цыганские гипнотические двадцатидевятилетней американки глаза, смотрящие в мои глаза русского тридцатилетнего моряка, неотрывно и, почти не моргая. Ловящие, моих глаз малейшее движение. Эти ее черные как бездна океана глаза. Еще живые и измученные, и смотрящие в мои такие же глаза.

Она смотрела в то, что безумно сейчас любила. И, прощалась со мной, истекая кровью. И, не говоря практически ни слова.

Помню ее губы, слившиеся последний раз с моими, в том последнем поцелуе.

Наши мокрые лица и головы соединились в тесном объятии, прижавшись щеками, друг к другу. И, казалось, мир замкнулся и соединился в этом посмертном последнем соприкосновение двоих гибнущих в неистовой стихии влюбленных.

Я действительно уже не ощущал удара волн и бушующей океанской стихии, словно отгороженный от всего этого какой-то защитной стеной. Стеной, которую создала моя умирающая на моей груди моя красавица любовница Джейн. Возможно, от обилия потерянной крови, я и сам уже уходил вместе с ней в мир иной. Или тонул вместе с нашей Арабеллой, погружаясь в бездонный глубины Тихого океана.

Так или иначе, но я не ощущал ничего больше. И, только чувствовал прижавшуюся ко мне под черными, прилипшими к моей голове Джейн мокрыми в ручейках воды, извивающимися локонами как змеи волосами девичьей головы ее миленькую холодную щечку. И не чувствовал уже больше ничего, кроме этого.

Я потерялся во времени и в пространстве. Я не видел ничего, кроме ее черных латинки красавицы глаз. Ничего. Даже над нами наступившего нового утра. Утра нового наступающего дня. Двенадцатого дня нашей преданной и безграничной любви и гибели в Тихом безбрежном океане.

Только ее моей красавицы и любовницы Джейн ее черные, но еще живые подвижные, полные печали и тоски, любящие меня глаза.

Арабеллу накрывало волнами.

Одна, за одной. Они перекатывались через нас и из красного дерева ее палубу. Заливая яхту через открытые оконные иллюминаторы верхней палубной надстройки. Бушующая океанская штормовая холодная вода заливала каюты и коридор. Заливала все помещения внутри Арабеллы. Камбуз и душевую с туалетом и все жилые и нежилые каюты. Заливала трюмы нашей яхты. И Арабелла тонула, захлебываясь, как и мы беспомощно в волнах. Вода заливалась через люки технического с водолазным оборудованием трюма и двигательной установки. Незакрытые все двери и переборки в корпусе нашей гибнущей яхты, топили ее практически на ровном киле. Оторванные мокрые кливера упорно тащили Арабеллу к неминуемой гибели. И нас вместе с ней. Волнами нас уносило все дальше от затонувших останков черной гангстерской яхты мистера Джексона. И мы не могли ничего поделать, только ждать окончания своей скорбной участи.

Это был наш конец. Конец двоих влюбленных в открытом океане.

Наша яхта Арабелла, потеряла носовые паруса. И, теперь ее накрывало штормовыми волнами. Все рушилось на глазах.

Мы оба раненые, были ослаблены большой потерей крови и тяжестью своего пулевого ранения. И не в силах уже были подняться на ноги. И хоть, чего-нибудь сделать для спасения случившейся ситуации, и спасения нашей яхты Арабеллы.

Мы, вцепившись в бортовые леера ограждения левого борта, и друг в друга, просто лежали, теперь на самой из красного дерева скользкой от нашей текущей из-под нас крови и воды палубе. И Арабелла, просто тонула. Тонула в Тихом океане за тысячи верст и миль от любой суши, и за сотню верст от тех гибельных каменистых островов.

Все нейлоновые с металлической сердцевиной троса, натянутые под весом мокрых кливеров и плавающих далеко за бортом, теперь по носу нашей яхты, разворачивали постоянно нашу Арабеллу бортом против волны, и яхту заливало целиком. И, Арабелла была обречена, подымаясь и падая на огромных океанских волнах.

Она тонула, заливаемая штормовой водой.

Яхту швыряло как скорлупку по бурлящим и бушующим штормовым волнам, и она была неуправляема.

Нужно было к штурвалам. Нужно было запустить двигатели Арабеллы. Но, я выбился уже из своих сил. И обессилел от потери крови. И только и мог, что держать еще свою любимую. Обхватив за тонкую, снова талию, прижавшись плотно к боровым леерам ограждения.

Нужно было срезать оборванные из металлизированного нейлона троса плавающих в воде носовых больших треугольных парусов. Но, это было невозможно сделать обычным подводным ножом. И в таких условиях, в каких мы оказались.

Единственное, что можно было сделать, это встать у рулей и пытаться держать яхту по направлению к волне. Держать весь шторм, стараясь удерживать ее на этом курсе.

Нужно было теперь, все делать вручную. Включив оба двигателя на полную мощность. И рулить на волну, иначе конец. И этот конец уже был близок.

Но, мы не могли сделать ничего. Мы только лежали в брызгах дикого летящего с черных небес проливного ливня, и грохочущих штормовых семибальных волн. Падая и взлетая на волну. Казалось под самое штормовое утреннее небо, и быстро падая, как в водную черную бездонную пропасть. Прижавшись, друг к другу у бортового защитного ограждения нашей тонущей в штормовых волнах яхты. Держась из последних сил за леера руками. Истекая собственной теплой по мокрой из красного дерева палубе кровью, раненые и даже, наверное, радовались смерти. Такой вот смерти. Смерти вдвоем. Прижавшись плотно, друг к другу. Не разделенные, даже морской стихией. Под пролетающими над нами брызгами бушующих океанских соленых волн. И качающейся высокой единственной мачтой нашей Арабеллы. Под приспущенными и обвисшими, почти до ее из красного дерева палубы, изорванными неуправляемой морской стихией парусами. На нейлоновых металлизированных крепких канатах, гремящих стальными на ветру и волнах креплениями. Разбитые об волны рули яхты были заклинены. И, разбито все управление двигательной установкой. А, на высокой качающейся над тонущим корпусом круизной мореходной яхты мачты, торчала ее антенна и выдавала сигнал SOS! в автоматическом режиме с рации в компьютерном отсеке за винным разбитым в дребезги шкафом. В перевернутом, вверх дном и залитом до потолка уже, как и длинный трюмный коридор, и все отсеки и трюмы, океанской соленой холодной штормовой водою главной каюты Арабеллы. Сигнал бедствия запущенный мною перед спасением моей любимой Джейн.

Он сработал. Сработал наконец-то. И я, словно проснувшись, услышал этот звук, словно через саму залитую океанской водой палубу. Отчетливое SOS! Которое пробудило меня. Возможно, я уже умирал, но услышал его и пришел в себя. Я, услышал его со всех сторон, громко и четко, сквозь грохот неуправляемой бушующей стихии. Стихии желающей проглотить нас. Проглотить вместе с нашей яхтой Арабеллой. Но, Арабелла не сдавалась. Ее с топливом для двигателей запасные баки по бортам не давали яхте быстро тонуть, сохраняя ее плавучесть.

Двигатели нашей яхты молчали, и стояли на месте пятилопастные пропеллеры. И, хотя, корпус Арабеллы уже был скрыт полностью водой. И над длинной, палубной иллюминаторной залитой до открытых и разбитых волнами окон. Над переливающейся уже через нас океанской штормовой водой, торчала вверх со свисающими уже в саму воду мокрыми изорванными ветром большими треугольными парусами ее, так и не сломленная чудовищной тихоокеанской стихией единственная мачта.

Тихий океан, словно измывался над нами. Казалось, этому шторму не будет конца и начала. Казалось, океан играл нами как кошка с мышкой, проверяя нас на выносливость. Этот дикий шторм не был таким коротким, как тот на том песчаном мелководном коралловом покрытом пальмами атолле. Где было мое с Дэниелом и моей красавицей Джейн пристанище.

Где моя крошка Джейн влюбила меня в себя. И где, первый раз мы сошлись в единении нашей близкой самой, наверное, страстной безумной любви.

Я, почему-то увидел тот ночной атолл. Увидел купающегося у борта Арабеллы, и смеющегося Дэниела. И ее, вышедшею ко мне из воды. Почти нагую. В том белом, снова купальнике. Узком донельзя купальнике. И обворожительно красивую мою морскую нимфу или русалку. Тонкую в гибкой как у восточной танцовщицы узкой талии. Загорелую до черноты и жаждущую меня и моей любви. В стекающей морской соленой воде.

— Джейн! Моя Джейн! Единственная и любимая — Я произносил ее имя в бреду и вслух, не слыша сам себя.

— Ты позвал меня, любимый — я услышал вдруг ее голос и, снова пришел в сознание.

Она так и смотрела на меня практически, не моргая и прижавшись лицом к моему лицу.

— Уже утро, любимая — произнес, помню, я ей.

— Я знаю, любимый — произнесла Джейн.

— Помощь должна прийти, любимая — проговорил я, еле произнося ее имя, и тоже еле слышно лежащей на мне и обнявшей меня моей красавице Джейн, сам не понимая, что сейчас говорил ей. Не ведая, что мы были невероятно далеки от торговых транспортных путей. И помощи просто не будет. И наши сигналы бедствия нас не спасут. Оставались уже считанные минуты до окончательной гибели яхты Арабеллы. И все, конец…

— Она скоро прейдет к нам милая. Нужно только подождать. Нужно, только подождать — повторял я, прекрасно понимая, что нам не вырваться из смертельных, теперь лап этого водяного кошмара.

Я, еще сумев собрать последние силы, снова, перехватил рукой мою любовницу Джейн поверх ее широких полненьких ягодиц. Обхватив ее широкие женские бедра. Запустив руку промеж ляжек ее ног. Ощутив, из-под ее подтянутого там под гидрокостюмом и узкими полосатыми цветными купальника плавками любимой очертания промежности и лобка. И прижал, снова ее к себе правой своей рукой. Чувствуя, как она выскальзывает из моих онемевших и одервеневших замерзших пальцев.

Я снова прижал, любимую, массажируя ее промежность своими ничего не чувствующими задервеневшими пальцами правой руки. Стараясь разогреть ее. Обострить жизненные любовные ощущения.

Я, подтянулся еще раз, еле-еле на левой руке к леерам ограждения левого борта, прижавшись к ним мокрой в воде растрепанной выгоревшими русыми волосами головой. Чувствуя и ощущая холод перильного бортового железа. Лежа в воде и держа на своей груди прижавшейся грудью, спиной вверх, теперь тело моей любимой Джейн.

Мои практически ничего не чувствующие мужские пальцы соскользнули. И ее девичья Джейн попка, вдруг, выскользнула из правой моей ослабленной руки. И я лихорадочно и спешно, перехватил ее, снова за узкую девичью спину. И провел рукой по ее узкой женской недвижимой обливаемой волнами мокрой в изодранном гидрокостюме спине и пальцами попал в пулевое отверстие от пистолета или автомата. Она еле слышно и совершенно бессильно вскрикнула. И простонала, дернувшись лежа на мне. А я, прося у нее прощение, как мог только, снова, прижал ее к себе.

— Прости! Прости, любимая! — помню, произносил еле слышно я.

Вся спина была ее в крови, и ранение было смертельным. Пуля попала моей Джейн со стороны спины, где-то рядом с сердцем. И она, истекая кровью просто умирала. Но, умирала, почему-то долго. Что это было такое, я не мог тогда знать и понять. И со мной происходило, тоже, самое. Наша кровь, сливаясь в длинные ручьи без конца, текла из нас по лакированной из красного дерева палубе Арабеллы, впитываясь в нее и только частично смываясь в сам океан.

Что это было, я не знаю. С кровью уходила и жизнь. Но уходила очень медленно и крайне долго как в замедленном до предела кино.

Что-то происходило необычное и не совсем вероятное. И со мной и с моей Джейн. И даже самой яхтой Арабеллой.

Мы должны были уже погибнуть, но что-то тогда нас еще держало. Держало на этом свете. Что-то. Что-то необъяснимое и подводило к решающему финальному концу.

— Ничего, любимый — вдруг произнесла еле слышно она мне.

Джейн была все еще в сознании. Хоть и отключалась время от времени, как и я. И казалось, это будет длиться вечно и не закончится никогда.

Было, как сейчас помню, такое ощущение, хоть это все можно смело назвать бредовым ощущением будущего покойника утопленника, что за нами кто-то наблюдал со стороны и держал на этом свете.

Мы должны были давно уже быть мертвыми, но мы не умирали.

Я сейчас даже не могу, вспомнить сколько раз я приходил в себя и уходил из себя. И снова приходил. И так всю ночь до самого рассвета. В состоянии бесконечного повторения. Как на заевшей пластинке. И сигнал SOS! Приводил меня в сознание, и я видел ее смотрящие пристально и не моргающие, словно рассматривающие любимой глаза. Глаза какие-то уже не совсем, такие как раньше. Хоть и измученные пытками палачей, но уже какие-то другие. Не совсем, похожие на глаза моей Джейн. Словно на меня смотрела другая уже Джейн или другая женщина. Которой я не знаю. Такая же измученная и израненная, но совершенно иная. Из иного мира.

И снова, поцеловала меня, тогда в мокрые холодные, почти мертвые губы. Жадно и страстно. Я помню это до сих пор. Как и все, что было тогда со мной. И в этом поцелуе было столько любви!

И такое было уже ощущение, что это все уже не реальное и не настоящее. Какое то, придуманное, кем-то или чьим-то бредовым сознанием. Словно в каком-то очень реалистичном практически живом сне.

И я, чтобы эта возникшая иллюзия была правдоподобной, снова поцеловал свою умирающую Джейн. И, снова, уговаривал потерпеть немного, прекрасно понимая, что нам обоим конец. Но делал снова и снова это. А она смотрела на меня, своими черными измученными тоскливыми и печальными, но влюбленными глазами, опустив на мое плечо голову и прижавшись мокрой от воды холодной девичьей щекой.

