Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Стык времен

Планируя поступление в языковой вуз, Баклажанов решил подать документы в два места. Первым делом он решил попытать счастье в ЛГПИ им. Герцена. Сдав там первый экзамен по английскому языку на «отлично» (а после «английской» школы это не составляло большого труда), через пару дней он отправился на сдачу устной литературы. Вытянув билет по поэме Твардовского «Василий Теркин», ему сразу показалось, что шансов у него маловато, потому как поэму эту он читал в средних классах школы и мало что помнил. Он вдруг начал по памяти ее пересказывать, но экзаменатор резко оборвал его:

– Мы тут все в курсе содержания поэмы, молодой человек! Подтверждайте свой ответ цитатами, пожалуйста.

– Прибыли! – подумал тогда Баклажанов, но решил не сдаваться. – Видите ли, какое дело, я читал эту поэму давно и помню единственную цитату.

– А именно? – спросил один из экзаменаторов, подняв на него глаза и поправив массивные очки.

– «Переправа, переправа. Берег левый, берег правый», – собравшись с духом, быстро выпалил Борух, дабы берега не попутать.

– Мы, конечно, понимаем, Баклажанов, что наш вуз испытывает нехватку молодых людей, но на этом можете считать, что поступление Вы завершили, – резюмировал экзаменатор, как-то торжественно отдав Боруху документы.

Покидал тогда Баклажанов аудиторию с тем же позором, с которым в свое время Остап Бендер покинул аукционный дом. «Олух ты, олух, Баклажанов Борух», – бубнил он себе под нос по пути к метро, машинально подбирая ногу с прохожими и представляя себя уже в солдатском строю. В мыслях он уже был на вступительных экзаменах в ЛГУ, первым из которых было сочинение. Вечером перед экзаменом он позвонил Аль Монахову.

– Баклажанов, помните все, чему я учил Вас. Я сделал все, что мог! – сказал он в трубку.

Потом он немного помолчал и добавил:

– Удачи тебе!

Утро перед экзаменом выдалось солнечным. Выйдя из метро, Борух подмигнул женщине, торговавшей семечками, и она подмигнула ему в ответ. «Уже не показалось», – подумал Баклажанов и направился на юридический факультет, где по расписанию должен был состояться первый экзамен. Одет он был в белую рубашку, подчеркивавшую серьезность момента, а джинсы, купленные в Италии на остатки лир, чуть смягчали образ, придавая какой-то лоск. Те самые кроссовки заокеанской фирмы ставили жирную финальную точку в его гардеробе. «Юридический факультет» – было написано на массивной табличке входной двери. Баклажанов открыл дверь и вошел.

Борух пришел чуть раньше назначенного времени, но в коридорах уже было полно абитуриентов, которые общались друг с другом, пытаясь как-то подавить в себе мандраж перед неизвестностью. Через некоторое время из экзаменационного зала вышел преподаватель и пригласил всех внутрь. «Выше нос!» – подумал Баклажанов и проследовал вместе со всеми.

Когда на доске написали 3 темы для сочинения, Борух понял, что вся работа с Монаховым шла псу под хвост. Первой темой была «Жизненная деградация Ионыча» по Чехову. Это был, пожалуй, единственный автор, которому они не уделили должного внимания, да и само произведение Баклажанов помнил смутно, как и Бендер восстание на броненосце «Очаков». Затем Борух начал пристально всматриваться в лица абитуриентов, пытаясь представить, найдутся ли отчаянные, которые выберут тему «Маяковский о загранице», которая была второй, но не увидел ни одного. Оставалась третья тема «Почему поднятая целина не дала урожая» по произведениям современных советских писателей, а это означало, что сам Шолохов был исключен.

Баклажанов сидел в полном безмыслии, а время неумолимо шло. Он то смотрел в окно, то внимательно изучал надписи на парте, из которых также можно было сваять сочинения, но уже на иные темы. Многие абитуриенты вставали и уходили, большинство же, как показалось Боруху, выбрали Чехова и начали писать.

«А почему бы не Тендряков и его «Пара гнедых», – подумал тогда Баклажанов о третьей теме, вспомнив тот посредственно написанный в школе этюд. Вооружившись всем, чему учил его Монахов, Борух начал переделывать то школьное сочинение на новый лад в стиле, привитом ему сенсеем. Это было трудно, но дело шло. Он мучительно вспоминал само произведение и конкретные цитаты, придавая всему новую жизнь. Под конец экзамена Борух еле успел переписать все на чистовик и сдал работу. «А ведь может получиться неплохо», – подумал он, уже выйдя из здания факультета, и, улыбнувшись, направился обратно к метро.

Придя домой, Баклажанов позвонил Монахову и рассказал все подробно.

– Борух, шансы твои невелики, – сказал тот и объяснил почему.

«Не полностью раскрыта тема» – вот вердикт, который часто выносили в то время работам, содержание и источники которых были еще не совсем фундаментальны для того периода развития страны. Иными словами, они были спорны. Для гарантии результата мудрее было базироваться на чем-то уже проверенном временем и историей, а именно на Пушкине, Достоевском или том же Чехове, предложенном в качестве первого автора. Подобными «кандидатскими» и «докторскими» и были туго набиты все вузовские архивы.

– Так что разнашивайте сапоги! – сказал Монахов. – А я уезжаю в отпуск, – добавил он.

– Еще не вечер! – ответил Борух и повесил трубку.

Через несколько дней Баклажанов направился на филологический факультет за результатом экзамена. Выйдя из метро, он посмотрел вслед только что ушедшему 10-му троллейбусу и решил идти пешком. Он шел мимо «Дома книги», пересек Мойку, заглянув в окна «Литературного кафе», затем свернул к арке Генерального штаба и вышел на Дворцовую. Борух шагал опять в ту же неизвестность, которая пугала и вдохновляла одновременно. Он шел и думал, думал о жизни и о судьбе. Был ли он уверен в себе в том момент? Скорее нет, но он четко знал, что сделал все, что от него зависело и даже чуть больше, а остальное его не волновало. Он смотрел вперед и видел лишь Дворцовый мост, но не знал, что будет там, на другом берегу Невы.

Войдя в здание факультета, Борух поднялся по центральной лестнице и, повернув налево, зашел в аудиторию. Дождавшись своей очереди, он подошел к стойке.

– Кто Вы? – спросила практикантка, выдававшая результаты.

– Я Борух Баклажанов! – ответил он.

– Подождите, я посмотрю Ваш результат, – бросила она впопыхах и отошла, начав искать его работу.

Затем найдя его сочинение, она направилась обратно, села и открыла его.

– Пять баллов, Баклажанов! – сказала практикантка.

– Благодарю Вас, – спокойно ответил Борух и добавил. – А где у вас можно выпить кофе?

– Зайдите в «Яму», – улыбнувшись, сказала она, – это по лестнице вниз.

То, что это яма, Баклажанов понял сразу, войдя туда, но публика была роскошной. Это были молодые люди разных возрастов, которые сидели в клубах табачного дыма, живо что-то обсуждая. Борух взял «полоску» с джемом за 22 копейки и стал ждать кофе, наблюдая за посетителями. В тот момент он чувствовал себя простым деревенским смертным, попавшим на кухонные посиделки московских поэтов-шестидесятников. В каждом из них было что-то особенное, отличавшее их от обычных людей того времени. У кого-то на руке были причудливые браслеты, другие были оригинально пострижены, третьи носили непонятного фасона сумки и рюкзаки.

– Ваш «икспрессо»! – крикнул из-за стойки «бариста», протягивая ему граненый стакан.

Баклажанов ел пирожное, запивая его кофе, и вся эта атмосфера начинала его манить. «Надо бы попасть сюда, – подумал тогда Борух, – осталось всего три экзамена!». Допив кофе и глянув на одного из посетителей, мирно спавшего за угловым столом после вчерашнего бурного загула, он встал и уехал домой.