— Сколько сейчас времени? — я, вдруг и снова, услышал из ее еле шевелящихся губ.

— Не знаю, любимая — прошептал я Джейн на ухо — Не знаю. Я не могу оторвать левую руку от лееров ограждения. Нас смоет в океан.

— Любимый — прошептала моя умирающая Джейн.

— Джейн, миленькая моя — произнес я, стараясь поддержать ее и отвлекая на себя — Я нашел твое вечернее платье.

Джейн улыбнулась и прижалась губами к моим губам.

— Они нашли его — я говорил моей умирающей смертельно раненой Джейн — Они бросили на нашу нашей любви твою в каюте постель. Я там видел и твои черные красивые туфли на полу. Там в твоей каюте. И магнитофон с кассетами. Эти гады, рассыпали их по всей там каюте.

Джейн смотрела на меня, не моргая, ледяным холодным уже мертвым взглядом любимой. Я не в силах был, теперь ни о чем думать. Я умирал тоже. И как ни странно, но не о смерти думал. А, думал, только о своей смотрящей на меня моей Джейн.

— Джейн — произнес ей я — Ты так и не одела для меня, то свое вечернее платье. И те туфли, миленькая моя Джейн.

Я все говорил и говорил. Еле произнося и выговаривая, все хуже свои слова немеющим малоподвижным языком. Прикусывая его и отключаясь от штормового холода — Не уходи от меня любимая. Не уходи.

Последняя агония

Любимая умирала, а я не переставал целовать ее избитое миленькое в синяках опухшее, черненькое от загара личико. Жалея и прижимая к себе правой слабеющей от потери крови рукой. Я сам умирал и не мог ей ничем уже помочь. Все, что мог, только успокаивать и целовать любимую.

Я ощущал, как текущая по палубе холодная штормовая вода стремилась, теперь утащить нас обоих в сам открытый океан. И держался левой рукой, как мог, не желая все еще сдаваться. Пока еще был в сознании, я сжимал на леерах бортового ограждения свои, пока еще живые, хоть и бесчувственные от потери крови пальцы. И прижимал мою умирающую лежащую на мне любимую мою женщину правой рукой. И не отпускал ее ни на минуту. Она тоже, держалась за ограждение левого борта, правой ослабевшей совсем и обессиленной своей рукой, обхватив мою шею левой рукой. Вцепившись женскими пальчиками и мертвой хваткой в мои мокрые волосы. И, прижималась ко мне из последних своих сил черненькой от загара смуглой щечкой к моей небритой колючей щеке.

Я не видел ничего вокруг, из-под ее моей любимой Джейн раскинутых поверх наших обоих лежащих в воде голов чернявых как смоль мокрых и прилипших к нашим лицам длинных волос. Я видел только ее красивое изувеченное и измученное пытками девичье любовницы лицо, перед собой. И ее красивые, смотрящие на меня пристально из-под черненьких девичьих бровей, черные как ночь глаза. Остекленевшие ее любимой глаза, смотрящие практически в упор в мои синие ее любовника глаза. Своим мертвым, не моргающим гипнотическим взором. Печальным и холодным как сам бушующий океан.

Я последний раз поцеловал любимую, когда нас накрыло огромной последней волной. И, Арабелла стала уходить под воду.

Сколько было уже время, я так не узнал. Левая моя рука, порядком одервенела, держа, внатяжку, нас обоих на скользкой, теперь от воды из красного полированного дерева палубе тонущей яхты. Я не чувствовал левой руки, а она не отпускала свои пальцы от бортового ограждения Арабеллы.

Я не видел часов, но с первыми лучами восходящего солнца. На рассвете. В наступившем неожиданном затишье. Шторм вдруг стих, как-то внезапно и быстро.

Рассвет разорвал черные ночные штормовые грозовые с ветром и ливнем облака. И Арабелла стала тонуть. И в тот же момент лицо моей Джейн стало растворяться перед моими глазами.

Все вокруг меня заменил какой-то лилового оттенка яркий теплый свет. Свет, заменивший лицо моей красавицы Джейн. Ее избитых в синяках опухшие, черненькое от загара смугленькое личико. Ее черные бездонные как сама штормовая ночь красивые в черных ресницах моей любимой глаза. Они, просто исчезли и все…

Все заполонил этот странный лилового оттенка свет. Такой приятный, и умиротворенный. Спокойный, наполнивший меня самого целиком. И окутав меня целиком своим тем ярким свечением.

Я почувствовал, что Джейн уже рядом нет, а только какие-то голоса. И, что я завис в какой-то пустоте, теплой и приятной. И внизу подо мной глухой взрыв. Там, где-то в глубине океана. И сильный из бездны толчок, прямо в мою спину. Толчок самой океанской воды. Это топливные баки Арабеллы. Там в ее бортах в заполненном водою по все отсекам и каютам белом корпусе. Идущей на океанское дно нашей круизной яхты.

Баки по бокам двигательного отсека. Их раздавило глубинным давлением и выдавило содержимое, и оно должно было всплыть на поверхность океана. Это горючее более легкое, чем сама вода. Оно вырвалось из разорванных давлением баков Арабеллы, идущей на самое дно, под весом в техническом отсеке кислородных баллонов, и прочего оборудовании. Весом своих двух двигателей и собственным корпуса весом. Стремительно рассеивая свои обломки. В виде останков вырванных силой воды, и давлением трюмных дверей. Оконных иллюминаторов, обломков солнцезащитной крыши и своей палубы. Теряя из открытого двигательного отсека всплывающими на поверхность океана с горючим заполненные до отказа канистры, и размотанные на длинных цепях носовые якоря.

Арабелла из-под меня уходила стремительно в бездну Тихого океана. С залитыми под самый потолок штормовыми волнами по всем затопленным жилыми отсекам с перевернутой и переломанной встроенными в каютах шкафами из красного дерева, кроватями, столиками, диванами и креслами. И где-то там подо мной глубоко на глубине в несколько километров она, раздавленная в бортах глубоководным давлением, должна была упасть в свою вечную безымянную могилу. С работающим еще на батареях генератором переменного тока. В незатопленном, пока еще специальном компьютерном герметичном отсеке за плотно закрытой дверью винного шкафа. Благодаря хорошо заизолированной под обшивкой отсеков и переборок проводке. От самого дна до верха яхты. В ее в самом низу корпуса. В ее закрытыми в днище судна, в специальных в полу трюма. В непроницаемых для воды донных отсеках аккумуляторами. Под которыми снаружи, находился узкий угловой балансирный длинный киль Арабеллы.

И, лишь, только этот, сигнал SOS! Идущий ко мне с океанской бездны. Доносился до моих ушей. С ее торчащей вверх над палубной оконной иллюминаторной надстройкой, качающейся под многотонным напором, и давлением воды. Белой длинной мачты. С ее на самой макушке антенны. Над большими отяжелевшими парусиновой тканью парусами. Белыми, развивающимися уже в черной бездне на ослабевших и болтающихся металлизированных нейлоновых канатах своего мореходного такелажа.

Я слышал как, гремя стальными креплениями, уносятся в бездонную океанскую глубину, развиваясь как белые флаги треугольные носовые кливера на нейлоновых тросах. Оторванные от самой яхты и уходящие стремительно в океанскую бездну последними вслед гибнущему судну.

Арабелла прощалась со мной, уходя на дно океана.

Я слышал голос подо мной нашего с Джейн погибающего в неистовом диком шторме судна.

И эти, какие-то отдаленные неразборчивые чьи-то голоса. Откуда-то сверху. И этот свет, этот яркий лилового оттенка свет. Такой теплый, и яркий, согревающий меня в каком-то невесомом состоянии. Словно, не в самой штормовой воде, а в зависшем неподвижно воздухе без какой-либо, качки и тряски. Свет обволакивающий мое тело. Тело утопленника.

Бесчувственное и холодное. В изорванном синем акваланга гидрокостюме. Этот лилового оттенка яркий теплый спасительный свет…

— Они пришли за мной — я услышал, вдруг перед собой голос моей Джейн. Этот ее голос, исключительно по-русски. И уже, без какого-либо акцента, и еле слышно.

— Кто пришел, любимая — произнес тихо и напугано я Джейн.

Откуда-то, из пустоты и темноты передо мной прозвучал ее голос — Мои сестры. Сестры океана. Прощай, любимый. Ты подарил мне столько любви, что мне не забыть никогда тебя. Не забыть дочери Посейдона. Прощай.

— Джейн, любимая — прошептал тихо ей я, словно, боясь чего-то — Где ты? Я не вижу тебя.

Я не видел и уже не чувствовал любимую.

— Где ты, Джейн? — я уже громче, произнес. И голос мой странно прозвучал. Как-то необычно. Как в каком-то пространстве. Уносясь далеко эхом в глубину чего-то черного и бесконечного. Такого же глубокого как сам Тихий океан.

Я протягивал вперед ослабевшие, почти бесчувственные свои с растопыренными пальцами руки, надеясь нащупать ее нежное красивое, хоть и умирающее женское тело любимой. Тело женщины беременной моим ребенком.

— Володенька, мой любимый — целуя жарким последним поцелуем своих невидимых губ меня, жадно как сумасшедшая, перед вечным расставанием, произнесла откуда-то из пустоты моя Джейн — Володенька, мой ненаглядный! Я знаю, ты выживешь! Ты должен жить! Прощай! — раздалось, уже где-то надо мной. Громко и отдаленно.

— Джейн! Любимая моя! — помню, я закричал, захлебываясь солеными штормовыми бушующими волнами в панике я, до того как начал уходить из своего призрачного сознания, так и не понимая что происходит.

— Не покидай, девочка моя меня! Любимая моя! — кричал я в океанскую бездну — Прошу тебя не покидай меня! Не покидай! Не покидай!

— Прощай, любимый! — раздалось перекатывающимся женским мелодичным эхом уже, где-то совсем далеко — Забудь обо мне. И начни все заново! Прощай! — прозвучал голос русалки. И, махнув плавником рыбьего хвост, она исчезла в глубине Тихого океана.

И все стало, вдруг растворяться передо мной. Даже, на моем теле мой прорезиненный акваланга порванный и протертый синий с черными полосами гидрокостюм. Он стал превращаться в соленую океана воду. И в обычную мокрую от воды моряка одежду. И кругом, только ящики и бочки от затонувшего моего грузового сгоревшего торгового судна. И я увидел чьи-то руки.

Руки, тянущиеся ко мне лежащему в воде. Под ударами бушующих волн, возле какой-то шлюпки. И человеческие на иностранном языке голоса.

Много голосов. И руки, руки, берущие и тянущие мое, почти безжизненное, бесчувственное, холодное и мокрое тело из воды. И растворяющаяся перед моими еле открытыми синими на лице глазами лилового цвета пелена. Пелена, удаляющаяся куда-то далеко, далеко в открытый океан. Пелена, похожая на некий призрачный и очень теплый туман. Через который был слышен шум отдаляющихся штормовых волн. И не откуда взявшийся крик дельфинов.

Чьи-то руки, вцепившись в меня со всех сторон своими цепкими сильными пальцами. Выхватили меня из этой пелены лилового цвета тумана. И понесли вверх, словно к небу или облакам.

Один среди волн

— Мои ноги! — я простонал не чувствуя их совершенно — Я не чувствую их! Черт дери, что со мной и с моими ногами?! — я кричал на весь медицинский кубрик как ненормальный по-русски, ругаясь матом на всю эту каюту, всполошив здесь всех.

Выйдя из бессознательного состояния, я сев на своей теперь медицинской постели, пытался растереть свои ноги. Но, все безрезультатно. Они были совершенно нечувствительны к растиранию.

— Черт подери! — я выл от немощности — Что со мной?!

— Потерпите немного — произнес, по-английски, через рядом стоящего моряка переводчика, судовой иностранец доктор — Они через некоторое время отойдут. Это все вода и время вашего долгого пребывания в ней. В состоянии полного бессознательного состояния и недвижимости. Нужно только подождать. Я вам сделал инъекцию. Все должно прийти в норму.

— Черт подери! — произнес громко я — Где я?! — я смотрел на окруживших мою больничную в медицинском кубрике постель пришедших сюда людей.

Здесь был капитан какого-то корабля, на котором, теперь находился я, и судовой врач с медсестрами. И часть команды, похоже, пассажирского круизного лайнера. Мне показалось, что это были англичане.

— Я, что на корабле?! — спросил громко я, пытаясь выговаривать слова по-английски — На пассажирском судне?!

Но слова еле вязались на моем иссохшем от морской соли языке. И меня лихорадило. Возможно от той самой инъекции. Внутри был жар, и болела голова. Она у меня так болела по молодости. Но, потом, все прошло, и болела она редко. Но, сейчас она, просто раскалывалась, и боль была несносной. И меня это нервировало еще дополнительно к моим бесчувственным ногам. Я, просто, не находил себе места.

— Черт вас всех дери! — кричал я как сумасшедший — Где я нахожусь?! И что со мной?! Почему так чертовски болит голова. И в ушах какой-то шум?!

— Вы находитесь на круизном пассажирском лайнере «FANTASIA» круизной кампании «Сruises» под флагом USA, идущий рейсом из Италии назад в США — произнес стоящий перед моей больничной постелью высокий полноватый в форме капитана молодой, лет тридцати или сорока мужчина. По обе стороны от него стояла некоторая часть его команды, включая остальных офицеров круизного судна и судовых врачей.

— Мы нашли вас в открытом океане по сигналу SOS! Вами посланному или вашим затонувшим судном. Мы смогли вас подобрать с воды. И только одного плавающего среди судовых обгоревших обломков.

— Одного?! — я продолжал, громко говорить на той же интонации, и на английском — Почему одного?! А, где все?!

— Мы не знаем — произнес капитан — Возможно, погибли или, уплыли, бросив вас одного. Возможно, посчитали мертвым.