Получив «отлично» за сочинение, Баклажанов, видимо, несколько расслабился и не уделил должного внимания подготовке к следующим экзаменам, шансы на которых у него были на порядок выше, чем на сочинении. Английский язык он сдал лишь на «хорошо», но ничего хорошего в этом не было. Просто дело в том, что по уровню сложности экзамен был значительно выше, чем в Герцена. Одним из заданий был перевод нескольких предложений сложной конструкции, где он сделал единственную ошибку и потерял тот драгоценный балл. Потерял он его и на следующем устном экзамене по русскому языку и литературе. Борух безукоризненно ответил по «Разгрому» Фадеева, но затем в предложенном тексте на пунктуацию в одном месте поставил запятую вместо точки с запятой. Оставался последний экзамен по истории, и сдавать его нужно было только на «отлично». «Воистину, рутина бытия. Сначала нагородить себе проблем, а потом героически их решать», – подумалось тогда Боруху.

В истории Баклажанов был не силен, поэтому он дополнительно посещал подготовительные курсы при университете, дабы иметь общее представление об уровне знаний и примерных билетах на экзамене. Он мог ответить по большинству билетов, но их было великое множество, и по некоторым из них, как, к примеру, «Сибирь в 16-ом веке», он бы не ответил практически ничего. «Что же делать? Нельзя же объять необъятное?!» – подумал Борух и за день до экзамена решил прогуляться по городу и в итоге добрел до филфака.

Факультет жил экзаменами. Повсюду сновали абитуриенты, что-то обсуждая между собой и делясь впечатлениями. Вдруг на центральной лестнице Баклажанов увидел своего товарища, с которым они вместе посещали подготовительные курсы.

– Здорово, Гаррис, – сказал Борух, протягивая ему руку, – как давление в котлах?

Игорь поступал на «русское» отделение и в тот день как раз сдавал историю. С виду он был явно чем-то удручен.

– Четверка только, – сказал он, видимо, надеясь на «отлично», и пожал руку в ответ.

– Почему? Какой билет-то хоть попался?

– «Русско-японская война 1905 года». Вроде бы все ответил, – в недоумении сказал Гаррис.

– Почему «четыре» тогда?

– Да в конце спросили, какой художник на крейсере «Петропавловск» во время войны погиб, а я и не знал, – с сожалением сказал Игорь.

– И какой же?

– Верещагин, – бросил Гаррис и, быстро попрощавшись, куда-то исчез.

– Ох уж эти японцы – одни проблемы с ними. Мало того, что ухандокали живописца, так еще и оценку Гаррису смазали! – подумал Борух. – Это ж ведь не только билеты выучи – еще и вопросами замордуют.

Впоследствии Баклажанов часто вспоминал это и обдумывал, но найти объяснения так и не мог. То ли погода располагала, то ли звезды сошлись как-то по-особенному, то ли то, что за него молилась бабушкина подруга, но на следующий день, придя на экзамен, он вытащил тот же самый билет. Борух отвечал подробно, но под конец экзаменатор прервал его.

– Баклажанов, мы видим, что материал Вы знаете, но у нас будет один дополнительный вопрос.

– Я даже догадываюсь, какой, – подумалось тогда Боруху.

– Какой художник погиб на крейсере «Петропавловск» в Порт-Артуре?

– Верещагин, – невозмутимо ответил Баклажанов.

– Это университетский ответ – «пять баллов»! – сказала экзаменатор, отдавая ему документы.

Так 1 сентября 91-го года Борух Баклажанов стал студентом филологического факультета. Для него это стало тем самым стыком времен и водоразделом в судьбе. Пройдя определенные этапы пути и имея за спиной советское пионерское прошлое, он начинал смотреть в какую-то новую, пока непонятную для него жизнь. Многое в ней он принимал с трудом. Он не понимал, как фарцовщики, которые, как ему всегда казалось, являлись позором страны, в итоге превращались в уважаемых бизнесменов. В них же зачастую переобувались и представители преступного мира, скороспело поправ его законы, по которым жили до того, уважая их. Впоследствии все они напоминали Баклажанову многих политиков, которые пафосно и прилюдно жгли свои партийные билеты в угоду моде и выгоде. Они с упоением плевали на пройденный путь, отвернувшись от всего, что когда-то возносили сами, и смотрели уже совсем в другую сторону. В студенчестве все более зрели мотивы получения образования на родине и отъезда за рубеж, дабы отдать себя уже там. Пределом мечтаний девичьих неокрепших умов становились победы в конкурсах красоты, где они выставляли напоказ все сокровенное в жадном сыске тех уважаемых бизнесменов. Но получив искомое, они лили слезы, когда последние отбирали у них детей, ибо в бизнесе дамы те были не сильны.

Все это приводило к тому, что военные стали стесняться носить форму, а инженеры и рабочие превращались в людей второго сорта. Смотря по телевизору, как сносят памятники государственным фигурам прошлого, пусть и спорным, но сделавшим страну такой, какая она есть, Боруху казалось, что этот переход был уж очень резким.

Деньги – вот что стало главным мерилом времени и чем никогда до того не являлось. Они порабощали людские умы и, попадая в кровь, овладевали душами. Примеров тому Баклажанов видел немало и, анализируя их, постепенно приходил к своей теории – теории денег.

Теория денег Баклажанова

Перед своей смертью султан Сулейман Кануни позвал главнокомандующего своей армией и отдал ему последний приказ.

– Я хочу, чтобы мой табут несли самые лучшие лекари Османской империи. Это первое, – начал он. – Второе. По всему пути, по которому будут нести мой табут, должны быть без остатка разбросаны все драгоценности и камни, мне принадлежащие. И наконец, я хочу, чтобы мои руки торчали из табута и были видны всем.

В смятении от услышанного главнокомандующий попросил у султана объяснить причины столь странных пожеланий, и тот ответил:

– Пускай лучшие светила несут мой табут, и пусть все видят, что даже они (светила) бессильны перед лицом смерти. Разбросайте все нажитые мною богатства, и пусть каждый поймет, что все, что мы получаем в этом мире, здесь же и остается. И наконец, пусть все видят мои руки и усвоят, что даже великий падишах всего мира султан Сулейман Кануни уходит из этой жизни с пустыми руками.

Борух не раз обдумывал эту притчу, но понимал, что это было далеко не все. Она являла лишь финал, но не давала объяснений истокам денег и их влияния на формирование личности, а главное, их роли в судьбе человека.

«Нажив деньги, знайте, – я буду в высшей степени оригинальный. Деньги тем всего и подлее, что они даже таланты дают», – то ли ерничая, то ли всерьез кричал Ганька Иволгин князю Мышкину, денег тех не имея. Это было ничуть не удивительно, ибо Боруху всегда казалось, что именно сами таланты приносят что-то, а не наоборот, так что Иволгин в причинно-следственных связях там явно заплутал. В точности также рвался к деньгам и Карандышев Островского, всячески стремясь показать свое «богатство» и пародируя сильных мира сего. А коль ты пародист – ты уже второй. Оба они были смешны и жалки, потому как пытались двигаться к деньгам с другой стороны путем неверным.

Баклажанов часто вспоминал одну историю, приключившуюся с ним в начале «нулевых». В то время по разным вопросам Борух пребывал в гостинице, которая в свое время называлась «Европейская». Место это было весьма популярным, там часто назначались встречи, обсуждались дела, и Баклажанов то и дело бывал там, иногда даже дневал и ночевал.

Как-то, решив насущный на тот момент вопрос, он уезжал домой поздней ночью. Времени было примерно половина второго, а на «воротах» отеля стоял бессменный швейцар Толя. В то время он был каким-то негласным символом отеля. Одет Толя был в мантию, а на голове у него красовался роскошный цилиндр, которому бы позавидовал сам Пушкин.

– Тот самый Пушкин? – спросите вы.

– Да-да, тот самый Лёня Пушкин, давний выпускник театралки и личность весьма незаурядная. Он то играл на гитаре на Дворцовой, горланя что есть мочи известные песни и жутко перевирая слова, то в «жирный» летний сезон переодевался в поэта и фотографировался с туристами, но всем, за что бы он не брался, – он нещадно рвал толпу.

В тот поздний час посетителей в гостинице, понятное дело, уже не было, и Толя ходил туда-сюда, не зная, куда себя деть. Ему было скучно. В итоге Толя принял судьбоносное для себя решение и вышел на улицу из-под козырька отеля. Он постоял немного, вдохнул и выдохнул. Затем он с видом человека, отстоявшего сутки у мартена, снял цилиндр и в истоме подставил лицо теплому июньскому дождю, а из цилиндра посыпались сторублевые купюры. «Да уж, Толя, не жалеешь ты себя совсем, – подумал Баклажанов, – но деньги твои далеко…далеко впереди».