— Вот как! — произнес громко я. Голова гудела как паровоз, и звенело в ушах. И я, плохо, даже слышал — А, мои ноги! Что с ними?!

Казалось, я схожу уже с ума от всего, что со мной сейчас происходило.

— Сейчас 30 июля и восемь тридцать утра, как мы вас нашли, и вы пришли в себя. Скоро все восстановиться — произнес, видимо старший на этом корабле судовой врач. Тоже высокого, под стать капитану роста и в белом, как и все врачи, халате.

— Это все из-за чрезвычайно долгого пребывания в воде при резком перепаде дневной и ночной температуры в подвешенном практически горизонтальном состоянии, близкой к невесомости. Почти, как у космонавтов. Только, чуть хуже. У вас отошла вверх к голове кровь. И отключились полностью ноги. Поэтому болит голова и со слухом некоторые проблемы. Но, все приходит в норму и сейчас не смертельно. Сейчас поднялась, по всей видимости, еще и температура. И организм стал восстанавливаться и приходить в норму. Скоро будет вниз приток крови. И отойдут и заболят ваши ноги. И придется делать обезболивающее. Вы не представляете, сколько пришлось приложить усилий, чтобы отмыть вас от какой-то зеленой морской слизи, пока вы были без сознания. Возможно, она согревала вас в воде, как в этакой целлофановой пленке или упаковке. Состав ее странный. И пока, непонятен. Но, явно от какого-то морского органического и живого существа.

Я смотрел на доктора пристальным непонимающим, вообще всего происходящего глазами — Черт, вас дери! — выругался снова я, не веря всему, что слышал. Казалось это какой-то сон, дурной кошмарный сон, а не

реальность.

— Вы скажете, наконец, где я нахожусь?! — прокричал я — И что со мной?!

— Вы русский? — спросил неожиданно капитан, слыша русскую ругань. И речь, поняв, что я все-таки, понимаю еще и по-английски, раз начал говорить на этом языке, перехватив инициативу у доктора.

— Ну, русский! — я прокричал, выходя из себя. И перевел ошарашенный и взбешенный уже взгляд на капитана корабля — И что с того!

— Понимаете — произнес, снова громко, но выдержанно, судовой врач — Вы очень долго были в глубокой отключке. Это когда организм попадает в критическую ситуацию, между жизнью и смертью. Он, просто отключает сознание. И борется автоматически за собственную живучесть. Как в данном случае с вами. Судя по вашему состоянию вы действительно были невероятно долго в открытом океане и в воде.

Он поинтересовался тут же — Как, кстати, ваше имя? А то, при вас не найдено ни каких документов, кроме формы моряка.

— Владимир! — произнес я доктору и всем присутствующим здесь.

Я немного успокоился, и пытался быть теперь, более уравновешенным, понизив интонацию своего голоса.

— Ивашов Владимир, Семенович, если угодно! — добавил я, обращаясь непосредственно к доктору. Доктор, вообще оказался более лояльным и разговорчивым в отличие от других.

Со мной в основном разговаривал он. И сам капитан спасшего меня корабля. Остальные, делая круглые и удивленные глаза, лишь переговаривались полушепотом между собой вокруг моей больничной постели.

— Вы пробыли в океане, не менее двенадцати суток. Двенадцать суток в океанской воде — произнес, вместо капитана сам доктор — Пока мы не подобрали вас.

— Не подобрали меня?! — я удивленно и громко спросил, как бы всех разом. По новой, постепенно доходя до сказанного выше. До меня, вообще сейчас все трудно доходило. И я, снова спросил — Двенадцать суток в океане?!

Я покрутил своей взъерошенной растрепанной русой русского моряка с не бритым лицом головой по сторонам. И осматривая себя. Я был полностью, теперь в больничной пижаме.

— А, где моя одежда?! — спросил, удивляясь в нешуточной панике, осматривая всего себя.

— Не волнуйтесь — произнес уже капитан лайнера — Как только выздоровеете, сразу мы вам ее вернем. Можем, выдать более новую, хоть и нашу корабельную форму.

— Нет спасибо, не надо! — произнес я, так и не понимая, до сих пор, как тут очутился — Лучше верните мне мою!

Я еле слышал от этого гула, что произносил доктор и капитан пассажирского лайнера.

— Хорошо — произнес капитан — Вернем, как только встанете на ноги. А, пока, будете находиться здесь в корабельном лазарете до полного выздоровления.

Я покрутил головой, оглядывая все вокруг. И всех присутствующих, возле меня, и моей больничной судовой постели.

— Сколько, говорите время? — спросил я.

— Восемь тридцать утра на судовых часах — ответил капитан пассажирского лайнера.

— А, где Джейн?! — спросил я, вдруг вспомнив о своей любимой — Где, моя девочка Джейн?! Она была со мной в океане! Где она?!

Я занервничал. И закрутил сильнее по сторонам головой

— Где, моя Джейн?! Капитан! — снова, панически напугано, прокричал я.

— Какая, Джейн? — спросил капитан океанского круизного лайнера, смотря сначала на меня, а потом на остальных, кто был в больничном лазарете океанского корабля. Словно, обращаясь еще и к ним.

— Моя Джейн?! — я произнес дрожащим голосом. И затрясся. И в панике посмотрел на капитана, одуревшим перепуганным и ошеломленным взглядом.

— Она была со мной там! Моя красавица Джейн! Куда вы ее дели?! — совершено не понимая уже ничего, закричал в ужасе я — Где она?! Она

была со мной в океане! Куда вы ее дели?!

— Успокойтесь, пожалуйста — произнес доктор, но я не хотел его слушать. Я хотел соскочить и выскочить из судового лазарета, но мне не дали, отключившиеся напрочь, до самой задницы мои ноги.

— Черт бы их побрал! Как и вас всех! — прокричал в отчаянии я — Верните мне ее! Хоть мертвую, но верните! Слышите меня! Капитан!

— Успокойтесь, Владимир — повторил доктор — Вам нельзя сейчас нервничать.

— Хрен, вам, успокойтесь! — я кричал как полоумный — Где, моя девочка Джейн! Где, моя любимая! Я хочу ее видеть!

Все замолчали, будто, тоже не понимают ничего из ого, что спросил у них я. И не понимают, вообще, теперь меня. Они все уставились на меня вопросительно с удивленными глазами. Все от капитана, матросов и судового с медсестрами врача.

— Слышите меня?! — продолжал я кричать на всех — Верните мне мою Джейн!

— Вы матрос с потерпевшего крушение грузового судна «KAТНАRINЕ DUPONТ»? — спросил, перебивая мой крик сдержанным капитанским громким голосом, снова капитан.

— Да! — крикнул я ему, чувствуя, как схожу с ума от горя и безвозвратной утраты.

— А что?! — я смотрел, теперь, снова на него уже с опаской, услышать что-либо страшное.

— Да — произнес, выдавливая из себя через силу я — Я с «KAТНАRINЕ DUPONТ»! Черт вас подери и что?!

— А катастрофа случилась по-вашему 17 июля, так? — спросил снова капитан.

— Так! — ответил ему я, стукая по бесчувственным своим ногам.

— Все совпадет с моим запросом в международное судоходство — ответил капитан — Дата гибели сухогруза совпадает с вашими показаниями.

— Я что на допросе? — прокричал нервно я — И что с моими ногами?

Капитан корабля покачал удовлетворенно моим ответом.

— Значит вы пробыли в открытом океане двенадцать суток — ответил он мне.

И тут же представился — Я капитан Эдвард Смит. А, это судовой наш доктор Томас Эндрюс. Вы теперь в его подчинении до момента пока он вас на ноги не поставит.

— Ну, прям очередной Титаник! — прокричал, перебивая капитана в бешенстве ехидно я — Вы издеваетесь?!

Но, он продолжил, также четко и выдержанно, сохраняя сдержанность и здравый рассудок, в отличие от меня.

— В четыре часа утра мы получили сигнал SOS! С вашего терпящего бедствие сухогруза — ответил мне капитан лайнера Эдвард Смит.

— Сигнал SOS! — переспросил я, вспоминая идущий из глубины океана подо мной тот сигнал о помощи с Арабеллы.

— Буквально сутки назад, с момента первого поступившего на наш борт сигнала с вашего затонувшего грузового судна. И шли все это время сюда. И нашли, только вас в воде. Вы были без сознания среди груды обгоревших судовых обломков. И кроме вас, там не было никого. Никого в двухстах милях от Каролинских островов. В направлении открытого Тихого океана. И это тоже, является загадкой для всех нас. Сигнал не состыкуется с временем вашего, чрезвычайно длительного пребывания в воде. Словно, был отправлен всего лишь сутки назад. И совершенно не вами.

— Он был отправлен мной с яхты Арабелла! — прокричал я — Я отправил сигнал бедствия! И где, моя Джейн?! — уже не находя себе места, взбешенно произнес я

Я был в бешенстве. Все эти дурацкие расспросы и вопросы этих американцев. Я даже не вникал в то, что они говорили мне.

— Где, моя девочка Джейн?! — Я не унимался и кричал, выходя из себя на весь медотсек корабля.

— Она любила безумно меня и ждала от меня ребенка — я, снова кричал как полоумный — Где она?!

Они все отвернулись от моей постели, и шептались. Я расслышал некоторые их слова.

— Он это о ком? — спросил капитан у доктора.

— Не знаю — произнес ему в ответ. И всем остальным присутствующим возле моей постели доктор.

— Какого черта, вы там все шепчетесь! — прокричал взбешенный уже не находя себе места я — Что с ней?! И куда вы ее дели?!

Капитан Эдвард Смит повернулся ко мне и продолжил — Вы были найдены на месте затонувшего судна «KAТНАRINЕ DUPONТ». Это все что мы, можем вам сказать. И совершенно один. Без вещей, документов. И кого-либо еще. И это могут все здесь присутствующие подтвердить, как и все пассажиры нашего лайнера, видевшие ваше чудесное спасение.

Доктор Томас Эндрюс продолжил — Вы были совершенно одни. И никого, кроме вас не был найден на месте крушения того сгоревшего в Тихом океане судна. Среди ящиков бочек. И прочего обгоревшего мусора затонувшего вашего грузового судна. Вы крепко держались левой рукой за один плавающий ящик. И были без сознания. Вокруг вас крутились дельфины. Наверное, отпугивая молотоголовых акул. И было какое-то странное лилового света свечение. Свечение охватывало все вокруг на большое расстояние. Оно, словно, шло от самой воды, и помогло вас быстро найти. Один, даже дельфин приблизился к нашему лайнеру, выпрыгивая высоко из воды перед бортом и носом нашего судна. И проводил нас до места вашего крушения. Словно, его кто-то заставил это сделать. Но, откуда это взялось само свечение? Что это было за свечение, мы и сами не понимаем? И там, где мы вас подобрали, больше никого не нашли.

— Вот, черт! — я схватился за больную свою со щетиной на лице и растрепанными выгоревшими на солнце волосами голову — Черт! Черт! Но, как, же так! — в диком неистовом отчаянии и в слезах, произнес дрожащим голосом уже я — Как, же так! Моя, девочка Джейн! Моя, любимая! Как же вы ее не могли видеть там! Она была рядом со мной!

— Ничего не понимаю — произнес капитан Смит, смотря на всех, пожимающих на его вопрос плечами, присутствующих, словно ожидая от них иного ответа.

— Мы прибыли сюда с момента поступления сигнала SOS! с вашего сгоревшего и затонувшего сухогруза — продолжил он, уже повернувшись ко мне — И кроме вас в воде не было уже никого. Только одни вы. И все.

— Может с ним была еще женщина — кто-то из толпы произнес — Может, она утонула. Он ведь пробыл в океане двенадцать суток. А за такое время вряд ли кто-то кроме него смог бы выжить. Он это аномалия какая-то. Чудесное природное явление. Или спасение.

— Заткнитесь, вы все, черт вас дери! — прокричал я — Заткнитесь со своими дурацкими доводами о моем чудесном спасении. Она не могла, вот так, просто, взять и утонуть! — прокричал я всем, потупив, скрывая свои текущие по лицу слезы свой безутешный от горя взор в постель — Она не могла, просто взять и утонуть! Она отлично плавала. И была в гидрокостюме акваланга. Как и я. И я ее держал, крепко, прижав к себе. И мы были все время вместе! Она не могла, просто утонуть! Не могла! Моя Джейн! Любимая, моя Джейн! — повторил я, плача себе на грудь. И глотая с трудом слюну иссохшим от морской соли горлом.

— Может, кто-нибудь видел ее?! Женщина. Брюнетка. Латиноамериканка! Загоревшая до черноты, почти как я, Латинка! — я, произносил плача, как ребенок. Я смотрел на присутствующих при моем чудесном спасении иностранных коллег моряков. И на свои руки и на тело под пижамой, видя совсем его не таким, каким оно недавно у меня было. Почти, как уголь от плотного, как и у моей Джейн тропического загара. Оно было обычным без малейшего на то признака. И я, просто уже не понимал, что вообще происходит дальше. Я, похоже, действительно, сходил от головной боли. И всего непонятно и происходящего с ума.

Я уже растерянно, и запинаясь на каждом слове, произносил свои слова, то по-русски, то по-английски, совершенно теряясь в пространстве и во времени.

— Она из Сан-Франциско из Калифорнии! — произносил в диком отчаянии я, от собственного непонимания вообще, что со мной такое происходит. И от своего теперешнего отчаянного бессилия. И непонимания, куда я, вообще угодил.

— Был еще Дэниел! — продолжал я плача, как ребенок — Брат моей любимой Джейн. И яхта была Арабелла! Яхта затонула. И мы с Джейн оказались в воде. Джейн была ранена. И я, держал ее своими руками в бурю в океане! Куда она пропала?!

— Arabelle? — переспросил на английском капитан Эдвард Джей Смит.