«Мысль – начало всего, – писал Толстой, – и мыслями нужно управлять. И поэтому главное дело совершенствования – работать над мыслями».

«Работа над мыслями». Странный оборот речи какой-то и занятие туманное, но именно оно зачастую и рождает идею для воплощения. Каждый человек уникален и наделен чем-то своим, и задача этого туманного занятия – отыскать это «свое» в себе. «Но ведь определенно нужен допинг, который сдвинет все из статики?» – думал Борух. Этим допингом и должен быть голод. У каждого он может быть свой. Жизнь и история показывали, что все истинно великое совершалось в состоянии этого голода, преодоления и слома страстей и привычек, что в итоге приводило к душевному дисбалансу и, как следствие, к прогрессу и движению вперед.

«Не от хорошей жизни я к этому пришел!» – часто слышал он от многих, показавших результат, на что сытый редко будет способен. «Голод и злость! Голод и злость – вот, определенно, лучшие мотиваторы», – вертелось у него в голове.

Духовное наполнение, приходящее с умственной работой, и дальнейшее действие – это те этапы пути, ведущие нас к целям, частью которых и могут быть деньги. Но деньги всегда вторичны. Лишь люди духовно наполненные смогут впоследствии органично распорядиться этими деньгами для себя и для общества, на что никогда не будет способен «откатной» чиновник, ибо деньги его шальные. Эти люди тщательно оберегают от денег своих детей, ибо, налив им их до краев, они тем самым лишат их жизненного иммунитета, а жизнь такая штука, что всего в ней не купишь.

Баклажанов определенно понимал, что все, о чем он думал и что анализировал, было уже сказано где-то до него. Это было в Библии, а все остальное – плагиат. Он жил этими мыслями в разных местах и со многими людьми, бродя по городу и пританцовывая, но уже как-то по-другому, и однажды совершил ошибку.

Ошибка в танце. Село Жёстково

Размышления Баклажанова по «воровскому ходу»

Любая великая страна, коей и являлся Советский Союз, по ходу своей истории порождает некие уникальные проекты и институты. Они могут появляться в разное время и во многих сферах, и их практически невозможно скопировать или в каком-то виде повторить. Они могут быть положительными или отрицательными, но, так или иначе, являться зеркалом, отражающим тот или иной этап развития общества. В спорте это была «Красная машина» отечественного хоккея, на телевидении были созданы «КВН» и «Что? Где? Когда?», а в театральной сфере свои «дома» возвели Товстоногов и Любимов, которые («дома») долгое время по праву считались государством в государстве. Была масса проектов в сфере обороноспособности и безопасности страны, о которых простым смертным даже не известно. Все это было создано, и конечной целью никогда не виделись деньги. Это создавалось на базе некой идеи и крутилось, так или иначе, вокруг нее.

Советский преступный мир – явление уникальное, ибо лишь он мог породить тот спорный и полный противоречий институт «воров в законе».

Все мы рождаемся одинаковыми людьми, но затем в силу многих обстоятельств начинаем идти разными дорогами, часть из которых приводит в неволю. Лишение свободы – это главный рычаг трансформации сознания, который наряду с определенным этапом развития государства и создал данный институт. Тюремная же «хата» в каком-то виде является микросхемой общества с людьми разного социального положения и вероисповедания. Она учит приспосабливаться, «держать базар», обходя острые темы, дабы выжить в этом укладе жизни, коим и является «воровской ход».

Вор должен воровать, игнорируя все законы и устои государства – вот основная доктрина этого института. Этим нужно заниматься с детства, чтобы воровство стало твоей жизнью и судьбой. Вором невозможно стать посередине жизни, чтобы испытать себя или достичь чего-то в этом жестком жизненном укладе и в противоборстве с такими же, как и он сам. Каждое утро, выходя из дома, вор должен четко отдавать себе отчет, что вечером этого дня он может быть убит, и при этой мысли он должен чувствовать себя комфортно.

Это уклад жизни со своими внутренними негласными законами и устоями, лексикой и песнями, которые с течением времени породили такое музыкальное направление, как «Русский шансон» – песни про воровское братство, тяжелую арестантскую долю, любовь к матери и верность избранному когда-то пути. С течением времени они становились популярными и среди обычных людей. Песни раздавались отовсюду, но слушая их, Баклажанову всегда казалось, что были они уж очень однобоки. Никто никогда не спел про украденные во время войны у семей хлебные карточки, обрекая людей на верную смерть, не пелось и про семьи, оставленные без кормильцев, ставших жертвами воровских налетов. Дед Баклажанова, выросший на Васильевском острове и воспитанный улицей, часто рассказывал, как местные «щипачи» в день получки помогали подвыпившим «фраерам» (обычным заводским рабочим) переходить улицу, вынимая тем временем у них «лопаты» и оставляя их семьи голодными на месяц. Не складывалось об этом песен – может, вдохновение к бардам не приходило, а, может, с размером стихотворным определиться не могли.

В воровской жизни, как и в дикой природе, и в человеческом обществе, успеха добиваются наиболее мудрые, волевые и тоньше чувствующие и понимающие индивиды. Это люди одаренные, прекрасные стратеги и аналитики, являющиеся вожаками «воровского хода». Это «воры в законе», законов не знающие и живущие по своим, выработанным еще с начала 20-х годов прошлого века «понятиям». Свод этих «понятий» довольно прост. «Законник» не должен работать, живя лишь воровством, он не имеет права сотрудничать с властью и выступать с оружием в руках на ее стороне, т. е. не служить в армии и не участвовать в войнах, которые эта власть ведет. Он не должен иметь семьи и собственности, иными словами быть при пустых руках и ничего не иметь за спиной, что каким-либо образом ограничивало бы понятную лишь ему свободу «бродяги». «Понятия» эти были весьма размыты к концу 80-х годов прошлого столетия и, как казалось Баклажанову, последними из могикан были «Бриллиант» и «Корж», которые закрыли за собой истинно воровскую калитку.

«Вор в законе» в своих «понятиях» идет против течения – против государства с его устоями и предлагаемым образом жизни и достижениями. Он считает себя выше него, но вся соль в том, что при отсутствии государства воровать ему было бы нечего. Раскачка собственного «эго» и позиционирование себя выше социума – вот образ жизни этих людей.

Баклажанов долго изучал этот мир, в котором жизнь, как и на войне, бежит быстрее. Далеко не все с этим темпом справлялись, и чем моложе «законник», тем короче была его жизнь после «короны», потому как с этим статусом надобно обращаться аккуратно, а молодые да ранние долго не тянули. Почему не тянули? Да опять-таки потому, что спешили при том, и без того быстром, беге жизни.

Что же нужно, чтобы с этой поклажей осилить дорогу до конца и умереть своей смертью? Интересный вопрос. На него Боруху как-то ответил его старший брат, приехавший к нему погостить. Ответ был прост и понятен, не неся в себе ничего сверхъестественного, но положил Баклажанова на лопатки. «Тут, Борух, нужен нюх и, желательно, волчий!» – бросил тогда брат, опрокинув очередную стопку водки.

Нюх на людей, на ситуацию и ее развитие – вот чем наделены от природы эти люди. Нюх не заменишь умом или мудростью, он существует параллельно им. Именно люди, обладающие этим звериным чутьем, и становятся во главу «воровского хода», подавая пример свой. Но они все те же люди из плоти и крови и, наделенные природой одним, они никуда не денутся от другого, заложенного в каждом, а именно, что нужно брать и отдавать. Вот и строят под конец жизни часовни да церкви, а надо бы их раньше возводить и внутри себя. Может, это и есть совесть?! Кто знает.

Ремесла и судьбы

Что-то мы отвлеклись. А что же там Баклажанов? Университетская жизнь тем временем бежала вприпрыжку. Студентом он был не из прилежных и часто поддавался юношеским соблазнам. Жизнь эту он жаждал вкусить в полной мере, рассмотрев все ее грани, и частенько прогуливал лекции в угоду пивным посиделкам в Румянцевском саду или в каком-то из баров на Съездовской линии. Борух был из простой семьи, и тогда многого позволить себе не мог – стипендия была чисто символической, и хватало ее разве что на пару блоков сигарет, а желание носить модные в ту пору кожаные «косухи» и «казаки» было огромным, но с неба они не падали. «На заводе ты уже в детстве отработал, – размышлял Борух, все чаще задумываясь о трудовой деятельности параллельно учебе, – может, еще где сгодишься?!».