— Arabelle! Arabelle! — передразнил я его на английском. И внезапно, снова, сорвался на крик — Да, черт, подери, что такое со мной происходит?! Кто-нибудь объяснит мне наконец-то?! Я схожу с ума!

— Мы никого там не нашли, кроме вас — произнес, снова доктор Томас Эндрюс — Кроме вас — он повторил — И кучи обгоревших до основания обломков — произнес снова, подменив доктора капитан Эдвард Смит — Вы были всего один в океане. И ни какого на вас не было гидрокостюма от акваланга. Вы были, только в своей русского моряка рабочей одежде.

И кроме, всего прочего, вы странным образом вполне здоровы, даже без солнечного обширного ожога на открытых местах на открытых участках вашего тела. И ни какого ранения, о котором вы говорите, на вашей, левой ноге не было, и нет. Можете убедиться сами. Видите?

Доктор отбросил одеяло с моих ног. И я увидел, пока еще ничего не чувствующие свои в постельной больничной пижаме ноги. Я быстро задрал штанины пижамы на обеих ногах. И они были целыми без ран, и бинтов, только, внешне не чувствующими ничего. Даже, моих к себе прикосновений. Я просто, сидел как парализованный на виду у всех присутствующих. Но в целом, совершенно одновременно здоровый. Без загара. И даже, ожогов на своем мускулистом русского моряка теле. И это было, тоже странно. Я должен был, просто напросто сгореть до костей на тропическом ярком солнце. Все, что было у меня открыто. И это, тоже сводило меня с ума. И приводило в непонимание судового доктора. И капитана и всех присутствующих на лайнере, и в моей больничной, теперь каюте. Они не могли это объяснить. Семеро суток в океане и ни единого вообще ожога. Ни слабого, даже покраснения на теле. Я и сам не понимал как это и, вообще, что твориться.

— Вам, лучше сейчас, расслабиться. И попытаться вспомнить все — произнес доктор Томас Эндрюс — Вам сделают специальную инъекцию для быстрого восстановления и дополнительный медицинский осмотр.

— К черту все! — возмутился в диком отчаянии я, не понимая, что вообще твориться — Что это?! — проговорил я — Что это, черт возьми?! Что со мной все-таки, произошло?!

— Мы все и сами объяснить до конца не в состоянии — сказал судовой доктор за капитана — Но, то, что вы там видели или то, что переживали. Могло породить ваше бессознательное болезненное состояние.

— Какое еще болезненное бессознательное состояние?! — прокричал в полнейшем отчаянии и недоумении — Что твориться, вообще здесь. И со мной?!

— Так я как врач, вам могу объяснить — продолжил судовой доктор — Всему виной бессознательное состояние вашего организма. Организма попавшего в крайне экстремальные условия. Между жизнью и смертью. Так как я судовой доктор, мы проходили это еще когда я учился. Состояние организма в пределах самой критической ситуации. Состояние на пределе самой грани. Способность к самовыживанию на границы между жизнью и смертью. Этот процесс до конца не изучен. Но, вы сейчас яркий пример, кажется, именно этого.

— Чего этого?! — я был вне себя. Просто, уже в бешенстве — Кончайте гнать пургу! — я возмущался как сумасшедший. И готов был броситься на кого угодно, стоящего передо мной. Я орал в состоянии психического шока. И, казалось, я нахожусь в какой-то психушке. Просто дурдоме.

— Я говорил — произнес доктор своей подручной санитарке на своем языке. Который я прекрасно понимал — Надо было ему сделать больше дозу успокоительного.

— Хватит с меня ваших уколов, доктор! — прокричал я доктору, и уже в бешенстве, забыв его имя и фамилию — Объясняйте то, что собирались объяснить!

Понимая, что меня все равно толком не успокоить, именно сейчас, судовой врач Томас Эндрюс переключился, снова на меня.

— Я объясню все, что с вами произошло, если вы перестанете беситься. И сходить здесь с ума — произнес при всех он мне — Ваше положение, вполне объяснимо, хотя и трудно понимаемо. Особенно людьми прагматами. Если вы более мене спокойно выслушаете меня. Я постараюсь объяснить, что на самом деле с вами случилось, именно с точки медицины. Хотя, я как врач многое, все равно, не смогу толком объяснить. И, даже с этой точки.

Он смотрел на меня пристально, будто изучая мое последующее поведение.

— Ну, что, успокоились? — он, пристально глядя мне в бешенные, полоумные возбужденные глаза, произнес при всех стоящих, рядом с моей больничной постелью в медицинском кубрике. И смотрящих на одуревшего русского, спасенного из воды ими моряка.

Я передернулся и уставился, пристально, молча на врача.

— Ну, успокоились? — повторил судовой доктор.

— Успокоился — произнес я уже гораздо тише, еле сдерживая свой охвативший мое теперешнее состояние гнев. И схватившись обеими руками и сжимая своими пальцами за растрепанную русыми волосами голову, встряхнул ей. И, снова посмотрел на корабельного доктора, и стоящую рядом с ним медсестру — Успокоился я. Я в полной норме.

Я стал растирать, начинающие ныть свои ноги.

— Я готов выслушать вас, доктор. Или как вас там по имени, Томас… — я тщетно пытался сейчас вспомнить его фамилию.

— Эндрюс — произнес, повторяя свою фамилию мне судовой доктор — Зовут меня Томас Эндрюс.

— Без разницы — грубо ответил я ему — Рассказывайте и объясняйте все. Может, я все пойму. А, может, и нет.

Я посмотрел не дружелюбно на всех присутствующих вокруг.

— Я подробнее хочу знать, что твориться со мной? — я нервно произнес, растирал свои ноги, они начинали оживать.

— Для начала медсестра вам сделать все-таки укол — произнес доктор Томас Эндрюс. И рядом стоящая его подручная подошла, осторожно не спеша ко мне. И произнесла — Закатайте рукав, пожалуйста.

Я посмотрел, молча на доктора, и он ответил на мой взгляд.

— Это необходимо — произнес Томас Эндрюс — Это обезболит ваши ноги, и вы сможете нормально выслушать меня.

Я, молча, закатал свой рукав на больничной пижаме. И корабельная медсестра по имени Мэри, сделала прививку какого-то препарата. Но, после укола боль быстро отхлынула от моих оживающих ног.

Голова, тоже немного успокоилась. Но, все равно все ходило в ней ходуном от моего одуревшего состояния.

— Все хорошо? — спросил доктор Томас Эндрюс.

— Хорошо — произнес я уже совершенно спокойно и без нервов — Я хочу все знать. Даже, если это будет выглядеть сплошной нелепицей. Рассказывайте, почему я оказался здесь. И, что произошло со мной. Почему я в этой дурацкой больничной пижаме. И, почему у меня, нет ран на обеих ногах. И только они сейчас начинают приходить в себя. И, вообще, встану я или нет на эти свои ноги.

— Я уже говорил вам — произнес судовой доктор Томас Эндрюс — Все прейдет скоро в норму. Это все от долгого пребывания в воде. Все из-за оттока вашей крови из ног к голове в состоянии полного бессознательного состояния. И долгого пребывания в состоянии полной недвижимости в практически подвешенном состоянии. В течение двенадцати суток в воде. При резких перепадах температуры самой воды.

Он помолчал, немного глядя пристально на меня, и продолжил.

— Вообще выжить так долго находясь в отключке и при полной недвижимости в океанской воде практически невозможно — стал рассказывать доктор Томас Эндрюс — Вы подверглись сильной

температурной детермии. И как вы выжили, вообще, как я уже сказал сам как доктор объяснить не в состоянии. Но, могу, лишь предположить на основании медицинских фактов, что-то, что вы все-таки выжили в этих условиях. Это заслуга в первую очередь вашего организма и его чудесных свойств. О которых вы и сами, вероятно не знали. Когда вы потеряли сознание, вероятно, включилась некая скрытая в вашем организме, защитная система, которая и породила в вашем сознании все возможные картины иной жизни. Как некий, невероятно реалистичный сон. Говоря проще. Все что с вами там происходило это все порождение вашего уснувшего на двенадцати суток в океане под воздействием чудовищного переживаемого вами стресса мозга. Создавшего некий иллюзорный. Но, для вас предельно реалистичный мир. В котором, вы и пребывали в течение этих двенадцати суток. Пока мы не подобрали вас. Вы были в крайне критическом состоянии. И ваш мозг, чтобы спасти вас. Создал эту трех мерную иллюзию иной вашей жизни.

— Какую еще к черту иллюзию? — перебил я его, глядя на всех окружающих меня — Я не понимаю?

— Иллюзию иной реальности или, можно так сказать иллюзию иного мира. Мира, который вас держал все эти семь суток в открытом океане. В состоянии полной, почти бессознательной каталепсии. Это состояние ваших скрытых внутренних резервов вашего организма. И еще, чего-то, пока необъяснимого помогло вам выжить в таких практически смертельных условиях. Скажу прямо, я могу объяснить, только медицинский фактор вашего выживания, но не тот который другой, как, то лилового света на несколько километров свечение. По-которому, мы вас и нашли. И еще пеленг сигнала SOS! Идущий из глубины самого океана. Сигнала с глубины в пять километров. Сигнала идущего, оттуда, откуда уже ничего бы не смогло подняться наверх. Дабы раздавлено глубинным давлением — он сказал это, показывая на капитана судна Смита — Капитан не даст соврать — Прямо из-под вас. Мы, ориентируясь по нему, и нашли вас в воде держащимся левой рукой за плавающий ящик — он, помолчав немного, продолжил — И, вы не утонули. Без спасательного, вообще жилета. И эта большая стая дельфинов, которые защищали вас от молотоголовых акул.

Все это было, просто невероятно и вызывает много вопросов и у нас самих, которые мы не можем объяснить. Но, одно ясно, что вы были там не одни. Кто-то, все-таки был с вами там, и помогал вам все это время жить.

— Джейн — вырвалось у меня само изо рта и навернулись слезы — Моя, девочка Джейн — произнес я, заплакал как ребенок и уткнулся головой в раскрытые ладони своих обеих рук — Вы считаете, что Джейн, тоже иллюзия?

— Вероятно так — произнес судовой доктор Томас Эндрюс. Он пытался мне разъяснить причину болезни травмирующей мою теперь душу — Это следствие или скорее, даже последствие глубокого вашего обморока. Почти, посмертного. И в тоже время, ваше одновременно счастье, что вы потеряли в результате этого стресса сознание. Это помогло вам выжить. Судите, сами. Но, ваше чудесное, такое вот спасение не только заслуга вашего организма. Было еще что-то, что спасло вам жизнь в океане. Иначе вы бы умерли, не дождавшись нашей помощи.

— Значит все это, просто иллюзия — произнес захлебывась слезами я — Значит, вы хотите сказать, Что моя девочка Джейн, как и ее брат Дэниел. И та наша затонувшая в океане, теперь яхта, это все иллюзия моего уснувшего на время ради моего спасения мозга?

— Можно и так сказать — произнес судовой доктор — Все, что вы видели от начала вашей катастрофы и до конца этой же катастрофы, все это сплошная реалистичная вполне иллюзия. Настолько реальная, что вы в нее поверили. Феномен крайне интересный, но бездоказательный. Так как в это мало кто верит, если нельзя потрогать.

— Не может этого быть — произнес уже тихо я и замолчал, глядя на свои еще бесчувственные лежащие передо мной на постели в штанинах светлой больничной пижамы ноги.

— Вам придется рано или поздно в это поверить — произнес доктор — Так или иначе. И чем быстрее вы прейдете в себя, тем оно будет лучше для вас же.

Я замолчал. Замолчал и заплакал. И не мог остановиться, потупив взор в постель. И, даже не заметил, как почти все ушли из медицинского отсека, идущего через Тихий океан в сторону Северной Америки лайнера.

Остался со мной только сам доктор Томас Эндрюс и капитан пассажирского круизного судна Эдвард Смит.

— «Надо же все иллюзия такая же, как этот пресловутый мистер Джексон» — подумал вскользь я. И, закрывшись ладонями рук, просто плакал, не стыдясь своих мужских слез. Плакал как потерявшийся в жизни ребенок. Беззащитный, и всеми покинутый.

— Похоже, я схожу с ума. Может вы, тоже иллюзия. И все что сейчас происходит здесь продолжение моих видений — произнес с горечью внутри я — И я все еще в отключке.

— То, что вы сейчас перед собой видите реальность. И, мы самые настоящие — произнес доктор Томас Эндрюс. И дал мне таблетки со снотворным — Вот выпейте — и протянул стакан с водой — Вам крайне, сейчас тяжело, после того, что с вами случилось. Но, все прейдет в норму через несколько дней, и вы главное выздоровеете. И встанете на ноги. Вас нужно отправить домой — произнес капитан Эдвард Смит — Пока мы в океане мы вас пересадим на какое-нибудь русское судно, идущее в Россию — произнес капитан — Так будет лучше, чем обращаться в Российские посольства, делая запрос, и переправлять вас через границу и все эти инстанции. И будет лучше, если вас заберут ваши, же, как потерпевшего кораблекрушение русского моряка. Чем вы попадете к нам, без каких-либо соответствующих документов, удостоверяющих вашу личность.

У меня вдруг сильно заныла правая нога, и я начал ее ощущать. Как то неожиданно. Видимо, прошло сильное обезболивающее. Боль усиливалась вместе с осязанием. И я, затер как ненормальный свою правую ногу, закатав штанину до самой задницы. Я как сумасшедший затер ее обеими руками.

Доктор это увидел и понял, что мне становиться не по себе от нарастающей в ноге боли по моему виду.

Я не мог уняться от внутренней душевной боли. и она, просто разрывала меня. А тут еще нога стала оживать. И изводить меня ноющей жуткой мышечной болью. Появились, даже судороги, и ногу потянуло. И в голени, и в бедре. Я принялся лихорадочно растирать ее ладонями и пальцами обеих рук.