– На, почитай! – как-то сказала мать, положив перед ним газету с объявлением.

Популярная в ту пору молодежная программа «Полосатая лошадь» набирала новый состав ведущих. К тому моменту она уже существовала пару лет, но первый состав повзрослел и несколько выбивался из формата. «Ленинградское телевидение» – как звучит! Это было не просто сочетанием слов, в нем было что-то манящее – этакий сгусток сдержанно деликатного вольнодумства той короткой эпохи. Знаете, когда стоишь под холодным душем и чуть добавляешь горячей воды – этим чувством и был тот миг, когда чопорная советская школа входила в доселе неведомые ей двери. Этот симбиоз прежнего с грядущим был недолгим, но успел породить массу идей для воплощения.

– А что? Чем не идея? – чуть ли не вслух подумалось в ответ Боруху.

В ту пору жизнью он был побит еще не сильно и был относительно хорош собой, а лицо как раз зажило после культовых «жестковских» гуляний. К тому же он был наделен неким артистизмом и умением располагать к себе людей не без помощи чувства юмора. Он всегда был тонок и тонок на грани. С ним он открывал многие двери, но чувство то виделось ему лишь как инструмент или средство для чего-то большего, нежели чем просто брошенное на алтарь лицедейства.

«Ничем я других не хуже, все также горшки обжигаю», – подумал Борух тем воскресным утром, глядя на себя в зеркало. «Да я просто туз!» – уже вслух взбодрил себя Баклажанов. Он уложил гелем пышную в те годы шевелюру, надел кремовый плащ и отправился к телецентру на Чапыгина. Там еще с самого утра стояли бесчисленные толпы вожделеющих, и к входу было решительно не пробиться. «Я не тороплюсь», – подумал тогда он и, встретив в толчее каких-то знакомых, начал болтать с ними в сторонке о всяких пустяках. Тем временем редакторская группа окончательно решила взять бразды правления в свои руки и пошла в прямом смысле в народ, выбирая из толпы подходящих на их взгляд кандидатов. Видать, было в Борухе что-то этакое, посему кто-то вдруг резко схватил его за руку и, как гулящую девицу, увлек внутрь телецентра.

Борух прошел череду нехитрых конкурсов, где с хохмами и анекдотами, а где и без оных, но от танцев воздержался, ибо, как помните, танцором был неважным. Ведущим он в итоге стал и даже принял участие в съемках пары-тройки выпусков, но дальнейшего хода делу решил не давать. В народе часто ходила молва о разных мелочных подковерных интригах в артистических кругах, там же он столкнулся с ними лично. Тут же многое, как и в семье. Говорят, семейные склоки зачастую подогревают отношения, его же они ничуть не вдохновляли, а наоборот, наводили на него скуку и апатию, да и не барышней он был, чтоб искать достойную партию, подавая себя через экран. Всех тогдашних телевизионных небожителей он повидал, «внутрянку» понял, в буфете отмечался и через некоторое время как-то органично оттуда испарился.

И вновь разброд и шатания в мыслях, и вновь поиск. Как-то один приятель нашептал ему о курсах гидов при тогдашнем «Интуристе». Тот к тому времени сам их уже закончил и вовсю работал. Рассказывал он о них так красочно, как сектант трубит о своей церкви очередному пойманному у метро «лопуху», что Баклажанов волей-неволей всячески проникся. Тем более одет он был в «косуху» и «казаки», чем уже окончательно убедил Боруха, что это был верный путь к сладкой жизни.