— Надо сделать еще раз обезболивающее — произнес теперешний мой корабельный лечащий личный врач — А, то боль, может оказаться непереносимой, пока ноги будут приходить в норму. И принять снотворное, то так и не уснете. Пейте и берите таблетку.

Он, снова, быстро повторил, протягивая таблетки и в стакане воду.

Я смотрел на свою, почти целиком голую мужскую оживающую правую ногу. Нога была совершенно белой, без какого-нибудь следа загара.

— Что за чертовщина, то такая — произнес я снова, глядя на свою правую начавшую приходить в себя с голой ступней мужскую ногу. Так до конца и, не понимая, и не веря в то, что со мной было.

— Джейн — произнес я тихо, глядя, куда-то перед собой в пустоту, сам себе и не видя перед собой ни кого. И видя ее перед своими в слезах глазами. Ее Джейн красивое загоревшее миленькое девичье лицо. Я видел ее те черные под изогнутыми дугой черными бровями девичьи гипнотической красоты черные как ночь или бездна океана глаза. Как сама тропическая на Тихом океане ночь с искорками отражающихся в них звезд. Глаза, смотрящие влюбленным взором на меня, своего единственного и преданного ночного любовника.

— Где же ты мой ангел хранитель? — произнес я самому себе, не обращая внимания на доктора и его медсестру по имени Мэри.

Мне сейчас казалось, что скорее это мир сплошная иллюзия, созданная моим воспаленным воображением мозга, и выдернувшим меня из настоящей реальности. Мне показалось, что я, просто потерялся в пространстве и во времени.

— Вернись ко мне, моя любовь — прошептал про себя я убитый горем и одиночеством. И принял от доктора Томаса Эндрюса протянутое мне снотворное и выпил его. И после нового укола отключился.

Когда я очнулся передо мной стоял доктор Томас Эндрюс и его корабельная медсестра по имени Мэри.

— Уже девять вечер — сказал судовой мой теперешний лечащий врач Томас Эндрюс — Вы крепко спали. И все скоро вернется на свои места и это то, что вы пережили, останется, лишь одним, возможно только горьким или счастливым воспоминанием — он продолжил — Вам, просто нужен отдых. Сейчас еще один укол обезболивающего, и снотворного все — он это вообще так произнес, как будто, между прочим. И подошедшая, тут же, его подручная медсестра Мэри, сделала мне инъекцию в плечо какого-то препарата, и стало, снова, более комфортнее.

— Утром вы будете уже на ногах — произнес доктор — И сможете прогуляться по нашему лайнеру — он, снова, протянул таблетки снотворного и стакан с водой.

— Не надо, доктор — произнес, успокоившись немного уже я — Я так, теперь постараюсь заснуть.

— Вот и отлично — сказал доктор Томас Эндрюс, убирая таблетки и воду — Вот и отлично.

И все ушли из этого кубрика. И я остался один, лежать, на своей больничной постели, крутя головой по сторонам. И рассматривая все вокруг. Все углы белого просторного помещения, где я был сейчас совершенно один. Несколько таких же больничного типа коек, как и моя. Тумбочки и светильники на каждой из них.

Доктор, выходя с медсестрами, выключил свет, и стало темно, лишь за закрытой дверью в коридоре между каютами горело дежурное освещение пассажирского этого спасшего меня судна. Там перестали быть слышны чьи-либо шаги. И наступила ночная тишина, как и сказал судовой врач.

Сколько времени было, я по-прежнему толком не знал. Но, со слов корабельного врача Томаса Эндрюса, было, после нашего длинного задушевного между им, капитаном Смитом диалога. И больного на ноги, и на всю голову русского моряка. Был вечер, и уже, вскоре пришла ночь. И судно погрузилось в сон. Лишь, слышно было, где-то там за стенами и переборками лайнера плеск ночных волн океана.

Запомнились глаза этой медсестры Эдрюса Мэри. Она, почему-то так опасливо на меня озиралась, уходя последней, словно боясь русских. Может, так и было. Не все, но некоторые из них, нас всегда, почему-то боялись. Наверное, у них с запада это уже, просто в крови. Это же читалось и в глазах доктора Томаса Эндрюса и капитана Смита. Да, и всех, кто был в медотсеке, и видел спасенного из океана русского моряка.

Даже, поначалу и моя любимая Джейн меня боялась и опасалась за Дэниела. Один только он, наверное, не боялся меня. Удивительное исключение из всяких правил. Единственный, кто не боялся. И сразу стал мне другом. Дэни. А, я его обидел, тогда. И не уберег.

— Прости меня, Дэни — прошептал я тихо в темноте каюты — За все прости — и закрыл глаза. И мне показалось, что я отключился.

А, когда очнулся, то не знал, сколько время. Но, судя по темноте, уже вероятно стояла ночь. Или уже было, даже раннее утро. Я потерялся, снова в пространстве и во времени.

Я долго еще не мог уснуть. Я не мог поверить в то, что произошло со мной.

Просто, не мог во все это поверить.

— Не может быть, такого — произнес, снова сам себе вслух я, уставившись в потолок медицинской каюты — Не может, такого быть. Вранье, это все.

Я лежал и думал, только о своей любимой малышке Джейн. Джейн должна спастись. И должна быть на этом корабле. Она хоть и была

ранена, но должна спастись. Я не верил в ее смерть, как и не верил в то, что ее вообще нет. Как и всего того, что я пережил недавно. Я был там, в океане не один. Там была моя Джейн. И был Дэниел. И наша яхта Арабелла. И эта яхта Черный аист. И эти морские бандиты. И этот кошмарный шторм. И, вот я здесь. И они хотят меня убедить, что это все мой бессознательный бред. Бред не до утонувшего утопленника.

— Не может этого быть — снова, произнес я сам себе вслух и…

Я услышал какие-то шаги за дверью этой корабельной медицинской палаты. И отворилась в каюту ко мне дверь. Тихо так и практически беззвучно. Там за дверью был включен дежурный в коридоре между каютами корабля свет, и я увидел стоящий передо мной на некотором расстоянии женский силуэт. Силуэт женской невысокого роста фигуры.

Силуэт стоял на пороге, отворив ко мне в медицинский кубрик дверь. Он был в комнатных домашних тапочках с голыми стройными девичьими ногами из-под короткого телесного цвета шелкового халатика. С распущенными длинными и черными как смоль, вьющимися по его спине и груди локонами змейками волосами на девичьей миленькой головке.

— Джейн! — произнес я, ошарашенный ее появлением — Джейн, любимая моя!

Я произнес, не понимая уже совсем ничего — Ты откуда, здесь?! Они скрывали тебя от меня?! Они прятали тебя от меня! Вот гады, такие! Джейн, любовь моя!

Силуэт оторвался от порога распахнутой настежь в мою больничную каюту двери и пошел ко мне. Не спеша и плавно, виляя округлыми крутыми красивыми бедрами полненьких икрами ног. Это точно была моя ненаглядная красавица Джейн.

Она вышла как из ночной тени из тех дверей и направилась, медленно ко мне. Ступая своими домашними тапочками на миленьких загоревших до смоляной черноты девичьих ножках бесшумно по полу медицинской корабельной каюты.

Свет луны из иллюминатора падал на нее. И это была она, выхваченная из этого лунного света. И я ее видел всю с головы до ее, почти полностью оголенных тех красивых девичьих полненьких в икрах, и бедрах ног. Вся словно вылепленная этим желтым лунным ночным светом. Ярким и пронзительно прозрачным.

Джейн пошла в мою сторону. К моей больничной постели.

Она подошла к постели. И встала рядом, прижавшись бедрами голых безумно красивых загоревших до черноты ног к краю ее, и смотрела, молча, на меня, не отрываясь черными своими цыганскими гипнотическими глазами. Она стояла, так как и любила всегда стоять, выгнувшись в гибкой молодой девичьей узкой спине. И выпятив мне свой округлый пупком вперед загорелый до черноты животик.

Я протянул свои руки к ней и почувствовал прикосновение в ее рукам протянутым, тоже мне. Она улыбалась мне широкой доброй и нежной любовницы моей улыбкой. Смотря на меня, также как и, тогда в ночь нашей последней любви. Смотрела страстно и с желанием сексуального безумства. Тогда она, сбросив свой длинный махровый белый халат, была совершенно нагой. И жаждала безумного и последнего, как оказалось нашего с ней секса. Вот и сейчас, она сбросила его. Прямо на пол перед моей больничной постелью. Прямо себе под свои красивые девичьи черненькие в плотном загаре латиноамериканки ноги. Она сбросила с маленьких девичьих с маленькими пальчиками, таких же черненьких от загара стоп домашние тапочки. И наклонилась ко мне. Стоя в одном своем, теперь передо мной желтом купальнике.

— «Моя, красавица Джейн!» — загудело в моей голове — «Девочка моя!».

— Джейн! — радостно выдавил я из себя — Это ты! Ты пришла ко мне! Ты живая! Где ты была, любимая моя?! Я здесь с ума сходил от нашей разлуки!

— Тише, милый — услышал я тихо ее нежный ласковый женский любимой голос — Тише — она повторила — Мальчик мой, любимый мой. Я пришла успокоить тебя. Успокоить тебя.

И она легла рядом со мной, почти чуть ли не на меня, прижавшись ко мне и, положив на мою грудь свою девичью черную в распущенных длинных волосах голову. Она прижалась ко мне, забросив голой ляжкой, согнутую в коленке на мои все еще бесчувственные ноги свою левую голую черную от загара. Полную в бедре, голени и икре девичью ножку. Проведя той ноги коленом по моему в пижаме животу. Она положила мне на грудь обе свои в широких рукавах халатика девичьи руки. И, гладя нежно по моей груди маленькими пальчиками, посмотрев, снова мне, молча в глаза, сказала — Я спасла тебя любимый. И это главное.

Я почувствовал ее. Ее тело. Почти, нагое гибкое как у русалки женское в аромате запахов тело. Ее пышной трепетной в дыхании груди соски, сквозь тот ее лифчик купальника. Торчащие, снова и упирающиеся мне в мою под пижамой грудь. Ее девочки моей Джейн страстное тяжелое дыхание. И ее это лицо в полумраке моей каюты. В желтом свете Луны и звезд. Это моей Джейн жаркое, как и ее разгоряченное тропическим солнцем и моей любовью гибкое как у восточной танцовщицы в узкой талии тело. Джейн уперлась своим в узких желтых плавках купальника волосатым с промежностью лобком и животом в мой живот. Своим тем кругленьким красивым живота пупком. Выгибаясь как кошка, лежа на мне.

Приподнялась надо мной и смотря своими черными убийственной красоты глазами. Глазами печальными и тоскливыми. Какими-то отрешенными и не живыми уже. Мертвыми глазами. Глазами покойницы.

Она провела правой рукой и пальчиками по моему лицу, по губам и щекам, и произнесла — Колючий — произнесла моя Джейн — Небритый и колючий и такой любимый.

Джейн подняла свою с моей груди голову. И поцеловала меня в губы. Но уже не так как раньше, а по-другому. Словно, уже прощалась со мной. Прощалась навсегда.

Джейн произнесла на уже четком русском с грустью — Я так и не надела то черное для тебя любимый вечернее черное платье. Прости меня, Володенька.

В ее черных как бездна самого океана неподвижных глазах стояли слезы.

И она, молча, встала и пошла, мелькая голыми своими овалами красивых черненьких от загара переливающихся в свете луны и звезд через иллюминатор окна моей медицинской каюты девичьими бедрами. Пошла к выходу из моей каюты. Дверь так и была не заперта. И, она встала на пороге ко мне, обернувшись и глядя на меня, лежащего на больничной постели. Почти, нагая. И босая. В одном своем, теперь желтом купальнике.

Джейн переступила через порог двери. И пошла, не оглядываясь по длинному корабельному коридору круизного судна.

— Джейн! — вырвалось у меня из груди — Джейн! Куда ты?! Джейн! — я вдруг соскочил на свои ноги, даже не заметив этого, и подлетел к выходу и двери. И выглянул в коридор. Выглянул в коридор, которого не видел до этого. Первый раз из больничной каюты, где лежал совершенно один.

Джейн обернулась. Она посмотрела на меня, теперь как-то тоскливо и вышла в коридор между каютами. Я как ненормальный соскочил с постели и не заметил, что мои ноги зашевелились. И я, бросился за любимой вдогонку.

— Джейн! — кричал я — Подожди не уходи, любимая! Но, она уже была в конце коридора пассажирского судна, и силуэтом. И, не оборачиваясь, растворилась за углом поворота.

Я летел как ошалелый за ней до того поворота. Шлепая босыми ногами, я пролетел повороты и лестницы, ведущие наверх к выходу на нижнюю палубу пассажирского, идущего по океану английского круизного лайнера.

Ни кого не было на моем пути. Весь корабль спал. И только я как безумный летел босиком по деревянной, теперь палубе к перилам ограждения корабельного борта.

Я вылетел на выходящий к озаренному светом раннего утра, выступающему наружу, как и другие на этой палубе смотровым пассажирским балконам.

Там стояла у поручней ограждения моя красавица Джейн.

Она стояла в желтом своем купальнике. И была озарена уходящим в рассвет светом звезд и луной. Все ее тело блестело черным загаром в свете исчезающей в рассвете луны. От округлых бедер голых до самых ступней ног от тех узких плавок и широких женских ягодиц. До верха девичьих черных от загара как все ее тело плечей. Она вся переливалась своим смуглым, почти черным загаром в утреннем ярком солнечном свете восходящего солнца.

Джейн стояла спиной ко мне, облокотившись о те бортовые поручни ночного идущего по ночному Тихому океану лайнера.

Джейн стояла, повернув свою женскую черноволосую головку ко мне.

Она смотрела на бегущего к ней меня по длинному поперечному узкому коридору, ведущему к бортовому выступающему в океан из бортовой оконной палубной надстройки балкону.

Ее длинные вьющиеся на ночном океанском сильном ветру черными, как смоль змеями локоны волос. Переплетались и путались на ее плечах, и спине. Они, развиваясь, оплетали девичье Джейн, в золотых колечками в ее миленьких ушках сережками, такое же миленькое, повернутое ко мне личико. Личико с черным, как сама ночь, прощальным и смотрящим на меня из-под черных в косом изгибе бровей взором печальных и страдающих обреченной горечью неразделенной любви глаз.

Посмотрев на меня, она повернула взор своих глаз в сторону океана. И, отвернулась от меня, глядя в синие бушующие и не спокойные за бортом пассажирского круизного лайнера волны.

Джейн отвернулась в сторону океана, не глядя уже на меня.

Она стояла и смотрела, куда-то в океан. И ничего не говорила. Она глядела просто, куда-то не отрываясь, взявшись своими черненькими от загара голенькими руками о поручни борта балкона. Выгнувшись, как делала всегда, назад узкой девичьей голой загоревшей спиной в гибкой как у русалки талии. Выставив вперед жгучему утреннему восходящему на заре солнцу, свой голый овальный черненький круглым красивым пупком девичий животик.

Джейн стояла в каком-то, еле заметном бликующем на утреннем ярком солнце лиловом свечении. В его ореоле, идущим от ее самой. От ее черненьких босых девичьих маленьких ступней. По ее вверх голеням полненьким икрам, коленям и овальным бедрам и широким ягодицам Джейн кругленькой женской попки в узких купальника желтых плавках. Подтянувший промеж женских ляжек ее волосатый с промежностью лобок. И стянутых тугими тонкими пояском и лямочками под выпяченным вперед в сторону океана, и балкона. Тем голеньким сексуальным животиком. До самой ее подтянутой туго желтым лифчиком полной трепещущей в тяжелом страстном дыхании сверкающей загаром девичьей груди. Стянутой туго треугольными лепестками как парусами нашей затонувшей мореходной яхты Арабеллы лифчика. Застегнутого туго, на ее женской узкой загоревшей спине.

Свет перемещался ярким, но колеблющимся свечением по ней. И расходился лучами в стороны. На тоненькой под развевающимися черными, как смоль волосами ее шейке. И расходился ярким свечением от ее боком повернутой ко мне в профиль ее миленькой красивой чернявой головки. Он тонкими острыми мерцающими лучами расходился в стороны.

От ее Джейн лежащих на поручнях ограждения выступающего в океан балкона черненьких от плотного ровного загара рук. Этот лиловый призрачный и не объяснимый свет. Тот свет, о котором говорил судовой корабельный доктор Томас Эндрюс. И сам капитан судна Эдвард Смит. Будто бы я был весь, тоже покрыт этим светом плавая на волнах в окружении дельфинов. Свет, моего спасения. Свет, спасший мне жизнь. Свет, хорошо различимый на ярком утреннем свете. Свет, моей Джейн.

Джейн смотрела, куда-то вдаль в океан. Куда-то туда на восход за кромкой горизонта яркого горячего утреннего солнца.

— Прости меня, любимая! — я прокричал ей, любуясь ее полунаготой. Знакомой так моим мужским рукам. Замедляя бег по корабельному спящему каютами коридору. Я сбавил темп передвижения. И осторожно, приближался к своей призрачной, теперь любимой. Медленно приближаясь, боясь спугнуть это ночное еще, красивое и радостное моему влюбленному сердцу видение, произнес еще раз — Прости!

Я осторожно шел на яркий тот лиловый свет, касаясь пальцами рук, и ладонями стен длинного коридора.

— Я не смог спасти нас обоих! Я не смог сделать, то, что обещал! Прости любимая моя! Прости меня! — я умолял свою потерянную любовь со слезами на глазах и приближался к лиловому мерцающему передо мной яркому свечению, из которого казалось, и состояла вся моя Джейн — Прости меня Джейн! — снова произнес громко в отчаянии я — Я не смог спасти тебя, и спасти нашего будущего ребенка!

Джейн, снова повернула в мою сторону, слегка откинув полуоборотом назад свою девичью головку. И посмотрела на меня влюбленными черными своими цыганскими гипнотическими, как бездна океана и снисходительными в прощении глазами. Глазами, наполненными тоской и одиночеством. И услышал я в ответ ее, летящий откуда-то со стороны океана любимой громкий и ласковый голос — Не вини себя, любимый. Твоей нет, вообще здесь какой-либо вины! Забудь все и начни все заново! — услышал я — Ты жив и это для меня главное! Дэниел ждет меня. И, тоже, прощается с тобой. И желает тебе счастья! Прощай! — сказала моя Джейн. И исчезла.

Исчезла, прямо на моих глазах. Исчезла, как ее словно и не было.

— Джейн! — прокричал как полоумный на весь океанский простор я — Джейн! Любимая! — я, рванув, что силы как сумасшедший подлетел к перилам балкона — Не уходи, любимая моя! Джейн! Джейн!

Казалось, я поднял весь на уши спящий в ночи круизный корабль, идущий в темноте ночи по Тихому океану, и переполошил всех.

Но, никто меня не слышал. Все заглушал шум бурлящей вырывающейся из-под его киля. И по бортам лайнера рассекаемой его гигантским стальным корпусом океанской воды.

Я подлетел к перилам и посмотрел вниз в бурлящий, там далеко внизу подо мной океан. Я смотрел вдоль борта до самой отлетающей большими волнами в сторону от огромного многотонного корабельного обтекаемого металлического корпуса океанской воды. Через стоящие в глубоких специальных нишах спасательные закрепленные тросами на лебедках, и кранах шлюпки до самого уходящего далеко белого борта в сторону кормы.

Никого.

— Джейн! — прокричал я вдаль, вцепившись судорожно пальцами в поручни балкона в ревущую вдоль борта лайнера воду — Джейн! Любимая! Не бросай меня! Джейн!

Но, кроме шума океана и шума самого корабля, я не услышал в ответ ничего.

Я вспомнил, что прибежал сюда уже на нормальных, вполне здоровых ногах. И, прислонившись к перилам спиной. Я съехал по ним. И сел на пол этого открытого в океан корабельного балкона. Я так и просидел до самого полного восхода солнца на этом балконе. В этой дурацкой больничной пижаме. И когда окончательно рассвело, я пришел в себя.

Я понял, что это был просто сон. Просто сон и ничего более. Сон, выстраданный любовью к своей любимой. И она пришла, просто проститься навсегда со мной.

— Любимая — уже тихо и горько роняя, вновь накатившие слезы, произнес я — Вернись ко мне — я это произнес, уже зная, что это конец всему. И конец моей безумной неразделенной любви.

Я встал на ноги. И поплелся, снова вниз в корабельную больничную палату, минуя повороты, лестницы. И войдя назад к себе.

Корабль еще весь спал.

Я странным для себя образом впопыхах на бегу запомнил обратную дорогу. И, просто упал на постель ничком. Помню, как весь вздрогнул. И открыл глаза.

Было утро. Я, просто лежал в своей больничной постели. И это был, просто очередной пригрезившийся мне невероятно реалистичный сон.

Возвращение в себя

31 июля 2006 года 13:15 дня.

Я стал ходить. Судовой врач Томас Эндрюс не обманул. Мои больные ноги отошли от странного паралича. И пришли в полную норму. Приобрели чувствительность и подвижность. Я их чувствовал до самых ступней и кончиков пальцев. Я даже не хромал. Все восстановилось. И я уже мог, свободно перемещаться по круизному кораблю среди всех его многочисленных пассажиров.

Я ходил по движущемуся стремительным скоростным ходом по океану красивому круизному туристическому лайнеру под флагом США.

Кругом были, только отдыхающие иностранцы разных мастей, рожи и цвета кожи. Все трещали на своих языках, от которых могла заболеть без привычки любая голова. Но, я был привычен к такому. И вот, тоже гулял среди отдыхающих по парадной палубе несущегося по океанским волнам красивого круизного пассажирского лайнера.

Прошли уже третьи сутки с того момента, когда меня сняли с воды. Время на корабельных часах главной шикарной залы лайнера было пятнадцать семнадцать дня. И шло время, снова к закату как и сам день. На горизонте появилась красная полоска над самой гладью океана. Это так парил от жары океан.

Действительно, опять было жарко и парево было нехилое на всем судне. Многие из отдыхающих не вылезали из бассейнов. Даже, часть сменной команды, отдыхая от вахты, купалась в своем бассейне.

Доктор Томас Эндрюс, как звали, судового доктора пассажирского лайнера «FANTASIA», дал каких-то таблеток. И сделал уколы от неприятных весьма еще внутри организма возникших колющих ощущений. Хотя бы, чтобы спать было мне спокойней. Больше ничего не предпринималось. Капитан лайнера и доктор, да и все спешили меня спихнуть куда-нибудь. Попросись я сойти где-нибудь, на каком-нибудь острове, они бы наверняка так бы и сделали. Высадили бы и все. Зачем только меня сняли с воды, ни понимаю? Зачем не дали умереть? Умереть с моей ненаглядной красавицей латиноамериканкой, моей черноглазой любовницей Джейн! Иностранцы!

Все же я был здесь лишний. Хоть, капитан и доктор общались со мной более мене радушно.

Я бесцельно бродил сам не свой по этому, круизному океанскому лайнеру, идущему мимо Маршалловых островов в сторону Гаваев. Я бродил от самого его носа до самой кормы. Поднявшись на ноги, после этой ночи на следующее утро.

Я бродил по кораблю, практически без присмотра со стороны. Как и обещал доктор омас Эндрюс. Никто не был свидетелем моей прошлой буйной ночи. Возможно, я кричал лежа в постели во сне на всю каюту. Но, никто меня действительно не слышал, как понял я. Не слышал моего ночного во сне помешательства. Никто не видел и не слышал, как я несся хромая и припадая то на одну больную ногу, то на другую по корабельным коридорам, за призрачным видением моих любовных страданий. За моей ушедшей в неизвестность крошкой Джейн. Потому, что это было просто во сне. Это очередная выстроенная моим, видимо еще воспаленным больным мозгом выстраданная прощальная вполне реалистичная иллюзия. И я уже, начал приходить в себя. Все приходило постепенно в надлежащую физическую форму. Я, просто приходил в себя.

Я поднялся уже на ноги. И, доктор обследовав меня, разрешил мне прогулки по их круизному туристическому пассажирскому лайнеру, идущему в сторону Гаваев. Мимо Каролинских островов.

Я был вполне здоров. И только и знал, что бродил по кораблю, обойдя его весь по всем его многоэтажным жилым надстройкам и палубам.

Единственное место, где я, теперь не хотел быть, это были выходящие в океан открытые боковые лайнера смотровые балконы. После случая прошлой ночи, я туда теперь ни ногой.

Я все думал о своей любимой Джейн. И о том, что это было, просто бессознательным наваждением. И Арабелла и Дэниел, и Джейн. Что то, что говорил судовой доктор Томас Эндрюс, все было правдой. Я пришел в себя, попав, снова в реальный мир из мира бессознательного мира. Страдая, теперь, только от кожных ожогов от палящего океанического солнца, которое неслабо обожгло меня за время непродолжительного плавания на круизном лайнере. Сильно обветрило и обгорело лицо, и я его прятал под темными очками и под своей заросшей рыжеватой щетиной. Я отворачивался от прохожих, стараясь не привлекать внимание. И бродил в своей одежде русского моряка по прогулочным палубам «FANTASIA».

Я тяжело приходил в себя и все думал о Дэниеле и своей Джейн.

Однажды, даже как мне показалось, я увидел Дэниела, а то был, просто судовой рабочий матрос в спасательном красном жилете. Работающий на носу, идущего по Тихому океану лайнера. Я было даже, дернулся в его сторону, открыв свой от удивления рот. Но, тот матрос был, просто сильно похож на двадцатисемилетнего моего погибшего в океане друга. Да, и по возрасту был таких же, как мне кажется лет.

Мне было тяжело, даже поверить в свое чудесное спасение. Один в открытом океане. И целых семь суток в волнах и под палящим солнцем. Среди обломков погибшего своего грузового судна «KAТНАRINЕ DUPONТ». Единственный выживший или, просто брошенный спасшейся командой русский наемный матрос.

Я сам до сих пор, не верил в свое чудесное спасение. Все эти разговоры про стаю дельфинов отгоняющих от меня молотоголовых акул. И это странное лилового цвета призрачное вокруг меня свечение.

Мне нужно было домой. Скорей домой. На Родину в далекий Владивосток.

— «Хватит» — теперь уже думал я — «Наплавался».

Призраки Тихого океана

Прошли еще одни сутки в Тихом океане. И корабельные часы главной залы лайнера показывали 1 августа 2006 года и десять вечера. Лайнер задержался и простоял в каком-то не очень большом островном населенном островитянами архипелаге целых девять часов. С самого утра, как только сюда прибыли. В архипелаге очень похожем, на тот, который я видел в своих тех странных обморочных спасительных видениях. Вместе с моей красавицей Джейн и ее братишкой Дэниелом. Все было до жути очень похоже, на те, тропические рыбацкие острова. Где мы все вместе отдыхали. Где Дэниел ремонтировал двигатель нашей яхты Арабеллы. А, моя ненаглядная красавица Джейн, купалась вдоль барьерного островного мелководного рифа с красивыми коралловыми рыбами и черепахами.

Я, стоял у борта, у самого ограждения верхней смотровой палубы, и смотрел на похожее, как в моей памяти поселение рыбаков и ловцов жемчуга. На их такие же из пальмовых листьев стоящие, прямо на воде на столбах домики. Словно, все как будто было только вчера. Словно, все начинает воскресать, снова из моей бессознательной памяти и утерянных в океане красивых воспоминаний.

Как все было, похоже. Один в один. Даже этот крик альбатросов и чаек над головой, как на нашей яхте в бурлящем океане. И я видел там себя гуляющим вместе со своей любовницей и красавицей Джейн по песчаному из белого кораллового песка пляжу. Прямо по берегу. И по самой воде.