«Гидовство», назовем его так, вообще ремесло великое. Во-первых, оно отчасти путешествия заменяет, просто в поездки едешь ты сам, а тут весь мир у себя принимаешь. Со всего света люди к тебе едут со своими обычаями, культурой, манерами и историями, и ты, считай, за один день в десятке стран побывал. Одни тебе про тонкости родео и фастфуда доложат, другие про то, во сколько и как чай пить правильнее и газоны стричь, третьи – откуда на внедорожниках «кенгурятник» взялся, а от четвертых что-нибудь про наркобаронов выведаешь. Ты же в свою очередь их живописью и архитектурой попотчуешь и «окультуренными» восвояси отправишь. Вот такой бартер, в чем-то равнозначный, в чем-то нет. Всяко интереснее, чем по ларькам пивом торговать или по «стрелкам» ездить.

Мысли эти часто посещали Боруха в минуты ожидания. В них же он был и тем ранним утром, когда ждал прибытия очередного круизного корабля на 33-ий причал торгового порта. Эти ощущения трудно передать, когда солнце только встает над тихой гладью воды, и вот вдалеке появляется он – белый лайнер. Сначала он маленький, как дитя в колыбели, но с каждой минутой растет ввысь и вширь, как человек с годами набирается мудрости, и вот ты уже смотришь на него снизу вверх, как на купчинскую девятиэтажку.

– Вы Борух Баклажанов? – раздался сзади голос, вернув его из минутного забытья.

– С вечера как минимум!

– Я Ирэна, мы с Вами в паре гостей в Эрмитаж повезем. Автобусы под завязку грузить будут, а в музее наш уже на две части разделим, чтоб работать легче было! – сказала она.

– Родители Ваши легких путей не искали, смотрю, могли б и на «Ирине» остановиться, – с улыбкой бросил Баклажанов.

– Странно это именно от Вас услышать, Борух! – парировала та.

– Принимается!

– По пути, – продолжила Ирэн, – говорить будем поочередно, но если я почувствую, что чаевые уплывают, как говорил коллега Бернблит, я буду вынуждена забрать микрофон и включить резерв.

– Приятно, что цитируют великих! – послышалось сзади.

Это и был Миша Бернблит, который случайно услышал их разговор. «Мишей» он, правда, был единицам, поскольку Михаил Владимирович был из старожилов. Отрасль эту он двигал еще со времен Батыя, снискав недюжинное уважение, и всяческих вольностей себе не позволял – на работу выходил исключительно в костюме, как парторг на собрание, и с дипломатом, чем поначалу Боруха несколько насторожил, поскольку одного человека с дипломатом он уже знавал. Роста Михаил был невысокого и чуть полноват, что отнюдь не мешало ему носиться по причалу как метеору и раздавать ценные указания молодежи, для коей он уже тогда был ходячим монументом. В общем, он был еще той старой «интуристовской» выучки и школы, а та ковала знатно.

Время пролетело довольно быстро. После Эрмитажа был тур по городу со всеми известными фото-стопами, и вот они уже прибыли обратно в порт. День к тому времени уже клонился к закату, но то было время белых ночей, да и погода радовала как никогда.

– Может, в кафе каком посидим в центре, если время позволяет? Я угощу чем-нибудь, а потом по набережной прогуляемся за те же деньги? – предложил Борух.

– Только не виски с содовой, а то от них уже изжога моральная!

Ирэна Вески была определенно интересным человеком и как-то сразу Баклажанову понравилась. Замужем она была лишь в студенчестве, выйдя за свою институтскую любовь Сережу Содового, и какое-то время даже носила двойную фамилию, посему моральную изжогу ту не ветром надуло. Союз тот, правда, был менее крепким, чем напиток, и через пару лет приказал долго жить. В итоге Ирэн вернулась к девичьему варианту и уже лишь отбивалась от вопросов, а не сестра ли она той самой? Называла она себя барышней молодой, но пожившей, характера была легкого, посему они быстро перешли на «ты» и задорно болтали о всяческих разностях.

– А как тебя, молодого да раннего, в эти гидовские дела принесло? Ты вуз какой-нибудь языковой заканчивал? – спросила Ирэн.

– Учусь еще. На филфаке!

– По диплому-то кем будешь?

– Филолог-германист!

– Филолух-гармонист?

– Филолог-германист, говорю! – улыбнулся Борух.

– Ааа, послышалось просто! – съязвила та.

– А ты какими судьбами в профессии этой оказалась?