Я вспомнил тот брошенный пальмовый домик. Домик, наполненный до самого верха и крыши пальмовыми листьями. И, где и как я с Джейн занимался любовью. Где-то там мы оставили, тогда нашу из брезента сумку с бокалами и закуску к спиртному. Пообещав друг другу вернуться туда и забрать ее вместе, когда все закончиться.

Я вспомнил тот разговор между нами о том, что я хотел бы остаться здесь на этих островах. И рыбачить. И, тоже собирать жемчуг. И Джейн была не против. Ей, тоже эти нравились места. Рай среди океана.

Было прохладно. Особенно под наступающий вечер. Я вдохнул свежего порывистого воздуха с океана и повернулся на парадной верхней палубе у борта лайнера. И увидел Джейн. Увидел ее спину и гибкую как у русалки или восточной танцовщицы узкую талию.

Она шла сама по себе, прогуливаясь, как и я по палубе, среди отдыхающих и любующихся с корабля местными красотами океана.

Джейн шла от меня по палубе спиной в том черном своем вечернем платье. Но, это была точно Джейн! Она встала у бортового ограждения прогулочной палубы лайнера. И, смотрела, куда-то вдаль океана. С распущенными по плечам длинными черными, как смоль вьющимися змеями длинными волосами. И это была, точно она!

— «Джейн!» — меня ошарашило, прямо в голову — «Не может этого быть!».

Это было очередное видение. Видение среди бела дня.

Она, снова пошла по палубе, стуча высокими на шпильке каблуками. И мелькая икрами загорелых до черноты красивых ножек.

Ошеломленный увиденным. Я поспешил за ней, вослед. Торопясь догнать любимую. Не знаю, что это было. Призрак или наваждение какое-то. Я, просто сошел в этот момент с ума. Забыв про все на свете. Я устремился за любимой, любуясь ее милыми загорелыми, почти черными от загара того ножками в черных туфлях на высокой шпильке.

Джейн шла не особо торопясь. Шла, виляя своим крутым женским широким задом и крутыми бедрами. Полными изумительными в тех туфлях икрами своих умопомрачительных ножек. Она шла, завлекая, словно, специально меня. И я шел за ней.

Точно, как тогда, там в моем бессознательном призрачном покинувшем навсегда меня красивом мираже. Словно, напоминая о себе, снова. И дразня меня. Сводя с ума. Как на той нашей призрачной яхте Арабелле. В первую наступившую ночь. В той песчаной мелководной лагуне незнакомого островного атолла. В тот бушующий за пределами атолла шторм. Когда сильный стихии ветер, срывал с пальм песчаного острова листья. И швырял их в океан. Я вспомнил странное спокойствие в том атолле. И тихую саму лагуну. В которой, практически не было волн. И, потом тишину. Луну и звезды. Звезды на ночном небе, после резко оборвавшегося шторма. И мою красавицу Джейн в главной каюте Арабеллы с бокалом французского вина. И первые признаки проявления нашей короткой, но страстной уже любви. В наших словах и глазах. И, именно это черное, такое же точно, черное до колен вечернее ее платье. И эти туфли на Джейн, идущей впереди меня красивых до безумия ногах.

Я даже вспомнил, как Джейн коснулась меня своим левым бедром ноги, как бы невзначай, соблазняя меня.

— «Моя красавица Джейн!» — ударила кровь в мою голову — «Ты ли это? Или, просто призрак, пришедший из моего сознания, чтобы свести меня окончательно с ума!» — думал я, и слышал, как дико и страстно по новой, забилось, в моей мужской груди. Мое страдающее по любимой сердце.

— «Откуда ты явилась!» — стучало в моей голове — «И зачем, любовь моя?!»

Я спешил догнать ее. И схватить за руку, пока мое видение не исчезнет.

И я схватил ее за руку. Голую до самого плеча. Руку, такую же красивую, покрытую ровным, почти черным загаром. Я схватил свою красавицу Джейн за руку. И, она обернулась, напугано уставившись на меня.

— Кто вы! — произнесла напугано красивая незнакомка. Незнакомка так похожая на мою ненаглядную любовниц Джейн. С такими же черными, как смоль длинными вьющимися локонами как змеи до самой задницы волосами. И маленькими золотыми сережками на хорошеньких и миленьких ушках. И эта такая же, как у Джейн моей тонкая исцелованная шея, как и ее трепыхающаяся в моих руках молодая полная с точащими сквозь платье сосками девичья грудь.

— Что вам нужно?! Кто вы?! — прокричала практически мне в лицо напуганная та незнакомая мне девица — Отпустите руку! Наглец!

И девушка выдернула свою загоревшую до черноты из моей правой руки свою, тоже правую руку.

Я стоял и молчал, ошарашенный таким потрясающим идеальным сходством. Стоял, и молчал, не зная, что и ответить.

Она, резко обернувшись, ушла с верхней парадной палубы лайнера, куда-то вниз, затерявшись среди толпы туристов и отдыхающих иностранцев. А, я так и стоял опешивший и приходящий, постепенно в себя от своей ошибки. Стараясь успокоить себя. И проглатывая свои набежавшие, вновь на глаза горькие слезы.

— Джейн! — пролепетал, почти про себя я — Что ты сделала со мной Джейн?! Моя любовь! Моя спасительница!

я стоял и плакал на глазах у всех. И все смотрели на меня и не понимали, что со мной происходит. Я был разбит. Разбита была вдребезги моя душа. И мне все это было уже не вернуть.

Не вернуть Джейн. И не вернуть Дэниела. Не вернуть то, что я потерял навечно. Потерял свою единственную в беспутной русского моряка жизни любовь. Любовь, в своих тех бессознательных призрачных, почти при смерти в океане видениях. Любовь, которой ни стоил, даже на одно мгновение, этот гребанный продажный с потрохами мир. Который мне, теперь казался, куда более иллюзорным, чем тот, который у меня отняли.

Мир, канувший в бездну океана. Канувший безвозвратно. И оставивший во мне неизгладимый отпечаток. Потусторонний мир, который мог, только родиться в самом океане. Призрачное наваждение бессознательного моего состояния, вызванное внезапной роковой трагедией унесшей многие жизни в том пожаре и катастрофой моего грузового судна. Все что я мог видеть, все было, просто наваждением. Наваждением иной реальности. Реальности наложенной на эту настоящую реальную реальность. Наваждением, среди бушующих океанских волн, дельфинов и молотоголовых акул. Когда меня нашли в океане, доктор Томас Эндрюс с пассажирского круизного лайнера «FANTASIA» говорил о каком-то странном лиловом свечении вокруг места катастрофы и об акулах и дельфинах.

Что это было на самом деле, никто не знает. Я и сам не знаю.

Кто-то берег меня и охранял тогда семеро суток. Может, моя любимая Джейн. Может, Дэниел. Может, сам Посейдон. Кто?

Может, это было соприкосновение двух миров, рожденных моим бессознательным состоянием души. Души впавшей в предсмертную каталепсию на двенадцать суток.

Я ни как не мог себя убедить в том, что то, что я пережил, было порождением психической травмы. Что я лицезрел в бессознательном состоянии, просто долгую семисуточную иллюзию, находясь в состоянии предсмертной каталепсии по шею в океанской воде, под палящим тропическим солнцем. И луной и звездами каждой холодной ночью. Среди обломков «KAТНАRINЕ DUPONТ». Без спасательного жилета среди ящиков и бочек. И прочего мусора с затонувшего при пожаре судна. Над пятикилометровой океанской бездной. Окруженный дельфинами и акулами. Я лицезрел свою бессознательную и одновременно в полном сознании иллюзию. Настолько для меня реальную. Что она была целым отрезком живой и осязаемой моей жизни. Жизни в каком-то отдельном параллельном мире. Мире, соприкасающемся с нашим миром. И из которого, я выпал, оказавшись в итоге вот здесь. Точнее там, где и был раньше, вернувшись назад во времени и пространстве. И безвозвратно, потеряв тот иллюзорный мой красивый, хоть и опасный, но дорогой и ставший родным мне мир. Мир моей красавицы Джейн. Мир моего друга Дэниела. Мир дружбы, любви, приключений и счастья.

«Новозубковск»

Вскоре меня, как и обещал капитан Эдвард Смит, подобравшего меня в океане лайнера «FANTASIA», пересадили на наш торговый грузовик. И я прямым ходом плыл на Родину. На Родину забывшую меня, своего блудного, шляющегося по океанам и заграничным портовым кабакам сына.

Это случилось 3 августа, и прямо, посреди Тихого океана и посередине палящего солнцем дня. Борт к борту. Часа в три дня, оба судна сошлись друг с другом. И, меня на спущенной с лайнера «FANTASIA» шлюпке, доставили на наш грузовик.

Мы шли, теперь во Владивосток. И меня включили на время в команду Российского судна. Без документов, так на основании как потерпевшего катастрофу русского моряка.

Наше встретившееся в Тихом океане судно их круизному лайнеру «FANTASIA» называлось «НОВОЗУБКОВСК».

Капитан «FANTASIA» объяснил ситуацию со мной капитану нашего торгового судна при передаче меня, прямо в океане, как жертву кораблекрушения. Он рад был, что наконец-то отделался от меня, как и сам судовой врач, Томас Эндрюс.

И вот я, освободившись от очередной вахты в дизельном машинном отсеке, стоял и любовался Тихим океаном. Я смотрел вдаль, куда-то туда за линию горизонта. Туда, куда каждый вечер садилось горячее тропическое солнце. Я плыл домой. И старался не думать уже ни о чем, кроме Родины. О моем Владивостоке. В котором, я уже давно не был. Еще со времен развала нашего Союза.

Я старался забыть свою случившуюся историю, но она была слишком яркой, чтобы ее можно было, вот так, просто забыть, как советовал доктор с иностранного пассажирского судна «FANTASIA» Томас Эндрюс. Слишком в ней было всего, такого, что можно было вот так просто забыть. Забыть то, что врезалось в память в мельчайших подробностях. И с такой силой, что я не находил себе теперь места.

Я так и не мог поверить в нелепость этой моей случившейся со мной истории. Слишком она полна трагизма и одновременно радости и счастья. Счастья такого какого я не испытывал в жизни никогда.

Этот корабельный доктор был прав, когда сказал, про то, что со мной произошло, что-то уникальное. Что-то из разряда вон, возможно, даже аномального. Но, что это было, я и сам не знаю.

Это странное лиловое свечение там, где нашли меня. И, дельфины, охранявшие меня, когда я был в этой странной отключке семеро суток от акул. И, вообще стоит ли верить в то, что сказал этот иностранец доктор.

Может то, что было со мной, было правдой. И все произошло за короткий срок. И разом закончилось, как и началось. Но, сама история казалась уже вымыслом. Слишком все в ней было необычно и скоротечно. Как то, словно все и для одного только меня. Даже такая безумная страстная любовь. Любовь посреди Тихого океана. Любовь к моей возможно пригрезившейся мне в том долгом беспамятстве красавице латиноамериканке Джейн. Любовь к ее родному брату Дэниелу, как и их такая вот в океане страшная и дикая смерть. Смерть, которую удалось избежать, только одному мне. Единственному выжившему на сгоревшем, почти посреди Тихого океана иностранном торговом судне «KAТНАRINЕ DUPONТ» русскому моряку, пережившему массу смертельных опасностей.

Меня осмотрел наш уже судовой доктор. И отметил то, что я вполне нормален и физически и умственно. Только кожные ожоги от чрезмерного пребывания на пассажирском иностранном лайнере на верхних палубах.

Я стоял, снова у бортового ограждения верхней иллюминаторной надстройки палубы судна. Рядом со спасательными на кранах и тросах шлюпками. Уже нашего торгового грузового судна. У самых ограждения ботовых перил. И смотрел на горизонт. Туда вдаль океана. В синеву раскаленного тропическим солнцем неба.

Первой же ночью, после того, как меня приняли на борт. И я оказался на «НОВОЗУБКОВСКЕ», еще до вахты, мне приснилась Джейн. Уже здесь на русском судне. Она шла по воде, прямо ко мне по самой глади Тихого океана. Шла ко мне во сне. Я не видел ее лица, а только видел, снова силуэт. Ночной на фоне огромной луны ее силуэт в лиловом свечении. И истошный прощальный крик дельфинов. Я помню, проснулся. И уже не мог заснуть, как не пытался. Это была настоящая изнурительная пытка. Я не как не мог отойти от моей любви и тоски по моей Джейн. Никак не мог, как ни пытался все забыть как бредовое наваждение.

И вот уже под вечер, после первой трудовой вахты, часов в пять, я вышел на палубу нашего грузовика. И смотрел вдаль в горизонт океана. Там была яхта. Яхта шла параллельным курсом с нашим судном. На фоне яркого раскаленного летнего солнца. Она светилась белыми из парусины парусами на одной единственной мачте.

Парусное, кажущееся маленьким. И видать не такое уж маленькое издалека суденышко. Шло параллельным с нашим «НОВОЗУБКОВСКОМ» морским курсом. Не сворачивая. И довольно далеко. Почти у самой линии морского горизонта. Где-то там, где, снова заходило яркое тропическое солнце. Очередным наступившим вечером.

Я старался его лучше рассмотреть и жалел, что не было в этот раз у меня армейского бинокля.

Это случилось 5 августа 2006 года. На девятнадцатые сутки моей морской мистической и любовной эпопеи. То была одномачтовая белая яхта. Так, по крайней мере, мне казалось. На самом закате летнего солнца.

Мне казалось, я видел мою яхту Арабеллу. Идущую бок, обок, с нашим Российским грузовым судном. Яхта возвращалась назад. И казалось, шла курсом в мой родной Владивосток.

— Невероятно! — произнес я, громко, перекрикивая шум воды за бортом. И шум самого нашего идущего на полном ходу судна, не отрывая взгляда от идущего параллельным с нашим судном курсом еще одного. Похожего на Арабеллу парусного скоростного суденышка.

— Что?! — прозвучал девичий молодой голос на русском — Что-то вы там, увидели?! — произнесла, перебивая шум волн, молодая официантка из корабельной столовой нашего торгового судна из состава команды «НОВОЗУБКОВСКА». Она работала в составе поварской бригады. И обслуживала весь рабочий состав в корабельной столовой нашего океанского груженого заграничными станками грузовика.

Еще в корабельной столовой я заметил ее заинтересованный ко мне женский взгляд. И перешептывания с поварихами. И ухмылки тех в мою сторону. К чудному русскому, свалившемуся неожиданно всем им на голову моряку утопленнику, найденному иностранцами в океане.

Скажу сразу, не все на нашем корабле отнеслись ко мне, более-менее, лояльно. Даже, сам Васильев Николай Демидович, капитан «НОВОЗУБКОВСКА», включив меня в свою команду судна. Это все моя работа на иностранных кораблях. Некоторые смотрел подозрительно и практически не общались со мной. Некоторые были более, менее радушными. И, даже сочувствовали мне, тридцатилетнему найденышу, чудом выжившему в кошмарной катастрофе.

Помню, как они все таращились на меня на верхней палубе нашего судна. Как на диковинное существо из океана. Они уже знали все про меня. Про то, как я проплавал без сознания семеро суток. И выжил в открытом океане, а не пошел на корм акулам. Как меня нашли иностранцы и отдали, теперь им. И что я из Владивостока, как и они.

Я молчал. И никому не рассказывал свою подробно историю. Так только пожар. И я в отрытом океане и все. Про Арабеллу, Дэниела и мою любовь Джейн я умолчал. Ни к чему выворачивать свою всем душу. Еще засмеют как ненормального.

И вот я увидел, казалось, свою яхту Арабеллу. И вздрогнул от испуга и повернул голову в сторону молодой, довольно миленькой на личико светловолосой лет, наверное, двадцатидевяти, тоже как моя призрачная Джейн, или может тридцати девицы.

— Простите! — произнесла она — Я напугала вас! Простите меня!

Она подошла ко мне совсем близко, и смело прислонилась молодым девичьим плечом правой руки к моему левому мужскому плечу. Я был в легкой измазанной мазутом в машинном отделении белой майке. И утреннее горячее, встающее над горизонтом солнце, крепко уже прижигало мои открытые, почти полностью плечи и мускулистые моряка руки.

Я промолчал. Только, снова уставился в ту сторону океана, где видел свою, вероятно преследующую меня по бурлящим волнам парусную белую одномачтовую яхту.

Ее там уже не было. Это было снова видение. И я, потупив взор, теперь смотрел с горечью только в бушующую за высоким, теперь железным бортом синюю рассекаемую нашим кораблем воду.

— Простите меня! — еще раз повторила, громко перекрикивая шум волн, на верхней рабочей палубе незнакомая, пока еще мне судовая официантка.

— Ничего! — произнес я, тоже громко, чтобы она услышала — Все нормально!

— Я слышала, вас подобрали в океане! — прокричала она мне, через шум океанских волн.

— Да, это так! — прокричал я ей в ответ, глянув искоса на ее миловидное молодое женское личико.

— Меня зовут Татьяна! — она произнесла и назвала первая сама свое имя.

Она захотела познакомиться со мной поближе. Еще в столовой она проявила ко мне интерес, не отрываясь нагловато разглядывая меня. Мое лицо живого утопленника. Ее недвусмысленный интерес ко мне был виден по ее поведению.

— Звягинцева Татьяна! — она добавила — Вы видели меня в столовой нашего судна! Я здесь работаю официанткой!

— Я помню! — произнес я — Я видел вас!

И присмотрелся еще раз к молодой девице.

С виду обычная русская девица. Тоже, довольно и даже очень привлекательная и подзагоревшая на тропическом солнце, как здесь многие русские моряки этого русского грузового судна. Она стояла, приблизившись максимально ко мне. И касалась локтем своей оголенной загоревшей до бронзового загара девичьей руки к моей руке. Тоже, голой. Освещенной утренним ярким солнцем, ниже плеча, как и все, что было не закрыто от его лучей. Тоже, успевшее подзажариться на круизном подобравшем меня в океане пассажирском американском лайнере.

Я дернулся от прикосновения девичьей руки. Скорее не от самого прикосновения, сколько от неожиданности.

— Вам больно?! — спросила она, громко, жалея меня.

— Что?! — переспросил я ее.

— Больно?! — повторила девица — От моего прикосновения?! Рука болит?!

— Да, нет! — ответил громко я — С чего, вы взяли! Просто, я немного испугался!

— Вы, не очень-то похожи на пугливого человека! — произнесла сильно смуглая от плотного и ровного солнечного загара русоволосая синеглазая как гладь океана девица по имени Татьяна. В белоснежном кружевном фартуке поверх коротенького светлого тельного оттенка до колен платьица.

Она развернулась, узкой такой же точь-в-точь, как у моей исчезнувшей навсегда любовницы Джейн. Спиной к Тихому океану. И, прислонилась к поручням бортового ограждения верхней иллюминаторной корабельной надстройки. Раскинув по сторонам полуоголенные из-под короткорукавого короткого до колен своего платьица бронзового плотного ровного оттенка девичьи руки. Положив, левую, миленькими девичьими пальчиками мне, на мою, правую схватившуюся крепко. И нервно от присутствия рядом, так близко молодой женщины за поручни руку.

— Вам, пока здесь не очень уютно — произнесла, приблизившись, к моему правому уху, уже не так громко Татьяна — Это вы еще не привыкли. И, мало с кем, здесь знакомы. Надо вас отвести к медику! — произнесла хоть и громко, но заботливо и ласковым голоском она, склоняясь, почти впритык к моему левому уху. И, почти касаясь его своими полненькими женскими губками, чтобы было слышно сквозь шум океанских волн.

— Это еще зачем? — ответил, вопросительно ей я.

— Вы, просто до ненормального возбуждены. Я позабочусь о вас — произнесла она, уже чуть ли не шепотом. И, дыша жарко с придыханием мне в само ухо. Касаясь его своими жаркими губами.

— Пойдемте, провожу. Иностранцы не очень об этом позаботились — Татьяна произнесла — Как только, вы терпите эту боль. Пойдемте. Я вижу по вашему виду и глазам, что у вас что-то болит.

— Откуда вы знаете, что у меня болит? — снова спросил удивленный таким неожиданным разговором я.

— Поверьте, женщина знает — ответила Татьяна — Это видно по вашим красивым, но тоскливым мужским глазам. Я буду вашей заступницей, здесь и защитницей на этом корабле.

Она, улыбнулась мне. И, взяв меня за правую руку, оторвав ее от поручня бортового ограждения судна.

— Пойдемте! — произнесла громко, перекрикивая шум волн она. И, повела меня с собой вниз в нижние помещения нашего грузового русского судна.

— Они так, и не поняли ничего — произнесла, снова тише Татьяна — А, я все вижу. Я женщина. И все понимаю и вижу.

Она повернула свою с аккуратно стриженой челкой на девичьем лбу и забранными в длинный хвост, темно-русыми волосами, молодую женскую головку. И, снова повторила — Пойдемте. Пойдемте. Я провожу вас.

И пошла дальше. А я пошел, сам не понимая, почему за ней. Понимая, что речи не идет ни о каком докторе.

Татьяна влюбилась в меня. И это было по ней видно. Еще в корабельной той столовой, когда меня кормила и не сводила глаз с меня.

И вот, теперь, я шел за ней. И смотрел на девичью узкую гибкую ее спину. И туго подпоясанную пояском белого кружевного фартука, как у моей Джейн талию. Точно такую, же тонкую как у русалки или восточной танцовщицы. И мне казалось, что все, словно повторялось как в моем том бессознательном долгом бредовом спасительном сновидении.

Я смотрел на загорелые такие же, как и все ее тело, крутыми овалами красивые. Не менее, чем у моей в ушедших бредовых бессознательных грезах любовницы Джейн ноги. Ноги с красивыми полненькими икрами на высоких каблуках светлых туфлей.

Я шел и сравнивал мою ушедшую в неизвестность любимую Джейн с этой молодой, лет двадцати девяти или тридцати, красивой, тоже русской девицей.

— Меня зовут, Владимир! — крикнул сзади ей я.

— Что?! — она, переспросила, громко перекрикивая шум волн. И обернулась. И сверкнула своими синими как Тихий океан глазами.

— Владимир, меня зовут! Ивашов Владимир! — снова я громко произнес, догоняя эту официантку из корабельной столовой Татьяну. Сказал это как-то сам. Сам не понимая, как это получилось.

Она посмотрела на меня. И, взяв меня за правую руку своей девичьей молодой подзагоревшей до черноты на ярком тропическом солнце полуголой рукой. Подскочив ко мне. И сжав девичьими маленькими пальчиками мои мужские пальцы.

— Очень приятно — она произнесла тихо, почти касаясь моего лица своим загоревшим, почти черненьким личиком.

И прижалась ко мне своей красивой полной с торчащими возбужденными сосками из-под ее легкой официантки одежды женской грудью. Татьяна, осторожно поцеловала меня в губы.

Я схватил девицу за гибкую как у моей призрачной Джейн талию. И прижал к себе овальным животиком к своему животу. И впился в ее девичьи красивые полненькие губки. Прислонившись плотно своим лицом к ее смуглому загоревшему сильно девичьему личику.

Татьяна обняла меня обеими теми своими в бронзовом, почти черном солнечном загаре девичьими руками за шею. Не взирая, на мазут и грязь на моей белой майке машинного отделения.

Я помню, как обнял ее. Прижав к себе полной женской с торчащими как у моей Джейн сквозь лифчик купальника сосками. И, ниже за ее широкую женскую ягодицами попку и крутые девичьи под коротким светлым платьицем девичьи ляжки и бедра. Прижимая ее девичий овальный к себе с круглым под одеждой пупком животик. И волосатый с промежностью лобок. К своему возбужденному детородному сдавленному в моих плавках члену. Задирая подол до самых ее узких на бедрах тельного цвета плавок.

Я ощутил теплоту ее безукоризненно красивых ног. Чувствуя запах всего ее женского молодого красивого тела.

Я захотел ее. И это факт. А, она, вонзила своими острыми ноготками цепкие пальчики в мою плоть, целуя меня с тяжелым сексуальным дыханием.

Оторвавшись от моих губ, она произнесла — Я знаю, куда мы сейчас пойдем, Володя.

Уже глядя возбужденно и сексуально и дико в мои синие с прозеленью мужские глаза своими, тоже синими, как океан глазами.

— Куда? — спросил, как бы, не понимая, ее я.

— Пойдемте, скоро начнет темняться — произнесла Татьяна.

И, снова, схватив меня за правую руку своей рукой, сказала дрожащим возбужденным голосом. И горя необузданным страстным желанием

— Я знала, где тебя найти. И знала, что найду, все-таки тебя, любимый Татьяна радостно и со счастливым взором в глазах произнесла — Правильно все было мне предсказано, что любовь найду в океане.

— Идем — уже сказала, словно мы с ней давно знакомы, Татьяна и потащила меня, почти бегом за собой с верхней палубы вниз, вовнутрь, иллюминаторной надстройки русского торгового грузового судна. Она, потащила меня по длинному узкому коридору между отсеками и каютами, куда-то еще ниже спускаясь по лестницам в жилые отсеки всей судовой команды.

Я, почти бежал за ней следом за этой молодой судовой официанткой. Глядя на ее тонкую красивую девичью молодую шею. И над миленькими ушками девицы, пряди ровных русых вверх забранных в длинный хвост волос. И, такие же, точно золотыми колечками сережки. Я смотрел на волосы не черные как смоль, а русые, почти как у меня. Слегка выгоревшие до белизны местами, видимо, тоже на тропическом солнце. Волосы, такой же молодой и красивой, как и моя навсегда исчезнувшая Джейн шатенки.

Я смотрел на впереди, почти бегом идущую красивую молодую официантку Татьяну. Но, так и не мог высвободить свое больное и страдающее сознание от воспаленной и мистической любви. Любви к призрачной своей женщине. Женщине любящей безраздельно своего единственного мужчину. Женщину, которую мне, теперь придется забыть.

Если, только это я смогу, когда-нибудь сделать. Женщину в смерть, которой мне придется поверить, как и в ее не существование. Я смотрел на девичью гибкую узкую спину. И перетянутую туго фартуком официантки Татьяны талию. На красивую загорелую до черноты шею. И забранные на самом темечке волосы, синеглазой шатенки. Я смотрел на ее красивые, загорелые до такого же, почти черного оттенка. Вихляющие из стороны в сторону широкими женской задницы ягодицами крутобедрые с красивыми коленками, мелькающие ляжками и тащащие меня за собой на скоростном буксире полненькие икрами ноги. Девичьи ноги, мелькающие передо мной из-под короткого светлого, почти телесного оттенка платья. И белого столовского затянутого туго на ее гибкой девичьей талии кружевного как у школьницы старшеклассницы фартука. Эти женские красивые на каблуках, таких же светлых туфлей полные в икрах мелькающие передо мной ноги. Ноги, так похожие на ноги моей ненаглядной красавицы Джейн.

— Моя малышка Джейн! Джейн! Где же ты Джейн? — вырвалось само собой у меня вслух. Как-то произвольно, глядя на официантку из корабельной столовой Татьяну.

— Что? — спросила, повернувшись и остановившись, глядя на меня красивым обворожительным и одновременно вопросительным и несколько удивленным, не понимающим о ком я, синим взором девичьих глаз Татьяна.

— Да, так — произнес, смутившись и немного растерявшись, я. И повторил — Так ничего. Ничего.

Конец фильма

Киселев А. А.

30.01.2015 — 02.10.2015 г.